Если бы ты

- Ах, знаешь ли ты, как я ждала тебя? И вот ты здесь. Вот ты здесь! Такой родной, любимый,  нежный. Но мне скучно с тобой… И хорошо, что скучно. Ведь это скука размеренной жизни, скука любви, а не бездумное одичалое одиночество, в котором мне было так тоскливо, что выть бы да голоса не хватало…
Бледные и костлявые пальцы женщины скользили по выцветшей фотографии. Она мяла уголки снимка, прижимала изображение к губам и снова шептала:
- Так вот. Скучно мне с тобой, а без тебя тоскливо, печально. Невозможно без тебя.  Я это еще тогда поняла. Ты же помнишь тот день? Я в цветастом, даже каком-то аляпистом, платьице на крыльце стояла. Господи! Да что это было за платье?! Какой же стыд! Теперь бы… - она понизила голос – теперь бы н-и-к-о-г-д-а! И ты – такой светлый, лучезарный, навстречу мне идешь в сером костюмчике, идёшь и улыбаешься. Не знаешь, что я вытворю. Букет сирени в руках. В мыслях – поцелуи мои и наши горячие объятия. Тогда-то я и поняла, что без тебя невозможно! Не в ту минуту, но в тот день. А, знаешь, я напишу тебе сейчас всё это в письме!..
- Марья Григорьевна – заламывая тонкие руки, но не переставая прижимать к впалой груди фотографию, истошно и надрывно закричала женщина.
Дверь отворилась и в комнату вошла тучная старуха в форме санитарки. Первое, что она увидела – стул посреди помещения и сгорбленную тощую фигурку, сидящую на нём.
- Чего тебе, Галка? Всё орёшь, будто торопишься. А куда тебе теперь спешить-то? Вот куда?  – гаркнула старуха, посмотрев на больную с какой-то жалостью, но жалостью не доброй, а презрительной.
- Карандашик мне дайте и бумагу. Совсем немного бумаги. Мне письмо нужно отправить. – говорила Галка глухо и тихо, а глаза её уже были влажны от подступивших слёз.
- Минуту. – Марья Григорьевна неторопливо развернулась всем своим массивным корпусом и зашаркала прочь по коридору.
Прошло уже минут десять, когда санитарка вернулась с огрызком карандаша и смятым листком, выдранным из школьной тетрадки.
- Спасибо! Спасибо Вам! – горячо отозвалась Галка, так и не сменившая позы за всё это время.
Руки её дрожали, а мысли никак не могли собраться воедино. А ведь письмо! Ей надо было написать это чёртово письмо, чтобы ОН знал, как дорог ей, как она скучает по нему, как ждёт… Казалось, он пришел, а нет… Никто не приходил.
Сил у женщины хватило только на одно слово, выведенное корявым, почти детским почерком – и слово это «Невозможно».

Было уже далеко за полночь, когда Марья Григорьевна вошла в палату к несчастной. Та лежала, отвернувшись к стене, и размеренно дышала. Спит – поняла по этому звуку санитарка и вздохнула.
- Зачем такая живет? Забери ты её, господи! Что ж ей мучиться-то?! Или нет тебя вовсе, господи… Тебя дураки придумали! - пробормотала она еле слышно в сердцах да покачала седой головой. Поверх одеяла валялся брошенный карандаш и скомканная бумага с тем единственным главным словом. Всё это было неслышно убрано и унесено прочь.

***
- Мне скучно с тобой! Я мучаюсь, а ты меня губишь! – сорвалось с уст Галины будто бы случайно. Но знал бы он, как трудно ей говорить такие слова, глядя в эти влюбленные щенячьи глаза. Теперь её жизнь в его руках.
- Борись за меня! Докажи мне, что я нужна! - с отчаянием думалось ей, но она молчала. Даже не кусала губы, а просто смотрела – прямо и гордо, свысока. 
Олег насупился, но ни звука не слетело с его уст. Молчание было тягостным для обоих. Сердца ломались на куски, и казалось, что найдись особо чуткий человек рядом, он бы услышал этот прорезающий вечернюю тишь треск. Сердца безвозвратно крошились, но ведь гордость дороже, а лица терять нельзя, никому из них нельзя. Иначе – всё. Пусть будет битва, пусть будет боль, но не слабость.
Будто назло самой себе Галина процедила сквозь зубы: «Мы люди разные. У тебя и есть-то ко мне одна любовь, а у меня к тебе нет и её – привычка только. Хорошо с тобой, Олежка. Хорошо, но нет будущего у нас. Пойми ты это!»
Ещё минута тишины и наконец  - слова. Тихие, неуверенные, но очень значимые в тот вечер слова:
- Ты просто дура! Самоуверенная, глупая и недостойная. Выжгу память о тебе, убью нежность, разлюблю. А проклинать не стану. Сама себя наказала. – поджав и без того тонкие губы и в последний раз сверкнув своими глазами-льдинками на девушку, Олег развернулся и зашагал прочь. Это был конец.
Неумолимо отдаляясь, он даже не предпринял попытки еще раз посмотреть на вчерашнюю невесту. А она печальная, но пока еще гордая, смотрела в эту прямую мужественную спину с другого конца опустевшей улицы.
Он удалялся, а она всё смотрела и смотрела. И с каждой секундой приходила всё в большее согласие с его последними словами – конечно, дура! И, конечно, наказала саму себя. А он хороший, найдет себе благодарную девушку, а её забудет. И пусть всё у него будет хорошо. И так ей хотелось сейчас, чтобы он обернулся и закричал оттуда, издали, ей, спросил её: «Любишь?» и закивала бы тогда она своей ухоженной кудрявой головой и крикнула бы ему самое главное слово: «Люблю!». И он бы вернулся. Но ничего не произошло.

Через день Галя поняла, что с ним было не скучно. Через неделю – что без него гораздо хуже и больше нет ни одного яркого пятна в её серой жизни. Через месяц  стало предельно ясно – без него не просто нельзя, а невыносимо. И жить невозможно, и умереть.

***
Долго бежала Галя от себя и своих страхов. Мужчины, работа, книги, увлечения, а потом лучший доктор - алкоголь. Вся жизнь в скитаниях прошла. А теперь и новый дом - больничная палата психологической клиники, куда её сдал любимый муж не в силах терпеть припадки её и галлюцинации.
И не Олега она убила в тот вечер, а себя, испугавшись настоящей любви, притворившись, что не узнала её. Вот бы снова стать ей двадцатилетней хохотушкой с ямочками на щеках, рыжими кудрями, сияющей и ухоженной, обласканной миром и людьми…
- Скучно со мной значит? – заорет ей любимый, бледнея от разочарования.
- Скучно с тобой, но без тебя невозможно! – ответит тогда Галя, чтобы никогда не попасть под унизительный взгляд какой-то Марьи Григорьевны в мерзком перевалочном пункте на пути к неминуемой гибели.
Вот бы снова…

23.01.2016