Раны памяти

Каждое лето Андрейка гостил у деда Фёдора. Хорошо было в деревне: можно на речку сбегать покупаться или в футбол с друзьями с утра до вечера гонять. Дед ничего не запрещал, потому что был добрый, обнимал своей добротой. А силища у деда была! В деревне называли его двужильным: высокого роста, крепкого телосложения, могучий; сам он говорил, что когда был молодой и работал в Питере на Кировском заводе, то на спор рельс поднял! Да и сейчас дед ещё ничего: берёзу трёхлетку запросто из земли выдернет.
Вот только голова у него постоянно болела и была как-то набок, словно от тяжести клонилась, а ещё была у него одна странность: собак он не любил, панически боялся: услышит лай – так и затреплет всего. Никогда без ботожка – палки такой, с которой кора обстругана – по деревне не ходил. Мальчишки посмеивались над ним, что, мол, трус, даже мух боится! И Андрейка иногда тоже подшучивал, на что дед добродушно бурчал:
– Глупые твои мальчишки: чертовщину всяку болтат. Не слушай их.
Как-то деревенские озорники подбросили во двор Фёдору Франтика, щенка овчарки, а сами засели в лопухи и стали наблюдать из-за забора, что получится.
Вышел Фёдор из дома на крыльцо. Щенок обрадовался, залаял, побежал навстречу.   Двухшёрстный, чёрный с подпалинами, сам небольшой, а голова и лапы большие, навырост –  увидел щенка Фёдор, нервная судорога исказила его лицо. Охнул он, покачнулся, схватился за сердце…
Тут Андрейка, услышав лай, выбежал из дома, поднял Франтика на руки:
– Дедушка! Он же не кусается! Он маленький ещё!
– А кто его знает, цопнет ещё… – испуганно глядя на пёсика, пробурчал Фёдор и поплёлся в дом. 
За забором послышались смешки, но Андрейка на этот раз не засмеялся: выпустив щенка за калитку, побежал догонять деда. 
Дед стоял возле окна. Андрейка стал рядом.
С улицы доносились голоса мальчишек,  гонявших мяч.
– Раньше в городки да бабки игрывали. Счас в футбол больше мяч пинают, – вздохнул Фёдор.
Вдруг все футболисты с криками бросились к колодцу.
– Не беда ли какая случилась? – заволновался старик. – Пойду посмотрю!
– И я с тобой, –  опережая деда, бросился к дверям Андрейка.
У колодца было шумно. Ребятня висела на деревянном срубе, заглядывая внутрь тёмного проёма. Кто-то дёргал за спущенную на дно колодца цепь и кричал:
– Прыгай в ведро, прыгай!
– Что тут у вас? – подбежав, спросил Фёдор.
– Да этот мазила мяч в колодец забросил, а Франтик прыгнул следом за мячом, – ткнув соседа локтем в бок, захныкал белобрысый сорванец.
– Пусти-ка, – подвинув его, заглянул в тёмную глубь Фёдор.
Щенок, захлёбываясь, бился на дне колодца.
– Ах, ты холера ясная! – ругнулся Фёдор и, перекрестившись, ухватился за цепь. Упираясь ногами в осклизлые деревянные стенки, стал он спускаться в чёрный зев сруба.
– Дедушка, осторожно! – крикнул Андрей, и все замолчали, напряжённо наблюдая за исчезающей в тёмном пространстве колодца большой фигурой старика. Благо, колодец был неглубок, да и воды было немного.
– Ах ты, холера ясная! – повторилось уже из колодца, а следом послышалось слабое повизгивание. 
И вскоре ребятня радостно загалдела, наблюдая, как двое самых сильных из парней, схватившись за цепь, стали вытаскивать старика из колодца, а третий здоровяк в это время крутил барабан.
– Получайте своего Франтика, – выбравшись из тесноты и темноты на свет Божий, достал Фёдор из рубахи дрожащего от холода и страха щенка и вдруг нахмурился, словно вспомнив что-то: – Ишь какой страшный: зубатый да вышелобый!.. – и, грузно поворотившись, пошагал к дому.
Андрей побежал следом.
Войдя в дом, Фёдор стащил с себя мокрую рубаху…
– Деда… а что это у тебя? – с ужасом уставился Андрейка на неровные багровые рубцы, покрывающие дедушкины спину, грудь, руки…
– А, это?.. Собаки, внучек…
Фёдор заторопился, натягивая чистую рубашку.
– Собаки? – переспросил Андрейка. – Какие собаки? Расскажи!
– Что рассказать? Из головы-то всё вылетат, голова ишь кака худа, кружится. То болит, то кружится. Вот ничё не пойму, памяти нет.
– Про собак расскажи.
Вздохнул тяжело старик, сел на табуретку.
– Когда напал немец, налетел внезапно, меня с завода сразу в бой бросили. Оружия не дали никакого, сказали: «Убьют если кого, у того заберёшь винтовку». И попал я вместе с другими бойцами в окружение. Кого немцы расстреляли на месте, а кого в плен взяли. Они же вооружены, а мы с голыми руками. А я тогда в могуте был, здоровый, сильный, одного как саданул, другого и – бежать, а немцы вдогонь гнались, стреляли. А потом собак натравили, преследовали, как зверя на охоте. Псы быстро догнали. Большие такие, чёрные немецкие овчарки. Они беда были: злые, хуже волков! Как начали драть: где попало, там и рвали, чуть живьём не изъели. Потом фрицы подоспели, собак оттащили, бить сапогами меня стали… А один из них, ох, язви его в сердце, прикладом, и всё по голове да по голове, приклад весь разбил об голову… С тех пор голова и болит...  Упал я без сознания. Вернули меня в плен. Да я вдругорядь сбёг, слава Богу, не поймали…
Фёдор замолчал, заугрюмился, бередя раны памяти. Андрейка молча подошёл к деду, опустился у ног и прижался щекой к его коленям.

09.07.15