Грыжа

         Летом четырнадцатого Донецк был романтичен, юн и чист! Он был трёхцветным утёсом, на который - раз за разом - набегала жёлто-синяя волна и, разбиваясь, стекала кроваво-лживыми потоками. Жизнь гламурная слиняла, увозя в дорогих машинах душевную скудость. Жизнь военная – с русской широтой и красотой, живущей не ради брюха - пришла. Военная строгость - лиц, разрушений, смерти, окрашенной в зелёное техники – пьянила блаженством роковых минут.

           Донецкое небо и солнце над терриконами остались. Они не замечали обстрелов, не думали убегать и не скучали по сбежавшим. Они даже не замечали нас, копошащихся внизу. Остались дома и деревья, с привязанными к ним воспоминаниями. Абрикосы и яблоки, как обычно, вызревали и падали в траву. Осы и муравьи вгрызались в них, шевеля жопками. Я с удовольствием бродил по родным опустевшим улицам и бульварам, пугаясь, иногда, выстрелов, но радуясь свободе и лёгкости, словно вернулся в детство или сон, страшный и увлекательный одновременно. Вместе с суетой сбежали деньги, захватив с собой зависть и жадность.

         Оставшиеся дончане могли умереть в любую секунду, и это делало нас мудрее. Мы жили и работали в любимом городе, упрямо ожидая встречи с судьбой.

        Вместе со мной остался дядя - без зубов, но с грыжей. Он не хотел оперироваться, шутил, что хоронить его лучше с грыжей, с которой он сроднился за время обстрелов. Когда же мы выстояли и выжили, в город потянулись отощавшие кошельки, наполняя его запахом трусливой жадности. Денежные вонючки вновь занялись расчётами и купюры, словно Кащей Бессмертный с каждым глотком воды, стали обретать утраченную силу. За грыжу уже требовали восемнадцать тысяч!

          У дяди - две, у меня - пять. Три месяца собирать, тратя по тыще на двоих, чтоб уложиться.

        Прощай Донецк романтичный, чистый, юный, прекрасный! Донецк детских снов! Здравствуй, бессмертное украинское жлобство!

        Звоню приятелю: он недавно тёщу прооперировал. Говорит, за четыре сторговался, по знакомству, в субботу поляну накрывает в сауне. Спрашиваю, может, и мне на хвост упасть, чтоб за дядю договориться. С тебя пиво, отвечает. Прикупил, подъехал.

       Душ, парилка, бассейн, диваны, низкий столик. Стены в голубом кафеле с чёрным телевизором в углу. Всё отлично, если для отдыха. Попарились, обернулись простынями, пьём пиво. Я слежу за хирургом. Средненького роста толстячок, с хрящеватыми ушками, короткими пальчиками. Как такими оперировать? Слишком весёлый и пошлый. Думаю, пятьсот рублей коту под хвост. Плюнул с досады и - в парилку. Решил получить удовольствие, раз уж заплатил. В сауне не был лет пять. Остальные посетители - приятель Витя, психиатр и прокурор – меня не интересовали. Попарился, пью пиво, слушаю пьяный трёп.

   - Да пошли они, - фонтанирует психиатр. - Есть международные законы, которые определяют роль врачей в зоне вооружённого конфликта. Мы здесь, Серёга, людям помогаем, а террористы они или сепаратисты - фиолетово. Ни одна падла не может бросить в нас камень. Это вот Эдика за жопу возьмут, если Украина сюда вернётся...

  - И не надейтесь, - возражает прокурор со златой цепью вокруг места, где у людей шея. - На Украине действует сиюминутно-выборочное право.

  - Это как? – набок, по-птичьи, повернув голову, интересуется психиатр. Взгляд насмешливый и пронзительный одновременно.

        Он гипнотизирует или туда специально с таким взглядом берут, думаю.
 
  - Очень просто, - отвечает головогрудый прокурор, - всё, что им выгодно - считают легитимным, а что не выгодно – преступным. Так что баланду вместе хлебать будем. Это в лучшем случае.

  - Давайте, выпьем за то, - весело говорит хирург, - чтоб Украиной здесь и не пахло. Ну их в пень. Надоели. Работать не хотят, а жрать требуют.

        Выпили. Хирург ловко подцепил вилкой «килечку», быстро, ровно дорезал «рыбки» и аккуратно разложил на «тарелочку». Покушать любит, думаю, если о еде в ласкательной форме говорит, но и резать, видать, умеет.

 - Я тя, Серёга, хочу спросить, - продолжает психиатр, - вот я, если говорить компьютерным языком, специалист по программному обеспечению, а ты по «железу». Моя задача: оптимизировать работу компа (стучит пальцем по голове). Если я не буду чинить - то, с чем чел пришёл ко мне, с тем и уйдёт, а ты отказать не можешь - он загнётся. Как вы не боитесь деньги за операцию брать?

  - Это через тебя Эдик интересуется? Решил ему процент раскрываемости повысить?

 - Не-е. Это тебя твоя совесть спрашивает.

 - А ты давно ею стал?

 - Можешь не отвечать. Мне просто интересно: лазишь ты по карманам умирающих или нет? Мародёр ты в белом халате или врач? Хочу знать, с кем пиво пью.
 
  - Я денег, - серьёзно отвечает хирург, - до операции не брал и не беру. И цены больным не называю. Отблагодарят, спасибо, нет, бог им судья!

 - А онкологи, - не унимается психиатр, - за два месяца продлённой жизни забирают у обречённых машины, квартиры…

    Видать, онкологи насолили психиатру, думаю.

 - Онкологи суки, – отрезает хирург. - Икру никто не будет?

- Бери, - говорит психиатр. - Заслужил. Я от тебя это и хотел услышать. Дай пять.
 
        Рукопожатия, обнимашки.

        Красивые всё-таки руки у хирурга, думаю, крепкие, ловкие, и ногти их, короткие и выгнутые, не сильно портят.

                ***

          Грыжу Сергей Иванович прооперировал. Меня не узнал. Деньги не брал, но я оставил пять тысяч в конверте. Из уважения к нему и труду его.