Записки маразматика. продолжение 9

       Приехали к вечеру. Утром нас, прибывших, разбили на пять бригад по четыре человека – три гонщика и повариха, выдали палатки, брезентовые плащи, полушубки и прочие принадлежности, необходимые для походной жизни. Каждая бригада получила гурт баранов в две с половиной тысячи голов, вместе составив связку, которую сопровождали начальник связки Турсунов, казах лет пятидесяти, и ветеринар, молодая красивая женщина Тоня.

       В последних числах августа мы тронулись в путь. Закончили же свой поход уже по снегу в начале ноября. Не буду испытывать терпение своего читателя, утомлять подробностями, дабы он не оставил чтения не достигнув сути.

       Пока мы жили в общежитии, кто-то из опытных гонщиков, однажды уже прошедший этот путь, поведал нам, новичкам, что нам, во что бы то ни стало, необходимо иметь камчу. В переводе на русский – это плеть.  Мы кинулись в местный магазинчик покупать какую-то кожаную деталь к конской упряжи, резали ее на узкие полоски и, согласно инструкции нашего благодетеля, плели камчу. Я тоже сплел, закрепил ее на выстроганную палочку и уже через несколько дней пути где-то потерял или оставил на месте ночевки. Видно, та же участь постигла этот инструмент и у других гонщиков, что, как запомнилось, все были вооружены простыми палками.

       Теперь, в виду преклонного возраста, я стал мудрей. Размышляя по поводу этого случая, я прихожу к выводу, что не только в камче, но и в палке не было никакой необходимости. Гнали мы гурт пасом, то есть они шли свободно, на ходу паслись, и мы только слегка поджимали отставших, направляя лошадь на слишком увлекшееся животное. И лошадь тоже не было нужды подгонять. Умное, опытное животное, прошедшее за свою жизнь не одну тысячу километров, в совершенстве знало свое дело, слушалась повода, и даже, порой, покусывала нарушителя порядка, отставшего барана.

       Только когда на пути попадалось какое-нибудь препятствие – речка или узкое место, стесненное с двух сторон лесом, вызывая у робких животных страх, и они останавливались, не решаясь идти. И тогда мы спешивались и пускали в ход свой инструмент, нещадно избивая крайних баранов, которые гнулись под нашими ударами, тщетно пытаясь спастись от побоев, протиснуться в плотную массу передних.

       Согласно существующего правила, возможно неофициального, мы за время перегона могли раз побаловать себя и съесть одного барана. Где-то в середине пути, вечером на стоянке, к нам подъехали Турсунов и Тоня, и при свете от костра Турсунов поймал и зарезал барана, а Тоня сняла с него шкуру и разделала его. Когда она сняла шкуру, спина у несчастного животного была черная от побоев, и Тоня сказала нам, стоявшим рядом и наблюдавшим за ее работой:

       - Полюбуйтесь на свою работу.

       Удивляюсь на себя тогдашнего. Я не испытывал жалости в то время. Дивлюсь своей жестокости.

       Острую, запомнившуюся на всю жизнь жалость почувствовал позже, в последний рабочий день в Скотимпорте уже в Семипалатинске, перед приземистым серым комплексом мясокомбината, обнесенным серым бетонным забором. И день был серый. Серое небо над нами, серое поле, покрытое серым, смешанным с землей копытцами животных.

       Комбинат за день перерабатывал связку в двенадцать с половиной тысяч голов овец. Гурт остановился не дойдя метров сто до ворот мясокомбината, сбился в такую плотную массу, что невольно казалось, что нет и половины баранов, принятых нами два месяца назад от монгола.

       Мы уже не пытались согнать их с места, остановились в стороне, наблюдали. Из ворот вышли рабочие, ведя за собой козла. Они подвели его к гурту и, остановив, отошли в сторону.

       О, это был великолепный экземпляр этого вида животных! Крупный, с длинной шерстью, с высокими витыми рогами. И знал свою работу в совершенстве. Он медленно подошел к гурту и остановился в метрах пяти от передних животных. Повернулся в полуоборот, словно приглашая вновь прибывших следовать за ним. Стоял величественный и загадочный.

       Передние бараны нерешительно ступили в его сторону, и тогда он повернулся и медленно пошел в сторону открытых ворот. Гурт, стронувшись с мест, парализованный страхом, снова стал. Козел снова остановился и повернулся в полуоборот, застыл в выжидательной позе.

       И тут сердце мое сдавила нестерпимая, жестокая жалость, что на какой-то миг явилась мысль, что если бы мне предложили снова сесть на мою кобылу и гнать гурт обратно, туда, в монгольские степи, где они паслись на свободе, я бы согласился.

       Сейчас, вспоминая, думаю: не то ли происходит с нами, людьми, с человечеством, которое уже не одно тысячелетие уныло бредет, ведомое случайными проводниками к страшной своей неизвестностью цели. Не так же удары судьбы  приходятся на спины тех крайних, которые по слабости или по роковому стечению обстоятельств оказались позади гурта? И одно утешение остается им, что и тех счастливчиков, что шли все время впереди, беспечно пользуясь всеми благами жизни, ждет общая для всех участь. И, возможно, они первые ступят за ту роковую черту.

       «Потому что упорство невежд убьет их, и беспечность глупцов погубит их».

                (Соломон).

       Продолжение следует...