Не вошедшее в сборник

Повесть о неизвестном человеке

Каждое утро ровно в 9 часов он начинал свою жизнь…
Об этом, в общем-то, не слишком значительном событии всем соседям по дому ежедневно возвещал его аудиобудильник, подключенный к мощной акустической системе, неизменно разрождавшийся незамысловатой, но жизнеутверждающей рок-н-рольной фортепианной партией.
Дом уже давно привык каждое своё утро встречать вместе с этой мелодией, и, как только откуда-то из недр ещё полусонного здания доносился знакомый мотив, каждый для себя мысленно отмечал, что вот, мол, Николай Алексеевич сейчас проснулся и занялся своими повседневными заботами. Почему-то всем окружающим в этот момент казалось, что любое дело, за которое бы ни взялся Николай Алексеевич, он должен непременно делать вприпрыжку. Скорее всего, на такие мысли соседей наводила сама жизнеутверждающая, чем-то даже бравурная музыка.
Никого даже не смущал тот факт, что самого Николая Алексеевича никто никогда не видел наверняка. Однако никто не сомневался в том, что это энергичный, подтянутый человек «немного за 60», как обычно выражалась Альбина Викторовна – соседка, живущая этажом ниже; непьющий, в прошлом знаменитый спортсмен (не то лыжник, не то бегун), как утверждала другая соседка, пожилая дама, проживающая в соседней парадной, но на том же этаже, что и Николай Алексеевич. Кажется, даже стена одной из комнат этой дамы была в то же время по воле случая и стеной единственной комнаты Николая Алексеевича.
Зато все знали, что поселился он здесь давно и что не женат.
Изредка кто-нибудь вспоминал по случаю, что на прошлой неделе видел Николая Алексеевича, который в очередной раз с деловым видом спешил куда-то по своим никому не ведомым делам…
Часто о нём говорили, что человек он «уж больно загадочный». Иногда целыми месяцами не выходит из дому. И не то, чтобы он сторонится людей, а так, просто, за своими заботами и не замечает их вовсе…
– Да вот, кажется, он опять куда-то побежал, – непременно к слову замечал кто-нибудь.
Даже почтальоны не могли застать его дома и всю немногочисленную корреспонденцию чаще всего просто подсовывали под дверь, и лишь изредка просили соседей непременно передать Николаю Алексеевичу лично в руки то или иное уведомление. Пенсию же Николаю Алексеевичу давно уже переводили на сберкнижку. При его занятости это было очень удобно. Ведь Николай Алексеевич всегда умел ценить своё время и, несмотря на возраст, был довольно-таки прогрессивным человеком.
Зачем, к примеру, целый день дожидаться почтальона с очередной пенсией?! Он давно уже распорядился, чтобы не только пенсию ему перечисляли на сберкнижку, но и плату за квартиру взимали со специального счёта, который автоматом пополнялся всё с той же сберегательной книжки. И получает он только оплаченные квитанции, и не ломает голову, где выкроить пару часов, чтобы, отстояв в очереди, расплатиться с государством за счастливую стариковскую жизнь.
Одиночество, по всей видимости, Николая Алексеевича не мучило. Да и некогда ему было грустить о прожитых днях, безвозвратно ушедших друзьях и разъехавшихся по всему миру детях. Супруга Николая Алексеевича умерла уже лет как двадцать пять тому назад, одарив его напоследок ещё одним сынишкой, который тоже давно живёт где-то аж по другую сторону земного шара и занят никак не меньше самого Николая Алексеевича. Вообще это у них, можно сказать, такая фамильная черта – ни минуты не сидеть без дела. Сам глава семейства, как мы уже упоминали выше, и по сей день слыл человеком крайне занятым, не любящим стариковскую праздность.
Ещё никому не удавалось заполучить этого занятого человека в партнёры по домино или же в соперники на шахматную партию.
Говорят, правда, что при всём при этом герой наш имеет ещё и уникальную способность появляться в двух-трёх, а то и четырёх местах практически одновременно. Что его, к примеру, только что видели на центральном рынке в то время, когда он ещё утром первой электричкой уехал в область. И это неудивительно…
Рассказывают, что лет пять назад, когда Николай Алексеевич работал в какой-то конторе, один сослуживец даже поспорил с другим, недавно появившимся в их коллективе, что Николай Алексеевич может легко пребывать сразу в двух командировках, причём даже тогда, когда нужно быть, ну скажем – в Твери и Новосибирске в один день и час. Когда же подвернулся удобный случай разрешить спор, новичок лично взялся проконтролировать местоположение нашего героя. Правда, сам он оказаться в двух столь отдалённых друг от друга населённых пунктах не умел, поэтому для чистоты эксперимента попросил Николая Алексеевича сразу по прибытии в означенный пункт, а точнее – пункты, отправить срочную телеграмму на адрес конторы. Каково же было его удивление, когда почтальон передал ему лично в руки две телеграммы-молнии, отправленные из этих двух упомянутых нами выше городов, датированные одним числом и посланные с главпочтамтов этих городов с разницей лишь в несколько минут.
Скептики могут усомниться как в правдивости этой истории, так и в том, что телеграммы были отправлены одним и тем же человеком, да вот только наш незадачливый любитель поспорить вынужден был ныне, присно и во веки веков отчислять сослуживцам на питейные нужды немалую часть и без того небольшой свей заработной платы.
Другой известный случай произошёл много раньше (сами понимаете, что хронология в данном случае принципиального значения не имеет), когда Николай Алексеевич, будучи ещё желторотым юнцом, был призван в ряды вооружённых сил и вместе с такими же, как и он, желторотыми юнцами, пройдя призывную комиссию, был направлен для прохождения службы в парашютно-десантный полк особого назначения.
Каково же было удивление командного состава этой воинской части, когда, просматривая документы на призывников, они обнаружили, что призывник Николаев Николай Алексеевич ещё с прошлого призыва проходит службу в рядах доблестной Советской армии и проходит её в той же воинской части, что и только что прибывший новобранец. Удивление сменилось недоумением, когда после долгих и основательных поисков таинственного двойника в части обнаружить не удалось. Чтобы не допустить путаницы, Николая Алексеевича II (второго) срочно перенаправили в другую аналогичную по своему назначению воинскую часть выполнять те же ранее возложенные на него обязанности. Так они и служили, не ведая друг о друге, вплоть до самой демобилизации.
За это время его родные тоже несколько раз были введены в крайне неприятное заблуждение, когда в продолжение всей службы Николая Алексеевича регулярно, два раза в год, получали на него похоронки из абсолютно различных «горячих» (и не очень) точек земного шара.
Справедливый читатель, конечно, может заметить, что путаница в документах – далеко не редкость, даже в такой дисциплинированной организации, как вооружённые силы великой и могущественной державы. Но всё равно остаётся необъяснимым тот факт, что за всё время прохождения службы Николаем Алексеевичем ни в одной воинской части, откуда пришли похоронки, о нём никто ничего не слышал.
Имелись и ещё неоспоримые доказательства того, что Николай Алексеевич человек уникальный, если не сказать больше – феноменальный! Мало кто из простых смертных может похвастаться тем, что знает 15 языков, имеет фантастическую память и работоспособность, может выпить без ущерба для здоровья три пол-литры и при этом не иметь наутро признаков похмелья, и многое-многое другое…
А Николай Алексеевич и не хвастался… Но зато его заслугами часто хвастали за него другие, да ещё с таким азартом, будто эти заслуги их собственные.
Возможно и, скорее всего, это именно так – большая часть этих легенд не имела ничего общего с действительностью. Ведь, как мы уже упоминали, наш герой не был охоч до праздного общества. Однако, как говорится, дыма без огня не бывает... А, стало быть, и легенд бы никаких не было, не будь сама персона Николая Алексеевича выдающейся.
Ну а о том, как Николай Алексеевич однажды двух зайцев убил, знают даже далеко за пределами нашего города. Эта история известна даже тому, кто никогда и не был знаком с Николаем Алексеевичем и имени этого, возможно, никогда не слышал, потому что в истории этой, переходящей из уст в уста, имя главного героя сменилось уже не один десяток раз… И Николаем Фомичом, и Иваном Михайловичем, и Григорием Давыдовичем, да и кем ещё только не довелось побывать нашему Николаю Алексеевичу за те годы, что история эта колесила по всему миру.
Воистину личность он у нас легендарная, а потому и недоступная. Да и всем было достаточно того, что этот человек просто проживал с нами поблизости, был нашим общим соседом. И если нельзя его вот так запросто заполучить в собеседники, то достаточно было о нём хотя бы просто посудачить.
Легенда есть легенда, поэтому никому в голову ни разу и не пришла мысль усомниться в её правдивости, как не сомневаются в правдивости, скажем, «Жития святых».
Первой забила тревогу соседка по этажу, та, что соседствовала стеной с Николаем Алексеевичем:
– Товарищи! Что-то соседа моего давно не было видно! Не случилось ли чего?! Музыка-то, я слышу, как и прежде, исправно каждое утро у него играет… А вот кто его самого когда последний раз видел?! Раньше, бывало, то там, то здесь на него натыкаешься… Всё бежит, бежит куда-то… А теперь и не слышно о нём ничего… Может быть, от человека уже, кроме музыки, ничего не осталось!?
– А ведь и вправду! – поддержал разговор ещё кто-то из собравшихся в этот вечер завсегдатаев домино. – Я уже о нём и забывать стал. Бывало, по пять раз на дню с ним где-нибудь да и встретишься, а теперь и не упомню, когда это было!
Решили на следующий день пораньше, пока Николай Алексеевич никуда не успел бы уйти, постучаться к нему и справиться о его здоровье.
Наутро у дверей Николая Алексеевича столпилась весьма приличная делегация, состоящая не только из непосредственных соседей Николая Алексеевича, но и любопытствующих из соседних домов.
В привычное время за дверью заиграла знакомая мелодия…
Постучали…
– Наверное, не слышит, – предположил кто-то. – Может, так войдём?..
Дверь оказалась незапертой.
Когда же часть делегации осторожно прошла в помещение, всё ещё заполненное музыкой, перед ней предстала таинственная картина – в квартире никого не было…
……………………………..
А тем временем, по слухам, Николай Алексеевич объявился в другом городе…



                Признание

Человек часто тоскует о прошлом, каким бы оно ни было (и чем длиннее его жизнь, тем больше прошлого и больше тоски). Однако желание вернуться в прошлое лишает человека будущего…
                (Человек)

По правде сказать, я не очень люблю театры. Но тут выдался случай особенный.
Во-первых, один мой хороший знакомый обещался провести меня в «святая святых» прямо с чёрного хода, а во-вторых, так уж он мне этот театр расхваливал, так уговаривал пойти с ним на этот спектакль (а он, если верить его словам, пойдёт уже раз этак сотый), что возможность каким-либо образом устраниться от приобщения к этому великому, но чуждому мне искусству с самого начала казалась непоправимо утраченной.
«В конце концов, что я потеряю?!.. Кроме нескольких часов одного из моих и без того скучных бесполезных вечеров – ничего!..» – подумал я и, махнув рукой, согласился, предварительно получив внятное заверение, что буфет в антракте мне будет обеспечен на тех же льготных условиях.
И вот в означенный день, воровато оглядываясь, но при том как-то неестественно надменно, мы переступили порог чёрного хода и, преодолев два десятка шагов по пыльному, пропахшему подвальной гнилью и завешанному какими-то тряпками унылому коридору, очутились в светлом фойе театра.
Что можно сказать? Театр как театр. Ничего особенного. Впрочем, мне трудно судить объективно.
Пьеса, которая, как оказалось, из года в год давалась здесь с подозрительным постоянством,  называлась, кажется, «Признание»…
Мы прошли в зал, прозвенел третий звонок, свет погас, и началось действие…
……
Теперь уже не помню, как этот монолог звучит на самом деле. Помнится только, что какой-то мужчина преклонных лет признаётся юной возлюбленной в своих чувствах, используя стихотворный размер и сравнивая себя с облетевшим деревом. Что-то вроде:
…Тихо шепчет тополь, облетая,
Золото роняя невпопад:
 «Милая, хорошая, родная!
Я сегодня сказочно богат…»
В общем, это у него как-то слишком по-есенински получалось. Вроде, похоже, но не Есенин. У Есенина как-то по-другому.
……
Кое-как я дотянул до антракта…
В антракте весь зал, толкая и наваливаясь друг на друга, неуправляемым потоком повалил к буфету.
Если честно сказать, увиденное мной на сцене не только не прибавило мне аппетита, а даже напротив – немало его поубавило. Игра актёров была настолько отвратительной, что меня нестерпимо подташнивало.
Я, не будучи сколь-либо ценителем этого вида искусства, испытывал глубочайшее разочарование где-то почти на клеточном уровне. Мой организм напрочь отказывался принимать подобную «духовную» пищу, по всему напоминающую похмельную отрыжку из плохо переваренной классики.
Когда же я, не спеша, вслед за всеми вышел из зала, столпотворение в буфете достигло своего апогея. Сотни обезумевших рыл, жадно чавкающих и запивающих дюшесом цвета коровьей мочи рыхлые и бледные, состоящие из отрубей и сомнительного происхождения жира котлеты, лоснились нарочито-приторным удовольствием. Некоторые же особенно искушённые театралы неспешно потягивали дешёвый коньяк из надкушенных гранёных стаканов…
Удивляться тут было нечему. Судя по внутреннему убранству театра, здесь и парадный вход, должно быть, мало отличается от той лисьей норы, через которую мы с приятелем так беспардонно проникли в это гнездо богемного разврата.
Я отошёл от буфета, чтобы случайно не потерять самообладания и ненароком не излить содержимое, по правде сказать, почти пустого желудка прямо в гущу присутствующих здесь завсегдатаев этого убогого заведения.
Мой приятель успел испариться куда-то ещё за несколько минут до начала антракта и теперь, слившись с этой безликой толпой, вызывал во мне никак не меньшее омерзение, чем всё это, с позволения сказать, действо.
Тем временем прозвенел второй звонок, возвестивший о скором окончании антракта и ублажившая своё чрево толпа неторопливо, подобно похоронной процессии, выдвинулась в направлении зала.
Своего приятеля я обнаружил уже сидящим в кресле на два ряда ближе к сцене, нежели в первом акте. Задавать вопросы у меня не было настроения, и я безучастно разместился по правую руку от него, ничуть не жалея о том, что обзор с этого места был несравнимо хуже.
– Видишь ту даму? – прошипел мне в ухо приятель. – Я столкнулся с ней лицом к лицу в антракте. Очень премилая. У неё особенно выразительные глаза. Но отсюда это не разглядеть. Правда, премилая?!
– Со спины очень даже ничего, – заметил я.
Она обернулась, будто почувствовав на себе мой липкий, ехидный взгляд.
– Ба! – воскликнул я от неожиданности. – Да ведь это лицо мне знакомо! Никогда бы не подумал, что она заядлая театралка. Несколько лет назад я познакомился с ней, надо сказать, недалеко от этого театра, но в местах не менее злачных. А, проще говоря, «на панели». Только тогда, как ты понимаешь, она была по-другому одета. И звали её как-то по-особенному, я бы даже сказал, вычурно-старомодно: не то Матильда, не то Брунгильда... Интересно, под каким именем она появляется здесь? Да и вообще зачем ей это нужно? Может быть, здесь клиентура предпочтительней?..
Мой приятель смотрел на меня взглядом, имеющим нечто схожее со взглядом похотливого кота, обречённого на кастрацию.
– Может быть, ты ошибся? – его голос прозвучал без оттенка надежды.
– Всю свою жизнь я ошибался только в порядочных женщинах. Подойдём к ней в следующем антракте. Если мне не изменяет память, то сегодняшняя пьеса обещает быть в трёх действиях… Правда, если б не твоё исчезновение, я давно ушёл бы отсюда без малейшего сожаления, но теперь, в свете последних обстоятельств, предпочту остаться. Тем более что спектакль неожиданно вышел за пределы театральных подмостков.
Действие же, происходящее на сцене, и во втором акте продолжало оставаться занудной галиматьёй из набора фраз, жестов и безвкусно оформленных декораций.
… Немолодой уже мужчина настойчиво делал какие-то неуклюжие признания достаточно молодой (судя по задумке автора) девице, образ которой безуспешно пыталась воплотить актриса, щедро присыпанная пудрой и нафталином.
Однако, похожее я, кажется, уже видел в первом акте.
………………..
Время тянулось мучительно долго… Нескончаемые реплики, доносившиеся со сцены, навевали нестерпимую скуку. А нетерпение, вызванное ожиданием грядущего антракта, лишь усиливало это чувство.
Приятель же мой вообще не смотрел на сцену и лишь изредка поднимал отяжелевшую от мыслей голову, неловко косясь в сторону моей, как теперь уже оказалось, знакомой.
…………….....
…Наконец-то очередной антракт!!!
Мы с приятелем, стараясь не потерять из вида объект нашего внимания, но, держась на почтительном расстоянии и прячась за вновь спешащие в направлении буфета тела, поспешили к выходу. При этом, пока я пробирался сквозь толпу, мой приятель всё норовил отстать, по-видимому, тем самым надеясь избежать грядущее рандеву.
Выбравшись на относительно безлюдное пространство, я неожиданно для себя самого буквально в несколько прыжков оказался рядом с нашей «Матильдой-Брунгильдой» и, нисколько не боясь сфамильярничать, легонько тронул её за плечо…
…Никогда б не подумал, что она будет так рада меня видеть…
Она буквально повисла на моей шее, чем, по правде сказать, вызвала во мне некоторое замешательство (чего-чего, а такого бурного проявления эмоций я никак не ожидал). Впрочем, мне не составило слишком большого труда изобразить высшей степени театральное равнодушие. 
– Куда ты пропал?! – её вопрос прозвучал так, будто мы лишь несколько часов назад, условившись о встрече, по случайности разминулись в толпе.
– Вот вам и третий акт, – моя реплика была более адресована моему приятелю, который, догнав нас, теперь наблюдал за нами с плохо скрываемым удивлением.
Оставаться здесь более не имело никакого смысла…
– Как будем уходить? – поинтересовался я. – Через «парадный» или как вошли?
– Через «парадный», и под аплодисменты, – съязвил приятель, – «третий акт» удался на славу!
Из театра мы вышли втроём…
– Здесь рядом есть уютный скверик. Пойдём туда, – предложила моя старая знакомая.
Всю дорогу она то и дело ласково жалась ко мне, временами забегая вперёд и заглядывая мне в глаза, напоминая своим поведением маленькую забавную собачонку. Со стороны мы смотрелись, ну, ни дать ни взять – влюблённая пара… 
Приятель же мой шёл молча чуть позади и казался растерянным.
……………….
– Помнишь наши вечера у камина? – она была несколько взволнована, дыхание прерывалось, и голос срывался. – А как теперь ты живёшь? Что изменилось в жизни? – она задавала вопросы, глядя куда-то в сторону.
– Живу замечательно! Женился… Жену ненавижу… По выходным рыбалка, баня. В общем, стал обычным человеком – всё как у всех. Да и что вообще может измениться в моей жизни?! Разве что раньше мне приходилось варить пельмени в чайнике, потому что у меня не было другой кухонной посуды, а теперь кипячу воду для чая в эмалированной кастрюле и, как ни странно, именно по той же причине, вдаваться в подробности, впрочем, как предаваться воспоминаниям, я был едва ли настроен. Я чувствовал, что и к этой пьесе уже начинаю терять интерес.
– Сколько же лет мы не виделись? – спросил я, желая увести разговор в сторону. – По правде сказать, никак не ожидал тебя увидеть в этом заведении. Вот, кстати, рекомендую – мой приятель – заядлый театрал…
– Михаил, – он произнёс своё имя так тихо, будто стыдился его.
– Наташа… Очень приятно… Кажется, мне пора…
Она печально улыбнулась и поспешила прочь с видом побитой собаки.
– Подождите! Я вас провожу! – кричал бежавший за ней мой приятель Михаил, имя которого я впервые узнал лишь несколько минут назад.

ЗАНАВЕС

                Мерзавец

Здравствуй, Мерзавец!.. Здравствуй!..
Как же давно я хотел поговорить с тобой, но нашей встрече постоянно что-то мешало…
Несмотря на это, ты всегда был рядом. Я чувствовал твоё присутствие и каждое мгновение ждал удара в спину. Ты медлил, а я, я следил за каждым твоим шагом. Ты, в свою очередь, зная это, наслаждался игрой, уверенностью в своей безнаказанности. Ты прятался за чужие спины, ежеминутно подставляя под удар мою. Ты стал частью меня, но я никогда не был тобой, и ты это прекрасно знал. Тебя всегда это злило, но убить меня ты не смел – я слишком много для тебя значил.
Есть люди, которые не созданы для счастья. Это они, как правило, становятся писателями, композиторами, художниками, поэтами… Это они ведут бесконечный поединок за право безраздельно владеть своим внутренним миром, ведут поединок с тобой и такими как ты, с подобными тебе и безобразнее тебя. Хотя что может быть безобразнее ничтожности, мелочности, коварства и подлости?! Но ты бессмертен, а они – нет!
Впрочем, многие из них теперь тоже бессмертны. Но вот в чём парадокс: бессмертны они благодаря тебе и твоему «бескорыстию». Ведь это ты, незримо присутствуя в их биографиях, увековечил память о них. Ты начертал их имена на скрижалях истории, но ты же и убил их, не побоясь собственной смерти, лишь для того чтобы, подобно птице Феникс, возродиться вновь в иных пылких, жаждущих истины сердцах, зажечь в них любовь и ненависть, разрушить их изнутри.
Как видишь, я всё о тебе знаю. Я всё давно рассчитал…
Наша встреча была неизбежна; оставалось только ждать…
Я знал, что стоит мне лишь на секунду одеть одну из твоих масок, как ты тут же явишься сам во плоти, ибо конкуренции ты не терпишь более всего остального, вынуждающего тебя действовать в открытую, без свойственных тебе ужимок и увёрток.
Итак, мы встретились в тот памятный для нас обоих день. Лицом к лицу в дверном проёме моего кабинета.
 Всё утро я ждал твоего появления, но ты не появлялся. Измученный нетерпением, я рванулся к двери, ведущей в коридор, чтобы оттуда заблаговременно услышать твои шаги, когда ты станешь подниматься по лестнице, но как отражение в зеркале ты возник в дверном проёме беззвучно и неожиданно для нас обоих.
На мгновение мы оба оказались в замешательстве…
Я видел твои глаза, а в них –  боль и ненависть.
Что мне оставалось делать?!
Я выстрелил. Выстрелил первым. Но, к моему удивлению, ты не упал. Ты даже не отшатнулся в момент выстрела. Более того – ты не защищался и не собирался ответить на мой выстрел своим. Лишь лёгкая улыбка скользила по твоему восковому лицу. Я понял, что промахнулся. Но как?! С такого расстояния?!
Я проводил тебя до дверей, и ты ушёл. Ушёл, как уходил всегда – не попрощавшись. Я слушал звук удаляющихся шагов и думал в тот момент о чём-то совсем отстранённом и абсолютно неважном.
Не знаю, зачем я выбежал на улицу, но, оказавшись посреди вечернего города, я понемногу начал забывать о случившемся. Теперь мне казалось, что всё это произошло не со мной и, более того, что всё это я уже однажды имел возможность наблюдать со стороны, будто в очередной раз просматривая старую, заезженную до дыр киноплёнку. В следующую секунду экран сделался чересчур ярким, и в одно мгновение я потерял связь с реальностью…
Тщетно пытался заглядывать ослабевший рассудок в тёмные уголки памяти, стараясь найти в них то, что теперь уже не имело никакого значения ни для меня, ни для моего старого знакомого, который, как и прежде, оставаясь незримым, каждое мгновение неизменно находился где-то поблизости…