Ляляй

   Юрий Иванович преодолел протоку на вёслах, а когда вышел на большую воду, то завёл мотор и некоторое время с наслаждением рассекал водную гладь.
Тёплый воздух, казавшийся до этого неподвижным, срывал с носа лодки, мелкие пожелтевшие листочки и лепестки цветов, принесённые с берега летними ветрами.

   Шум мотора, сверкающая водная гладь и аккуратные облака, уступающие время от времени место солнцу, - всё это, как и в прошлый год, наполняло душу необъяснимой радостью жизни. Но в какие-то мгновенья прорывались в сознание совсем другие нотки, и становилось немного грустно от того, что лето с грозами, высоким солнцем и жарой шло на убыль. Так уж оно всегда, август – время раздумий!

   Через пару минут Юрий Иванович заглушил мотор и стал ждать, когда лодка успокоится в своём движении. Потом достал короткую удочку с тяжёлой блесной и стал медленно стравливать леску за борт. Правой рукой он откидывал леску, не забывая считать метры, и, помня, что в этих местах на дне возможны зацепы. Блесна уходит всё глубже, уже и пять, и шесть метров, и дно совсем близко, но надо подождать, когда леска провиснет, а это и означит глубину под лодкой. Затем быстрым движением поднять блесну и поддерживать её в полуметре от дна, не забывая время от времени проверять, - а не стало ли ещё глубже. И только потом, периодически подёргивая удочку, можно спокойно плыть по течению. Это и есть отвесное блеснение хищников: щуки, судака, окуня, а иногда язя и даже сома.

   Когда-то Юрий Иванович ловил лещей и другую, как здесь говорят, белую рыбу. Но стоять на якорях поперёк течения, возиться с кормушками, насаживать на крючок червей или опарышей, а, главное, сидеть на одном месте и целый день тупо смотреть на удочные кивки в ожидании поклёвки, теперь ему это казалось не интересным и утомительным.

   То ли дело плыть по течению вдоль берега, где на коряжестом и с редкими островками водорослей дне твою игручую блесну поджидает какая-нибудь глупая щука или прожорливый судак. И когда рыбина, повинуясь инстинкту, хватает своей огромной пастью блестящую железку и пытается утащить её в глубину, а все движения хищника, все рывки передаются владельцу удочки – это и есть те приятные мгновения, которые долго не забываются, ради которых и затевается эта рыбалка.

   Можно спокойно рассматривать берега, проходящие вверх и вниз баржи, изредка тепло-ходы, обмениваться любезностями с рыбаками, сидящими у воды и, как всегда, жаловаться на то, что сегодня клёва нет или почти нет, а вот на прошлой неделе… И, вообще, можно думать о чём угодно и даже забыть, что в правой руке удочка. Тогда сознание переключается совсем на другое, вспоминаются и анализируются давние события, и это длится до тех пор, пока рука не почувствует, что не удаётся сотворить обычный взмах, и что-то очень уж подвижное и живое схватило твою блесну. Удочка мгновенно бросается на дно лодки, леска схватывается двумя руками, а глаза начинают искать сачок, который в нужный момент обязательно за что-нибудь зацепится.
 
   Начинается вываживание рыбы. Леска звенит, рассекая воду, и только одна мысль, чтобы рыба не сорвалась, заставляет рыболова аккуратно, не давая слабины, подводить её к лодке.

   И вот уже мелькнуло в воде белое брюхо и сачок, опущенный в воду, готов принять добычу, но сильный рывок заставляет пропускать леску сквозь пальцы, бросать сачок обратно в лодку и снова браться двумя руками за леску, чтобы попытаться подвести  рыбину как можно ближе к борту лодки. Здесь надо уметь выбрать момент, когда рыбина, выведенная на поверхность воды, на какое-то время затихает, как бы в недоумении, и вот в это-то самое время её и надо поддеть снизу сачком.

   Но это ещё не всё. Сачок с рыбой на дне лодки. Надо вынуть из пасти блесну, а это не та-кое уж и простое дело. Рыба бьётся в сачке, запутываясь острыми зубами в капроновых ячейках. Запутывается и сама блесна своим острым тройником, который хочется поскорее освободить вместе с блесной и снова бросить в воду. Но какая-то муха ползает по вспотевшей спине, а ногу до боли кусает неизвестно откуда взявшийся слепень.

   Время нервничать, время выделять адреналин!
   Наконец-то сачок освобождён от рыбы. Осталось лишь достать из пасти блесну. Медлен-но, чтобы не пораниться об острые зубы, раздвигаются челюсти и, после недолгих манипуляций, блесна извлекается и бросается в воду. Сразу вспоминается Маяковский: «Товарищ! Бойся попасть в такую пасть!» Всё! Блесна в воде, продолжение следует! Теперь можно снова смотреть на баржи, пароходы, берега и сидящих у воды рыболовов. С наслаждением можно почесать спину, ногу, откупорить минеральную воду и пить маленькими глотками, держа пластиковую бутылку левой рукой, и продолжая периодически взмахивать правой.
Время летит незаметно, появляется ветерок, а над крутым правым берегом начинают  вырисовываться огромные кучевые облака.

   «Пожалуй, вечером дождь будет». – Подумал Юрий Иванович и в это время почувствовал правой рукой удар. Ёкнуло, как всегда, сердце, он поддёрнул удочку вверх и сразу понял, что это самый обыкновенный зацеп. Пришлось бросить снасть на дно лодки, намотать леску на руку и тянуть с единственной надеждой, - а вдруг блесна отцепится?

   Леска, подобно струне, издаёт звенящие звуки и всё сильнее врезается в руку. «Эх, если бы не течение… Придётся рвать, чему быть – того уж.. Значит, не повезло на этот раз – но ничего страшного, бывает! Не впервой ведь!» И, обмотав руку ещё несколько раз, Юрий Иванович стал тянуть.

   Ну, вот и всё! Леска стала свободной, безжизненной, осталось снять её с руки, собрать на катушку и привязать новую блесну.

   «Доплыву до землянки и передохну малость, а там, если что, то и домой можно, – решил Юрий Иванович и бросил вновь привязанную блесну в воду, – да и искупаться не грех, лето-то на исходе».

   Землянку эту, а точнее, просто убежище от дождя, с крышей вровень с берегом, построили давно, и вряд ли кто вспомнит сейчас имя первого хозяина этого обиталища.
 
   Солнце всё реже выглядывает из-за разбухающих облаков, но когда выглянет, то и ветерок делается ещё теплее и на душе становится радостнее. А в голову лезут мысли, воспоминания, то из далёкого детства, то из взрослой, но всё равно уже прошлой жизни.
 
   И вдруг, неизвестно как, выплывает из памяти образ учительницы, диктующей выдержки из статьи Ивана Петровича Павлова, которая называлась «К молодёжи», а Петька Ухов – шустрый малый и любимец всего детского дома, сидящий впереди, оборачивается и, прикрывая ладонью рот, передразнивает: «Мало одёжи!» Ученики взрываются от смеха, а Петькина судьба решена – до конца урока ему быть в коридоре. «Да, это моё далёкое послевоенное детство в моём родном детском доме! Где вот теперь Петька и другие мои однокашники? Разбросала нас жизнь по всей стране…» - чуть было вслух не произнёс Юрий Иванович и напряжённо вздохнул.
 
   «Так, хорошо, а о чем же статья? Кажется, там есть фраза: …умей сказать себе, что ты невежда… Правильные слова! Надо бы найти эту статью, и рассказать когда-нибудь внукам».

   Ветерок становится настойчивее и мелкая водная рябь всё сильнее барабанит о дюралевый борт. Леска стала круче уходить в воду – сказывается низовик, а при таком ветре рыба перестаёт брать.

   «Ну, что ж! Всё равно хорошо!»  – И Юрий Иванович вглядывается в правый берег, на котором и село, и церковь отчётливо различимы, и виден золочёный крест на фоне увеличивающихся белых, причудливой формы облаков. И почему-то два события, которым больше двадцати лет, в один день случившиеся, выплыли из серых ячеек памяти на чистый лист сознания и заставили только сейчас серьёзно задуматься.

   Он вспомнил свой завод и то суетливое предобеденное время, когда уже никому нет дела до работы, вспомнил даже походку, с которой к нему подошла парторг и, опустив голову, как бы расправляя свой воротничок, не глядя в глаза, сказала: «Юрий Иванович! вы рекомендованы на вечерние курсы марксизма-ленинизма. Не волнуйтесь, это всего два раза в неделю – вторник и четверг. Ведь, вы людьми руководите! Надо! Я к вам потом ещё подойду».
Что творилось в его душе? Память отлично сохранила все те минуты, которые он пережил в тот день.

    И обиду и унижение испытывал в те минуты Юрий Иванович, но ничего не мог поделать. Он помнил, как его пригласил директор профтехучилища преподавать вечерникам по специальности, а на родном заводе ему не дали разрешения подрабатывать по вечерам, заявив, что право на это имеют только главные специалисты предприятия. Он не был ни главным, ни заместителем главного, он был всего лишь простым инженером. Он так и не понял тогда, почему преподавать по специальности нельзя, а слушать сказки о светлом будущем надо обязательно, без этого!..»

   «О, господи! Как мы жили!» - подумал Юрий Иванович. «И как же прав Андрей Дементьев: «…рукоплескали глупостям не раз, и это так объединяло нас!».

   Вспомнил Юрий Иванович как потом, уже дома, ему позвонил давний институтский товарищ. Они долго говорили, говорили ни о чём, так – один из праздных разговоров, которых он старался избегать. Но после фразы: «Знаешь, наш декан Сергей Владимирович бросил институт и ушёл в священнослужители. Во, дела!», Юрий Иванович надолго задумался.

   А лодка уже и не плывёт, а как бы стоит на одном месте, и блесна, гонимая течением, стала уходить под днище.

   «Ладно, вдоль косы идти не интересно, - подумал Юрий Иванович, - вот доплыву до землянки, может, Алексея встречу, не должен же он сидеть дома в такое время». – И, выбрав блесну, Юрий Иванович обмотал заводилкой маховик, дёрнул и, включив на малом газу скорость, направил лодку вниз по течению.

   Алексей, старый приятель Юрия Ивановича, ставил свою палатку рядом с заброшенной землянкой. Это было удобно: здесь и столбики, врытые в землю для каких-то нужд и на которых ежегодно сооружался примитивный стол, и скамейка, которая вместе со столом к весне следующего года обязательно исчезала, и кирпичи для костра и рыболовных целей, да и дрова здесь всегда можно найти.
Его привозил сюда с правого берега то ли знакомый, то ли дальний родственник на лодке, загруженной и палаткой, и продуктами, и различными рыболовными снастями. Он жил здесь неделю, а то и две, пока за ним не приезжали, а в случае надобности вернуться домой договаривался Алексей с рыбаками или отдыхающими и всегда щедро расплачивался пойманной рыбой.

   Уже видна палатка около землянки, едва дымящийся костёр и он, Алексей, всё такой же подвижный, худой и почти лысый мужчина, которому не надо думать о ежедневной работе и у которого из всех забот есть главная – как вовремя получить свою скудную пенсию и чтоб хватило её до следующего раза.
Глушится мотор, и лодка врезается носом в песчаный берег.

   –Узнаёшь меня, старый чёрт? – такое игриво-беззлобное обращение могли позволить себе только люди, давно и хорошо знавшие друг друга.
   –Как же тебя не узнать? Попробуй не узнай, так ты пролетишь в следующий раз мимо и рукой не махнёшь. Рад, очень рад! Мы ведь с прошлого года не виделись! А я всё один да один, уж и разговаривать сам с собой начал. Ну, пойдём, давай, что надо подсоблю, а лодку лучше вон там привяжи, тут у меня закидушки.

   Они поднялись на берег. Над догорающим костром висел котелок, а рядом на колышек была надета кружка.
    -Давно здесь?
    -Вторая неделя пошла.
    -Молодец, завидую я тебе!
    -А ты что же, всё работаешь?
    -Надо, Алексей, надо! Как на одну пенсию сейчас проживёшь? Вот и приходится…
 
   –Чайку, а? – Алексей посмотрел на Юрия Ивановича. – Я и смородины только что добавил. А дух-то, какой!
   –Не спеши, времени у нас с тобой много, его и на чай и ещё на что-нибудь хватит. Как живёшь-то, рассказывай! Смысл в жизни не потерял? Возраст у нас с тобой – сам знаешь… Нынче здесь, а завтра там – как в песне. Туда-то неохота?

   –Что я сказать могу, хочешь - не хочешь, а куда деваться? Всему своё время. Так вот и живём. А про смысл жизни… это мы потом поговорим, давай-ка сначала причастимся.

    -А дома как?
    -Да шевелимся потихоньку. Хозяйка моя приболела зимой, две недели в больнице пролежала. А потом выписали и месяц я от неё не отходил. Но сейчас, слава богу, всё обошлось – к сыну её отправил в прошлом месяце. А сам вот сюда.
 
   Хорошо здесь! Вот приезжаю я на это место и будто в рай попадаю. Здесь у меня ни радио нет, ни телевизора, ни орущих соседей, одни только белые чайки. И какая красота кругом!

   А о смысле жизни? Что тут скажешь? Я и не думаю. Пустое всё это. Пусть другие думают, кому делать больше нечего. Но что живём мы как-то неправильно  – это в башке постоянно. Сам ведь знаешь, как мы живём. Бывает, что сегодня мы друзья закадычные, а завтра – враги, ругаемся, как последние сволочи. Зачем, как думаешь?

    -Мне надо - и точка! И пошли вы все… - правильно я тебя понимаю?
    -Всё верно! Именно так оно в жизни-то и бывает! Почему мы делаем гадости другим и поступаем подло? Ради каких-то благ для себя? Или от нечего делать?
 -Согласен я с тобой, Алексей, полностью согласен!

    -А если и добился кто-то особенных благ, то они скоро становятся привычными и уже не радуют и хочется новых благ, и так без конца.
    -Есть в нас такое, есть!

    Потом придёт время, оглянешься назад, а жить-то осталось… И ничего тебе уже больше не надо. И на что потрачена твоя жизнь? А все эти блага, к которым стремился, уже и не нужны, они тебе в тягость. И думаешь – а зачем всё это было надо? Чего ради?

    -Такова уж видать наша сущность человеческая.
    -Про сущность я не знаю, но люди путают смысл жизни и цель жизни. А это очень разные вещи. Цель у каждого своя и достигает её всяк по-своему. Сколько людей столько и целей.

    -Всё так, Алексей! Всё так! – Юрий Иванович хотел было ещё кое-что добавить к словам Алексея, но тот его опередил.
    -А вот смысл жизни – это штука, к которой ещё, на мой взгляд, никто не приблизился. Церковь, правда, пытается. И об этом можно говорить сколько угодно. Вот скажи, зачем мы на свет появляемся? Как церковь объясняет? Да очень просто - на всё есть воля божья! И без комментариев! А ты как думаешь?

    -Не знаю, не знаю, я что-то не очень в это верю. 
   Алексею было пять лет, когда весной сорокового года, после преступной финской войны, с простреленной ногой домой вернулся отец. Он никому ни о чём не рассказывал, то ли не хотел ворошить страшное, то ли ему велели молчать. Семья тогда перебралась на левый берег в леспромхозовский посёлок, куда их позвал отцов брат, и где была постоянная работа. Там их и застала в сорок первом война.

   Отца откомандировали на строительство оборонительной линии, на случай, если немцы прорвутся на левый берег Волги. Там он и умер от сердечного приступа за две недели до появления над посёлком фашистского самолёта.

   Самолёт появлялся в сумерках, делал круг над домами так низко, что были различимы кресты на его крыльях, а потом улетал в сторону Волги.
 
   Алексей бросил в костёр сучья, они вспыхнули, но ветерок наклонил пламя, и оно не доставало до днища котелка. Смоляные сучки щёлкали, выбрасывая искры, а плеск волн, накатывающихся на берег, был той единственной музыкой, которая и успокаивает, и готовит всё окружающее к заслуженному отдыху.
 
   –А, ведь, сегодня день Хиросимы. Давай, как у нас говорят, рванём тельнягу!  – Алексей принёс из палатки водку и, сорвав несколько листьев белокопытника, поставил на них бутылку.

   –Что у нас? Какие ёмкости? – Юрий Иванович полез в рюкзак. - И куда же подевался мой  гранёный стаканчик, всегда в кармашке был…

   –Не надо, не ищи! Хватит нам и одной кружки; заразных среди нас нет!
Юрий Иванович смотрит, как Алексей наливает водку, спохватывается и достаёт пакет, в котором пирожки: и с капустой, и сладкие с черникой, и несколько румяных плюшек. Всё это он придвигает ближе к Алексею, зная, что тот давно не ел домашней пищи. 

   –Да, Хиросима это очень… даже не знаю, что и сказать. Уже пятьдесят семь лет прошло, а люди там от радиации всё умирают и умирают. Вот оно – звериное право сильных! Перестанут люди когда-нибудь воевать, а? Как думаешь? Война ведь страшное и грязное дело. – Юрий Иванович тяжело вздохнул и сам себе ответил: - выходит, кому-то война нужна, раз воюют.

   –Не знаю, но что правда, то – правда! Воюют, до сих пор воюют! То в одном, то в другом месте. Не могут люди договориться! Или не умеют? – Алексей посмотрел на Юрия Ивановича - Да о чём это мы? Давай-ка лучше выпьем, держи!

    Юрий Иванович и Алексей смотрели на водную рябь, показавшуюся в дали баржу, молча-ли и думали каждый о своём.

    -Я вот про себя расскажу. Представь, идёт война, она уже близко и нас детей везут на барже. Сколько мне тогда было? Да, почти четыре. А уже потом, после войны, когда мы были в детском доме, сестра рассказывала, что под Костромой был налёт, и нас бомбили. Она видела, как одна бомба попала в идущую за нами баржу. А на ней люди. Это было в сентябре сорок первого…

    -Я слушаю, слушаю, говори! – Алексей опустил руки на колени.
    -Говорят, человек начинает помнить себя лет с четырёх-пяти. Сейчас я не помню ни самолётов, ни взрывов бомб, а вот свистящий и даже ядовито-шипящий звук – да! Сестра прижимала меня к себе, а я громко плакал. И сестра плакала. Все кричали и плакали… Это я помню! А потом кто-то накрыл нас солдатской шинелью и больше ни самолётов немецких, да и просто неба мы не видели …

    -Не дай бог такое пережить!
    -И я никому этого не желаю. Не знаем мы с тобой  всей правды об этой войне, не знаем! Настоящая правда осталась там, в лесах и болотах, на полях сражений и в высохших слезах женщин. Мы ни героев всех не знаем, ни подлецов-предателей. Какой же народ наш великий, если столько всего вынес и в такой войне победил.

    -Тяжело далась нам эта победа, очень тяжело!
    -Именно победа! Пусть говорят, что войну выиграли, неверно это – война не карты и не шашки, война это кровь и человеческие жизни, много крови, очень много!

    -А почему вас без матери отправили?
    -Роды у неё начались. Прямо там, на берегу. А что с ней случилось в войну или после, не известно. Сколько мы с сестрой в разные места ни писали – никто ничего не знает.

     Юрий Иванович тихо произносит: «Такие вот наши дела…», и, наклонившись к костру, шевелит палкой угли.

    -А я что помню? Мать баньку истопила, это в субботу было, четвёртого ноября и повела нас с братишкой мыть. Я только раздеться успел, как прилетел самолёт и раздался взрыв. Он - гад бомбу бросил. Не очень, видно, большую, но баня ходуном заходила, печка потрескалась, лампа керосиновая упала – чуть пожара не было. В воскресенье, пятого числа, тоже прилетал, но бомбу бросил где-то на правом берегу, а над нами листовки разноцветные рассыпал. Нас, ребятишек заставляли эти листовки собирать и сдавать их в контору. Что в них было написано, я не знаю. Читать тогда я ещё не умел. Вот такая была для меня война. Ну, давай, продолжим, время идёт, а всего не переговорить!
Алексей подал кружку, а Юрий Иванович вздохнул, произнёс пригодную на любой случай фразу: «А как же её, такую горькую, партийные пили?», опрокинул содержимое в рот, крякнул и, стряхнув из кружки остатки влаги, потянулся за малосольным огурцом.

   –Смотри! К нам кто-то едет! - Алексей приподнялся и, приставив руку козырьком ко лбу, стал всматриваться.
   –Да это ж Ляляй! Чай, поди, сети проверял.
   –Браноньерит что-ли?
   –А кто сейчас не браконьерит?
 
    Старая, обшарпанная, со множеством вмятин на бортах лодка, с каким-то маленьким моторчиком, по звуку напоминающим велосипедный, приближалась к берегу.

   Алексей, подойдя к воде, стал махать рукой, показывая, где надо приткнуться. На лодке его поняли, и она вскорости зашуршала по песчаному дну рядом с лодкой Юрия Ивановича.

   –Привет тунеядствующей публике! – Ляляй приложил левую руку к виску. Босыми нога-ми он стоял в воде, штаны были задраны выше колен, а рубаха модно, по-современному была завязана узлом на уровне пупка. – К столу приглашать будете или самому инициативу проявить?

   –Конечно, конечно! Пойдём! – И Алексей вытащил нос лодки на песок.
   –Только сначала искупаюсь. – Ляляй снял штаны, рубаху и, стоя в воде выше колен, стал двигать руками, то скрещивая на груди, то разводя их в стороны.
   –Ты, как тот еврей на сочинском пляже, который стоял по колено в воде и шептал: «Купаться – не купаться? Плавать не умею, сикать не хочу!» - прокричал Алексей в сторону Ляляя.

   Ляляй не слышал, он, высоко поднимая ноги, выскочил на берег, снял трусы, бросил их на траву и нагишом с разбегу бултыхнулся в воду.

   –Красота! – Кричал он, отфыркиваясь и выплёвывая попавшую в рот воду.
Пока Ляляй купался, Алексей коротко рассказал Юрию Ивановичу, что Ляляй – это не имя, а прозвище, как оно к нему прилипло он не знал и что только бабы в деревне да дети называют его Ляляем, а мужики, считаясь с возрастом, обращаются к нему нейтрально - на ты.

   –Вот, погоди, он сейчас сядет, выпьет малость и такого наговорит, ни в одном романе не прочитаешь. Так врёт правдоподобно, порой диву даёшься, откуда у него это в башке берётся?… Что у нас там осталось? Ну, ладно, по капельке, а если не хватит, то пристань недалече, там круглосуточно торгуют.
Ляляй достал из лодки рубашку, вытер ею лицо и грудь и, бросив её обратно, надел трусы. Подойдя к костру и, посмотрев на почти пустую бутылку и разложенную рядом закуску, многозначительно произнёс: « М-да!» Он спустился к лодке и вытащил из носового отсека кирзовую сумку такую страшную, которую даже бомжи, обитающие у городских свалок, постеснялись бы взять в руки, и которой в ближайшую субботу исполнится лет сто – не меньше.
В сумке была трёхлитровая банка с самогоном.

   –К дочери я на нижний склад хотел было, свояк мне с дровами помог весной. Вот и надумал отблагодарить, раньше-то всё некогда и некогда, то работа, то дома чего – всё никак! Ну, ничего, свояк не обидится. Живут они, правда, очень уж бедно. Лес теперь по малым рекам не сплавляют, работы никакой, из трёх десятков изб больше половины заколочены. Дочь за восемь километров в село на работу ходит и мужик у неё тоже. Но ему проще, сутки дежурит, трое дома. А платят мало… Вот так мы и живём!

    -Так что, до посёлка на моторе - никак?
    -Никак! За Красным яром протока сильно обмелела, воды всего по щиколотку, не тащить же лодку на себе. Ляляй поставил банку рядом с бутылкой. Ладно, самогон не проблема, ещё найду или сам когда приедет.

   –Тогда ты и командуй! Тебе и кружка в руки. – Алексей стал резать огурчики длинными ломтиками и хлеб, и всё это аккуратно укладывать на свежесорванные листы белокопытника.

   Быстро допили водку и принялись за самогон. Ляляй вдруг встал и, указывая на правый берег, начал говорить:

   –Видите вон ту дорогу, справа налево поднимается, видите? Так вот она называется – Пугачёвский взвоз. Здесь Пугачёв вот с этого самого места переправлялся на ту сторону. Потом, говорят, на Алатырь пошёл, а дальше вниз на Астрахань. Там его бедненького и повязали. Свои же. И Александру Васильевичу сдали. Как, какому? Суворову, конечно! Большевики об этом молчали, не выгодно им было про Суворова такое рассказывать.
А когда пьянь пугачёвская здесь переправлялась, то пушечку одну они тут и утопили. Двести лет с лишним в воде и пролежала. Подняли её. Я сам помогал… Мы её на берег извлекли, обсушили, обчистили и, знаешь, с таким трудом ядро вытащили… Да, чугунное. Вот такое ядро! Его учитель физкультуры у нас забрал. Не веришь? Зайди в школу – покажут. Его потом всё лето ребятишки кидали.
     -Как кидали?

     -Как, как? Так и кидали, в длину кидали, не вверх же! Вверх-то высоко ли кинешь, а в длину – да!

      Алексей и Юрий Иванович молчат, по очереди тянутся за огуречными ломтиками и ждут, а что ещё скажет им Ляляй. Интересно же узнать про пушку, да ещё со времён Пугачёва. Такое не каждый день услышишь! Ляляй дожевал всё, чем был набит его рот и кулаком вытер губы.

    -Да, хорошая пушечка была. А потом мы и порох достали, да! Просушили, конечно, его как следует. Нормальный порох. Охотникам продали.
   –За дёшево, чай поди, отдали?
   –Да, уж и не помню. Порох-то дымный был. Килограмма три, не меньше.
   –А где сейчас эта пушка? – Закуривая, спросил Алексей.
   –Где-где? Сначала её в местный музей отдали. Там даже стенд был, а на нём написано: кто нашёл, где… И моя фамилия там была.

   –Почему была?
   –Да потому, что пушку потом в Москву забрали, в Эрмитаж!
   –Эрмитаж-то в Питере!
   –Ну, значит, в Питер. Велика ли разница?
   Юрий Иванович и Алексей переглянулись.

   –Ты, давай, закусывай хорошенько, уж больно ядрёный у тебя самогон. Надо бы нам ушицу сварганить, да поесть, как следует. Пойду рыбку принесу. – Алексей встал и направился к воде, но, сделав несколько шагов, вернулся.

    -Чаёк допить надо, жалко выливать, а котелок освободится, тогда и сварим, времени вдоволь.
   –А знаешь, сюда до революции казанский генерал-губернатор приезжал, на уток охотился.– Ляляй сидел, поджав под себя ноги, и, опираясь ладонями на колени, в упор смотрел на Юрия Ивановича.

   –Прямо вот сюда?
   –Нет. Он останавливался вон в той деревне, у одного старика. Его сын сейчас тоже древний старик. Он мне про это и рассказывал. Не знаю, жив он или нет. Я уже два года в ихней деревне не был. Там на горе монастырь был женский, а рядом имение штабс-капитана Соловьёва. Это все знают. Монашки выращивали клубнику и возили её продавать в Казань. Пароход специально останавливали… А какой сад был при монастыре – пятьсот с лишним яблонь!

   –А сейчас?
   –Сейчас что? Монастырь большевики сожгли, монашек изнасилили, а кого и поубивали. Сад пропал, яблони выродились – одна кислятина, коровы там гуляют.
Ты, писателя Толстого знаешь? Нет, не Льва, а Алексея Константиновича, который «Князь Серебряный» написал? У него стихотворение есть, называется – «Порой весёлой мая…» и ещё много интересного, и про Папу римского, и про кастратов…

   Юрий Иванович никогда не слыхавший о таких стихах, тихо спросил:
    -У вас что, продают такие книги?
    -Нет! У нас давно уже кроме хлеба, да водки ничего не продают. Магазин был, да и тот сгорел. А книжки я беру в школьной библиотеке, меня как своего пускают запросто. Вот и читаю по ночам.

    -И что же в этих стихах особенного?
    -А там всё, как есть предсказано. За полвека до революции. Умные люди уже тогда догадывались, что с Россией будет. Уберечь хотели, да не смогли.

   –А как же вы пушку-то нашли, как догадались где искать надо? – Спросил Юрий Ивано-вич, стараясь уйти от политики.

   Ляляй немного помолчал, почесал шею и снова впился глазами в собеседника.
–Это такая военная история. А дело было так: сверху перегоняли минилодки. Подводные. На Каспийское море. К берегам Турции. Турция же в НАТО входит. Ну, вот туда, поближе к ихним берегам в целях разведки, конечно.

    -Если к Турции, то надо на Чёрное море, а на Каспийском-то… ; Алексей стал шевелить прутиком в костре угли.
 
    -Ну да, на Чёрное, они ж там рядом. А лодки маленькие, экипаж всего четыре человека. Вот у одной лодки солярка-то и кончилась. И пришлось им около нас остановиться. Трое на берег пошли с канистрами трактористов искать, а один там, на вахте остался. Вот и случилось тут, что я мимо плыл. Гляжу, что-то морда знакомая, подплываю - ба! Да это ж наш Васька, которого год назад в морфлот призвали.

   Ну, мы с ним то, да сё. Разговорились мы, я Ваську угостил, естественно, а сам думаю, как бы мне на этой лодке прокатиться? Спрашиваю, умеет ли он этой лодкой управлять? А он говорит, что запросто, но горючки нет – всю израсходовали. А если найду топливо, прокатишь?

   –Элементарно! – говорит.
   –А бензин, спрашиваю, не подойдёт?
   –Почему же? Эта лодка на чём угодно плыть может, хоть на подсолнечном масле…
   –Я канистру быстренько передал, лодку свою к перископу привязал, мы люки задраили и на дно.

   А у них в лодке телевизор и всё кругом, что на дне и около, видно. Я Ваське говорю – давай до бакена и обратно, а то твои вернутся и тебе влетит за постороннего человека на военном объекте. Мы до красного бакена доплыли и обратно. И тут эту пушечку-то я и заметил. Вась, говорю, а как бы эти координаты зафиксировать? Он мне - раз, и включил компьютер, и бумажка из прибора вылезла. Там и берег и деревня и пушка на дне. Всё так чётко и понятно…

   Когда они уехали, я и организовал эту работу. По точным-то координатам, сам понимаешь, это совсем пустяковое дело.
 
   Вернулся Алексей, выплеснул из котелка остатки чая и, спустившись снова и ополоснув котелок, стал укладывать в него крупно нарезанные куски рыбы. Потом зачерпнул воду и, придерживая край котелка растопыренными пальцами, слил её и, вновь наполнив чистой водой, поднялся к костру.

   –А погодка-то портится. – Алексей стал подвешивать над костром котелок, стараясь приблизить днище к углям. Небо на юго-западе стало чёрно-синим и, если внимательно всмотреться, то можно было увидеть очень далёкие вспышки молний, гром от которых ещё не был слышен.
 
   –Сюда придёт, а не надо бы. Сено вымочит, опять дочери забота. – Ляляй переменил позу и, разглаживая живот, вдруг изменился в лице и, застонав, с трудом лёг на правый бок.

   –Что, болит? – Спросил Юрий Иванович.
   –Да, что-то неладно, – медленно выговаривал Ляляй, – я ещё в протоке, когда туда плыл, почувствовал, но потом прошло.
 
   –Ляг-ка на спину! Так, коленки-то подними, расслабь живот! – Юрий Иванович помнил, как надо поступать в таких случаях и мягко, двумя пальцами стал медленно ощупывать живот.

   Ляляй закричал, его лицо стало испугано-страшным и в уголках глаз, у переносицы появились слёзы.
   –Алексей! Дело плохо, его надо в больницу, чем быстрее, тем лучше. Здесь мы помочь ему ничем не сможем.
 
   –Тогда на пристань! Там люди, село, давай лодку сюда поближе. – Алексей полез в палат-ку, достал кусок брезента, который служил ему одеялом и расстелил около Ляляя, на лице которого выступила испарина. Он тихо стонал.
Уложив Ляляя на брезент, они отнесли его в лодку. Алексей стал отталкиваться веслом от берега, а Юрий Иванович наматывал свою заводилку на маховик и дёргал, но мотор не заводился. Ему стало дурно, пересохло во рту, вспотели руки, шея, он почувствовал, как с висков по щекам катятся капли пота. Но что-то надо было делать. Надо, во что бы то ни стало, добраться до пристани, где есть люди, где можно рассчитывать на помощь.
 
   –Должен же завестись, до этого-то работал. – И Юрий Иванович снова наматывал, снова дёргал… Наконец мотор чихнул раз, потом другой… – Ага, схватывает! – И наполовину прикрыв заслонку карбюратора, дёрнул снова.
Быстро набрав обороты, мотор привычно взревел и окутал корму лодки дымом, который сразу же был унесён ветром. С облегчением вздохнув, Юрий Иванович выпрямился, крикнул Алексею, чтобы он повернул лодку на волну и, уже сидя, включил на малых оборотах скорость. Лодка пошла вперёд навстречу ветру, шлёпая своим дюралевым днищем о волны, с которых ветром срывались брызги и которые были так некстати.

   Алексей снял пиджак и закрыл им лицо и грудь Ляляя, но вода скапливалась на брезенте, и приходилось откидывать её ладонью. К брызгам от волн примешивались мелкие капли дождя, гонимые порывами ветра.

   «Что же с ним может быть? Язва желудка, аппендицит или что-то другое? Ему везде было больно, где бы я ни дотронулся. Надо к врачу! Надо успеть!» – И Юрий Иванович ещё крепче сдавил рукоять управления.

   Навстречу, по фарватеру шёл теплоход. В иллюминаторах горел свет, палубы были безлюдны, а где-то внутри играла музыка.

   «Пропущу и сразу под правый берег, ветра там должно быть меньше». – Юрий Иванович сбавил скорость, но продолжал удерживать лодку носом к волне. И, когда поравнялись с теплоходом, он повернул рукоять газа до упора и под малым углом к волне, чтобы не подставлять правый борт, направил лодку под спасительный берег. До пристани оставалось меньше километра.

   – Сейчас, сейчас! Уже скоро! – То ли себе, то ли для своих спутников, которые, как и он, были насквозь мокрыми, выговаривал Юрий Иванович и вытирал кулаком глаза от попадавших брызг и дождя.

   Алексей приподнял голову и рукой показал, где надо приставать. Медленно, чтобы не задеть якорный канат дебаркадера, лодка подошла к берегу и, прошуршав по гравийному дну, остановилась.

   Юрий Иванович поднял мотор и, спрыгнув в воду, стал подтягивать лодку.
   –Ладно, оставь. Я здесь буду, иди наверх, там телефон есть. – И Алексей показал на светящиеся окна.

   Подойдя к двери, за которой была слышна музыка, Юрий Иванович постучал.   Ответа не было. Он стал стучать сильнее, потом ударил несколько раз кулаком. Музыка стихла, погас в помещении свет, и в замке повернули ключом. За дверью показался молодой человек, босой, в тельняшке и трусах. Придерживая дверь, он осмотрел Юрия Ивановича с ног до головы и нагло спросил:

   –Чё те надо, дядя?
   –С человеком плохо, телефон нужен, где он у вас?
   –А телефон у нас служебный, не для всех…

   –Я тебе сейчас устрою – не для всех! – И Юрий Иванович рванул на себя дверь и, взяв парня за грудки, впихнул во внутрь. – Свет включи! Где телефон?

    Не ожидая такого натиска, парень подчинился.
   –Сейчас включу! Люська, оденься! – Обратился он в сторону дивана, в углу которого си-дела, поджав под себя ноги, совсем ещё девчонка лет пятнадцати-шестнадцати.

   –Как вызвать скорую?
   –Вот здесь, на столе. Набирайте через ноль.
   Юрий Иванович сел к столу, набрал номер и, пока шли гудки, своим боковым зрением наблюдал, как Люська, сидя в углу дивана, собирала в пучок волосы, как вынимала изо рта заколки и ловкими движениями рук мастерила себе причёску.

   –Я вам с пристани звоню, у нас с человеком плохо… – И, объяснив всё и рассказав о своих подозрениях, Юрий Иванович поблагодарил и несколько раз повторил: – Ждём! Очень ждём!

   –А где ваш человек? – Спросил парень.
   –Там, в лодке.
   –А кто он, откуда?
   –Не знаю откуда, а зовут Ляляем.
 
   –Это же дядя Серёжа! – Закричала Люська и, сунув ноги в туфли, быстро подошла к Юрию Ивановичу и тронула его за плечо. – Давайте сюда принесём, там же холодно, дождь…

   Спустились к лодке. За Люськой шёл парень всё так же в тельняшке и трусах, только на ногах у него были тяжёлые, без шнурков и не по размеру ботинки. Алексей, который всё это время ждал, укрывая Ляляя своим мокрым пиджаком, залез в лодку и стал подавать края брезента. Он велел и парню залезть в лодку и аккуратно, стараясь не причинить лишнюю боль, все трое понесли Ляляя в помещение.

   При свете электрической лампочки лицо Ляляя казалось бледным и безжизненным. Вспомнил Юрий Иванович, что в медицине есть термин – лицо Гиппократа, и ему стало не по себе.

    Алексей нагнулся к Ляляю, потрогал лоб, покачал головой и сказал: «Пожалуй, за сорок!»
   –Когда же они приедут? – Люська вышла и стала всматриваться в темноту, потом вбежала и радостно объявила, что едут, уже с горы спускаются…

   –Люся, а кто он тебе? – Спросил Юрий Иванович.
   –Наш он, деревенский. Зовут его - дядя Серёжа, а фамилия у него Лашманин или Лашманов, я точно не знаю. А прозвали почему-то Ляляем. Говорят, с детства!
 
   –Как, как? – Юрий Иванович изменился в лице и, не зная, как вести себя дальше, по-просил у Алексея закурить, хотя в последние годы почти совсем не баловался табаком.

   –Рад бы! Да от сигарет одна каша осталась, размокли они, я их и выбросил. Вот, сам видишь – штаны и пиджак насквозь.
 
   –У меня есть! – парень выдвинул из стола ящик и протянул пачку «Примы».
Юрий Иванович машинально взял сигарету, прикурил из рук парня и напряжённо стал думать. Ещё тогда, в конце войны, в детском доме, где они жили вместе с сестрой, он как-то узнал, что на барже, которая увозила их от войны, не оказалось его мамы только потому, что со дня на день она ждала третьего ребёнка.

   –Боже мой! Неужели? Если он Лашманов… и я… Нет, может, Лашманин? - И уже другая мысль пронзает сознание Юрия Ивановича: - Да мало ли людей с такой фамилией. – И он снова обращается к девушке: - Люся, а как его зовут по отчеству?
    -Я и не знаю, по отчеству к нему никто не обращается, а всё как-то так – или на вы, или на ты.

    -А сколько ему лет?
   –Он ещё работает, сторожит он. Но я слыхала, что года два назад осенью он ездил в город пенсию оформлять. – Люся задумалась и добавила, - а может быть в прошлом году, тогда ещё в магазине пожар был и продавщица наша, тётя Вера говорила, что шесть ящиков водки сгорели и даже стёклышка маленького от бутылок потом не нашли.
 
   –Так, если в прошлом году было шестьдесят, значит, он родился осенью сорок первого. Да… дела! – тихо, почти неслышно произнёс Юрий Иванович.
   Послышался шум машины.

   –Приехали! Я пойду встречу. – Парень вставил ноги в свои огромные ботинки и вышел.
                2005 г.