Возвращаясь на Итаку. Часть седьмая. Листригоны

Официальный факультетский доклад Артёма в рамках конкурса на замещение профессорской должности был назначен на прекрасную июньскую среду. Для массовки и создания иллюзии соревнования Белкинг пригласил ему на спарринг двоих смело дерзающих, но заведомо слишком зелёных для профессорства юношей: парижского нормальена на постдоке в Кембридже и местного уроженца, временного доцента в Гумбольте. Однако за несколько дней до мероприятия Белкингу позвонили аж из канцелярии федеральной земли Северно-Рейнская Вестфалия: ледяной, неопределённого пола голос в трубке с места в карьер поинтересовался, уж не мизогин ли он часом, раз не соизволил пригласить ни одной женщины даже в качестве докладчика, не говоря уже о том, чтобы рекрутировать её на должность. "В вашем институте и вообще как-то удивительно мало женщин, чтобы говорить о статистических вариациях и прочем буллшите, которым вы пытаетесь засорить мозги правозащитным ассоциациям!" Голос многозначительно умолк.


Белкинг встал во фрунт и с кровной для немца бюрократической находчивостью ответил: " Я хотел, но вскоре понял, что все подходящие кандидатки пребывают в настоящий момент в США, Мексике и Бразилии. А поскольку авиабилеты в таких случаях оплачивает федеральная земля, я счёл целесообразным с экономией отнестись к расходу федеральных средств..." Телефонный голос заметно потеплел и помужчинел: "А что, на месте совсем никого нет?" Белкинга осенило во второй раз: "Есть фрау Алина Ковтун. Но сами понимаете, это же моя собственная аспирантка, к тому же всего пару недель назад защитившаяся. Я счёл это неэтичным..." Голос в трубке окончательно вернулся во все свои басы: "Ну вот видите: из любого положения есть выход без привлечения чрезмерных федеральных средств! Пусть и она доложится. Но место должен получить сильнейший". Акцент чиновного голоса падал всё-таки на мужской род единственное число слова "сильнейший". Белкинг в облегчении повесил трубку, рассудив, что беамту нужна от него не столько женщина во главе кафедры, сколько достаточно прикрывающая вертлявый его зад отчётность перед дюссельдорфскими феминистками.


Задумчиво вышел он в офисный предбанник. Алинка с одним из белобрысьев напару возились с кофейной машиной: фрау Нидель после получения ею увольнительного письма злобно бюллетенила, выстригая последний шерсти клок с паршивой овцы немецкой трудовой социалки, и вернуться должна была лишь на следующий день после конкурса. Кофе и бутебродами для пауз между докладами альтруистично занимались свежезащитившиеся аспиранты. "Впрочем, так оно, может, и лучше," - вслух сказал Белкинг, прикидывающий в уме, а кто вообще мог донести в канцелярию о содержании списков и начинающий всё больше подозревать секретаршу. "Эй, Алина, а ты кончай здесь ковыряться. Тебе к докладу надо готовиться." Алинка, только-только отстрелявшаяся с защитой, побледнела: "К какому докладу?" - "Да в среду нужно будет доложиться. Особо не мудрствуй: чеши, как на защите, всё равно будут только свои!" - "Но в среду же будет..." - "Не твоего ума дело, что в среду будет. Кыш к себе! Готовься! Зайдёшь послезавтра вечером для генеральной репетиции, чтоб я с тобой окончательно не опозорился!" Белобрысье тоже зашуганно спросило: "А мне что делать?" - "Тебе? Кофе подавать!" Белобрысье облегчённо выдохнуло. Алинка обречённо поползла в свой офис.


Белкинг срочно собрал университетскую комиссию по набору персонала и поделился с ними новостями. После затянувшихся за полночь обсуждений первым в рейтинге решили ставить, как и предполагалось, Артёма Петрина, а второй - Алинку. Разница веса научных досье у обоих была столь различна, что позволяла отмахаться от самых воинственных феминисток. Артёму Белкинг звонить не стал - для сохранения интриги, а больше потому, что не желал перед ним отчитываться, пусть, мол, не думает, что ему везде и всегда будет зелёная улица.

 
Судьбоносная среда прошла на удивление гладко. Мог слегка подгадить француз, представивший на всеобщий суд совершенно сногсшибательный в научном плане результат, но обошлось: английский нормальена был столь скверен, что по-настоящему понял его один Белкинг, давно за ним следящий, его опасающийся и потому знающий, как его уничтожить перед менее компетентными в геометрии коллегами. Доцент из Гумбольта был заведомо неинтересен, поскольку работал в теме, практически не представленной в Мюнстрике. Алинка, вышколенная Белкингом накануне, доложилась бойко, весело, с улыбкой и шармом, и впечатление оставила самое приятное: комиссии, ставящей её выше заслуженных, но некузявых юношей,  даже не пришлось особенно кривить душой. Наконец, Артём, совершенно убитый появлением неожиданной конкурентки в лице презираемой им соотечественницы, отбросил всю свою обыденную клоунаду, и внезапную его загробность комиссия оценила, приняв её за признаки исправления и мужания.

В кофе-брейке после доклада Артём, уже распрощавшийся с позицией в Мюнстрике, уже смирившийся со своею всеми плюнотостью, присел, спрятавшись от всех, за колонной, у титана, и начал стаканами глушить чистый кипяток. Есть и жить не хотелось. Тошнило. Сидел долго. Поели, поржали и ушли кандидаты с членами комиссии, белобрысье унесло объедки и грязную посуду, расставило по местам столы, а Артём всё сидел, всё не мог себя заставить пойти к Белкингу и вынудить того на откровенный разговор. Там его и нашла Алинка, прискакавшая к титану с чайным пакетиком в кружке. "Госпидя! Тебя Урс обыскался! Лети к нему во все копыта!" Артём с трудом сдерживался, чтобы не отматерить её в ответ, но только спросил, а зачем теперь. "Как зачем?" - тарахтела Алинка, - "тебя же это, в профессора берут, решение комиссии уже ушло ректору, а меня сразу за тобой поставили, прикинь, приколисты? Так вот, что-то там такое про костюм Урс говорил"... Но Артём уже летел вверх по лестнице.

Урс протянул ему широкую ладонь: "Ну, поздравляю, поздравляю! Молодец, хороший тон выбрал, без кривляний в кои-то веки, все это отметили. Так вот, завтра в четыре - на приём к ректору, в Шлосс, на официальное как бы собеседование". - "Какое собеседование, я же всё, отсобеседовался вроде?" - "Да не боись, это - чистая формальность, приходишь со мной, красивый, в костюме - костюм-то есть у тебя? - ну и ладно, не всё же в фиолетовых штанах ходить, в самом деле, обновляй, обновляй нормальную одежду! - так вот, говорю, приходишь, красивый, в костюме, в окружении коллег, представляешься ректору, рассказываешь о своей работе - он медик, всё равно ни черта не поймёт - он подмахивает твои бумажки, и всё - пиши отказ в Корнель! Да, ещё зайди завтра пораньше в парикмахерскую, подстригись, побрейся - ну, на всякий пожарный. И - спать, спать, я и сам устал, как собака. Уж на что фрау Нидель бесполезная была, а без неё ещё хуже - на все эти идиотские звонки отвечать приходится... Ну ничего, завтра она выходит на работу, а потом найду себе секретаршу поадекватней... Ну, давай, пока!"


Артём, шатаясь, вышел на улицу. Темнело. Свежей листвой шелестели променады, загадочно мерцая фонарями, проносились по ним велосипедисты. В высоких травах густел туман. Из тумана то и дело выпрыгивали маленькие пушистые зайчики и снова пропадали, вечерне растворяясь. Артём вспомнил, как об этих зайчиках ему рассказывал Перельман в единственном их разговоре. Мелькание, появление-исчезновение, овеществление-дематериализация. О чём ещё они говорили тогда? Он не мог вспомнить, как ни силился. Зазвонил мобильник: Шурик! "Тёма, ну, где ты запропал? У нас тут какие-то бомжи прямо под окнами расположились, представь себе! Тепло же стало, вот и пользуются. С собаками. Одну зовут знаешь как? - Пифагор! Как я поняла? Так они по-русски говорят, представь себе! Передрались днём, я на них телефонный справочник скинула! Ну да, а что ещё делать? И ведь перестали!" Артём счастливо и растроганно смеялся: "Ну, так только ты можешь, Шурик, я всегда знал, что в тебе не ошибся! Иду-иду!" Он уже видел её на балконе, уже махал ей свободной от мобильника рукой...