Равенсбрюк

               
   "Чем больше мы знаем, тем яснее наше незнание.
Но если вообще не знаем, то даже ощущения незнания нет."
                Н.Рерих. «Адамант», 1920 г.               
   В воскресенье, когда до Рождества оставалось два дня, нас пригласили поехать на ярмарку-распродажу в Фюрстенберг. Ехали на стареньком армейском автобусе по отличной дороге, вдоль которой и слева и справа стояли вековые, чуть-ли не метрового диаметра деревья. Они были очень  близко к проезжей части, и сначала нам казалось, что при встречной машине разъехаться не удастся. Но всё обошлось. Ярмарка была немноголюдной. Немцев мало, всего-то раз-два или три, а в основном наши офицерские жёны с детьми и без,  и свободные от службы, одетые в гражданскую одежду их мужья. Покупали в основном женщины, им всегда надо что-то купить, даже если и не надо.
 
   Когда оставался час до обратной дороги мы услышали известное всему миру слово – Равенсбрюк. Это название женского концентрационного лагеря, сотворённого фашистами в тридцать девятом году и освобождённого Советской Армией в конце апреля сорок пятого. Где он, этот лагерь? Быть в Германии, находиться рядом и не увидеть? Стали расспрашивать, и нам показали дорогу. Она шла под уклон заканчиваясь с правой стороны огромным озером. А слева мы увидели те самые ворота, из которых не вышли живыми около ста тысяч женщин и детей, согнанных сюда со всей Европы. Бетонный каток, почти метрового диаметра, находился рядом с кремационными печами. Он служил для размалывания и измельчения обуглившихся человеческих останков в песок и пыль. Здесь и это не пропадало даром, а использовалось как удобрение полей.
 
   Знали об этом немецкие обыватели, читая за утренним чаем свои цайтунги и намазывая брот слоем буттера?

   Остановись, читатель, закрой ненадолго глаза и вдумайся в предыдущие строчки! Это происходило в стране, которая считала себя самой цивилизованной, высшей расой…

   Кощунственно делать подобные вычисления, но от этого не уйти; методично, с истинно немецкой дисциплиной ежедневно умерщвлялось по пятьдесят человек. Печи крематория не остывали, а очередные жертвы, едва стоя на ногах, двигали бетонный каток по обуглившимся предшественникам. Завтра всё повторялось, и будущие жертвы видели и слышали, как трескаются под бетонным катком черепа и хрустят, превращаясь в пыль, обуглившиеся кости тех, кто, возможно, ещё вчера катал этот каток.

   О зверствах нацистов написано много. Можно найти описания всего, что угодно: быта, одежды и  питания заключённых, наказаний и издевательств, унижений и чудовищных экспериментов, творимых медиками-изуверами, но даже дневниковые записи, чудом дошедшие до нас, никогда не дадут полной картины того, что там творилось, что испытывали люди прощаясь с жизнью…

   Мы возвращались и заметили в озере несколько человеческих фигур. Именно в озере. Они стояли к нам спиной по пояс в воде в специальных костюмах и длинными удочками ловили рыбу. Через плечо у каждого была сумка. Кто они, эти люди в тёплых непромокаемых одеждах? Может быть, это были дети или внуки тех, кто стоял на вышках у пулемётов, оберегая целостность заборов из колючей проволоки со смертельным электрическим напряжением. Или дети и внуки тех, кто привозил гнилые овощи и продукты для пропитания заключённых и брезгливо сбрасывал их у мест приготовления пищи, или тех, кто прикладами бил в спины, подгоняя обессилившие жертвы в бесконечных колоннах на дорогах Европы, или…?
 
   Я встречал молодых немцев в России, рассказывал о войне то, что слышал от взрослых, спрашивал  об их отцах, и ни разу мне никто не сказал, что его отец воевал на восточном фронте. Что воевали – да, но либо где-то в северной Франции, либо в африканском корпусе Роммеля, либо… Но не в России!  ???
 
   Вопросительные знаки я поставил когда время подходило к полуночи. Потом,   удобно расположившись у телевизора, просмотрел новости и, переключая программы в поисках чего-нибудь интересного на сон грядущий, услыхал слова, прозвучавшие за кадром уже закончившейся передачи: «За время сталинского правления в стране было уничтожено двадцать миллионов человек…»

    Я нажал красную кнопку, экран погас.
                1997 г.