Пятый океан

Сентиментальный роман о «любви хорошей» юного штурмана и девушки,  попавшей в беду, - их огорчения и радости в шестимесячном  кругосветном «круизе».
 
       
 

                «… Через тысячи лет
                Мы не сможем измерить души»    
                Александр Блок
               
                1

    О том, что было в детстве, Константин Георгиевич многое помнит и на досуге о своём детстве охотно вспоминает. Его память хранит в том числе и какие мать на обед и ужин варила щи, супы, рассольники и борщи. Он, конечно, знал, что такое борщ, и без труда, когда был даже и дошкольником, отличал его от других кушаний.
Не раз он слышал от матери перед обедом: «А сегодня у нас украинский борщ!» Почему не какое-то иное название - «украинский», а не казахский или грузинский – его не интересовало.
     Когда служил на кораблях Балтийского и Черноморского флота, случилось неожиданное открытие. Есть, оказывается, и флотский борщ. Причём, инструкцию по его приготовлению разработал знаменитый адмирал Степан Осипович Макаров.
Инструкцию эту ни в старшинских званиях, ни в офицерских Константину Георгиевичу читать не пришлось. Зачем читать ещё и эту, когда более нужных инструкций было читай – не перечитаешь.
     Его вполне устраивало то, что было известно всем на Балтике и на Чёрном море: флотский борщ бывает настоящий, а бывает «халтура» (подделка). Если и одинаковые по цвету, запаху они, и даже на вкус такие же, всегда есть различие между ними.  И различие -- существенное.
В тарелке с флотским борщом столовая ложка сама по себе сколько угодно может стоять вертикально. Малейший крен у нее (если падает – тем более) – значит, кок сварил «халтуру». Могут быть все признаки украинского или другого какого-то борща – и все-таки флотским борщом это первое блюдо называть нельзя.
     В должности первого помощника капитана теплохода «Докучаевск» Константин Георгиевич и борщ по-французски, естественно, причислил к не настоящему флотскому. Сразу следует оговориться, что главный гурман в кают-компании теплохода второй механик с восторгом во всеуслышание оценил приготовленный по-французски суп: «Борщец – высший сорт!».
 Никто в кают-компании не проявил намерения с гурманом не согласиться – мол, и всего-то очередной шедевр, созданный юной поварихой не в каком-нибудь Париже, а на камбузе «Докучаевска». Шедевр этот в тот ужин, одним словом, всем понравился.
    Ни кому и в голову не могло прийти, что «борщец – высший сорт» окажется подобием лебединой песни для Наташи – юного старательного кока. За весь рейс (а затянулся он больше, чем на полгода) в приготовлении съестного на камбузе «Докучаевска», после происшествия с борщом по-французски, -- её руки участвовали потом единственный раз!
Это происходило в конце шестимесячного рейса. Когда поставили теплоход к причалу под выгрузку в порту Туапсе. 

                2

      В Азовском морском пароходстве была школа, где готовили матросов, мотористов и машинистов. Но «обслугу» - поваров, буфетчиц, пекарей, дневальных – набирали в одном из ПТУ в городе, что был за сотни и сотни километров от моря. О чём была соответствующая договорённость с руководством училища и с его «кураторами» в городе, возможно и в областном центре. 
     На долю отдела кадров Пароходства оставалась всего лишь агитационная часть вербовки из числа выпускниц Училища. А нехватка с «обслугой» у кадровиков то и дело. Поварихи-пекарихи в основном-то из девушек и работают на пароходах-теплоходах до первого серьезного знакомства с их «суженым-ряженым». После чего, глядишь, и очередная свадьба.
     Повторялось одно и то же с естественной закономерностью и ритмом. Так что вербовка будущих морячек превратилась в «обряд известный».
     На доске объявлений в вестибюле ПТУ появлялся обычного формата лист с многообещающим коротким текстом – учащиеся приглашаются в актовый зал на встречу с представителем Азовского морского пароходства и на бесплатный просмотр кинофильма «Полосатый рейс».
     В самом деле, когда приглашенных собралось, что и стоять негде, выходил навстречу с ними стройный симпатичный моряк в «капитанской» форме и в фуражке с адмиралтейским якорем в золотом «капитанском крабе». «Мореплаватель» вежливо здоровался и сразу, извинившись, предлагал вначале посмотреть кинофильм.
 Сразу после просмотра фильма он расскажет о некоторых особенностях и многочисленных преимуществах работы на судах загранплавания. Возникнут вопросы у девушек – официальный представитель пароходства на все вопросы обязательно ответит.
    Собственно, о чём ещё-то рассказывать, если в кинофильме показано «всё как есть». В ярких красках со многими подробностями показана развеселая девушка-шалунья. Много ли найдётся среди выпускниц училища, кто не согласиться быть морячкой – и так же морочить голову симпатичному старпому, а может и самому капитану парохода-теплохода.
    Одетый по-капитански вербовщик в своей короткой беседе не забыл уточ-нить немаловажное для его внимательно слушавших. Снимался «Полосатый рейс» не случайно, как раз на одном из судов Азовского пароходства и в съемках, мол, естественно участвовал почти весь экипаж этого судна.
    Эффект от беседы-встречи с нарядным «мореплавателем» был соответствующим.
    Вопросов к выступившему было не много. К тому же среди них преобладали до смешного наивные.
Чем буфетчицы торгуют на кораблях – кроме конфет, печенья там и мороженого?
 -  Ничем на транспортных судах загранплавания буфетчицы не торгуют.
 -  Зачем тогда на корабле буфетчица?
    Пришлось объяснять: обязанности у буфетчиц на транспортных судах со-всем не те, что у работающих на берегу.
    Под дружный смех собравшихся был и такой вопрос:
 -  Если кто влюбится, наказывают или – как?
Ответ был после того, как смеху стало совсем немного.
 -  Любовь не запретишь. — Кадровик показал рукой на пустой экран. Видели, мол, только что сколько бед из-за любви может случиться. Тем не менее: руководство пароходства к таким «бедам» относится с пониманием – не было случая за любовь чтобы кого наказывали.
    Наташа смеялась вместе со всеми над этим вопросом и над ответом на него. Уверена была, что к ней это никакого отношения иметь не будет, если и случится работать на кухне, которую (только что узнала от «мореплавателя») на судах называют «камбузом»). Ей, конечно же, там было бы не до любви романтической или какой-нибудь ещё. Влюбляться не собирается. Потому что влюблённость – чаще всего обыкновенная глупость. Забава, мол,  для тех, кому нечего делать.
    Ни одна из девушек псевдо тигрицей (как в кинофильме) на судне загранплавания не хотела себя представлять. Но многие были не против подражать кое в чем  проказливой буфетчице. Той, что видели только что на экране: при случае и «затуманить голову» влюбчивому какому-нибудь моряку.
   На другой день у представителя пароходства заявлений с просьбой предоставить им работу на пароходах-теплоходах  оказалось вдвое больше, чем надо бы. Едва хватило у него бланков анкет, для всех пожелавших периодически пересекать границы своей Родины – «ходить в загранплавания». 
   Наташа вместе с подружками пришла и всего-то с намерением посмотреть кинофильм «Полосатый рейс». Заодно потом послушала и всё, что рассказывал по-капитански одетый моряк.
  Посчитав себя ни в чём не хуже других девушек, написала  она и заявление, заполнила анкету. Флотская бутафория (куртка с капитанскими нашивками на рукавах, фуражка-«сковородка» с золотым «крабом» - само собой) приехавший вербовщик с первого взгляда видел с кем имеет дело. Он охотнее, чем у некоторых подруг Наташи, взял все её документы.
«Этакое счастье приедет в пароходство для какого-то моряка! – вербовщик по долгу службы не плохо разбирался в людях. – Но год, по крайней мере, дадут ей поработать поваром.»
Так, что  осталось  неизвестным для вербовщика о той, что в порядке общей очереди ему сдавала заявление и заполненную анкету. Как Наташу хвалил седой шеф-повар, когда она проходила производственную практику в ресторане «Космос». Он обещал сделать всё – возможности, мол, у него для этого есть – чтобы после Училища направили Наташу не куда-нибудь, а к нему. Что он для начала обязательно сделает её отличным вторым поваром.

                3
 
  Коком (поваром, значит) на теплоходе «Докучаевск» постоянно в штате почти десять лет была Ивановна. Так её на теплоходе все звали –многие и не знали, что имя у нее Анна. Если кому надо было, обращался -  «Ивановна!» и всё.   
  Для самого капитана, всех командиров и кто из рядового состава была она уважаемым человеком не только потому, что старше её по возрасту не было никого на теплоходе. Ценили её нелёгкий поварской труд на камбузе, её добросовестность и старание делать так, чтобы все кушанья были вполне съедобными и по возможности вкусными. 
  Конечно знала она, что в каждом, так называемом, трудовом коллективе можно встретить одного-двоих, кому ни один парижский шеф-повар не угодит. В то время, как один или оба не умеют отличить тефтели от котлет, не умеют держать вилку в левой руке. А столовый нож -- на столе всегда ищут куда бы его от себя подальше отодвинуть: совершенно, мол, за обедом-ужином предмет лишний.
    Всё нехорошее – в этом Ивановна лично и не раз была свидетелем – в экипаже начинается, как у рыбы, с головы – с капитана. «Докучаевском» командует такой, что его называет не только она «Всем капитанам капитан!». Ему соответствовали первый помощник и старпом (навсегда с ним расстались в позапрошлом рейсе на Вьетнам -  в порту Хайфон). 
    На освободившееся штатное место вот уже второго прислали старшего помощника капитана. Но и это вряд ли станет штатным. Ни строгости у него справедливой, ни скромности – себя уважает ох как на много выше, чем кого-либо ещё.
   Зайдёт, случается, при обходе судна посмотреть, что и как у повара – только и того. Да ещё то, что все-таки не забывает с Ивановной поздоровается.
    Глаза при этом у него «пустые» - не способны видеть людей. Холодильник видят они, камбузную плиту и что на ней стоит, варится и жарится. Но спроси потом, сколько и кто, кроме него были у холодильника и плиты – не ответит. Не знает – не заметил.
    Не её дело, Ивановна и не собирается ничего говорить о втором подменном старпоме – какой он специалист-судоводитель. Может и отличный. Но во многом другом…-  извините! 
     Нет, ни старший и вообще никакой он капитану в самом-то деле не помощник!
 Другое дело, например, тот же четвертый помощник - Игорь. Совсем-совсем во многом еще мальчишка (вот Ивановне такого бы вырастить сына!) – только что окончил высшее мореходное училище. И руки умные, и в голове порядок. Ни от кого ни слова плохого о нем не услышишь. Душевности – с какого-то времени Ивановна стала считать в человеке это главным – столько, что на себя хватает и каждому достается, кто ему всего-то приятель, знакомый ли с недавних пор.
    Мать Игоря любила и гордилась единственным своим сыном. Не переставала по-матерински нежно о нём заботиться (нередко она упрекала себя – не малыш-несмышлёныш, не школьник, мол, давно, а теперь даже и не курсант высшей мореходки, а я готова его в пелёнки укутывать и нос подтирать!). В основе её любви было и то, что Игорь внешностью и характером во многом напоминал ей мужа в его молодые годы: всё лучшее он унаследовал от отца. Стал тоже и моряком.
   Почему сын тоже, как отец, стройный и не просто симпатичный – что при-знают все её подруги. Он парень с настоящей мужской красотой. Отсюда у матери теперь и почти все ее тревоги.
  Не «захороводила» бы его какая из очень модных первая встречная. Когда Игорёк достоин, как минимум, подруги, похожей на его Маму в год её знакомства с будущим мужем и отцом Игоря.
  Муж теперь то и дело смеется над женой:
 -  Где он теперь встретит похожую на тебя?
 -  Перестань! Я о серьёзном с тобой говорю.
-  Ты была единственной, неповторимой, -  «серьёзность» у мужа всё та же. -  Такой остаешься и сегодня. Почему и ухаживал за тобой, и морочил тебе голову и добился своего – вышла ты за меня замуж.
 -  Перестань, прошу!
-  Милая моя, дорогая-ненаглядная! Наш сын взрослый. Мне было на год меньше, когда встретил тебя. Мама и Папа не помогали и не мешали мне стать счастливым на всю жизнь. Так что…
 -  Хорошо, - выдохнула заботливая женщина хотя бы частицу своих тревог, - если бы и у Игоря так!
  Мир и благополучие в семье только при условии, когда в споре-разговоре последнее слово остается за женой. Когда она снова и снова себя чувствует победителем. Кто-то был чрезвычайно умным -  почему и высказал эту более, чем рядовую мудрость.
   Отец Игоря эту мудрость высоко ценил. Потому что на практике убедился: эта мудрость -  редкий случай, когда теория с практикой в таком неразлучном единстве.

                4
 
   Успели в Рижском порту больше, чем наполовину, загрузить «Докучаевск» углём-антрацитом.    Соответственно и борта судна вдвое ниже над причалом и совсем не крутым стал трап между его нижней и верхней площадкой – откуда наблюдал за Наташей вахтенный матрос.
   Не видел он, когда она проходила через ворота порта и сколько-то времени петляла между пустыми и гружеными вагонами. Запеленговал ее всего-то шагах в пятидесяти от теплохода. Мгновенно и охватила его тревога: «До чего же красивая девушка идёт на какое-то судно! К нам бы её!» 
   Девушка перешагнула через все рельсы и потом шла по причалу вдоль теплохода. Остановилась даже на немного у нижней площадки и посмотрела на матроса. Но потом всё-таки пошла дальше.
   О счастье! Она прошла и всего-то немного. Не останавливаясь прочла название на борту судна – и повернула назад. Свой багаж – две сумки поставила на площадку трапа.
   Вахтенный матрос обязан всю вахту быть бдительным. Но какая тут бди-тельность, когда сами глаза так смотрят – и на миг их не оторвешь – на «постороннего человека», прелестнее, чем она, матрос и не помнит, чтобы видел когда-нибудь.
   Матрос сбегает по ступенькам трапа вниз. Подхватить чтобы обе сумки и чтобы девушка могла шагнуть на нижнюю площадку.
Забыл, бедняга, что на его совести обеспечивать минимальную высоту площадки трапа над причалом – никому чтоб не приходилось ноги задирать над нижней площадкой трапа. Как это вынуждена была делать и прелестнейшая из девушек.   Прозевал матрос вовремя приспустит трап (потому что засмотрелся на «постороннюю»!). Почему и осталось ему единственное: про себя самыми последними словами, в целях самовоспитания, выругаться.
   Подхватив багаж, матрос поздоровался с девушкой. Немного засуетился: пропустить ли её вперед или оставить как есть – она будет у него за спиной? Но теперь-то и не протиснуться ей мимо него – когда в обеих руках несёт он её сумки!   
 -  Руками держитесь за поручни! – в обязанности вахтенного матроса не входит о таком предупреждать, но все они об этом предупреждали всегда. Когда видят, что по трапу спускается или поднимается не настоящий моряк.
  «Это у кого же такая сестрёнка или дочь?» - пытался матрос определить без чьей-либо помощи. Что ничья не жена – «ежу понятно» - совсем вон какая молоденькая.
   Когда поднялись на верхнюю палубу, матрос прервал разгадывание ребуса и спросил:
 -  Вы к кому?
 -  К вам – прислали работать поваром.
 -  Не буфетчицей?
 -  Нет. Поваром. – Девушка сумочку, что была у нее на лямке через плечо, передвинула с боку вперед. Собирается показывать документы.
 -  Не надо…Минутку – сейчас вызову вахтенного штурмана.
И в самом деле наверно прошла всего минута (сколько раз Наташа вспоминала потом и эту минуту). В её памяти сохранилось всё, что происходило потом – не в минуты укладывалось, а в укороченные две-три секунды.
Укоротил и минуты, и секунды никакой не фокусник – обыкновенный, казалось бы, каких много, молодой человек. Единственным (главным!) его отличием от других было то, что он тот самый, что после интересных кинофильмов, прочитанных книг сколько-то раз появлялся в её мечтах-грёзах и однажды во сне.
   Она над сном этим и мечтами-грёзами, конечно, смеялась – в жизни такого, мол, ей никогда не встретить. Таких, мол, нет и никогда не будет!
   С Игорем тоже– когда он увидел Наташу – случилось что-то небывалое. И что с нормальными людьми (себя, сколько помнит, всегда считал нормальным) не должно бы случиться. Откуда ему было знать, что как раз это у него на глазах опровергается? Что все оно такое же (что в его сознании и в душе – даже ещё и в сердце девушки) случилось у той, что с ним рядом?
  -  Вот, говорит, пришла к нам поваром, - доложил матрос.
   Игорь поздоровался не помнит какими словами и в ответ услышал (не помнит!) не то «Здравствуйте!», не то «Здравствуй!». И таким голосом сказанное, что этих слов ни от кого два или три дня ему не хотелось слышать.
    Из того, что матрос и девушка ему говорили, и он слышал – не сразу понимал ни для чего всё это ему говорят, ни смысла ему сказанного. Единственное в нем было тогда – тревога: не исчезла бы девушка так же внезапно, как только что появилась.
    Игорь протянул руку – намереваясь как бы у матроса или у девушки взять документ какой-нибудь. На самом-то деле – взять что угодно. Лишь бы оно подтверждало, что и он сам, и что вблизи от него – не волшебный сон, а какая-то реальность.
Не понял ничего – потому что и не слышал -- сказанного матросом вместе со словом «говорит». Не видел, что никаких документов девушки в руках у матроса нет: и вообще нет ничего такого, Игорь обязан был и намеревался  у кого-то взять.
   Обо всём таком разве стоило думать и говорить – после того, как случилось главное. После того, как Наташины глаза и глаза молодого судоводителя встретились и ничего не видели (может и видели – просто не запомнилось  ему и ей), а только смотрели и смотрели глаза в глаза. Сознавая при этом одно: ни у кого из них нет сил, чтобы нарушить невидимое в его волшебном сплетении. Не могли Игорь и Наташа заставить их глаза смотреть на другое и видеть не то, что они в это время они только и способны были видеть.
    У всех недоразумений (включая такие, что при первой встрече и с «первого взгляда») бывает какой-нибудь конец.
  -  К нам прислали повара, -  по телефону докладывает вахтенный штурман старшему помощнику капитана. – Проводить  к Вам?
 -  Зачем? – со звоном хрипит из телефонной трубки. -- Отведите в её каюту. Потом паспорт, приказ по кадрам занесешь мне.
  -  Идёмте! – Игорь подхватил обе Наташины сумки. – По трапу в нижний коридор будем спускаться – за поручни держитесь обеими руками!
  Потом жалел, что свой инструктаж не дополнил словами (он спускался первым – она всё время у него за спиной): «Если что – падайте на меня и за плечи, за шею хватайтесь!») Вполне ведь могло случиться такое для него желанное событие.
   До чего бы здорово получилось: она бы падала, обеими руками в обхват повиснув на его шее! Сразу он себя и высмеивал, представляя свое «мурло» бесконечно счастливым от того, что висит девушка у него на шее, в его руках её сумки – ничуть не мешают Игорю девушку поддерживая обнимать.
    Да и сумки у него те самые, что сама она только что несла -- их ручки должны были хранить не только (Игорю этого очень хотелось) одно тепло уставших ладоней Наташи. 
Причиной фантазии о возможности счастья для Игоря было и то, что старпом по своей лени дал не чёткое распоряжение, а неопределенное: «Отведите её...». Как было этим не воспользоваться?
   Старпом полагал, что само собой разумеется: штурман отправит вахтенного матроса помочь вновь прибывшей вселиться в одну из кают «обслуги», а сам постоит минут пять или сколько-то у верхней площадки трапа. Так и поступил бы вахтенный командир, если бы на вахте был не Игорь.
   По трапу на нижнюю палубу они спускались – Наташа была у Игоря за спиной (на эту спину, к сожалению девушка не упала, даже к чужой спине и не прикоснулась ни разу!). По коридору нижней палубы шли они рядом и только одна из её сумок мешала его плечу всё равно где «нечаянно» притронутся к Наташе.
   Наверно этого и не надо было. И без того, он чувствовал ее не только совсем рядом, но и где-то в самом себе. И какими ни были короткими не минуты, а если даже секунды при этом – потому что они стали началом новой жизни для Игоря.   Впервые узнал он, что всё вокруг, весь мир только для того и создан, чтобы не мешать жить всего двоим -  чудесной девушке Наташе и ему.
  Старпом не сказал в какую каюту отвести вновь прибывшую. Игоря выручила Ивановна.
 -  Вот повара нам прислали, -  Игорь представил ей Наташу. – На подмену что ли?
-  Мне подмена – мне!
   «Ивановна только что вернулась из отпуска», -  недоумевает Игорь. – «Всего-то в коротком рейсе побывала – с шихтой на Александрию (Египет), на обратном пути обычный заход в Пелопонесский залив (Греция) за бокситами. Вдруг понадобилось Ивановне снова зачем-то в отпуск? Случилось что-нибудь?»

                5
 
   Нередко у сложных проблем вдруг находится простое решение. Таким была, и проблема с Ивановной.
   Полтора года оставалось ей работать – и уходит «по возрасту» на пенсию. Она готова до конца так и работать на судах дальнего плавания, но только если рейсы будут не в тропики. Невыносимо ей у камбузной плиты в тропическую жару. О чём она сразу и сказала, когда вернулась из отпуска.   
    Та, что её подменяла на время отпуска, по специальности была пекарь-кондитер. Хлеб со своей напарницей они выпекали – пальчики оближешь. Но приготовлено ею на первое ли на второе!
Подменщица и сама себе не могла объяснить почему, например, когда готовила борщ, а снова получилось овощное рагу. Или – наоборот. Случалось, и прямо-таки несъедобным ею приготовленное. Экипаж не взбунтуется, не повторит подвига команды черноморского броненосца «Потёмкин» - тем не менее…
    Константина Георгиевича кормили на военных кораблях и на транспортных судах повара и хорошие, и разные. Об одном из них – Женей-Одесситом он весело представлялся при знакомстве, потом его так и звали – первый помощник капитана вспоминает, как о легендарном, уникальном явлении.
    Теплоход был небольшой – из серии «Тисса». Экипаж - двадцать восемь человек. Из-за чего Женя-Одессит – сам в этом признался – и напросился на это судно. Короткие, мол, рейсы – чаще обновляются запасы в артелке. Больше самых свежих продуктов. 
     Его не устраивало и всего-то помогать старшему помощнику капитана и артельщику составлять заявки на продукты. Сам он вместе с артельщиком ехал и на складах выбирал ему нужное и вычёркивал из заявок, что по качеству или ему одному известно почему браковал. 
    Женей приготовленное всё, без исключения, -- было ресторанными блюдами. И на вкус, и на запахи – дразнившие аппетит. Что подавалось вторым в обед или ужин – обязательно и украшено дольками овощей, укропом, сельдереем еще чем-нибудь. Ножом и вилкой не сразу решаешься притронуться – жалко портить с любовью сделанное умелыми руками.
    -- Не чересчур ли, Женя, стараешься? --  был у Константина Георгиевича разговор с весёлым остроглазым одесситом. – Выдохнешься – и потом?
 -  Не выдохнусь…А потом стараться буду готовить и не такое – вот увидите. Еще вкуснее!
   -  Так любишь поварское дело?
 - И люблю, и есть у меня -- цель в жизни!
   Оказывается, Женя замышлял такое, что ни одному, кто не одессит, и в го-лову бы не пришло. Да и не у каждого одессита хватило бы ума и выдержки додуматься до такого и с такой решительность свой замысел реализовывать.
   Трехслойным было то, что замышлял Женя-Одессит. И осуществлял он его в три этапа. Из них первый – учёба в училище и производственная практика в кафе и ресторанах родного города Одессы. Учился он старательно и с редким увлечением. По окончании учёбы ему сразу же и лестные были предложения на работу.
   В одном из ресторанов для него так и специально зарезервировали место на кухне. Там он проходил свою последнюю училищную поварскую практику и «пришелся по душе» седому шеф-повару, уважаемому «настоящими» гурманами из одесситов и приезжающих на курортный сезон.
   Правда никого из одесситов не удивило то, что Женя подался в мореплаватели и ходит «в загранку» на каком-то небольшом теплоходе. Понятнее многим было бы: если на пассажирский тот же «Максим Горький» устроился он или на большое судно.                               
   Но у Жени мышление не рядовых рыбаков с той же Пересыпи и домовладельцев с Фонтанки.
   На втором этапе осуществления его стратегического плана самое подходящее – теплоходик с немногочисленным экипажем. Где он – что на этом этапе и наиглавнейшее – он сам себе хозяин. Никто его не торопит, не надоедает заказами и подсказками –  чтобы та самая обстановка почти идеальной для творчества. Сравнить можно (с большой натяжкой конечно) с прославленной Пушкиным деревенькой Болдино.
    Для великого поэта ни в Петербурге и Москве, ни в той же Одессе годы и годы не были такими же вдохновенными и плодотворными, как месяцы в никому неизвестном Болдино.
    Творчество – оно и требовательно и неприхотливо к условиям работы одинаковым оказывается должно быть и для поэта, и кто наряжен в поварской передник и колпак. В обед или ужин то и дело Женя приходил в столовую (в кают-компанию ни разу не поднимался) послушать комплименты в свой адрес от просто или  чрезмерно довольных его очередным поварским шедевром.
    Вместе со всеми он весело смеялся и хлопал в ладоши в свою честь – он «дорожил любовью народной». Но возвратившись на камбуз и почти всегда перед сном был для себя «сам свой высший суд», оценивая свой труд за полдня или за весь день. Находил никем не замеченные недоделки и недодуманное при замысле. Обсуждал сам с собой каким сделает он то же самое через неделю, дней ли через десять. В основном же продумывал как можно подробнее то, что будет готовить завтра.
    Таким был второй этап. В нём все было целеустремлённо, подкреплено добросовестностью, юношеским задором и неисчерпаемой энергией Жени.   
    Третий этап – когда расстанется он с корабельными камбузами и будет поваром одного из лучших ресторанов Одессы. Он этот ресторан прославит. Он же одессит и увлечен своим замыслом так, что преодолеет любое, что ему будет мешать.
    Трехслойность в благом замысле пока что судового кока (по догадке Константина Георгиевича) проявилась в том, что Женя родился в Одессе, рос, учился и не собирается из этого города уезжать. Отсюда и хитрость, упорство и влюблённость (не любовь – самая настоящая влюблённость!) в своё дело. Второе и третье такие, что без них Женя бы  себя не решился бы называть Одесситом. Но в его родном городе нельзя без хитрости – иначе кто-нибудь обязательно тебя обхитрит.
   Почему он и готов был жертвовать прогулками по любимым местам и встречами с друзьями:  в родном городе шёл с артельщиком «отоваривать» заявки и накладные в продовольственных складах порта. Мало того – ждал на судне и смотрел всё ли им заказанное и такое, что он отобрал, привезли.
   Невольно Константин Георгиевич вспомнил Женю-Одессита на «Докучаевске».  Почти сразу вспомнил, как на камбузе появилась юная повар Наташа. Как и у целеустремленного трудяги-одессита, у нее налицо были добросовестность скрупулёзная и нескрываемая влюблённость в своё дело.   Влюбленности в дело было так много, что она могла бы девушке помешать на теплоходе «Докучаевск» вчерне хотя бы наметит ( как у Жени-Одессита) поварской стратегический план.

                6

   Предстоял «Докучаевску» рейс на Кубу. Запросили прислать повара на подмену Ивановне – официальной и с объяснением -- радиограммой. Потом капитан и по телефону разговаривал с кадровиками, когда пришёл ответ-обещание. В нем черным по белому значилось, что прибыла как раз группа молодых девушек-специалистов и одну из них направляют на подмену Ивановне.   
    -- Вдруг снова пришлют, какая у нас была? – высказал свои сомнения Константин Георгиевич. – Вместо повара-кока кондитера-пекаря?
   Капитан с ним согласился и вдвоём они уговорили Ивановну остаться на «Докучаевске» где все «она сама это знает как её любят и уважают». В рейс, мол она пойдёт не поваром – «не жариться чтобы у плиты», а буфетчицей (та «сидит на чемоданах» весь рейс, но замену ей пока не обещают).
   Не скрыли от женщины в предпенсионном возрасте, что она, при случае консультировать будет, может в чём-то и помогать юному какому-то (конечно же неопытному) специалисту, что самолётом должна вылететь в Ригу. 
 Этим молодым специалистом и оказалась Наташа. Она в Ригу прилетела самолётом, на такси приехала к воротам в порт и потом пешком пришла на теплоход «Докучаевск». Сначала встретилась там с вахтенным матросом, с удивительным каким-то штурманом-судоводителем и наконец  с Ивановной.
Всего-то часа полтора Наташа тот же день была вместе с Ивановной на судовой кухне-камбузе -  осваивала своё рабочее место. А на нём столько нового для неё, необычного и даже странного. Отчего и спрашивает всё знающую Ивановну – стараясь не мешать ей готовить ужин, а в чём-то и помогать.
-  Зачем такие тяжеленные стальные двери? Разве нужна для чего-то не только обычная пресная, но и забортная морская вода? На кран для чего приделан резиновый шланг? Два холодильника -  их достаточно, когда готовите почти на сорок человек?
Ивановна рассказала, что на судне есть специальные помещения для хранения запасов и охлажденных и мороженых продуктов. Охотно объясняла и показывала, чем как надо пользоваться.
Но видимо не зря говорят: нет, мол, в мире пока ни одной кухни, где бы из двух хозяек одна другой не мешала. Обнаружилось такое вдруг и на теплоходе «Докучаевск». В последние полчаса, когда Ивановна по-привычному готовила ужин, а Наташа обязана была ей всего-то помогать. Не мешать – по крайней мере делать то, что опытный кок делала.
-  Соли немного добавить? – Наташа спросила о фарше – вместе с Ивановной из него она лепила котлеты.
-  Соль на столе, -  отмахнулась опытный кок, -  а пересол – на спине. Кому будет мало – посолят.
-  Соли так мало – котлеты будут невкусными!
«Посмотрим каким вкусным завтра будет обед, -  сдержала Ивановна первую было зародившуюся недобрую настороженность. – Не мной, а тобой он будет приготовлен!»
 На другой день завтрак был вроде, как всегда. Но в обед – проявился почерк Наташи. Из-за чего и повышенная разговорчивость в столовой, а в кают-компании, радостные веселые улыбки,  удивленные переглядывания командиров.
-  Спроси, Ивановна (первый день она была в роли буфетчицы) свою подшефную, - не смог весь обед молчать главный гурман «Докучаевска» -  второй механик, -  зовут новенькую повариху как?
-  Наташа.
-  Спроси: она и завтра таким накормит?.. Такую вот по-настоящему сделанную отбивную, помню, досталось мне отведать всего-то раз -- в ресторане «Спартак». Размером, правда, была побольше – ресторан всё-таки… Огромное спасибо своей Наташе передай… Не от меня одного такое  будет, уверен!
Слово «передам» застряло у Ивановне в горле. Всего лишь кивнула головой – обязательно, мол, передам. И в самом деле передала Наташе благодарность механика.
-  Молодец, Наташа! – без признаков зависти она хвалила, когда в конце обеда с ней за столом были Наташа, дневальная и пекарь. – Даже и самый первый блин – и не комом. – Зависть в корне придушили воспоминания своей молодости: не меньше, чем Наташу сегодня, хвалили (тогда – Аннушку повара) много раз на разных судах – лучшего, мол, кока у них до этого не было.
-  А старший матрос и электрик в тот же день затеяли спор, -  смеялась дне-вальная, - неделю хотя бы Наташа сможет ли так вот ресторанными кушаньями кормить экипаж или – выдохнется. Не расслышала дневальная, правда, потому и не назвала какой там приз в этом споре достанется победителю.
У Наташи возможности были далеко не такие, как у Жени-Одессита.
Сегодня поднялась она по  трапу на «Докучаевск», а на другой день в дождливое ноябрьское воскресенье экипаж теплохода распрощался с Ригой. Что было до этого получено по заявкам, согласованным с Ивановной, тем в ограниченном ассортименте и располагала Наташа. К тому же и непогода: работать на кухне-кабузе   приходилось то и дело одной рукой – другой держалась за что-нибудь, чтобы не поскользнуться и не упасть.
Встречалась она с Игорем и разговаривала не чаще, чем с кем-то другим из членов экипажа. Сказать сама себе не решалась – хорошо это или плохо. Одно, по крайней мере, определилось окончательно: случается, когда «без никого» встречаются – не разрешать себе смотреть ему в глаза.
 Чтобы вдруг не случилось у них, как при первой встрече -  у трапа, в первые минуты её на первом в ее жизни корабле. Когда её всегда надёжные серенькие глаза почему-то запутались в его самых обыкновенных карих.
В те первые минуты, от которых началась не только новая для неё жизнь. И не только  новой  стала ее жизнь --  для самой себя в ней обнаруживалось все больше и больше непонятного.
Думала перед и казалось бы четко представляла какой могла и должна быть её жизнь через год или пять лет. В ней кажется загадывалось мимоходом и такое, что у неё сейчас. Но неопределенно и так неожиданно много -- что она половину своей радости (нет -- много-много больше половины) готова отдать Игорю.   Узнала его имя. Уверена -- что у такого, как он, другого имени и не могло быть .
    Наташа все дни у себя за работой -- немного получается побыть в своей каюте. Вечером у неё время и отдохнуть, пройтись по палубам – даже и по той, где каюта Игоря. Знает, что его там не встретит: с шестнадцати и до двадцати часов (привыкать стала к корабельным двадцатичетырехчасовым «хранителям времени» - к тем, что в соловой) – Игорь на вахте, в рулевой рубке или на крыльях ходового мостика. Ни к нему туда, ни ему оттуда -- нельзя.
 Но он-то знает где она и за день кто ни заглядывает – кому надо и не надо – к девушкам, что у камбузных кастрюль и плиты. Мог бы Игорь тоже клацнуть рычагами-запорами тяжелой стальной двери и приоткрыть ее или во всю распахнуть и «для виду» поздороваться.
 Ему, конечно, хочется и другое что-нибудь сделать. Но только не такое, после чего  для Наташи стал бы напоминать из таких кого-нибудь, кто своим «вниманием» ей никогда не понравится. А он-то хотел бы ей понравиться (все та же непонятная самоуверенность: она, мол, единственная для него – единственная кто ему нужна) -- не меньше, чем она ему.
Нет, ни обиды у Наташи из-за этого, ни упрёков Игорю. Потому что себя считает виноватой: не так сделала что-то, не такое слово сказала, не так посмотрела (издали не раз на него смотрела «мимоходом», как бы). Вот он и сторонится, и ему не по себе из-за неё. Она его жалеет.  У нее другого, ближе, чем Игорь – просто не может быть.
                7

Случилось, когда Северным морем шли. Игорь встретил боцмана.   Тот нес моток тоненького троса.
 -  Иду на камбузе девчушек выручать, - смешно моряку бывалому, но не скрывает сердечного сочувствие к «девчушкам». – Кастрюли у них волна гоняет по плите, а они  прыгают вслед за ними и пищат с перепугу.
-  Моя помощь нужна?
-  Лишним не будете. У Вас, вижу вон, и плоскогубцы в руках.
Перед этим весь камбуз так наклонило, что Наташа вскользь тронула горячий бок большой кастрюли. Ожога не будет скорее всего. Но покрасневшие пальцы помазала оливковым маслом и закутала салфеткой.
-  Ты что? – строго по-деловому интересуется боцман. -  Упала – ссадина? Или – вывихнула что?
Игорь был в одуревшем состоянии. Ни слова не смог бы сказать, когда увидел перевязку-самодельщину. Потому что нужных слов бы и не вспомнил. И потому, что не слова нужны были, а схватить Наташу за что попало – в крайнем случае взять её на руки, если даже будет отбиваться – и немедленно с ней к судовому врачу.
Палуба то и дело нахально поддает под обе ноги, то уходит из-под них вниз и в какую-нибудь сторону – еле стоишь. Наташа это хулиганство волн и не почувствует:  ведь она будет у Игоря на руках. Вмиг он  принес бы ее к судовому врачу и тот, забыв все на свете, в присутствии Игоря помог бы девушке – сделал  ей, в крайнем случае, хотя бы настоящую перевязку.
 Но Наташа, увидев его испуганные глаза (сколько ни запрещала своим даже и до его лица подниматься – не послушались в который уже раз!), сдернула с пальцев салфетку. Он увидел, что ожога нет, но испуг всё равно долго не угасал в его глазах.
Снова Наташа своим глазам и не только -- выговаривала за оплошность.  Видишь, мол, что Игорь входит вслед за боцманом – сразу надо было снять повязку с ладони и его не напугать.
Не сделала, как надо, и теперь он снова такой, что Наташе -- его еще больше жалко.
Игорю было жалко Наташу не только, пока он помогал боцману на камбузе, но и после этого – до его вахты и всю вахту был сам не свой. Таким же оставался и потом – то полдня и снова всю вахту, а то и весь день. После полночи сон к нему не приходил – не мешал ему придумывать опасности и его собственноручные спасения Наташи. Не мог придумать, к сожалению, такое, что защитила бы ее сразу от всех бед на свете.
 Но каждый раз в конце концов приходил к выводу, что всегда по-настоящему сумеет ей помочь. Что Наташу из любой беды выручить сумеет он и только он. Сказать же о таком девушке Игорь никогда бы  себе позволит.
Считал, что ей об таком  говорить не нужно. У него откуда-то была уверенность, что она знает о его готовности для нее сделать все возможное и самое не-мыслимое – если надо будет.
 Представил себе однажды, что он каких-то успел сказать об этом два-три слова. Сразу же его прервут её удивленные серые глаза. Скорее всего и словами спросит («она девушка и умелая, и смелая» - по-другому о ней не думал не только Игорь): почему это говорите – кто, мол, Вы такой, чтобы мне советовать и так вот запросто разговаривать?
 Надо как-то суметь с ней сблизиться. Не навязываться ей в друзья-приятели – чтобы относилась она по-другому, нет. Буду, мол, ей таким, как, например, боцман, из рядовых ли кто-нибудь или из командиров. Он каким был, таким и останется для неё – ничуть не лучше (хуже быть – скорее тут же и умрет, если такое себе позволит!) других.
Просто Наташе скажет: такое вот, мол, вселилось в его дурную голову, и он откровенно ей признается. Добавит сразу же, что всё время Наташу ему очень жалко.
В следующие полчаса Игорь отказался от слова «очень», а через пару часов и от главного слова – «жалко». Снова была бессонница и подряд, какие ни брал книги почитать, оказывались неинтересными. И так продолжалось, пока не решил, что и слово «откровенно» будет ни к чему, когда у них состоится товарищеский разговор на равных.
 Разговор только таким обязательно состоится – он уверен. И будет он откровенным – с Наташей нельзя быть не искренним. Почему даже и это слово будет в их разговоре лишним.
Стоит ему понять – почему лишним и ненужным - тогда, он сразу обязательно заснет. Что  на самом-то  деле и без этого наконец-то у него получилось. 
 У Наташи тоже то и дело случалось такое, чему надо было искать оправдание или какое-нибудь объяснение –  объяснить конечно же только самой себе.
 У неё с первого дня всё пошло в дружбе и согласии с её помощницей – пекарем. И вдруг обнаружилось, что с ней она готова была спорить из-за пустяка. Случилось это в тот день, когда Игорь приходил и помогал боцману крепить «чашки-поварёшки» на камбузе.
-  Лучше бы, как всегда, - пекарь проявила себя консерватором, - «заарканили» бы нам каждую кастрюлю и противень отдельными тросиками. А то понаделали этих клеток!
Сам боцман сразу согласился с э игорем  – с клетками надёжней, мол, чем «заарканить».
-  В клетке вон – смотри – кастрюля с компотом сдвинулась!
-  На два-три сантиметра? Не поехала же от одного края плиты к другому?.. И вообще…
 Всё равно, какие к «вообще» слова она бы ни добавила, их смысл мог быть всё равно только один: если Игорь предложил то, что сделано, - значит это самое лучшее, что можно было сделать. Он плохого не предложит просто потому, что… умеет делать только хорошее.               
                8

Когда Игорь на вахте, капитан, если оставляет его одного, то всегда на короткое время. Самое длинное – когда уходит в кают-компанию поужинать. В основном же контролирует и подстраховывает молодого судоводителя. Но случается и разговаривают они просто о морях-океанах.
     - Очередная – смотри вон какая! – бандитская разборка в Северной Атлантике…
- Баллов наверно семь?
- Разгуляйся, волна, и больше, если тебе надо. Но и такая вот крутая ты нам не нужна!
   В самом деле всё чаще получалось так, что форштевень (носовая часть) теплохода пытается вломиться пониже, чтоб нависающему гребню волны и –«не тут-то было» накрывать судну всю носовую часть. Иногда – и  по третий трюм!
Волна со злобой отталкивает судно от себя и грозит его поставить на корму -- вертикально, а затем -- опрокинуть (ей ничего не стоит) и днищем вверх. Почему вон  и корма то и дело при топлена так, что вода и там обмывает  верхнюю палубу то справа, то слева от жилой надстройки.
    Почти всё время капитан смотрит вперед через диск-вертушку. При монотонном вращении диска все капли брызг сбрасываются во все стороны и стекло все время остается прозрачным . Через него капитан мысленно прокладывает прямую – от которой и на градус теплоход не имеет права рискнуть сместиться ни вправо, ни влево.
    Не имеет значения насколько эта прямая не соответствует заданному курсу – если от нее на сколько судно давным-давно уклонилось. Для теплохода третьи  сутки самое главное – держаться так, чтобы  форштевень строго под прямым углом был к каждой встречной волне.
Как бы держась при форштевнем и всем, что над  водой за прямую, мысленно прочерченную капитаном. Напоминает это утопающего – когда он  вынужден держаться за соломинку (за последнюю ниточку ли за паутинку).
    Рыскнет если судно вправо-влево –  сломает прямую (порвёт последнюю ниточку-паутинку), пощады не жди -- не будет. Волна ударом своим в скулу повернёт судно так, чтобы сначала накренить на борт слегка, а потом крен будет всё больше и больше.
Наконец одна из волн так накренит, что её гребень сумеет и заглянуть под днище «Докучаевска» и обмыть весь теплоход снизу-вверх – от киля, до кромок верхнего среза трубы -- если не до клотиков (самый верх) обеих мачт. Следующей волне и всего-то останется перевернуть ещё одно творение рук человеческих из стали так, чтобы своим днищем оно последний раз в жизни успело посмотреть в сторону, где непроглядные тучи облепили солнце.
    Капитан смотрел вперёд. То же старался почаще делать и его малоопытный четвертый помощник – с уверенностью, что на его вахте это едва ли ни  самое нужное. Смотреть, чтобы и его мысленно проложенная прямая совпадала с той, что идёт от глаз капитана – от чего соломинка (ниточка, паутинка) будет на сколько-то прочнее, надёжнее.
    Столько же внимания он уделял и кругу, вделанному в иллюминатор, - что был перед глазами капитана. Как бы тот не сбавил скорости своего вращения и, не дай Бог, чтобы не остановился. В тот же миг на стекло налипнут капли воды, ветром их размажет. Не той прочности-надёжности станет невидимая прямая от глаз капитана – единственная, по мнению Игоря, что не позволяет океану и на градус не сбить «Дебальцево» с единственного (чтобы не погибнуть) правильного курса.   
    Не могло не тревожить капитана и то, что он и старший механик своими расчётами и пересчётами который день уточняли. Почему капитан «по прямому проводу» из рулевой рубки разговаривал с машинным отделением и речь шла об одном и том же: на сколько уменьшилось топлива и, соответственно сократился так называемый «штормовой запас».
  И половину пути не прошли до Кубы, а из этого запаса израсходовано две трети. Прогнозы погоды такие, что неизвестно, когда можно будет на час, на минуты какие-нибудь убавить ход – идти с экономичной скоростью.
    Четвертый помощник капитана «по младости, по глупости» своей и всего-то однажды подумал о штормовом запасе. Это, мол, на совести, и головная боль не для судоводителей, а для механиков.
    Игорь не может оставаться всё время в рулевой рубке. Торопливо он чаще, чем надо бы, выходит на крылья мостика – не всегда к пеленгаторам.
    Оглядываясь на корму, он смотрит с тревогой: не сорвалась ли с задраек и не распахнулась какая-нибудь из двух дверей камбуза. Наташа – умница, да и напарница у неё молодец. Но всё-таки девчонки – всего лишь девчонки. 
    «Главное – там они одни (в смысле – без него!)» - тревога и беспокойство у Игоря всю вахту и о них тоже. – «Задраили бы двери, иллюминаторы камбузные, да и бегом в свои каюты – где и надёжнее было бы им и спокойнее!»
   Так нет же! «Девчушки» снова сумели приготовить ужин и теперь его раз-дают.
    Ивановна тоже работает. Звонила по телефону и через Игоря спрашивала: спустится капитан в кают-компанию, или она организует, и кто из матросов ужин принесет ему в рубку?
   Четвертый день обеды и ужины – смеются зубоскалы в столовой – «сухим пайком». Второе блюдо в полтора (если не в два) раза больше, чем обычно.    Компенсация экипажу за то, что нет ни щей, ни харчо какого-нибудь – вообще нет ничего на первое.
   На этом настоял Константин Георгиевич: старпом возражал – не надо ломать распорядок из-за поварихи и пекарихи. Знали, мол, что в море им достанется лиха – пусть «оморячиваются». Но капитан решительно стал на сторону первого помощника, а старпому напомнил о его обязанностях в части мер безопасности для подчиненного ему обслуживающего персонала.
  В последние два дня даже и перешли на «самообслуживание»: ни компотов, ни кофе или какао на третье – каждый себе заваривает чай. Сахар и пакетики чая на столе, а  кипятка -- «от пуза» в электрокипятильниках.
    От зоны бандитских разборок ветра и волн в предзимней Атлантике всё уклонялись и уклонялись к экватору.
   Игорь пытался понять-разобраться – кто в этой части океана с кем выясняет отношения, у кого (у гигантских волн или у ветра ураганной силы) больше шансов на победу. На самом-то деле сразу три неукротимо могущественных феномена отстаивали свои какие-то интересы. Два из них достаточно разгаданы учёными -- океанские течения и ураганной силы ветер.
   Не из-за того ли, что силища и пространственные масштабы у них такие – что «умом их не понять и не измерить»?
   Готов был об этом спросить капитана, и тот бы ответил-объяснил. Но самонадеянность мешала – без его помощи докопаюсь, доберусь до истины. А когда, наконец, «наступил на горло собственной песне» - спрашивать о таком было неуместно.
«Докучаевск» наконец-то вышел туда, где нет ни одной волны с белесым гребнем. Где все они покатые – длиной наверно в полмили, а то и больше. Благодатные дальние подступы к острову Куба.
   Шторма жестокие, жесточайшие, волны озверевшие и беспощадные, столько дней без солнца и ночей без луны и звёзд, ветер с одним и тем же обещанием: «тепла не жди – его нет и никогда не будет». Всё это может и была причиной, почему Игорь стал понимать Наташу как бы приблизившуюся к нему.
Не два ли три шага ему  до нее осталось и всего-то -- после невыносимого и для кое-кого для мужиков. А Наташа -- всего-то девченка-девченкой.   Вдруг Может и всего-то остался между ними один шаг? И такой короткий -  протяни Игорь к ней руку и до плеча девушки бы дотронулся.
   Бывает наверно такое (не может не быть), когда кто-нибудь, взявшись за руки, вдвоем перепрыгивали глубокий ров. Или даже не ров, дно которого можно разглядеть, а бездонную пропасть. (Вот уж действительно сравнение, которое хромает. Причем сразу на обе ноги: всем известно, что у Атлантического океана дно есть, а ширина такая, что и сказочных размеров кенгуру не решится перепрыгивать.) И это перепрыгнувших не только сближает – как бы и роднит.
  Самое подходящее для Игоря сказать Наташе им придуманное: моря и океаны, мол, не для девушек созданы. Во всяком случае, не для таких, как она.
  Но если она с ним согласится, где  потом искать её на берегу? В каком-то городе за тридевять земель? Кто он такой, чтобы туда поехать и Наташу там для чего-то отыскивать?
   Нет и ещё раз нет!
  Второй вариант не лучше первого. Она остаётся на «Докучаевске» до конца рейса на Кубу. Потом на два, пять или ещё на сколько-то дальних плаваний. Хуже, чем в этот раз, ей может и не достанется. Игорь к тому же будет на одном с ней теплоходе – если что не как надо случится у нее.
  Сама жизнь, судьба всё-таки определили то, что было потом. Чтобы на полгода и потом еще на сколько-то одна у них оставалась дорога – связанная с морями и океанами.          

                9
  Куба не только чудесный – это и волшебный остров. Конечно, он очаровывает и заколдовывает каждого чем-то не всегда одним и тем же и одинаково. Но не для того ли и рождаются люди разными?
  Константина Георгиевича, случись кто-нибудь попросил бы кто рассказать о Кубе, начал бы он сначала говорить о кубинских пальмах. Они такие же -  если кто сфотографирует или самый талантливый художник нарисует. Стволы у них не гладкие, стремительно вытянувшиеся вверх. А их развесистые кроны – как у пальм в Азии, в Африке и везде – быть  поближе чтоб всё время к небу и солнцу.
  Но вот самое главное нарисовать о кубинских пальмах сможет разве что композитор. Из тех, кто не признает барабаны, иные звон и грохот производящие устройства. Кто влюблен в самое осторожное в скрипках и в непоказное в человеческом (женском – не случайно у пальмы женское имя) голосе.
  На «Докучаевске» не было тогда ни талантливого композитора, ни со средними хотя бы способностями глубоко чувствующего не современную, а нормальную (в представлении помполита) музыку. Отсюда и претензий никаких, что ему не с кем было поговорить о главной ( с его точки зрения) красоте кубинских пальм.
  Во многом и пальмы были виноваты. С осторожным ласковым шуршаньем переговаривались они высоко над землей. Где наверно и не всегда надо было чтобы листья и на один  миг хотя бы  прикасались один к  другому.
  Ученые выследили и теперь никто не сомневается: деревья между собой общаются – сигналы тревоги передают и, конечно же не только этим наполнено их общение.
 Тем же пальмам, что на островках вблизи кубинского порта Никара, о чём тревожится? Когда всё вокруг «тишь да гладь – божья благодать»?
  Устремлены их души куда-то подальше от земли – иногда Константин Георгиевич даже и о таком «философствует» - подальше и выше быть чтобы от шума и бессмысленной суеты людской. И ещё: кубинские пальмы ему каждый раз, мол, по-дружески нашёптывают о берёзках и соснах -- ему родных. Помнил, чтоб о них, внимательнее был чтобы и ко всему из земли растущему. Значит и к  тому, о чём  между собою говорят и пальмы – когда видят, что он рядом.
    Ему конечно же самое хорошее они говорят. Но стесняются посторонних --   почему и  разговор в полголоса. А тише нельзя: ни Константин Георгиевич их тогда не услышит, ни они, как следует, друг друга.
   Нет, ни одной из этих пальм и года бы не прожить там, где она могла бы слышать хотя бы единственный крик все равно какого из ей совсем незнакомых  деревьев.
  «Но если там, где по-другому – где не в полный голос тебя никто и не услышит?» - Константин Георгиевич вспоминал свой родной край. Где порывистые ветры своенравны. Где после каждой грозы не утихает неслышимое что-то – оставленное порывами ветра и сотрясавшим планету громом. Таким – что глохнут ушах очевидца.

                10

    На теплоходе было не найти такого, кто не участвовал хотя бы в роли болельщика при ночной рыбалке вблизи мангровых зарослей. Вдоль этих зарослей проходила граница внешнего рейда порта Никара на Кубе. Не влезая в эти заросли,  «Докучаевск» по сути оставался в пределах нейтральных вод Атлантического океана.
    Где почти сутки пришлось ждать, пока ни освободится для него причал в порту. Занят был причал танкером, что из Гаваны привез какие-то нефтепродукты для местного завода (где «обогащали» никелевую руду). Не раньше утра танкер уйдёт.
 С наступления темноты и до первых проблесков утренней зори докучаевцам хватило времени наловить рыбы «под завязку». Наловили столько, что рыбой завалены были все помещения, предназначенные для хранения охлаждённые и замороженных продуктов.
   Можно было представить – фактически невероятное – никакой не рыбалкой это было. А как бы состязание между красавцами окунями и моряками (сплошь рыболовами-любителями). Из соревновавшихся одни рисковали жизнью, а другие -  рыболовными крючками и самолюбием. (Если кому на рыболовный крючок реже, чем другим, ловилась рыба, или кто вытаскивал из воды окуня, весом меньше полтора фунта – неудачник он и сколько угодно «пусть плачет, кляня свою судьбу»!)
   Более реальным было бы представить другое. И серо-белые серебристые окуни, умело разрисованные где бледно розовой акварелью, а где и сине-зеленой масляной краской, весь день прятались от жары и нестерпимо яркого солнечного света.
    Мангровые непролазные заросли – вполне подходящее для этого место. Кто-то не только из окуней предпочел конечно же и уйти в непроницаемые глубины океана. Были наверно и такие, кто весь день прятался в тени теплохода  -- под его днищем находил наверно и для себя что-нибудь съедобное.
     Наверно рыбий глаз имеет какое-то дополнительное устройство для ночного виденья. Или подобие гидролокатора -  встроенного где-то в их организм. Но может быть и самое примитивное (человеку более понятное, чем другое что-нибудь) – фантастическая сверхчувствительность к запахам.
Не то и сверх способность самих запахов мгновенно распространяться на сотни и более километров. Например, в тех же водах Атлантического океана.
   Если нельзя считать безукоризненно образцово организованной рыбалку на теплоходе «Докучаевск», то можно с уверенностью сказать: многое для такой рыбалки  непрофессионалам рыбаками было продумано и придумано. Такое, в конкретных условиях прибрежных вод Кубы работало как надо.
 Каждый, кто всю ночь (или в промежуток между вахтами) рыбачил -  хорошо знал «свой маневр». Знал и безукоризненно его выполнял
   Дневальная Зина впервые оказалась у берегов Кубы. Не то чтобы она пристрастна была к рыбной ловле. Но и  у нее  ответственная роль. Эти как бы дополнительные обязанности ей  достались, можно сказать, по наследству.
   Девушки дневальные, кто был до неё на «Докучаевске» активно участвовали во всех ночных рыбалках. На их совести был выключатель яркого светильника в полтысячи сечей.
    У боцмана в руках трос, перекинутый через блок и к нему прикреплена квадратная из толстой проволоки рама-подхватка с густой сеткой, площадью более трех квадратных метров. В подхватку набросаны камбузные «деликатесы». Всё это утоплено, как говорится, на оптимальную глубину. Боцман по месту и времени, поведению рыбы глубину меняет, не отрывая глаз от того, что происходит вблизи и в небольшом удалении от набросанных в подхватку деликатесов.
    Зина глаз не отрывает от боцмана.
  -  Свет! – командует он. Ни секундой позже над водой, где подхватка, вспыхивает яркое освещение.
  Вряд ли в сознании рыб возникло радости столько же, как у наблюдавшего за светом Богом -- в тот день, когда он сотворил свет. Скорее всего пронизавшие воду лучи, похожие на солнечные, для них были и всего-то гарниром к тому, что они увидели в утопленной сетке и к чему устремились наперегонки.
   Вместе с любопытными и любителями «задарма» полакомиться камбузным деликатесами проволочный квадрат и сетка осторожно выходят из глубины к поверхности океана.
    Решающий миг. Боцман слова сказать не решается, ни жест рукой подать не может -  обе заняты. «Шепоточком» вытягивают рыболовную снасть.
    Зина и здесь молодец. Улавливает осторожный кивок боцмана и – мгновенно «вырубает свет». Одновременно с этим и решительный рывок ручищами боцмана.
    Желающих, больше чем надо, кто помогает подхватку извлечь из воды, поднять через фальшборт и положить на палубу. Сразу после чего торопливые руки тех, у кого есть удочка, хватают по живой рыбке (среди тех большинство в длину меньше десяти-двенадцати сантиметров). Это -  насадка на рыболовные крючки. На что сдуру -- тоже наперегонки набрасываются океанские окуни-красавцы.   
   После такой рыбалки, у Наташи появились новые шансы проявить свои возможности в приготовлении рыбных блюд на ресторанном уровне. Если, не только ежедневно, а с промежутками даже в трое-четверо суток «рыбные дни», желудки едоков проявят неудовольствие – если не взбунтуются. Но такое, что приготовленное из рыбы в порту Никаро и подавалось на столы членам экипажа «Докучаевск» -  вот уж действительно принималось на-ура и с готовностью аплодировать. Могло бы такое продолжаться и до конца Наташиного первого в ее жизни многомесячного рейса.

                11 

   Не меньше ночной рыбалки, запомнились морякам и ежедневные купания на «диком пляж» - это пока стоял «Докучаевск» под выгрузкой в кубинском порту. Был оборудован в Никаро пляж -- специально сделанный для взрослых и детей . Правильнее будет, если это сооружение назвать просторной купальней.
   Круглая чаша диаметром около пятидесяти метров и кое-где с глубиной метра два. Горловина – через неё чаша и заполняется водой – узкая дальше некуда и воды в ней взрослому разве что по колена.
 Всё это не прихоть чья-то: сделано так с учётом неблагоприятных местных условий. В заливе то и дело заплывает столько акул, что начинаешь сомневаться: обитает ли в этой части океана ещё что-нибудь кроме этих ненасытных хищников.
   В круглую чашу ни одна из акул нее проникнет. Скорее всего и вблизи этого сооружения без архитектурных излишеств ни одна из них не появиться. У акул с древнейших времен должно быть привычка жить в чистой прозрачной воде – где нет ничего неживого,  ни дурного запаха.
   Моряки ни в чём другом не похожи на акул -  морских и океанских разбойников. Но в оценке воды, где предстоит «плескаться, нырять, кувыркаться» вкусы у них в чем-то совпадают с акульими.
   Зачем тогда и ноги хотя бы мыть в серой замутненной воде круглой чаши и до которой к тому же пришлось бы морякам идти и идти? Вот они и облюбовали для ныряний, коротких заплывов и экскурсий на кусочек океанского дна микрозаливчик в ста шагах от своего теплохода.
   Из трюмов судна с каждым днем и часом груза всё меньше и судно – беспрекословно подчиняясь закону Архимеда, - выходит из им вытесняемой жидкости. Борта бессовестно оголяются и на них сплошь ракушки, зеленые пряди водорослей. Множество и других украшений, от которых самое время избавляться.
               Палубную команду старпом разделил на две группы. Во главе одной из них старший матрос. Каждому в этой группе определен участок правого борта для очистки от ненужного обыкновенным скребком. Всякая нечисть ими легко срезается под корень, пока эти корни сырые – не присохли, не припаялись там, где им не место.
   Матросы этой группы все на причале и в основном свесив ноги к воде сидят на кромке причала. Так им удобнее дотягиваться туда, где борт судна и все, что устроилось на нём жить и путешествовать по морям-океанам -  первозданно сырое.
  Группа матросов во главе с боцманом вооружены скребками и «клеваками» (обоюдоостроносыми  молотками) -  работают с досок, что висят вдоль всего левого борта. Ноги всех, кто сидит на досках, постоянно вблизи от поверхности воды. Эта поверхность зеркально ровная по всей бухте. Почему и так отчетливо вырисовывается то место, где вдруг в такое зеркало врезается спинной плавник акулы.
   Плавали бы себе акулы и плавали где-нибудь в другом месте. Так нет: среди них всё больше таких, что подплывают посмотреть на тех, кто сидит на досках-подвесках и страшным для них ничем не вооружён (гарпуном, палкой хотя бы длинной).
   Боцман смехом, шутками-прибаутками вдохновляет себя и тех, кто работает поблизости от него. Не так страшен чёрт, каким его малюют: ничуть, мол, не страшны и акулы – одна-две их, мол, если и дюжина.
   А зверюги описывают и описывают круги все меньше по диаметру. У них вроде бы и подобие соревнования: кто проплывет по касательной вдоль борта судна как можно ближе – того и гляди боковым плавником лизнёт борт или головой лихо ударит по борту судна. Если не головой – то хотя бы кончиком хвоста.
 -  Кончай, боцман, комедию! – прервал старший помощник капитана позарез нужную работу. – Всем с подвесок подняться на палубу!
   Сказались при этом соображения в пределах строгих требований техники безопасности. Но и не только это.
   Каждый, кто был на подвесках, и кто их там видел (старпом не исключение), невольно вспоминали недавнюю трагедию. Многие кубинцы видели всё или что-то из того, что происходило в этой самой бухте, -  о чём и рассказывали экипажам судов, заходивших в порт Никаро.
  Не все, кто работает в этом порту и на цинкообогатительном заводе живут в городских кварталах. Предостаточно и таких, кто расселился на островках, что огибают залив. Таким дважды в день, как минимум, приходится то в город через бухту ехать по делам, то из города возвращаться домой.
   В предобеденный какой-то час (хотя бы и с точностью до часа – никто из рассказывавших утверждать не решался) шла от островов лодка. Должно быть, как обычно, зеркально гладкой была поверхность бухты. Почему людей (только взрослые – детей как раз не было ни одного) и груза оказалось столько, что вода вот-вот через планшири хлынет под ноги пассажирам. Гребцам (один из них и оказался единственным, кто спасся) лопасти весел приходилось приподнимать выше привычного.
   Почти одновременно справа и слева от лодки вынырнули спинные плавники двух акул.
   Все, кто был в лодке, (скорее всего  только немногие) успели эти плавники увидеть. Из увидевших кто-то первым и закричал. Скорее всего он первым и метнулся подальше всё равно куда – лишь бы это было не в сторону какого-то из акульих плавников.
   Много ли надо, чтобы мгновенно разразилась паника такая, что лодку сначала качнуло в одну сторону и тотчас же в другую. Вода хлынула через один борт, через нос и корму.
    Кто-то выпрыгнул и пытался отплыть от начавшей тонуть лодки подальше. Почти все, кто видел сам, или хотя бы и немногое, утверждали: нет, лодка, мол не перевернулась -  поэтому за её борта и многие держались до последнего.
    Одни очевидцы утверждают, что мертвыми, а кого ещё и живыми людей от лодки отрывали восемь акул. Другие тех же самых акул – насчитали десять. А двое очевидцев утверждали, что в окровавленном пятне бухты бывших пассажиров лодки рвали на куски не менее двенадцати или даже пятнадцати акул.
    Кто из них прав – попробуй определить, когда каждый рассказывает правду такую, что сразу же клянется и перед Богом. Будто и помнит он всё хорошо – как бы это всё происходило вчера, а не в позапрошлом году.
   «Диким пляжем», где русские моряки «плескались, ныряли и кувыркались» вполне соответствовало представлениям о том, что кубинцы имели право называть диким. Тем более, что никто из местных жителей в конце декабря месяца никаких пляжей не посещает.
    Вода, мол, нетерпимо холодная: «Каких-то всего двадцать три градуса по Цельсию!» В представлении кубинцев их это равносильно должно быть мнению русских о воде, что в проруби на святой Руси в январские крещенские морозы.   
    Почему и собиралось так много зрителе на крутом спуски дороги, что из города в порт. Под этой кручей была как раз та самая микробухточка, где купались моряки- «дикари». Не из папуасов или иных племен с Тихоокеанских островов – которые ходят и всего-то в набедренных повязках. Нет, разумеется. А из племен и народов (по мнению аборигенов острова Куба) -  сродни эскимосам или каким-нибудь камчадалам.
    И только дикари конечно же полезут в воду там, где кишмя кишит акул-людоедов. Сознание у них, мол, в таком пока что зачаточном состоянии, что самого элементарного не могут понять: туда в своё удовольствие лезут, где «до смерти четыре шага!» Вытворяют сплошь такое, что им на гибель! Спьяну это у них должно быть. 

                12

    «Риск – благородное дело!» - говорят одни. Обычно говорят не только при очередном застолье. Но и когда не до выпивки-закуски.
   «Кто не рискует, тот не пьёт шампанского», - с ними соглашаются другие. Утверждают конечно те, кому хочется и почаще выпивать, и чтобы в «бокалах» побольше было не только игристых некреплёных вин. Вписалось, вплелось не-винное шаманское в многовековой запой, начатый великим пьяницей (алкоголиком и вероотступником – по мнению Льва Толстого) русским царём ( на какое-то короткое время – даже российским императором) Петром Первым.    
    Не будем обвинять (оно и не модно) в смертных грехах «великого» царя-императора, увековечившего своё имя ещё и внедрением на Руси «нездорового образа жизни». Употреблять оглядываясь алкогольное поило в малых дозах (если у кого получается и безоглядно много) – кому-то  от родителей достаётся в качестве наследства от предков. А кто-то употреблять «Бахус» начал из глубокого уважения ко «всенародным традициям» и с большим опозданием вспомнил (и с каких-то пор запрещает себе вспоминать!)  предупреждение: «Лиха беда – начало!»
    К тому же обречены мы жить, когда захлебываемся в потоках рекламы сомнительно нужного человеку, ненужного и чаще всего даже и очень вредного (или в самом деле необходимого – при нашем-то псевдочеловеческом образе жизни). Из одного «девятого вала» не успел поднять головы для спасительного вдоха, как тебя норовит с головой накрыть очередная не менее страшная волна суперпошлейшей рекламной дребедени или информационного мусора.
   Нет, облюбованное моряками в Никаро место для плавания и ныряний – не проявление безумства храбрых. Умного было проявлено предостаточно перед тем, когда первые пловцы и ныряльщики пришли опробовать-порезвиться на «диком пляже».
    Пришли с уверенностью, что акулы им «не испуг». От хищных зубастых недругов этих двойная у моряков защита. 
    За многие века и тысячелетия внедрилось глубоко и надёжно закрепилось в подсознании акул или в их сознании (какое-нибудь, и оно должно быть у них): жизнь в океанах от начала и до конца должна соответствовать строгим правилам. С учётом и смертельно опасных приливов и отливов. 
     Начался отлив – как можно скорее уходи подальше от берега -  в океанские глубины. А уловил тысячелетиями поверенным чувством начало прилива --  смело иди вперёд – к берегам.
 Вместе с приливной волной без оглядки атакуй всё, что встретишь такое, что тебе по зубам. Если оно встретится и на неглубоком месте – через полминуты и даже меньше там для акул будет вполне безопасная глубина.
     Был случай (рассказывали очевидцы): на пляже Новой Гаваны чудом спасся от акул один из местных кто-то или турист. Выкарабкался на берег он весь в крови и с изуродованной ногой. Акулы напали на него, где глубина была меньше метра.
     Когда группой шли на «Дикий пляж» (в одиночку туда никто не ходил), у кого-то обязательно были часы и расписание начала отливов и приливов. Более надёжной защиты от акул, казалось бы и не придумаешь. Ан нет -  была и еще одна полоса обороны-защиты.
      Рыбы – в их числе и самые маленькие – заранее как-то узнают где появилась акула и начала движение в их сторону. Они стаями, гурьбой от хищницы спасаются бегством.
     Поэтому кто-нибудь из моряков надевает очки или маску и с трубкой ныряльщика отправляется в противоакулий дозор. Дальше от берега, чем кто-либо из его товарищей, он плавает и непрерывно смотрит через толщу воды на то, как под ним снуют безобидные обитатели моря.
    Игорь отбывал свою очередь в дозоре. Впечатление такое, что воздух под стеклом маски, умение задерживаться на полувыдохе и привычная работ ног его держат на поверхности заполненного водой к аквариума. Огромного такого, что боковых стенок аквариума не видно. А вода в нём такой прозрачности – будто нет её нисколько под пловцом (он как бы то зависает на сколько-нибудь в воздухе, то не спеша невесомой чайкой летит).
    Но отказаться от этой глупой выдумки Игоря заставляет очевидное – рыбки, что под ним. Они конечно же не могут не по-рыбьи плавать – ничто не отгребая от себя где одними хвостами, а где и плавниками.
    Впрочем, и похожих-то на рыбок - из сотни плавающих под Игорем «раз-два и – обчёлся». На какую ни посмотришь, так ярко и с такой дерзкой небрежностью окрашена – прямо-таки бабочка перед тобой удивительной красоты. К тому же привлекательной красоты создания умеют нырять и плавать в воде не хуже, чем бабочки, когда невесомые они летают-резвятся в воздухе над полями и лугами далёкой родной России.
    Увлёкся Игорь и не отрываясь пытался разгадать: в конце-то концов зачем плоская небольшая рыбка себя раскрасила так, будто её пригласили на маскарад. На боках у неё, на плавниках и по спинке узкие полоски и кругленькие мазки всех цветов радуги.   Встречаются и такие, что и названия их цвету Игорь не знал, а придумывать не хочется – неудачным словом, чтобы невиданную эту красоту не напугать, не обидеть.
    Дважды метнулись рыбки разрозненными стайками в разных направлениях. В основном направлялись вроде бы улепетывать от близкого берега – откуда никак не могло быть никаких акул. И до начала прилива ещё два часа и сколько-то минут. (Игорь это помнит, но рыбок-бабочек обо всём этом никто не предупредил – зря они паникуют.
    «Из наших это лихач какой-нибудь решил показать класс!» - спокойно было отреагировал дозорный. – «Примчался почти ко мне -  дальше некуда? Наверно уже и повернул назад -   к берегу?»
     Мысленно своим взором он спрашивал и сверхрадужно раскрашенную рыбку. Которая бесспорно перестаралась: в профиль нарисовала свою голову там, где у неё хвост и должен быть (где хвост скорее всего у нее и на самом деле).
     «Зачем на тебе и такой, и этакий цвет?» - второй раз бессловесно Игорь спрашивал до неузнаваемости раскрашенную рыбку. – «Может затем, чтобы никто не догадался, что на самом-то деле ты и есть золотая рыбка-волшебница? Тогда выполни пожалуйста единственное что попрошу для моего счастья? И всего-то прошу: чтобы у меня с одной девушкой (ты знаешь с какой) случилась бы – получилась настоящая любовь (можешь над этим смеяться и над тем, что сейчас скажу) – любовь до гроба!»
     Может Игорь -  кроме самого главного – догадался бы и ещё о чём-то просить Золотую рыбку. Но не успел – ему вдруг стало не до сказочных выдумок-небыли.  Дозорному стало и не до разглядывания во что наряжены и как рыбки себя раскрасили.
    За стеклом маски вблизи от Игоря проплывает много-много чего-то очень живого и нежного розового цвета. Проплывает с такими плавными красивыми движениями – ни у каких океанских, морских и речных рыб такого никогда не получится. Ни у кого и живущих на суши не может быть и в чём-то похожей прелести в той же разогнутой до предела щиколотки ни в отброшенной от ней назад красивейшей в мире ступни.
      Нет сомнений у Игоря: что он видит – человеческое. Даже и знает чьи такие сверхчеловеческие по красоте щиколотка и ступня. Но было в то же время впору своим глазам не верить – неужели у людей в самом обыкновенном может быть столько необыкновенно красивого!?
     Чего уж там: со всей откровенностью по-мужски почему бы Игорю не называть вещи своими именами? Те самые вещи, что проплывали мимо, когда Игорю очень кстати было закричать «Остановись, мгновенье, -  ты прекрасно!» И конечно относилось бы это не только к щиколоткам и ступням девчоночьим. Но и к тому что было от щиколоток до тёмно-синих тесёмок, с уверенностью (ревности у Игоря к ним через край!) охвативших самый верх ног (где на самом-то деле у девушек не ноги, а совсем другое).
 Но вот и еще одно большее чудо из чудес. Из всех прелестей прелесть: что выше тесёмок и до смелых неровностей груди. Такое же и потом: все. что между этими пугливыми неровностями до подбородка и к самым весело сомкнутым алым полоскам губ – непременным дополнением ко всем чудесам.
   По всему этому (на самом-то деле еще и до этого конечно) – Игорь узнал (не догадался в какие-то секунды, а мгновенно – как есть узнал), что рядом с ним Наташа. Почему за секунды и всего-то он увидел и успел разглядеть, что и за часы, за сутки не обнаружил бы и отдаленно похожего ни у одной из девушек в мире.
   Совсем пустяки времени потрачено им на постороннее (на «на телячьи восторги при рассматривании почти голой девушки»). Но после едва-едва не случившейся встречи с нечаянными столкновением, взаимными прикасаниями руками ли ногами  -- это было бы счастьем (никакой не просто случайной встречей).
Все нормальные мужики подобным грешат. Молодой четвертый помощник капитана, увы, не исключение: имел секундное не волшебное видение и – стал сам не свой!
Игорь далеко не сразу вспомнил о своих святая святых обязанностях. О неусыпной бдительности, пока находишься в противоакульем дозоре.
   Он опрокидывался в почти вертикальное положение – его голова была чтоб над поверхностью воды. Дважды пришлось ему из зубов вырывает загубник дыхательной трубки. Как никогда он вдруг стала Игорю мешать.
угие
  Она его поняла: круто повернула, нечаянно обрызгав его лицо, и быстро-быстро поплыла к берегу. Что казалось бы еще тебе, дозорный, от неё надо?
 Так нет: Игорь поплыл за ней – не знает зачем и почему такое делает. Догнал и сколько-то они проплыли рядом так близко, что на взмахе руки их дважды едва не сшлёпнулись ладонями.
  Из-за чего он и отпрянул в сторону. Это во многом и помогло ему наконец вспомнить, что в обязанности дозорного не входит на перегонки плавать с Наташей или с кем бы то ни было.
  Игорь вернулся на условную дальнюю кромку акватории пляжа и, в ожидании подмены, продолжал подкарауливать акул. Где и было у него достаточно времени, вспомнить такого, чтобы и посмеяться над собой: до чего же неловко и смешно у него получилась ещё такая встреча с «девушкой своей мечты».
   Конечно же она смеялась над его «Ты что!?». Когда он вывернул загубник дыхательной трубки изо рта с такой поспешностью, что порядком хлебнул соленой океанской воды. Или – как не смеяться над его неуместным, глупым дальше некуда предупреждением «Вдруг акулы!?»
     На добавив к этим двум словам хотя бы такие два слова -- «могут быть». Не добавил потому Игоря, что воздуху не хватило?
 Не хватило  не воздуха, а совсем другого. Потому, что нарушителем порядка и пляжных правил был не кто-то, а Наташа!
          Вполне подходящим ему в своё оправдание было бы сказать, что она его парализовала. И что случилось это в ту минуту, когда Игорь повернул свою полупритопленную голову и увидел рядом её лицо. Таким и так же близко, как «давным-давно» в Риге увидел его у верхней площадки трапа. Только в этот раз в её лице и глазах весёлого была может в десятеро больше, чем таких же как тогда, недоумения и растерянности. Чего в обратной пропорциональности такого же не могла Наташа не видеть в глазах добросовестного дозорного.
               Одурманивание хлынуло на него, когда над нарядными рыбками вдруг увидел он такое красивое и сразу так много, что едва не захлебнулся – трубка дыхательная спасла. Она же и не дала Игорю в те первые мгновения крикнуть (может и хорошо, что не смог крикнуть): «Наташка, да ты конечно сама все еще знать не знаешь – какая ты прелесть! Наташа, да ты…»
    Крикнул бы конечно так, чтобы это и на всю глубину, и над просторами всех океанов прозвучало.
    А вместо этого, подняв голову над водой, он ей промямлил чужие наверно самые ненужные слова. Из-за панической торопливости или из-за чего-то ещё вырвалось впервые в слух «ты» (про себя на вахте и в своей каюте он давно девушку эту не называл на «Вы»).
    Затмило, одним махом все соблазны и всю красоту нерукотворного аквариума под Игорем сначала щиколотка не по-земному вытянутая ступня одной ноги. Потом точно такое же чудо оказалось и у другой ноги.
   Что это обыкновенное девчоночье чудо из чудес – мог сразу бы догадаться кто угодно.
       Но почему-то Игорь понял, что перед его глазами не чьё-то что-то, а кусочек Наташиного чуда из чудес? Может, одна из рыбок ему шепнула-предупредила?
 Нет, нет и нет!
 Задолго до появления в зоне контроля дозорного к Игорю пробилось от Наташи по воздуху ли сквозь толщу воды как раз что-то никому непонятное – Наташе и Игорю в том числе. Похожее на предчувствия это нечто предупреждало четвертого помощника капитана за минуту (если даже раньше?) о неминуемой в тот день их случайной  встрече.
 Надо полагать, что и всего-то зримым стало это предчувствие – и в виде неподражаемо красивых ног Наташи ее всего и во всём. Игорю посчастливилось в чем-то ещё – когда он ее догнал и сколько-то времени вместе они весело от Наташи отталкивают воду куда-нибудь подальше назад, вниз и вправо-влево.
    Окончательно одурманить его (будем вещи называть по-мужски откровенно – своими именами) ну просто обязано было, и кое-что другое. Что попало в поле зрения Игоря под водой и было с одурманивающим интересом легко рассматриваемое: что от щиколоток было до схваченного в тёмно-синие плавки, и что от них до такого же цвета и не менее неумолимо строгого на её груди. И конечно -- многое другое: что оставалось  не спрятанным под темно-синее (включая то, что оставалось  – до её подбородка до губ и до того  мокрого края локона, что выбился из-под резиновой голубой шапочки над бледно-розовой раковиной левого уха).
Надежда, а вскоре и уверенность увидеть все это – не они ли и  спровоцировали дозорного досрочно прервать наблюдение – оставить «без никого» дальнюю, никак не обозначенную кромку «Дикого пляжа». Сколько-то он плыл ей вдогонку, потом у них было подобие на перегонки. Но вдруг Наташа остановила свои руки, ноги притопила и лицом повернулась к юноше.
В её взгляде и молчании оказалась такое, что назвать красивым и прелестным –всего лишь попытка сказать хотя бы что-то. Почему в нем ничего и не осталось похожего на его  строгость и удивление – когда он пытался только что захлебываясь ей крикнуть: «Ты что!?».
Скорее всего из-за его «Ты» улыбка нарушительницы пляжных порядков и сорвалась в откровенный смех. Такой, что вместе с прохладной водой пригасила пламя его чувств –бурных и совсем не кстати.
Игорь вернулся туда, откуда только что он сломя голову стартовал с намерением (ни ума, ни совести!)  зачем-то обязательно догнать Наташу. Догнал и едва сдержал себя – не схватить чтобы за что попало нарушительницу строгих временных пляжных правил.
Он издали смотрел не отрываясь на то, как Наташа в меру обессиленная до-плыла  до берега. Как ладошками стряхивала струйки и капельки воды с рук, ног и отовсюду – куда сумела дотянуться хотя бы кончики пальцев ее рук.
После этого она чтобы обсохнуть -- под тропическим солнышком это не проблема -- сидела спокойно в отдельной девчоночьей компании (со своей помощницей пекарем и получилось так, что совсем-совсем рядом с дневальной). Вовремя Наташа увидела – по-другому и не могло быть, -  что кто-то с дыхательной трубкой и в маске ныряльщика поплыл в дозор. Значит Игорь скоро оттуда приплывёт.
     Минуты какие-то были они там вместе – когда плыли на перегонки. Были они тогда одни и так близко она была от него (полметра может быть всего то, когда он её догнал и однажды их голые руки – Наташа в этом почти уверена – всё-таки над водой столкнулись в готовности к рукопожатию.
 А если учесть ещё и то, что она сдуру зачем-то поплыла туда, где Игорь был в противоакульем дозоре? Пошутить – напугать его захотелось? Но кто ты такая для него – чтобы шутить и потом приглашать Игоря вместе с ней смеяться?
  Во всём этом столько разного непонятного. И дня вряд ли хватит, чтобы разобраться. Но ведь и десяти минут не пойдет – Игорь приплывёт, выберется на берег и – вполне возможно – сразу подойдет к девушкам. Что тогда? Если даже и ни чем не спросит, не скажет – просто посмотрит на Наташу? Даже только потому, что ни  на кого-то -  сначала только на неё посмотрит? И потом станет больше и больше смотреть, чем до этого позволял себе на нее смотреть?
   Вдруг – в это раз, не у трапа давно когда-то, а сегодня здесь, на пляже - только  она (как было при их самой первой встречи) будут видеть его глаза – только их и больше никого-ничего?
     Вчера обо всём этом Наташа могла бы сказать «Ну и что?». Сегодня такого не скажет. Вины вроде бы нет особой, бесстыдного ничего не сделала -  и всё-таки… Сегодня, вот в этот час, по крайней мере, она близка была к тому состоянию, котором вроде бы лучше и не скажешь, чем словах песни: «Его я видеть не должна!»
Но как не видеть, если её далеко не самый хулиганистый характер (буквально за последние месяцы он у неё вдруг изменился в чём-то до неузнаваемости и самой себе девушка не может сказать: изменился он в лучшую или в худшую сторону) – заставляет обеими руками голосует за встречи с Игорем? 
И вот прямо сейчас – ну хотя бы самую всего-то коротенькую  встречу?
Но ведь может повторится ли в ней то же самое потом: желание совсем близко от себя ещё и еще раз увидеть его?     Конечно же случайными только и могут быть их встречи.
А что сплавала к нему в дозор, было  задумано всего лишь как обыкновенная шутка. Подобная тем, каких  в школе было и когда на повара училась - считать не пересчитать.
Как и о тех, Наташа все бы рассказала маме и о сегодняшнем ее заплыве куда не надо. Мама обязательно бы дочери постаралась помочь.
У Наташи столько путаницы в голове и в том, что головой не контролируется (а такого с приходом на «Докучаевск»  у нее всё больше и больше!)  Обо всём этом если рассказать маме –  обязательно бы та в самом начале разговора или в конце сказала ещё раз: «Ты у меня большая, доченька, - скоро и совсем взрослая. Решай, как быть и что делать. Слушай своё сердце – плохого оно тебе не посоветует!»
Да и как рассказать Маме, когда она в прямом смысле слова «за семью морями»? Да и поймет ли Мама такое, о чем   вряд ли «по-человечески» (чтобы  всем известными словами) вряд ли расскажешь? Рассказать, что убедилась, мол, её дочь еще раз в Маминой правоте: казалось бы ненужного в ней с каждым днём всё больше. Убежденность в том, что она Игорю должна помогать – буквально во всём, за что ни возьмись.
Что Наташе его жалко. Беспомощным он может оказаться вдруг в таких мелочах, что дальше некуда. Не тому ли подтверждение – как он растерялся, когда «в плавании наперегонки» только что ее догнал?
С «Дикого пляжа» - все это видят – ему хочется уйти вместе с Наташей (без неё – все и это видят – ему пляж не пляж и остров Куба никакой не остров и не Куба со всеми её красотами и соблазнами!) И только потому, что она его не пожалела, ему не помогла (неважно, что знать не знает, как могла бы то и другое сделать) Игорю!
Такое примерно рождалось непокорным в сознании Наташа. Когда она только что не бежала на «Докучаевск»: вдруг очертя голову он решится её догонять?
Мы говорим «Судьба» (то же самое кое-кто называет «неизбежно роковым») и не задумываемся (чаще всего потому, что времени и на более важное не хватает, -  словом, когда нам «не до этого»). Может поэтому и нет унифицированного представления Судьбе (перед глазами чтобы стояло, если и мгновенно промелькнет перед внутренним взором – какая разница?), как о той же смерти.
А на самом-то деле – не из-за чрезмерной уверенности что Судьба нанесет нам визит ни в чем не похожий на явления Смерти перед смертными? Если и она окажется в белых одеждах, но визит навернка будет средь бела дня – никак не ночью. И с лицом, какое не приходится (скорее всего – ни в коем случае не надо!) прятать.
Именно такой Судьба и промелькнула перед внутренним взором Игоря и Наташи. Скорее всего одновременно и промелькнула. 
(Да простят  автору неуместное упоминание о Смерти. Очень уж неистребимы у него воспоминания о кладбище в Генуи – знаменитом Кампо-Санто. Почему о и всегда готов навязчиво делится своими впечатлениями об  одном из  надмогильных памятников.
 Ничуть не злая Смерть в последнем (скорее всего Штраусовском) вальсе осторожно придерживает и кружит молодую красивую женщину.  Очередную, надо полагать, ее избранницу. Вальс конечно же в последнюю минуту его звучания, после которой прекратится и жизнь стройной красавицы на грешной планете Земля.)
Не так ли нежно и осторожно вальсирует с нами Судьба?
А мы готовы огульно обвинять Судьбу в коварстве из-за внезапности её сюрпризов (если даже это и проявление доброты – в случаях удачи)! Но так ли это на самом деле?
Оставим Наташу с её мыслями и переживаниями. Зная, что не сразу, но таки светлых и радостных будет много дней в первом же у нее «загранплавании» на теплоходе «Докучаевск». Но в тот день (заодно с автором то же самое наверно готовы сказать многие из тех, у кого хватит терпения прочитать сказанное ниже) –  проявила Судьба свое злодейство и коварно  безжалостно!
На самом-то деле внезапной ли была беда, что обрушилась на юную повара -- не в открытую средь бела дня, а ночью? На девушку - готовую вот-вот быть самой  счастливой на Кубе, в  близких и дальних окрестностях от этого легендарного острова. (Приходится, правда, ограничить окрестности просторами Атлантическим океаном – первого и единственного, за пределами которого Наташе пока что предстояло побывать.)
А теперь такое: имел права ли Игорь думать: что, мол, очередной всплеск его счастья начался внезапно? Не может быть, чтобы  ему  об этом не говорило что-то и кто-то? Заранее неужели ничто его не предупреждало хотя бы о встрече с той же «Золотой Рыбкой?
Единственное оправдание неучастию Игоря в обсуждении коварства ли не коварства судьбы: вслед за «прелесть что такое» Наташиными щиколотками нахлынуло на него чрезмерно много. Столько, что едва ли и художник Айвазовский смог бы понять и потом нарисовать.
Сплошь один за другим девятый вал и девятый вал. И каждый из сверхчеловеческого в мыслях и сердце. А потом -- во всём во всем из чего он Богом сделан и что не зная для кого хранил.
Наверно и Судьба вносит свою лепту в то, что в каждом из нас радостного и грустного, везенья и неудач, горя и счастья досталось в почти равных сочетаниях. В соответствии с чем и придуман рисунок флотской тельняшки – чередование светлых (как правило – белых) полос и по ширине с  такими же темными – синими, как море (случается и с голубым, нередко и с откровенно чёрными).
Так что, милая моя Наташенька, когда радости через край сначала и потом вдруг беда с горючими слезами – закономерно. Слишком было много у тебя радости – скорее всего ни на сколько больше досталось тебе и горя.
Среди твоей девчоночий экипировки, Наташа, нет ни одной флотской тель-няшки. Зато их не одна у Игоря -- сине-белых полосатых. Но, поверь, это ему ничуть не помогло, когда он узнал о твоей беде. Горя у него с первой минуты было, как минимум, вдвое больше, чем у тебя. Не знал он (сколько бы не жалела ты , Наташа, как раз в этом помочь бы ему не смогла!) -- что можно сделать. При  уверенности, что он сам что-нибудь сделает. Что обязан он сделать это и готов умереть, если всех его сил не хватит по-настоящему помочь девушке – когда и потоки горючих слез не могут ее утешить.
Когда Наташа полубегом спешила с «Дикого пляжа» на теплоход – она уверена была, что у неё на камбузе всё в наилучшем виде готово на обед, а самое вкусное, интересное полуготово к ужину. Таким оно и было вроде бы.
Но оказалось, что не смогла она заметить, глазом недостаточно опытного профессионала по достоинству не оценила казалось совсем пустяковое. Понятное дело – она, «лицо, заинтересованное», была чрезмепно ослеплена радостью.
 Но даже и беспристрастно кто потом все рассматривали и строго оценивали -- далеко не сразу нашли первопричину случившегося.
   Наташа весёлая и радостная имела полное право чувствовать себя беспечно счастливой и до ужина, и в ужин, и после него. Почему в те часы в хорошо ей знакомой песенке нашла слова  «Боюсь ему понравиться» -- могла бы считать самыми  неподходящими. Не нужными (когда она-то вся радости светится).
 Наташе теперь бояться понравиться Игорю? Самое что ни на есть ни к чему. После его «Ты что!» и смешного (от сказанного только ей одной адресованного и от его  тревоге только о Наташиной безопасности). А когда он еще и добавил:«Вдруг акулы!» -- какие могут быть у девушки сомнения?
  Наташа оказывается не просто  Игорю нравится. Теперь нет никакой тайны, что на много больше, чем нравится. Почему юная повар и не пытается этого ни от кого скрывать. Ни от пекаря, ни от дневальной прежде всего – с ними она почти весь день работает рядом.
  Пекарь сразу поняла подлинный смысл чувств Наташи, когда она в полголоса пела (те слова, что из песни не выбросишь!): «Я от него бежать хочу – боюсь ему понравиться!»
Смысл Наташиных чувств – противоположный печатному смыслу ею только что произнесенных слов (произнесенных и всего-то заодно с другими -   самыми подходящими и нужными Наташе, чтобы «излить душу»).
  С уверенностью, что Игорю нравится, она и плыла к нему через всю бухточку -  на линию противоакульего дозора. Когда вернулась оттуда, уверенности столько стало, что без задушевной песни (ведь все они о любви и счастье: одни – когда много того и другого, а другие – когда не было или от того и другого не осталось ничего) – теперь было Наташе не обойтись.
Первой под руку подвернулась песня о городских огнях на улицах Саратова. Наташа и поёт всё подряд, что есть в этом сердечном душеизлиянии. А дневальная в очередной раз проявила свою неподкупную прямоту и бестолковость.
- Ты что, Наташка, белены объелась? – у новенькой дневальной что в голове, то сразу и на языке.
- Ни разу не пробовала и не собираюсь пробовать.
  - Но Игорю боишься понравиться? – после чего даже и поварёшку уронила на палубу. – От кого другого надо бежать ?
    -  А ты не догадываешься? – почему бы Наташе вместе с пекарем не посмеяться над очередным непониманием дневальной что такое самое настоящее в «хорошей любви» (а дневальная-то на полтора года старше Наташи).
    - Сразу догадалась – четвертому помощнику капитана… Да Игорь первоклассный парень, а ты заладила «Я от него бежать… !» Мне бы такого!            
    Наверно дневальная не встречалась ещё с таким, как Игорь. Ей попадались какие-то совсем другие. Почему от неё чаще других услышишь в сольном исполнении и только для себя грустную зависть и беспощадную самокритику в ею спетых словах: «Сама, сама – Ох! Сама я виновата, что нет любви хорошей у меня!»
  Только себе самой и никому на теплоходе и нигде признание о её ошибке. Такой, где многое само по себе, до и после, наверно было без «любви хорошей».   По торопливости (у дневальной такого всегда через край) незаслуженно присвоила  Игорю не нужное -- «высший класс». Ошиблась в ком-то настолько основательно, что многое из «нехорошей любви» запомнилось в ее сердце (из головы, скорее всего, успело выветриться –  забылось). 

                13
   Игорь в спринтерском темпе «выдал стометровку» через бухточку, подплыл к берегу и остановился, где воды было по пояс. Сдернул с лица маску и вместе с загубником дыхательной трубки перепоручил пальцам рук – они знают и сами сумеют всё, что надо, как следует вымоют. Глаза его и всё в нём занято более важным – ищут Наташу.
   Девушки на ими почти с первого дня облюбованном месте. Но там их  две и -  нет Наташи. Её не видит Игорь и ни в каком-нибудь  другом месте на «Диком пляже». Наконец его мечущиеся глаза нашли: девушка только что ни бегом спешила к пирсу – туда, где ошвартован «Докучаевск».
   Если бы он смотрел на трап судна, когда в промежутке между бортом теплохода и вагонами на какие-то секунды крановый грейфер не загораживал пространства, успел бы «запеленговать» Наташу. Мог бы ее увидеть и ещё в какие-то мгновенья – когда она шагнула с верхней площадки трапа на палубу.
 Но и без того он был бы рад. Потому что знал: Наташа все эти мгновения чувствовала (не могла не чувствовать) взгляд Игоря ей то в спину, то в мокрые волосы на затылке.
    Она торопливо уходила с пляжа и быстро-быстро перебирала ногами по ступенькам трапа. Все основания были у того же вахтенного матроса полагать: она устала и на верхней палубе остановилась на минутку передохнуть – только из-за этого.
     На самом-то деле в эту минуту ей не хотелось и шага шагнуть ни в какую сторону. Она видела – трижды переждав ей мешавший грейфер портального крана – Игоря, вдруг забывшего почему у него в одной руке резиновая маска с большим овальным стеклом, а в другой – зачем-то он держит желтую трубочку с крюкообразной насадкой-загубником.
    Даже издали видно было, какой смешной он и милый в его растерянности из-за неё (ни из-за кого другого и чего-нибудь ещё  – девушка уверена – не  могло быть у него такой жалкой растерянности). Когда уклонилась от внимания вахтенного матроса и посмотрела себе под ноги – не наступить чтобы на что нечаянно, матросу показалась: не где-то и что-то, а на нём она увидела для себя много смешного.
     Засуетился неопытный моряк. Он все-таки знал: не из-за ничего девушки не смеются. Оглядел себя с ног по плечи и такого, над чем смеяться, не обнаружил. Ему было ещё  непонятным одно: что за причина – если вернувшаяся после купания-загорания на пляже повариха ну прямо-таки расцветает от радости.
    Бдительным был матрос – как и положено, когда ты на вахте. Чтобы всё видеть и мгновенно безошибочно все оценивать.
Но как быть и самому бдительному, когда поварихе нет до него никакого дела? Когда в глубокой тайне отрыта её девичья душа другому -  кому-то из всех в целом мире одном-единственному!?   
    Сбежала Наташа куда подальше от бухточки, где и без нее всем было весело и интересно, чтобы никто ей (четвёртый помощник капитана – прежде всего) не мешали бы успокоиться. Чтобы, отложив трудное на «завтра пойму и разберусь», в немногом хотя бы сейчас же и  разобраться -- не потом. Понять если и немногое из большого (неизмеримо огромного!)  – лишь бы как можно скорее.
    Вдруг в эти самые мгновения, секунды её стало ясно и понятно самое главное. Такое, что не планировала, не ожидала – всего лишь знала, что может быть -- случилось.
Встретился не просто интересный хороший человек. Он от неё без ума – по-тому что и она (зачем себя обманывать?) до неузнаваемости поглупела после первой с ним встречи. Не глупость разве и еще одна --  поплыла через всю бухточку туда, где он подкарауливал акул? По-умному разве и потом поступила: вдруг заторопилась на теплоход от девушек (но как быть, если они обе видели к кому она плавала)? Да видели -- разве только они?
    Когда случилось такое радостное, то почему не добавить к нему и другое – что обрадует и весь экипаж «Докучаевска»?

                14

    В Училище когда-то Наташу хвалили за отлично приготовленный борщ по-французски. Когда она взялась его готовить – можно было бы для зачета выбрать и проще что-нибудь – ей вначале всего-то понравилось название такого, что ни сама она и, как выяснилось потом, никто из её однокурсниц «не едал и не видал».
После того, что у неё получилось (велика беда – что это всего-то начало!) при встрече с дозорным на «Диком пляже», самое подходящее было бы удивить и обрадовать экипаж «Докучаевска». Таким, что в России готовят не в каждом ресторане – борщом по-французски.
Такое будет завтра на ужин. А сегодня -- повнимательнее пересмотреть и выбрать из продуктов необходимое для завтрашней работы.
. Сначала надо конечно переодеться Наташе из пляжного в обычное. Для неё самой и для камбузной суеты самым удобным в тропиках оказался коротенький белый халатик.
     Пляжное у нее не отжатое – местами даже мокрое. Значит в росинках, полукапельках затаилось то, что малютки эти крохотулечки видели на линии противоакульного дозора – такое, что Наташе забывать не хочется. Почему не отжатыми тесёмочки и пришитые к ним синие матерчатые экранчики не отжатыми были оставлены в раковине умывальника до вечера. (Из-за того, что хранится в них ими увиденное, услышанное, когда в микробухточку проливалось необъяснимое из переполненных радостью девушки и юноши). 
     Наверно у этой бухточки есть официальное название. Оно вписано в ло-цию, можно его прочесть наверно и на какой-нибудь из морских карт. Наташа не знала официального названия и придумала свое – Бухта счастья.

                11
     Месяца три прошло, после того, как легендарная Куба моряков и их «Докучаевск» проводила в плавание с грузом сахара-сырца на Японию. Многое забылось, кое-что и на веки вечные зарубцевалось из того, что и несчастьем назвать можно или горьким горем.
Но всё равно: где был «дикий пляж» частичка залива для Наташи останется Бухтой счастья. Почему? Рассказала она об этом Игорю – никто другой Наташу бы не понял.
Потому что и он, как никогда (в чем в который раз признался) там был тоже счастлив.
Что было потом, всего-то через день, после их плавания вблизи линии противоакульего дозора? Забыть бы Наташе все-все так, чтобы никогда  не вспоминалось!
Впрочем  - ни так уж  всё подряд забыть. Потому, что как раз воспоминания о её «хулиганстве» в Бухте счастья в чем-то Игорю и Наташе и помогли.
Больше всего конечно же Наташе помогло то, что она -  молодец!
Молодцом (разве моги быть у неё какие-то сомнения?) был и вот этот, - девушка ударила Игоря кулаком по плечу, - добрый молодец!
После таких признаний, грех было бы девушке не проявить инициативу -  не подставить губки алые (перед этим конечно глянула во все стороны – бережёного Бог бережёт – нет ли на шлюпочной палубе кого, кроме них). Но и двойным смертным грехом считалось бы не  в пользу Игоря – упусти он редкую, как встреча с золотой рыбкой в море, возможность. Сладкую для него и радостную для Наташи.
 При этом не будет Богом прощен из них тот, кто меньше и не ото всей души смеялся над ненасытными губами и руками другого. Не прощёнными оба остались бы -  если вместе не смеялись бы над теми, кто где-то живёт, не умея радоваться, как в эти минуты радовались Игорь и Наташа.
Притаившись в очередной раз на безлюдной палубе в тени под пузатым днищем спасательной шлюпки они были едины в представлении что такое рай небесный. Там обязательно должна быть шлюпочная палуба и шлюпка такая, чтобы за ней можно было прятаться вдвоем.
 Сто раз Игорь был готов сказать Наташе казалось бы самое подходящее в таких случаях: «Не было бы у нас такого счастья – если бы несчастье не помог-ло!» Подходящим полностью  могло быть для кого угодно, если бы Игорь вслух  такое сказал – он в этом не сомневался. Но только не для Наташи.
  Полэкипажа, как минимум, видели её в день, что был (Бог милостив – такого во второй раз не повторится!) не всего лишь самым горьким и несчастным для Наташи днём. А таким, когда у человека беда  вровень с его смертью.
     Такая беда, неизмеримо огромная: будто в одно место собрал кто-то со всего света все несчастья. Собрал и обрушил на голову, на плечи девушки. А потом - ещё и на то немногое, что в ней пыталось жить после такой  вот «египетской казни».

                15

     Между прочим – не забыть чтобы рассказа еще и такое о Кубе.
Почти все, что видели другие члены экипажа на острове Куба, не оставил без внимания Константин Георгиевич. При этом не осталось без его внимания, и кое-что мало интересное для других. Например, как полдня кружила вблизи от левого борта судна акула-молот – перед небывало удачной для рыбаков-любителей ночной рыбалкой. 
    Не меньше, чем у Игоря, было у него удивления, когда замполит рассматривал бал-маскарад из плававших под ним рыбок. Так же чувствовал он себя плавающим как бы в огромном «комнатном» аквариуме. При этом он увидел такое, о чём рассказал другим и все (только после его рассказа) стали на дне бухточки высматривать морских звезд.
    Самых обыкновенных пятиконечных звёзд невыразительно красного цвета и, даже не на ощупь, шершавых. По одной, как минимум, у многих высушивалось они потом «на память о Кубе». Сушили их и в каютах, и на палубах в тенёчке, и в помещениях своего заведывания.
   Но до этого никто не видел почему-то и не мог себе представить, что морские звёзды не существа, пассивно ожидающие что-либо съедобное. Морские звезды оказывается – вполне живые существа на  пяти лапах ползающие.  Медленно перемещаются они -- каждая сама по себе.  Как бы ощупывают всё, что на дне. Боятся поскользнуться что ли, нечаянно ли наткнуться на что-нибудь острое – не отсюда может и такая у них осторожность? В то же время и уверенность у каждой звезды --  нужное ей обязательно найдёт.

                16

   Не реже, чем первый помощник капитана, многие члены экипажа смотрели на единственный на пирсе портальный кран. Проявлялось несомненное мастерство – «высокий класс» --  крановщиков. Но как бы они свое мастерство ни проявляй – во всем помогал им кем-то умным  удачно сконструированный портальный кран!?
 Давно когда-то сконструировал (но конечно же после того, как Колумб от-крыл Америку). После чего и  новеньким в Никаро появился такой кран.     Потом такой длительной и такой напряжённой в одиночестве и без отдыха была его работа, что скоро первозданного в нем ничего и не останется. Почему почти ежедневно авария за аварией: последние глыбы антрацита из кранового бункера высыпались, глядишь, и на час, два или на полдня выгрузка угля приостановилась.
   Причина, из-за чего остановилась выгрузка -  и уважительная, и, чаще всего, «пустяковина». Перетерло болт, например, и две его половины упали на причал. Вместо него надо вставить такой же. Но он оказывается настолько уникальный – подобного не найдешь, надо его изготавливать.  .
    О случившимся сообщают на завод – вызывают специалиста-ремонтника. Тот приезжает, убеждается на месте: что ему по телефону рассказал крановщик – соответствует действительности. Увозит половинки болта и сам (в лучшем случае), а не более квалифицированный работник завода, делает чертеж. По всем инстанциям пропускается этот чертеж с обстоятельно объяснительной бумагой сначала, а потом ещё и с заявкой, составленной строго по форме.
    Многие часы уходят на бумажную волокиту. На изготовление нужных бумаг (ни одной среди них нет ненужной и сделанной неграмотно), на их визирование и ожидание нужных виз начальства -  на всё это уходят многие часы.
Не сразу, и токарь начнет изготавливать болт: нужной заготовки нет у него – идти надо к кладовщику и получать (а перед этим – добиться указаний чьих-то кладовщику) более или менее подходящее для вытачивания болта.         
    Все делается строго по правилам – соответствует установленному порядку.   
    «Саботаж ведь наглый!» -  при каждой пустячной поломке крана (офици-ально фиксируется в вахтенном журнале «остановка выгрузки из-за аварии портального крана») хочется Константину Георгиевичу крикнут так, чтобы его услышал сам Фидель Кастро.
   Старший механик «Докучаевска» не первый раз в портах Кубы. Он сразу после швартовки судна вызвал ремонтного механика и распорядился: что ни запланировано, любые там ремонтные работы прекращай, если у портовиков что сломалось – немедленно им помочь надо. Тот же единственный кран у них: видишь, мол, кокой хлам – сто лет ему и на ладан дышит?
   По мнению старшего механика, вряд ли саботаж там какой-то. Подобной чиновничьей, мол, путаницы и неразберихи полно и у нас дома -- при «развитом социализме». А на Кубе от капитализма к социализму к тому времени успели сделать самые только-только  первые шаги.
-  Надо Фиделю помогать, кто как может, - с улыбкой воодушевляет стармех себя и помполита.  Сломался стальной болт? Бывает и люди -  даже кто из более прочного, чем сталь, материала – ломаются.
     Очередная авария: поломалась короткая ось промежуточного устройства, через которое пропущен стальной трос -  портальный кран вовремя остановлен. Большая беда предотвращена: трос не порван и все промежуточного устройства целы-невредимы – придётся только изготовить ось и тотчас же ею заменить поломанную.
     Вахтенный матрос обменялся жестами с крановщиком-кубинцем и сразу от матроса телефонный звонок в «машину» - к механикам. Через пару минут сбегают по трапу на причал ремонтный механик с токарем и кем-нибудь из мотористов. Их там встречает крановщик и – как говорится – всё пошло-поехало по наезженному пути.
    Больше, чем ожидали, пришлось возиться с тросом. Почему и простой портального крана (естественно – и выгрузки) оказался немного больше, чем полчаса.
- Но пассаран! – ремонтный механик и моторист веселым дуэтом провожают кубинца на его рабочее место – к рычагам управления краном.
Крановщик остановился на полпути, и оставшимся внизу, на причале громко ответил теми же словами революционного приветствия (в смысле - «Они не пройдут!»).

                17

    С добросовестностью штурмана-судоводителя на другой день Игорь прикинул-рассчитал возможные минуты, когда появятся девушки на «Диком пляже». И – не ошибся. Но пришли только две – без Наташи.
    Более того: она вроде бы  сможет и на сколько-то придёт, чтобы поплавать-понырять. Но скорее всего -  на пляже и не появится.
 -  У Наташки столько дел сегодня! – с восторгом и сочувствием рассказывала пекарь. – Готовит на ужин борщ по-французски. Я пробовала – пальчики оближешь!
   Остается полчаса – и начнётся прилив.
Задача мужчин – развивать обитающий на планете Земля вид самозванцев – хомо сапиенс. Для чего в мужиков и все так встроено, чтобы могли рисковать (без риска – нового ничего не достигнешь!).
Почему и мужики  последними выходят из воды. Нередко  и всего-то за минуту до начала атаки океанских хищников на обитателей прибрежных отмелей.
    Женская половина той же самой особи (вида), как известно совсем  не из экспериментальных (как мужская половина), а сплошь из элитарных материалов. Из самого лучшего, что на сегодня достигнуто в развитии вида.
Что в тысячелетиях выработано, проверено и перепроверено. После чего и признано из лучшего наилучшим.  Таким - чем каждая женщина должна дорожить и свято хранить – без малейшего ущерба лучшее чтобы передавалось потомкам.     Почему и случается -  женщина до трусости осторожна.
    «Обслуга» (обе девушки) раньше отчаянно смелых мужчин уйдут с пляжа. Они стоят и на солнышке обсыхают, не понимая самого понятного для каждого юноши и мужчины, что действительно «Есть упоение в бою и бездны страшной на краю!»
   Но Игорь ушёл на судно раньше девушек и там только что не бегом по верхней палубе ноги его доставили к распахнутой камбузной двери. За дверью – что и ожидал он –кроме Наташи нет никого.
    Утром была у них встреча при третьих-лишних – с ним, заодно и со всеми «лишними» Наташа поздоровалась. Почему и не знал судоводитель какими словами начинать с девушкой разговор, если первые слова ежедневного приветствия успел сказать утром.
    Одной ногой уперся он в комингс (высокий порог), обе руки поднял над головой – они сами нашли над дверью за что им понадежнее вцепиться.
    Ни в глазах и нигде ни в лице, ни в том, как она шагнула сначала к плите и сразу же оттуда сделала два шага ему навстречу – у Наташи не было удивления. Ему сразу стало понятно: его Наташа ждала (в чём не допускалось ни малейшего сомнения) – знала, что он придёт к ней обязательно. Поняв это, не озадачило Игоря: почему она, подойдя  к нему, сказала «Здравствуй!»
    В сказанном  ею утром этом слове она передала лишь часть предназначавшегося Игорю  приветствия. Не могла же Наташа совсем ничего не адресовать  при «третьих лишних». А во втором, своем послеполуденном «Здравствуй!» было все, что могло быть адресовано только ему одному. Игорю.
 -  Здравствуйте! – само по себе вырвалось у него в ответ (почему-то слово получилось – о чем Игорь сразу пожалел – почти во всём такое же, что было утром при «третьих лишних»).
    Она шла к нему и несла осторожно в ложке что-то золотистое. Вдруг остановилась и руку с ложкой отвела от него подальше.
  - Если ты снова со мной на «Вы», -- каждое слово рождено с её улыбкой и смехом. - Не дам и попробовать!
  - Буду с тобой дружить? – смеётся Игорь, протягивая к ней ладонь.-- Петь и кружить?
Сначала ему досталось-таки попробовать превкусного (второпях он и не понял, что это было) – не разжевывая ничего всё сразу и проглотил.
- Петь и кружить! – согласилась Наташа и на его ладонь положила свои пальцы вместе с пустой ложкой. Одновременно с Игорем забывала, что левая рука у неё свободна – ни ложки там в пальцах и вообще в ее левой руке ничего нет.
И двух слов после этого не успели они сказать – конечно тоже самых нужных им и хороших (всё равно какими бы ни были -  для других они точно такими же хорошими бы не стали). Их разговор был прерван.
  У Игоря за спиной: сначала -  с нарастанием шлёпанье резиновыми «хошеминками», а потом и торопливый голос пекарихи:
 - Посторонитесь немного, пожалуйста, – я пройду.
 Игорь посторонился и сколько-то постоял перед распахнутой дверью –  оказавшись на камбузе «третьим лишним». Потому что Наташе со всем, что в ней только для него становились (из-за этой – «будь она…» пекарихи  -- с  каждой минутой  всё дальше от него.
-  Ты всё успела разлить и даже по супникам? – пекарь заглянула в большие и обе пустые кастрюли.
  - В них остынет быстрее, - объясняла Наташа. -  Французы кушают борщ, как мы окрошку, -- обязательно борщ им подавай на стол холодным…В морозильнике посмотри – льда нигде не осталось?.. Два супника в холодильник не влезли – поставь оба в морозильник.
 -  Нет ни льдиночки. Но лужица внизу и стенки сырые – сейчас все вытру. Приготовлю для несчастненьких двух супничков место в морозильнике.
 Уходил от камбуза Игорь и с собой уносил счастья столько и такого – ничего похожего не было с ним никогда. Уносил с уверенностью, что и Наташе он оставил счастья такого же не меньше, чем было с ним и в нём.
 
                18

    В хронологической последовательности и даже многое с точностью до часа Константину Георгиевичу запомнилось чему был свидетелем и в чём пришлось ему участвовать в предпоследние двое суток стоянки «Докучаевска» в порту Никаро.
    Как было не запомнить ужин, если он вдруг стал празднично веселым и шумным. И начался праздник стихийно – почти сразу, как на столах появились обыкновенные супники. Но -  все они с необыкновенно вкусным, душистым и красивым борщом по-французски.
-  Ивановна, передай Наташке, - и всего-то второй механик только попробовал две ложки борщ и сразу на всю кают-копанию такие у него восторги, - это вкуснятина такая, что я трижды буду наливать в свою тарелку до краев и мало что оставлю для других. А виноватой, скажу, признали, потом чтоб Наташку там вашу кудесницу!
  Разносить начала Ивановна биточки со сложным гарниром, когда судовых масштабов гурман во всеуслышание заявил о своеобразном «Иду на вы!»:   
  - Наташку прелестную кормилицу нашу предупреди: оделась чтобы в джинсы и во что понадежнее: сейчас идём благодарить за новый кулинарный шедевр -  подбрасывать ее до потолка или -- сразу до облаков!
    Сразу показывает на троих, кто пойдёт «качать» -  подбрасывать старательную повариху до потолка и до облаков. С ним первым согласился (обеими руками голосовал «за») электромеханик (за тем же столом его место, где и механик-гурман) – телосложением и с ручищами такими, что и двух девушек одновременно подбросят выше облаков.
- Не сомневаюсь – пойдёт с нами и четвертый, -  заявил механик во всеуслышание с уверенностью, что не только оратору -  в кают-компании всем известно то, что Игорь считал своей сердечной тайной, глубоко и надёжно спрятанной от всех.

                19

Было далеко за полночь, когда не только первого помощника разбудили споры-разговоры с такими выкриками – не исключено, что перед в неприязненном тоне «разговорах» ними было и «выяснение отношений с рукоприкладством».
Говор прервался безжалостными сначала ударами то кулаками, то каблуками обуви о что-то неподатливое. А а затем -- и скрежетом, треском как бы наконец сломанного чего-то.
 Но вот и финальный грохот от чего-то тяжелого со злостью брошенного. Скорее всего -- на палубу где-то в ближайшем из нижних коридоров.
   «Аварийную тревогу проспал что ли --  не услышал!» -  вскочил Константин Георгиевич, включил свет и начал хватать во что поскорее бы одеться. Но вскоре прекратил «паниковать» -   за дверью то совсем тихо, то нормально кто-то с кем-то разговаривает. – «Ремонт среди ночи  затеял кто-то сдуру!?»
   Никакого ремонта не было. Наоборот – кое что капитально было сломано той тревожной ночью.
Вручную оказывается и без всякого инструмента были выломаны две двери в помещения, чему на флотском языке название гальюны. Выражая крайнее нетерпение «страдавшие животом» -  голыми кулаками и тяжелой рабочей обувью на их крепких ногах смогли, похоже бы сокрушить не только препятствие из дверей. И какую-то наверно часть Китайской стены могли бы сходу разрушить до основания. Окажись эта стена там, где и в ту ночь навешены были обыкновенные деревянные двери – за которыми всему экипажу хорошо знакомые общедоступные помещения индивидуального пользования.
   Но в этих помещениях такое! Места не найдешь – куда поставить хотя бы и одну ногу. И «тяжелый воздух» оттуда выползал и распространился не только по нижним коридорам жилой надстройки теплохода.
    «Пищевое отравление!» - безошибочно определил судовой врач.
     Почти сразу же выяснилось, что отравились восемь человек из двадцати трех -  кто ужинал в столовой. Пострадали от того же самого, что подавалось в ужин в кают-компании и в столовой. Всем, кто ужинал за другими столами –кушанье -- всем пошло на пользу.
   -  Вон отсюда! – орал старший помощник капитана (вместо «такая-разэтакая» из его глотки вырывалась грязная похабщина в адрес той, кого до этого сладкоголосо называл Наташенька или Наташечка-цветик). – Экипаж отравила (и снова непечатные слова такие, что грязнее не придумаешь). 
-  Оставьте камбуз! – вырвалось у судового врача в грубой форме замечание своему начальнику (старпому). – Идёмте ко мне – дам валерьянки…
 Второй рейс был на «Докучаевске» он старпомом и всё никак не получалось у него «вписаться в трудовой коллектив». На новом для него месте – понять не мог – не ценили почему-то ни его запанибратскую демократичность, ни «строжайшую требовательность» к подчиненным. 
   С утра состоялось в каюте капитана заседание «тройки»: сам капитан, его старший и первый помощники – случилось ЧП и надо срочно принимать адекватные меры. Пригласили врача и от него узнали, что восемь человек пока не трудоспособны. Что в их желудки попало что-то вместе с борщом, что был на ужин, или с биточками. Может оказалось несъедобное в той зелени, что много было к биточкам в сложном гарнире. Зелень – давняя, не свежая. Когда её мыли-перемывали на камбузе – что-то не заметили.
    Да что бы там ни было. Налицо пищевое отравление --   виновата повар.
  -  Неряха, грязнуля… -  старпом более «существенных» слов добавить не решился. – Сплошная антисанитария. Гнать надо повариху к… - заставил себя проглотить «самые подходящие слова» (здесь его слов не поймут и не оценят – капитан черезчур интеллигентный и все его помощники такие же -- сплошь «не настоящие моряки»).
  - Больше порядка и чище, чем у Наташи, у нас на камбузе не было, - готов был спорить судовой врач.
  - В чем дело тогда?
  - Супники, тарелки и кастрюли с вечера все вымыты – признается в своей беспомощности врач. – Если и осталось бы что от вчерашнего ужина – лаборатории нет, где бы могли проверить.
 Врач ушел и --  опустевшее после него кресло заняла Ивановна.
Знала она для чего пригласил  капитан. Только не знала, неожиданным было для неё -  что капитан и его первый помощник сколько хорошего помнят о ней. Попробуй не согласиться с ними, когда они говорят о ней что ни слово-похвалу и в них, что ни слово – снова самая что ни на есть правда.
  У неё почти двадцатилетний опыт непрерывной работы на судах дальнего плавания – и всё поваром. Не найдешь в экипаже никого, неуважительное слово кто о ней сказал бы где-то.
 Снова к камбузной плите при плавании в тропиках?.. Так вед  и беготня вверх-вниз по трапу с теми же вторыми блюдами (чтоб не остывшим было для каждого): кают-компания – камбуз –кают-компания! В её-то возрасте?..
   Вернёшься на камбуз -  ко всему привычному. В пенсию будет заметная прибавка – зарплата у повара выше, чем у буфетчицы. Соответственно больше и валюты она станет получать вместо командировочных в загранпортах.
   Самого важного Ивановна так и не решилась капитану сказать, а намеривалась: как войдёт в кают-компанию – с этого сразу бы и надо было начать. Наташа, мол, успела экипаж избаловать своими по-ресторанному приготовленными и нарядно оформленными вторыми блюдами. Тот же вчерашний по-французски борщ если взять – сколько похвального ей кричали, пока Наташа не захлопнула за собой камбузную дверь. Негде спрятаться ей было от поздравлений, комплиментов и восторгов.
   - Может повара и пекариху поменять местами на какое-то время? – было последней отговоркой Ивановны. – И без этого Наташа переживает, правда? Сама себя казнит --  и без чьих-то наказаний! 
  -  Ни в коем случае! – от злобы даже и взвизгнул старпом. – За сто шагов эта неряха-повар будет у меня обходить камбуз!
   Двое из «тройки» имели иные соображения. Но и они были согласны, что Наташе теперь не место у камбузной плиты – только так и по-иному нельзя.
Восемь членов экипажа неприязненно, с обидой, а кто-то из них и со злобой долго будут относиться к девушке- «отравительнице».
   Буфетчицей вместо Ивановны -  у Наташи в основном контакты почти весь день будут с механиками и штурманами. Из них в кают-компании никто не по-страдал от кушанья по французским рецептам. Никому из них в голову не придет в какой-то форме сводить с Наташей счеты, упрекать её.
Скорее не только с пониманием – с искренним сочувствием будут относиться к девушке. Даже и старпом (капитан полагает): перекипит, мол, в нём чрезмерность в административной прыти и всё «войдет в меридиан» (в норму) – не бессердечный же «крутой старпом» в конце-то концов.

                20

       Не только Ивановна то, что видели в неузнаваемой Наташе, называли: всего-то, мол, обычные переживания справедливо наказанной девушки.  На самом-то деле переживанием назвать можно было только тысячную, миллионную может частичку того что с ней происходило весь первый день, всю ночь и потом еще много дней и ночей.
   Может и есть название такому состоянию человека, что было тогда у неё – Наташа этого названия не знала. И не пыталась его узнать – не до того ей было.
     Игорь, ставший со вчерашнего после полудня настоящим единственным её другом -  тоже не знал и не пытался найти или придумать название. Тому, что давило и готово было раздавить его подругу. Подобное – далеко не такое страшное – принято называть горе горькое! А кто и (в слезах захлёбываясь) произносит: «Горе моё горюшко!» 
    Никто нигде с утра Наташу не видел. Ивановна сразу приступила к привычной работе на камбузе, а обязанности буфетчиц по совместительству достались дневальной.
   Длинноногая не меньше, чем Наташа, -- дневальная Зина успевала без малейшей задержки подавать всё и тем, кто обедал-ужинал в столовой, и командирам в кают-компании. Резвая, неутомимая она бегала по коридорам и трапам, как бы играя – с радостью. К тому же почти половину ее дел в столовой взяла на себя пекарь.
   Ноги у Зины за этот день удлинились – все командиры это заметили. И когда ей говорили «Спасибо, Зиночка!» добавляли комплименты в адрес ее и без того красивых длинных ног. Чему не мешало отсутствие общего мнения только всего лишь причинах этого красивого явления.
   Длиннее они и не могли не стать потому, что дневальной много приходилось бегать (просто ходить – она давно как бы и не умеет) по трапам внутри жилой надстройки теплохода. Может и потому, что пока не исполнилось девушке двадцать лет, она в росте прибавляет за счет удлинения какой-то части ее ног.
   Иного характера вполне могла быть другая причина. Зина стала надевать юбочки и платьица всё более и более короткие. Ни одного из  тех, что были на ней в первый месяц работы на «Докучаевске» - только и всего.
   Успела она конечно побывать и в каюте у Наташи. Приносила что было на обед – жареную рыбу с разбухшей вермишелью. К чему бывшая повар и вновь назначенная буфетчица не притронулась – в чём Игорь не сомневался. Что ему пришлось не по душе.
   Смотрел он и на давно остывшие макароны, рыбу, на заботливой Зиной принесенные вилку, нож и зачем-то полупустую солонку (рыба и макароны – Игорь только что обедал – всем на удивление -  были пересолены. Из-за чего Игорь два стакана воды в кают-компании выпил сразу после обеда и к ним добавил ещё один в своей каюте.
   Когда Игорь постучал в дверь Наташиной каюты -  в ответ ничего не услышал. Приоткрыл дверь. На его «Наташа?» -  в ответ была вот уж действительно мертвая тишина.
Это мёртвое не напугало его. Наверно потому, что девушку он увидел не в слезах и в неукротимом рыдании на скомканной постели.
    Она сидела за столом так, что нигде не прикасалась к нему. Не прикасалась она и к спинке стула. Руки опущены так, что обе ладони лежат на коленях. Просто лежат – как бы навек и настолько беспомощные – на них операться нельзя.
    Если бы и не такие, а остались какими были у нее всегда, -  ни для чего руки никакие Наташе! Ни ей и  никому  – какими они были всегда. Но не те, что у нее  сегодня. И какими завтра, послезавтра – ни для чего и никому не будут нужны!
    Вчера они проворными были у неё, ловкими, умными. Ничего не умели делать по-другому, а только – быстро и красиво. И с любовью, не меньшей, чем сама Наташа, сразу и всё умели делать -- что бы  ни затевала юная повар с неугомонными выдумками.
    Должно быть подобное (как рукам Наташи) необходимо крыльям лебедя, жаворонка и каждой птице, когда она в полёте. И до чего же им больно, когда одно хотя бы крыло сломано. А если сразу оба сломаны – тогда и горя сразу у птицы наверно бы стало  не меньше, чем теперь у Наташи.
    И горя горького столько, что снова и снова переполняет её. Со слезами горя сколько-то вылилось в подушку.
    Но слезы кончились – почему и сидит она за столом. Сидит и сухими (как бы и чужими) глазами смотрит ни на что и ни во что перед собой.
    Ждёт. Надеется увидеть не себя, а какого-нибудь человека, и пожалеть его. Если и у него только что было сплошь из его мечты любимое дело. Было вчера, а сегодня  в один миг исчезло (и вдруг, и исчезло навсегда!).
    У Игоря стало привычкой: нет когда особой необходимости и если не на долго (на пару минут) - - «зависать в двери». Загораживать собой проход, имея надежных три точки опоры. Руки держатся вверху за что-нибудь, а одна нога вынесена вперёд и под ней, как, например, теперь -- порог, что отделяет Наташину каюту от коридора.
    В подобном положении (много раз проверено) когда он себя закрепляет в любой двери то в какой угодно шторм ни килевая, ни бортовая качка теплохода ему не страшны.
   Но нет никакого шторма. Судно продольными и шпрингами держится за пирс в порту Никаро. А он стоит, «самозакрепившись по-штормовому», боится: вдруг да сорвутся его руки и не устоит он -  опрокинется из коридора в каюту под ноги Наташи.

                21               

     Первый день работы буфетчицей во многом у Наташи был конечно же не таким, как все, что один за другим следовали после него. Но этот первый день сразу и определил то, что неизменным осталось для бывшего повара в ее новой роли до конца рейса. Плавания через три океана, длившегося почти полгода и оказавшимся кругосветным.
Она с одинаковым уважением и вниманием относилась ко всем, кого обслуживала в кают-компании. Что ценили и про себя хвалили (что нередко прорывалось и в виде хороших слов) «новенькую» буфетчицу. 
    Исключение составляли долго не желавший «входить в меридиан» (в нормальное самочувствие) старший помощник капитана - прямой, непосредственный начальник всей «судовой обслуги». В чём-то с ним заодно был и второй механик – по совместительству главный судовой гурман и, по мнению дам его круга, -  убеждённый холостяк-сердцеед.
    В завтрак Наташа, когда подходила к любому столу, здоровалась одним словом со всеми, кто был за столом. Ей отвечал каждый своим голосом и добавлял имя буфетчицы – «Наташа». Но сердцеед с третьего или четвёртого дня стал назвать её «Наташечкой».
    За «капитанским» столом (обычный -  для четверых) в то утро было двое. От старшего механика буфетчица услышала «Здравствуй, Наташа!». Старший помощник капитана хотел, казалось, отмолчаться. Но в присутствии командиров, кто был в кают-компании, совесть ему не позволила «не заметить» буфетчицу.
    Он пробурчал не членораздельное что-то себе в тарелку. И этого, мол, достаточно в ответ на Наташины «Доброе утро!» и «Приятного аппетита!»
    И здоровались, когда, и благодарил кто Наташу, и когда между собой командиры говорили о ней, присутствовало нечто само собой разумеющееся. Каждый, мол, знает, Наташе теперь мучительно тяжело. Все об этом постоянно помнят: почему по привычному громко и беззаботно в кают-компании никто какое-то время даже и не разговаривал.
    Подобное часто происходит в комнате, где больной или в больничной палате. Когда здоровые опасаются: как бы их не услышал тот, кому и лечиться, и выздоравливать придётся долго-долго. 
    Но постепенно отношения к «сосланной на каторгу» буфетчице и к преуспевающему четвертому помощнику капитана стали приближаться к общепринятым. Оценивая отношения между ними в чем-то необычные из-за их житейской неопытности, но в основном-то похожие на обычный «роман».
Похожий на какой-то один из тех «романов», что были в давние времена и в наше время часто будут повторяться после встречи и знакомства девушки с юношей. Когда оба красивые, честные, смелые и желание у каждого -- быть с каждым днём для себя и для другого лучше, чем был вчера.
    Наташа и Игорь каждый день встречались и «чушь прекрасную несли» такую, что  эта «чушь» всё больше радовала.
    Весёлым, как все последние дни, был у них очередной разговор «о чём-то и ни о чём» за всё той же её величество необъятной спасательной шлюпкой. Главные преимущества этого ими облюбованного места для встреч: по шлюпочной палубе редко кто проходит. Кроме того, «случайный прохожий» сначала должен вперегиб наклониться – только тогда он за шлюпкой сможет увидеть две пары ног. Может увидит сколько-то и над ногами – то, что ниже пояса.   
    Взбрело Наташе зачем-то выглянуть из-за шлюпки, и она с вытянутой шеей наклонилась. И так близко она была от молодого человека, что он отпрянул - попытался отклониться. Но всё равно почувствовал нагретыми больше, чем у него, лицо, ничем не прикрытые Наташины плечо и шею.
    На короткое время у Игоря обычного ума не оказалось, была и почти нулевой рассудительность – молодость его на всё это и спровоцировала.
   Его губы ринулись в атаку с безраздумной отвагой. С закрытыми глазами и с намерением губами уткнуться всё равно во что. Получилось так – что в основном в шею, и сразу совсем немного от его губ досталось Наташиному плечу.
  -  Ты зачем!? – девушка смеется. Но как в первый миг его нахальства вплелись её пальцы в  короткую чуприну Игоря – так там и оставались после «инцедента». На всякий случай оставались или потому, что ее пальцам было там лучше, чем где-то бы ещё.
  Она смеётся, и ни в чём не проявляется у нее намерения, провинившегося немедленно и строго наказывать. Что и вдохновило его на неправдоподобное:
 -  Комар тебе на шею сел, Наташ… -- нахально врет в оправдание своим губам и рукам, что не дали девушке уклониться от его еще одной «атаки».
- Ты его хотел укусить? – теперь даже и во всеуслышание смеется девушка. Никакой обиды – ей по душе его вранье. Даже и радует – что он, когда и ей надо, способен  врать.
- На всякий случай Наташа оглядела безлюдную шлюпочную палубу. И только после этого, пальцами тронула то место, где губы Игоря пытались поймать комара. Посмотрела в глаза «преступника» и с хохотом спросила:   
 -  Нет ли  ещё одного комарика вот здесь? – сразу Наташа и показала где могла хищная комарашка пристроиться --  в уголке её сомкнутых губ.
    Вплетается в её хохот смех Игоря. Вплетаются туда же его и первые попавшиеся слова:
 -  Вижу двух!..
   Прошло всего-то меньше трёх месяцев с того дня, когда Игорь узнал что живёт на белом свете чудо с Паспортом моряка. Имя у чуда этого самое подходящее  – Наташа. Заполнявшие Паспорт зачем-то имя изуродовали до едва узнаваемого – Наталья.
   Игорю теперь далёким давним вспоминается тот кошмарный день, когда Наташу отлучили от её любимого дела. Когда метался он и блуждал, пытаясь взять в себя если не всю её боль, половину хотя бы вселить в себя того, от чего она страдает.
    Всё больше в туман прошлого уходят подробности того дня. Конечно сколько-то ещё Игорь будет помнить (Наташе об этом не рассказывал и не рас-скажет) каким он стоял в распахнутой двери, оставаясь почти весь в коридоре.
    Строго следил: как можно меньше было чтоб от него в каюте. Он был тогда уверен, что везде-везде в ее каюте горе -  невидимое-прозрачное, но осязаемое Наташей. Ей от этого невидимого, конечно, все время и физическая боль. И на много больнее станет, если в пространстве небольшого помещения, кроме нее, окажется кто-то – сразу и уплотнит горе (или как такое – если не «горем», будет более правильным назвать?). 
   Чем бы Игорь ни занимался в тот день до обеда, в обед и потом – пока шел по коридорам и трапам к Наташиной каюте – придумывал слова, какие первыми ей скажет. Помогли чтоб ей понять, что девушка не одна и что со вчерашнего дня всего-то она половина чего-то, где он (ни в коем случае никакой-то сам по себе он) – а часть Наташи, какая-то её половина, а она – половинка от него.
 Когда-то – старшеклассником тогда был -  вычитал о неминуемом единении двух половинок сердца. Что сразу и назвал выдуманной автором глупостью. Смеялся – как над ещё одной писательской чепухой.
   А оказалось-то!?...
    Сразу посчитала бы наверно, и она дремучей пошлятиной, если Наташе кто-то рассказывал до этого о двух половинках сердца или об одной душе на двоих. Но -- всему своё время!
    А то, например, «сморозил» Игорь недавно. И не такая, мол, беда, Наташа, иным достаётся; тебе работать буфетчицей разве не легче, чем весь день суетиться у горячих противней-кастрюль в камбузном чаду; что время лечит, мол, и не такое; что «всё пройдёт, как с вешних вишен дым!»
     На самом-то деле кое-что из этого оказалось и не совсем пошлостью. Наверно что-то из его искренних слов сочувствия помогло Наташе подняться. Ни в чём не стать другой: не такой – после чего Игорь не мог бы считать её самой прелестной девушкой (не успев узнать, что на самом-то деле и собравшись вместе все на свете беды и несчастья не смогла бы её сделать «не такой»).
    Молча долго тогда стоял четвертый помощник в дверях Наташиной каюты. Молча и ушел. Потому что по-другому и не могло быть. Если по-другому, то и для нее, и для Игоря было бы наверно хуже.
    Потому что бывает у тех, кто друг друга лучше и во всём понимают -  часто никаких слов не нужно. Самые хорошие, казалось бы, и самые подходящие – они бы только мешали сердцу и душе (в нашем безвыходном положении переходим на альбомно-мещанский жаргон).
Почему Игорь и Наташа без слов, жестов, многозначительных взглядов – один из них чувствовал близость к нему сердца и все тревоги в душе другого.
   Слова могли бы только в равной мере усилить боль в их сердцах и глубже ранить душу каждого. Но нисколько не помогли бы ни девушке, ни молодому человеку.
   Ничего она ему не говорила. Но он знал, что будет ждать второго его прихода в тот день. А потом и ещё одного -  третьего.
   Получился третий после большого (в четыре с лишним часа) перерыва. Был третий его «третий визит» тот же день -  после того, как Игорь приходил к Наташе дважды.   
   В третий раз, когда Игорь пришел, то сначала и совсем на немного открыл дверь в её каюту. Потому что боялся (не зная, почему именно) -- распахнутая дверь вдруг да потревожит Наташу.
  Если она нормально устроилась в кровати – если даже под головой у девушки и нет подушки (зачем она ей -- мокрая от её слез). В общем-то правильно рассуждал Игорь: «Скорее всего под головой куртка, свернутая на так и этак, а сверху застланная сухим краем полотенца».
   -  Подушка мокрая со всех сторон, -  Наташа успела во второй приход объяснить (оправдывалась может перед Игорем за свой «всюду мокрый вид»?) всё то, о чём и сам он сразу догадался.
  - Голова наверно болит? – Игорь только что по-привычному своим распятием занял почти весь дверной проём.
  -  Спасибо… Немного было. О другом вот стараюсь думать – наверно тогда совсем пройдёт…Спасибо!
  «Не обиделась, что пришел поздно. Совсем ночь – а я вдруг явился?» -  хотел, прежде чем о чем-то спрашивать, сначала извиниться. Не извинился – увидел, что его третий, почти ночью приход Наташу нисколько не обидел.
   Она ему не сказала о более важным (вдруг оно ей показалось почему-то самым для них ненужным?). О том, что его не ждал – зачем ждать? Если уверена была, что Игорь обязательно и третий раз к ней постучится? Знала – как сначала на немного (что и было на самом деле) откроет дверь? Как потом осторожно в сотый раз разглядывать станет всё в её каюте? Так осторожно – будто от прикосновения его взгляда к поставленному Наташиной рукой что-нибудь упадёт вдруг и разобьётся.

                22
     Стоянка загруженного «под завязку» сахаром теплохода «Докучаевск» в столице Кубы – в Гаване была  около суток. Успели топлива сколько надо взять -  на переход Велики Тихим океаном до Японии. Получили в двух мешках газеты-журналы и письма членам экипажа.
  Судовой врач побывал у своих коллег. Среди прочего поделился он с ними и своей досадной горестью. Рассказал о случившемся  групповом пищевом отравлении членов экипажа в порту Никаро.
При этом каждый врач высказывал свои мнения и предположения. Доказывая , как водится, что он прав -- и никто другой.
   Один из них (Игорь Владимирович) даже и пришёл на «Докучаевск» - убедить судового врача в свой правоте. По его версии: в сваренный борщ по-французски  попали крупицы (если даже и микроскопические) не варёного, сырого мяса. Произошло брожение такое, что вот вам – получайте опасную для человека «продукцию».
  Два врача и вместе с ними бывшая поваром Наташа пробыли на камбузе полчаса. И этого оказалось достаточно.
- Весь борщ вы тогда разлили по супникам? – спрашивает врач Игорь Владимирович. – Ни в кастрюлях, нигде у вас ничего не оставалось?
   -  Мы сразу всё-всё разлили по супникам, -  Наташа с готовностью объясняет. (уверенная, что, у кого имя Игорь, тому доверят можно больше, чем кому бы то ни было. Зря, мол, и кому попало такое имя не дают).
   -  И все супники уместились вот в этом холодильнике?
   -  Кроме двух.
   -  Эти два – открытыми без холодильника оставили остывать?
- Минут пятнадцать-двадцать они у нас нигде не остывали. Пока не приготовили мы для них место в морозильнике.
Наташа показала небольшую камеру морозильника, где остывал борщ в двух последних супниках. В камере, мол, тогда было очень морозно, так что отстававшие от других два супника не хуже других успели остыть. Да, и у них не было крышек – быстрее остывало чтобы в них всё. Да, перед этим в малой камере морозильника хранилась нарубленная говядина – её переложили в большую камеру.
   -  После чего – в малой, Наташа, было чисто и сухо? – врач Игорь спрашивает, а сам открыл малую камеру и смотрит в неё.
   -  Стенки, что вверху и внизу отпотевали. Мы сырость эту сразу дважды убирали сухими полотенцами.
- «Круговорот воды в природе» - помнишь картинка-схемка была такая в школьных учебниках? – торжествующи врач Игорь объясняет судовому врачу. – После чего и все пошло, как я и предполагал!
Наташа ловила каждое слово незнакомого врача и с каждым из них соглашалась. В них никакой напраслины – её халатность налицо!
  В камеру с льдово холодными стенками они тогда поставили два супника с тепловатым борщом и камеру  закрыли. Пар от борща поднимался вверх и на холодном «потолке» превращался в капельки жидкости. Смывавшей то, что незаметным для глаза осталось от перед этим напиханной туда нарубленной говядины. Капельки редким дождичком падали в супники без крышек – в борщ.
- Когда все это узнала, -  Наташа однажды призналась Игорю. – Представляешь, как сразу легче стало?
- Наконец-то узнала причину?
- И виноватого.
- Себя?
     -  Другого что ли кого винить?
- И от этого – легче?
- Конечно… Потому что узнала: как виновата и  наказана справедливо. За непросительную халатность. Не наказывать за такое нельзя!
- Наверно.
- А то было роптать начала -- сама не зная на кого обижаться. Жалеть себя, в каюте снова горючими слезами плакать.
    Игорь смотрел на девушку, из его памяти одно за другим всплывает незабываемое из того, что было с Наташей в Никаро. И было так много в его памяти: болше, мол и не надо, чтобы знать все о Наташе. А она оказывается – ещё и вон какая!
- Что заслужила – у Наташе в каждом слове, как у строго судьи в приговоре. – То и получай!

                23

   Наташа не по дням, а по часам овладевала новым для неё делом. Как-то в её отсутствии механик-гурман для всех, кто был в кают-компании высказал очередное «оригинальное» своё мнение:
- Наташенька – талантливая, прирождённая, от природы прямо-таки буфетчица – золото высшей пробы!
   Все, кто это слышали, кто с улыбкой молча, а кто «склоненьем гордой головы» выразили единогласное с ним согласие. Кое-кто и жалел: не сумел бы о девушке сказать лучше, чем оценил её второй механик.
  Константин Георгиевич был среди тех многих, кто одобрил выступление ресторанного завсегдатая и кивком головы, и щедрой улыбкой. Пропустив мимо ушей никчёмное предсказание оратора, что Наташа, как официантка была бы нарасхват в самых лучших ресторанах Лондона и Парижа.
       Высказано сплошь необоснованное предположение: второй механик – у помполита сведенья из авторитетнейших источников – ни разу пока что не был в столицах Англии и Франции.
  Но искренние и с любовью сказанные слова знатока-чревоугодника вдохновили философа (любителя и во многом – сам помполит себя так оценивал – дилетанта) на углубленные изыскания причин ещё одного красивого явления. Навязчивого и необъяснимо интересного – не один раз ежедневно оно к тому же с ним встречается.
     В чём-то, правда, оно и достаточно зримо: буфетчице досталась изумительная красота от её матери или отца – что естественно, что легко понять и ей «простить». Немало добавилось к этому, пока росла, училась и дружила с хорошими (несомненно и в этом ей повезло) сверстниками – что можно считать, как бы добавка сама собой.
   Но оказывается есть ещё что-то недоступное, не поддающееся человеческому разуму (Константин Георгиевич оценивал свои умственные способности не ниже среднестатистических -- что у многих хомо сапиенсе на планете Земля). Так и хочется предположить, что у нашего подсознания есть свои каналы для получения информации может и о многом – прежде всего нам неведомом.
    Любовь? Откуда она в первозданном, так сказать, виде? И почему-  как океан-море –неодолима?
     Речь не об очередном для восторгов сексологов состряпанным нынешней цивилизацией суррогате – полускотском заменителе настоящей, человеческой любви.
     Почему любовь -  чаще всего проявляет себя, как неожиданная, негадан-ная?
       Не для него орешек – свои силы-возможности в качестве мыслителя Константин Георгиевич знает и не намерен переоценивать – такой орешек ему не по зубам. Оставляет он этот «нерешенный вопрос о женщинах и о любви» для других. Зная, что он решается каждым по-своему. Как сказал Лев Толстой: сколько, мол, на свете людей – столько и любовий.
Но в конце концов, можно понять и объяснить происходящее в кают-компании у всех на глаза. Почему к лучшему (красивому – не будет ли точнее?) изменилась так много с приходом другой буфетчицы – проштрфившейся Наташи?
    Кто и вслух говорит, а кто в себе держит ему непонятное: почему теперь они более охотнее идут в кают-компанию, чем это было всегда. Чаще поглядывают на часы и стараются быть в кают-компании к самому началу  завтрака, обеда и ужина.
    Чтобы у Наташи хлопот-забот не прибавилось бы из-за каждого из нас? Жалеют девушку – по мнению многих несправедливо и жестоко наказанную?
    Конечно есть и такое.
    Но главное в чём-то другом.
    В кают-компании стало уютнее, светлее. Каждый вроде бы и дышать стал по-другому – как-то охотнее и наверно глубже (в само сердце или куда поближе к нему чтобы от вдоха доходило бы что-то новое, очень хорошее).
И это такое, когда ничего на столах, на переборках (стенах), на потолке и на палубе (полу) -  в кают-компании ни прибавилось, ни убавилось?
    Что было при Ивановне – такие же порядок и чистота. С единственным только отличием: всё сделано руками не многоопытной женщины – а юной девушкой.
    По мнению Константина Георгиевича, такой девушкой могла быть не обязательно из повара наспех переделанная в буфетчицу Наташа. Вполне могла быть и другая: не такая же красивая и вообще с иной внешностью, с другим именем, на сколько-то старше или моложе. Но обязательно в ту пору юности, когда ее руки способны творить чудеса – такое, что другие ничьи руки сделать не в состоянии.
    Ивановна хозяйничает на камбузе: работает добросовестно и претензий вроде бы нет к ней, как не было прежде, может она и никакой в свой адрес критики не  слышит. Готовит она всё (и только такое, к сожалению!), что самой и экипажу давно и хорошо знакомо. Всё у неё получается не хуже (чаще – лучше), чем и пять, и десять лет назад --   на других ли судах, то ли и на теплоходе «Докучаевск».
    Но, откуда ни возьмись, на её голову эта самая вдруг Наташа -  как в песне поётся – «дорогу перешла черешней скороспелою». Что у «черешни» играючи получалось и только на ура, при всём старании руки Ивановны подобного ни разу так и не сумели сделать.
    Наташа как-то, когда пришла, как обычно, за «вторыми» для кают-компании, предложила:
 -  Ивановна, давайте помогать буду?
    Опытный с многолетним стажем судовой кок не отмахнулась от предложенного. Она всего лишь махнула рукой на девушку. Но получилось так, что -- если перевести на базарный язык Одесского Привоза -- соответствовало бы единственному: «Не суйся под руку! Замолчи! Чтоб никогда я не слышала такого ни от тебя и ни от кого другого!..» 
     Добрые, что были до этого случая отношения Ивановна к Наташе -  с материнским вниманием, нередко и с заботой – вскоре восстановились  и хорошими сохранились до конца рейса. Но другое-то в ее положении что можно было делать: когда Ивановну заподозрили в беспомощности? Её-то всё умеющую и с незапятнанной профессиональной честью флотского повара-кока?
    Вполне возможно: если бы к слепленным Ивановной пельменям где-то приложились и руки Наташи, вряд ли они были бы вкуснее. Но конечно желаннее для многих может от одних ее прикосновений. С нескрываемым более высоким удовольствием их бы съедали в столовой и кают-компании.
    «Это бесспорно!» - делал выводы Константин Георгиевич из наблюдений за другими и за самим собой. – «Факты на лицо!»
    Более убедительного факта, что наблюдал он только что, и не надо ни вспоминать, ни ждать. Когда второй механик во всеуслышание признался:
- Будь, Наташенька-ягодка ты наша, не при исполнении служебных обязанностей, расцеловал бы я твои ручки и пальчики!
- А если края тарелки, где были Наташины пальчики? – без малейшего ехидства высмеивает электромеханик готовность «гурмана» и сердцееда за его готовность очередной подвиг «во имя дамы, за наших дам». – Мало будет?
- Люди мы не гордые: будем и в восторге , -- вдохновение у сердцееда такое, что слова сами спешат рифмоваться, -- и от краюшка тарелки! Но не от каждого – только от того, где были только что пальчики прелестной Наташеньки!
   «Не в этом ли сама суть непонятного?» - озарение в сознании Константина Георгиевича (философа-любителя). – «Всего-то прикосновение Наташи к чему бы то ни было – предмет ее прикосновения преобразуется! Форма-то сохраняется. Но должно быть – «пальчики Наташеньки» добавили нечто в нам известную форму!».
   Для более глубокого исследования (для чего же ещё, если не для этого?) берёт он столовый нож, им только что оставленный в тарелке в связи с ненадобностью. Ни тепла рук Наташи, ни конечно  запаха ее рук (не хватало – чтобы даже если и непризнанный философ – начал вдруг обнюхивал ножи-вилки!), напоминающий должно быть смесь запаха не сорванной хризантемы и то, чем дышит не созревшая пена морской волны.
   Наташиного пугливого девичьего запаха, к сожалению сталь-нержавейка не сберегла. Сохранять было бы ни к чему что-нибудь и от её тепла человеческого, ни от девчоночьего ее осторожного запохонаполнения (до чего же подходящее словечко при подобного характера философствованиях!), поглощенного ближайшей «окружающей средой».
  Сохраненные тепло и запах – для философа были бы второстепенными, даже и десятистепенно несущественными. Поскольку суть явления – конечно же совсем-совсем в другом.
   В чём-то, кстати, людьми давно замеченном, оцененном. Но – к сожалению – не понятым. Почему пока и остаётся -  загадочном.   
   В чём-то второй механик прав, когда восхищается не чем-то, а пальцами юной буфетчицы. И вот почему.
   Кто-то из Рерихов (Тибетских затворников) с восхищением описал не только волшебство местных врачей-целителей, но и кое что из их лекарств. 
   Странным, неправдоподобным, волшебным – как угодно это называй, обзывай, -  но факт остаётся, мол, фактом. По совместительству сей факт -  и загадка.   
   Целительные свойства ряда тибетских лекарств изумительные. Но – при одном условии: лекарство если принимаешь из рук невинной девушки. Без этого в них, в лучшем случае, лишь десятая-двадцатая часть целебных свойств. Но чаще – никакие они и не лекарства: никакой от них пользы больному.
   Вспомнив об этой тибетской тайне, Константин Георгиевич попытался представить себя и всех в кают-компании, если… Ивановна всё так же старательно работает на камбузе (кстати, готовит на много лучше и вкуснее, чем до полуторамесячной подмены Наташей (но экипажу пришлось-таки расстаться с «Наташиными ресторанными блюдами»!). И, допустим, сама же Ивановна приносит в кают-компанию только что ею приготовленное (например, те же самые биточки -- что сейчас на столах).
   Ни к супникам нигде, ни к ложкам-вилкам, ни к тарелкам, на которых второе блюдо – руки Наташи не прикасались.
    «Это же тогда что было бы!?» - даже и затылок свой потрогал первый помощник капитана. – «Собственно здесь и думать не о чём!..»
   Выскажи он сугубо личное своё мнение-предположение вслух, все, кто в кают-компании, с ним конечно бы согласятся.
   Наташа из того, что приносит в супниках, в лучшем случае одну треть потом несёт назад. На камбуз – возвращает Ивановне её стряпню. Чаще – возвращает половину и даже больше. Подобное же и со вторыми блюдами.
   Но вот нафантазировать если такое. Повар-кок Ивановна в какой-то день по совместительству и буфетчица– сама и разносит по столам ею приготовленное (маловероятный, по сути – сплошь фантастический вариант)?
В некоторых супниках почти всё, а в каких-то и даже всё никем неопробо-ванным возвращалось бы на камбуз. А вторые блюда – из любопытства может кто их и потревожил бы ножом и вилкой. Скорее всего -  одним лишь ножом.
     Ивановна видит эту молчаливую «сидячую забастовку» командного состава (фантастический вариант продолжаем).
     А в столовой (не фантастическое это и не выдумка) все чаще высказываются в адрес кулинарии опытного морского повара такие «комплементы»! Такие, что лучше бы ни Ивановне и никому их никогда не слышать.
     Отчего и вырывается у Ивановны (обычно шепотом и когда рядом никого нет): «Милая  моя Наташенька, откуда взялась ты на мою голову! На все ты конечно, девушка-мастерица. Но твой – будь он трижды проклят – борщ по-французски!..».
    Не уверен Константин Георгиевич – ни от кого не слышал и сам не затевал ни с кем разговор на эту тему – что у старшего или младшего Рериха в воспоминаниях сказано о волшебных свойствах рук тибетских девушек. Но то, что пальцы и ладошки Наташины вызывают волнение у некоторых командиров в кают-компании – было очевидно. Второго механика они вдохновляли на выдумывание самых лестных высказываний в адрес не только одних пальцев и ладошек старательной девушки.
    В столовой, когда Наташа обедала-ужинала, всё чаще приходилось ей слышать (случалось, что и назойливо приторные, а то и откровенно грубые) предложения вместе «проводить время». Высказывались чёрная зависть (почему только четвертому помощнику Наташа, мол, уделяет особое внимание) и беспощадная критика (кто он такой этот Игорь – сходу заморочил голову девушке и другим  теперь никого к ней доступу).   
    То и дело над высказываниями в этом смысле Наташа и Игорь смеялись от души. Спасательная шлюпка – молчаливый тому свидетель. Она же молча присутствовала и при их тайной помолвке.
     Невидимые, нередко случается если даже из-за густых облаков, солнечные лучи сохраняют свою живительную силу. Без этого нельзя: ничего бы Матушка земля не производила нужного человеку. Ни лепестками алых роз, ни голубыми незабудками и многим-многим еще чем не украшенной оставалась бы наша жизнь.
     Подобно этому повседневное товарищеское, а потом дружеское внимание четвертого помощника по дням (в иные дни заметно было - что и по часам, даже по минутам) помогало Наташе вернуть в себя то, без чего ни у одной девушки не может быть лично её  притягательной девичьей прелести. Без чего, лишенная своей сердечной привязанности к любимому делу бывшая повар не стала бы очаровательной буфетчицей – красавица Наташа не преобразилась бы в Наташу, в чем-то с ещё  более притягательной прелестью, чем была до знакомства с Игорем.
     Настал день (случилось, правда, это почти сразу после захода солнца) когда решилась Наташа на очередной дерзкий поступок. И не спровоцировали её на этот «подвиг» ни запаздывавшие с восходом луна  звёзды, ни нетерпеливость Игоря. Не было и комаров -  маленьким надоедливым насекомым в самый центре Тихого океана, как известно,  нечего им делать – почему ни одного из них там и не встретишь!
    Не поздний был час -  и без палубного освещения пока светло. Вблизи спасательных шлюпок в такое время, как всегда, не было никого.
    Повисла Наташа «на шее милого дружка», отложив на потом предсказанное оперным мудрым мельником «в глаза ему смотреть». Потом – сколько не пыталась – так и не вспомнила; успела перед тем, как повиснуть, мельком хотя бы оглядеть хорошо знакомые шлюпочную палубу и её ближайшие окрестности. Или – ринулась не подвиг, очертя голову.
    Где в ту минуту была – милая моя Мама скажи! – у твоей умной доченьки девчоночья сверхбдительность?

                24
 
Проходил «Докучаевск» на много южнее Гавайских островов. После первых порывов всесокрушающей «страсти сердечной» по обоюдному согласию Игорь и Наташа дали  друг другу минутку на «отдышаться».
    Игорь успел даже показать Наташе направление – куда пришлось бы им смотреть, окажись Гавайи в пределах видимости. После чего их вскоре и «застукали на месте преступления».
    Зачем смотреть (зря стараться и время тратить) туда, где никаких островов не видно и не увидишь?
    Вот они и занялись прерванным на минутку делом. Причём занялись оба делом с таким страстным увлечением, что Наташе снова было не до шлюпочной палубы с её окрестностями.
    Единственное в её пользу: первая узнала, что их «застукали».
    Нет, ни чьих шагов, ни шума-шороха тревожного или всё равно каким бы ни  был тревожный звук -- девушка не услышала. Она спохватилась от чьего-то взгляда ей в спину. Перепуганная оглянулась – после того, как взгляд ей в спину успел перехватить Игорь своими глазами.
    После чего, у «застуканных» и стали нарастать ничуть не тревожные вздрагивания от смеха. По-другому (без смеха) происшествие не могло бы развиваться в нужном направлении.
    Потому что обнаружил их у спасательной шлюпки не кто-нибудь, а Юра. Весёлый – как многие о нем думали – не признающий на сценах ничего, кроме оперетт. Он же и умелый исполнитель многих оперетточных арий (включая женские).
Восторга у него от внезапной встречи со спрятавшимися за шлюпкой столько, что и последний разум у обнимавшихся-целовавшихся вот-вот выйдет из повиновения.
В каком-нибудь из грядущих тысячелетий может и удастся кому-то увидеть подобное (только подобное – потому что невозможно повторение такого же точно).
Тысячи гениальнейших режиссёров сколько ни репетируй самых талантливых актрис – ни в жизнь такой сцены сделать не смогут. По той непростой причине, что ни в одной оперетте мира нет и никогда не будет красивой такой же Сильвы, Морицы, Боядерки и ещё ли кого-то, похожей на – чёрт её подери! – вот эту буфетчицу Наташку! 
  Таких Бони, как сам Юра (Бони – любимейший оперточный образ Юры)  в эти самые минуты, - сходу найдут и не одного в каждом  городе, где есть театр музыкальной комедии. Да и парня, похожего на Игоря глядишь в каком-нибудь городе и разыщут.
       Но такую милую прелесть – с  неугасимой красотой Наташку?! Дурак из дураков разве что искать попытается на нее похожую. Иная…
       Всю жизнь (ты действительно красавица из красавиц) тренируйся с утра и до вечера. Не получится у тебя – сколько бы мы с тобой этого не хотели – даже и на носочки так вот встать и на самых кончиках пальчиков ног стоять! Как только что стояла Наташка.
      Юра не гарантирует, но скорее всего, такой же красотой, как ступни, за-полнено у Наташи всё, что на сколько-то и на много выше обеих её щиколоток!
      А готовый у неё испуг заранее?! Ведь неминуемо сегодня же (Наташа это знает!) еще и еще сколько-то раз у них (у неё и счастливого четвертого помощника) снова и снова «разомкнутся уста».
     Юра не только не рекламировал себя – ни словом никаким не обмолвился. Я-то уж разбираюсь, мол, и понимаю женщин (подобно тому, как этим хвастается второй  механик).
     Но про себя Юра думал не раз: не потому и холостякую, мол, столько, что не могу найти (так ведь и не ищу!) «себе по вкусу», «достойною меня» - не ищу, не только потому, что «много о них понимаю». После такого, мол, «понимаю», когда изучу каждую (чем хвастается второй механик) в женщине косточку – даже и в том, где и плоти никакой не может быть.
    В представлении Юры – женщины в основном все хорошенькие. Но по-разному привлекательные и по-разному интересно ему с ними.
    Именно в такой миг (сопоставлять, когда начинал более интересных с обыкновенно интересными) – Юру и «рубил под корень» эти никчёмные рассуждения. Рубило одно и то же -  не сотни, а тысячи раз такое повторялось – из его памяти, как из глубин Индийского океана, всплывал огромный остров Мадагаскар.
И снова-снова являлась Джулит. Обязательно всё такая же, как сказал матрос (он рулевым вместе с Юрой был тогда на ходовых  вахтах) о ней: «прямо ну чёрт знает, понимаете, до чего красивая – с ума сойдёшь!»
     Когда Юра нечаянно «запеленговал» Игоря и Наташу «на месте преступления» -  он от души смеялся вместе с «преступниками». И случайно, и от зависти: изредка, но случается – у нас такой смех, в основе которого зависть, горе-горькое, что-нибудь ли еще ни чуть не смешное.
      «До чего же прелестная пара!» - руки у второго помощника делают движения такие, будто ищут фотоаппарат и своего хозяина ругают: «Когда позарез фотоаппарат нужен – его нет на груди у тебя и вообще нигде!».
   После того, как фотоаппарата не нашёл, Юра сначала прикрыл глаза ладонями. Потом ладони переместил к ушам. Наконец пальцы одной руки прижал к губам – чтоб ни слова через них (молчали чтоб).
Так с зажатым ртом, размахивая свободной рукой, он и покинул шлюпочную палубу. Пошёл к трапу – по каким-то неотложным делам спешил вниз.
       Оставшиеся вдвоём «преступники» весело переглянулись. Игорь видит у Наташи от испуга и неловкости – ни следа (и такое оказывается умеет делать Юра-Бони!) Видит кавалер, что его девушка не всё  поняла.
  -  У второго, у Юры в каюте ни разу не была? – сначала он её спросил.
  -  А мне зачем к нему? Не была.
  -  У него там из чёрного дерева – кажется в Калькутте купил –три обезьянки. Сидят в одинаковых позах.  У одной передними лапками закрыты глаза, у другой -  уши, у третей – низ полмордочки под лапками заодно со ртом. 
  - Видела таких на картинке: «Ничего не вижу!», «Ничего не слышу!», «Ни-кому ничего не скажу!»
     После чего в ускоренном темпе девушка и юноша продолжили «дело» - невольно прерванное из-за Юры.
      Ненужные полшага Наташа сделала (и без того были совсем рядом) к Игорю  и сквозь прорывавшийся смех спросила:
    - А комара нигде нет какого-нибудь у моих губ?
  Оказалось – есть. Еще и к радости расхулиганившихся на редкость ловкий: кусачая комашка успевала во время улетать из-под самых губ Игоря. Чтобы тотчас же и возвращаться к Наташе: то на её «губки алые», то на щечку румяную.
    Четвертому помощнику капитана другого не оставалось кроме, как ещё и ещё раз пытаться  поймать ненасытными губами неугомонное насекомое. Сколько таких попыток было – никто не считал. Может как раз столько же, сколько молчаливых звёзд каждую ночь караулят  Гавайский архипелаг.
    С какого-то времени до того очевидными стали их отношения, что с пониманием и как бы с родительским одобрением их воспринимала даже и безразличная ко всему спасательная шлюпка. Комары-комарики догадались, что Игорю и Наташе больше не нужны – и навсегда улетели в какие-небудь  самые дальние края Тихого океана.

                25

     Весь месяц, пока теплоход «Докучаевск» пересекал Тихий океан, вровень с шлюпочной палубой летали  огромные серовато-сизые птицы. Не буревестники, скорее всего – потому что и спокойносамоуверенные,  и не по-птичьи любознательные. К тому же обитают они вблизи экватора – где корабли  ни с какими бурями-ураганами не никогда не встречаются, а их капитаны вестей тревожных вблизи экватора не ждут.
     Головы у птиц-громадин вроде кошачьих и глаза по-кошачьи умные, внимательные. Всё понимающие (естественно, и то почему Игорь с Наташей, когда встречаются, -- от всего и ото всех прячутся) и по-кошачьи им сочувствуют.
     Они огромными крыльями почти и не машут. У них то в движении, то в осторожном шевелении всего лишь голова и то, что от головы до хвоста – за что и надёжно держатся крылья трёх- или четырехметрового размаха. 
    Обычно птицы-громадины летают низко над водой. Но иногда подымаются и до уровня пеленгаторных крыльев ходового мостика. Чаще же всего – до уровня шлюпочной палубы.   
 Единственно – для их очередной  встречи с Игорем и Наташей. Должно быть не часто встречается птицам настоящее человеческое счастье на бескрайних просторах Великого Тихого океана --   самодовольного, день и ночь себе на уме.
   - Где они спят? – губы юноши и девушки расстались на минутку (дать воз-можность чтобы самим губам и всему остальному, кроме слов, -  снова немножко отдохнуть) и Наташа спросила. – Отсюда наверно тысяча километров до берега?
   - На много больше тысячи, - только и успела она слышать в ответ.
   В ее голове ещё сохранились и такого рода самые дурацкие проблемы о расстояниях и каких-то тысячах километров. Бескрайний океанский простор не единственно разве для того, чтобы Игорь наслаждаться всем, что вокруг? Прежде всего конечно же тем, что протекает в него от пылающих губ Наташи? (Её, Наташиных лично всегда и только по вечерам на сколько-то принадлежащих и ему -- Игорю).

                26               
   
      Дети (юноши и девушки, прежде всего) за редким исключением не менее умные, чем их родители. Почему не только знают, но и умеют многое делать не хуже взрослых. И если не всё получается у них сразу, как хотелось бы, -  зато всегда красиво и так, что радует их души и сердца.
      У Игоря и Наташи всё шло, как и должно быть – как, наверно, и у многих в их годы. И всему, что положено, в своё время бы случилось-получилось – у них было не хуже, чем у других. Почему он и она – время и не торопили.
       Но вмешались обстоятельства такие, что надо было «что-то предпринять».
      Четвёртый помощник с небольшим опозданием пришёл (последнее время часто он приходил в кают-компанию, когда, кроме буфетчицы, никого там нет), чтобы наскоро пообедать. Застал в тот раз только что пообедавших старшего механика и старшего помощника капитана за столом старшего комсостава.
       Сидели командиры, как всегда, друг против друга. Но глаза старпома старались избегать взгляда стармеха. Тот -  не трудно было догадаться – был  для старпома третьим-лишним. Конечно механик об этом знал – из-за чего и не спешил уходить.
- Убери-ка, убери свою лапищу! – наконец напрямую по-мужски высказал стармех свое замечание равному с ним по рангу старшему помощнику капитана. – Раздавишь ей пальцы и ладошку… Убери!
   Наташа только что собрала никому не нужные ложки, ножи и вилки в две горсти. Одну горсть и прихлопнул старший помощник своей лапищей. С целью, чтобы не ушла буфетчица от стола, пока её прямой начальник не кончит с ней разговаривать.
      Явно, что разговор – в который раз предлог для очередной попытки пообщаться с привлекательным юным созданием (подробности о некоторых попытках Игорь узнал в тот же вечер). Наиболее неприятными (по сути мерзким) был вызовы Наташи в каюту старшего помощника для разговора производственного характера: о том на сколько смен у буфетчицы в запасе чистого белья и когда намеревается организовать она стирку.
    Наташа, как и вся «обслуга» на теплоходе, непосредственно подчинена старшему помощнику. Разве этого недостаточно, чтобы все, что ни говорит бу-фетчице её начальник, и где бы то ни было – та обязана стоя терпеливо слушать, проявляя дисциплинированность и демонстрируя внимание?
      В один какой-то день перед этим Наташа пришла с явным «не в себе». Причина: пока уборку делала в каюте старшего помощника, тот никуда не уходил – всё время пытался ей «помогать».
- Буду приходить в пять-шесть утра убирать в его каюте – пока старпом на вахте!..
  Такое решение было единственно правильным, если учесть (Игорь и Наташа не знали – в курсе были только помполит, капитан и секретарь партийной организации), что старпом разведен и со своей второй женой. Что с занесением в учётную карточку у него выговор за какую-то еще «аморалку» - за  скандальную «любовь».
 Сопоставив факты (на сколько хватило у него ума) и сделав для себя выводы, Игорь с тревогой задумался. И днём, и в ночные часы бессонницы (вдруг навалилась, как среди лета снег на голову). Как бы само  собой самое нужное из из лекций о Морском кодексе и правах капитана.
    Закончилось тем, что Игорь едва не разбудил второго помощника капитана в соседней каюте своим выкриком «Эврика!» Наташа!». После чего и посвятил подругу в некоторые подробности о случившегося с ним ночью перед и после «Эврика!».
   Не скрывала своей радости и Наташа. Тому подтверждение: трижды вместе с Игорем повторяла на все лады греческую «Эврику!».
- Но теперь как-то получается не романтически! – только что не упрекнула она Игоря. – До такого почему не додумался раньше?
- Да ни у кого, Наташ, такого не было и не будет – всё вдруг решится почти в центре Тихого океана! Считай -  в двух шагах от сказочных Гавайских островов!
- Зачем спешить? Давай сначала подумаем сколько-нибудь!
- Я обо всём  подумал!
- За одну ночь – обо всём?
- Я в Панамском канале загадал: благополучно если «Докучаевск»  пройдет (весь экипаж, впервые шел и капитан тоже первый раз через Панамский канал. Не шутка!..) все шлюзы и весь канал -- значит судьба! Наташа – согласится когда-нибудь выйти за меня замуж!
- Считаю: после шлюзов и канала -- две недели  думал?
- Ну и что?
- Дай мне подумать столько же.
- За это время вспомнишь наверно – так ты же, мол, ещё и не делал мне предложения!
- И правда!
- Вот и предложение: Наташа милая, будь моей женой! Предлагаю тебе мои руку и сердце! – в самом деле протянул к ней одну руку.
 Другая была занята – он вроде ей пытался выцарапать из груди сердце. На нём были короткие шорты – почему и стоял голыми коленями на шлюпочной палубе. Почему и смотрел в глаза Наташи снизу в верх
- На всё согласна. Принимаю всё, кроме твоей руки.
- Наташа моя милая премилая, - почему?
- Если будут ещё и твои руки –что  делать?! Когда с двумя своими едва справляюсь! – в чём Игорь тотчас же и убедился – руки девушки снова «само-вольно» обхватили его за шею крепко-прекрепко.
  Осталось до конца не выясненным: может и руки Игоря самовольничали -  бесконтрольно обнимали девушку так, что она взвизгнула громче всех её взвизгиваний до этого? Неужели и его голова (сознание) в этом не принимала участия?
  Как штурману-судоводителю ему не позволительно сходить с ума ни в какой шторм с ураганными ветрами. А как мужчине – при какой бы о ни было смертельной опасности – оставаться мужественным, спокойным.
   Ничто жизни спрятавшимся за шлюпкой не угрожало. А было нечто обратного характера. Настолько небывалое в пределах Тихого океана, что огромная птица меняла направление своего взгляда. Смотрела всёзнающими кошачьими глазами сначала долго на  Игоря и потом столько же на оглупевшую (птичье – не наше мнение)  Наташу.   
Птицам должно быть и редко достаётся почти в центре Тихого океана услы-шать столько радостных слов счастливыми голосами. Почему они к ним и так прислушивались. Запомнить, чтобы побольше, о чём поведать другим птицам. Тем, кому не досталось лицезреть подлинное человеческое счастье. Отсюда и не простым – казалось бы обыкновенный -  спокойным и решительным был маневр птицы.
В нём и осторожность: не уронить бы, не потерять ничего из бесценного – что несёт она другим. И не спугнуть бы ничего в счастьи молодого судоводителя и, прикрывая лодонями губы, хохотавшей буфетчицы. 
    Взмахнула вечный обитатель океанов сначала одним крылом, а потом и другим. Побыстрее чтобы удалиться и осторожнее, чем всегда. Улететь от места наблюдения за таким счастьем, что и у птиц  вряд ли встретишь.
В  многое видевших глазах достаточно было совести, а в под кошачью сделанной голове ума, чтобы многое понять. В то числе насколько неуместно её пребывание вблизи от места для счастливого обитания только двоих.
Расставалась птица-гигант конечно же не навсегда с шлюпочной палубой теплохода «Докучаевск».  В худшем, чем у птицы, положении была спасательная шлюпка. До поры до времени обреченная на многомесячную неподвижность и на вечное безмолвие.
    На много-много позже, чем всегда, в тот раз ушли в свои каюты Игорь и его милая девушка. Некому было и ничто им не напомнило, что нарушают  корабельный распорядок.
   Никто, кроме шлюпки, не видел, как в конце концов получилось, что реб-рышки у Наташи оказались не поломаны. А её грудь -  много раз была сдавлена другой грудью до дальше некуда. После чего если еще совсем немного – того и гляди быть беде.
  Почему Наташа и визгнула всего два раза. К тому же со сдержанным смехом – когда, казалось бы, имела право и визжать, и кричать непрерывно. Но святая святых корабельный распорядок: в каютах и на палубах тишина – экипаж отдыхает, многие уже и видят сны.
  И ещё одно объяснение почему Наташа «наступила на горло своей песни». Её губы, считай, ни на минуту не оставались без дела из-за вконец обнаглевшего Игоря. А если бы оставались без его «наглости» -- пустыми  ни к чему бы они были девушке...
  И не такая уж беда, если их постоянном «при деле»е и посмеяться нормально у Наташи то и дело не получалось.
   На другой вечер и в какие-то потом вечера юный судоводитель таки сумел рассказать Наташе о неизвестных ей дополнительных правах капитана, когда судно в плавании далеко от родных берегов.
   И среди них такие: капитан имеет законное право регистрировать рождение детей, оформлять необходимые бумаги в случае смерти на борту во время плавания. Самое же главное (по мнению Игоря – с чем Наташа сразу и согласилась): капитану предоставлено право регистрировать браки. Он может прямо сейчас, почти в центре Тихого океана всему экипажу на законных основаниях объявить Игоря и Наташу мужем и женой. 
  - Но при моём согласии? – уточняет Наташа.
  - Ты это к чему? Собираешься передумать?
- Нет…Но только чтобы не раньше, чем  две недели пройдут. А то завтра же и потащишь в каюту капитана расписываться. От капитана -- сразу  в свою каюту  «законную жену». Вижу, и на такое способен. Без красивого -- без свадьбы сначала, а просто так… Нет, помолвленный мой, нет и нет. …Еще и Маме надо сначала сказать, а тебе – разрешат ли родители!
- Так ведь, милая Наташенька…
- Я милая для тебя, ты – для меня. Давай об этом пока не будем!
- Так ведь?..
- Дал, Игорь, слово – держи! – догадывается о чем тот скажет и прерывает его сердечные словоизлеяния.
- Я и держу: нигде ни в чём больше, чем ты разрешаешь – чтоб всегда тебе только бы хорошо.
- Разрешать я сама буду и всегда – не мне одной, но чтобы и тебе радость. Вот и всё!
   Сразу после этого Наташа поцеловала его в один глаз, а потом, не долго думая, -  и в другой. Было этому и убедительное оправдание:
- Им бедным (о его глазах идёт речь) стыдно – ты не держишь слова!
- А ты чтобы сегодня глупостей не говорила, мы тебя заранее накажем! – сначала осторожно, а потом в ответ с такой же силой, как только что её губы «жалели» его глаза, своими «устами» припечатался к Наташиным.
  Точно так же не раз и потом «оформяли» они очередное перемирие: Игорь то и дело пытался убедить Наташу, что нет смысла откладывать их визит к капитану до прихода «Докучаевска» в Японию.
   При этом у него проявлялось не только нетерпеливость по-настоящему влюбленного (что Наташа не считала смертным грехом -  судя по себе – у неё тоже теперь бессонницы едва не на всю ночь до утра).
- Конечно это назвать можно рассуждениями собственника, Наташа, - правдив и откровенен Игорь был так, что ни возражать, ни спорить с ним Наташа ни разу не решилась. – Но когда все будут знать, что Наташа моя жена, в кают-компании той же и в столовой все успокоятся. Оставят не их «Наташку» и «Наташеньку» в покое.
- Ты думаешь?
- Так принято. Если ты чья-то жена…Для чего тогда регистрируют браки?
- Буду, Игорь, буду не чья-то, а только твоей женой…
- Не вздумай у меня подумать по-другому! – прервал ненужные слова – такими их сам оценил – чтобы услышать не менее ненужные.
- Тогда что? С горя утопишься? – девушка на всякий случай подставляет губы. – Только осторожнее – после вчерашнего если снова так же, им (она свои губы имеет в виду) будет больно!
- Нет, Наташа, я другое придумал, - насилуя себя, он постарался, чтобы её губам было ничуть не больно, и чтобы могла вот сразу же вместе с ним подышать полной грудью. – Сначала, как Стенька Разин, прямо с высоты шлюпочной палубы коварную брошу в океан! Вслед за ней туда же сам нырну… Понять не могу: почему Стенька сам не утопился – если царевну любил?
- Значит не любил… А просто так – с царевной-княжной «возился». И тебе: зачем прыгать в океан, если бы я оказалась плохая?
- Ни на секунду с тобой – даже и плохой-преплохой - чтобы не расставаться. На века, Наташ, на тысячелетия оставались мы чтоб вместе!
- Ну действительно собственник ты, Игорь! Да ещё и какой, вижу!
- А ты?
- Такая же, как ты! Или не заметно? – весела знай себе смеется.
  Когда огромная птица с кошачьими внимательными глазами подлетела к шлюпочной палубе, то сразу убедилась – тревожится из-за прервавшегося там разговора не стоит. Она плавно снизилась к пологим лысым гребням волн и стала в них что-то высматривать.
 Ни одно крыло у неё не колыхнулось. Значит -- не было никуда никакого  тревожного сигнала из головы или откуда-то ещё.
    Но как-то же другие птицы-великаны её поняли? Поверили ей? Или чему-то другому –как эта кошачья голова  только что поверила Игорю и Наташе. Почему и ни одна из птиц, когда приближалась к теплоходу, не поднималась до уровня шлюпочной палубы.
 К птицам удачно приделаны хитроумные кошачьи головы. И к тому же у каждой из них – до чего же  всё понимающие глаза!
   И до чего же в такие вечера океан был для двух членов экипажа теплохода-десятитысячника воистину  «блаженно пуст»! Он как бы умел уговаривать и звезды – повыше и подальше были чтоб. Не отвлекали – не  напоминали чтобы о себе Игорю и Наташе. Подольше те чтобы могли чувствовали себя в мире, который только для них двоих и создан.
Богом всё создано и будет создаваться всегда только для влюбленных!
   Не как раз ли тому и еще одно  подтверждение: что ровно месяц шли океаном – и ни одной крутой волны их теплоходу навстречу? Н одного и хотя бы в полсилы штормового ветра?
   То, что в первые сутки после выхода из Панамского канала не понять было где начинается килевое, а где бортовое кувыркание теплоходом -  прошли как бы и не замеченными. В самом-то деле что этот кратковременный штормяга в сравнении с тем, что за плечами остался благополучно пройденный Панамский канал? Впервые в жизни через него шли и – сразу все получилось образцаво-покажательно!
  Об этом после тайной помолвки Игорь и Наташа вспоминали в каких-то дальних окрестностях от Гавайских островов. Когда он ей признался, что загадал: если каналом пройдем благополучно -  есть надежда на самое лучшее в отношениях с лучшей из самых лучших девушек.
- Ну и ну! – смеялась Наташа. – Ты суеверный?
- Согласен быть каким угодно!
-     Неужели тогда  заметил что и я была «ненормальной»?
- Не слепой: видел – мои старания понравиться Наташе дают вроде бы кое-какие  результаты.
- Ну как есть слепой! Не замечал – ведь со мной было то же самое, что у тебя!
- Но я, Наташ, начал стараться быть любимым на много раньше тебя! Ни с каких-то, как другие говорят – «с  первого дня, с первого часа и с первой минуты, как только тебя увидел…» Понимаешь?
-  Понимаю!  И я – неужели не поверишь! – ещё до того, как чуть ни умерла от удивления в ту минуту, когда приехала на «Докучаевск», с вещичками стою у трапа и вдруг -- ты ко мне выходишь!
  После очередного безумства их рук и губ (такого, что и спасательной шлюпке стало весело – за что шлюпке и досталось  кулаком от Наташи, - мол, не подглядывай), Игорь все-таки осмелился спросить:
-  Если ни разу мы до этого не видели друг другу – почему такое бывает? 
- Может не со всеми подряд  бывает. Но вот со мной – сама всё время удивляюсь – видишь, случилось. Удивляюсь: почему всегда представляла тебя таким – каким ты и оказался... Понимаешь – по-другому наверно и не могло быть?

                27               

 На подходе к Японским островам теплоходу «Докучаевск» пришлось покинуть благодатную зону пассатов. Где штормов не бывает, а ровный приветливый ветер и лысые пологие волны изо дня в день для подгоняли теплоход --  почти весь январь оставались попутными.
   Курс изменен к северным широтам не на очень много. Но -  как раз куда и надвигается со всей зимней свирепостью очередной тайфун. Расчёты сделаны со всей тщательностью, капитан по нескольку раз в день их просматривает и перепроверяет. Машину старший механик перевел с экономического на полный ход и следит, чтобы вахты обеспечивали обороты винта ни на один меньше – соответствующей была чтобы и скорость у «Докучаевска». 
Порт выгрузки – Осока. Но скорее всего, полагали, придется не напрямую туда. На сколько-то заякориться – переждать непогоду на рейде порта Иокасука. Даже – успеть чтобы вбежать в это более или менее надёжное укрытие от ураганного ветра и всесокрушающих волн – какое-то время «Докучаевску» на пределе сил пришлось идти «самым полным».   
  Для буфетчицы все эти волнения и тревоги судоводителей, механиков, самого капитана – как бы и не касаются. Но не может она им не сочувствовать, не стараться сделать ну хотя бы что-то – меньше чтоб они переживали.
  А состояние Игоря и из того, что он считал нужным ей рассказать, Наташа приготовилась к чему-то (объяснить никому бы не смогла почему) – вроде бы как к гибели теплохода. Но этого не случится и не погибнут ни Игорь и никто, если она для этого сделает что-то (что конкретно – не знает).
Но не сидеть же ничего не делая? Положив руки на колени ждать гибели Игоря, других членов экипажа и своей – вместе с «Докучаевском».
  Высмеяв своего жениха за суеверность, по сути и сама-то оказалась такой же. Только перевернулось в ней все то же самое как бы «вверх ногами».
  Она загадала не какому-то явлению и, каким оно будет – что-то в ее жизни будет хорошо (сбудется хорошим) или плохим (не сбудется), а наоборот.
   Вполне может быть (ну даже – и обязано быть) такое: « у Игоря и меня сейчас так все хорошо (не представляла, что они могут быть более счастливы в те дни) – ураган этот, страшный тайфун обязан теплоход наш пощадить. Или?..»
  Сам тайфун или даже те, кому не только он подчиняются не могли не услышать Наташи мольбы - самой счастливой девушки на планете Земля. В виде исключения (красота и чистосердечность девушки при этом наверно же учитывались) – теплоход с десятью тысячами сахара-сырца и всем его экипажем был благополучно пропущен мимо волн-убиц, ворвавшихся на рейд Иокосука.   Вот он и рейд огромного порта Осака во Внутреннем Японском море.
   В это скромных размеров море тайфуны заглядывают мимоходом и нехотя.
  Вот и не верь после этого, что искренняя, от сердца сказанная клятва Богу перед сражением -- залог победы?
  Даже якорь отдать не успели у порта Осака. Застопорив ход всего лишь приняли там лоцмана. Он и отвёл «Докучаевск» в порт Уно – где вблизи от берега и поставил теплоход  сразу же на якорь. Высыпав за борт едва не всю якорь-цепь (что рекомендовал строгий неразговорчивый лоцман и соответствовало записанному в одном из томов Лоции Внутреннего Японского моря). 
  На рейд, как положено, пришли на катере «власти». Сделав свое дело, полицейские, карантинщики, таможенники по трапу спускаются в свой катер. И тот ещё и не отвалил от трапа, с буксира сигналят: «веду  баржу под выгрузку тысячи тонн сахара-сырца – где  к вашему судну  швартовать баржу?
 Было ещё светло в короткий февральский день (стали на якоря почти в пол-день), когда уже из трюмов теплохода были  перегружены  первые десятки тонн сахара в первую японские баржи.   Распорядительность грузополучателя, добросовестность и усердие всех, кто его распоряжения выполнял – подобное редко встретишь портах Европы.
  Таким было мнение, считай, у всех членов экипажа «Докучаевска» -  кто смотрел на работу-выгрузку в самом её начале или потом – в любой день рейдовой стоянки в порту Уно. Если у кого и менялось мнение -  менялось оно только к лучшему в последующие дни.
    Понятно – что, при этом, не могло не возрастать уважение к аборигенам островного государства. С единственным разве что опасением: вдруг моего уважения к японцу в чём-то окажется меньше, чем его уважения ко мне.
  И ещё одно. Такое было впечатление, что японцы безразличны, как бы к мнению не японцев. Уверенность у каждого, что никто не сделают лучше его то, что он делает. Уверен всегда, что сделает нужное на сколько-то лучше, чем это может получиться у европейца, американца еще ли у кого-то.
   Не нужны тебе ни гиды, ни экскурсоводы. Из того, что увидишь, сам сделаешь выводы, и они будут безошибочными. Конечно же было и у обитателей этих островов такое, когда и они мнили себя сверхсуществами на планете – царями природы.
  Рубили сплеча все, что мешало им куда-то пройти, прихоти ли очередной прихоти ради. Гнали прочь жившее в лесах, в долинах гор, придумывая со зверской жестокостью забавы и развлечения  для спортсменов и любителей охотников и совершенствуя орудия убийства против «братьев наших меньших».
  Когда у охотника-спортсмена в руках современнейшее оружие, то он по сути убийца всего живого. Всего, что не может ему противостоять: ни защитить себя и своё потомство, ни убежать куда-нибудь от царей природы-убийц, ни улететь.
  Это, можно сказать, дилетантский экскурс в историю – без ссылок на даты, на имена «исторических личностей», без названий географических пунктов. По-дилетантски всё упрощено до предела: то, что зрим в европах-америках, изнемогающих в чрезмерных хлопотах об удовлетворении (потреблении) прихотей. Изощряясь в придумывании таких, чтобы они были то более утонченными, то более громоздкими -  настоящими «запросами», отягощёнными грузом перепотребления.
  Эти уродства нынешней цивилизации нехотя, но достаточно отчётливо проявляются едва ли не на каждом шагу. Невольно об этих уродствах вспоминаешь, когда наталкиваешься на факты и явления почти противоположного характера. Например, в том же крохотном японском порту Уно и в его ближайших окрестностстях.
  Даже, например, если такое взять: судоверфь, где японцы  строят внушительных размеров танкер – как это делается, хорошо видно и «не вооружённым глазом» с палубы «Докучаевска». Тысяч на семьдесят, если не на все сто тысяч тонн буде растущий по дням и по часам танкерюга – не только мачты и надстройка, но и верхняя палуба его поднялась над верхними кромками огромного дока.
  И надо же: в немыслимой близости от этих кромок стволы деревьев. С их ветвей непуганые птицы, наверно и белки, бурундуки то и дело может быть  за-глядывают в док. Не понимая, что и для чего в нем что-то строится, они конечно же сочувствуют каждому, кого видят, вот уж действительно кто настоящие хомо сапиенс.
  Первый раз, когда Игорь и Наташа прогуливались по нешироким явно провинциальным улочкам японского немноголюдного микрогорода, у парадного крыльца небольшого домика они остановились. Полюбоваться чтобы достопримечательностью не для туристов – «праздных ротозеев» предназначенной.
  Всего-то – с удивлением посмотреть на деревянные опоры под небольшим козырьком перед входом в домик.
  Всё остальное было как бы на европейском уровне. И с золоченной ручкой дверь (в Европе она была бы раза в три тяжелее), и с ненавязчивый оригинальностью светильник под козырьком, и с подсветкой кнопка звонка. Но вот -  надо же! – опоры-то под козырьком никакие не на европейский лад и вкус.
  «И до чего же отстали япошки от цивилизации!» - хвастливо подумает иной европеец-американец. – «Вон по-современному даже и дерево обработать не умеют! Не доросли! Отстали и отстают!»
   Но если предположить, что и цивилизации, сменяя отжившую нынешнюю -- новая, более совершенная – будет иметь траекторию не по вертикали прямую? Даже и не наклонную – а по спирали?
   Тогда, само по себе разумеющееся, окажется: люди одни и те же предметы и явления по нескольку раз оценивают, как бы с разной высоты. По сути – переоценивают, имея больше знаний и более высокую культуру.
   Дерево – не важно какой породы – годное в качестве строительного материала. На каком-то уровне умственного развития и культуры человека – в нём наиболее ценным считается древесина. Сравнительно легко её обрабатывать и она с многими другими положительными качествами.
   Для европейца настоящего и американца этих представлений достаточно. Рубит и обрабатывает дерево – только щепки летят во все стороны. А японец увидел в дереве что-то и еще – по его мнению более ценное, чем древесина.
Красоту он увидел нетленную. Такую, что руки человека вряд ли смогут со-творить когда-нибудь хотя бы и отдалённо похожее на созданное солнцем и соками земли (материнским молоком единственной пока что бескорыстной, щедрой кормилицы человека).
  Те, что не сочленены со стеной домика, -  углы козырька над крыльцом опираются на две деревянные стойки. Каждая из них сама по себе – как бы нечаянная асимметричность. (В европах-америках такая не симметрия недопустима и непростительна!)
   Стойки не толстые (около десяти сантиметров их диаметр-сечение). Во многом -- это часть стволы сучковатых деревьев.
   Стойки всего-то ошкурены (аккуратно удалена кора). На них и за подлицо срезаны сучки.
   Плавные где были прогибы у  стволов -- сохранены. К неровностям ли кривизне какой-то -  нигде лезвие рубанка, топора, столярной ли фрезы не прикасались. Не уродовали первозданность того, из чего делали опоры.
  А в европах бы, да и во многих азиатских ли африканских странах никакая первозданность в больших ли малых архитектурных формах с давних пор и пока что -- немыслимы. Она оскорбительна для глаз человека, не приемлющих ничего не «облагороженного» его рукоприкладством (на самом-то деле часто – всего-то изуродованного!). Его «искусными» руками на всё способного (нередко умственно недоразвитого) «умельца».
  Что, мол, это за дикость: из бревнышка десятисантиметрового сечения не сумели выстругать хотя бы карандашеподобный шестигранник для опоры козырька перед парадным входом в своё жильё! Не догадались (культуры и ума не хватило!)  украсить опору блестящими цацками. А перед размещением под козырек на опоры – по-современному сногсшибательной красивости -- в три-пять слоев не догадались наляпать кричащей яркости краску.
  После такого спрашивается: «япошки»-то разве не имеют права (вряд ли кто из них этим правом воспользуется) «с усмешкой горькою» сказать: «Дикари -- живут на Западе!»
  Наташа погладила одну из необструганных опор с ненужной осторожностью – не потемнел бы под её пальцами прозрачный лак. Игорь в это время, пальцами играючи, общелкал трехместную пластмассовую коробку -  в ней как раз была всего одна бутылка с молоком (два гнезда -  пустовали). Подобное внедряется и у Игоря в родном городе – пока что с не такими смелостью (чтоб снаружи у в хода в дом) и доверием к честности и порядочности соседей, как у жителей японского городка Уно.

                28

  У Наташи было меньше удивления, чем у Игоря, когда они с верхней палубы смотрели от начала до конца швартовку пустой очередной тысячетонной баржи к правому борту «Докучаевска».
   Буфетчицу конечно удивило: кормовой швартовый канат подавала хрупкая японка-мама – как она это делает смотрел стоявший в сторонке малыш (укутан так – февраль и в Японии зимушка-зима! – мальчик или девочка, не поймешь).
- Девочка-японочка! – с восторгом и решительно заявила Наташа.
- Почему?
- Стоит не шелохнётся там, где мама поставила. И переживает за маму – смотрит как маме трудно таскать и перебрасывать куда-то высоко толстенную веревку.
- Не веревку – ты же, Наташенька, вон сколько месяцев морячка! – чтобы девушка не сомневалась, что это не упрёк, а дружеский совет, он поймал её ладонь и до конца разговора не выпускал. – А кормовой швартовый… Ты права: мальчик – если и трехлетний – на месте бы не устоял.
- Себя вспоминаешь?
- Не помню, каким был в три года. Просто знаю: ни один мальчик не устоит на месте, когда его маме трудно – побежит ей помогать.
  Потом он стал рассказывать Наташе о том, что сначала его озадачило, а потом его – как штурмана, судоводителя четвёртого помощника капитана -- и удивило.
  В час швартовки баржи на рейде Уно было далеко не самое сильное очередное приливо-отливное течение. Но все-таки, оно и не очень сильное - было совсем не кстати при швартовке одного судна к другому.
Баржа не самоходная. Весь её экипаж – как в первые минуты выяснилось – один японец и, надо полагать, его жена с малышкой.
- Курсантскую практику, Наташ, проходил я на теплоходе серия «Тисса» - грузоподъемность, как у этой баржи, одна тысяча тонн. Экипаж был у нас два-дцать восемь человек.
- А у японцев – двое?
- В том-то и дело! Правда, буксировщик отцепился от баржи, но остаётся поблизости – если что, готов подойти и помочь. Но сама видишь: семья и живёт на барже – у них над крошечным жильем вон, и телевизионная антенна! Эта семья справилась при таких вот непростых условиях – теченьем все время баржу сносит --  с швартовкой вдвоем. На помощь чью-то особо не рассчитывали – она им и не потребовалась!
 Дело для семейной пары – видно по всему -  было привычным при швартовках и отшвартовках. Каждое действие выверено и ни одного движения впустую, с опозданием ли на какие-нибудь секунды.
  Вроде бы не хуже было организовано и на тысячетоннике-теплоходе типа «Тисса». Но там по авралу на бак (носовая часть) выходят на швартовку четверо во главе с третьим помощником капитана, и на корму столько же – ими руководил тоже квалифицированный сувдоводитель,второй помощник.
 Не отрывая микрофона от губ, метался с крыла на крыло ходового мостика - бегал старший помощник капитана. Он командовал и визуально контролировал, чтобы его команды чётко выполнялись.
 Один, как минимум, портовый буксир подталкивал то нос, то корму теплохода-однотысячника -- поближе и ровнее чтоб судно шло к причалу. Обязательно в рулевой рубке стоял рядом с капитаном многоопытный лоцман. Советовал то одно, то другое как надо делать участникам швартовки.
     Малочисленность швартовщиков на японской барже – одно. Другое – не менее удивительное – надёжность в механизмах и уверенность мужа и жены, что ни один из механизмов не подведёт.
  Принята на «Докучаевск» и закреплена петля носового швартового каната. Японец свободным концом обвил сколько надо и где надо на лебедке. Топнул-ударил по педали и – лебёдка мгновенно заработала (у неё свой миниатюрный дизельный двигатель) и стала подтягивать баржу к теплоходу.
  То же самое видели Игорь и Наташа что было от них совсем близко: как японка-мать швартовала корму баржи к высокому борту теплохода.
- Молодец! – похвалил её четвертый помощник с «Докучаевска».
  С его оценкой полностью согласна, и буфетчица Наташа, но при этом с одной оговоркой:
- Не женское это дело: ни с лебёдкой возится, ни по скользкой палубе вон какую верёвку таскать!
  Игорь многозначительно и нисколько не строго посмотрел на не до конца оморячившуюся девушку. Она с ним согласна (пока что «концы-кранцы, комингсы» и тому подобное флотская заумь), но свое мнение высказала:
- Если и не верёвку, а как она там у вас называется – не для женщин такая работа, Игорь, нет!

                29

    Ещё больше неженским делом считала (и не только Наташа) то, что в каждый трюм теплохода спускались по три или четыре японки и там по семь или восемь часов работали.   Игорь до выгрузки «Докучаевска»в порту Уно тоже никогда не видел женщин чем-то занятых в трюмах судна. Даже и представить себе не мог – чтобы женщины по скоб-трапам спускались в трюм и после работы, цепляясь руками и ногами за скобы, из трюма выбирались!
  Казалось бы, не под силу им такое делать. Не приспособлены и люки, скоб-трапы для человеческого организма с теми выпуклостями, что у женщин.
  Одна из особенностей в перевозке навалочных грузов (когда груз не в ящиках, не в мешках, а в трюма навален сам по себе – зерно, уголь, руда и тот же сахар-сырец). Считается нормальным, если к месту назначения привезли чего-то по весу на три процента меньше (случается – и больше). Грузополучатель подпишет документы без претензий («чисто»), если того же кубинского сахара из трюмов «Докучаевска» выгрузят на тридцать тонн меньше, чем его закупили на острове Куба.
   Японский предприниматель решил не терять целый вагон (японских мало-мерных –вагона два) сахара. Что остался бы на стрингерах, шпангоутах, над и за трубопроводами разных калибров – такого в трюмах предостаточно.
  Вот и привозят женщин работать в трюмах «Докучаевска». Вооружают их скребками, коротенькими метелочками - чтобы соскребали  и сметают сахар вниз. Под ноги себе и для того, чтобы из граммов и килограммов их руками были собранный в тонны сахара. Тот попадет в очередной грейферный захват – и обреченное на списание, как россыпь перенесут через борт судна в баржу.
   Ловкость женских рук и добросовестность достойны самых высоких похвал.
   Когда уходил «Докучаевск» их Японии, боцману с его матросами в трюмах нечего было делать. Чистота в каждом трюме такая, что прилети со всякими кушаньями волшебная скатерть-самобранка, она охотно расстелилась бы  для моряков на днище-палубе какого угодно из трюмов.
 Обычно же приходится им выметать невыгруженного чего-нибудь десятки тонн. Потом водой из шлангов обмывать борта, переборки и палубы в трюмах весь день – случается два и три дняподряд. Чтобы судно подготовить принимать очередной какой-то груз.

                30

  Заботливыми внимательными глазами и повар Ивановна и буфетчица Наташа заметили, что не очень-то «жирно» кормит грузополучатель старательных японок. В обеденный перерыв с берега им привозили серого цвета пластмассовые коробочки – вроде мыльниц, но в полтора или в два раза длиннее.
  В каждой коробочке в два фаланга женского пальца кусочек рыбы, с две столовых ложки вроде бы как лапши – гарнир к рыбе, хорошая щепотка зелени какой-то и две тоненьких палочки (вместо нам привычных ложки, вилки и столового ножа).
  Наверно вкусно приготовлены и подобраны кушанья. Но всего-то, как говориться, чтобы «заманить червячка» - не больше. Даже и на строжайшей диете для худеющей женщины-модницы это никакой не обед.
   Наташа стояла на площадке перед четвертым трюмом и вместе с первым помощником капитана смотрела на ставшее привычным. Как беспрестанно мотаются вправо-влево грейфера -  то с сахаром, то пустые. Японки в это время обедали.
- Ивановна всё равно, Константин Георгиевич, почти половину обеда и ужина выбрасывает за борт, -- не знала буфетчица, что примерно о том же думал и первый помощник капитана. – Какими уменьшенными порциями ни накладывает – никто добавки не просит. Может угостить японок? Или -  наше русское есть не захотят?
   Инициатива снизу дошла до капитана. Тот при очередной встрече с агентом и об этом переговорил – не возникло чтоб никаких кривотолков. Просто, мол, моряки приглашают грузчиков (по сути какая разница, если все они женщины?) всего лишь на дегустацию русских кушаний –может кому-то из них что-нибудь и понравится.
   «Добро» было получено. А остальное, как говорится «дело техники». Было на совести Наташи, и неугомонно энергичной дневальной Галки – хозяйки столовой. Вполне устраивало внезапное «мероприятие» и повара Ивановну: а то сколько её старания, добросовестного труда оказывается ни к чему. Многое из ею приготовленного то и дело, как никому не нужное, приходится выливать и выбрасывать за борт – «кормить рыб».
   Готовилась «обслуга» встречать званных гостей в весёлом настроении. Но каждая из троих конечно волновалась по-своему. Ни малейшего волнения не было только у пекарихи: у неё как раз в тот день к ужину был свежий хлеб – даже и нарезанный тонкими ломтиками он оставался тёплым и аппетитно пахучий.
    Полной уверенности правда и у неё было: притронутся ли японки к хлебу – никто не видел даже и в кино, чтобы у японца или японки был в руках ломтик хлеба. Мог бы им не понравится и суп-харчо, но уж никак не рыба с гарниром из продолговаого хорошо разваренного риса.
   Японки у входа в столовую было начали снимать обувь: наверно принято у них в обуви ходить только по коридорам или их смутила длинная ковровая дорожка от двери и через всю столовую. Это быстро уладили.
 В столовой нет крючков чтобы вешать их стёганые куртки. Верхнюю одежду сразу предложили японкам укладывать на пустовавшие стулья – те, что поближе к входной двери.
  Без курток и громоздких головных уборов японки стали настолько миниа-тюрными, что казалось в животе ни у одной из них не найдется места и для трёх-четырёх ложек харчо.
  Ничего подобного: кто из них если наливала себе из супника сначала полтарелки – столько же потом в свою тарелку и добавляла. Ни одну из них не смутило то, что порции рыбы оказались в пять-шесть раз больше, чем привозили им на обед в пластмассовых коробочках- «мыльницах». И рис они оказывается умеют есть не только палочкам, но и вилкой, а кому-то из них более удобной казалась и ложка.
  Свежий теплый хлеб на столько им понравилась, что на каждый стол дне-вальная приносила «добавку», равную тому что было подано  гостям в начале ужина.
  Лиха беда – начало. Потом какой-то смене японок доставалось пообедать в столовой моряков, а кому-то ужинать. Недовольных среди них никого не было.
  Обо всём этом Наташа с радостью рассказывала своему жениху. Но было и у него кое-что рассказать ей – обоим им интересное.

                31

     Константин Георгиевич беседовал в кают-компании с агентом. В англий-ском языке он был не силён. Почему и пригласил четвертого помощника принять участие в их беседе.  Игорь в умении говорить на международном языке моряков и понимать английскую речь уступал только самому капитану и его второму помощнику.
     Беседа шла о недавнем трагическом происшествии. Небольшое землетрясение в каком-то густо населенном районе Японии случилось на прошлой недели – много человеческих жертв и разрушений.
     Но где именно случилась такая беда? Вроде бы где-то не очень далеко от порта Уно?
   Агент старался поподробнее это объяснить сначала Константину Георгиевичу, а потом Игорю. Называл города, что вблизи от места бедствия. Все жалели, что нет под рукой карты Японии - тогда всем бы все было ясно-понятно.
   Вот тут-то и произошло прямо-таки невероятное.
  Японец достал остро оточенный карандаш и нашел в блокноте чистую страницу. Минуты не прошло, как с одного захода его рука (ни разу не отрывая грифель карандаша от бумаги) нарисовала остров. Таким, что он едва ли в точности ни соответствует тому -  каким изображают его и на картах может Генерального штаба Японии, других ли государств. Со скрупулёзным старанием и точностью сделаны были обводы всех мысов, бухт и бухточек (вблизи одной из них агент сразу и обозначил эпицентр землетрясения).
  - Это что? – удивился первый помощник и не меньше его был удивлён Игорь. – Так преподают в школах географию – потом чтобы каждый умел нарисовать с такой точностью (показывает на только что нарисованное агентом) любой из Японских островов?
  География само собой – возможно преподают её не на много лучше, чем в школах других стран. Но дело-то совсем в другом – что можно бы отнести к чистописанию что ли.
По мнению агента, европейцы просто всё еще не понимают главных причин: почему не признают в Японии, не видят преимуществ латинских, арабских иных ли каких букв над иероглифами.
   Кроме другого – наверно и более важного для человека – рисование (написание ли) иероглифов каждый день развивают и зрительную память. И с детства японцы привыкают к особой  оккуратносити – следят, чтобы с безукоризненной точностью были движения рук и каждого из пальцев.   
  Было и еще одно открытие – без чего наверно и не понять японцев. Ни их поведение, ни характера.
  Посмотреть на Японию за пределами порта и города Уно и за покупками ездили моряки в большой город Окаяма. Сами поездки – уйма впечатлений каждый раз. Но за день или два до окончании выгрузки, в самое последнее посещение берега Игорь и Наташа столкнулись неожиданно с таким, после чего и уважения к японцам и добрых сердечных чувств к ним прибавилось.
  Торопились на «электричку» из Окаямы. Почему только в вагоне подъезда и обнаружили Игорь и Наташа, что осталась у них сколько-то иностранной валюты. Совсем немного иен осталось у них – хватило бы  на мороженое разве что или на дешевенькие сувениры. Третьим в их группе был электрик: у него оставалось достаточно – не тратить чтобы на пустяки (иены он сдаст в Японии, чтобы побольше долларов получить в том же Сингапуре).
  В Уно всей группой вошли в небольшой магазин, где глаза разбегаются -  на витринах под стеклом и на полках сверкают фарфор и керамика. Себе никогда не простишь, если не купишь здесь что-нибудь.
Набрали по три-четыре квадратных и иной «ненормальной» формы тарелочек. Даже и электрик «разорился» на два «легкие, как пух» блюдечка.         
  Покупки им упаковали и одна продавщица с традиционными «рлегате» (может «алигате») их выкладывает на стекло витрины. Другая один раз, второй и даже было в третий раз пересчитывает выручку. Вполголоса продавщицы переговариваются.
 На их лицах растерянность и, можно сказать, настоящая тревога. На что, правда всёго-то это ушло не более минуты.
  Продавщица что едва ли не подросток со всей выручкой в горсти почти бегом покинула магазин. Та, что могла быть матерью убежавшей, вышла к покупателям и убедила их сесть в нормальные мягкие кресла вокруг ненормально низенького столика.
 - Вдруг у нас оказалась фальшивая монета и сейчас арестуют? – улыбается Наташа.
- Буду проситься: пусть посадят в одну с тобой камеру! – обрадованно смеётся Игорь.
  Тем временем на столике появились на обыкновенных фарфоровых блюдцах три толстостенных чашечки. Под прозрачной эмалью у них едва ли не сквозная сеть из тоненьких и угрожающе опасных тещин – возьмешь в руки чашечку, она вдруг развалится на черепки и прозрачно желтый чай прольёшь себе на колени.
   Электрик едва не до губ каждый раз поднимал чашечку вместе с блюдцем. Отпивал чаю глоток или два и возвращал угощение на стол с мечтой: вдруг из чашечки всё испарится-улетучится и – не придется еще раз рисковать.
   Не знали ни электрик, ни тайно помолвленные, мечтавшие об одной тюремной камере на двоих, что оказывается в Японии самому уважаемому гостю подают чай в самой древней, что есть в доме, чашечке.
   С чаепитьем едва покончили, когда вернулась юная продавец. Она сразу вручила две монетки Игорю и одну электрику (потом Игорь пересчитал: по местному банковскому курсу каждая монетка соответствовала и всего-то одной двенадцатой обыкновенной советской копейки. И четверти цента не стоят -   если пересчитывать на сингапурские доллары.) 
  - В магазине у них не оказалось этих -  даже меньше чем копейка! И прода-вец бегала куда-то менять нашу мелочь-гроши на более мелкие! – Наташа возмущалась, что из-за них, случайных трёх покупателей, столько было хлопот у продавщиц.
  - Ремонт каблуков на туфельках у девчушки обойдётся дороже! – заодно с Наташей был электрик. – Чем вся эта их сдача нам!
  Честность ли это, привычка не обманывать покупателя, с древних времен хранимая как национальная традиция? Обо всём перечисленном и о том, какими внимательными были к ним продавщиц маленького посудного магазина, покупатели-моряки не находили слов, чтобы всё рассказать другим членам экипажа. Считая, что ещё и слово порядочность -- вполне подходило в дополнение к другим самым хорошим словам, если пришлось бы кому из троих случайных покупателей посуды сочинять биографии для японок-продавщиц.

                32

   Переход «Докучаевска» с пустыми трюмами («в балласте») от Уно до Цу-симского пролива вот уж поистине -- «был не легок и не прост».
   Лоцманская проводка в пределах Внутреннего Японского моря не принудительно обязательная. Капитан и решил не брать лоцмана – вполне, мол, и без лоцмана справимся. Всего две узкости – наиболее опасных два места. Но если его помощники-судоводители каждый старательно, со всей ответственностью изучить лоцию в пределах определённого участка пути – «Докучаевск» пройдет по этому морю так же благополучно, как сто раз ходил по родному Азовскому морю.
   Снялись с якоря до рассвета. Чтобы засветло пройти по всей длине скромного по размерам Внутреннего Японского моря. Вахты судоводителей на ходовом мостике по времени планировались не привычно обычными.
   Не строго четырехчасовые. А где-то и укороченные кому-то до двух или до двух с половиной часов. Зависит за какое время «Докучаевск» пройдет дистанцию, что отмерена каждому судоводителю от такого-то места до такого-то. Между которыми каждый судоводитель на своём участке пути должен отлично знать все записанное в лоции Внутреннего Японского моря.
Знать все береговые  ориентиры-«реперы». И безусловно всё места хотя бы и с незначительной опасностью.
   На берегу прежде всего знать все внешние признаки  и все о тех ориентирах, точностью чтобы определить место нахождения судна в такой-то и такой-то момент.
    Ориентируясь по этим точкам нахождения, не трудно и рассчитать  на сколько течение (из-за его непостоянства и трудности плавания между островами Сюкоку и Кюсю) прибавило снизило ли скорость теплохода. После чего и станет понятным: на сколько точно выполняется  график движения по проложенному курсу -- опережение ли отставание на сколько-то в связи с форс-мажорными обстоятельствами.
  А такие обстоятельства дали о себе знать с первых минут после того, как «Докучаевск» снялся с якоря.
  Уно тогда не имел причалов для транспортных судов. Но у него были пирсы, где во всю их длину рельсы для электричек. Причем с минутной точностью выдерживался графи прибытия электрички – без опозданий чтобы, когда к пирсу примчится очередной «ферибот» (небольшое двухпалубное пассажирское судно). Прибывшие на нем с острова Кюсю пассажиры спешат в вагоны электрички, а кто прибыл на пирс по железной дороге – занимают места на палубах «ферибота» (его стоянка пришвартованным к пирсу продолжительностью не более  десяти или даже пяти минут. (Пришел и поскорее уходи -  претендует на твоё место во всём (мчится во весь опор) на него похожее другое быстроходное судёнышко).
   Переправа работает с предельным напряжением в утренние часы. Маневрировать пришлось «Докучаевску»: то курс менять, то ход – от самого полного вперёд до стоп и дважды полный назад машина отрабатывала. Всё это было на вахте старшего помощника капитана.
   В рулевой рубке был в это время и капитан. Это он и отменил команду старпома «На баке – всё свободны!» (старпом было распорядился так после доклада боцмана, что якорь втянули в клюз).
- Боцману остаться – от брашпиля не отходить! – поправил старпома капитан.
  Четвертый помощник по громкоговорящей связи эту поправку сазу и про-дублировал.
-    Старшему матросу – отдыхать. Быть в готовности подменить боцмана!
  Игорь продублировал и это.
  После двух этих приказаний капитан даже и не взглянул в сторону старпома. Молчаливый старпому упрёк: «Неужели не понимает -  идти весь день придётся наверно с опасностью, не меньше, чем в озерах Суэцкого канала? Это же -- элементарно!»
  Пока шли в зоне фарватеров суетившихся «фериботов», капитан стоял и, ни на что не отвлекаясь, глядел вперёд через стекло рулевой рубки. Не через то, где вращающийся диск, а через ближайшее к нему. Туда он передвинул и высокое («капитанское») кресло, но в него не садился – до конца старпомовской вахты стоял у кресла и не оглядывался.
   Старший помощник отстоял свою вахту: взял «свои» последние ориентиры на берегу, по ним сделал точку на карте и со всем этим – как и положено – ознакомил сменившего его третьего помощника. Оказалось, что течение было попутным – почему и смена вахт прошла на четверть часа раньше, чем рассчитывали.
     Около трех часов длилась вахта третьего помощника. Доставшийся ему участок маршрута прошли «как по писаному». Ориентиры один за другим появлялись на берегу сначала досрочно. Потом с точностью до минуты. Лишь к концу вахты обнаружилось, а потом и все продолжительнее по времени ориентиры стали «убегать вперед» -- с опаздываниями  появляться на локаторе и в окулярах в пеленгаторов. Начался прилив  – с ним  зародилось и нарастающей быстротой усиливалось встречное течение.
  Игорю досталось при распределении участков маршрута – самый последний. Перед выходом в Цусимский пролив. И всего-то капитан ему планировал единственную вахту – другим помощникам досталось по две вахты.   Соответственно каждый из них тщательнейшим образом изучал по карте и лоции два участка Внутреннего Японского моря.
  По личной инициативе четвертый помощник ознакомился со всем маршру-том. Почему хорошо знал не только свой, но и «чужие» по маршруту участки.
  Свой, конечно же, изучил втрое, вчетверо внимательнее, чем «чужие».
  Одно дело читать в лоции о коварном районе плавания. Иное дело – велик соблазн -  посмотреть на него так, чтобы лицом к лицу. Увидеть какие они те или иные «фокусы и выкрутасы» могут быть в таких районах.
  Под предлогом в очередной раз посмотреть всё ли в порядке с приборами и устройствами по его «заведыварнию» Игорь почти весь день был («торчал») то в рулевой рубке, то на крыльях ходового мостика.
   День был холодный – февраль месяц. Ветра никакого и небо спокойное – дождём не грозило. Волны изредка после то одного, то другого поворота на какое-то время появлялись: обозначить водную поверхность как бы -  только для этого и появлялись.
   Море затаилось - вроде как накапливает силы. Того и гляди их проявит во всей красе. Где это скорее всего случится – в лоции указания есть и чёрным по тможет быть конец единоборства моря с моряками – гадать не надо. Судоводи-тель и в уме необходимые расчеты-предположения сумеет сделать.
   Всю вахту второго помощника встречное течение из едва заметного увеличилось до очень даже ощутимого и, наконец, до сильного. Тому конечно способствовало то, что берега настойчиво приближались к теплоходу и справа, и слева.
  За последний час «Докучаевск» никого не обогнал. Но вот и его никто не обгоняет. На сузившейся акватории – на карте нарисовано, что она будет ещё уже – стоит на якорях с полдюжины судов. Два из них на много больше «Докучаевска» (на них, надо полагать, и машины мощнее – тем не менее, решили встречное течение переждать).
Явно, их капитаны здесь не впервой. Или в рубках с капитанами рядом стоят опытные лоцмана.
 Кто-то наверно готов ждать и до темноты. Или до часа, когда встречное течение сменится попутным.   
   Благоразумным возможно было бы «Докучаевску» отвернуть влево и тоже стать на якорь. Или даже сразу на два якоря – как это сделали капитаны четырех или пяти судов. Но на «Докучаевске» такое решение было принято не своевременно. Из-за внезапно возникших недоразумения и суеты.
   Главным при этом был (по мнению Игоря) внезапный приступ какой-то коварной болезни у старпома. В самое неподходящее время!
   Обострение болезни до временной потери работоспособности вполне могло быть и, скорее всего, на нервной почве. Мы все ходим под Луной – никому не дана гарантия, что с ним подобного никогда не случится.
   Старпома же как раз наделил капитан ответственейшей вахтой – когда судно будет идти узкостью с непредсказуемым течением. Непредсказуемое ни по силе, ни по направлению – то ли попутным течение окажется, то ли встречным? 
   Оказалось, встречным. И такой силищи – заранее  на теплоходе предвидеть  такое никто не имел возможности (кроме старпома, разумеется, досконально изучившего по лоции коварства доставшейся ему узкости). А Игорь возможность такого и в воображении своём представить бы не  смог.
   И как теперь быть? Когда не в воображаемом представлении после прочи-танного в лоции, а все это в наихудшем виде вот оно – «живьем» перед твоими глазами?   
   Иллюминаторы в каюте старшего помощника капитана расположены так, что видеть он мог всё, что впереди и то, что происходит по левому борту.
    Как раз, когда он выглянул, высовываться начал нос танкера. Тот шел на обгон  с соблюдением, казалось бы, всех правил, но  в опасной близости от «Докучаевска» -  в недопустимо опасной близости.
   Танкер примерно такой же по водоизмещению, как «Докучаевск», и тоже в балласте – с высоко высунутыми из воды бортами. Ему в левый борт – беда редко ходит в одиночку! – откуда ни возьмись прижимной ветер.
   Старпом достаточно опытный судоводитель и сразу определил, что столкновение (в лучшем случае -  бортами и вскользь) неминуемо. Столкновения не избежать этим самым– «Бог его послал!» (после чего были слова  с упоминанием души и Матери Божей)  --  недисциплинированным танкером под новеньким Панамским («дешевым») флагом.
   Но это -  старпом не слепой и не глупый – не самое худшее, что может как раз и достанется старшему помощнику на его вахте. Вот сразу и так заболел («чрезмерное нервное утомление, скорее всего» - был диагноз судового врача) – что  и «бедняжка в кроватку слег».
   Не будет возможности ни на сколько отвернуть вправо: справа до берега – рукой подать! И слева как раз на «Докучаевск» давит сумасшедшей силы течение – да и повернуть ему навстречу не дает панамец-танкер!
   Нет, не случайно скромные преимущественно одноэтажные жилые и не жилые строения на пологом низком берегу острова защищены от моря мощной бетонной стеной. Навалы и выбрасывание судов на берег в этом месте не редкое должно быть явление. 
   Зачем старпому «головная боль» на ходовом мостике во время его вахты? Когда он может эту «боль» благополучно перетерпеть в каюте, сославшись на внезапное резкое невыносимое недомогание?
  Основания для внезапного «заболевания» такие, что и судовому врачу не расскажешь. Когда они вне медицинских понятий –   осторожность достаточно опытного судоводителя и его забота о личном благополучии.
  Почему судовой врач  ни причин и не следов болезни обнаружить не сумел. Никакими лекарствами не станет лечить: покой, мол, постельный режим и –   приступ недомогания пройдет. Поскольку и внезапный приступ, и, похоже, кратковременный.
   Игорь был, что называется, на подхвате у капитана и его второго помощника в критические, опасные более чем полчаса. На пределе у него оказалось (не меньше, чем у капитана и второго помощника) ожидание, когда при самом полном вперед прекратиться беспомощное «зависание» теплохода на месте! Когда наконец-то начнётся (не беда, если и с черепашьей скоростью) перемещение «Докучаевска» вдоль хрупких строений, защищенных бетонной стеной!
Что было с теплоходом, похожее наверно случается и с людьми – когда спортсмен гимнаст «крутит солнце» на перекладине. У начинающего ли гимнаста или у многоопытного в последнюю минуту его безжалостной тренировки.
Когда он весь по верикали над перекладиной «завис». Настолько руки устали и  в таком предельном напряжении, что нет уверенности: в состоянии ли они еще сделать самое малое, чтобы сделать нормальным вращение до конца, или – его взметнувшиеся вверх ноги из «зенита» повалятся  назад.
- Кранцы? – спокойный голос капитана.
Вопрос адресован Игорю. Он бежит на левое крыло мостика. Оттуда и докладывает:
- Все на месте – прикрыт весь левый борт. – Приготовились в крайнем случае кранцами (жесткими тяжеленными подушками) хотя бы и на сколько там удастся оттолкнуть от себя танкер. – Вижу: на сколько-то ушел от нас борт танкер влево -  и понемногу вроде бы отстаёт!
- Наконец-то проснулись они там и отрезвели! - это у капитана в адрес тех, кто на танкере.
- К бетонной стене ни на сколько не приблизились, - докладывает второй помощник с правого крыла мостика (в критические полчаса он почти всё время там). – Даже и удаляемся понемногу!
   Таким порядком не шли, а карабкались, ползли при самом полном вперед. Сантиметрами (было может где и миллиметрами) больше, чем полчаса измерялся пройденный путь. Потом только появились конечно  дюймы, а через час -- и метры.
   Наконец измерения скорости пошли  долгожданными в одну десятую, в четверть узла (восемнадцать и около пятидесяти метров в час) при все еще самом полном вперёд. А расстояние от бетонной стенки -  и четверть и вон даже полкабельтова (около ста метров).
    На старпомовском участке пути (без самого старпома на его вахте - ничего не поделаешь, если заболел человек!) танкер таки догнал, а потом и обогнал «Докучаевск». Никого это ни обидело, ни обескуражило: какие могут быть счёты и зависть после того, как штурманам и экипажу одного судна досталось нервотрепки на сколько-то меньше, чем экипажу другого. 
   После участка пути, обозначенного береговыми ориентирами для старшего помощника, всё укладывалось в график. Вахты чередовались одна за другой (явно с перегрузкой досталось второму помощнику) и с опозданием всего на часа миновали траверз Симоносеки. Радуясь беспечности большого города: обычное  вечернее с золотой подкраской электрическое освещение в многоэтажных домах, на улицах и в порту.
    Вот они широкие просторы не какого-то межостровного Внутреннего, а настоящего Японского моря. По нему и курс проложен в один из портов Северной Кореи.

                33               

    В каждом монастыре свой устав. Тех и других предостаточно. Отчего и не сразу помнишь для какого из них что самое важное!
    Знали на «Докучаевске» все, что в Кореи северяне воюют с южанами. Но для кое-кого из членов экипажа было неожиданностью, что хрупкое перемирие отделяет Северную Корею от очередных жестоких схваток на фронтах заодно и с Соединенными Штатами Америки – официально много лет подряд они в состоянии непримиримой войны.
    «Но миром кончаются войны» - справедливые слова из одной грустной песенки. Мир наступит и тогда гуляй Игорь и Наташа по Корее вдоль и поперек. По крайней мере также, как они ходили как хотели в городах Японии.
    Ну а пока их прогулки -  только в пределах корейского порта. А в этих пределах для моряков красивый двухэтажный Сименс клуб: в его многочисленных просторных комнатах вроде бы все необходимое для мореплавателей. И в биллиард, а кому хочется, может сыграть, и в настольный теннис сыграть вырвать у кого пару побед подряд или в шахматы, послушать музыку и потанцевать, газеты и журналы полистать.
    Словом, после монотонной скуки на своём судне есть где и есть чем себя развлечь – убить уйму (или у кого там сколько окажется) ничем не занятого времени, убить своё безделье. В чем – по мнению психологов – прежде всего нуждаются не только моряки дальнего плавания, но если кто и на часы какие-то оторван от «дома своего».
    На просторной территории порта есть подобие спортивной площадки. Там даже и сетка навешена – ждет желающих попрыгать по площадке с волейбольным мячом. Ни разу, правда, Игорь и Наташа ни гимнастов-любителей на перекладинах, параллельных брусьях и волейболистов с мячом не видели.    
   Поразмяться чтобы и попрыгать на свежем воздухе – прыгать и бегать по земле, а не по какой-то из палуб своего теплохода. Но в феврале зима в Северной Корее даже и больше похожа на настоящую зиму, чем в Японии.
   В город всего два раза корейцы возили судового врача с одним из его мотористов (унять чтобы сумасшедшую зубную боль). Как раз того, что после борща по-французски пострадал так, что кулаком готов был заткнуть рот каждому, кто предлагал вернуть Наташу на камбуз, а Ивановну – в прежнюю должность буфетчицы.
 И больному, и врачу повезло. На город – пока они были в нём – не упало ни водородной, даже и ни одной атомной бомбы. Возможность внезапной бомбардировки теми или другими едва ли не было главной причиной – почему выход за пределы порта морякам-иностранцам был по сути запрещён.
   В Одессе охотно переименовывают: транспортный флот называют торговом.  И такое не только у долгожители легендарного портового города – среди одесситов, бережно хранящих остатки жаргонов Бессарабки и Привоза.    
   Вместе с «Докучаевском» в корейском порту стояли два больших сухогруза – «англичанин» и «грек». Их экипажи поглощены были мероприятиями торгового характера. Даже и когда они были лишенные возможности с инвалютой на руках выйти в ближайшие хотя бы от порта кварталы город, проявлялись  их неугомонные торговые страсти.
   Их в какой-то мере устраивало даже то, что было на полках магазина при Сименсо клубе. Где купить они могли что считали ходовым товаром за валюту многих стран-государств. В том числе и за американские доллары – которые пахнут не хуже и не лучше, чем английские стерлинги или японские иены.
   Ежедневно можно было видеть, как англичане-моряки или греки несут из магазина ящики со стеклянными пол-литровыми бутылками. В таких бутылках оказывается особого сорта корейская водка. Ни в Европе, ни в обеих Америках такую водку не делают – нет самого необходимого для изготовления такого зелья.
Приспособились торговые моряки и носят сразу по два ящика: моряков при этом трое, а между ними в качестве прослойки (подобно тому, как в сэндвиче при вертикальном его положении) два ящика с бутылками.
  Не для ресторанного стола такие бутылки. Они из не высококачественного зеленоватого стекла. Без единого цветочка или иного рекламного символа на их бумажных наклейках. Может это вынуждены были делать – потому, что наклейки более чем скромного, не рекламного размера.
  Пробка вставлена заподлицо с торцом горлышка бутылки и щедро залита сургучом. Ни пробка, ни  бумажная наклейка-этикетка не мешают знатоку по достоинству оценить содержимое бутылки.
   А в ней, в зеленоватой бутылке – прозрачная водка и змея. Тощая скорее от злобы, чем от голода пресмыкающееся затаилась в предсмертной злобе.
    На ее месте просто невозможно было не закипеть злобой. Ловили змею, когда она, избавившись от всего в ней лишнего, только что выбралась из старой змеиной шкуры с уверенностью, что у неё не сегодня-завтра будет не менее надежная, прочная, к тому же и  более просторная змеиная одежда.
  На такие переодевания у какого-то вида змей всего несколько дней в июне месяце. Тогда в их теле оказывается максимальная концентрация такой же силы целебного, что и у корня легендарного женьшеня.
  Почему и государственная монополия на изготовление и продажу «змеиной водки». Соответственно и по-государственному экономные посуда и наклейка на ней из газетной бумаги.
  Дважды Наташа видела, как нес к себе на судно капитан-англичанин купленные им картины. Его сопровождала дама – оказывается (сведения из вполне вроде бы авторитетных источников) его жена.
- Будет ли когда-нибудь и у нас, – Наташу это очень заинтересовало, - что жена вместе с мужем будет уходить в плавание?
- Обязательно! Думаю: в Министерстве морского флота об этом давно думают! – улыбается Игорь.
- Сколько ещё они там будут думать? – такая же улыбка и у Наташи.
- Многое не от них зависит. Например, если жена укачивается – в море к ее разным болезням добавится еще морская болезнь…
- Главное конечно: «Женщина на корабле – быть беде»?
- На «Докучаевске» вас четверо и – никакой беды.
- Если у женщины морская болезнь – сама не пойдёт ни в какое плавание.            
- Во-вторых, в Министерстве ждут: когда кто-нибудь изобретёт детектор любви.
- В совсем другое – не любить. Если мы с тобой, все человечество не могут понять: любовь – беда или счастье? Кто, скажи, сумеет сделать машину и научить ее отличать любовь на нее похожей подделки?
- Может есть и третье что-то?
- Есть. И оно – самое главное: не плохой один парень ждет, когда одна хорошенькая девушка Наташа выйдет за него замуж. Тогда ей вместе с мужем разрешат круизы по всем океанам и морям.
- У меня другое мнение: ты недооцениваешь парня, когда он и в само деле -  лучше не бывает!
                34

     Больше чего-то ещё, пока «Докучаевск» стоял под погрузкой в Корее, Наташу  интересовали именно женские проблемы.
  Англичанин-капитан взял с собой в плавание жену. А ни на его судне и на греческом и повара и вся «обслуга» мужчины – ни одной женщины. Почему?
  На плакатах и в корейских журналах что-то символизирует скачущий конь и на нём вдвоем надёжно себя чувствуют женщина и мужчина. Прежде всего они чувствуют не коня, а своё единство – друг без друга им никак нельзя. Это самое ведь и, что ни наесть, правда.
  Для чего корейцам понадобился конь с двумя седоками -  Наташе толком так никто и не объяснил. Но сама для себя она решила, что придумал этот символ (не всё равно ли как его назвать?) мудрый человек и обязательно с хорошим сердцем.
  Не только Наташа обратила внимание и на другое. Потому что  не видела она и многие члкены экипажа подобного ни в  одном другом порту Европы, Азии, Америки и даже в Африке -- на что они с удивлением смотрели в Северокорейском порту.
  Большинство, кто сыпал в трюма «Докучаевска» магнезит, кто «мешкован-ное» грузил на «англичанина» и «грека» -  были женщины. Высоко на кранах, в кабинах автопогрузчиков за рулём – ни одного мужчины.
 «Грубая мужская сила» задействована была где-то в пакгаузах и в укладке ящиков, мешков ли -  в трюмах судов. Где нелёгкий ручной труд.
  С непонятным для себя интересом не только туристы-ротозеи смотрят на игрушечно красивые церемониалы – зрелищные «смены караулов». На это «игру в солдатики» для взрослых смотрит -- кто в Греции, кто в Лондоне или у стен Московского Кремля.
  Подобным, но иного содержания и никак не для праздных ротозеев были «парады» в Корейском порту. На них смотрели моряки в минуты временной приостановки погрузочных работ на обед или на ужин (погрузка была круглосуточной).
  Был конечно условный сигнал, команда чья-то для всех (какая и от кого команда – осталось неразгаданным). Одновременно в порту стрелы всех кранов замирали приподнятыми и наклоненными над причалами на один и тот же угол.
  Водители автопогрузчиков (если даже и на въезде  ворота пакгауза они услышали сиигнал) -- делали крутой поворот. После чего на предельной скорости  гнали свою погрузочную технику к месту её временной стоянки.
 Только после прибытия на место всех погрузчиков (где они выстраивались в один ряд – как в строгой солдатской шеренге), женщины-водители выбирались из кабин и бодрые, со смехом (скорее всего над моряками-ротозеями) и разговорами в полный голос вместе шли обедать.
   У грузчиков-мужчин было меньше на военный лад организованности. И ничего интересного – если на них смотреть: как везде обыкновенные «докеры» с неторопливой походкой и привычной сутулостью шли и они «перекусить».
   Вместе с крановщицами весёлой группой возвращались женщины-водители к шеренге своих «стальных коней». Двигатели запускались почти одновременно. Без суеты, но все явно спешили: мались их машины только что не на перегонки по «формуле один» к воротам своего пакгауза, под стрелу  крана или куда-то ещё – где их конечно с нетерпением ждут.
    Наше безделье, ещё ли что -  приучили красивое выискивать в той же сол-датской шагистике с игрушечными винтовками и в кукольных одеяниях. Такая красивость всего-навсего – равноценна многочисленному базарному барахлу, сувенирам-цацкам. (В этом лишь самое чуть-чуть из рассуждений Игоря и Наташи, позаимствованных из философских вслух изысканий Константина Георгиевича.
   Убежденного, что человек может быть красив, когда он беждельничает, по-модному отдыхает, кому-то подражая, «убивает время» в застольях, восторгаясь одурманивающим «алкогольным поилом». Но он всегда прекрасен, когда его   руки, ум, весь он   в интересных для него делах. Того нередко и не сознавая, что устремлен к тому, что приблизится ещё и ещё на сколько-нибудь к подобию его создателя.

                27
  Последними были часы стоянки в Корейском порту. Игорь проверял работу гирокомпаса и его репитеров (на них всех показания должны быть в точности такими же, что и у компаса). Из-за чего и зашел в каюту капитана – всего-то на минутку. Но задержался там на сколько-то дольше.
  Муха его какая-то укусила – не иначе. Почему в рабочее, в служебное время вдруг обратился с личной просьбой:
- Разрешите обратиться по личному вопросу!
- Слушаю, - капитан только что прервал прогулку-разминку по каюте, сел в кресло, но не успел притронуться ни к одной из бумаг, что были у него на столе.
- Распишите нас – меня и Наташу, буфетчицу!
Для капитана это было настолько не неожиданным, что он успел и сдержать улыбку, и заставить свой голос быть официально серьезным:
- А она согласна? Сможет она, как это принято в церкви спрашивать, -- объяснит почему именно за тебя выйти готова замуж? Например, не за холостяка второго механика? Или – за кого-то ещё? За Юру, вон второго помощника? Д авно ищет, смотрю,  невесту – почему-то найти не может? 
- Только он сам наверно знает – почему… Я просто Наташу люблю, и она меня!
- Весь экипаж это знает, - новостью такой капитан ошарашил Игоря (они с Наташей были уверены, что знают, кроме их двоих, только спасательная шлюпка, Юра и кое-кто из огромных птиц с кошачьими глазами).
- Говоришь «просто»? А любовь не простая штука, - продолжал капитан, сменив официальный командирский тон вроде бы как на отцовский, дружеский. -   Совсем-совсем не такое, о чём ты и Наташка-умница читали у Дюма или у кого  там ещё…Почему  уверен –  она тебя любит?
- Мы тогда вместе придём, - потоптался Игорь на месте и уверенным голосом пообещал.
- Обязательно, Игорь, -чтоб вместе пришли. Обязательно и заявление с двумя вашими подписями. С обручальными кольцами сразу… Они у вас есть?
- Нет – еще не купили!
- Вот видишь?.. Да и я ещё не готов. Не помню: право у капитана в плавании или моя обязанность регистрировать браки. Не приходилось  никого регистрировать -- «расписывать». Будет время: найду как там и -- всё  прочитаю, подготовлюсь. Обручальных колец у вас пока нет. А всё, Игорь, конечно понимаешь, должно быть строго по Закону.
- Конечно.
-  И давай рассуждать, как взрослые мужчины, - капитан положил на стол обе руки. Одна вроде бы как сам он. А другая – Игорь. – Ты лицо заинтересованное. Но есть – и ты об этом знаешь – другие заинтересованные лица. Кто из них в кают-компании – я назвал. Но и в столовой холостяки не слепые?
-  Юру… второго помощника – не надо. Из-за остальных мы и просим объ-явить нас мужем и женой.
-  Пока что один ты просишь, -  капитан, размахивая руками, показал на все углы своей каюты. – Наташки здесь нет – её голоса я не слышу!
  Через день после этого был откровенно веселый разговор у капитана с его первым помощником. Радостного у командир при этом было едва ли не больше, чем у четвертого помощника и буфетчицы. Всё-всё, мол, «комиссар» именно так у юноши и девушки, что я и предвидели.
Но в меру в  разговоре капитана с его первым помощником было и серьезного.
- Надо их зарегистрировать и торжественно объявить мужем и женой, - предлагал, почти настаивал первый помощник. – И веселую свадьбу устроим всем на радость! – сразу же и по времени ориентировка: - Где-нибудь в середине Индийского океана и если как раз при пересечении экватора. Этим же всю жизнь потом они будут гордиться!
Капитан отмалчивается. Тогда помполит восторженно добавляет:
- Они же всю жизнь хвастаться будут перед потомками: за их свадебным столом не какой-то чеховский «генерал», а сидел сам Нептун – царь-повелитель всех морей и океанов!
- Так-то оно так и могло быть, Константин Георгиевич, если бы не сразу два «но»!
- Из них первое – нет обручальных колец?
- Не сомневаюсь: в Сингапуре они их купят… Но вдруг не сегодня-завтра вертолет сядет на «Докучаевск» -  и на нем прилетит Мама жениха. Ежедневно от неё сыну радиограммы -  нередко и по две-три.
- В них  мольба и уговоры: сыночек, ради Бога,  не женись на какой-то первой попавшейся?
- Там и покрепче, как докладывает радист, чем «первая попавшаяся»!
- Мама безумно любит сына и – готовится стать настоящей свекровью. Чтоб Наташу, как положено, «в три погибели гнуть». И всего-то… А отец?
- От него пока  ни одной радиограммы. Он-то как раз -- моё второе «но»!
- Вы с ним знакомы?
- Шапочное знакомство… Для «комиссара» особого значения наверно и не имеет… – отец-то у Игоря капитан! Как ему в глаза смотреть, если он с женой заодно?
                35

В предпоследний день февраля вечером «Докучаевск» выходил из корейского порта. Перед этим примерно в полдень у Игоря был «не служебный разговор» с капитаном (с положительным результатом – по мнению обеих сторон). А ещё раньше -  утром того же дня по инициативе второго (грузового) помощника было принято решение дополнительно взять в трюма двести тонн магнезита.
  Что непозволительно в феврале – на то и грузовые марки на штевнях теплохода. А в марте можно эти марки «утопить» – при погрузке ориентироваться на летние марки.
- Согласится ли порт? – сомневался капитан. – Дополнительно догружать – увеличится стоянка судна под погрузкой?
- При их темпах, - отстаивает свое предложение Юра, грузовой помощник. – Немногим больше, чем на четыре часа! Всё равно погрузку закончат досрочно и получат свой «диспач». А главное: получат корейцы и кругленькую сумму за дополнительно проданный магнезит. Со стивидорам (руководителем погрузочных работ) мы это обговаривали.
- А капитан порта? Разрешит нам выйти с летней маркой за сутки до конца зимы?
   Хорошо, когда моряки и портовики не плохо знают английский язык – умеют на нём о самом сложном договорится. Но едва ли не главное при этом: желание друг друга понять и у них одинаковое представление о выгодах сотрудничества и о дружбе народов.   
   Без задержки ни на полчаса и ни на сколько «Докучаевск» простился с причалами корейского порта. Вышел со всеми оформленными документами с разрешения капитана порта как бы всего-то на внешний рейд (не занимать чтобы в порту причал.
   Но вот он внешний рейд с его «размытыми» дальними границами. Их и не замечешь, когда пересечёшь: чтобы оказаться на широких нейтральных морских просторах. Тех, по которым и путь перегруженного теплоход к его очередному пункту непродолжительной якорной стоянки – на Сингапурский рейд.
   Капитан отправил официальную радиограмму диспетчеру Пароходства с уведомлением, что идти придётся экономичным ходом и по сути без штормового запаса топлива. Иными словами, в случае непогоды спрячется теплоход в первом попавшемся укрытии на неопределенный срок -  будет «ждать у моря погоды».
  Диспетчер не лыком шит. Знает сколько тонн топлива у докучаевцев – при экономном расходовании должно хватить до Сингапура.
  Планировали «Докучаевску» заход во Владивосток. Но там пришлось бы стоять в ожидании топлива недели две. Из-за чего и шли от диспетчера еще при стоянке в Японии радиограммы с предложением все резервы мобилизовать -  чтобы избежать непроизводительный двухнедельный простой теплохода во Владивостоке.
 Опасными были всего-то первые трое-четверо суток – здесь могут быть «сюрпризы-неприятности». Но и те, ожидалось, будут с попутными  – с севера и северо-востока. А потом – по сути безштормовая зона пассатов.
 Придётся подальше держаться от острова Тайвань. У берегов этого острова совсем не ко времени обострилось выяснение отношений чанкайшистов с Китайской народной республикой. «Диалог», прямо скажем, в нежелательной грубой форме.
 Самое время было бы сказать: «Державы ссорятся, а у моряков чубы трещат!»
  Моряки на полном серьезе рассматривался почти абсолютно безопасный вариант плавания. Южнее Японских островов обогнуть Восточно-китайское море и затем со стороны просторов Тихого океана идти на юг вблизи Филиппин.
 Потом и в самом деле шли на юг вдоль Филиппинских островов. Но только всё время не по просторам Тихого океана, а всего-то по его прибрежному Южно-китайскому морю.
  Ознаменовалось плавание неподалеку от роскошных тропических островов «субботником» в какой-то не субботний день. Было как раз восьмое марта и моряки-мужчины пылали страстным желанием преподнести женщинам-труженицам незабываемый подарок.
   Лидер – кто идёт впереди и ведёт за собой. Для этого у него должны быть какие-то иные качества из тех, что встречаем не у каждого. Наверно эти качества могут быть и всего лишь на некоторое время – не постоянными. (Это – один из философских выводов Константина Георгиевича в связи с очередным выдающимся событием в масштабах теплохода «Докучаевск».)
Таким лидером вблизи Филиппин проявил себя старший механик.
  Мужчины теплохода решили построить плавательный бассейн – чтобы в весенний Женский праздник (он как раз такое, что лучше и   не придумаешь в тропическую жарищу) представительницы лучшей половины человечества имели возможность «нырять-кувыркаться» сколько пожелают. Это всего-то и в основе  инициативы старшего механика.
  Он стал меньше чем на час архитектором, прорабом и дизайнером временного сооружения на грузовой палубе теплохода.
 Лидером – потому, что не только сформулировал благие намерения (такие могли  быть и не только в его голове), но и проявил решительность. Такую, что его благие намерения претворились в жизнь – стали реальностью.
 Ни на минуту не покидал он строительную площадку. Бассейн занимал всё пространство между высоким комингсом последнего трюма и площадкой перед жилой надстройкой.
  Когда трюм открыт, в этом пространстве опрокинутыми на ребро ставят тяжеленные стальные крышки трюма. А когда трюм закрыт, пространство это ничем не занято – пустует. Как бы и «самой природой» оно предназначено для сооружения плавательного бассейна именно здесь – не где-то в другом месте. (Последнее особо высоко и не без пристрастия оценил Игорь. Но об этом – потом.)
  В пространство между трюмом и надстройкой вбросили огромное брезентовое полотнище. Его хватило, когда весь развернули, чтобы накрыть предтрюмный участок грузовой палубы и те четыре стенки, что вертикально поднивмаются от палубы.
Капитан в одних плавках и все, кто вышел на субботник, сначала тянули и выравнивали края брезента, оставаясь снаружи. А старший механик руководил всеми, до последней минуты ударного строительства оставаясь внутри чаши бассейна.
 С соответствующими восклицаниями-лозунгами стармех принял на себя и хлынувшую из пожарной системы первую воду. Архитектор новостройки стал и первым, кто «обживал» новенький плавательный бассей- самоделку.
  Когда старший механик замышлял стройку, он  учитывал то, что у теплохода будет ритмичное покачивание и килевое и бортовое. Торцевые стенки бассейна выдержат напор небольших волн, с гребнями которых сливаться будет из бассейна замусоренный верхний слой воды. Рассчитал стармех из сколько шлангов и с каким напором придётся подавать воду в бассейн постоянно или периодически.
  Учёл и рассчитал (на то у него и светлая инженерная голова) и кое-что другое лидер ударной стройки. Наверно даже и то, что сорока минут хватит на строительство и заполнение бассейна до уровня, чтобы самым первым пловцом в бассейне смог он сделать два «круг почёта» под крики «Ура!» и бурные аплодисменты.
  Может не сразу, но вскоре было оценено и еще одно преимущество. Что бассейн построили ближе некуда от ходового мостика – без внимания и контроля в бассейне не остается никто если пришёл в нём «плескаться, нырять, кувыркаться». Отчего боцман вскоре и унёс -- как вещь не нужную --  спасательный круг на прежнее место -- в свою подшкиперскую.
  Игорь не сомневался, что Наташа будет приходить поплавать в бассейне. Она и приходила ежедневно вдвоём ли втроем с девушками. Сколько, когда, кто именно приходил купаться вместе с буфетчицей, он чаще всего или не успевал сосчитать, или сразу забывал цифру -- как ему ненужную.
Не получался у него счёт больше единицы и когда накупавшись девушки (в халатиках ли прикрывшись большими полотенцами) отправлялись «восвояси». Потому, что всё время видел только одну-единственную из них – Наташу.
  Чаще всего Наташа появлялась на площадке перед бассейном (вряд ли всегда было случайным это совпадение!) -- и оттуда ныряла в воду, когда у Игоря ходовая вахта. Каждую случайную ли неслучайную из этих возможностей он использовал, чтобы смотреть еще и еще на «дистанции» очередного заплыва красивейшей из красивейших пловчих.
В такие минуты как бы Игорь плыл рядом с Наташей. И он, как она, в свое удовольствие одинаково с ней разворачивался бы у торцевой перегородки бассейна -- чтобы оттуда вместе и стартовать.
  Не просто он смотрел и любовался. Каждый раз он вспоминал, как первый раз Наташу увидел под водой вблизи себя на кубинском «диком пляже» в Никаро. Вспоминал и сравнивал: какой она была тогда и что в ней стало другим теперь. Сравнивал и боялся: вдруг от её таких страшных переживаний на Кубе из-за отлучения от поварских дел – вдруг что-то появилось ему и ей ненужное.
  Ни она сама, ни с его помощью – Игорь это видит, а его сердце чувствует – Наташа не перешагнула через горе своё, через беду. И если, когда вспоминается порт Никаро – ей больно. Очень больно!

                36               

  В Сингапур Наташа попала впервые. Игорь на курсантской практике один раз был в этом знаменитом Городе Льва. (Синг – значит лев. Но эти гривастые хищники ни один из них ни разу не появлялся на острове, где этот город, и ни на одном даже из континентов что поблизости – ни на Евроазиатском, ни в Австралии. Тем не менее!)
.В тот раз не только четвертому помощнику капитана трудно было узнать Сингапур – настолько город-государство изменилось. Внешние изменения: город устремился ввысь.
 Прежде морской вокзал выделялся своим великолепием и высотой. В этот раз морвокзал не сразу и нашли, когда с якорной стоянки на внешнем рейде Игорь и Наташа через бинокль рассматривали городские строения. 
  Едва ли не более значительными оказались изменения, каких с внешнего рейда не разглядишь. Связны оказывается они были с тем, что лидером государства стал премьерминистр-китаец.
Со слов агента, что подробно информировал капитана о новых порядках в городе, новый глава государства с какими-то  непремьерминистерскими странностями. (Не из-за них ли  потом сингапурцы каждый раз его и выбирали, а итоги его тридцатилетнего правления стали называть «Сингапурским чудом»?)
   У всех избираемых и самоназначаемых глав государств или правительств – вряд ли такое только традиционно – две их суть составляющих. Того и гляди кто-то из них нисколько ничем не управляет, а самодовольно-бесконтрольно царствует -- до последнего гроша используя возможности попользоваться в богатом ассортименте дорогосоящими причудами (модными и почти традиционно обязательными – нередко и пошло примитивными) --  материальными благами).     Отчего первую безусловно наиглавнейшую составляющую правителя – управление государством -- иной раз и через микроскоп не разглядишь. Потому что ему некогда и сил не остается заниматься политикой-экономикой в интересах своих согражда. Непеодолимо велико у таких  желание не расставаться с царскими причудами и бездельем.
 Максимально используя все виды современного транспорта мечется иной правитель по своему царству-государству и во все стороны по заграницам с единственной целью, чтобы его явления народу выглядели вроде бы как неусыпная забота о тех, кто за него голосовах.
   От этих самых красочных и эффектных явлений перед его избиравшими сингапурский премьер-чудотворец, якобы, как раз и отказался под каким-то непонятным предлогом. Скорее всего – не тратить чтобы время, силы на эту дребедень. Чтобы традиционная эта мишура, модная и высокочтимя политиками-профессионалами не мешала заниматься делом.
   Правда только тогда настоящая правда, когда ей интересуется народ. Тому анегдоты. Когда народ не безразличен -  польза для него очевидна.
  Дошло до «смешного». Премьер китаец, мол, запретил себя фотографировать (это же сколько кормильцев семей осталось «без работы»!), вывешивать его портреты в магазинах и магазинчиках, в любых присутственных местах, в кабинетах чиновников и иную холую демонстрацию любви к нему и преданности.   В северокорейском порту с экипажем «Докучаевска» встречался вицеконсул. Он рассказал морякам немало интересного о порядках стране Ким Ир Сена и заодно о странностях и реформах («реформа» - от латинского, мол, улучшение, улучшить).

                37

  Одна из  интересных информаций вицеконсула сначала сопровождалась дружным непониманием. Кто-то из моряков улыбался, а кто и не считал нужным сдерживать громкий смех.
  Оно и действительно. Из моряков никто (чем они хуже прочих смертных?) не сомневается в справедливости общепринятого в демократизированном обществе – «Красиво жить не запретишь!»
  Оказывается корейские коммунисты это общепринятое пытаются опровергнуть (не от чрезмерно хорошей жизни в их стране -- скорее всего). Они пропагандируют и активно внедряют ограниченные разумом, совестью и целесообразностью материальные потребности. Что касается как уникально неповторимой личности (в ее жадности к материальным – нет, не духовным – благам). В чем и всего-то проявляется неповторимость многих личностей.
  Вицеконсул привел им – должно быть сходу придуманный -- пример.
  Корейская семья – жена, муж и дети – живут в многоквартирном городском доме. В их квартире есть все необходимое – живут, как говорится, в полном достатке. Но жене всё больше не нравится алюминиевая кастрюля: давным-давно купленная, с какого-то боку вмятина и недостаточно ярко блестит, когда её вымоешь. А муж всё чаще представляет себя в таком же коричневом костюме, как у его приятеля. 
  Деньги есть, кастрюль и коричневых костюмов полно в магазинах. Идите – и покупайте (чтобы зажить более красиво!)
- Зачем вам тратить деньги на покупку ненужных вещей? – спросит мужа и жену один из членов домового комитета (избранного жильцами дома). Не предъявишь в магазине официального мнения-заключения комитета, ни из одежды-обуви, ни из кухонной посуды и многих иных вещей – ничего ни мужу, ни его жене не пропадут.
-   «Промфинплан» – с каких-то пор далеко не самое главное для корейских магазинов и продавцов. Без мнения домовых (и аналогичных с ними) комитетов продают – покупай сколько хочешь – продукты питания, рабочую одежду-обувь, книги, учебные пособия, игрушки и всё необходимое для детей.
 Кто-то из кое- что знающих об этой семье «комитетчиков» спросит мужа:
- У тебя два новеньких костюма. По два-три раза и всего-то их ты надевал: один коричневый в едва заметную полоску, другой – серый?  Так уж необходимо тебе в шкафу чтобы висел и третий костюм? Только потому, что он будет коричневый сплошь – без полосок?
  Спросят и жену:
- Рисовая каша на много ли станет вкуснее, если сваришь не в привычной, хорошо знакомой кастрюле, а в новенькой – только что с заводского конвейера?
 Публикуются и официальные статистические данные. Корейцы меньше стали тратить денег на им ненужные вещи. Зато больше покупают продуктов: улучшилось их питание – и соответственно здоровье.
   На предприятиях высвободились мощности и свободные рабочие руки: ненужного не производят – а только продукцию, необходимую стране и народу. 
- Оружия в первую очередь, - в полголоса прозвучала с усмешкой реплика второго механика, - для победоносного наступления Северной Кореи на Нью-Йорк и Вашингтон!

                38
               
   Полезной для экипажа была та часть выступления консула, где у него были самые свежие сведения о нововведениях в Сингапуре.
   Кто из моряков если сойдет на берег, лишен будет права беззаботно шляться по улицам, «своими клёшами сметая пыль» и чувствовать себя первооткрывателем некой ещё одной Америки, заселенной дикими племенами. Потому что сингапурцы-аборигены в нем увидят живой экспонат вымерших дикарей. Недоумевая: к ушам дикаря и блестящее что-то прикреплено, и морда разрисована красками (помадами и прочее), но почему-то губы и ноздри  не проткнуты – как это  было модно у многих дикарей – бамбуковыми щепочками?
   За полезную, содержательную лекцию вице-консула поблагодарили, и он уехал.
   Капитан, только что не в приказном порядке, предупредил членов экипажа. Кто намерен побывать в самом городе (не только на рейде Сингапура), должен старательно побриться, аккуратно постричься, заранее приготовить чистую одежду и обувь.
   У «наркоманов»-курильщиков американских сигарет, английского табака, мол, и прочее – будет еще одна возможность (у кого-то в десятый, у кого в два-дцатый раз) попытаться бросить курить. Или -- приготовить ощутимую сумму сингапурских долларов: за каждый по привычке лихо отшвырнутый окурок, нечаянно обронённую спичку заядлому курильщику за каждый такой «подвиг» придётся платить штраф.
    Европейские самые свежие и с некоторым прошлым мужские моды синга-пурцев не очаровывают. Если волосы – и об этом было в лекции вице-консула -  мужчины касаются ушей, воротника ли под затылком – такого в Сингапуре ждут неприятности.
  Проще тем законопослушным, кто не знал о сингапурских строгостях и как есть «стопроцентным европейцем» сошел по трапу из самолета. Ему предложат сразу идти в парикмахерскую. Не согласиться. Тогда – за его счёт первым попутным самолётом отправят туда, откуда он только что прибыл.
  Гостеприимством такое не назовешь. Но что делать, когда на голову тебе, как из грязного мешка или помойного ведра, обнаглевшие со своими модными моральными ценностями валом валят в «город-чистюлюй» непрошеные, незванные гости?
 - Это же сколько теперь в Сингапуре безработных дворников? – недоумевая спросил Игоря и Наташу токарь (он был третьим в их прогулке по городу).
 Удивился токарь (он до этого не раз «подметал клёшами пыль» на улицах и в переулках Сингапура):
- От Малайского базара (он ближайшим был от морского вокзала) кусочек «трубы» (так моряки называли узкую улицу от морского вокзала к центру городу) с единственным для русских магазином «Ташкентом»! Правда, когда подобных «Ташкенту» магазинчиков было десятка два, вонища была в «трубе» жуть какая – не продохнёшь! Что-то при новой власти сингапурцы такое сумели сделать – куда-то и вся вонь подевалась?
Наташе не терпелось поскорее услышать, как сингапурские китаянки и малайки говорят по-русски. Но в «Ташкент» не зашли. Была бы напрасная трата времени, мол, по мнению токаря.
  У него обширная программа: то надо купить, другое, пятое-десятое. Но то, что нашел бы он в «Ташкенте», купить можно в «Новороссийске», в «Старой Москве», в «Сочи», «Владивостоке», в том даже, наконец, и «Париже».
  Игорь предупредил токаря-«гида», что на берег он и Наташа съехали с единственной целью – купить обручальные кольца. На что потратят все сингапурские доллары, из-за чего ни гроша и не потратили они, когда вся грузовая палуба «Докучаевска» меньше чем за час преобразилась в «Одесский привоз». (Сразу же с нашими извинениями поправочка - в ту часть привоза, где продают «шмотки» и не только заморского происхождения «барахло».)
  А ведь сколько же и просто соблазнительного и прямо-таки необходимого для Наташи-бесприданницы можно было бы купить перед венчанием и свадьбой! Причем -- на грузовой палубе «Докучаевска»! На рейде – не съезжая на берег.
   Свадьба – Игорь и Наташа были уверены -  состоится в ближайшие дни. Вскоре, после кратковременной якорной стоянки «Докучаевска» в Сингапуре – где они обязательно должны купить обручальные кольца (были уверены, что это единственное, из-за чего не сможет – не имеет права -  капитан «расписать их мужем и женой»).
  Второй раз токарь был удивлён и озадачен бесследным исчезновением вони вблизи «Китайского базара». Для контроля (не ошибается ли?) он сделал с предельным заполнением лёгких два «контрольных» вдоха и выдоха. 
  Вот он здесь, где и всегда был, «Китайский базар» с теми же вроде самыми его многочисленными на китайский лад кафе, закусочными, микроресторанчиками, «бистро» и тому подобное. И вдруг -- ни следа не осталось в воздухе того, что раздражало до тошноты.
Всё вдруг -- наоборот!
  Откуда-то взялся и заполонил базар, заодно с ним и ближайшие окрестности зазывающий аромат. Запахи привозных, местных и китайского происхождения специй. Не отстававший зов созданных с их применением кушаний оставил в покое Игоря и Наташу только после того, как за ними закрылась дверь в «Париж». (На двери на всякий случай было предупреждение покупателям: «Магазин французский, но говорим и по-русски!»)
       В «Париже» почти сразу начало убывать в памяти мимо чего только что прошли –соблазны «Китайского базара». Где, если к нему свернешь (так и не поняв какой из запахов заставил тебя это сделать!) -  сразу и поспешишь (ноги без разрешения твоего сознания это сделают) куда и не хотел, казалось бы. Понесут навстречу околдовавшему тебя невидимому ароматному сплетению.
    Пройдешь мимо одного, другого, третьего ресторанчика (на сколько вы-держки хватит) и устроишься всего-то на пару минут (забыв на какие-то секунды: никакой гарантии, что вместо минут могут у тебя исчезнуть незаметно час-полтора). Может быть забываешь потому, что на столике, за которым сидишь, нет не вилки-ножи. С ничем не оправданным увлечением изучаешь разложенные парами на твой выбор тупоносые и аккуратно заостренные палочки… 
   Токарь-проводник не ошибся: помолвленные в «Париже» купили обручальные кольца. Заранее как договорились, так при выборе колец и сделали. Игорь выбирал кольцо для будущей жены и с первого раза (какое еще нужно подтверждение тому, что брак у них будет счастливым!) взял из предложенных им такое, что оказалось впору Наташиному безымянному пальцу на левой руке. А  жених с серьезностью под знатока на зуб попробовал кольцо и вынес приговор благородному металлу:
- Такое же из чего и ты Наташ – настоящее золото.
На самом-то деле с третьей попытки выбранное обручальное кольцо для будущего мужа, было тем самым первым -- что Наташа для него выбрала вразу. Игорю с первого взгляда оно показалось вроде бы не для его пальца – у будущей жены глазомер-то оказался точнее.
 Не зря у входа была на русском языке табличка: «Магазин французский – говорим по-русски! Добро пожаловать!» Действительно продавщицы в «Париже» не очень коверкали русские слова.
 Но не «Парижу» тягаться со «Старой Москвойе». Где все слова до одного без
 Зато в «Париже»  мощный кондиционер. Такой, что прохожие находили какой-нибудь предлог, чтобы войти в магазин или сколько-нибудь постоять у его входа.
   По незнакомым улицам и переулкам токарь вывел группу, и они сфотографировлись у скульптуры «льва». В готовом виде творение скульптора мало чем похожа было на косматого Царя Зверей. Талантливый воятель  не сумел (возможно в его замыслах как раз такого и не было?) сделать морду льва с настоящей звериной  мордой.
- Наверно живого льва и на картинках даже не видел! – смеялся токарь над скульптором. – Такими  были и кто разрешил этого горе-льва на таком видном месте поставить!
- Но лучше пусть мне таким лев  присниться – такой вот не злой, не очень косматый, - не соглашалась Наташа.
- А если в Африке живому льву такое присниться?  Много я видел и медных и разных львов, -- токарь доказывает своё. – Только в кошмарном сне и я могу увидеть такое вот, - он кулаком тычет в сторону льва-не льва. -  Но в городе в основном нормальные люди живут?.. Не сонные львы?
- Согласись, - Игорь почти согласен с Наташей, а  с токарем начал спорить. -- Не такой, как этот, а любой, каких ты много раз видел и были во всём похожий на живых – тебе захотелось бы второй раз прийти и смотреть на них? Как вот на этого и рядом с этим «горе-львом» снова фотографироваться?
    Токарю другого не оставалось -- он  пожал плечами.
- Наверно сингапурцы уверены: царь зверей не может быть иным, если в нем душа их любимого города…
 Никакого спорп в группе не было, когда они случайно лицезрели живую достопримечательность Сингапура. Пикантную, так сказать, сценку.
  Они пришли на морской вокзал с таким заранее, что пришлось полчаса ждать рейдовый катер. Почему они и пошли посмотреть, что и какое продается в магазинах.
                7
На втором этаже морского вокзала не только они – многие из покупателей (в основном туристы) на сколько-нибудь останавливались вблизи одного и того же места. Посмотреть чтобы  на работу полицейских и на их очередную должно быть «жертву». Два полицейских мужчин стояли так, что, не прикоснувшись к ним, не каждый войдет в магазин и из магазина кое-кто не сможет выйти. в
Стена и двери магазина стеклянные – через них видно продавщиц, двух полицейских и двух покупателей – аккуратно одетую и вообще во всём аккуратную, даже нарядную женщину и высокого молодого мужчину. И до чего же он себя не уважает в его-то цветущем возрасте – не старше он тридцати пяти лет!
   Стоптанные босоножки – чистые, но каблуки так раздавлены, что стали с бахромой. На левой - нет пряжки, а на правой -  пряжка не застёгнута. Шорты с наглаженной складкой и даже красивые. Рубашка с короткими рукавами – белой никогда не была, но какой у неё был первородный цвет никто не определит. У шеи она с потно грязным ободком. Не брился он давно – как бы демонстрирует: не умею, мол, это делать и брить себя никому не позволю! А волосы на голове – не помнят конечно, когда к ним прикасались ножницы  парикмахера.
   Неряха – можно было судить по его стройной фигуре и бицепсам – увлекается спортом. Ростом – на много выше среднего – вполне подходящий, чтобы за мячом бегать и его отнимать на баскетбольной площадке. Соответствующими и волевыми качествами он конечно обладал.
Но с какого-то момента в этом как раз магазинчике – эти качества утратил. Надо полагать, поле того, как ему один из полицейских сказал, что из этого магазина пойдет не куда бы ему хотелось, а куда его уведут (скорее всего – увезут), не считаясь ни с какими его хочу-не хочу.
- Его что – задержали? – Наташа не сразу вспомнила о предупреждении вицеконсула в корейском порту.
- Как видишь, -- напомнил Игорь, - «на месте преступления» задержали.
- Влип, одним словом, по самое-самое, - уточнил токарь.
- Он что-нибудь украл?
- Хуже воровства, Наташа. Проявил неуважение к местным законам – решил на них наплевать.
- Не похоже. Видишь – какой он покорный? Так робко стоит?
- Ещё бы? Самый раз не хватает: во всю демонстрировать неповторимость своей индивидуальности…
  Задержан был, скорее всего, швед или норвежец – кто-то из скандинавов. Это угадывалось даже и после того, как от его «гражданской гордости» мало что осталось. Он стоял как заключённый перед очередной прогулкой по тюремному двору или – после такой прогулки.
Обречённо ссутулился, голова как попало держится на плечах – не мешать чтобы глазам ни на что не смотреть. Правда руки пока что у него не за спиной: висят, готовые сцепиться за спиной или покорно просунуться до запястий в стальные браслеты полицейских наручников.
   Время было, чтобы постоять сколько надо – увидеть своими глазами чем всё это кончится. Но никто из прохожих и на три-пять минут не задерживался у магазина, где четверо полицейских надёжно охраняли нарушителя закона и все вместе чего-то ждали.
   Игорь со своей группой «ради приличия» пошли посмотреть на товары в других магазинах. Но чтобы спуститься со второго этажа, решили идти знакомой дорогой: на самом-то деле – чтобы ещё раз посмотреть на задержанную «неповторимую индивидуальность». Нового ничего не увидели – все там, кто где стоял, так и стоят.
  - Ждут еще чего-то! – токарь готов раскритиковать в пух и прах полицей-ских. – Задержали-поймали – и ведите куда надо!
- Может они его подержат-подержат, увидят, что осознал  и к тому же если попросит извинить его, пообещает в неряшливом виде не появляться, - Наташа уверена, что по-другому не  будет, не должно быть, - шведа этого и отпустят.
- Закон -  есть закон! – высказался и старший группы. – Поэтому и столько ждут. Консула наверно вывал твой «швед» - видела мобильник в руках у разнаряженной женщины? Консул приедет с адвокатом и всё пойдет строго по закону. Почему и ждут.
- Чего ты, Игорь, придираешься – «разнаряженная»? Если не наряжаться – как женщине -- как ты говоришь -- «проявить свою индивидуальность». Я тоже наряжаюсь, когда… (вовремя спохватилась -  и не сказала правду - «когда иду с тобой встретиться») надо.
- Наташа, когда на Кубе ты ныряла-плавала на «диком пляже» - четвертый помощник подтвердит – почти ни в чём – плавки на тебе и что-то узенькое для видимости на груди – была такой же красивой, как и сегодня – в красивое одетая, - не  скрывает своего мнения токарь.
- За комплемент – спасибо! Я всё это слышала, - не стала уточнять: когда это было и что немного другими словами то же самое не раз успел ей сказать Игорь.
 На рейдовом катере они были с другими увольнявшимися на берег, и токарь охотно рассказывал членам экипажа о том, что «влип» какой-то швед и что в городе-чистюле куда не хотелось бы «запросто можно загреметь» из-за брошенных под ноги спички или аккуратно потушенного окурка. Стали судить-рядить: «срок» во сколько суток могут «отвалить» за окурок -- если заставят  подметать улицы у всех на виду, а не всего лишь оштрафуют?
- Штрафом отделается «швед», - не сомневается второй механик и на всякий случай добавляет: - Если окажет сопротивление полицейским, то и по мягкому месту ниже спины бамбуковой плетью вдобавок получит.
   До того, как подошел катер к трапу «Докучаевска», второй механик успел напомнить о некоторых подробностях недавнишнего «недоразумения» из-за американского студента. Как-то очень уж через чур по-модному он (гражданин великого могущественного государства) проявил свою «индивидуальность» в каком-то (на карте мира долго приходится искать) Сингапуре – карликовом государстве. Ещё и надерзил представитель великой державы рядовым полицейским.
 И не только штраф потом заплатить пришлось. Но  и оценить кое-какие до-стоинства бамбуковой плети.
  Лично президент из своего Белого дома, из Вашингтоне просил в десять раз увеличить сумму штраф и, если этого мало – в сто раз.
Но бесштанного американца в присутствии представителей СМИ и, при каких положено официальных лицах в строгом соответствии с процедурой  -- таки наказали плетью.
  Все англосаксы, из разных соображений примкнувшие к «янки» и заглядывающие им в рот -- весь «цивилизованный мир был крайне возмущен». В крестовый поход готовы были идти армии некоторых государств, чтобы защищать «гуманные ценности» - ждали соответствующего жеста из   Вашингтона.
  Подумать только: средневековая плеть в наше-то время. Более того:
 «Нет», -  поступает из Сингапура официальная, документами подтвержденная информация, - «Бамбуковую плеть изобрели в очень даже по-современному цивилизованной Англии специально для применения в колониях – и в Сингапуре, в том числе».
  Игорь помнит бурная дискуссия была по радио и телевидению. Цивилизо-ванный мир был решительно за искоренение варварских методов воспитания трудновоспитуемых с применением телесных наказаний – даже и символического характера. Но ничего не предлагал взамен – сколько-нибудь результативных средств.
  В этой дискуссии кое-кто из церковников даже решился на высказывание своего мнения. Провозглашенное Богом «Плодитесь и размножайтесь!» не имеет никакого отношения к тем существам, у которых нет ничего, напоминающего образ и подобие Божие.
Нет, не намеревался Бог заселять планету Земля кем попало. Тем более --такими, у кого человеческого не больше, чем у огородного пугала. Мужского у кого – по спецзаказу  изорванные штаны да подобие рубашка, а если женского – бабьи кофта и юбка.
  Пятью или девятью ударами бамбуковой плетью отделался американский студент-хулиган. За сенсационным этим событием Игорь не следил -- не знает сколько раз хлысты плети «гладили» спину и что помягче и пониже спины у свободолюбивого недоросля. Осталось для Игоря так же неизвестным: студент был достаточно грамотным и конечно же мог написать душещипательную книгу о своих страданиях – и  когда с него снимали штаны и как мучительно больно было для его сердцу от каждого прикосновения к его телу бамбуковой плети.
В миллионах и миллионах экземпляров могла бы разойтись такая книга среди любителей «сентиментального» бульварного чтива.

                39

    Константин Георгиевич не меньше помолвленных радовался из светлым, красивым их со святой целомудренностью  отношениям. Но приближался день и час, когда он или сам капитан скажет, что на теплоходе не объявят их мужем и женой. Что никакой свадьбы не состоится ни в Индийском, ни в Атлантическом океане.
   Игорю напомнят: его отец – капитан. И, как бы не зная о бурном реагировании матери, спросят: он получил благословение родителей на женитьбу или нет?
   Наташу мать всего-то предупредила в короткой радиограмме: «Не ошиблась бы доченька боюсь». Отца нет. Пять лет прошло как погиб – работал проходчиком в газоопасной шахте.
   Раздумья временного характера были у первого помощника и не только философского, на этот раз, а экономического характера. Он и капитан коснулись этой темы, когда разговаривали с агентом в
Сингапуре при оформлении отхода судна из порта:
- Деспотизм вашего премьера: ни в одном порту нет подобных строгостей к местному населению, к приезжим ли – всё равно, - сказал капитан то, что готов был сказать и его первый помощник. – Отпугивают многих туристов. А доходы от туризма – должно быть ощутимый  вклад в бюджет Сингапура?
- Очень даже ощутимый. Из года в год он стремительно увеличивается – в сравнении с тем, что был до «деспотизма»!
- Как это? Больше стали тратить на рекламу?
- Реклама – без изменений… Появляется всё больше и больше туристов, же-лающих увидеть современный чистый город. Без хулиганов, лохматых-волосатых хиппи – вдосталь их повсюду. 
  С карандашом и бумагой, с конкретными цифрами доказывал агент морякам, что нисколько не убыточной оказалась и по инициативе премьера «автомобильная реформа». Суть её конечно была экономическая. Но и не только.
Понятным было каждому только внешняя сторона реформы: на улицах города-чистюли не должно быть автомобильного хлама.
Установлен срок жизни автомобиля - три года. Не хочешь пользоваться автоматизированным метро (нет никаких машинистов-водителей на скоростных подземных поездах!), иным городским транспортом – покупай новенькую автомашину.
  Миллионы будет стоить новая или какие-то сотни тысяч местных долларов – при покупке платишь половину цены. Остальное доплатить правительство.
  В области обеспечения жильём, бесплатном образовании, здравоохранении и в чём--то ещё глава правительства государства проявлял свою политическую индивидуальность -  и снова конечно же  не традиционно-шаблонно.
Вот, мол, смотрите-любуйтесь множеством каких государственных дел занимаюсь. Не хуже умело и проворно, чем американский президент, какая у меня «скромная» (положение обязывает на свои прихоти тратить миллионы!) жизнь в окружении холуёв услужливых, дорогостоящих советников, телохранителей и прочее, прочее, прочее.
   Не современного модного стандартно-конвейерного изготовления оказался премьерминистр Сингапуре. Почему у него и так много по-своему.
Если «в двух словах», то это примерно так: «Я, как глава правительства  и личность, не в ежедневном мелькании на телеэкранах и на страницах газет: мое я - - в моих конкретных делах для соотечественников и в результатах этих дел. Не в миллионных тиражах моих фотографий. Не «на показуху» ежедневные мои старания показать себя рубахой-парнем с потоком новых и новых обещаний -- а чтобы честному человеку было доступно жить сегодня лучше, чем вчера. Только и всего!»
   Константин Георгиевич видит, что сходу всего, что наговорил сингапурский агент, не оценишь и не поймешь. Были в развитии человечества дорабовладельческий и рабовладельческий строй. Потом – феодализм и капитализм. Если в Сингапуре попытка реализовать нечто усовершенствованное в своей основе чего всего лишь рыночные отношения -- капитализм-империализм? Так не эту ли самую основу такое великий Дмитрий Менделеев  назвал «злом, человечеством осознанным».
- На жилье почти бесплатное, здравоохранение и прочее – откуда у сингапурского правительства огромные сумм на всё это? – в интимной беседе старший механик «ставит вопрос ребром». То же самое у самого себя спрашивал и первый помощник капитана – вдвоём какой-нибудь, мол, ответ может и найдём.
- В каждом родовом племени был вождь, -  начинает помполит издали и с историческими фактами «на руках». – Зачем был нужен вождь?
-  Порядок был чтобы какой-то – без чего племя того и гляди погибнет.
-  Правительства в нынешних государствах и у главы правительств – не для этого что ли, а для чего-нибудь другого?  вопрос риторический. Почему и ответа на него не было.
-  Слышал я что-то и кое-что о Коринфе.
- В Греции где-то и чем-то знаменит.
Рассказал первый помощник некоторые подробности из-за чего случилось ему раз в жизни проходить Коринфским каналом. Почему в двухтомном справочнике и нашел коротенькую статью и прочитал. Сразу  и перечитал трижды или четырежды – не всю статью, а две строки.
- Расцвет культуры и прочее – своим глазам не верил, когда читал! – совпадает с деспотией в Коринфе, - долго помполит удивлялся этому и, похоже, запомнилось ему «на всю жизнь». – Представь себе: деспотия и – расцвет культуры? Торжество самого лучшего, что было у жителей этого города-микрогосударства в ногу с правителем-деспотом!
- Аналогию улавливаешь с Сингапуром?
- Аналогию с тем, что называем «дис-ци-пли-на». Толкую дисциплину – как уважение каждого ко всем и каждому, кто с ним рядом.
- Вроде бы в этом что-то есть – что опровергать не стану. Главное-то скажи: с неба что ли свалились миллионы и миллионы долларов в бюджет Сингапура?
- В банковских делах и тонкостях финансовых проблемах, считай, не разбираюсь. Но если правительство с такой же строгостью, как порядок и чистота на улицах города, стало контролировать финансовые потоки, поступления от налогов, таможенные сборы, доходы-расходы госчиновников…
- Это же сколько для всего этого понадобилось честных порядочных людей! Где премьер их взял?
- Много, подавляющее большинство таких людей, кто с радостью будет делать хорошее дело! Если своими глазами видят, что дело и на само деле хорошее – самое нужное ему и не только ему!
  У старшего механика и первого помощника капитана было то, что можно было бы назвать «родством двух душ». Тому причиной могло быть наверно: прожили не мало, воспитывались и учились, когда идеалы иными были – ныне у них название «идиотский идеализм». Было наверно и ещё что-то – располагавшее к общению и от чего они легко понимали друг друга.
  Не удивительно, что после какой ни наесть «информации к размышлению» о Сингапуре и самих размышлений – у каждого оставалось и еще что-то, о чём каждый додумывал наедине. В том числе и о таком: «Не идеализируем ли мы этого сингапурского китайца-премьера? Похоже и ангельские крылышки приладить к нему готовы? На самом-то деле наверно строг он и жесток?
 Может – и беспощаден?
 В нынешнем понимании элементарных явлений, по модным современным меркам ему имя – деспот!
  Лучше себя чувствуют и живут при нём сингапурцы, довольны этим. Неужели не понимают, не догадываются – живут в условиях деспотии? Если и не такая она, какой была в древнем Коринфе – но факты на лицо – во главе государства Сингапур строгий человек.
  Не рубаха парень с пустой душой наизнанку. А очень строгий во сем к себе и к другим!»
  В заключение этих нелёгких раздумий у стармеха и помполита конечно же созрело в уме одно и то же с соответствующей самокритикой: «Ты что же, любезнейший, подозреваешь, что среди миллиона – или сколько там их – сингапурцев нет ни одного умнее тебя!?»
  Подведена черта под их очередными раздумьями.
  После чего Константин Георгиевич насмешку над собой выразит улыбкой. А старший механик – может быть в ту же самую минуту – начнёт и хохотать: «Ну и диссиденты доморощенные, Бог ты мой, прости! Только «митинговали» не в чьей-то уютной кухне, а на верхней палубе теплохода».
Вне дискуссии остались раздумья первого помощника капитана о второй категории правителей  нынешних государств. Преимущественно «всенародно избранных» (если на самом-то деле оказалось на десяток голосов больше в его пользу – в той половине, где голосовавшие за него и, естественно, оказалось на столько же меньше тех, кто его считал ни на что-то хорошее не способным).
 У такого, глядишь, и программа со  многими обещаниями, искренним желанием обещанное выполнить. И – нет, совсем не вдруг. Пробравшись во власть он оказался много хуже, чем «не рыба и не мясо».
До того длинным оказался его путь и так много препятствий досталось ему преодолевать, что на финише выдохся (как говорят спортсмены – «сдох») . Ни энергии нет, ни ума, ни стыда-совести, чтобы и крохи какие-то реализовать из им обещанного – из его прекраснейшей программы.
 Силенок и всего-то осталось, чтобы реализовывать открывшиеся возможности для жизни с комфортом и с новыми личными «недоразумениями» из-за вполне человеческих слабостей. Сколько-то силенок и уйму времени тратит - на чтобы маникеном на  обязательных протоколных мероприятиях мелькать и озвучивать   подсказки очередного дежурного его помощника, референта, консультанта, советника, прессекретаря или кого-то еще из его дорогостоящей свиты. Ничуть не более умной, честной, порядочной, чем были когда-то у короновыных особ. Свиты, которые делали королей из любого ничтожества --  с конвейерным клеймом короля и, естественно, по своему образу и подобию -- не больше и не меньше – и, разумеется,  себе в угоду).
Гнать бы и этих в шею. Ан нет! Избраны ведь всенародно и на определенный срок – в его пределах они вправе (по многим-многим законам наиглавнейшим) бездельничать-царствовать и сытно кормить столпившуюся вблизи них ненасытную свору холуев.
                31
   Константин Георгиевич располагал сведениями: Игорь и Наташа в Сингапуре купили обручальные кольца. Не сегодня-завтра придут к капитану с этими кольцами и, конечно же, с соответствующим заявлением-просьбой  объявить их мужем и женой.
   Что-то надо было делать – отдалить чтобы это «завтра» с нерадостным разговором для помолвленных. Здесь как раз и подвернулось такое, что впору было крикнуть «Эврика!»
  Малаккский пролив – самое неподходящее место ни для решения сугубо личных проблем, ни даже и для разговоров о таком. А с выходом в Индийский океан придётся «Докучаевску» идти не привычным курсом (потом чтобы через «Ворота слёз» и Красное море попасть в исхоженное вдоль и поперек Средиземное).
  После очередной попытки решить неразрешимое между Израилем и арабами, Суэцкий канал завален минам – через него не пройдёшь. Придётся огибать Африку и при этом «на собственной шкуре» попробовать и убедиться мыс Доброй Надежды в самом-то деле добрый или не очень.
  Неминуемо дважды предстоит пересекать экватор. Дважды иметь встречу с добрым покровителем моряков Нептуном и его свитой из беспощадного хулиганья. И это, когда среди экипажа теплохода оказывается девятнадцать человек впервые предстоит пересекать  экватор. Игорь и Наташа – в их числе.
  Боцман бывал не раз в роли Нептуна. Ему поручено, и он со знанием дела набирает себе свиту. Приготовит для «нехристей» мешанину из мазута, кузбас-слака  и чего-то ещё никаким мылом не смываемого. Проконсультирует свиту и поможет им  изготовить всю экипировку. Где вся одежды – была чтобы сплошная рвань и грязная дальше некуда.
  На совести Константина Георгиевича – подготовить свиту капитана. А в ней всего-то: Наташа – поднесёт Нептуну чарку с налитым в неё «самого покрепче» из капитанских представительских напитков; и Игорь – по поручению капитана вручит Нептуну судовую роль потом станет помогать в ней разбираться (в грамоте – Нептун сразу признается – не силен). 
   Судовая роль для покровителя всех моряков изготавливалась на бумажной ленте внушительного размера. Большими печатными буквами написаны должны быть имена и фамилии (слава Богу – не пришлось писать отчество!) всех членов экипажа.
  Могла быть и обычная на машинке отпечатанная судовая роль. Но едва ли не самой гениальной режиссерской находкой помполита было – изготовление вручную судовой роли на большом листе.
  Изготовление роли сразу и поручено было одному из будущей свиты капитана, Игорю.
  Третий помощник капитана выделил ему из списанных за ненадобностью две морских карты – бумага есть. Нашлись кисточки вполне подходящие и не до конца выдавленная из тюбиков гуаш.
  Наташа конечно заявила о своей готовности помогать Игорю. Причем сразу же и выяснилось, что у неё самый подходящий «почерк» - если рисовать каждую букву, хотя бы в чем-то похожую на древне-церковную кириллицу.
  Дел по горло у них каждый вечер таких, что невольно отложили на потом и самое для них важное: официальный визит в каюту капитана с обручальными кольцами и заявлением-просьбой.
  Удобнее было бы им рисовать судовую роль в каюте Игоря (у Наташи каюта вдвое меньше). Но решили общественной работой заниматься в пустующей вечером кают-компании.
  Их отношения, как жениха и невесты, настолько заметными стали и обще-признанными, что старпом и второй механик в кают-компании, всего-то безна-дёжно «вздыхали». Да и в столовой холостяки-женихи на много поубавили  «прыть». Кто-то – навсегда расстался со своей неосуществимой мечтой, а кто-то жил и с непонятной для него самого то ли с надеждой, то ли с досадой.
  Никого из «оставшихся с носом» (у помолвленных на это ума хватило) раздражать не намеревались. Помолвленные при этом делали всё, чтобы не было и повода для оскорбительных предположений-выдумок, ни для сочинения сплетен.
  А в кают-компании случалось «работали» теми же кисточками и гуашью -  какими другие  оформлял очередной номер стенной газеты. Смотрите: вот они каждый вечер в кают-компании перед вами Игорь и Наташа. Какие есть – ни от кого никаких тайн.
Да, нравятся они друг другу. Ну и что?
  Более чтобы трудоёмкой (значит и более продолжительной) стало изготовление судовой роли для Нептуна, имена и фамилии «нехристей» рисовались красными. Вполне можно было их нарисовать синими – как все и только пометить галочками, крестиками ли подчеркиванием.
  Но если бы режиссёр на это согласился – много ли потом осталось бы от его гениальной выдумки? Ведь вполне возможно: настолько ничем не занятых оказались бы Игорь и Наташа на день-два, что пойдут и «потревожат» капитана своей просьбой. Записать их в вахтенном журнале и где-то ещё может быть, если надо,  -- что они с такого-то дня и часа жена и муж.
  Наташа предложила и с ней Игорь сразу согласился. Они составили план-график: сколько фамилий-имен должны (хотя бы и «кровь из носу»!) каждый вечер нарисовать. Тогда за день до подхода к экватору судовая роль будет готова.
  Случалось (когда фамилии, например, короткие) план суточный перевыполняли. Но случилось однажды, что план и на половину остался невыполненным.
  Игорь сразу обвинил себя, но девушка признала и себя виноватой. Игорь всего лишь в тот вечер пришел в кают-компанию с томиком рассказов Антона Чехова. Пришел таким, что от радости готов был пуститься в пляс. Почему Наташа и отняла у него кисточку. Но и сама-то сумела нарисовать (хуже, чем всегда был её «почерк») лишь всего-то фамилию дневальной.
- Нашел здесь, - книгу из рук не выпускает, - оправдание моему бессовестному поведению!
- А я сразу знала, что ты бессовестный!
- Это, помнишь, когда они, - шлепнул пальцами по своим губам, - Не спросясь притронулись к твоему плечу?
- И «спугнули комара какого-то»? – Наташа притронулась к тому месту, где его губы самовольничали. Вряд ли её губы когда-нибудь забудут (все еще не разобрались чего для них тогда было больше – смешного или радостного?)  Почему «пострадавшая» от «нахала» Наташа и смеется. -  Оказывается – послушай сейчас прочитаю как помолвленный жених отстаивал свои права и доказывал не только родителям невесты, но каждый раз и ей самой, - Игорь раздумал читать и пересказывает прочитанное своими словами. – Ему, жениху – если он помолвлен -  должны разрешать целовать будущую жену даже и до первого на свадьбе «Горько!»
- Не понимаю?
- Пока всё это у классика не вычитал, - книгу он захлопнул и положил на стол. – Я миллион терзаний пережил: подлец этакий, не дотерпел до первого свадебного «Горько!»
- А я сразу знала – не дотерплю.
  После чего на какое-то время они вообще забыли для чего пришли в кают-компанию, зачем большущий лист бумаги на столе, гуашь там же и кисточки. За весь вечер – так удачно все сложилось -- никто не заходил и не заглядывал в кают-компанию ( не мешал им «работать»).
  Так много само тогда собой получалось у них  «перекуров» -перерывов, что за весь вечер в судовой роли добавились только две строки. И в двух  всего-то фамилиях - тоже само собой -- оказались три ошибки. Все три – непростительно грубые.

                40

     Экипаж «Докучаевска» достойно встретил Нептуна и его свиту. С некоторыми отклонениями, правда, от помполитского сценария. С отклонениями в лучшую (это и сам помполит сразу признал) сторону.
  Нептун выпил чарку вина, громко крякнул от удовольствия и потянулся лапищей к Наташиной руке. Та забыла: он в знак благодарности за угощение должен поцеловать её ладонь. Подумала, что он просто ему не обо что вытереть губы. Спрятала руку и тут же нашла и подала Нептуну маленький носовой платочек.
  Ещё одним отступлением от сценария было поведение Ивановны (столько лет повариха-кок на судах дальнего плавания, но впервые оказалась там, где экватор!) Только и успел Нептун прочитать по складам и сбиваясь только что не на каждой букве её фамилию.
  Свита высматривает где Ивановна. Соскучившиеся от безделья потирают в нетерпении руки, замазученные до неузнаваемости. А Ивановна – бегом да и без их «помощи» нырнул в купель. (В тот самый плавательный бассейн, что моряки построили восьмого марта на виду  Филиппинских островов.)
 Резвоногая неугомонная хозяйка столовой (дневальная) приготовилась то же самое сделать, как получилось у Ивановны – для чего и протиснулась в первый ряд, поближе к купели. Но в свите Нептуна оказались и похитрее длинноногой некрещенной красавицы.
  Первые два слога ее фамилии Нептун едва успел прочесть, один из свиты забросил дневальную себе на плечо. Тут как тут ещё двое: один схватил за ноги – чтобы не дрыгались, а дугой растягивает ее руки пошире – не били чтоб они кулаками по спине тех, кто несет её туда, где на крышке трюма посвободнее.
  Доля азарта, приготовленное оголтелой свитой для Ивановны, досталась визгливой звонкоголосой дневальной Галке – в качестве довеска к предназначавшемуся лично для нее. Раз пять грохотало над океаном дружное горластой свитой Нептуна: «Еще раз!» и «Эй – ухнем!»
Галку подбрасывали высоко-высоко. Худенькая -- весу-то в ней всего-ничего. А для четырех-то пар мускулистых мужских рук она – совсем пушинка.
Замазученные восемь лапищ каждый раз ее «удачно» ловили, когда Галка летела вниз то спиной, то животом, то ногами.
  Чёрного на ней было, скорее всего, больше чем на всех неграх Африки. Это – к той минуте, когда наконец-то потащили Галку-дневальную окунуть в купели. Тащили вчетвером: двое за ее руки и двое за ноги держались.
 Она довольная (скорее всего – рада была), что её главные мученья вот-вот кончатся – перестала визжать и кричать-повторять одно и то же: «Спасите от этих чертей чертячьих! Помогите!»
  Дневальная намеревалась продолжить ругань – явное неуважение к свите Нептуна. А значит – и к самому владыке морей. Но возникла новая угроза: к ней подошел с двухлитровой банкой («кубком») беспощадный виночерпий:
 - До капли не выпьешь из кубка все, что тебе налил, туда вон, -  черпаком он показал на облака, - забросим!
  Спорить, да и вообще говорить с такими нахалами – самой себя не уважать. Полуосвободилась у неё рука, она тотчас же слепила из скользких пальцев кулак и погрозила виночерпию. За что и получила от кого-то чувствительную оплеуху как раз в то место, что ниже спины.
 Не свита царя-повелителя, а банда разнузданных хулиганов!
 Один так и совсем обнаглел. Не успела Галя к сожалению увидеть -- кто именно. При всех нахалюга оттянул сзади резинку её плавок и вымазал чёрти-чем обе половинки, что, казалось бы, надежно  прятались под ее светлоголубенькими плавками. Перепуганная «подвигом» чумазого нахалюги и на какие-то мгновенья растерявшаяся девушка, ни оглянуться, ни крикнуть не успела.
  Не прикасались черти-хулиганы даже и не к «крещённым» ни к кому, кто зачислен был в свиту капитана – к Игорю и Наташе.
   Он был по правую руку от кресла, где сидел капитан. Когда Нептуну вручили свернутую в рулон судовую роль и тот снял с рулона шнур и в ладонь величиной сургучной печатью - у Игоря только эти шнур и печать всё время оставались в руках.
 Одет и обут Игорь был строго по форме. Куртка – с нарукавными золотыми нашивками. Фуражка – с белоснежным чехлом.   
  Буфетчица стройной статуэткой стояла слева от капитанского кресла. При-чёску Наташа сделала себе -  как нельзя к лицу и вполне соответствующую дол-гожданным торжествам.
  Бледно-сиреневая кофточка была на ней и не длинная юбка из не яркой шотландки. То и другое сшиты как бы с расчётом – вдруг девушка начнёт превращаться в красавицу-толстушку. Оно таке в тропиках в самый раз – когда ничто из одежды не в обтяжку.
  «Да на неё что ни надень, -  рассуждал второй помощник капитана Юра (он же после помполита и лучший на «Докучаевске» фотограф-любитель), - всё в миг превратится в красотищу такую – ни в Индийском океане ни за его пределами ккакой не сыщешь. Умереть  готов на месте – уверен: только еще бы одна из миллионов-миллионов девушек в мире сумела бы, как Наташка, вот так вот сразу делать волшебно красивым любое, что на неё ни надень и что к ней ни прикоснется!
  И только незабываемая одна (живет на Мадагаскаре она далеко-далеко где-то!) могла бы так же красиво держать в одной руке ненужный теперь поднос, а в другой – опрокинутым вверх донышком фужер!»
  Крупным планом Юра зафиксировал в отдельные кадрах каждую Наташину руку. Не для судовой фотогазеты конечно, а в личный фотоархив. Потому что руки Наташи-буфетчицы оказывается в чём-то похожи на руки навек исчезнувшей прелестнейшей мадагскарки.
  После очередного кадра (Константин Георгиевич тоже отщёлкивал кадры -- фотографировал) – где капитан и вместе с ним смеётся его вся свита – не удержался помполит и чертыхнулся: «До чего же умелые у Господа Бога помошники, если получилась у них этакая красотища – Игоря и Наташку!
 И получились они у творцов такими, чтобы всегда были не вместе. Иначе – красоты у него и у неё нынешних (может и вообще ничего привлекательно) не  останется.
 Они и созданы только для того, чтобы всегда быть неразлучными.
 И надо же такому вдруг случиться, чего хуже не придумаешь. Отец у Игоря капитан дальнего плавания. На то и мать: взрослого моряка по всем статьям считает  сыночком своим едва ли не пятилетним.
Не то  - вот уж устроили бы мы им свадьбу в Индийском океане. Такую, что «даже палуба заплясала бы, заходила бы ходуном»!

                41               

  От экватора до мыса Доброй Надежды шли столько, что вполне могли бы Игорь и Наташа выбрать самые подходящие полчаса или сколько-то. Пойти чтобы вместе и с обручальными кольцами к капитану. В зоне пассатов, и погода всё время этому была вроде бы самой подходящей.
  Дня два или три у помолвлен ушло на «остывание». На пока у них – как и всего экипажа -- «входило в меридиан» после встречи с Нептуном.   
 - После обеда и «адмиральского часа»? – попытался Игорь вселить сколько надо смелости в Наташу. – Пойдём и станем на колени, лбами о коврик стукнемся: так, мол, и так, товарищ капитан, пощади и помилуй -  сделай для нас всё чтоб как по Закону полагается!
  Наташа смеялась. Но всё-таки не решилась – чтобы сразу в тот же день.
  Свою робость не преодолела она и в следующий день.
- Что с тобой, Наташенька? – смеётся Игорь, но ставит вопрос «ребром». – Чего боишься?
- Не боюсь. Мне почему-то стыдно. Вечером совсем вроде бы проходит, а с утра – так, что щеки горят!
   Волынка тянулась эта пока -  вот уже и досрочно (попутными были с северо-востока ветер и волна) встретился «Докучаевск» с прославленными (или – трижды проклятыми?)  штормовыми широтами Южного полушария.
- Вот бы нам досталось в Атлантике при таком ветрищи, Наташенька! – де-лится своими раздумьями четвертый помощник. – Нас кувыркало бы!
- Как тогда – на Кубу, когда шли?
- Может и поменьше. Но всё равно -  досталось бы!
- А почему в Индийском по-другому?
- Потому он и Индийский. В Тихом великом океане обязательно было бы тоже по-своему.
- Сколько раз я слышала: «Мировой океан! Мировой океан!» Даже и в книжке читала в какой-то?
- Но моё мнение – лично моё: три океана – как три брата или как три богатыря. Много у них одинакового. Но у каждого хватает и такого, чего нет и не может быть ни у одного из других.
- Цвет воды не одинаковый?
- Может и в этом какая-то разница – океанологов надо бы спросить. Но главное -  у каждого свой характер, я думаю.
- У Индийского, например?
- Он давно сжился с людьми и охотно им помогает.
- Добрый значит? Ветрище вот-вот ураганный, а волнам не даёт разгуляться как бы им хотелось?
- Даже и в этом. Но и не пощадит: если океан сам что затевает - не мешали чтоб ему.
- Атлантика, моё мнение, Игорь, злая – ну совсем как Баба-Яга?
- Где-то злая. Но менее, чем Индийский океан, раздражительная – не с голыми, как у Индийского,  сказал бы я, нервами. Атлантика - просто  неуживчивая.
- И – мстительная?
- Наверно.
- Давай тогда характеристику и Тихому океану, моряк-судоводитель!
- В прибрежных морях сколько раз ходил. В них – то же самое, как в Индийском океане. А через весь Тихий и Великий шел первый раз.
- Так, зато мы целый месяц шли?
- Заметил, что от братьев-богатырей он отличается, я бы сказал, юмором. Сознает свое величие, гордится им. Почему и не способен ввязываться в склоки, сводить с кем-то счёты.
- Добрый он, Игорь, вон ведь какой. Магеллан через него благополучно прошёл на своих парусных корабликах. Нас, вот видишь, пропустил от Америки до Азии как бы даже и с заботой о нас. Тайфун попридержал – пока мы не спрятались от урагана за японскими островами. Любит он людей?
- Ты же только что вспоминала и Магеллана, и наше плаванье с кубинским сахаром? По крайней мере, бережно к нам относится. Людей на своих бескрайних просторах видит редко – думает, что нас мало. Что надо  каждого из нас беречь!
- Считаешь: океаны думают?
- Во сколько утром будильник разбудит Наташеньку?
- В шесть, как всегда. Ой! Завтра уборка в каюте старпома – просыпаться придется в пять – на целый час раньше!

                42

     Мыс Доброй Надежды, каким-то наверно был добрым когда-то. Может не  вся его доброта иссякла. Но сомнений никаких не остается, когда, огибая мыс, видишь несокрушимую мощь волн-убийц. Может и тех самых, после встречи с которыми кому-то многим-многим морякам не досталось после Индийского океана кому последний, а кому единственный раз посмотреть на Атлантику. И вряд ли меньше оказалось таких, кому не суждено было после Атлантического увидеть Индийский.
- Мы наверно увидим водораздел или как там называется – где начало Атлантики? – Наташа обеими руками держится за ограждения шлюпочной палубы. Рука Игоря огибает её спину – придерживает, чтобы девушка всё время была вплотную к палубному ограждению.
       Вроде бы и ненужная подстраховка. Но с молчаливого согласия Наташи руку свою он, как держал прилепившейся к её спине, так всё время и будет держать. Не получается так, чтобы в обнимку, – но всё-таки.
- Не совсем значит была маленькой почему и помню, - рассказывает Наташа о своём давнем-давнем круизе по реке Волге. -   Мы втроём: Папа -  каким тогда он был, чаще всего теперь и представляю – Мама и я на новеньком пароходе яоказал: «Видишь в Волгу втекает вода, подкрашенная коричневым?»
    Капитан оказывается или кто-то по радио предупредил заранее – почему все пассажиры вышли посмотреть: Волга, мол,  последние минуты пока что  без её огромного притока  слева. А через столько-то минут «Киргизия» подойдет к месту где в Волгу втекает широченный приток – Кама.
- -  Не видел этого, Наташ, -  на Волге ни разу не был!
- Может, если внимательно смотреть, увидим где Атлантика встречается с Индийским океаном – водораздел какой-то?
- Не знаю, Наташ. Не знаю: может океанологи и видят различие между океанами и по их цвету. Сама видишь: «вода, вода – кругом вода!» - вроде бы одинаковая серовато синяя. Скорее всего условно – по береговым ли ориентирам обозначена здесь где-то граница между Индийским и Атлантикой.
- Мы наверно всё ещё в Индийском. Волны большие, но покатые. Нас в ос-новном только вверх-вниз осторожно поднимает-опускает – почти и не качает?
- Не скажи! Танкерища вон в полмиллиона тон похоже – видишь, нас пытается догнать?
- Всё время и на него смотрю: громадина какая, а волны отбрасывают его от себя, как ненужную игрушку!
- Его счастье – отбрасывают. Не подкатилась под него пока ни одна из тех, что сможет его и переломить пополам.
- «Убийца» ?.. Зачем здесь эти волны – громадные, столько их собрались у Доброй Надежды? Спор или ссорились океаны да всё никак не успокоятся?
- Скорее – дружеская беседа при встрече братьев-богатырей. Мы и громадина танкер здесь не кстати – для них как соринки в глазу… А те мурашки-букашки – мы с тобой в их числе – пытаются и пытаются вникнуть в непостижимое. Как-то  понять им непонятное. 
- У тебя это не первый раз: будто люди пока ничего и не знают про моря-океаны!
- Знают. Но читал – какой-то учёный признался – мы знаем о жизни в океанах и о самих океанах, не больше трех процентов из того, что сегодня следовало бы знать.
- Почему не стал учиться на океанолога? Стал моряком?
Игорь дважды откинулся лицом вверх – к небу. Мол, там (на Небесах) было решено: быть мне моряком – никаким не океанологом ни кем-то ещё. Для ясно-сти, еще и на словах добавил:
- Если бы не моряком – не встретил бы девушку Наташеньку -  вот эту самую!
- Наоборот! – смеётся она и сдвигается немного вправо. Не к одной руке вся чтобы её спина была прижата --  сколько-то чтобы и к его груди. Поближе  туда, где его сердце. – Чтобы я могла тебя встретить!
    Она и щекой придвинулась к нему на столько, что его губы уловили (нет, не холодные  из-за ветрищи -- ни ее нос, ни щека!). Чтобы он сильнее почувствовал и запах многоцветия и тепло ее такого родного милого лица.
Его губы – не ожидая указаний, не спрашивая разрешения – считали своим долгом сразу же и проверить: вдруг у Наташи губам не так тепло, как надо бы?
   Девушка не возражала. Губы у Игоря и не такими нахальными бывают при случае – прямо-таки хулиганистыми. Но все больше оказывается в них (Наташа снова убедилась в этом!) такого, что для нее и все меньше принадлежит самому Игорю.
   Когда-то бывших чужими (теперь-то стали навсегда «своими») губ Игоря Наташа нисколько не боится. Уверена, что (став для неё своими), непозволительного они, его  руки и всё – без ее разрешения, ничего «недозволенного» не сделают. 
  Всё больше –вот-вот и по-семейному станут – мир и согласие у помолвлен-ных. Согласие даже и в самом, казалось бы, в пустячном, в мелочах.
   Тому вот и  подтверждения. Они сразу решили, что для горы Столовой кто-то придумал самое подходяще название. Тогда как мыс Доброй Надежды – более неправильного названия ли прозвища и не придумаешь.
  Не знали Игорь и Наташа и не собирались угадывать – выглядит столообразной эта гора для тех, кто смотрит на эту гору из того же Кейптауна. Со стороны же океана её плоская вершина – будто с неба опущенная ни дать, ни взять столешница.

                43

  Привередливый, себе на уме характер сказался или тому виной был климат: монотонным было плавание по Атлантике и до экватора, и после него. Всё, что сохранилось в памяти у Наташи, например, было как бы нарисовано рукой не профессионала. И небрежно, и не умеючи скрыто под серой жидкой акварелью (или - под чем-то другим, но таким же).
  Представить себе Наташа не могла, что где-нибудь (не обязательно чтобы на Экваторе) в Атлантическом океане могло быть весело при встрече Нептуна с его «головорезами». Хотя бы и в чём-то -- похожее на разгул веселья, что был на «Докучаевске» в Индийском океане.
  На вахте третьего помощника (считай, среди «бела дня») пересекали экватор. О чём достаточно торжественно штурман и объявил по судовой трансляции.
  Все наверно – кто-то и на пару минут всего-то – выходили на верхнюю палубу. И, скорее, всего многие с удивлением смотрели: неужели такое вот бесцветное, надоевшее обыденное, что их окружает, зачем-то считается экватором?
Кто поторопился и вышел одетым легко, завидовали тем, кто был на верхней палубе в куртках. В куртках если даже и без капюшонов – и совсем кое-кто  ни с чем теплым на голове.
  С таким же удивлением через день или два моряки смотрели на огромное --плывшее им навстречу чудище, меньше всего приспособленное для плавания. Прежде всего – эта громадина была запредельно высоченной и несуразно гро-моздкой. Сама эта громадина оказывается передвигаться не может: ее тянут за собой два мощных буксира и ещё два подталкивают сзади.
  Когда сблизились (длилось это сближение почти полдня) всем всё сало ясно и понятно. Куда-то перетаскивают вышку, предназначенную всего лишь для подводного бурения. Или построенную где-то и предназначенную для добычи нефти (может – газа)  из недр, что под глубинами океана.
  Токарь (бывалый моряк) рассказывал всем (поблизости от него была Наташа и тоже слушала), что в Средиземном море видел он едва ли не в десять раз больше громадину. И не запомнил он сколько – очень уж много буксиров сопровождали то сооружение.
  Будто бы в Бельгии (что слышал токарь от других, то и рассказывает) по-строили нефтеперегонный завод (работали, все монтировали-собирали не при африканской жаре и когда все необходимое у строителей под рукой). Готовым и тянули завод в Африку - где его для этого завода вырыто в берег углубление.

                44
       
  Было и ещё события. Отношение к ним Атлантический океана было ли ка-кое-нибудь? Единственное, пожалуй, Тихий океан и тем боле Индийский океаны просто не приспособленными оказались бы для такого. Вернее,  для такого у тех двух океанов просто не нашлось бы времени.
  Случившееся было таким, что не всю должно быть жизнь свою, но долго Игорь и Наташа буду помнить. Происходило это (может более подходящее слово – «случилось») по-разному интересное и значительное после того, как «Докучаевск» зашёл в последний в его кругосветном плавании заграничный порт. В Лас-Пальмас на Канарских (то бишь «Собачьих») островах.
  Взяли там сколько необходимо было топлива, немного скоропортящихся продуктов – и пошли оттуда ближайшим путём через Гибралтарский пролив и Средиземное море к родным Черноморским берегам.
  Лас-Пальмас не очень большой и не самый красивый город, можно сказать. Но для туристов и кому по душе чтоб весна была круглый год – вряд ли есть ещё где-то город лучше, чем это место, с двух сторон омываемое океаном. Как бы в угоду курортникам и туристам океан ведет себя по-джентельменски учтиво. А город готов, как бы, и придумывать для каждого, кто появится в Лас-Пальмаса (Городе Пальм) комплементы и сразу ласково их (про себя ли вслух) говорить – на разные голоса повторять, повторять, повторять.
  Вблизи от центральных улиц города пристань для рыбаков. Здесь же ошвартованы прогулочные катера.
У одного небольшого рыболовного судна толпятся туристы. У многих фотоаппараты с объективами, нацеленными на сувенирный шедевр.
  У кого денег много, мог бы сувенир и купить. Но купленное не унесешь и в кабину легкого автомобиля не втиснешь. Вот и фотографируют шедевр с разных сторон.    Лучший вариант: когда сфотографируешь ты кого-то, кто вцепился в шедевр, а потом он из твоего фотоаппарата в двух-трёх, как минимум, интереснейших позах конечно же сфотографирует и тебя.
  Шедевр этот – настоящая акула около четырёх метров длинны (правильнее было бы, если сказать – «высоты»). Где-то её поймали, прибуксировали, наформалинили и иных для нее консервантов не пожалели.
Теперь она, как живая, поднята над палубой судёнышка, вымытого и вычи-щенного с не рыбацким старанием. Туристам подавай стерильно чистое.   
  Позирующий перед фото-или кинокамерой сделает многое, чтобы для будущих зрителей всё выглядело красиво. О его несомненном мужестве зрителям громогласно заявит и рука, что вцепилась в плавник «почти как живой» акулы.
  Но мужеству этому должны соответствовать и многие детали декорации. Прежде всего судёнышко: оно должно быть схваченным в кадр как бы не только настоящим рыбацким, но и как бы только что возвратившимся оттуда, где акул видимо не видимо. 
  На пересечении улицы со множеством пешеходов с улицей менее многолюдной вдруг обнаружился и не наформалиненный объект для фотографирования.
Он живой. Многое у него, где   надо, у него -- специально конечно же – неприкрыто тряпьем. Не каким попало – а живописно грязным тряпьем. Что оставлено голым – ничем не прикрытым -- грязнее  самой грязной из его тряпок.
 - Безработный! – Наташа остановилась и не отпускает Игоря от себя.
 Оно и в самом деле: мужчина лет тридцати стоит прислонившись плечом к стене красивого дома. Давно похоже стоит   в  безнадёжном ожидании – почему и книжку читает.  Скоротать чтоб время.
  Из ста прохожих разве что один пройдет мимо, не заметив беднягу в грязных лохмотьях. А каждый, считай, турист у кого фотоаппарат – обязательно сфотографирует беднягу в его прямо-таки  неподражаемо картинной позе.
  Много прохожих (видно по всему – сплошь приезжие), кто желают необходимым на этом именно  углу сфотографироваться. Так, чтобы на переднем плане был он (приезжий), а на сколько-то в сторонке (никем и ничем не заслоненный) тот, кто увлечён (с горя, конечно) каким попало чтивом.
Иным более фотогеничным кажется – если при фотографировании стоять вплотную с горемыкой. Протянув к тому руку с монетой ли с долларовой развернутой во всю ширь зелёненькой купюрой.
  Приезжий фотограф-любитель, сделав снимок,  прилаживает крышечку на объектив своего аппарата. Намерен пройти мимо мужчины в тряпье, но с хорошо, по-спортивному натренированной мускулатурой.
Пройти? Как ни в чем не бывало – запросто?
На такое, фотограф-любитель, не рассчитывай.
   Приезжему путь-дорогу властно перегораживает рука. Её ладонь развёрнута во всю ширь.
Если в ладонь положишь сколько-то монет или «бумажку» -  только тогда беспрепятственно и проходи мимо «несчастного безработного».
- Никакой не безработный, Наташа, - ты убедилась? Пойди попробуй час или два постоять на его месте – вроде часового. И строго конроллируй: Ни один чтобы, кто фотографировал и фотографировался мимо тебя  не прошёл чтобы незамеченным. Работёнка у него, скажу, такая – что не позавидуешь!
  «Докучаевск» только стал в отведенное ему место под бункеровку (брать топливо), разнеслось по судну – где и что непременно должен посмотреть каж-дый, кому посчастливится сойти на берег.
  Почти в самом центре Лас-Пальмаса небольшой магазин, где можно купить любые музыкальные записи – и классику, и самое-самое современнейшее-модное. За такими покупками туда многие и приходят.
 Но во много раз больше тех (моряки в их числе) кто идут с иной целью. Для кого-то может и единственная (для чего и увольняются на берег)  задача – посмотреть на одну из продавщиц музыкального магазина.
- Самая красивая испанка в городе! – говорит всё знающий токарь (Игорь снова попросил --  Константин Георгиевич все знающего токаря включил третьим в группу с ним и Наташей).
- Не знаешь, так молчи! – токарь отстаивал свое мнение, когда электрик вы-сказал своё сомнение. – На всех Канарах, пойми ты, нет красивее этой «музы-кантши»!
- Кто сам бывал в Испании, хотя бы в той же Барселоне, убедились, - всё громче голос токаря. – во всей Испании, повторяю тебе, канарской «музыкантши» этой нет равных по красоте!
Оставалось немного времени до конца увольнения на берег - основные достопримечательности Лас-Пальмаса помолвленные успели посмотреть – почему Игорь и предложил:
- Идём посмотрим на самую красивую испанку?
- А вдруг ты влюбишься?
- Спасайте: у меня с ума сошла Наташка!
- Не пугай людей -- не кричи на весь Лас-Пальмас!.. Интересно и мне посмотреть на самую красивую испанку.
  Продавщица-«музыкантша» в самом деле была, как и говорил токарь, из тех, красивее кого «нет на свете». Если бы не так скромно одевалась – как была одета в тот день – так и ещё больше бы с ума сходили мужики. Все, кто был в магазине, в окна заглядывали мимоходом или специально останавливались, приоткрывали дверь – все на «музыкантшу» смотрели.
  Впрочем – кто знает. Наряды может быть ей как раз были бы совсем и ни к чему.
- Уходим! – Наташа испуганно дёргает Игоря за рукав. – Посмотри-посмотри, что они делают – фотографируют и фотографируют! Идём-идем от сюда!
  На то у двух дюжин туристов и их фото- и кинокамеры, чтобы фотографировать «самое-самое». Не для этого разве большинство из них и зашло в этот магазин?
  И не их вина, что в магазине вдруг оказалось такое, что на испанку-продавщицу с какого-то мгновения всё меньше смотрят их глаза. Оптика их аппаратуры охотнее стала нацеливаться на более соблазнительный, несравненно более красивый «объект».
  Прямо-таки бессовестно один за другим сначала, но вот уже одновременно сколько-то фотографов уставились и смотрят – через глазастую свою фотоаппаратуру. И  торопливо смотрят, а кто и через их оптику высматривают что-то в Наташе.
  Оказалось, что с излишним вниманием через свою оптику смотрел прямо в лицо Наташи и второй помощник капитана – Юра. А его-то Игорь негласно причислил к тем, с кем бы мог дружить. Но он со своим фотоаппаратом тоже…
 Почти сразу же – после того, как расстались с музыкальным магазином – Юра оправдывался: у Наташи в такой, мол, прелести было испуганное лицо и во всю ширь открытый рот – не сфотографируй такое чудо, всю жизнь будешь себя упрекать.
Помолвленная слышала это оправдание (зачем себя обманывать – была готова сразу и простить Юру). Но все только что случившееся в магазине наверно следуе считать оскорблением?
 Почему все время она в растерянности молчала. Никакого слова не в состоянии была сказать и когда поднялась по трапу на теплоход.
   В толпе, мол, сумасшедших фотографов (упрёкала Наташа себя): зачем она показала свою красоту-привлекательность и ещё кому-то? Когда всё в ней, сама она вся – только для Игоря? Нисколько в ней нет и никогда не будет ничего для кого-то ещё!
- Спасибо! – первое слова Наташа наконец-то произнесла. Так и таки это слово произнесла, чтобы всё понятным в нем было только Игорю (за прогулку-экскурсию и за то, каким он при этом был все время. Только для нее одной – даже и в знаменитом музыкальном магазине).
  Но почему-то почти сразу и проявила себя недотрогой. Наверно это получилось, как бы по инерции – долго только что шла молча,  заставляя себя никого и ничего не замечать.   
По     внутреннему трапу надо было буфетчице спускаться в коридор, где её каюта. Игорь хотел ей помочь. Но она отдёрнулась от его руки.
  «Что за дурость – капризничанье дурацкое?» - Наташа начала себя упрекать ещё и на ступеньках трапа. – «Зачем это сделала? Из-за чего? Обидного-то он перед этим ничего не сказал! Неужеи из-за того, что он сказал последним?»
- Убедилась? – Игорь её остановил перед первой ступенькой трапа и в оче-редной раз напомнил то, что они только что видели в «музыкальном магазине». – А то, как скажу правду - «Ты самая красивая!», мне сразу кулаком в грудь, по плечу и вообще – куда попало!
- Ладно, - с весёлым смехом пробежала Наташа до нижней ступеньки трапа. Здесь остановилась.
Что её остановило? Такое что-то непонятное: совесть не совесть, из души наверно что-то осторожно-осторожно тронуло сердце. Почему и оглянулась. В глазах Наташиных сначала испуг: «Что я наделала!», а в следующие мгновения – раскаяние и обещание: «Больше не буду!»
   Взгляд Игоря в ответ: «Всё понял, Наташ, всё-всё понял! Не волнуйся, Нат!»
   Но – иного характера настроение по инерции – Наташа подняла над головой разогнутые из кулака пальцы. Вот, мол, смотри: обещаю, что лишний раз от меня тумаков не получишь.

                45               
 
   На другой день – после того, как расстались с Канарами, Лас-Пальмасом, погода была такой, будто Атлантике надоело быть суровой. Хотя бы на какое-то время захотелось побыть спокойнее, приветливее, гостеприимнее. Не хуже, чем тот же Индийский океан.   
Настроение бездумно весёлое у членов экипажа. На лицах выражение: каждый готов тотчас же на какое угодно доброе дело.
  Таким было и лицо капитана, когда он спускался с ходового мостика, встретил Игоря и непонятно за что «четвертого» дважды  похлопал по плечу. Что и вдохновило четвертого помощника на «подвиг».
- Сейчас, Наташа, бери коробочки с «золотыми обручальными» и -  к капитану! – так расхрабрился Игорь, что впервые обеими ногами перешагнул порог в Наташину каюту. – Сидит он у себя на диване и читает книгу – дверь распахнута, и я видел. Идём «расписываться»!
Когда пришли, капитан сидел не на диване, а за письменным столом в кресле-вертушке. Сразу папку с бумагами немного сдвинул в сторону, когда вошли в его каюту Наташа и следом Игорь:
- Проходите смелее -  не на казнь пришли. Вон поближе садитесь -  рядышком на диван!
Вошли они и сели. У каждого в руках коробочка с обручальным колечком.
Вряд ли капитан заметил коробочки. Он всё время смотрел в их глаза.
- Рад и – так думаю – больше чем вы оба рад, -  капитан теперь смотрит прежде всего в глаза тому, о ком говорит, - что встретил ты, Игорь, эту вот чудесную девушку, а ты, Наташа, познакомилась с таким молодым моряком – никогда, поверь мне, жалеть не будешь!
Какое он говорит – помолвленные давно знают -- что всё оно так и есть. Ко-нечно сбудутся (уж это обязательно!) все предсказания многоопытного бывалого моряка.
 «Но капитан вот-вот скажет и такое (предчувствия редко зря беспокоили Наташу)  что никак не хотел бы, но вынужден им сказать».
- Есть у меня право зарегистрировать ваш брак. Но есть и обязанность, - капитан листает настольный календарь. – Всё должно быть оформлено, как надо. У меня здесь где-то записано – просматривал недавно этот самый «нормативный документ». После того, как мы с Игорем разговаривали…
-    Наташа спрятала коробочку с колечком в карман. Игорь свою коробочку держал всё-таки в руке – на что-то ещё надеялся.
-   По закону чтобы всё было (как надо), не с обручальными кольцами надо было приходить – с ними потом. Сначала нужно было принеси заявление с подписями вступающих в брак. Со дня подачи заявления ждать надо сколько-то дней. Подумали, чтобы жених и невеста: в самом деле не могут они жить друг без друга – вдруг у кого-то из них появится и серьезное сомнение.
- Давайте считать вместе, -  предлагает капитан. Даже и лист бумаги положил перед собой и вооружился карандашом. – Сегодня, сейчас вы идёте и пишите заявление. Приносите мне и это событие фиксируется в вахтенном журнале. За предусмотренные законом дни у вас не возникли сомнения, вы не передумали. В это время – Игорь посчитай-прикинь – где будет наш «Докучаевск»?
- Скорее всего в Чёрном море. Если погода всё время такая, как вчера и сегодня.
- Даже если всего-то в Мраморное только-только войдем? Считанные дни и часы – и мы стоим у причала родного порта!
Капитан и его четвертый помощник смотрят на девушку-невесту. Знают, что и она вынуждена будет согласиться и с расчётами двух судоводителей, и с требованиями Закона.
   Но с тех секунд, как она согласилась, заглянуть ей в глаза никому не удаётся.
- Во Дворце бракосочетаний распишитесь. К Наташе Мама приедет и познакомиться с женихом, и на свадьбу -  единственной своей дочери. Твои родители, Игорь, посмотрят на  невесту – на ком ты женишься. Никаких не надо авралов с регистрацией брака и со свадьбой!   
  Забыл капитан (возраст сказывается на многом): кроме авралов неискоренимо живет и морская романтика. И не знал, что радист вечером примет информацию от диспетчера пароходства – лоцмана Керчи не готовы к проводке «Докучаевска» из Чёрного в Азовское море.
  Если бы капитан знал тогда об это, то с меньшим энтузиазмом убеждал Игоря и Наташу регистрировать брак непременно во Дворце бракосочетаний по месту приписки «Докучаевска». 
   Настойчивости капитан особой не проявлял – последнее слово за помолв-ленными.
- Идите, пишите заявление! – сначала капитан посмотрел на обратную сторону листа бумаги – чистый ли он и с обратной стороны и подает его своему четвертому помощнику. – Напишете и его сразу мне сюда! – Карандашом постучал по столу – где только что лежал чистый лист бумаги (уточнил как бы – где должно лежать их заявление).
Игорь привстал – чтобы взять бумагу. Когда взял -  зачем-то снова сел.
  А Наташа сразу, не раздумывая, оставила диван и даже сделала шаг или два от него к двери из капитанской каюты.
- Зачем писать? – были её последние слова. Вроде бы спрашивала не только себя. Но, когда задавала «риторический вопрос», -  на мужчин-судоводителей ни на одного не посмотрела.
- Идём ко мне! – пригласил Игорь и Наташа покорно пошла туда, где каюта четвертого помощника. Но, когда он перед нею распахнул во всю ширь дверь – остановилась. Игорь, то и дело случалось: оставаясь в коридоре, одной ногой перешагивал порог хотя бы в её каюту. У Наташи и такого не было ни разу.
- Зачем? – то же самое слово, что она сказала только, что в каюте капитана. И таким же оно было неопределенно безадресным: только себя спрашивает или вместе с собой -  и жениха своего.
- Заходи-заходи. Привыкай к семейной жизни, - к Игорю вот-вот и полностью вернется привычное самообладание. – Посидишь на диванчике пока я настрочу наше заявление.
   Она вошла, но села не на диван, а на единственный в каюте стул и даже облокотилась на по по-мужски «аккуратно» прибранный стол (ей пришлось отодвинуть от себя набросанные друг на друга без попыток выравнивания томики Чехова, Бунина и незнакомого ей какого-то Дэвида Лоджа.
- Или  сама напишешь?
-   Зачем, Игорь? – сама-то она себя в этот раз не спрашивает. Ею решенье принято и надеется, что оно таким же будет и у человека, ей такого понятного – потому что и он её во всём понимает.
- Твои, Наташка, «зачем-зачем» видишь до чего довели! – не с воспитатель-ной целью сказал – всего лишь чтобы «душу отвести». – Тогда, после праздника на экваторе, сколько ни уговаривал, в ответ одно и то же: «Стыдно мне! Стыдно!»
- Так мне и сейчас: ушли от капитана, а мне -  всё вон как  стыдно. Зачем кому-то еще знать о нас что-нибудь из того, что наше с тобой и больше ничье!
- Помоги, Наташ: не знаю что буду делать с такой вот стыдливой женой? – он всего лишь улыбнулся.
-     Вместе придумаем как с твоей женой справиться! – Охотно обещает Наташа помочь и смеется так, что могли бы её услышать не только тот, кто случайно  оказался у распахнутой двери. Но и кто – в приличном удалении был бы в коридоре у чьей-нибудь, но не у  двери каюты четвертого помощника.
- У меня то и дела проблемы с закладками в книгу, -  Игорь вдвое сложил ему вручённый для заявления лист бумаги. – Вполне подходящее! – сразу же и всунул «закладку» под корочку верхнего в стопке «И. А. Бунин «Тёмные аллеи».
 Заявления не написали. Игорь предложил – пойти и сказать об этом капитану. Чтобы он их заявления не ждал. Но дверь в капитанскую каюту была закрыта.
 «Время терпит» - Игорь скажет об этом потом. Когда заступит на вахту, капитан обязательно хотя бы раз поднимется на ходовой мостик: посмотреть, что и как у самого молодого на «Докучаевске» судоводителя. 
        «Едва не муж и жена» вышли на шлюпочную палубу и к той самой спасательной шлюпке. Всё к тому же молчаливому свидетелю такого, что – Наташа убеждена -  из людей никто не имеет права знать. (Юра не в счёт: потому что, по мнению Игоря и Наташи, настолько не «такой он как все другие» - что для них всегда будет «третьим не лишним».)
-  Вид был у тебя, - в растерянности Игорь: можно ли смеяться, улыбнуться хотя бы, когда он говорит такое. – Капитан был не уверен: вдруг ты выбежишь из его каюты и бросишься за борт. Для твоего успокоения наверно  дал нам бумагу и сказал, чтобы сразу ты под моим конвоем не куда-то на палубу, а вместе со мной шла писать заявление.
- Выдумываешь ты!.. Но тогда, после Кубы – не знаю, что могла бы сделать, если бы ты не приходил по три-четыре раза в день! До чего же мне было тогда…
- А я и тогда знал, что делать: прыгнешь  в море – сразу же прыгну к тебе туда.
- Наверно хорошо – что этого не знала. Потом ты мне рассказывал…То и дело вспоминаю: ты говорил так, что ну вот просто веришь – в Тихом океане вроде бы есть такое… ну вроде как человеческое.
- Конечно есть.
- Это что было бы для того, чтобы я и ты все время оставались рядом – и когда захлёбываемся, тонем? Все равно вместе – когда  на кусочки разорвут нас акулы и съедят? Все равно – даже и после этого от нас осталось бы такое, чтобы всё равно вместе жить --  в океане жить?
- Обязательно! То есть могли  бы жить, если такое бы мы с тобой учудили – утопились.
- Ты такое говоришь… такое придумал, что не знаю! Неправда, но хочется верить – вдруг правда!
- Наташенька, ничего я не придумал – мозгов бы не хватило у меня для такого придумывания. На Кубу, когда шли, вырвались, когда из штормов-ураганов Северной Атлантики – один стоял я на вахте. Капитан спустился как-то с мостика и почти сразу ко мне поднялся первый помощник.
     Наташа молча слушает – верит каждому слову.
- Всё было у нас, как положено. В нужное время определяюсь, «точку» ставлю на карте, записываю в вахтенный журнал все. что нужно. Оставалось время и поговорить «о том, о сём» - с помполитом сама знаешь, и есть о чём поговорить и всегда с ним интересно.
- Про Атлантический океан каждый друг другу рассказывали?
- И про Атлантический – то же. Но в основном, Наташ, он убедил меня, что есть ещё и пятый океан.
- Где-то на планете нашей Земля?
- Океан в тебе и он же во мне – значит он и на планете Земля.
- Такого не пойму. Не зря говорят, что хобби у нашего помполита – философствовать любит. Вот и наговорил он тебе про пятый океан. А ты пытаешься и меня обратить в его веру?
- Наташенька, спокойно. Милая ты моя, всё проще простого. Послушай!
- Слушаю, - сразу же и смеётся. – Но никакого океана во мне, как не было, так  не будет. Вскрой меня любой хирург и всё внутри обыщи – и каплю похожего на океан там нет.
- Душу во мне и в тебе ни один хирург не найдёт. Но ты сто раз в день убеждаешься, что в тебе душа есть. И на неё похожее в Тихом, в этой вот Атлантике есть.
- И сможешь доказать?
- Наташа, допустим, в Крыму или в Сочи пришли кто искупаться или накупалась вволю. Никто  не мешает никому  и не советует, что потом делать. Так нет же: он, как и многие  на берег  будет смотреть прежде всего и больше всего -  в море!
- Скорее всего.
- Почему?
- Красивое. Оно чем-то и еще завораживает.
- Наше это самое «чем-то», по-твоему, есть в море, а в тебе нет ни капельки?
- Не знаю.
- Без этого «чем-то» было бы невозможно твоё общение с морем. Когда ты на него, на море – фактически не на него, а в него смотришь, согласись. Не чувствуешь разве, что и море смотр в тебя?
- Вроде бы и такое всегда чувствую. Но такое бывает, когда и на облака смотрю или на звёзды ночью. Они так внимательно смотрят в ответ: всегда начинаю думать, что каждое облако и звезда обо мне знают и меня понимают больше, чем я сама!
- Звёзды и облака давай оставим в покое…Ты знаешь, что корни всего-всего живого на планете нашей – в морях и океанах. Они там или многое от них и сейчас там живёт. Обязательно живёт и вечно будет жить в них то, чему люди и названия пока что не придумали. Потому что не могут ни увидеть, ни услышать, ни на вкус оно какое и с каким запахом.
Наташа – сплошь из непонимания. Молча смотрит на Игоря и слушает.
- Об этом и о чём-то другом, наверно и более сложном со мной  говорил  Константин Георгиевич. Предостаточно было и разного  --чего не понял. Почему и не все запомнилось. 
    В оправдание своей непонятливости, Игорь напомнил Наташе: когда, мол, в рулевой рубке на штурманской вахте – в общем-то не до праздных разговоров. Но если  интересные они и с кем-то интересным  разговариваешь – какие-то минуты всему этому уделяешь хотя бы и крохи своего внимания.
  Игорь помнит, что разговор с помполитом вначале был как бы на тему из Евангелия что ли.
    Без души -  нет человека. Но вот закончилось наше бренное пребывание на суше – человек сухопутная биологическое существо. Его тело возвращают откуда оно по сути и явилось – через посредников разных.
    Явилось через съедобные растения, через животных, различные «дары» моря, озер и прочее.
   - А душа?
- Для каждой, мол, – сколько бы  ни было душ – для каждой найдётся какое-то место на небесах. Благо необозримо небеса огромны. И ещё большее благо: души так далеко и высоко – самое удобное, чтобы о них поскорее забыть и не думать.
- Из того, что читала и слышала от верующих – вроде  оно так и должно быть.
- Но почему не предположить иное? Что в никакие заоблачные дали душа не переселяется – она вечный постоянный житель планеты Земля? На поверхности планеты в той части -  что называют океанами?
Наташа в недоумении: о таком не читала и ни от кого не слышала. 
  -   Откуда такая чванливая самоуверенность должна быть у человека – не знаю. Но согласен создавая нас в миллионном ли в миллиардном поколении предков океан в каждое поколение встроил наверно самое лучшее из нового , чем располагал?
    То и дело обнаруживаем сюрпризы: у обитателей морей-океанов способности такие, что нельзя не позавидовать. Киты, например, переговариваются о чём угодно, когда между ними расстояние в десятки тысяч миль. Угри и многие рыбы – без  магнитных, и гирокомпасов – не ошибаются, определяя курс к местам, где они родились и куда им срочно надо.
- Твой пятый океан, Игорь, для меня всё равно – какая-то со всех сторон совсем невидимка!
- Не для тебя первой пятый океан невидимы – мне тоже трудно себя представить малой, какой-то самой малой частичкой пятого океана. Так ведь и ты вместе со мной признаешь существование в нас невидимки-души?
- А ты, заодно с помполитом, убеждены: в тебе и во мне, кроме души, есть ещё и какая-то крохотулька вашего так  называемого пятого океанаа?
- Наташку мою милую считал умнее меня, а она – в несомненном   сомневается?.. Конечно есть. Вдруг да крохотулька пятого океан  и есть сама душа? При её вынужденном, так сказать,  пребывании не на суше. И не только а тебе и во мне – во всех людях-человеках?
- По одинаковому столько же мало? По капельки?
- Если даже и  меньше – по малекуле, например?
- Все равно твой пятый океан пока  не понимаю. Надо «завтра подумать», разобраться – сразу и столько наговорил!
     - Заодно подумай, Нат, и о таком – только сейчас придумалось. Не целые молекулы в тебе и во мне, а лишьэлементы одной из них… Из чего вода?
    -  Согласна, что наши с тобой души – дна  малекула воды. – смеется Наташа. –Никогда не любила химию, но… Я, чур, кислород?
    -  Согласен. Только без меня – водорода – у тебя ни капельки океанской воды, ни молекулы никакой -- вообще ничего не получится?
- Знаю! – от неудержного хохота Наташа наклонилась и готова была при-сесть.- Даже и ребятенка у меня никакого не будет!
- Не серьезный ты человек, Наташка! – Игорь отмахивается от ее хохота обеими руками, но от этого у его невесты серьезности не прибавляется. – Только с помполитом о таком буду говорить – и ни слова с тобой!
- А почему бы и не с Юрой? У него в голове наверно что-то похожее на твой впятый океан? Или еще что-то -- где нет ни живых девушек и ничего на нас похожего…Какой-то он, смотрю, одинокий-одинокий – правда?
- Нормальный второй помощник и не выдумывай никакого для него одиночества. Не нравится, что за ваши бабьи юбки не хватается?
- Просто чувствуется, что он с какими-то переживаниями в душе, с болью в сердце. О них никому не скажет – знает, что не поможет никто.   
- Не знаю, не знаю… А тебе проще простого домашнее  задание на твое очередное «завтра подумаю». Почему я стал моряком – не лётчиком, геологом, космонавтом и прочее? Понятно… А что заставило Наташу лезть в тесный корабельный камбуз, когда вон какое раздолье у неё было бы на любой ресторанной кухне?    Кто-то или что-то же подсказало этой хохотуни, что на море и нигде-либо ещё я обязательно её встречу?
- Сразу могу ответить.
- Сразу – не надо. Сначала подумай!.. А сейчас – опаздываю на вахту: «Подставляй-ка губки алые! И ближе к молодцу…»
Наташа и в этот раз охотно что просил – «подставила».

                46

 У «Докучаевска» из-за двухсот тон -- по «рацпредлжению» Юры -- корейцами догруженного магнезита осадка такая, что под килем оказалась меньше минимально допустимого при проходе Керченским проливом. Лоцмана рисковать не намерены – теплоход по проливу, мол, не проведут.
Почему из-за погрузки по летнюю марку в корейском порту переадресовали  «Докучаевска» на Туапсе. Почти неделю была там стоянка: то в ожидании вагонов, то в три смены шла в них выгрузка.
  На судне было полным-полно гостей. Жёны приехали – кто-то и с детьми. Сестра к токарю приехала. К молодым двум матросам отцы.
   К Игорю тоже приехал отец.
  Одет был его отец в гражданский костюм – ничего флотского, кроме походки. Но его без труда «вычислили», как только он спросил где каюта четвёртого помощника капитана.
- Ваш «саквояж» -   с Вашего разрешения – отнесут в каюту четвертого, - галантность у Юры (второго помощника) всегда на высоте. А когда он вахтенный в порту – тем более. – А Вас – распоряжение капитана – к нему, разрешите, проведу?
  Капитаны поздоровались, представились друг другу – поближе чтобы познакомиться. Без хотя бы и небольшого застолья не обошлось. Похвалили за что считали нужным начальство,  но больше, как водится критиковали за нераспорядительность.
 Впервые судно Пароходства крутануло вокруг шарика». А начальство - уступили трусливым Керченским лоцманам!
  Отец Игоря кое что сказал и в защиту начальства. Готовились, мол, и всё было готово, чтобы с оркестром и всякой митинговой пышностью встретить кругосветных мореплавателей.
Но не из простых для судоводителей был и остается Керченский канал – капитанам ли это не знать? К тому же и местами не очень глубокий.
  В самом начале беседы в каюту заходила буфетчица. Юра её предупредил что гость и какой именно гость у капитана. Почему Наташа поторопилась приготовить и принесла в каюту капитана искусно сделанные бутерброды с сыром и икрой.
- Красотища-то какая! – невольно вырвалось у капитана-гостя. – Откуда она у вас такая красавица из красавиц!?
- Других не держим! – смеялся над гостем хозяин.
         Гость искренне и с белой завистью поздравил капитана-хозяина. Шестимесячный рейс, плавание по трём океанам – во многих местах впервые. Столько времени был экипаж «Докучаевска» то в одних, то в других тропиках и тропиках.
- Как мой маменькин сыночек? – для отца Игоря ведь это самое главное.
- Моё мнение, после знакомства с Вами, маменькиного у него немного – едва ли не весь в отца. Вот читайте моё – оно и не только моё – мнение... Рекомендацию на него коммунисты на собрании обсуждали, утвердили. По телефону сегодня просил службу мореплавания и начальника отдела кадров разрешить мне сделать передвижку штурманов, и чтобы я направил в их резерв и куда они считают нужным старпома.
- Знакомый мне «фрукт»: в бабьих юбках смел да умел путается, а моря, как огня, боится! У Игоря моего – по непроверенным пока сведениям -  наметился такого же характера опасный крен?
- Его отец приехал и проверит – в какую сторону и есть ли у сына крен.
- Вашего мнения не скрываете, вижу, в характеристике со всех сторон его прямо-таки восхваляете. Он уже и специалист, и  практических навыков полным полно, и в моральном отношении образцово-показательный. Не слишком ли?
- Нет, не перехваливаю. Мне бы такого сына!.. Бездетный: ни дочери нет у нас, ни сына!
- Но голова-то есть у него на плечах – или кочан капусты? Второй год всего, как окончил мореходку и на тебе – надумал жениться!
- Я женился курсантом третьего курса.
  Гость с любопытством посмотрел на хозяина, взял дальнюю от него бутылку водки, сразу же и поставил на место.               
- Может мы добавим по рюмке чего-нибудь?       
- С горя?
- Нет. Со смеха – ведь я тоже третьекурсником женился!
Оба ещё хохотали, раскачиваясь в креслах, когда пришел вызванный по телефону Игорь. И первым было после рукопожатий с отцом:
- Сын с ума сошел! – гость «жалуется» капитану. -  Провожали на «Докуча-евск» был ростом выше меня и смотрю сколько-то ещё прибавил! В баскетболисты переходить собираешься?
  Выходили они и в дверях отец спросил сына (громко, чтобы и капитан-хозяин слышал):
- Ремень я взял – есть чем выпороть тебя, как «сидорову козу» - по поручению матери. Жениться надумал! В твоей каюте найдется место для такого длинного – положить чтобы и пороть?
В каюте четвертого помощника капитана подходящего места для экзекуций не оказалось. Да и глаза гостя сразу утратили способность подходящее весто для «египетской казни». Сначала его глаза и вообще ничего не видели в каюте сына, кроме «красавицы из красавиц».
  В каюте капитана была она такая, что «взор не отвести».  А когда стоит рядом с его сыном, переодетая во что-то (такая красивая, что не имело бы значения – если и в самое худшее такую одеть) нарядное. Невольно в подобных случаях опасаешься: не цветное и волшебное ли из небывалых это сновидение?
        Держалась Наташа одной рукой за спинку одного из принесенных стульев, а другой – за край стола. От ее другой руки зоркие капитанские глаза скользнули и по столу. А там…
        Отец Игоря никогда не обедал и не ужинал в пятизвездном ресторане. Но его теперь никто не убедит, что и пятизвездном кто-то стол сумеют накрыть  с такой сногсшибательной привлекательностью. Похожим на то, что он увидел в каюте сына.
   Как раз отец Игоря не из тех, кто способен долго любоваться таким, что выпить можно. А когда под выпитое подана, и закуска «обалденно» подходящая!
    Три серьёзнейших испытания для всех нас: огонь, воды и медные трубы. Но для капитанов судов дальнего плавания слуги Сатаны придумали еще дополнительное коварное испытание – капитанские представительские суммы.
 Безразмерно огромными эти суммы не назовешь. Но их вполне хватает каждому, кто их тратит строго по назначению. Покупая самое необходимое для скромного застолья – когда приходится угощать официальных гостей в иностранных портах.
     Сначала вроде незаметно для него самого и для гостей-иностранцев отец Игоря себе наливал спиртного побольше, чем другим. Но в какой-то из «официальных приёмов» – махнул рукой на всех, кто это мог заметить. Вскоре стал зачислять в недруги каждого, кто не стесняясь говорил ему: «Похоже эта рюмка  Вам будет лишней?».
    Потом был скандал в югославском поту Риека из-за того, что он был чересчур «хорош». И – отлично подготовленному судоводителю, опытному капитану после этого скандала предлагают должности только на старых судах и только в каботажное плавание между портами Чёрного и Азовского морей.
 
                47
  В Лас-Пальмасе Игорь для отца купил бутылку чего-то в чёрной светонепроницаемой бутылке. Её содержимое – на прикидку многоопытного отца -  на сколько-то за сорок градусов. По одному этому – для отца оно может оказаться «самое что надо». В Туапсе купил сын и «самой настоящей (по оценке отца) водки». Ориентировался Игорь в обоих случаях только  по цене: поскольку никакого уважения к спиртному нет – сказались горький опыт отца и сыновняя любовь к матери. Безграничное доверие сына ко всему, что мать ему советовала.
  Наташа была в своей любимой юбочке из бледной шотландки и вообще во всём таком ею любимым, что сделало девушку даже и красивее, чем была она при встрече Нептуна в Индийском океане. Должно быть из-за этого и еще на сколько превзошла прежние представления отца Игоря о красавицах из красавиц, что  руки капитана-каботажника совсем вышли из его повиновения.
   Пальцы рук согнулись – привычно демонстрировали свою готовность надёжно держать стакан ли бутылку. Но глаза какое-то время способны были пока что видеть где-то и что-нибудь другое. Но охотно оставляют вне поля зрения то, что «не льется и не пьется». Из всего давно для отца привычного прямо-таки вырывало то красивое лицо  Наташи и вся она в трепетном ожидании приговора, то  её не знавшие чем заняться рук и даже такое второстепенное –  во что была девушка одета.
  Игорь спешит выручить отца – тому избавиться от повторявшегося  смешного подобия  столбняка. Налил сын больше чем полстакана водки и бутылку поставил от отца подальше. А стакан с «надежнейшим  лекарством из лекарств», подал в трепетавшую в нетерпении отцовскую руку.
  Два глотка – и стакан пуст. После чего наконец вернулся к бывалому моряку дар речи.
   - Она значит, и Наташа? – спрашивает кого-то, кому больше доверяет чем себе и всем присутствующим в каюте четвертого помощника.
  -  Я – Наташа.
  Отец смотрит на сына: «Та самая – из-за которой твоя мать оптом скупает в ближайшей аптеке валерьянку и другое всё подряд «от нервов»? Не спит и мне спать не даёт по ночам?»
  Сын кивает головой: «Она и есть!» Хотел еще сколько получится плеснуть «лекарства из лекарств», но отец накрыл стакан ладонью – не надо.
- Садись, Наташа, за стол! – когда Наташа устроилась на стуле, сел сам по-удобнее и рукой пригласил сына сесть на третий стул. – Посидим рядком – поговорим ладком. Самое время для этого.
 Благословил отец помолвленных с нескрываемой радостью – даже и на много большей, чем откупоривание таинственной чёрной бутылки.  Отодвинул рюмку и стакан. После чего налил себе импортного зелья в фужер по самые края.
- Игорь, откуда всё это? – отец крутит ладонями над нарытым столом. – Из ресторана успели понатаскать? Быстро так получилось – и свежее всё, и дурманят запахи хорошей кухни! Бифштекс вон -  даже и горячий!
        Как беззлобные веселые заговорщики, Игорь и Наташа переглянулись.
-   Ни из какого не из ресторана, - хотел Игорь пожать при этом спрятанную под стол Наташину руку. Промазал – пожал ее колено.
- Здесь на камбузе приготовили? – ножом и вилкой перевернул аккуратно обжаренный ломоть мяса. Ими же и ощупал середину ломтя. – Похоже ты, сынок, успел и подсказал повару то, что я превыше всего ценю в бифштексе – был чтоб немного не дожаренным!
Помолвленные снова переглянулись и тайком улыбнулись.
- У нас на камбузе никакой не повар --  Наташа готовила, - говорит Игорь как о самом обыкновенном, как бы и обычном.
 - Она!? – отец смотрит на руки девушки дольше, чем перед этим смотрел в её лицо.
- Конечно она. 
- Женись! – приказывает (почти кричит) отец. Но ему должно быть показалось – он это слово может сказал и всего-то шепотом. Или только хотел, собирался, но ещё не успел сказать. Поэтому чётко и громко повторяет: - Женись немедленно, сын! Такая девчонка! С неба в руки такое счастье  – неужели не видишь?!   
  Когда сидели за столом, содержимого в чёрной бутылке, естественно, становилось всё меньше и меньше. Уменьшалось и эмоциональное в застольной беседе. Почему и нельзя было бы её назвать совсем бессодержательной.
  Договорились: втроём и одна из подруг Наташи (будет вторым свидетелем) идут в городской ЗАГС. Обговорили время посещения ЗАГСа и почти все частности в поведении помолвленных.
- Ври, Наташа, -  будущий свекор учит невестку, -  что беременна. Игорь -- доказывай: ухожу, мол в дальнее плавание на полгода. Нет, - могут дога-даться, что врёшь. Говори: плаванье, мол, будет трёхмесячным.

                38
 Всё на самом деле в ЗАГСе оказалось проще простого. Н никому врать ничего не пришлось. Говорить не надо было ни одного слова неправды.
 У женщины, что регистрирует браки, опыт многолетний. С первого взгляда на Игоря и Наташу определила, что эти не расстанутся никогда. Паспорта моряков у них к тому же (на этот счёт есть соответствующие дополнения и разъяснения к Закону).
  Такое непреодолимое в трёх океанах, в Туапсе оказалось легко пройденным этапом на пути к заветной цели Игоря и Наташи меньше, чем за четверть часа. Всё так хорошо устроилось к общей радости для всех.
 Свёкор (не будущий, а с какого-то часа полноправный) полон забот-хлопот: устраивает свадебный пир в небольшом банкетном зале в ресторане. Может и не в самом лучшем, на как раз в том, что ближе других к морю (жених и невеста – не кто-нибудь, а моряк и морячка).
  В свадебном застолье участвовали приглашенными: давний приятель свекра (дружили, когда учились в мореходке и долгое время потом) с женой, второй помощник капитана Юра (не только потому, что холостяк и к нему в гости никто не приехал) и дневальная Галя (была вторым свидетелем в ЗАГСе и, как выяснилось, она «за всю жизнь будет первый раз на свадьбе»).
Но вряд ли по одному только по этому Галка напросилась рядом чтобы ей сидеть со вторым помощником. Не теряет надежды она, что случится вдруг такое, что навсегда забудет слова из грустной песни: «Сама! Сама я виновата, что нет любви хорошей у меня!»
 Тихим голосом она дважды призналась «второму», что никогда ни на одной свадьбе не досталось ей побывать. Он таким же голосом Галку предупредил: если будет, мол, сидеть поближе к нему и его во всём слушаться, дневальная на свадьбе выглядеть будет как надо – даже и лучше других (невеста конечно же вне конкуренции).
 А какую ложку-вилку в какой руке держать и как пользоваться ножом (не мешал чтобы он ей, не откладывала чтоб его подальше от себя, не считала бы лишним, ненужным) – почаще ей придётся поглядывать на то, что и как делает Юра.   
 После первого «Горько!» и щедрых аплодисментов, развернулась было бурная дискуссия.
   В частности. Жених, того и гляди, прямо на свадьбе и раздавит невесту – по-медвежьи    прижимает к груди и долго не отпускает! Хорошо это или недопустимо на свадьбе и при самом-то «первом» их поцелуе?
   И она, мол, тоже «хороща»: обхватила за шею так – того и гляди жениха задушит!
- Не таким ли ты сам был на своей свадьбе? – предлагает вспомнить отцу Игоря (чтобы его утихомирить) «однокашник».
 Второй помощник пришел не с пустыми руками. Ему только что вручил начальник радиостанции радиограмму. Под бурные аплодисменты молодоженов и гостей Юра зачитал весь её текст (заодно с адресами и временем отправки срочной радиограммы): «Милые мои сын Игорь его красавица жена Наташа ТЧК Очень рада ЗПТ поздравляю ЗПТ желаю вам счастья много всю жизнь ЗПТ целую ТЧК
 Свекор слушал текст не только внимательно – очень и придирчиво. Когда услышал последнее слово – успокоился. В радиограмме было всё, что он жене продиктовал по телефону, предупредив: «Сегодня, и свадьба!»
   Про себя он хвалил жену: «Молодец!» Был уверен: эта радиограмма придет завтра утром, в лучшем случае. А жена-«молодец» всех там подняла на ноги: просила-умоляла кого надо, с кем-то ругалась -- «до победы». В результате: радостное для них Игорь и Наташа слушают на своем свадебном пиру.
  Свадебный пир этот – по мнению отца Игоря – проходил и по всем правилам, и как надо. Как отец и предполагал.    Второй помощник капитана передал радиограмму Наташе. Перед всеми присутствовавшими извинился и попросил каждого в свой «бокал» налить, как и у него, по самые края. После чего вроде как оправдывался:
    - Тамады у нас нет – никто  застольем не руководит! А у меня терпенье на пределе: хочу поздравить Игоря и Наташу с их самым первым самым счастливым днём в их жизни! Уверен – знаю Наташу, её редчайшую душевную прелесть невозможно переоценить, и знаю мужа, что она выбрала себе (он моряк и мужик - что надо!) – вся их жизнь да будет сплошь из счастливых дней!
   - Бери Олег – если не ошибаюсь, Олегом тебя зовут? – командование в свои руки, - отец Игоря воспользовался паузой. – Будешь у нас тамадой. У тебя, смотрю, не плохо получается: не хуже, чем у грузина, армянина и у кого там еще застолье не застолье без хорошего тамады?
- Высокая честь! Вряд ли справлюсь. Буду стараться и, на правах тамады предлагаю юным жене и мужу не забывать: мной только что сказанное поздравление было не от меня одного – от всех присутствующих на вашей свадьбе.
  Все дружно захлопали в ладоши, о кое-кто по ошибке или нечаянно до дна осушил свой бокал. Досрочно: до конца не дослушав высказанное Олегом пожелание.
- Тебе Наташенька и мужу твоему (признаюсь в белой зависти) желаю «всё, что сам бы себе пожелал». Моё самому себе пожелание, моя «хрустальная мечта»: встретить похожую на Наташу. Похожую, знаю, другой такой нет и никогда не будет! Но хотя бы мечтать хотя бы о такой!..               

                48
 
   Для Игоря и Наташи давно стал Юра «не третьим лишним» (но и не другом – в нём всегда что-то «себе на уме). «Не лишним» – едва ли не с первой с ним встречи.
   Для четвертого помощника не оставалось не замеченным: «второй» смотрит на Наташу и видит её такой, как все в кают-компании. Она «второму» нравится, но не как Игорю (для которого в его милой девушке нет ничего недостающего) – а как-то по другому. Наташу он как бы все время сравнивает с какой-то другой.
   Так наверно, и художник смотрит на своё произведение. С уверенностью – ничего нет лишнего и прибавить нечего. Но друг его – мастер более взыскательный – иного мнения. Его скорее всего не выскажет он своему другу никогда.
   Не потому, что боится, мол, друга  обидеть своим честным правдивым словом. А потому, что его друг (у него меньше того опыта – что приходит с годами жизни) никакой его-то всей правды пока не способен понять.
   Не поверит малоопытный друг, что им созданный шедевр все-таки не само совершенство. Но малоопытный друг в праве любоваться своим шедевром – с уверенностью, что ни на сколько более красивого в мире не было, нет и никогда не будет.
   Игорь не догадывался – видел только такое, чему не мог не радоваться. Наташа нравится «второму»: она для него прелесть, но не на столько, чтобы для Юры могла когда-нибудь стать дамой его сердца».
   В сердце у Юры другая. О ней у Игоря ни малейшего представления. Ну и что?   
    Есть может какая-то где-то. Скорее всего была. Успела у Юры его сердце «разорвать пополам». Но и с половинкой сердца он остался вон каким хорошим человеком.
    Не в обиде на ту, что это сделала. Скорее – счастлив, что она это сделала, а не другая какая-нибудь. Юра не стал жертвой коварной  женщины. Никакая коварная не смогла бы сделать из «второго» доброго и внимательного моряка каким он стал для всех и конечно навсегда.
    Игорь и Наташа представить себе не могли – как и никто из близких «второму», -  что никакая не  коварная «разорвала ему сердце». Не было их на теплоходе «Докучаевск» в тот самый день и час, когда Юра вдруг стал полубессердечным.    А те, кто был и вроде бы на все смотрели – оказались не способными увидеть, разглядеть главное.
Почему и недооценили возможности никому незнакомой на теплоходе всего-то  пятнадцати-шестнадцати- может и всего-то четырнадцатилетней мадагаскари. 
    Может по правилам, по традиции ли так и полагается: тамада на свадьбе всё время должен оставаться на стороне молодоженов. И это оправдывало поведение Юры в глазах гостей.
    Но Игорь-то и Наташа далеко до свадьбы знали, что «второй» во всём и всегда «их поля ягодка». Сколько раз это проявлялось и в кают-компании.
    Игорь «собирается с мыслями» - готовится тому же второму механику сказать «комплемент» в защиту буфетчицы. А у Юры как бы и заранее к такому случаю всё необходимое готово.
         Так «посадит на место» очередного говоруна, что на неделю и дольше тот с языком своим «себе в уголок и – молчок». Причем ни у «обиженного» потом и ни у кого в голове не появится: у Юры и всего-то проявилась, мол, сугубо личная заинтересованность.
    Слишком очевидным было всегда: Юра выступил в  защиту высоких принципов – одинаково высоких для всех. Святое. Но после экватора, после встречи с Нептуном в его «крестовые походы» в защиту Наташи добавилось немного и «шкурного». Не потому, что «второй» таки помнил свою одноклассницу с именем Наташка.
    Неугомонную в весёлых дерзостях одноклассницу Юра перерос («превозмог» может слово, более подходящее?) окончательно и бесповоротно в давний день. Знает (всю жизнь будет помнить) не только  день и час, когда что-то у них им непонятное произошло на пустом этаже в школьной раздевалке.
Осмыслил он теперь-то и чётко представляет: что именно выбило его из об-щепонятной, общепринятой колеи жизни. Выбило тогда в мартовский вечер. Но теперь-то ему все равно в какую сторону от одноклассницы потом он уклонился.
Но оказался вовсе не таким, несравненно не таким для Юры случай на его суточной вахте в одном из портов острова Мадагаскар. Где из трюмов теплохода «Докучаевск» выгружали новороссийский цемент.
Этот случай выбил не в сторону. Взметнул он его так высоко, что многое в его и в жизни других ему все больше кажется то смешным, то никчемным.
   Потому, что -  вон сколько лет прошло (многократно появлялась возмож-ность, чтобы убедиться в ошибочности предположения) – Юра оказался на сколько-то над общепринятом и общепонятным. По крайней мере в том, где проявляются, «страсти сердечные» и «нежность душевная».
   Почему Юра и постоянно на защите Игоря и Наташи. Сердечность и душевность проявляются у них с такой хрустальной прозрачностью и чистотой, о которых он мечтает.
Понять, правда, Юра одного не может: почему, за какие такие грехи ему досталось только мечтать. О таком, что неосуществимой мечтой (ни малейших в этом нет сомнений!) несбыточным  навсегда и останется.
    Мечтой, мечтой для Юры. Только мечтой!

                49

   Жена туапсинского моряка (однокашника отца Игоря) первая крикнула «Горько!». Успела крикнуть до единогласного назначения (абсолютно прозрачных, образцово демократичных ли выборов ) Юры тамадой.
    Она слово «горько» так сладко и недопустимо громко крикнула, что ока-жись у кого в эти мгновения спрятанным оружие и выложи тот его на стол – все бы руки в банкетном зале сделали «хенды хох». Крикливую даму хором поддержали все, дружным «До дна!»
Как только осушили кубки -- сразу стали вразнобой «бурно аплодировать».  Получилось так, что каждый аплодировал в честь самого себя (молодоженам ни бурные и никакие аплодисменты до конца их  свадебного пира все время  оставались ни к чему).
  Всё в такой же последовательности повторялось после каждого тоста в честь молодоженов. Число тостов можно было посчитать, посмотрев на лицо «однокашника».  Можно было заподозрить его жену: старается первой (иначе никак не сделаешь чтобы почаще муж пил кубки «до дна») кричит «Горько!»
  Делает это не бескорыстно. Когда целуются молодожены, целуется и она – всё чаще не со своим мужем.
   Она была убежденной и закалённой феминисткой: скрупулёзно отстаивала свое женское равноправие. Строго следила: чтобы вина кто ей наливает – обязан ей наливать то же самое, что и себе, и столько же. Целовшему её в губы – она отвечала с той же продолжительностью тем же и с «довеском» в щеку или в лоб. Отчего и следы её бордовой губной помады на лицах мужчин.
  Тост её мужа был коротким:
-  На пути семейной ладьи сегодня обвенчанных не было чтобы ни мели ни одной, никаких подводных скал и рифов!
  После чего были, как положено, «Горько!» и поцелуи. Так нет же: феминистка – точь-в-точь как в стихотворении Владимира Высоцкого - «с поправкой влезла», со своим дополнением:
- И чтобы всегда «три фута под килем»!
    Жена моряка знала о чём говорила. Отец Игоря феминистку поддержал: стал при этом настаивать, чтобы тамада не считал такое дополнение пустяком – это, мол, самый настоящий тост со всеми его правами. С правом еще раз осушить бокалы до дна, в частности.
  Юра-тамада вынужден был согласиться – удовлетворил справедливое требование масс на внеплановый тост.
  Феминистка раньше всех мужчин успела высказать и такое пожелание молодоженам: «Игорь чтобы не соблазнялся никакими сиренами в морях и океанах. А ты, Наташа, знай – на грешной земле много коварных соблазнителей, поверь мне: уж я-то их знаю, как облупленных (спьяну при муже проболталась!) – сторонись их, как чумных!»
  Тост отца Игоря был недостаточно внятным – перед этим он вон сколько раз бокал свой осушил. Да и в бутылке водки -  что по его просьбе сразу поставили перед ним – больше чем на две трети убавилось.
 Но оказывается не зря придумано: «Пьян да умён – два угодия в нём!»
  Хвалил тесть и хвалил Наташу за её красоту и доброту. Удивлялся тому, что никто из гостей не способен правильно его понять, когда он рассказывает им о тех чудесных закусках, что она умеет сделать. Попутно обозвал все горячие и холодные блюда, что на столе в банкетном зале одного из лучших в Туапсе ресторанов -  помоями:
  -  Ни одна из этих закусок – когда вы  наконец поймете -  в подмётки не го-дится любому что девчушка эта вот Наташка приготовила и чем вчера меня угощала!      
  Сразу же и пригрозил сыну:
- За всю твою жизнь, Игорь, ни разу тебя не отшлёпал как следует – когда и было за что. Но увижу Наташу обиженной, не дай Бог, - слезинку на её   с вдруг опустевшей бутылкой водки.
       Держал тесть в левой руке бутылку (забыл, что она пустая).  Правой – убрал подальше от себя рюмку (самое неподходящее в этот момент – когда ему надо одним настоящим глотком выпить хотя бы и полстакана водки).
       Феминистка выручила: успела отнять бутылку и стакан у вновьиспечённого тестя. Не то он их – за то, что пустые – разбил бы вдребезги о голову первого попавшегося из представителей ресторана.            
  - И так, - недоразумению из-за пустой посуды подвёл итоги тамада. – Тост — значит ещё один пьем за?..
- За это вот что я сказал? – готов отец Игоря и возмутиться: до чего же непонятливым, бестолковым оказался тамада.
- Пьем значит за… у Наташи ни слезинки никогда на щеке не было и отцу-моряку не пришлось бы никогда ни жестоко и вообще никак наказывать сына-моряка.
   После очередного «Горько!» молодожены со смехом целовались. Кроме дневальной Гали почему-то не заметил никто, что поцелуй у виновников свадьбы не один, как положено,  сладкий в губы невесте, а три подряд и не поймешь конкретно в чьи губы.
  Пока девушка собиралась об этом нарушении сказать соседу-тамаде, вдруг слышит.
- Круг замкнулся на тебе, милая девушка, -  тамада говорит о серьезном, а сам смеётся. – Твой, Галя, черёд -  предлагай тост!
- О чем? Если я не умею?
- О чём попало говори. Дети чтоб у них были – по двойне каждый раз нарождалось?
- Вспомнила: такие слова были в смешной песни – их сейчас и скажу!
Начала было говорить (выпила не в меру – что первым и сказалось), но голос её сразу стал своевольничать – всё сбивался и сбивался на песенный лад:
- Чтобы в год по ребёнку у вас нарождалось. Но если, и двойня случайно прибудет, - едва сумела на этом остановить певучесть голоса. Почему и решила длиннее свой тост не делать.
  Ничей тост не приветствовали так многоголосо и с такой бурей аплодисментов. Но снова с «поправкой влезла» феминистка. (До чего же нравится человеку влазить в не ей сказанное! Может и в этом сказывался её опыт общения с теми, кого знала «как облупленных?)
- Предлагаю и второй раз выпить за этот тост, - и в этом тоже сказалась ее опытность. Свой наполненный до краёв бокал подняла выше головы. – Без единственного чтоб нём слова не было - «случайно», имею в виду.  Лишнее и ненужно это слово чтобы не помнить молодоженам. На неправильное будет ориентировать молодежь, когда проблемой из проблем стало увеличение рождаемости, рост народонаселения в стране и Европе…
- Хватит, наша жемчужная и бриллиантовая оратор, - пожалуйста! Прошу! – обращаясь к выступавшей тамада и руку приложил к сердцу, глубоко раненному её речью. – Вы в такую занебесную высь подняли, справедливо Вами названное проблемой из проблем, что мгновенно в мой адрес (у Юры одна рука у левого уха, а другую прижал к груди так – чтобы никто из присутствовавших в банкетном зале не сомневался, что именно там и находится его душа и с ней в эту минуту продолжают разговаривать представители самого Бога) пришло официальное напоминание: «Чего пожелает женщина -  того же значит и хочет сам Господь Бог!»
        Юру сразу и поддержали его услышавшие. Все дружно закивали головами, пытаясь вспомнит: где, когда и от кого-то по какому-то поводу слышали именно это святое божественное откровение.
        А тамаде взбрело в голову попытаться усилить у слушателей жажду к справедливости:
- И тем более – прежде всего прошу учитывать – пожелание высказала многодетная мать!
Ни у кого жажда к справедливости от его слов не успела ни на сколько уси-лится. Муж феминистки «вдруг с поправкой влез» и так, что к его поправке не прицепишь ни одного слова из лексикона легендарного поэта. Слово — это «кстати» - наверно было бы и само собой не прицепным.
- У моей жены детей никаких нет! – захмелевший муж так неожиданно вы-болтал семейную тайну, что жена -- для себя неожиданно -- его поддержала. Трижды кивнула головой так решительно, что сразу поймешь. Не опровергая сказанного мужем, она теперь не жалеет ли о том, что у нее не было детей и никогда не будет?
Но в одно мгновенье это забылось. Потому, что на глазах феминистки про-изошло недопустимое.
   По чьей-то вине – может быть и по её – равноправие между мужчинами и женщинами снова нарушено. Её муж (мужчина) пьянее ему преданной жены (женщины)! 
   Полезная «к размышлению информация» родителей бездетной семьи была оценена по-разному (кто-то вообще не в состоянии был понять, о чем бездетная говорила и к чему, ни к чему ли вообще все её слова? Почему один хохотал так, что вот-вот вывалится из кресла, а другой отчаянно аплодировал с уверенностью, что именно это и делать надо.
Не сидеть же бездельником и сложа руки, если тебя кто-то пригласил на чью-то свадьбу?
  Гвалт с выкриками женскими и мужскими голосами был слышен за дверью банкетного зала такой, что некое официальное лицо от руководства ресторана отважилось незваным гостем явиться в банкетный зал. Увидев, что трупов на полу нет, второй раз извинившись, официальное лицо намеревалось удалиться. Но не тут-то было.
  Тамада остановил вежливого услужливого мужчину: чтобы узнать у того -  как включать-переключать и выключать изрисованное скрипичными ключами внушительных размеров устройство. Чтобы оно с нужной громкостью являло на белый свет музыку.
  Отец Игоря поймал незваного ресторатора за рукав, сунул ему в руку  пустовавшую рюмку и повел туда, где самая неопровержимая улика против администрации ресторана. Совершенно пустая бутылка с этикеткой «Водка»  стоит не замененной на полуполную в крайнем случае.
- В горле так пересохло, понимаешь, от хрупкости шея переломится – еле-еле держит голову! – одной рукой тесть показал где у него шея и где голова.
Работник ресторана без лишних слов пообещал, что на столе в банкетном зале тотчас появится желанное для тестя.
  Даже и обещания было достаточно, чтобы в тесте проявилось «второе угодие – умен». В достаточной мере проявилось «умен» -  что он сумел более или менее внятно произнести:
- От имени директора ресторана и прочих ты обязан выпить вместе с нами «За тех, кто в море!».
   Тесть широким жестом свободной руки замахнулся на все пространство зала (из-за отсутствия более похожего на морские просторы), и объяснил причину:
   – И жених с невестой и все мы поголовно -  моряки и морячки! 
     Возникло было у Юры сомнение: не похоже, что хотя бы раз на прогулочном катере феминистка выходила в море. Но живёт в приморском городе, ходит на пляж и конечно же в море хотя бы купается. Значит – морячка.
   Впрочем, в той же Москве, иной «столоначальник» только потому, что ежедневно видит у сына в комнате огромную репродукцию картины «Девятый вал» и носит чёрную куртку с золотыми нарукавными нашивками (так в его ведомстве положено) – не протестует, если кто считает его настоящим моряком.   Хотя они ни в одно море ни разу ни на каких плавсредствах не выходил. Но, правда, безошибочно покажет на карте где какой океан или море.
-   Тамада объявил тост за тех моряков, кого нет в банкетном зале – они пока что в каком-нибудь море.
         Пока весь этот ералаш, деловые разговоры и споры на высоких тонах – невеста и жених как бы и вне особого внимания. Что их вполне устраивает: целуются и под выкрики «Горько!» и в промежутках между выкриками.
        В эти промежутки возник у гостей разговор такой, что едва не перерос в спор и скандал.
 Спорить, казалось бы, и даже говорить на эту тему  бессмысленно: Юра попросил представителя ресторана заказать два такси – минут через пятнадцать-двадцать были чтоб у выхода из ресторана.       
   Никакие не коллективные (одноголосые выкрики, тем более, желавших продолжить пребывание в банкетном зале на полтора хотя бы или два часа), а в защиту иных сугубо личных интересов предложения-просьбы -- тамада оставил без внимания. Сделав единственное исключение: для своей юной соседки – её просьба была ему в ухо всего-то в полголоса, но с таким жарким придыханием, что без внимания оставить его было нельзя.
    Как и иной дамы, если бы Юра оставил просьбу без внимания -  потом бы он такого себе не простил. 
    Не от Бони в «Сильве» и может быть ни после какой-то оперетты, а прочитал он случайно где-то: всякое невнимание, мол, к женщине – первый шаг к подлости.
    Кто-то мог бы с этим не согласиться – даже и высмеивать как очередную глупость. Но Олег не хотел (или из-за какой-то ущербности в характере – просто не мог) и в малейшей доли быть невнимательным к женщине любого возраста, с какими угодно внешностью и умственными данными, сердечностью и душевной глубиной.
   Может в этом и причина отсутствия у него страсти, без которой современ-ный мужчина в лучшем случае не современный. А если «по большому счёту» никакой, мол, и не мужчина. Из-за отсутствия, мол, подобающей страсти, (без чего немыслимо по-современному – по сути «потребительское» -  отношениях хомо сапиенс мужского пола к любым и всем подряд женщинам).
- Ты уже хороша, - спокойным голосом тамада гасил жар в словах соседки.
   Для упрощения – с ориентировкой на её пока что сохранившуюся способ-ность его понимать тамада поцеловал Галю в лоб у корней лукавых её кудряшек. – А то придётся мне – сама видишь: нет никого, короме меня – тебя нести на руках в порт на судно.
- Ты?.. – Высказать самого восторженного не успела. Свою благодарность за готовность Юры Галю нести на руках.
Представив себе – как этот будет, Галя попыталась воображаемое немедленно в чём-нибудь реализовать – своей рукой обнять шею тамады. Но тот, недооценив её самых добрых намерений, встал со стула. Возникла необходимость своим трезвым толкованием очень кстати, но не по-трезвому высказанное феминисткой.
- Ценить надо женский ум и опыт! – заглушая голоса всех, громко и в самой категорической форме заявил тамада. Не случайно столько женщин во главе многих государств. Самое умное предлагает опытнейшая из женщина – имени её не знаю (всю жизнь об этом буду жалеть и переживать, поверьте) – умнее, чем она сказала предложений не слышу. У молодоженов труднейшая в жизни ночь – правильнее, чем умная женщина только что сказала, не скажешь – а мы, потехи ради, их держим здесь, принуждаем тратить силы и время, которые позарез необходимы будут им в первую брачную ночь для… Извините, прекрасная незнакомка, какие после этого были Ваши слова, - не успел запомнить!
- Какие-то правильные, - утверждает «незнакомка» и сразу признаётся. – Я их забыла – не помню. Столько на митингах всякого нужного и ненужного приходится говорить – всё если запоминать, голова лопнет.
- Считаю мы здесь успели наговорить молодоженам достаточно много полезного и чего-то может им не нужного, -  Юра подвел черту под  феминисткой сказанным. – Четверть часа на танцы и – разъедемся по домам. Спасибо за оказанное мне доверие быть тамадой. Последнее моё для всех обязательное: танцуем не больше четверти часа – такси заказаны! Включайте музыку -  там в списке кажется есть -  «Я танцевать хочу с утра и до утра!»
         Феминистка успела понажимать разные кнопочки музыковоиспроизводящего устройства и пощелкать его педальками -  с уверенностью знатока. Почти сразу после последнего распоряжения тамады она выпустила из хитроумного хранилища музыки на просторы банкетного зала многим знакомые слова и мелодию. Но не из очаровательной оперетты Лоу.
- Ах эта свадьба, свадьба, свадьба, - запела женщина красивым голосом, приглашая петь с ней вместе и  хитроумное хранилище музыки. Всех, конечно, приглашает петь, кто пока что сидят за столом, а заодно – и стены, и пол и потолок банкетного зала чтобы тоже пели.
  Для того и включилось хитроумное устройство на всю его мощь: песня эта как раз про свадьбу и поется хорошо – когда поют громко.
     Тихо её петь наверно никто никогда и не пытался. Не во весь голос если её петь – она сразу станет едва ли не хуже самых обыкновенных плохих.
  Под эту песню оказывается можно и вальсоподобное танцевать, и лихо плясать похожее на флотскую чечетку. Феминистка пригласила (ничуть не стесняясь сдернула со стула) бывшего тамаду (для нее Юра, как и для всех никакой теперь не тамада, а равный среди равных). И сразу у них получилось подобие красивого танца.
Всего лишь «подобие». Потому что с необыкновенным вдохновением и неподражаемо красиво танцевали муж наконец-то со своей женой -  Игорь и Наташа.
   Соседка Юры от чёрной зависти (из-под носа увели кавалера – каким  самым подходящим он был бы для неё партнёр!) -- готова была заплакать. И слез для этого поднакопилось достаточно – из глаз вот-вот хлынут. Вон уже и пустой фужер в руку взяла – такой, что хватит на все слезы, если непрерывно до завтра придётся плакать.
   Но заплакать ей помешала стоявшая от нее совсем недалеко пузатенькая присадистая бутылка. В ней что-то – под строгим контролем Юры она попробовала всего маленький глоточек. Сразу и вспомнилось: в глоточке было много – горького-горького, но это горькое и заманчиво вкусное.
   Вылила из присадистой бутылочки все, что в ней было, в фужер – немного не хватило, чтобы налитого было по самые края и больше некуда. Выпила «до дна».
   Не сразу, но одно за другим стали исчезать и вскоре их, как не бывало: ни чёрной зависти, ни горя-горького, ни приготовившихся горючих слёз. Ничего этого, как и не бывало у готовой, казалось бы, и к петле на шею, и утопиться или у всех на виду под поезд (окажись он в те минуты у выхода из ресторана) и на все рельсы броситься.
   Но первое, второе или третье было бы возможно при единственном условии: если Юра тотчас же не бросит свою партнёршу по танцам – нахалку. После чего сразу же Галя и увидит Юру на коленях (во хмелю и не такое кажется вполне возможным) у её ног – самых длинных (Галя не сомневается) в банкетном зале.   Что они у Гали и длинные, и красивые - почти все, кто ими любовался, это замечали. Прямо в глаза они такое или в этом смысле ей говорили.
   Когда вышли из ресторана, Юра и феминистка были почти друзьями. С расчетом на перспективу (глаз намётан, к тому же и успела узнать от отца Игоря, что побывавший на свадьбе тамадой -  всё еще мыкается холостяком). А ее мужу с каких-то пор стало всё равно: одним или двумя друзьями у его жены больше или меньше – феминистка она у него такая убеждённая, что ни слова, ни полслова против ей не скажи. 
   То, что после «Свадьбы-свадьбы» она запустила-таки и «Я танцевать хочу с утра и до утра» - по-разному толковать можно. Обнаружилась ли до этого от нее скрытая прореха в её неколебимых убеждениях. Или может вспомнила что из-за чего-то очень хорошего в её суматошной жизни когда-то хотелось вальсировать именно под эту музыку.
  Кажется, и партнер ей тогда подвернулся хороший. Его имени -- волосатый-лохматый или по новой моде на голо бритый  – не помнит (сколько их было и как выглядели, вонючий кто был из них или от которого одним водочным перегаром всегда «несло»).
Если и об одном из десяти из них и  такие подробности помнить?.. У нее не  только бы  голова лопнула.
  При таком обилии неудовлетворённых чувств и доброте феминистки в отношениях с мужчинами -  не мог быть оставленным без внимания бывший тамада. К тому же у нее, у бездетной могли своеобразно проявиться и материнские чувства: холостяк – разве многим отличается от мальчугана, без ласки и внимания папой-мамой оставленного?
   У Юры возникла проблема из-за длинноногой дневальной. Она призналась -  когда самораспределялись кому куда ехать и рассаживались по такси -  что ноги у нее совсем как чужие. Не слушаются и – если что -  на четвереньках ей наверно будет удобнее преодолевать любые пространства.  Чем на «своих-двоих» -  если её прогулка с Юрой от ресторана до порта не отменена.
  Нет, Галя ничуть не против – обеими руками она голосует, чтобы их прогулка с Юрой вдвоём не отменялась. Ну и что, если часть пути он вынужден будет её нести на крепких настоящих мужских руках.
- …Если ну так же, как Игорь нёс Наташу только что, – Галя объясняла бывшему тамаде. -  Ты же видел?
    Не придётся, мол, тебе, Юра, ни изобретать велосипед, ни открывать ещё одну Америку.
    Галя не знала  и никто не знал, что Игорь проявил самоуправство и нахальство. Муж ему во всем доверявшую жену сграбастал так, что ей пришлось обнять его за шею и не трепыхаться, пока он её нёс  от порога банкетного зала до ступеньки  задней кабины такси.
  По крайней мере, это нахальство куда лучше , чем то, что перед своим нахальством предлагал Игорь. Из-за чего они спорили за столом, когда начинался предфинишный ералаш в банкетном зале. Когда гости на какое-то время забыли о молодожёнах: не кричали своё «Горько!», даже и в их сторону едва ли последние пару минут никто и  смотрел.
  Игорь уверен, что на руках пронесет Наташу от ресторана до порта и там от проходной до причала, где стоит «Докучаевск». Туфельками она своими беленькими нигде земли не прикоснётся..
   «Вот сумасшедший!» - даже и про себя Наташа и не очень-то ругала мужа. - «На улице всё равно как-нибудь ухитрюсь и выпрыгну из его рук. Если вдруг он и в самом деле понесёт на руках по улицам горда в порт!.. Неужели в какой-то европейской стране действительно такая традиция -  как Игорь говорил -  что после венчанья, муж от церкви к себе в дом обязан с ним обвенчанную нести на руках? Может это и хорошо там, где такие традиции», - она и спорила, и готова была согласиться с мужем.
   Наконец Наташа сказала такое, после чего муж «сдался» -  с женой согла-сился:
– Свадьба наша не в каквой-то Западной Европе, а в нашей родной стране, Игорь. И если понесешь меня куда-нибудь на руках… и кусаться буду, исцарапаю всего!
Но за его куда меньшее «нахальство» мужа не наказала. Может потому, что его и царапнуть бы у Наташи и не получилось: её руки были заняты. Она ими обнимала шею мужа – без чего могла бы вдруг соскользнуть с его груди и упасть на ступеньки ресторанной лестницы.
  И ни разу не куснула Игоря нигде. Пока нёс он её коридорами ресторана и по лестнице вместе они спускались со второго этажа. На первом этаже остановились: им стало невмоготу – хотелось целоваться. В честь их первой семейной победы: преодолели коридоры, два марша лестницы – когда Игорь почти и не видел, что у него под ногами – и они не упали.
  Когда Игорь вынес Наташу на улицу – ни шага не сделал в сторону порта. Сразу понес жену  к распахнутым дверцам такси.
  Кто их в эти минуты видел – не только те, кто в банкетном зале был – аплодируют, смеются, кричат «Браво!», «Ура!», «Моряк – молодец! Одно посмотреть на вас – любо-дорого!»
  И вдруг бы Наташа стала кусать и царапать мужа! За что? Плохого что-нибудь он ей сделал?
 Почти рядом с такси для молодоженов стояли второй помощник капитана Юра и дневальная Галя.
        Она в который  раз громко жаловалась: ноги, мол, перестали  слушаться. Что и без её жалоб видно было: Галка так «наклюкалась», что длинные, короткие ли ноги имели полное право держаться от неё подальше – проживём как-нибудь, мол, какая ты сейчас без твоего ума-разума -- и сами по себе.
      Ей кажется, что Юра вот-вот согласиться с тем, что она предлагает: прогуляться вдоль моря до порта и где ему придётся (наверняка – придётся!)  понесет Галю на руках.
   Он ведь такой, что многое делает со смехом, с шутками-прибаутками. Возьмёт ее в обхват за что попало своими ручищами  или посадит себе верхом на шею длинноногую дневальную (что ему стоит, если веса в ней – и настоящих двух пудов нет – «пушинка» она и есть пушинка) -  и будет нести и нести её сколько надо.
Где-то они проверят в очередной раз: может её ноги поумнели, будут слу-шаться и вспомнят для чего они и у девушек, и у всех людей. Вспомнят и – хотя бы на удовлетворительно с двумя минусами – начнут выполнять свои обязанности. 
  Зависть виной тому, с горя ли досады: Галя себе на беду не рассчитала своих сил и возможностей – дело прошлое. Девушка сама видит – «перегрузилась».
Даже и такое из-за «перегрузки» произошло: не сразу её сознание выработало правильное решение - самое для Гали. Преодолеть расстояние от ресторана до трапа теплохода третьим пассажиром на заднем сидении такси (наотрез отказался таксист в таком виде, в каком оказалась Галка, брать ее к себе на переднее сиденье – где от нее поблизости окажется руль, педали, рычаги). 
  По-доброму и хорошему все уладилось в ЗАГСе, нормальным и не скучным оказалось и свадебное застолье. Ничуть не страшным было и по сути настоящее самое начало семейной жизни. Первая  ночь Наташи в каюте Игоря.
 
                50

Все в подробностях, что в его каюте с самого-самого начала происходило и до утра – конечно же оба не помнят. Потому что подробностей особых как бы и не  было – наверно потому что плохого  и ненужного (они заранее это знали) в них и быть не могло.
Не из-за чего они проснулись утром прижавшись друг к другу и обнявшись так крепко, будто Игорь был для Наташи, а она для него единственной спасительной соломинкой. Без какой не получилось бы ни ему, ни ей вернуться в утро, в день -- в реальную жизнь.
 А самое-самое начало было очень обыкновенным. Всё в нём было реальнее не придумаешь и поэтому предостаточно смешного. Такое оно скорее всего и у всех молодых в послесвадебную первую ночь. Когда оба знают хотя бы кое что по школьным учебникам об анатомии человека. А по кинофильмам и случайно прочитанном у них определенное -- представление о «процессе зачатия ребёнка».
  Еще и не полночь. На улицах города Туапсе и на причалах порта освещение такое, что в каюте четвертого помощника капитана теплохода «Докучаевск» вроде бы, как и темноты никакой никогда в ней не бывало.
- Настольной лампы хватит? – муж советуется с женой. – Или -- сзади тебя у двери нажми кнопку –и  включишь плафон.
- Зачем? И так всё вижу – у тебя вон из иллюминатора светит, как прожектор!
- Сейчас я его! – Игорь и стеклом, и металлической крышкой, опущенными на иллюминатор почти погасил «прожектор».
- И всё равно всё хорошо вижу… Мне куда мое складывать?
- На стул, а если и – на диван. Где будешь раздеваться – на что рядом…
        Игорь так решительно и быстро стал раздеваться, что и Наташа заторопилась – не отстать чтобы от него. Всё это у нее в не совсем реальном мире, что в сознании находят себе место и как бы кто-то, кого нет в плохо освещенной каюте.
       Например, каким был отец Игоря после того, как раз десять и советовал, и прямо-таки требовал, чтобы его сын обязательно женился на «заворожившей его посудомойке-буфетчице» (одно из выражений в потоке маминых радиограмм). С мужской прямотой и откровенностью отец предупреждал сына:
- Это на теплоходе и к тому же в дальнем плавании ты для Наташки был, можно сказать, почти Аполлон Бельведерский, - отец притронулся осторожно к Наташе: она вот, со мной согласится. – Таким его Мама считает. Наверно таким он и сам себя стал считать. Не замечала, Наташа?
- Что Вы на него так?.. Но он и в самом деле…
- Стоп, Наташа. Мне всё понятно: успел тебе заморочить голову, - в том же месте и так же осторожно еще-то будущий свекор притронулся к девушке. После чего в глаза Игорю, как говорится, резанул «правду-матку»: - Ты не забыл, что на безрыбье – и рак рыба?.. Так вот полгода и был ваш «Докучаевск» безрыбьем…В этом даже Туапсе парней таких– кому ты и в подмётки не годишься. Наташа ни одного из них сегодня может и не увидела -- завтра увидит. В этом даже небольшом городе – их для каждой девушки сколько душа пожелает.
- Да я ни на кого  смотреть не собираюсь! Зачем это мне?
- Наташа, считай – тебя здесь нет, а мудрый отец учит уму-разуму сына, если он и не самый глупый допустим на «Докучаевске» был – по-умному чтобы проявил себя и в этом самом Туапсе.
- Заранее заявляю, Папа, -  во всём с тобой соглашусь, -- на самом-то деле желание было у него посмеяться, а не демонстрировать перед изрядно выпившим отцом сыновнее послушание.
- Тогда вот что, дорогой мой послушный сын, если сегодня-завтра не же-нишься – послезавтра будет поздно. Захороводят нашу Наташу! – оглядывается по сторонам и с уверенность, что как раз, как надо громко постукивает столовым ножом (случайным сначала это было) по тарелке. Потому, что надо бы ножом и чем попало сегодня отбиваться от стаи тех, кто послезавтра (скорее всего – завтра) умыкнут, завладеют буфетчицей-красавицей. – Испытаешь тогда, сын, что оно такое о чём говорят: «По усам бежало, а в рот не попало!»
- Зачем Вы такое говорите?
- В наше время скажи, Наташа, девушек не воруют?
- Может и случается. Но если девушке не надо, её не украдут.
- Кто её спросит – надо ей или не надо? И воровство, прямо скажем, не самое распространенное в наше время. В сравнении с тем, что было – теперь обходятся  и без «злата-серебра».  Такое, вижу, умные женщины, а девушки, едва ли не каждые три из четырёх -  вдруг находят, как им кажется, прямо-таки самое необходимое. Чего у Игоря пока что нет и – дай Бог – никогда не будет.
- У него нет – значит ему не надо. Значит – и мне тоже не надо … Но, если можно, что это оно такое? Чтобы мне -- от него подальше?
- Мода, Наташенька. Мода! Её величество и высочество даже – торжествующая пошлость! Вся от начала её творцов, распространителей и до слепых котят – рабов модного, её жадных «потребителей»!
- Никто мне так не говорил о моде. Сама думала: мода сегодня одна, а завтра – другая. Только и всего.
- Вот-вот! Сегодня он модный – выхожу за него замуж. Через пару месяцев модными стали  не  такие – идём в суд разводиться, мол, «не сошлись характе-ром»!
  Промелькнуло-вспомнилось что было при астолья в каюте Игоря. Где  и затронута была проблема моды. Очередное философское увлечение отца -- и не более того (сразу же догадался Игорь).
-  Ничего важного не вижу, - правдивым искренним было высказывание Наташи. – Мода –она всего только мода.
- Если для кого она «только и всего» – хорошо… Всё это, молодёжь, – лирические отступления от главного – что мы должны сделать завтра? Чего не имеем права не сделать!
Но одно лирическое сменилось на такое же  лирическое отступление.
Отец Игоря на другой день утром казалось даже и чрезмерно увлечен был «на похмелье» заморским вином (по крепости – как неоднократно повторял он -- далеко не то, что надо!). Оно вроде бы ему  не очень  и мешало. В чём-то может и помогало входить в предназначаемую роль тестя – второго отца для Наташи, самим Богом ниспосланного.
  Наливает «молодежь» в свои фужеры то оранжевый пахучий сок из оранжевых консервных банок. То (при такой-то царской «закуси»!) из большой пластмассовой бутылки наливают и пьют минеральную водичку.
- Вы что – будете семьей трезвенников? – спросил, наконец, отец – далеко не трезвенник -   обращаясь и к Наташе. – Чтобы я к вам и в гости не ходил? 
- Нет, - ему ответил глава будущей семьи. – Просто мы договорились: перед свадьбой два месяца и потом сколько надо – ни капли никакого вина. Как это, говорят, принято в Болгарии. В тропиках отказались от вина и получали вот эти соки. – Поднял над столом консервную банку и побултыхал её содержимым.
- Не знаю: принято ли и у болгар, но у русских староверов – в Болгарии, говорят, они живут по своим правилам и у них всё еще сохранилась эта варварская традиция.
- Поздравляю тебя, Наташа, мы с тобой на какое-то время варвары? – подмигнул Игорь невесте.
- Если такими, как в Болгарии, - давай останемся навсегда? – предлагает невеста.
- Кстати, варвары-староверы, ваше свадебное путешествие в медовый месяц скорее всего будет в эту страну. С кукурузой или пшеницей из Новороссийска на Варну.
- Весь экипаж приготовился побывать в Жданове, дома. Потом: оттуда – традиционный рейс «на коротком плече» - с шихтой на Александрию, в Египет? На подходе к Туапсе капитан поручил мне в мою вахту зачитать по судовой трансляции официальную радиограмму-ориентировку?
- Мы когда с ним беседовали,  капитан с возмущением зачитал новую ориентировку: Новороссийск – Варна. Пока вы под выгрузкой, диспетчера успеют придумать вам и другое. Заход, например, в Жданов и оттуда с чугунной чушкой на Японию? Перед отъездом в Туапсе разговаривал с диспетчерами по телефону: планируют погонять ваш теплоход рейс-два на коротком плече и потом -  с чушкой добро пожаловать в гости к самураям.

                51

  «Докучаевск» вторую неделю стоит в Варне. Дожди мешают выгружать зерно.
   В один из дождливых вечеров, на судно пришли болгарские дети-школьники разных возрастов. Преподаватель потом призналась Константину Георгиевичу: программа их визита была рассчитана всего-то на полчаса. Концерт хора без музыкальных инструментов: две болгарские и много современных русских песен. Школьники (не меньше, чем на три четверти – школьницы) не стесняясь хвастались: кто из них лучше умеет говорить по-русски – читали стихи Лермонтова, Пушкина, Маяковского.
   Принято было предложение первого помощника капитана – и столовая превратилась в танцевальный зал. Вскоре так тесно в ней стало, что желающих пригласили танцевать и в кают-компанию. Музыка-то из основного транц-зала всё равно разливалась по всему теплоходу.
  Игорь и Наташа танцевали только вместе и не пропустили ни одного танца. Даже и болгарского – где все танцующие держались за руки и, кто не знал ни слова по-болгарски, пели что попало.
  Юра (неунывающий второй помощник капитана) был бы и никакой не Юра-Бони: воспользовался случаем и затеял краткосрочнейший флирт с молоденькой болгаркой-учительницей. Каждый раз, когда они кружились в очередном танце, успевал добиться её согласия – танцевать и следующее под ритмы всё равно какие и неважно под танцевальную или не танцевальную музыку.
 Могло бы это продолжаться бесконечно.  Партнёр благодарил учительницу за только что кончившийся танец и, перед тем, как помочь ей сесть в кресло на минутку отдохнуть – целовал ей руку с опереточной галантность. Та смотрела – до чего же красиво у молодого человека получается каждый такой поцелуй!
  Не от этого ли рука учительницы ей самой стала казаться красивее, чем ка-кой-то час-полтора перед этим? После «белого вальса» (дамы выбирали кавалеров) болгарка снова любовалась небывало красивой хорошо знакомой своей рукой. Тогда вдруг заметила: стрелка часов притронется вот-вот к цифре восемь.
  Десятиминутная (может и всего-то пятиминутная) паника. Школьники – народ дисциплинированный: быстро собрались и все моряки вышли на верхнюю палубу их провожать. А кто и вместе со старшеклассницами по трапу спустился на причал – там чтобы попрощаться со своей «дамой». Был среди них конечно же и Юра.
  После сердечных проводов не прошло и полчаса – постучался в дверь и вошел к первому помощнику вахтенный штурман: 
  - Звонят из проходной порта. Пришла девочка -  просится к нам на «Докучаевск». Наверно забыла у нас или потеряла что-нибудь. Кого-то послать?
  - Не надо. Сам прогуляюсь по свежему воздуху. Перед сном – полезно.
  - Там снова дождь.
 - Спасибо – напомнил: мог бы я про зонтик и не вспомнить.
 Девочке-болгарке не больше восьми лет. Но до чего же умница и умеет во всем показывает свою «взрослость». Почему и не со своим зонтиком пришла, а взяла мамин:
 - Меньше капелек на меня ветром задует.
   Оказывается, дяди ей сказали, что посторонним в порт заходить нельзя. На иностранное судно – тем более.
 - Если нельзя, то вот, - протягивает помполиту букетик, обвязанный красной ленточкой. -  Отдайте все тёте. Самая добрая такая. Как у меня, имя у нее Наташа.
- Мы дядей попросим-попросим и они разрешат: быстро вместе и сходим к тете Наташи – сама  отдашь цветочки?
Пока шли, прячась под два зонта, Наташа-болгарка успела многое рассказать. Как ей сразу понравилась тётя Наташа и как хорошо было сидеть у доброй тети на коленях – пока другие пели песни хором.
Она тоже знает все песни, что пели без неё. Но учительница так сказала: ей надо голос беречь – хорошо, чтобы рассказывались у нее стихотворения Пушкина.
- Вам понравилось, как я рассказывала?
- Очень понравилось! 
Была пауза перед тем, как первый помощник похвалил. Девочка подумала, что ему надо помочь вспомнить всё, что она рассказывала.
- Я декламировала стихотворение Пушкина. Дворовый мальчик там один посадил в санки Жучку и катал. Жучка – собачка у мальчика была. Мальчики любят хулиганить. Но этот – просто мальчик добрый, собачку любит. Не понятно мне как нам учительница всё-всё объяснила. Что Маме мальчика не нравилось? Зачем она ему грозила в окно?
  Встреча двух Наташ была сердечной.
- Милая ты моя! – Наташа через открытую дверь увидела девочку. Выбежала ей навстречу в коридор и на руках внесла в каюту. По дороге мамин зонтик зацепился за что-то, и они его уронили.  – Зачем в такой дождь? Вымокла вся! Что-нибудь случилось?
- Вот вам принесла – на балконе у нас много цветов. Мама разрешила мне сорвать вот этот очень красивый: пушистый, нигде ни одной колючки, и видите какой -  большой, красный-красный весь, а внизу на лепесточках еще и белого немножечко. Один цветок, мама говорит, нельзя дарить: сама ножницами из своего ящика срезала два и привязала к моему ленточкой. Мамины два – тоже красивые… Больше ничего, тётя Наташа, не случилось. И не вся вымокла: только на спине внизу мокрое – когда шла, не сразу держала зонтик правильно. 
- Как это мама разрешила тебе сорвать самый красивый цветок для незнакомой тёти?
- Я ей рассказала про Вас – она и разрешила. И потом: этот большой красный – мой любимый цветок. У Мамы свои любимые цветы в её ящике – у нас большой балкон. У Папы ящик свой с его цветам и там же половинку он мне дал для моих цветков. Травка в букетике – тоже из Маминого ящика.
  -  Обо мне рассказала Маме?
- Какая Вы?.. Рассказала всю правду.
- И какая же я?
- Хорошая, добрая. И, как моя Мама, – очень красивая!
Наташа и Константин Георгиевич провожали маленькую милую болгарку со свернутыми зонтами (дождя не было). Торопились – девочка должна быть дома к без пятнадцати минут девять.
Дом, где она жила, был оказывается в квартале через узкую улицу от ограждений порта. К тому же у девочки был в карманчике телефон – она его показала.
- Мама, если будет волноваться, меня позовёт, - пальчиками девочка притронулась к карманчику с телефоном -   спросит где я или сразу скажет «Наташа, -  пора домой!». Видите, Мама пока не сказала – значит и полчаса ещё не прошло, и Мама не волнуется.
- Папа и Мама у тебя, Наташенька, русские? Ты очень хорошо, отлично даже говоришь по-русски?
- Нет. Русская у нас одна только Мама.
 Когда возвращались на теплоход, Наташа в уме сочиняла такое, чтобы не забыть ничего, когда Игорю будет рассказывать девочке-болгарке – милой такой хорошенькой.         Только такой – чтобы знал он -  будет и у них доченька!
   Она теперь всё и про всё рассказывает мужу. Кроме того, о чём у нее нет слов (почти всегда их нет, какие надо). О их первой брачной ночи, в том числе.
   Высказать если только своё мнение о том – что было в незабываемую ночь? Так может потом будет у неё другое мнение – когда и женский опыт не таким окажется, какой у Наташи сейчас.
   Говорить о подробностях зачем? Игорь видел, слышал в ту ночь -  то же, что и Наташа. О чём надо было ему догадаться – она помнит – он сразу и догадался. Было у них оказывается – когда что-нибудь даже сейчас вместе вспоминают – много смешного.
                52

 Не насмеялись они вдосталь «по горячим следам» над многим смешным в ту же ночь или утром, -  только потому, что ыли напуганы словами: «Первая брачная ночь! Самая первая!» Как будто бездна их впереди  ждала: ширины бездны такой, что и взявшись за руки, у них вряд ли хватит сил, через нее перепрыгнуть.
  К тому же, наверно, и робость – из-за уважения к традициям. Не принято, мол, в такую ночь, новобрачные хохотали чтобы вовсю, ни даже вполголоса один хотя бы из них (чего Наташе то и дело хотелось) смеялся – каким бы смешным у них что ни было «в первую брачную ночь».
  Вот и не смеялась Наташа вслух, когда Игорь делал одно за другим смешное. Сначала над тем,  как он старался каюту свою сделать светонепроницаемой.
  Собственно, и до этого было над чем посмеяться. Чем Игорь и воспользовался первым.
  С глазами, не привыкшими к полутьме они одновременно раздевались. Похожим это было: вроде бы как на перегонки – кто успеет раздеться первым.
- До чего же, Наташ, несерьезно мы раздеваемся!
- Что? – явно отстает Наташа, торопится и поэтому не сразу понимает.
- На пляж как будто пришли и давай – кто первым бултыхнется в воду. А мы, Наташ, где сейчас?
- Где?
- В нашем первом семейном жилье – вот где.
Наташа едва не рассмеялась вслух над солидно сказанным словом «жильё».
- Наташ, очень стыдно будет?
- Так если всё в темноте у нас, тогда наверно…
- Конечно! – засуетился Игорь. – Сейчас, Наташ, такую темнотищу сделаем!
Глаза привыкли к полутьме. Жена видит, как муж суетиться у иллюминатора.
Пытался одним барашком металлической крышки придавить намертво сразу и стеклянный круг. Не получилось. Узким полукольцом свет проникает в каюту.
 Пришлось отдавать барашки все подряд. Потом одними придавливать стекло. На него набрасывать крышку. И снова «работать» с еще теплым от его рук барашками.
  Он в одних трусах и от этого его старание смешней смешного. И еще в его торопливости  было такое, что Наташа едва сдержала себя – не поспешить чтобы к иллюминатору  ему на помощь (для неё же он изо всех сил старается!).
 Но и всего-то на ней оставались трусики да короткая рубашка-ночнушка, а муж почти голый. Что и удержало Наташу там, где на казенной ковровой дорожке она топталась босыми ногами.
 Но вот наконец-то и глухая темнота в той стороне каюты, где иллюминатор. Но пока что не  везде в каюте темно. Даже и сколько-то своих ног Наташа видит и даже то, как вблизи от ее ног шагали босые ноги Игоря.
  Все это Наташа запомнила, как и тот своими сплющенными лучами свет из коридора  подсматривал за молодоженами -- кто из них и что делал  в затемненной каюте. Для этого свету оказывается вполне достаточно щели в полсантиметра шириной – той, что над дверным порогом.
  Игорь к этой щели сдвинул побольше, что у  кромки ковровой дорожки. И здесь тоже торопился: думал у него сразу и подучится, как надо – если энергичнее будет  «работать» и без рук --  лишь ногам.
  Полщели закрыто, две трети и еще на сколько-то больше – осталась коро-тенькая светящаяся полоска. Наташа ведёт себя, как ротозей-болельщик (вот уж над чем стоило бы посмеяться). Одно в её пользу: болеет не зря борьбе Игоря с  полоской света.
 Казалось ей с самого начала, что все более за Игоря. Но и против него оказывается было кое что: не без причвины же  оттягивала она  вниз обеими руками подол ночнушки.
  Наконец коврик прилажен к двери так, что и светящейся искорки нет нигде. Наши победили!      
  Так нет же! Где-то на немного взяла соскользнула кромка коврика. Пустяк совсем. Но только что смятый лучик  света снова уткнулся в ногу Игоря. Уткнулся на секунды какие-то и исчез. Казалось бы – теперь всё. 
  Наташа не знала, что ноги, может и руки её мужа были в работе. Ничего не видно.
  И вдруг полный нетерпения голос Игоря:
- Сколько можно возиться-копошиться!.. Ты ждешь моих рук?
«Меня торопит!» - у Наташи паника. Такая, что забыла с чего начать: из рукавчиков ночнушки руки высвобождать или сдёрнуть всю через голову? – «Где-то слева кровать -  не спотыкнусь!? Шага полтора-два до неё…»
  Слышала, как он подергал дверь – хорошо ли закрыта, проверил и защёлку – надёжно ли держит запертую дверь. Само по себе даже и это было смешно. А когда юная жена представила («нарисовала внутренним взором») как по-хозяйски (в одних трусах и за резинку их то и дело поддергивает) проверяет сначала дверь, а потом и защёлку – сдерживать в себе смех не могла.
  Её хохот конечно спугнул подальше от них темноту – и более смешного бы не случилось. Но всё лицо Наташи как раз – и губы конечно же – были под ночнушкой (её сдергивала с такой торопливостью, что – как ни старалась быть поаккуратнее – головой в своём последнем бельишке запуталась).
  Зачем-то – по привычке наверно -  перебирала ногами, когда сдёргивала с себя последнее. Совсем, вроде бы, и немного топтались её ноги на одном месте. Почему и уверенно последнее с себя сдернутое отбросила туда, где были и другие (так она думала) вещи её свадебной экипировки – на диван.
  «Если диван и куда бросила ночнушку и трусы – там?» -  на её месте и каждая бы так рассуждала. – «Кровать у него напротив дивана. Значит – справа от меня».
   Перед тем, как «сделать шаг в нужном направлении», Наташа вытянула вперёд (женские осторожность и предусмотрительность – никогда не лишние) широко расставленные руки. Лицо  понимает, что вот-вот предстоит в жизни девушки серьёзное – ни улыбки, ни малейшей готовности к смеху на лице у неё не было.
 Даже вон темнота в каюте сгустилась до черноты чёрной туши – когда она перед засыханием. Во всём ожидание неминуемого такое -   что обязывало Наташу, требовало наконец-то побыть посерьёзной.
  Но одно дело здравый смысл при солнечном свете, при электрическом освещении и даже в ненадёжном полусвете (как было недавно в каюте четвертого помощника). И совсем по-иному оказывается надо мыслить, когда вокруг тебя тьма-тьмущая.
  Наташа видела невидимую дверь из каюты в коридор. Даже -  и то, как Игорь её проверял: дернул взад-вперёд и после этого торопливо убедился в надёжности защёлки дверного замка. Та же в полупанике торопливость, что и когда не ладилось у него сходу затемнить иллюминатор.
   Эти уместные себе вопросы и ее ответ на них «по существу» - не единственное не смешное в их в одну и ту же ночь, когда и был  свадебный «пир горой». В ночь , когда каждый только сам для себя (вместе – ни разу), но «на полно серьёзе» представлял с некоторыми отклонениями потом на самом деле происходило.
 Оба ведь считали себя взрослыми, серьезными. Знакомыми, не хуже других, с созможностями человеческого организма.
 Смешнее смешного было то, как Игорь, услышав соображения жены, что темнота им вот как будет необходима, он от слов и очень уж поспешил присту-пить  к делу. Смешным сделала торопливость: он пытался ему хорошо известное и что он умело и ловко сто раз делал -  в три, в пять раз быстрее сделать.
 Вот причина - почему над ним смеялась не только Наташа. Вон и шторка  дважды подсовывалась в одном и том же месте под угол «броневой крышки» иллюминатора – зановесочка в насмешку над ним заставляла его спешившие руки снова «отдавать»  барашки. Чтобы можно было  выдернуть из-под крышки неугомонную насмешницу. 
 Он трижды отдергивал подальше занавесочку – она только мешала ему и была никакой не дополнительной защитой от светильника, что был на причале. Наконец он стекло иллюминатора закрыл «броневой крышкой» и прижал, завинчивая барашки, пока не заскрипела под крышкой резиновая прокладка.   Вместо того, чтобы смеяться-хохотать над его торопливостью, Наташа почему-то едва сдержала себя в ту минуту от другого. От нахлынувшего желания поспешить ему на помощь: вместе они бы в один приём справились со шторкой и вдвое быстрее закрутили бы в тугую все барашки.
  Не менее смешным было, как он торопился выключить подпотолочный плафон и настольную лампу.
  Сразу раньше времени они было и утонули в темнотищи.
  Смешным было и когда (он перед этим успел раздеться до трусов) вдруг увидел светящуюся полоску между дверью и порогом. Недостаточным оказалось, когда ногой надвинул на щель ковровую дорожку. Даже и обеими руками пришлось поработать: до чего же бестолковым оказался коврик!
  Наташа раздевалась, заставляя себя быть поосторожнее со всем, что снимает. На свадьбу надела ведь самое лучшее, что у нее было. И наполовину бельё снять не успела, когда нахлынула темнота.
- Лучше наверно, если все сниму? – советовалась сама с собой, но почему-то оказывается и вслух все эти слова сказала. Почему и услышала от Игоря невнятное: «Не знаю».

                53

И без того она торопилась. Но в темноте не всё, как всегда, получается. Как раз в эту минуту темноту смутил (не только Наташу)  неуместно громкий в их уединении голос мужа. С непривычной окраской (она восприняла – как с «под-текстом»?) в слове «ты».
  Как будто в этотм «ты» были и досада, и обида. Но больше всего – нетерпения.
Сколько же в русском языке всё ещё легкомысленного и смешного из-за двусмысленности некоторых слов!
 На «ты» позволяется обращаться к человеку, одушевленному существу. Но при случае, «в сердцах» -  можно «тыкать», обращаясь к предметам и явлениям не одушевлённым.
  К той же полоске света, что пробивается из-под двери. Или, например, к той же ковровой дорожке (не умеет оказывается лечь с первого раза так, чтобы нисколько не пропускать света в каюту).
  Наташа в панике и подумала, что своим не похожим ни на одно из его прежних «ты» муж торопит её: сколько можно, мол, копошиться в белье, в твоих там рубашках, трусиках-штанишках! Почему и сдергивала последнее с себя как попало.
  Со стороны (мысленно конечно) взглянула на то, как торопилась-торопилась – смех один, да и только! Сколько-топришлось полувращаясь пританцовывать на одной ножке – чем воспользовалась темнота и сбила ее с толку.
Почему бестолковой голышкой уверенно и отважно шагнула она в ту сторону, где у Игоря – сколько раз видела – должна быть неширокая кровать.
  Не смешно ли: в каюте, где всё там, где было всегда, - из-за темнотищи, вселившейся в каюту полторы или две мину перед этим -  взять и заблудиться?            
  Но темнота в ту же минуту её и выручила. За то как раз, что не в ту сторону шагнула – сразу Наташа и попалась в руки мужа.
  Но что самое удивительное и неожиданное (можно разве и над таким заодно не посмеяться?) в тот же миг в его губы попали губы жены!
  В ту ночь Наташино многое-премногое побывало в губах мужа. И не только, разумеется, одно то, из чего у Наташи  лицо.
   Многое по долгу муж не выпускал из губ (признаемся: нередко помогали им в этом и осторожные, как никогда, его зубы). Не выпускал чаще всего такое, что у Наташи ниже подбородка и шеи.
 Когда жена крепко-накрепко мужу закрывала рот ладошкой – на сколько-то (не на долго) это им помогало. Передохнуть чтобы могли оба – отдышаться.
  Не смешное разве и другое. Поздно утром, когда проснулись, не могли вспомнить – какими они засыпали. Сразу или потом её рука забралась под его шею. С её ли согласия, пока Наташа не заснула, сонную ли Игорь обхватил жену руками так, что ладонь одной руки держалась (не оторвать) за такое, к чему и  самые бессовестные мужкие иысли редко-редко притрагиваются.
  Кто из них заснул первым, а кто потом. Если самым первым (темнота помогла или помешала?) был случайный поцелуй сразу в губы – какими были второй и третий? С какого из них началось такое, что сколько теперь ни смейся не насмеешься? Чему тоже самым подходящим названием могло быть - «черти что».
  Даже и потому, что оно повторилось. Где-то среди ночи они просыпались и оказалось, что её рука под мужем, а он жену (и без того прижавшуюся к нему) в обхватил к себе прижол так удачно, что руки отказываются расцепиться и на миг
  Как-то не до смеха было им немного. Это когда наощупь искали верхнюю простынь (скомканной оказалась она почему-то под ногами у Наташи). В каюте и теплынь, и тьма-тьмущая (только на ощупь узнают где у кого что.
   Выручало то,  что из белья на них ничегошеньки нет – голые. Включи большой каютный плафон да в помощь ему настольную лампу -  и рисуй с натуры Еву и Адама. В неге возлежащих и пока что не познавших что такое мужские брюки и женское платье.
  Со стыда (конечно же и с непривычки – супружеские отношения только начали формироваться) – им невтерпёж надо спрятаться хотя бы и под простынь.
  Словом, среди ночи ни жена и не муж ни громко и вообще сами над собой не смеялись.
  Но, извините, когда и утром повторилось то же самое ?!
  У них серьёзности (сдерживать чтобы смех) всего-то хватило:
  -  Когда мы так, Наташ, ты крестна-крест на мне – до чего мне «лучше и не надо»!
  -  Мне тоже, милый муж Игорушка!
  После чего – сколько ни смеялись, ни перечисляли подробности -   не смогли вспомнить самое казалось бы простое. Перед тем, как оба заснули, одну ли её голову он прижимал к своей груди и одной левой рукой. Или сграбастал сразу обеими руками не одну голову, но и другого столько, что всего во сне удержать у не получилось?
  В одном сразу и без смеху согласились. Что другого не могло быть последним перед тем, как заснули -  был конечно долгий-долгий «прощальный» поцелуй. Ненасытный такой, что после него началось у них ещё одно «черти что». Что потом только в той же во тьме кромешной еще раз на прощанье опасно горячо «сомкнулись их уста». Не зная – делают они  это по ошибке кого-то из них  или  -  не случайно. В полном сознании, как говориться, в соответствии с правами супругов совершать или  воздержаться их первую брачную ночь от еще одного из желанных «преступлений».   
                54

  Смешного было предостаточно и до их уединения в каюте мужа. Когда Игорь и Наташа на такси ехали со свадьбы.
На заднее сиденье они-таки взяли к себе дневальную. С ногами её длинными – что вдруг стали непослушными. (То левая боится шагнуть вперёд, а правая с чрезмерной уверенностью делает ненужно большой шаг вправо. И вдруг те же самые ноги делают то же самое, но не правая, а левая нога самовольно шагает не вперед, а влево.)
  Не найдя «общего языка» с таксистом, Галка продолжает говорить не впопад и всё чаще не то, что надо:
- Ты, Юра обещал меня доставить домой в целости и сохранности?
    Оно так бы и было: Юра – поискать, не найдёшь, какой джентльмен. Так ведь  «второго» в такси нет – рядом сидит Игорь.
- Не хочу я никакой «целости и сохранности?.. Где «второй» – где Юра? – не перестает проявлять дневальная свою индивидуальную неповторимость.
Вновьиспеченные муж и жена (с хохотом до упаду) Галку-таки уговорили отложить её «тэт-а-тэт» со вторым помощником капитана до утра и, ещё лучше, если -  до завтрашнего вечера.
- Наташа, он в меня влюбился! – прошептала развеселившаяся дневальная своей соседке «на ушко» так, что слышали Игорь, его отец и водитель. – Без разрешения взял и меня поцеловал… Я бы разрешила, но он сам – без… без разрешения, понимаешь?
- Ещё бы не влюбиться? – надеялась Наташа этим прекратить разговор. – Вон в парикмахерской себе какую самую модную сделала. И одета – в красивое!
   - Знаю…Может в Юру влюбиться?
   - Не видишь чем «влюбиться» у меня кончилось?
  - Ты что не понимаешь – Игорь парень что надо?
  -  Знаю. Но для тебя Юра, смотрю, был бы лучше?
- Конечно лучше! Он в меня влюбился! Наташа, знаешь…
- Он тебя поцеловал.
- Ну да!..    Все это видели, - наконец дневальная заметила, что, кроме Наташи, рядом стоит Игорь. Главного не знает он – поэтому с восторгом повторяет: - Без разрешения - прямо сразу. Я подумать не успела ни о чём, а он – сразу!
- Утром, если не придумаешь влюбляться в кого другого – убедишься, что говорю правду.
   Смеётся Наташа для самой себя. Неужели не знает Галка, что на самом-то деле второй помощник себе на уме -- настоящий бирюк?.
Общительный, вежлив и внимателен ко всем девушкам и женщинам. А в каждом порту у него прогулки – да и по палубам «Докучаевска» -- всегда в одиночку. Любит пройтись по возможности «ни с кем». 
- Но только, Наташа, «второй» -  непонятный какой-то! – вздыхает Галя.
«Извини, Галя – подружка ты моя дорогая!» -  Наташа озадачена. – «Думала: ты этого не замечаешь, не знаешь».
       Через мгновения у Наташи разочарования: переоценила способности дневальной наблюдать и делать правильные выводы.
- Из-за него и не засну! – предсказывает Галя себе бессонницу. - То кружится голова, то снов слышу голос Юры!.. Туфли – наверно сил хватит -  сброшу и снова куда-нибудь улетят оба так, что завтра какой-нибудь не найд… Зря села в такси ваше это: пешком лучше бы шла домой с Юрой. Чтобы всё время вдвоём – как я ним договаривалась.
        Дневальная шла по трапу почти уверенно – сказывалось то, что обеими руками держалась за поручни. В надежде, что не только она себя, но и Наташа её услышит, - бормотала:
- Мне надо было, как ты, Наташа, на свадьбе не пить никакого вина.
- Так ты же на свадьбе гость была – не невеста.
- А то: посмотрите какая возвращаюсь – позор и ничего больше! Позор – сплошной позор!.. Юра мне сколько раз говорил, чтобы не больше капельки наливала себе. Рукой дЫЫЫЫаже закрывал мой фужер. Но было столько разного -  и все хотелось попробовать.
- Капельки бы как раз и хватило – если только попробовать.
- Так ведь Юра сам, когда ещё и тост не кончил кто сказать, объявляет и настаивает: «Всех прошу кубки наполнить по самые края – выпьем ещё раз по полной, до дна!»
- Ты же видела: сам-то он почти не пил.
- Видела конечно. Тамада при всех наливал себе по самые края, но потом – губы только мочил и всё. Может когда один или два глоточка делал.
- Видела же? А сама?
- А я?.. С жадности что ли?.. И, Наташа, всё равно ни на каком такси не надо было мне от него уезжать! Ведь Юра, знаешь, без разрешения взял меня и при всех поцеловал. Сразу потом и согласился идти со мной сначала к морю, а потом пешком в порт и домой. А пешком идти вместе с ним – как он  предложил, и я сразу с этим согласилась. Но увидел – ноги мои заплетаются! Наверно поэтому передумал!
    Двери чьих кают выходят на нижнюю палубу в тот вечер (члены экипажа и их гости) слышали, как дневальная пела: «Сама-сама, ох сама ж и виновата, что нет любви хорошей у меня!» Часто она - обычно, когда одна, -  для себя эту песню повторяла. Чем эта грусть ей всего-то двадцатилетней была по душе?

                55
   В болгарском порту Варна выгрузка была круглосуточной. Из-за дождей многое не ладилось. Капитан и распорядился, чтобы вахта у его помощников-судоводителей была по четыре часа через восемь – ходовая. Игорю и достались его четыре часа – с двадцати ноль-ноль до двадцати четырёх часов (вахта – «прощай молодость»).
   В полночь Игорь придёт, и Наташа ему расскажет с какой хорошей девочкой-болгаркой познакомилась. Покажет какой самый любимый свой цветок девочка принесла и сказала, что жена Игорю досталась такая хорошая, добрая, очень красивая, как мама у этой девочки.
  Признается Наташа, что ей теперь очень хочется: девочка, дочка у них чтоб сначала была. Игорь с ней согласится. Во всём у них такое, о чём говорят: «Любовь да совет!»
  Мать собиралась к ней приехать. Но за шихтой «Докучаевск» в Жданов не пошел – о чём она мать предупредила -  из Туапсе она с ней говорила по телефону каждый вечер.
   Из Новороссийска перед выходом на Варну послала Маме казалось бы обыкновенную телеграмму. Но телеграфистка на неё три или  даже четыре раза посмотрела с какими-то странными удивлением и недоверием. Но ничего не спросила – подходящих слов может не вспомнила. К тому же о содержании телеграммы вслух нельзя говорить – тайна переписки.
 Неужели совсем редко передают Мамам такие же телеграммы?
 Короткая телеграмма и в ней слова обыкновенные: «Мама ЗПТ я замужем ЗПТ очень счастлива ЗПТ целую Наташа». Хочется Маме (кому же ещё о таком?) послать радиограмму с теплохода о том, что у Игоря и её доченьки Наташи с каждым днём всё больше и больше счастья.
  Но – одно дело телеграмма из Новороссийска.
  Там – подала в окошечко заполненный бланк, четыре раза (какая разница – если и десять раз?) на тебя телеграфистка посмотрит удивленными или какими-то ещё глазами. И всё. Ей «Спасибо» - и до следующей встречи там через сколько-то месяцев или через год.
  Никакого сравнения с тем, если такое же написать в радиограмме.
  Радист строго соблюдает тайну переписку. Но с ним не один раз в день придётся встречаться в кают-компании и всегда будешь думать: «Он знает о Игоре и обо мне такое, что никто, кроме нас двоих никогда не поймёт. Значит и радист о них ничего не должен знать».
  Мама – не телеграфистка, не радист - поймёт.
   Замужней, когда стала Наташа, ей понятнее стало. Что её Мама была скорее всего самой счастливой в их шахтёрском посёлке. И если бы не было дочери у неё, то после взрыва метана в глухом забое шахты и после похорон – жить бы ни одного дня не захотела. 
  Но если на радиста не обращать внимания. Просто говорить ему: «Здрав-ствуйте!» и «Приятного Вам аппетита!» - и всё. Глаз на него не поднимать. Чтобы с его удивленными (или и другими они у него могут быть?) глазами не встречаться. Игорю помочь – посоветовать на радиста не смотреть и, как она, стараться не думать, что какой-то человек знает хотя бы немножко о них из того, вввчто принадлежит им двоим одним, -  только Игорю и Наташе.
    Другое дело Юра (был вторым помощником капитана -  теперь старпом) – всё ещё холостяк. Игорь не только из-за этого и пригласил его на свадьбу – какое-то родство душ у них.
    И до чего же это оказалось кстати. Без Юры свадьба вряд ли получилась такой смешной, весёлой.
   Юра знает о молодоженах больше, чем кто-либо, и до чего же хорошо всё понимает. После того, как увидишь нового старпома (всё равно где – в кают-компании, где-либо ещё) вид у него такой: рад, как никто, что Игорь и Наташа наконец-то муж и жена.
    У второго холостяка (второго механика), видно по всему, совсем другое на уме. После того, как Наташа стала жить в своей каюте меньше, чем в каюте, где её муж Игорь, механик себе как бы и места не находит. Не только Наташа (всего-то – потому, что вышла замуж!), а все ему, как бы должны чего-то по многу. Вроде бы как миллионы какие-то. Помнят о них – и не отдают!
   Кроме каких-нибудь миллионов, как бы у каждого и ещё какая-то вина.
   Только и не хватало, чтобы по-своему, но почти таким, как второй механик стал ещё кто-то. Например, тот же радист.
    Но если все и всё окажется на много-много лучше, чем Наташа предполагает? Всё равно тогда останется много (кроме чего-нибудь отданного другим)  –  радостного ей и мужу.
    Если в радиограмме из Варны перед «счастлива» (Маму обрадует и одно — это слово) снова будет «очень» -  да если это «очень» повторить дважды или десять раз? Нет, не поможет Наташе сказать и сотой, даже и тысячной дольки не расскажут из того, какое теперь у неё то, что  несравнимо с обыкновенным счастьем.
    Она расскажет Игорю и об этом. Вдвоём подумают -  может быть вспомнят и найдут вместо «очень» другое слово. И не просто было бы чтоб оно уточнением к обыкновенному всем известному слову «счастлива».
    Главное (слов может быть и три-пять) выразили чтобы они чувство Наташи. В котором давно такое, что несравнимо тем счастьем, какое оно у других.
Почему бы, при крайней необходимости, хотя бы и всем известным словом не назвать ей то, чему настоящего названия пока не придумали? Но каким? Может оно у Игоря есть в его памяти?
    Для Наташи главное: чтобы в этом слове (скорее всего – в словах) была правда. Свою Маму дочь никогда не обманывала – всегда обо всём говорила только правду.