Тёмка - полная версия

АНДРЕЙ ГРЕБЕНКОВ - http://www.proza.ru/avtor/grebenkov - ПЕРВОЕ МЕСТО В 64-М КОНКУРСЕ ДЛЯ НОВЫХ АВТОРОВ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

                1.Новые.
 Вагоны пригнали еще около часа назад, но как всегда никто не спешил заняться их разгрузкой, и  черные силуэты ужасающе тихо и неподвижно стояли на перроне. Думалось одно: “Кто же на этот раз?”, хотя и так понятно. На подходе к Кракову фашисты ведут бои с Красной Армией и, скорее всего, захватили новых пленных. Уже давно стемнело и похолодало, и Павел Денисович, лежа на нарах, чувствовал декабрьский мороз. “Эти бедняги тоже мёрзнут”,  - так думал он про обитателей вагона, как бы просто констатируя факт.
 Состав простоял еще около часа до того, как к нему подошли эсэсовцы с несколькими пленными из другого барака, они начали выпускать из него “пассажиров”. Судя по непродолжительному пребыванию на перроне, их только посчитали (точно, военнопленные) и, поделив на несколько групп, начали разводить по баракам. Двадцать семь человек, как позднее сосчитал какой-то сосед-еврей, отправили в барак Павла Денисовича. Лязгнул металл, и солдаты спецвойск открыли ворота.  Пошла немецкая речь вперемешку с русской: “Шнейль, рус, шнейль!.. Иди на…”. Запнули фрицы наших, закрыли дверь и ушли к себе:  время позднее - что с животными в потемках возиться? А эти, двадцать семь, стоят и думают, видно, куда ложиться. Кто-то из “хозяев” по-русски предложил им устроиться на нары, на что  те ответили: “Нам ни черта не видно. Где места свободные?”  По бараку пошли голоса: “Здесь”, “Cюда иди… Двое…”. Павел Денисович тоже оповестил солдат, что рядом с ним есть одно свободное место, и на его нижний ярус сразу кто-то лег, сказав при этом мальчишеским голосом “Здрасте”, как бы благодаря за приглашение на ночлег. Хорош ночлег, ничего не скажешь! Но пареньку (голос-то молодой, ломающийся)  и такой сгодился: через минут пятнадцать уже посапывал. А Павел Денисович лежал все и  думал: “Сколько молодых душ губят уроды, вот и новых привезли. А за что?! Проклятая война. Дети, бедные дети, глаза как зеркала, ничем еще не затуманены, отражение видишь свое, как в воде на Байкале… А их на войну, в лагеря, в печи… Маленькие или большие, как этот вот, а всё равно ведь - дети…” Он не рассуждал и уж тем более не искал плюсы и минусы, он терзал себя сам, по долгу своему как бы заставлял себя страдать так каждый вечер, за исключением таких дней, когда не было сил даже нормально поесть. А обычно подумает и пробует уснуть, но плохо спится ему “на кладбище”.

                2. Павел Денисович.
 Павел Денисович  Никитин к своим сорока годам жизнь имел не особо удавшуюся: ни семьи, ни работы до войны у него не было. Был он одинок и жил в подмосковной деревне, где и родился. Рано он остался без матери и все детство свое вкалывал на заводе с отцом, маленьким подносил, что скажут, стал повзрослее – принял место на станке. В двадцать пять поступил в Московский университет на литературный факультет, и через  два года его взяли… До сих пор в памяти тот майский вечер, свет уличных фонарей на Неглинном, гуляющие парочки. А потом следовало настойчивое приглашение сесть в машину, и всего лишь через какую-нибудь там неделю та сменилась вагонзаком, везущим молодого Никитина на социалистическую стройку “Беломорканала”…  За что сел, Павел Денисович так и не узнал, но в приговоре было написано: “За организационную антисоветскую деятельность”. Да, были дружеские посиделки на квартире, дискуссии в коридорах университета, но ничего явного они в себе не несли! И это слово “организационная”… В общем дали ему семь лет за это и за другие слова, что значились в приговоре. Выжил, но срока никто ему не снял и даже не убавил, и после стройки канала Никитина переслали в Сибирь валить лес. Там и гнул спину Павел Денисович до 40-ого года. Но в деревню приехал лишь весной 41-ого. Узнал о смерти отца, принял как есть, по-мужски, и решил налаживать собственную жизнь. Но наступила война…
 Москва – Гродно – плен. Пять месяцев уже прошло с того момента, как Никитин оказался в бараке концентрационного лагеря. Пять страшных месяцев. Мог ли он себе такое когда-нибудь представить? Разве что только увидеть в страшном сне. “Беломорканал” строился на костях, чего стоят репрессии тридцать седьмого – тридцать девятого годов. Но этот лагерь был воплощением ада на земле. Никитин еще ничего не знал про опыты и казни евреев, когда его впихнули в барак, однажды на перрон с мужчинами вышли женщины и дети, и приезжих поделили на две группы:  мужчины - в одну, остальные: женщины, дети, старики -  в другую. “А что такого? Не в общем же их бараке держать”, - говорил сам себе он, ничего не подозревая.  И лишь спустя несколько дней в разговоре с одним молодым цыганом Павел Денисович узнал про крематории и газовые камеры. Cначала он не поверил, а потом неделю ему житья не было, так дурно становилось от произвольно рисующихся сознанием сцен с детьми и  их матерями, как голые тела их с широко открытыми глазами на лицах заталкивают в печи крематориев! Но нервы у мужика стальные – вытерпел. Как говорил тот цыган: “И есть будешь,  и спать будешь, что бы тут ни творилось вокруг, потому что пашешь, как скотина…”. Кто где. Кто - столяром, кто - на машине, кто в карьере копается, кто завод строит.  Работа на всех найдется. Какая - полегче, какая – на тот свет.
 Понимал Павел Денисович немецкий язык. Так что много новостей  мог услышать из разговоров эсэсовцев, даже свободно говорить с ними мог бы, но с такими разве поговоришь? К таким одно отвращение. Но спасибо все же учебе в университете, до сих пор помнит мудрую  концовку шиллеровского “Изречения Конфуция”:

                Nur Beharrung fuhrt zum Ziel
                Nur die Fulle fuhrt zur Klaheit
                Und im Abgrund wohnt die Wahrheit.
 Или:

                К цели косность лишь ведет,
                Знанью полнота любезна,
                А жилище правды – бездна.

 Мудро-то, мудро, да только половину жизни Павел Денисович протаскался по лагерям, и единственные знания, которые ему пригодились, после того как его взяли на Неглинном, это знания зоны: где надо – поскалься, где надо -  прижми свой хвост, не тебя – так сиди. Как будто крысы. Животные правила. Но спасибо сталинским лагерям и низкий поклон им до пояса! Теперь меньше шансов пропасть в плену у немцев. Вот и уловочку применил: cхрон сделал в нарах, а в схроне – золотая цепочка на шею, отцовская, с гражданской принес… Мало ли купить чего-нибудь надо будет из-под полы, вот и средства. Но жалко все-таки, память… И вот в таком месте еще что-то жалеть приходится, не удивительно ли? Что-то человеческое в таком месте! А ведь на войне: ты либо гнида последняя, либо вернее тебя и не сыщешь. Либо человек, либо нет. Правду немец  Шиллер написал: “А жилище правды – бездна.” Это ж надо в такое не балуй вляпаться, в такое залезть, на такую глубину человеческого спуститься, где люди не люди, а звери кровожадные, где детей в печах жгут… И ради чего спускаться-то? Ради правды?
 Нахлебались.
               
                3. Тёмка.

 На вид ему было шестнадцать, в лагере сидел как совершеннолетний, а на самом деле Тёмке - четырнадцать. Понаслышке знал, что в лагере такая “утилизация”, хоть и слухи слухами, но все-таки сказал фашистам, когда его загребли, что, мол, восемнадцать есть, работать везде может.
 Отец и мать, польские русские, канули еще в начале войны, когда Тёмке было 9 лет, и мальчишка жил в деревне вместе со старой теткой. Работал по хозяйству, во всём помогал, пока не арестовали. Да так глупо всё вышло: шел, насвистывал еврейскую пляску, не осознавая, что он свистит и где, а в садике за яблонями сидели и чинили мотоцикл немцы. А он еще и кучерявый был… Побрили его и сюда вместе с русскими военнопленными доставили.
 Утром сидел, слушал его историю Павел Денисович и вздыхал:
 -Так вляпаться…
 -Да что там, с этими уродами! Надеюсь, с тёткой всё хорошо, - совсем по-взрослому беспокоился и бранился мальчишка.
-А сколько твоей тётке лет? - спросил Никитин.
-Семьдесят три…
-Не возьмут, никому она сейчас не нужна.
 Так они сидели и шептались на следующее утро после ночного “знакомства”. “Совсем еще пацан, -  думал про себя  Никитин - Лицо еще такое обиженное, надутое, было бы смешно, если б не так ужасно”.
 Тёмка ораторствовал:
-Cуки! Знаете, Павел Денисович, хай со мной. Я так… Сиротка… А в сорок втором у нас пол-деревни вывезли, падлы. Баб, мужиков, детей. Все выселяемые были евреи. Через месяц снова приезжают фашисты, мы их спрашиваем: “Где они сейчас-то?”, а нам в ответ так, с ухмылочкой: “Нету их”. И спрашивается, хорошо было бы этим эсэсовцам, если бы я  к ним в Берлин пришел и их бы чертовых отпрысков и “фрейлинов” в мясо начал крошить, стрелять, сжигать, вешать? А они бы еще смотрели на такое… И их бы потом… Я бы сейчас с удовольствием…, - у Тёмки появились на глазах слёзы.
 -Ничего, не хай с тобой, Тёмка, - прервал его Никитин. - Сложная жизнь у  тебя была, а будет еще сложнее, но мстительные мысли свои из головы выкинь, немца убивать - это одно, а жену и детей его - совсем другое. Выкинь из головы к черту, повторяю, а то чем ты лучше этих эсэсовцев получаешься?..
 Было тяжело слышать такие мысли от совсем еще мальчика. Вот что война делает с детьми.

                4. В поле.

 Пленников  везли рыть траншеи для  скорой обороны против Красной Армии. Отмахав километров двадцать, машины остановились в чистом поле. Из каждой вышли солдаты “СС” и начали опускать борта грузовиков. Из-под брезента повалили пленники. “Arbeit macht frei”, - пропел баритоном  один эсэсовец и засмеялся со своим товарищем.
-Что он сказал? -  спросил Тёмка Павла Денисовича.
-Насмехается над нами,  - отвечал тот,-  говорит “Труд освобождает”.
 Пленных построили в шеренгу и поделили на несколько групп (одна группа – одна траншея). Никитин и Тёмка работали в одной, бок о бок. Выдали каждому по лопате и  составили прямую по точкам, как в геометрии, где каждая точка – один пленный. И поехало: по истечении часа Тёмка еле стоял. “Если  упадет, кончат его”, - рассудил Павел Денисович и сказал парню:
-Халявь, Тёмка! Халявь! Просто тыкай лопату в землю! Я послежу за солдатами!
-Хорошо… ,- был ответ.
Швыряют сырую землю, тяжело и холодно еще вдобавок, но жить хочется. Через полчаса долгожданный всеми перерыв. Сидят все понурые, а потом снова копают. Кто-то сбоку свалился: нету больше сил. Ему эсосовцы говорят: “Посиди, посиди”, но все, включая и этого бедолагу, понимают, что быть ему сегодня расписанным. Снова перерыв, и после - опять за лопаты. Бедняга тот был хоть и первый за сегодня, но не последний: упали еще несколько человек. И видит Павел Денисович, что и Тёмка сейчас  грохнется. Выкопали c ним один метр глубины,  хватит, чтобы человеку уместиться да посидеть. И говорит Никитин Тёмке:
-Тёмка! Слышь! Садись на дно! Передохни! Я посмотрю за немцами!
 И опять слышит мученическое: “Хорошо”.
 Никто ничего не заметил. Так и проработали до конца, до прихода сумерек,  погрузились в грузовики и поехали обратно в лагерь к  баланде и куску черного хлеба. Тёмка спал, и Павел Денисович пытался заснуть, но ничего из этого не выходило. Подъехали к лагерю, и машины остановились. Залезли солдаты, стали светить лампой в лица пленным. Нескольких увели - это были те, которые сегодня упали. Больше их никто не видел.

                5. Надежда.

   Наступил январь месяц. Красная Армия подходила все ближе к лагерю, и каждый пленник в нем жил только надеждой на то, что доживет до прихода советских войск. Так и Тёмку наставлял Павел Денисович: “Продержаться нам надо, продержаться… Ведь совсем немного осталось”. Оба похудели за этот месяц, особенно сильно похудел мальчик и с бритой головой своей, и с кожей, как будто  обтягивающей уже только кости, стал походить на инопланетянина, как и все остальные. На работе не жалели, но отовсюду: и от немцев, и от евреев, и от русских - Никитин слышал одно: “Красные приближаются, они уже близко”.
   С Тёмкой они за это время сильно сдружились, Павел Денисович во многом помогал ему, говорил, что надо делать, а что - нет, всячески прикрывал на работах. В общем, стал он пацану вместо отца: бранил, хвалил… И так бывало: стоят они вместе  на работе, и копается легче, что порой  даже так расходятся, что летает земля вокруг, и так втыкают лопаты свои в сырую землю, что как будто каждый раз им предстоит убить эсэсовца…
   Но не только они работали усердней, весь лагерь вместе с ними жил, дышал, теплился надеждой.

                6. Конец.

 Что-то должно было произойти. Было у Павла Денисовича какое-то предчувствие, что ли? Многое в нашей природе необъяснимо, многое нам, людям, еще предстоит узнать о самих себе. И почему так точно предсказал себе Павел Денисович что-то недоброе, как только проснулся? Загадка.
  Тёмка еще спал. В бараке разговаривало  шёпотом несколько евреев. Спать уже не хотелось, тревожило какое-то предчувствие, и Павел Денисович  лег на спину, принялся думать, чтобы его заглушить.  Думалось всякое: куда идти после лагеря, после войны? И пришел к тому, что идти ему некуда, что нет у него ни крыши, ни родных. Есть только Тёмка… И снова Никитин ощутил предчувствие чего-то недоброго, что должно произойти, и именно сегодня. Опять принялся думать о всяком, но уже получалось хуже, уже не мог он до конца отодвинуть от себя это предчувствие. Пришло оно к нему второй раз и уже въелось как следует. Что-то должно было произойти. Но так что же!? И вдруг у него все сжалось внутри: он понял, что предчувствие право и это “что-то” уже происходит. На улице уже рассвело, а значит, они должны уже быть на работе. Что готовится к концу? Что еще предстоит вытерпеть? Что будет?
  Его открытие начали обнаруживать другие заключенные и расталкивали своих соседей. Из-за шума проснулся весь барак. Тёмка, продрав глаза, поначалу ничего не понял, но догадался обо всём сам. Все начали ждать. Кто-то говорил, кто-то молчал. Говорили, что “CC” их бросили и отступили в Германию, что остаётся ждать красных, да побыстрее, а то “помрем в закрытом бараке с голоду”. Как ни странно, многие соглашались с этим. Но Павел Денисович знал, что никто никуда не уехал и что “что-то” произойдет сейчас, с минуты на минуту.
 Вдруг на улице послышался шум моторов и крики, начали подъезжать машины, кто-то начал отдавать приказания на немецком, которые Никитин перевел как: “Первый барак! Вы идете во второй барак!» Чуть позже  залязгали двери бараков, и, наконец, отворилась  дверь и в их барак.  Ужас, на какое лицо ни посмотри, на нем написан ужас.
 Зашли эсэсовцы и, тыкая автоматами в разные стороны,  приказали подняться. Все начали спрыгивать с нар. Павел Денисович почувствовал, как Тёмка своей рукой сжал его руку. Тем временем солдаты отбирали из толпы барака людей, тыкая в них автоматом и говоря: “ду”. Павла Денисовича всего передернуло: Тёмку заберут в Германию! Немцы уходят из лагеря, но им все равно нужны трудовые ресурсы… Кто выглядит плохо – остается, кто посвежее и помоложе – идет с ними. Темку заберут в Германию!  Никитин без колебаний выпустил руку парня, залез на нары, пока не пришла его очередь и, достав из схрона цепочку, вернулся к Тёмке. Мальчик посмотрел на него вопросительным взглядом, а Никитин тихо ответил: “Ничего, все обойдется”.
 Проходит эсэсовец, тыкает в Тёмку. А Павел Денисович  ему спокойным голосом вслед на немецком говорит:
-Его врачи списали. Слабый, не выдерживает работы. Возьмите меня.
Эсэсовец  повернулся на немецкую речь, обмерил Павла Денисовича надменным взглядом и ответил:
-Врачи уже покинули лагерь. И на кой черт ты нам нужен, старый болван?
-Есть врачи в лагере, будьте уверены, а я – хороший работник, - тут же отпарировал Никитин, на этот раз протянув солдату открытую ладонь  с цепочкой.
 Эсэсовец быстро взял золото, положил себе в карман и, указав Павлу Денисовичу на выход из барака, пошел дальше, тыкая автоматом.
 -Что ты сказал ему? Что ты ему дал?, - спросил удивленно мальчик.
-Свою жизнь, Тёмка, - ответил тихо Павел Денисович так, чтобы только парень мог его слышать, и прижал его бритую голову к своей голове, - тебе еще жить, Тёмка. Радоваться, любить, скоро война кончится… А я…
 Поцеловав мальчика в лоб и посмотрев в последний раз на его лицо, которое было в недоумении, Никитин направился к открытой двери. Он не чувствовал уже более ничего, что подходит под описание словом “земное”, что-то трансцендентное ощущал Павел Денисович в те последние часы своей жизни. Как будто он слился с этим миром  воедино…

 Это было восемнадцатого января тысяча девятьсот сорок пятого года, ровно за девять дней до того, как советские войска под командованием маршала Конева освободили заключенных немецкого концентрационного лагеря “Освенцим”.
                Ноябрь 2014-ого