Как жить?

   В класс входит учитель.
   - Ну, Агапов, - говорит учитель и смотрит на Агапова тяжелым взглядом.
   Наступает момент истины: что скажет Агапов? В такой ситуации есть много вариантов поведения. Агапов выбирает самый уязвимый и невыгодный для себя.
   - Это не я, - говорит он.
   Его слова прозвучали так, словно он сказал совсем другое: да, это я.
   - А кто? – спрашивает учитель.
   - Я не знаю, - отвечает Агапов, но эхо, которое появляется не от сотрясения воздуха, а от биения сердца, повторяет: я знаю.
   Не надо было Кольке Агапову так говорить. Весь класс знает, что произошло, и кто в этом виноват. Можно было избрать другую тактику поведения. Допустим, вошел в класс учитель и говорит строгим голосом:
   - Ну, Агапов!
   - Слушаю Вас, Николай Иванович, - отвечает Агапов.
   Но Колька поступает иначе. Он оправдывается.
   
   А зачем? Его ещё ни в чём не обвинили. Он вообще к этой истории не имеет никакого отношения. У него даже есть алиби. В тот момент, когда всё происходило, он стоял в коридоре и старательно выцарапывал гвоздём на стене матерное слово. Он делал это с несвойственным ему усердием и прилежанием. Кольке хотелось, чтобы это слово все заметили и поэтому тщательно вырисовывал каждую букву. Когда он дошел до последней буквы и уже почти полностью её дописал, от стены отвалился кусок штукатурки вместе с нехорошим словом. Колька пытался установить этот кусок на место, но он всё равно отваливался. Тогда Колька аккуратно засунул отвалившуюся штукатурку в карман и пошел искать клей, чтобы успешно завершить начатое дело.

   - Кто? – снова обращается к Агапову учитель.
   Колька молчит, опустив голову. У него в кармане находится алиби, но Колька не может его предъявить.

   Таких шалопаев, как Колька, надо ещё поискать. Во всех школьных происшествиях (разбитое окно, сломанный стул, испачканная дверь, да чего только не происходит в школе!) первого всегда подозревали Кольку Агапова. Если честно, то он давал немало поводов для подозрений.
   А у Кольки, между прочем, есть сердце. Не моторчик, который толкает кровь (такой есть у всех), а сердце, настоящее сердце. Я знаю об этом! Как-то Колька принёс в класс щенка. Это было маленькое, забавное и совершенно беззащитное существо. Колька обнаружил его на дороге, когда шел в школу. Он положил испуганного малыша за пазуху. Щенок немного поскулил на новом месте, а потом заснул. Во время урока собачонка проснулась, стала тявкать и бегать между рядами. Кольку выгнали с урока вместе с его новым другом.
   Я завидовал Кольке в тот момент. Я тоже хотел иметь щенка и был бы не против, если бы меня вместе со щенком выгнали с урока.
   Потом я узнал Колькину тайну. Недалеко от школы, за пустырём, в небольшом овраге у Кольки было укромное место, которое он называл «мой штаб». Он привел меня туда, чтобы показать собачку. На краю оврага росла берёза. Видимо, дерево уже доживало свой век. Оно было наполовину сухое. Часть корней берёзы свисало над оврагом. Под ними Колька вырыл небольшую пещеру и устроил в ней дом для своего друга. Он бегал к нему каждый день по несколько раз, он возился с ним, как с ребёнком. И я тоже после уроков сначала навещал щенка, а потом шел домой. Однажды мы вместе с Колькой прибежали к его штабу и увидели, что щенок висит на верёвке, примотанной к крючковатому корню берёзы. Шея щенка была сдавлена петлёй, маленькая голова неестественно вывернута, а левая передняя лапка тянулась вверх. Я стоял ошеломлённый и боялся подойти к щенку, а Колька осторожно вынул его из петли и прижал к груди.
   - Надо бы похоронить, - сказал он.
   Мы стали копать могилу. Я долбил пересохшую землю палкой как ломом, а Колька выгребал её ладонями. Вскоре образовалась небольшая прямоугольная яма. Колька поместил в неё мертвого щенка. Сначала он положил его на спину, но левая лапка была задрана вверх, и поэтому Колька повернул щенка на бок. Казалось, что он просто спит, вытянув левую лапку. Мы забросали могилу землёй.
   - Я убью его, - сказал Колька.
   Я не понимал, о ком говорит Колька, но в тот миг я точно знал, что он его обязательно убьёт.
   Потом мы молча стояли у могилы.
   - Уходи отсюда! – грубо сказал мне Колька.
   Не возражая, я стал уходить, но сделав несколько шагов, остановился от пронзительного воя. Я оглянулся и увидел, как плачет Колька. Он растирал слёзы грязными ладонями и выл, как воют собаки. Я почувствовал, что в моё сердце залетел маленький воробышек и не может из него вырваться. Он бился там, как в клетке. Ему было безумно страшно и больно. А я стоял и шептал:
   - Как же так! Почему? Как жить?


   Учитель, понимая, что от Кольки он ничего не добьётся, переходит к другому подозреваемому.
   - Может быть, ты Смирнов нам всё расскажешь?
   - А что я могу рассказать? – разводит руками Серёга Смирнов. – Я сегодня чуть не опоздал в школу и появился в классе перед Вашим приходом. Я бежал и ничего не видел.

   Серёга врал, не моргнув глазом. Он пришел в школу едва ли не самым первым из нас. Наверное, учитель подозревал Серёгу из-за его антисоветской бабушки. Что можно ждать от человека, бабушка которого училась в институте благородных девиц? Но Серёга гордился своей бабушкой, а весь класс гордился тем, что учится с пацаном, у которого такая благородная антисоветская бабушка. Правда, меня смущало слово «девица». Мне казалось, что в нём слышится что-то неприличное. А «благородная девица» - звучало просто вызывающе. Какая она благородная, если девица! Но когда я познакомился бабушкой Серёги, все мои сомнения рассеялись.
   А было это так. Я пришел к Смирнову домой, чтобы списать домашнее задание по математике. Серёге все математические задачи помогала решать бабушка. Она никогда не ошибалась, поэтому у Серёги можно было смело списывать.
   Его бабушка оказалась совершенно не похожей на бабушку. Все бабушки в моём представлении были такими старыми, сгорбленными, жалкими существами, а у Серёги я увидел совсем другую бабушку. Она была старой, даже очень старой, но не бабушкой, а женщиной. И сразу становилось понятно, что это совершенно антисоветская бабушка, потому что обычные советские бабушки совсем другие.
   - Пойдёмте пить чай, молодые люди, - сказала она.
   В тот момент я впервые в жизни почувствовал себя «молодым человеком». До этого я был мальчиком, школьником, пацаном. Я даже не задумывался, кем я был. Просто был и всё. Оказалось, что быть «молодым человеком» очень приятно. И вообще, мне было приятно находиться в обществе Серёгиной бабушки.
   В руках она держала какую-то старую книгу. Я с удивлением заметил, что книга на иностранном языке. Благородная старушка обратила внимание на мой взгляд и сказала:
   - Это первое лондонское издание работы Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». К сожалению, прижизненное издание этой книги на русском языке я не смогла найти. Ленина сейчас издают много, но современным изданиям я не доверяю – в них слишком много купюр и умышленных неточностей. Если хотите докопаться до истины, изучайте первоисточники. Вы согласны со мной, молодой человек?
   Я неуверенно кивнул, а она продолжала:
   - Видите ли, я удивлена тому, как Ленин трактует философию Маха. Мне кажется, он подходит к этой сложной теме слишком упрощенно и поверхностно. Вы разделяете моё мнение? Если нет, давайте подискутируем.
   Я извинился и сказал, что пока не готов к дискуссии, так как ещё не успел прочитать «Материализм и эмпириокритицизм», но обязательно прочитаю.
   Как Серёге повезло, какая у него замечательная антисоветская бабушка!

   А у меня тоже была бабушка. Сначала я просто знал, что у меня есть бабушка и что живёт она где-то далеко, в деревне, в другой области. Я знал, но не чувствовал и не понимал: какая она – моя бабушка, а когда отец привез её из деревни в наш город, чтобы сделать операцию на глазах, я всё понял и почувствовал. Она была старая и слепая. Даже после операции моя бабушка почти ничего не видела. Она пахла чем-то кисло-сладким и мне не нравился этот запах. Она часто молилась, а я смеялся над ней.
   - Нет никакого Бога, не молись, бабушка!
   Бабушка всё равно молилась, но старалась делать это украдкой от меня.
   Однажды я пришёл с улицы еле живой от усталости. В тот день в школах отменили занятия из-за сильного мороза, и я до вечера болтался с пацанами на улице. Это был счастливый день. Я вернулся домой не замерзшим, а мокрым от пота и никак не мог расшнуровать ботинки. На шнурках образовались покрытые льдом узлы. Их невозможно было развязать. Бабушка стала помогать мне. У неё были костлявые морщинистые пальцы. Я не понимал, как такими пальцами можно что-либо делать. Пока бабушка возилась со шнурками, я сидел и смотрел на неё. Я видел только спину бабушки и склонённую голову, покрытую платком. Я чувствовал кисло-сладкий бабушкин запах и вдруг понял, как он мне нравится. Это был родной, хорошо знакомый, может быть, самый лучший на свете запах.
   Бабушка жила у нас недолго. Отец увез её обратно в деревню, потому что там она привыкла жить и там ей было лучше. А я теперь знал, какая она, моя бабушка. Я любил её и очень хотел, чтобы она опять появилась у нас в доме. Но она больше не появилась. Она умерла через несколько месяцев, после того как я повстречался с ней. Когда я узнал о её смерти, я понял смысл слова «никогда». Никогда, значит, никогда. И ты ничего не можешь изменить. И никто не может.
   Как же так! Почему? Как жить?


   Учитель нервничает. Это видно по его лицу. Он не знает, на кого обрушить гнев и останавливает взгляд на Сашке Максимове. Сашка тут же вскакивает со своего места и сильно заикаясь с трудом выговаривает:
   - А я вообще ничего не знаю!
   Ему трудно говорить. Сашка заика. У меня сложные отношения с Сашкой. Он меня не любит, а мне безразлично, что думает обо мне Сашка. Я его просто не замечаю. Но сейчас я вдруг понял, как Сашке тяжело жить. Над ним все смеются, его часто обижают. Он слабый и никогда не решается дать отпор обидчику. А Сашка, в сущности, хороший добрый пацан, он даже мухи никогда не обидит.
   Я чувствую жжение в правом виске, значит, Пушкин опять смотрит на меня с укоризной. Я поворачиваешь голову направо – так и есть Пушкин не доволен. Я сижу у стены под портретом великого поэта, а мне хочется сидеть на другой стороне класса – у окна, там, где сидит она. Я часто смотрю в ту сторону, но боюсь встретиться с ней взглядом.
   Раньше я не обращал на неё особого внимания. Обычная девчонка, как и все другие в школе. Я мог спокойно с ней разговаривать, спокойно смотреть на неё и даже спокойно не замечать её. Но когда я увидел её после летних каникул, со мной что-то случилось. Теперь я не могу жить, как живут все нормальные люди. Меня интересует только она. Я хожу в школу только ради того, чтобы увидеть её. Я с нетерпением жду, когда её о чем-либо спросит учитель, чтобы услышать её голос. Я прячусь за деревьями в школьном саду, чтобы увидеть, как она уходит из школы домой. Я не решаюсь открыто посмотреть на неё, заговорить с ней, даже просто подойти и встать рядом с тем местом, где находится она, у меня нет сил.
   Она не обращает на меня никакого внимания. Более того, когда она заметила, что я часто смотрю на неё, и смотрю не так, как смотрел раньше, её отношение ко мне изменилось. Она стала делать вид, что я ей абсолютно безразличен. Вот Вовка Епифанцев ей интересен. Она поглядывает на него, разговаривает с ним, смеётся над каждой его дурацкой шуткой. А я ничего не понимаю. Я не понимаю, что такое кокетство, что такое ревность, что такое любовь. Я просто не могу жить без неё. Я готов убить Епифанцева. Я готов на что угодно, лишь бы она обратила на меня внимание.
   Однажды вместо уравнения я написал на доске: СМ=СМ.
   - Что это такое? – спросил учитель.
   - Неопровержимая истина, - ответил я.
   Весь класс засмеялся. Она тоже смеялась и смотрела на меня. Я был счастлив. Учитель не понимал, что происходит, почему все смеются. Он поставил мне двойку и попросил выйти из класса. Я выходил из класса с тяжелым сердцем. Счастье от её смеха уже рассеялось. Я понимал, что совершил подлость. Все в классе знали, что означает СМ=СМ. Я придумал это уравнение, чтобы посмеяться над Сашкой Максимовым. СМ=СМ означает: Саша Максимов – сын маляра. Сашку потом нередко так дразнили. Он обижался, но молчал. Казалось бы, что тут обидного. У Сашки отец, действительно, работал на стройке маляром. Почти у всех в нашем классе родители – простые работяги. Но в данном случае важен подтекст, о котором никто не говорил вслух, но все его чувствовали. Моё уравнение СМ=СМ означало: ты Сашка убогий человек и твоя судьба быть маляром, на большее ты не способен. Когда Сашку кто-нибудь дразнил на перемене, ему было, конечно, неприятно, но он терпел. Но на этот раз над ним смеялся весь класс. Я не видел, что произошло после того, как меня выгнали с урока. Но вскоре из класса вышел заплаканный Сашка.
   - Я тебя убью, гад! – прокричал, почти не заикаясь, Сашка и побежал по коридору.


   Учитель продолжает смотреть на Сашку. Сашка мучительно пытается сказать что-то ещё, но звуки застревают у него в горле. Вместо слов получается мычание. Класс вот-вот засмеётся. И тогда я встаю и говорю:
   - Это сделал я!
   Учитель мрачно, хотя и с едва уловимой благодарностью, смотрит на меня. Он не верит мне. Он чувствует, что я кого-то выгораживаю. Но теперь, по крайней мере, он может начинать урок.
   - Садись, - говорит мне учитель, - после занятий поговорим в кабинете у директора.
   Я сижу и чувствую, как по левому виску скользнула жгучая боль. Я понимаю, что такая боль могла появиться только в одном случае – если она посмотрела на меня. Она, наверняка, смотрела на меня, когда я стоял перед учителем. На меня в тот момент с удивлением смотрели все, потому что все знали, что это сделал не я, а Вовка Епифанцев. Никто не понимал, зачем я беру вину на себя. Епифанцева в любом случае никто бы не заподозрил. У него в школе репутация положительного героя.
   А мне плевать на Епифанцева и на его репутацию. Я думал тогда и думаю сейчас только о ней, я больше ни о чём не могу думать. Я должен обязательно с ней поговорить. Я умру, если не поговорю с ней. Я, наконец, подобрал слова, которые должен сказать.
   Уже закончились занятия. Я стою у дверей и жду, когда она выйдет из школы. И вот она выходит, а рядом с ней – Вовка Епифанцев. Она ему что-то говорит и улыбается, а Вовка, проходя мимо, по-дружески толкает меня кулаком в плечо и подмигивает, а я стою и не понимаю, что происходит, мне кажется, что я на берегу океана, я вижу, как линия горизонта слева и справа слегка загибается вниз и я понимаю, что Земля – это огромный шар, на котором я стою один, совершенно один, и мне не с кем поговорить, и тогда я задираю голову и кричу в небо:
   - Как же так! Почему? Как жить?
Но никто мне не ответит. Никогда.