Лик саломеи

Из «Тифлисский норд-ост»


Олег Казаков

ЛИК САЛОМЕИ
Странно, что эта старая женщина, которую я видел только в детстве, да и то лишь иногда,  стала вдруг вспоминаться здесь, в Петербурге…

Двор, в котором жила Саломея, располагался так высоко, что из него можно было оглядеть большую часть огромной продолговатой чаши города, окаймлённого старыми горами. Добавлю точности ради: в Тбилиси есть множество дворов, забравшихся ещё выше.
Она была одинока. Когда я рассматриваю лоскуточек воспоминаний, на котором смутно проявляется её облик, то возникает чувство, что она была одинока всегда. Встречается такое одиночество, словно внедрённое в саму природу человека… Обитала Саломея в одой комнате, довольно просторной, в первом этаже. Дверь комнаты выходила прямо во двор, мощённый булыжником, была ещё низкая ступенька… Ручка у двери старинная, гранёная. А прямо напротив двери тянулся к небу кипарис, и чуть в стороне рос миндаль.
Она часто сидела на гнутом стуле у входа в свою комнату, одетая в тёмно-коричневое глухо закрытое длинное платье, покрыв голову большим чёрным платком. Не знаю, глядела ли она на кипарис, словно на зелёную дорогу, ведущую взор к небесам. Или просто, погружённая в себя, скользила усталыми тёмными глазами по горам, синеющим далеко-далеко…
Так уже принято считать, что старые люди живут прошлым и, глядя в пространство, видят свою юность. Но когда я думаю о Саломее, мне кажется – она уже размышляла о ТОМ будущем.
Столько печальной мудрости было в смуглом библейском лике этой престарелой женщины: вряд ли воспоминания о суетных и скоропреходящих радостях имели для неё большую цену. Она словно ждала.
Двор был маленький, и дом был один, но двухэтажный с лестницами, пристройками, застеклёнными галерейками, лоджиями. Всё население его состояло между собой в той или иной степени родства. Но родство никак не означало мира и сердечной близости. Люди женились, выходили замуж, рожали детей. Дом становился всё теснее, и шёл непрерывный делёж с постоянными выяснениями прав, упрёками, горькой злостью, так что случалось даже не здоровались друг с другом. Саломея же была стара и жила одна в довольно просторной комнате…
И всё-таки никто не решился, и даже не предложил, отдать её, скажем, в дом для престарелых, или что-нибудь в таком роде. Наверное, неплохие были люди эти родственники. Ей приносили провизию, навещали, когда болела. Любви особой не проявляли, а может быть, и досадовали втихомолку на её «многие лета».
Бог всем судья! А должное они отдавали.
В доме было много старинной мебели, правда недорогой, но прочной и долговечной. Воздух в комнатах (и у Саломеи) был коричневато-золотистый, приятно-пахучий, настоянный на прогретом щедрым солнцем, вековом уюте. Были и старинные фотографии, с них глядели на потомков своих женщины в чёрных платках, темноглазые, с библейскими ликами. Потомки же скандалили, перемывали друг другу косточки и всё делили. Делили! А Саломея была самая старая…
Особенно древним становился лик Саломеи, когда цвёл миндаль, и невесомые нежно-розовые лепестки слетали с дерева под ласковым лёгким ветерком. Она сидела у своей двери.  Лепестки ложились у самых её ног.
Изредка, на Новый год или на Пасху, она зазывала кого-нибудь из ребятишек к себе и угощала. В Новый год – «када», гозинаки (грузинское печенье, лакомство) или мандарин, в Пасху – кусочек кулича и крашеное яичко. Дети наскоро благодарили и убегали.
Кладбище – огромное – простиралось на склонах прямо за домом. Сейчас мне представляется очень многозначительным, что кладбище находилось с восточной стороны: со стороны ТОГО будущего. А пока, когда Саломея сидела на своём гнутом стуле, взор был обращён к закату, стало быть, и дверь её выходила на запад. Молчалива была Саломея, и – как знать – может быть, в молчании этом скрывался ответ, который готовила она Вседержителю…
Наверное, будь мне известна её жизнь, я не стал бы это писать. Суетные подробности могли бы затемнить, замутить её образ. Теперь же, вспоминая о ней, я словно чувствую дуновение ветра из давно минувших времён. Ветра, несущего горячую дорожную пыль и густые ароматы. Словно вижу, как проступают в фиолетовых сумерках камни древних христианских храмов.
Один приятель рассказал мне, что жил некоторое время в долине, ограждённой с восточной стороны невысоким хребтом. И вот как-то вечером он явственно ощутил вдруг, словно кто-то из-за этих гор глядит на него внимательно. Вернее, не просто на него, а на весь мир.
- Я не могу выразить какой это был взгляд, - говорил приятель, - он был… нет, не печальный… но отстранённый. Отстранённый, но будто всё понимающий и … сострадающий безмолвно. А! У ангелов! У ангелов на образах бывает примерно такой взгляд!

Так вспоминается мне лик Саломеи.