Торжествующая Минерва

               
     Ротмистр Шлице стоял посреди Тупика Энтузиастов на ящике из под бельгийского пива и через невысокую обшарпанную стену наблюдал за пехотинцами пунической войны, чем-то занятых на границе сознания, между светом и тьмой. Они суетились там, изредка являя всклокоченные бороды, заостренные уши, волчьи хвосты в кружок света, стремительно уступающий надвигающейся мгле, пришедшей с холодного и вечно ненастного северо-запада, распространившей сопливую погоду чухонских пустошей, скучных и  тошнотных, как эрегированный член мертвеца, уткнувшийся в подмышку высушенной каракатицы, добытой комсомольскими китобоями с борта лежащей на дне океана шхуны, покрытой ракушками, моллюсками, кораллами. Раздавшийся за спиной ротмистра хруст заставил его обернуться, одновременно он вытаскивал из кобуры монтик, прикольное изобретение советских тинейджеров, непонятную ху...ню, начиненную серой, соскобленной со спичек, ништяковски хлопающую, если этим самым монтиком въе...ть по стене или асфальту, тогда опойки, сидящие за доминошным столиком, принимались злобно материться, прохожие старухи взвизгивали и обоссывались, думая, что снова началось гитлеровское вторжение, а призывники, пьющие бодяжное пиво в кустах, массово записывались во власовцы, рвали в клочья комсомольские билеты, выкидывали комсомольские значки и от души пинали комсомольских активистов. Глупая девка, почти комсомолка, подкрадывалась к ротмистру, шагая по битым бутылкам, сигаретным пачкам, окровавленным тампонам и прокладкам, кучкам человеческого говна и собачьих какашек, щедро украшавших тупик испокон веков, каждое следующее поколение считало необходимым и в высшей степени разумным приумножать количество кала, грозящего смурными новообразованиями и шведу, и фину, и немцу. То немногое ценное, что находилось шахтерами под многолетними залежами кала, старшими соратниками девки давно было благополучно разворовано, вывезено к тем же шведам, финнам, немцам, от щедрот и ей перепадали крохи, вырванные алчными ублюдочными руками из слюнявых пастей дедов и старух шахтеров, по традиции продолжающих ползать в глубинах кала, во тьме и мраке забоев и штолен, гнилыми соснами упоров, заточенных насмерть, укрепленных на века и тысячелетия, когда внуки шахтеров будут также кишеть во тьме, а внуки старших соратников девки сменят шило на мыло, полицию переименуют в милицию, прокурором назначат крокодила, а президентом всенародно выберут, единогласно и торжественно, очередного полудурка, имеющего единственным достоинством отсутствие каких бы то ни было достоинств, впрочем, как и сейчас, и вчера, и позавчера, и сто лет назад, и тысячу. Эта странная национальная традиция, непонятная другим племенам и народностям, населяющим окрестности, особенность дикая : выбирать в цари самого ничтожного, свела с ума не только гетмана Жолкевского и князя Пожарского, но и Чаадаева, и Розу Рымбаеву, и Муслима Магомаева.
     - Тебе чего ? - хмуро спросил ротмистр Шлице, засовывая монтик обратно в кобуру. - Ваших тут нет.
     - Наших ? - переспросила девка и хихикнула.
     - Ваших-наших, - недовольно говорил ротмистр, - ты меня не путай, я в сортах говна не разбираюсь и разбираться не намерен и впредь.
     Девка подошла вплотную, залезла ротмистру в штаны, засопела натужно.
     - Я не наша и не ваша, я твоя.
     Ротмистр Шлице спрыгнул с ящика и выбежал из Тупика Энтузиастов. Он ломился по бульвару и приговаривал :
     - На х...й такое счастье. С такими друзьями никаких врагов не надо.
     Тьма сгустилась и накрыла землю.