Чёрный отряд. Глава 3

ГЛАВА 3

Кирпич, пролетев всего в полуметре от головы, смачно врезался в оклеенную светлыми дешевенькими обоями стену, чуть левее от косяка входной двери.
Молодая женщина изумленно уставилась на багровую отметину, смахивающую на шрам, оставшуюся на светлой поверхности стены. Опасливо привстав со стула, принялась разглядывать предмет, заброшенный кем-то снаружи в окно ее скромного кабинетика... Это был обыкновенного вида кирпич, красно-коричневого цвета, какой без труда можно найти на любой строительной площадке. Пущенный снаружи кем-то, кто обладает недюжинной физической силой, кирпич этот высадил оконное стекло и теперь, после удара о стену, валяется на полу, расколовшись на две неровные части.
Ну и как прикажете это понимать?
 Оставаясь на прежнем месте, Маша несколько заторможено повернула голову к окну. Стекло высыпалось из рамы не полностью, но дыра все же была приличных размеров. Снаружи, где по декабрьской поре только-только начало развидняться, через проделанную «гостинцем» в оконном проеме дыру в помещение ворвался снежный морозный воздух...


Мария испуганно вздрогнула; откуда-то снизу, где на первом этаже размещается благотворительная столовая, донесся звон битого стекла... И тут же лопнуло стекло где-то поблизости; кажется, вышибли окно в кабинете главы общинного управления Анны Голутко.
Внутри у нее что-то оборвалось... Было очень страшно. И лишь несколькими секундами спустя – эти мгновения показались ей вечностью – она заново обрела способность принимать хоть какие-то осознанные решения.
Фельдман первым делом подумала о тех женщинах, которые оказались в этот ранний час одни в общинном доме. О себе, о собственной безопасности она не думала. Впрочем, выбираясь из-за стола и направляясь к выходу, Мария все же пригнулась – механически, инстинктивно, на тот случай, если снаружи через окно влетит еще что-то увесистое и опасное. Попутно прихватила дамскую сумочку, в которой хранятся не только документы, ключи от машины, деньги и карточки, но и сотовый телефон.
Уже вскоре выяснилось, что она очень вовремя убралась из этого помещения. Стоило ей прикрыть за собой дверь, как из оставленной ею комнаты донеслись какие-то подозрительные звуки: негромкий хлопок и слабенькое «дзынь» одновременно.


Маша нервно ощупала лицо кончиками пальцев – проверила, нет ли разрезов от осколков разлетевшегося вдребезги оконного стекла. К счастью, осколками стекла ее не задело.
- Эй, кто-нибудь?! – негромко произнесла она вибрирующим от напряжения голосом. – Женщины, вы где?! Это я, Маша...
Коридор был пуст. Маша некоторое время прислушивалась к звукам, пытаясь понять, не ворвался ли кто снаружи в здание. Осторожно толкнула дверь директорского кабинета. Замерла на пороге.
В кабинете директорши горит верхний свет. Окно здесь тоже выставлено – злоумышленники действовали знакомым уже Марии образом, вышибив стекло брошенным с улицы кирпичом. Подоконник и пол возле включенной электрической батареи усеян осколками стекла. Сама же Голутко, забившись в нишу между стеной и массивным, в человеческий рост, сейфом, бледная как полотно, смотрела обезумевшим взглядом на застывшую в проеме «адвокатшу» - так, словно видела перед собой не Марию Фельдман, а некую совершенно незнакомую ей особь; возможно – опасную для нее.
Маша, надо сказать, сама еще не полностью овладела собой. Это выразилось в том, что она первым делом зачем-то выключила из сети радиатор. И лишь после этого обратилась к смертельно напуганной женщине:
- Анна Борисовна, не бойтесь! Это же я, Мария.


Уже не таясь, не пригибаясь, Фельдман пересекла директорский кабинет – в сравнении с ее «офисом», он огромен. Подойдя к закутку, в который каким-то образом ухитрилась втиснуться эта обладающая внушительными габаритами женщина, произнесла полушепотом:
- Вас не зацепило, Анна? Ну? Не молчите. Скажите же хоть что-нибудь.
- О-ох, детка... – Директорша всхлипнула. – Ой-ойй... Шо ж это творится такое?
- Ничего, ничего, - успокаивающе сказала Мария. – Вот сейчас мы в дежурную часть позвоним... Наряд приедет быстро.
Она помогла директорше выбраться из временного укрытия.
- Так... – озабоченно произнесла Фельдман. – А где же наши женщины? Соня и Геля?..
Женщины вновь испуганно замерли. Откуда-то снаружи долетели злобные выкрики.
- Эй вы, жидовня!.. – звонко прогорланил некто. - Убирайтесь нах из нашего города!!
- Жиды, валите с нашей земли!.. – вторил ему грубый мужской голос.
- Уматывайте в свой вонючий Израиль!!
- Хотите, чтобы мы спалили вашу паскудную синагогу!!
- Хватит гадить на нашей земле!
- Валите отсюда, мля, пока вам холокост не устроили!..
Вновь раздался звон битого стекла; наконец, все стихло.


Некоторое время женщины выжидали, прислушиваясь к доносящимся извне звукам. Анна Голутко все это время пребывала в состоянии полной прострации; Маше пришлось, держа директоршу за руку, едва ли не силком вытаскивать ее из кабинета а коридор... Признаться, у нее и самой зубы стучат от страха. Но в сравнении с той нервной дрожью, что сотрясала крупное тело местной начальницы, это сущий пустяк.
Соня и Геля, как вскоре выяснилось, с перепугу забрались а кладовку, где обычно хранятся сухие непортящиеся продукты. Из трех окон, имеющихся в помещении столовой, в двух стекла выбиты полностью, и лишь третье не пострадало. Злоумышленников к этому моменту уже и след простыл...
Только после того, как заведующая столовой и повар – насмерть перепуганные – выбрались из кладовой, Фельдман наконец вспомнила о своем мобильном и принялась набирать номер дежурной части.


Часам к одиннадцати утра голова у Марии разболелась окончательно. Не столько даже от расспросов прибывших на место сотрудников горотдела милиции и прокурорских работников, сколько от галдежа «активисток»... Директорша и Соня Литвак к этому времени успели обзвонить кучу каких-то своих знакомых. Так что уже вскоре, помимо товарищей из компетентных органов, к «домику» подтянулось немалое количество народа, прежде всего, членов местной еврейской общины.
Мария обстоятельно поговорила по теме происшествия с начальником горотдела внутренних дел подполковником Стебловым. Приняла таблетку аспирина - за неимением других средств унять головную боль. После чего присоединилась к директорше и только недавно приехавшему Борису Рудинштейну: эти двое отозвали ее в сторонку, намереваясь посовещаться в узком кругу.
- Что скажешь, Мария? – Боря Сохнут, несмотря на свой почти пятидесятилетний возраст славящийся веселым нравом, затейник и балагур, сегодня был необыкновенно серьезен. – Стоит нам поднимать шум из-за случившегося? Или согласимся с уже озвученным Стебловым мнением местных правоохранительных органов, что это всего лишь «хулиганская выходка»?
- Шо ты такое говоришь, Боря?! – Директорша, к этому времени уже избавившаяся от утреннего оцепенения, превратившаяся в самое себя, в «гром-бабу», всплеснула руками. – Ты шо, с дуба рухнул?!
- Полечге, Аня.
- Та нас тут чуть не поубивали! Ты ж не видел сам, шо тут творилось!..
- Я всего лишь спрашиваю совета у нашего юриста.
- Да ту кирпичи так и летали – фы-ырр! фы-ырр!! А в Машин кабинет еще и бутылку с какой-то дрянью зашвырнули! Хорошо еще, что девочка успела выскочить... Шо?! – Она уставилась на мужчину. – И ты это называешь «хулиганством»?!
- Не я, Анна...
-Это злобная антисемитская выходка! – чеканя слова, громко, на весь двор, произнесла директорша. - И кто-то должен за это ответить.


Фельдман, подавив тяжелый вздох, негромко произнесла:
- Анна Борисовна, пожалуйста, не так громко! Тут сейчас много лишних ушей.
- Тю. Та пусть слушают. А еще лучше, - Голутко кивнула в сторону перекуривающих возле служебного микроавтобуса сотрудников горотдела в форме – пусть быстро найдут преступников.
- Возьмите себя в руки, пожалуйста, - тем же негромким и спокойным голосом произнесла Мария. – Как юрист... пусть и на общественных началах, я настоятельно советую вам контролировать свои речи. Особенно, в присутствии представителей власти.
- Так а я шо?! Я же говорю, что надо разобраться...
Голутко все же сбавила громкость; и взгляд у нее стал уже не яростно-накаленный, а вопросительный.
- Я разве шо-то не так сказала?
- Кое-чего из сказанного вами можно было не говорить. Например, про «погромы»... И что местные «фашисты» грозятся всех нас, евреев, убить и сжечь.
- А разве не так, детка?
Мария поморщилась.
- И вот то, что вы сказали Стеблову...
- И шо я такого сказала?
- Что «фашистов» нанял на свои бандитские деньги господин Голышев...
- А шо, разве не так?
- А у вас есть доказательства? Которые вы сможете предъявить в суде, если тот же господин Голышев подаст исковое заявление на вас? И попросит вас привлечь за клевету?
- Та он же известный...
- Тихо, Аня! – сердито сказал Рудинштейн. – Ша. Я понимаю, что все на нервах... Но надо себя контролировать. – Он посмотрел на адвокатшу. – Итак, Мария, твое мнение?
Фельдман пожала плечами.
- Четверых женщин, включая меня, этим подонкам, надо сказать, удалось напугать... Несколько окон придется стеклить или менять на пластиковые... Все это неприятно, мерзко, отвратительно. Но я не уверена, что из-за случившегося нужно поднимать вселенский шум.
- А ты забыла, детка, шо тебе еще бутылку с какой-то гадостью в кабинет забросили? – недовольно сказала директорша. – А если бы это был «коктейль Молотова»?.. Сгорели бы все тут заживо.
- Я ничего не забыла, Анна Борисовна, - сухо произнесла Фельдман. – Об этой стеклянной таре, наполненной какой-то вонючей жидкостью, я сообщила самому подполковнику Стеблину, а также приехавшему на место следователю.
- И что там, в той бутылке? – поинтересовался Рудинштейн. – Уже удалось выяснить?
- Криминалист уже определил.
- Так?
- Сказал, что в стеклянной емкости была жидкость, применяемая для выведения тараканов.
- Намек легко прочитывается, - угрюмо произнес Рудинштейн.
- Тебе, Боря, случившемуся радоваться нужно, - сказала вдруг директорша.
- С ума сошла, Анна?
- Это ж совпадает с твоей работой...
-Ты хоть когда-то думаешь, прежде чем что-то сказать? – сердито произнес Рудинштейн. – По-твоему, это я проплатил, чтобы тут устроили «хрустальную ночь»?!
- Анна Борисовна, это явный перебор, - заметила Фельдман.
- Та не, Боря... ты меня не понял. Это Голышева работа. Но теперь некоторые из наших, из тех, кто колебался, точно обратятся в Сахнут. – Сказав это, Голутко заозиралась. – Все, молчу, молчу.
- Значит так... - задумчиво произнес Рудинштейн, пропустив мимо ушей последние слова директорши. – Есть тут у меня кое-какие соображения, как нам следует поступить.
- Так шо ж ты молчишь? Поделись с нами.
- В Москве в эти дни, в канун Хануки, планируют провести ряд мероприятий.
- И шо?
- Мы вот отвоевали особняк Осипа Бородова. А это ведь большущее событие, не так ли?
- Он еще спрашивает, - ворчливо заметила директорша.
- Это здание некоторое время даже после революции использовалось как молельня, как подпольная синагога, где молились достойные мужи.
«А теперь «домик» называют «бабской синагогой»,- подумала Маша Фельдман. – И собираются здесь в основном женщины, и еще их дети».
- Этот особняк также связан с делом так называемой «молодежной организации «Бейтар» и с компанией антисемитизма в последние годы правления Сталина. Верно говорю?
- Шо-то не пойму, куда ты клонишь, Боря?
- А тут еще сегодняшние события.
- Ну?
- Позвоню, пожалуй, своему руководству. Попрошу прислать к нам в М-ск на ханукальные праздники представительную делегацию... Чтобы все видели, что нас поддерживают еврейские организации в самой России, а также и за рубежом.
Голутко хлопнула в ладони.
- Вот за шо люблю тебя, Рудингштейн, так за твои светлые мозги! Под это дело я, может, еще спонсоров найду – надо же устроить по-людски наш новый «домик»...
«Хорошо еще, что я оставила дубленку в машине, - апатично подумала Фельдман, выключившись на мгновение из общего разговора. – Жидкость для травли тараканов... Пришлось бы нести совершенно новую дубленку в химчистку, а там бы ее наверняка угробили».

***

Продолжение следует