Они были кошками на улицах Стамбула

Они были кошками на улицах Стамбула.
Сидели на облезлых крышах и смотрели на отражение голубой луны в Мраморном море, а утром вились вокруг мастерских обувщиков и ковроделов в Фатихе, слушали азаны и ели макрель на замусоренных, многолюдных набережных.
Вокруг истошно кричали чайки и продавцы жареных каштанов, а они вылизывали шкурку под скамейкой у ног старой Акджан, путались в запыленных полах выцветшей абайи.
Кот был уже немолод, и, сколько себя помнил, жил на старом кладбище при мечети - там всегда находилось вдосталь еды, а главное - было тихо. Иногда туда заходили люди, иногда - другие кошки, чужаки, но их почти никогда не гнали.
Обогревшись, они уходили сами, поближе к рынкам и закусочным, где кормили хоть и реже, но несравненно разнообразнее, да и к тому же, кошкам претило находиться на одном месте дольше, чем позволяло их достоинство.
Безымянный кот был тут старожилом - он носил на своей пятнистой шкуре отметины, полученные в борьбе за выживание, как иные люди носят медали, не любил суеты улиц, кроме того, был послеповат на один глаз. Выходить за предел кладбищенской ограды кот не имел ни охоты, ни надобности - все, что ему было нужно, он получал здесь; ни теплоты, ни ласки он не знал и не желал знать, и даже не позволял себя гладить высокому бородатому человеку в белых одеждах, которого не пойми за что все тут так уважали.
Как-то в одну из душных летних ночей кошка принесла в зубах котенка. Посидела над миской с кормом, брезгливо дернула усами и ушла. Кошка ушла - котенок остался.
Он (вернее, она) любил тепло и отчего-то жался поближе к пятнистому коту, более всего ценившему тишину и спокойствие, и делал это так незаметно, что порой кот обнаруживал его возле себя лишь ранним утром, когда с минарета несся чистый голос, перекликиваясь со множеством таких же голосов, исходящих будто с самого неба.
Поначалу кот испытывал смутное раздражение и брезгливость к этому клочковатому комку шерсти, но затем смирился.  Прошло время - может, две луны, может, три (или больше - кто их знает? кто захочет сосчитать?), и котенок подрос в маленькую беленькую кошечку. Наверное, на улицах ее кто-нибудь бы непременно приютил - до того она была хороша, но кошечка не уходила и беззаботно носилась по каменным чистым плитам, играя с травой и сухими листьями, а ночью все так же преданно жалась к старому коту, предпочитая его общество всему на свете. Старая Акджан (люди клялись, что этой ведьме уже двести лет - до того она высохщая, прямо как старая головешка, и глаз у нее недобрый!), приносившая еду, всякий раз выделяла кошечку, скрипучим голосом звала ее по имени, которое кошкам было не дано ни запомнить, ни понять.   
И вот, как-то раз - кот потом и вспомнить не смог, как и что случилось, - кошечка исчезла.  Помнил только, что был полдень, стояла жара, от которой не могли укрыть плиты старого кладбища и еще - это кот вспомнил позже - что было два человека: большой и маленький. Большой держал маленького за руку и улыбался, глядя на него сверху вниз, а кошки, тем временем, лежали вповалку подальше от солнца, лениво щурились и дремали.
- Они все живут тут?
- Ну, да, живут. Многие и умирают тут же.
Голос маленького человека зазвучал испуганно.
- От голода?
Большой рассмеялся и потрепал его по макушке.
- От старости. Их тут кормят, поят, ухаживают. Кошкам дозволяется заходить в мечеть. А знаешь ли ты, почему?
- Кошка была любимым животным Пророка.
- Верно. Так и есть.
Они говорили еще что-то, но кот уже не слушал и лениво перекатился на другой бок, чтобы дать остыть каменной плите, за столетия вытертой до блеска. Перекатился и уснул - он в последнее время спал все чаще и спокойнее, согретый крохотным тельцем, - а проснулся от того, что ощущения тепла больше не было.
Кот тревожно заворочался, дергая хвостом, и ворчал, силясь взять в толк, что же такое случилось, а потом понял, что его пятнистый бок никто не греет.
Но кот не горевал - он не ведал, что такое горе, и не тосковал - он не знал, что есть тоска, зато не спал несколько ночей подряд, расхаживая по кладбищу и раздраженно дергая шкурой. Запах кошечки переплетался с запахом маленького и большого человека, и, в конце-концов, кот уверился, что кошечку унесли они. Наверное, тот человек в белых одеждах отдал ее им насовсем.
И тогда кот решился. В одну из ночей, когда с моря задул холодный ветер, пятнистый кот  поднялся на затекшие лапы, потянулся и выскочил из каменной ограды за границу, обведенную желым светом фонаря. Кладбищенские кошки провожали его глазами, в которых затаилась вековая мудрость: они-то знали, что негоже старому коту ходить за ограду, что нужно позволить времени подхватить и унести запах кошечки и двух людей в небытие, что так будет хорошо и правильно.
Но кот позабыл мудрость предков; он бежал по кривым, мощеным стертыми булыжниками, улицам на запах. Была ночь, и поначалу ему не было ни страшно, ни тревожно: он знал, куда и зачем идет. Кот промчался мимо ярко освещенных дверей прачечной, в которой, не разгибая спин, молчаливо трудились два юноши: они складывали и сортировали белье, доставленное из гостиниц со всего квартала. От белья исходил резкий запах, в глазах юношей застыло отрешенное выражение, какое бывает у отбывающих заключение пожизненников. Они оба приехали в большой город, чтобы заработать, и каждый из них думал о том, что лучше было бы устроиться официантом в  ресторан, где полно туристов или продавать что-нибудь на рынке или хотя бы остановиться и покурить... совсем немного счастья.
Кот пробежал мимо них, и тут же отскочил к стене: в двух сантимертрах от него промчался автомобиль - громыхающее железом чудище с выпученными желтыми глазами, -  и тотчас растаяло в ночи и сладковатом запахе гашиша; возле крохотного магазина расслабленно курил человек - он рассеянно протянул жилистую руку и погладил кота, так, что тот не успел ускользнуть прочь. Кот свернул налево - запах вел его туда, потом направо, мимо ярких витрин ночных кафе и сувенирных лавчнок, мимо продавца фисташек, мимо ларька с доннерами, мимо фешенебельной гостиницы, возле которой стояла пьяная женщина с белыми волосами и что-то кричала, адресуясь темно-синему небу, где с криками кружили ненасытные чайки. Он все бежал и бежал, не чувствуя усталости, а потом, под утро задремал под лавкой в каком-то парке под знакомые протяжные напевы.
Кот пошел дальше, когда был уже день, и повсюду ходили толпы людей, источая разные запахи, и громыхал трамвай, и жарились каштаны и крутилось на веретелах мясо, а солнце было такое злое, что обжигало шкуру и камни на мостовых. Запахов было так много, что кот перепугался; лапы сами вынесли его на набережную, к морю, где пахло рыбой и водорослями, где пенились зеленые волны, расталкивая сонмы медуз, и клубилась, задыхаясь, людская толпа, и кричали уличные зазывалы возле бесчисленных ресторанов, и уплывали куда-то паромы и катера, увозя с собой сотни надежд, поцелуев и слез.
В переходах под мостом сидели босоногие оборванные дети с блестящими глазами и проходящие мимо люди время от времени швыряли мелкую монету в пластиковые стаканчики; плавучие рестораны - сосредоточие вони, огня и дыма, - изрыгали из себя дюжину чудес одновременно: рыбу, чай, смех, крики и музыку. Так много всего было, а старый кот в тишине кладбища отвык от этого множества и разучился разделять его на составные части; оно пугало его и путало, и он не знал куда идти.
Кот устал, и потому не заметил ту машину - от машин он отвык тоже. Она вылетела из-за угла, быстрая, как луч света, и врезалась в пятнистый бок.
Кот перекувырнулся в воздухе и отлетел на обочину, так и не поняв, что же случилось: он умер почти мгновенно, и последним, что видели его глаза был кусочек черепичной крыши и  яркого злого солнца. Кот знал, что умирает, и был спокоен; мудрость предков вернулась к нему и шептала в старые уши, что все кошки попадают в рай.
...Была середина сентября, когда белая кошечка появилась на каменных плитах старого кладбища - ее принес большой человек, потому что маленький, заливаясь слезами, боялся, что кошечка умрет. Она вдруг перестала есть, несмотря на заботу и ласку, которой ее окружали в большом светлом доме, и большой человек, вздохнув, отнес ее обратно, и это было правильно, потому что “некая женщина была наказана из-за кошки. Она держала ее взаперти до тех пор, пока та не умерла. Так вошла она из-за нее в ад.”
Большой человек погладил кошечку по спинке, прошептал что-то ласковое и торопливо вышел за ограду. 
Там, на кладбище, все было по-прежнему: и запах, и миски с едой и водой, и каменные плиты, и человек в белом, и старая Акджан. Не было только старого кота и пятнистого бока, к которому так хотелось прижаться.
Но кошки быстро забывают, однажды забыла и она. Прошло много лет. Умерла старая Акджан, человек в белых одеждах стал тих и медлителен, на кладбище поселились новые жители, а ленивой белой кошке иногда чудилось, что кто-то ищет ее в темноте, смотрит одним подслеповатым глазом, нюхает воздух, и тогда она вскакивала на затекшие лапы, отряхивала шкуру и хотела бежать... куда? А потом понимала, что это всего только луна, луна-обманщица потревожила ее сон, и сворачивалась клубком на теплых плитах, слушая тихие голоса, как древнюю колыбельную.