На покосе

Разгар лета, травы поднялись, стоит устойчивое вёдро. Отец к этому времени брал отпуск, брат Михаил, учившийся в институте, приезжал на каникулы, про меня, пятиклассника, нечего и говорить. В первый раз приезжали на лошади, у дяди Паши был уже Гнедко, мерин кирпичной масти, грузили на телегу литовки, грабли, вилы, вёдра, корзины, мешки, посуду, кое-какие продукты, все  было уж давно продумано и собрано.

Этого дня ждали с нетерпением. Тогда не было такой спешки, как в наше время, когда стараются в два дня все скосить. Не было никакой техники, о ее существовании даже не подозревали, всех этих мотоблоков и мини-тракторов. Знали, что бывают конные косилки и грабли, ну есть и бог с ними. Еще и погода позволяла. Все время беспокоились, боялись безвременного дождя, но год за годом справлялись благополучно.

Отец уже был на этом покосе, он обошел его по периметру и закосился с возможных про ходов, выбрал место для полевого стана. Это немного громко, но тут будет стоять балаган,место для костра и колодца, который еще надо выкопать.    На облюбованном месте выкосили ровную площадку. Отец косил, а Михаил в стороне, рядом с болотцем, заросшим осокой, рубил тальник. Он выбирал высокие, попрямее, талины, а я таскал их на выкошенное место. Основание балагана делалось овальной формы, шириной по бокам шага два на три. Парами друг против друга втыкались в землю заостренные гибкие талины, потом так же парно переплетались верхушки, а потом получившиеся пять-шесть дуг крепко оплетались поперечно с боков и по краям, лишь с одного края выплетался квадрат лаза. Затем эта древесная арматура плотно обкладывалась накошенным заранее сухим уже сеном, а это сено покрывалось свеженакошенной осокой, которую по мере необходимости добавляли. Отец так раскладывал осоку, что балаган не протекал даже в сильный продолжительный дождь.

Я вызвался выкопать колодец и уже было ткнул лопату рядом с балаганом.
- Постой, -сказал отец и внимательно осмотрел ближний край поляны, отошел шагов на десять подальше, - вот здесь вода будет рядом, - и выбрал первый штык прямоугольником метр на полтора.- Копай еще штыка два, а потом ступеньку сделаешь.
И точно. Выкопал я еще два штыка и пошла влажная земля, дальше я копал яму уже квадратную. Мокрая глина налипала на лопату, но я крепился и штыка два еще выбрал. Яма получилась почти в мой рост и быстро наполнилась мутной водой до ступеньки. Подошел отец, глянул, потыкал талиной.
- Ну вот и ладно, - сказал он, - пусть отстоится, а завтра ведром вычерпаешь воду и выберешь аккуратно все углы. А сейчас сплети крышку.Он близко друг от друга в ряд натыкал ровных колышков побольше метра в высоту и больше длины ямы-колодца в ряд. Михаил к этой поре нарубил длинной тальниковой лозы и показал, как ей оплетать воткнутые колья. Получилась плотная, достаточно крепкая плетенка, полностью прикрывавшая колодец и можно было не бояться, что туда ветром нанесет мусору или провалится какая-нибудь зверушка.

Отец рано будил нас. Солнце только-только поднялось над горизонтом. Было сыро и прохладно, капли росы сверкали на траве. Поляны разного размера перемежались перелесками, кустами и кочковатыми болотцами. Подойдя к очередной поляне, отец становился посредине и делал первый широкий  замах. И пошел, и пошел, мягко шуршит скошенная трава. А прокос как строчка и ни одна травинка не торчит. За ним в нескольких шагах пошел Михаил, а иногда  следом и мать. Чаще она оставалась дома, летом там  всегда много работы и бабушка одна  не справлялась. Меня же отец приводил на полянку поменьше и я махал там своей маленькой литовочкой. С вечера отец всем отбивал литовки и они косили хорошо, по окончании рядка их немного правили бывшим у каждого бруском и начинали следующий рядок.

Как неохота было вставать. Я поднимаюсь и не могу открыть глаза. У входа в балаган стоит ведро со студеной водой. Плеснешь в лицо несколько раз и наконец-то глаза раскрываются. Снимаю повешенную с вечера на сучок березы литовку, кладу в карман брусок и иду к своей полянке. Есть утром никому не хочется, отец разве выпьет кружку кваса.  Вот я подхожу к месту и взмахиваю литовкой. Сначала получается не очень, но через пять-шесть взмахов рука приноравливается, шажок определяется и легко срезается влажная трава. Место гладкое, ровное и косится почти без вихров, то есть торчащей нескошенной травы. Но вот впереди кочка, замах сбивается, острие тычется в кочку раз, а то и другой, вихры в этом месте торчат и лишь через два-три взмаха все приходит в норму. Сонливость проходит и становится интересно. Вот задел верхушку микроскопического муравейника и рассыпались, как зерна риса, с пяток муравьиных яиц. Срезалась и подпрыгнула под косой красная уже клубничина, но я редко подбирал их и продолжал косить.

Солнце поднимается достаточно высоко, времени, наверно, часов десять, к этому времени роса на траве высыхает и косить становится намного трудней. Отец не мучил себя и семью. После десяти утра, в пасмурные дни попозже мы завтракали, залазили в балаган и спали, иногда часов до двух-трех, потом брали грабли, переворачивали вчерашние валки, а на 3-4-й день сено, которое хорошо просохло, собирали в копны. Это не занимало много времени, приходили на стан, мать разводила костер и что-то готовила, отец садился отбивать литовки, брат бегал в поселковый клуб, а я обходил все кустики и деревья в поисках грибов. Их было много, хороших и разных. Я не торопясь  просматривал каждый кустик, заглядывал за каждую кочку. Если грибок, груздик или обабок, был мал, я оставлял его подрасти и дня через два он был уже хорош. Будущим летом я помнил, где и какой гриб рос. Посторонние бы ли редко и бродил я по нашему покосу, как будто лазил в свой карман. А ведь он был не маленький. От дороги до совхозного поля было не менее полукилометра, а от болота, за которым косили Бусыгины, до кустарника, где росла смородина, за ним Колычевы косили, немного побольше. В одну сторону, краем поля стоял березово-осиновый лесок, подпертый кочковатой согрой. Там тоже было много грибов и кроме нас, туда редко кто заходил. Соседям хватало своих угодий.

Интереснее всего было собирать грузди. Это напоминало охоту. Большинство груздей как бы пряталось, лишь слегка приподнимая шляпкой слой прошлогодней листвы. Идешь и чуть не наступишь на едва заметный бугорок. Нагнешься, осторожно разгребешь руками — и вот он красавчик, плотный, крепкий, кругленький, с блюдечко величиной и с неповторимым запахом. Срежешь его, нежная бахрома окаймляет края, рядом желтеют другие, восторг да и только. В добрый год собирали их, здесь уместно применить старинную меру веса, по несколько пудов, и не съедали их за зиму, разносили по знакомым, инвалидам и старушкам, чьи ноги уже подтоптались.   Брали еще обабки, подосиновики, ну и сама собой, белые грибы. Другие грибы брали реже ,хотя и очень хорошие грибы. Маслята, сыроежки, бычки и волнушки, белянки и синявки — все росло в изобилии. За последние полвека картина изменилась в худшую сторону. Невзирая ни на какие лозунги и призывы, борьба с природой ведется успешно и самый большой урон приносят указания и действия сверху. Впрочем, грибы иногда нарождаются в таком количестве, что можно вспомнить добрые старые времена.
Собирать ягоды мне нравилось меньше. Мать подводила меня к кулижке, большой поля-
не, сплошь заросшей ягодником, мы садились на корточки, рвали густо торчащую спелую клубнику. Мать за день насобирывала два больших ведра крупной, чистой, отборной ягоды, а я одно, поменьше, с мусором и листиками.

Две-три недели, а то и побольше, жил я на покосе, дома бывал только в субботу вечером, когда была баня со свежим веничком. Утром в воскресенье я снова бежал на покос, забыв на это время рыбалку и игры. Я ходил от березы к березе и что-то колобродило в голове. Залазил на деревья, забивался в самую гущину кустарника, часами наблюдал сложную жизнь муравьев.

Конец покосной эпопеи был не так интересен. Копны, понатыканные по всему покосу, стаскивались в кучу и сено складывали в большой стог или зарод. Это трудная работа, приглашали нескольких помощников. В основание зарода стаскивались три или четыре копны, на них залазил дядя Паша и начинал раскладывать подаваемое снизу сено. Вершить зарод нужна немалая сноровка, надо сено ровно разложить по краям и забить середину, следить, чтобы стог не заваливался набок и чтобы в дождь вода не попала внутрь зарода и еще, чтобы завершив зарод до конца, сена больше не оставалось. Дядя Паша с этим справлялся прекрасно, когда зарод был завершен, через верх перекидывали веревку и с другой стороны по ней спускался дядя Паша как с двухэтажного дома. Вместо тридцати-сорока копен стоял один большой стог, прикрытый свежескошенной осокой.

Покосная страда закончена, но я, хоть и реже, все равно ходил туда, нарастала вторая волна грибов, поспевала костяника, как-то тянуло туда и только осенняя слякоть вынуждала прекратить такие походы. А как хорошо в лесу ранней осенью, в пору бабьего лета. Хочется говорить возвышенно и красиво. Торжественно-грустна пора листопада. Уже в конце сентября все дорожки и полянки в лесу усыпаны шуршащими ворохами листьев. Дали раздвинулись, стали более просторными, светлыми, даже как-то прозрачными, а солнце так же светло осеняет всю округу. Ветви берез переливаются желтыми пятнами и полосками и вдруг посреди этого так и полыхнет праздничным кумачом. Это всего лишь простая осина и даже шаг замедлишь — откуда у скромного дерева такой царственный пурпур? Школьные дела и заботы начинаются, это уже совсем другая жизнь и расстаешься с лесом до будущей весны.

Мы косили на этом покосе несколько лет, потом, в результате кукурузной эпопеи, в районе был пересмотрен план использования посевных площадей и нам, а так же владельцам соседних покосов было предложено перебраться на другие места. Освободившиеся поляны перепахали, мелкие перелески и кустарники бульдозерами соскребли в кучи и несколько лет пытались что-то посеять. Почему-то ничего не росло, машины целыми колоннами привозили известь, культивировали, перемешивали, снова перепахивали. Толку не было и от изуродованной земли, наконец, отступились.  До сей поры там растет какой-то мусор, грибов-ягод нет в помине, а я помню, как что там было, этот милый сердцу уголок остался, пожалуй лишь в моем воображении.