Вторая война, она же гражданская

 Вторая война, она же гражданская, для меня, как и для большинства фронтовиков, волею судьбы оказавшихся осенью 1917 года на фронте, в окопах, плавно перетекла из Первой мировой. К этому времени  Временное правительство потеряло всякий авторитет в стране. Армия, руководимая в основном бездарными генералами, терпела поражение за поражением. С фронта в тыл шли бесконечные эшелоны с ранеными. На фронт в качестве пополнения отправлялись наскоро обученные бородатые ополченцы  с крестом на папахах вместо кокарды.

Несмотря на то, что страна обладала огромными запасами продовольствия, скопившимися на Волге, Урале и в Сибири, Временное правительство оказалось не в состоянии нормально снабжать столицы и действующую армию. На фронте начались так называемые «мясные бунты».

Даже в Москве, которая снабжалась благодаря своему центральному положению лучше, чем Петроград, цены на продовольствие значительно выросли, что привело к волнениям рабочих на многих фабриках и заводах.
 
В 1917 году в России в разное время бастовало свыше двух миллионов рабочих. Последняя искра надежды на удачу вспыхнула над погруженной в отчаяние страной в период прорыва войск Юго-Западного фронта летом 1916 года. Но наступающие армии не были поддержаны соседними фронтами, а бездействие  западных союзников было откровенным предательством по отношению к России. Все поняли, что война для царской России стала безнадежной авантюрой.

Период от февраля до октября 1917 года выявил полную неспособность новолиберальной русской буржуазии управлять государством. После революции 1905 года, когда народ ценой жестоких боев вырвал у самодержавия куцую конституцию, в течение восьми с лишним лет политические деятели новой волны и так называемые «земские» и «городские» деятели на всех банкетах и собраниях повторяли одно и то же: дайте нам власть ; и мы покажем, какой будет Россия!
Наконец они получили власть, так же как и полную поддержку со стороны политических элит Америки. Англии и Франции. Страна, которая стояла на грани полной экономической и военной катастрофы, за несколько дней превратилась в сплошную говорильню. Практически никто не работал и работать не хотел.

Судя по продолжающимся выступлениям, стачкам народ вовсе не собирался, свергнув самодержавие, трудиться не покладая рук для обогащения рябушинских, второвых, аликперовых, абрамовичей, манташевых и  их иностранных компаньонов. Олигархи, крупные капиталисты  и связанная с ней либеральная интеллигенция привыкли к тому, чтобы за них работали другие. Среди этих сверхбогачей особенно отвратительны были те, которые, не прикладывая  особого ума, знаний и стараний, а используя знакомства, взятки для продажных чиновников, разжирели на государственных деньгах за последние трудные для страны годы.

Все законы, ограничивающие деятельность банков, акционерных компаний, монополий, крупных торговых или промышленных компаний, были отменены.
Деньги обесценивались катастрофически, цены соответственно росли. Спекуляция охватила все стороны жизни.

Воровство и грабежи приняли характер стихийного бедствия. Ограбили патриаршую ризницу. Милиция, набранная из студентов, меньшевиков, эсеров и добровольно вступивших в нее жуликов, взяточников, не в состоянии была поддерживать даже подобие порядка.

Начали возникать комитеты домовой охраны, которым выдавали сабли и револьверы, реквизированные у городовых. Во всех более или менее крупных домах подъезды к вечеру закрывались и жильцы по очереди несли сторожевую службу. Какой-нибудь присяжный поверенный, видевший револьвер только в качестве вещественного доказательства в суде, получал наган и вместе с преподавателем гимназии, вооруженным «селедкой» , или бухгалтером из банка шел на ночное дежурство. Так как жильцы сомневались в боеспособности такой охраны, то в наиболее богатых домах нанимали для этой цели офицеров, наводнивших крупные города. Выступая в качестве платных телохранителей богатых людей в тылу, в то время как на фронте продолжались бои, особенно летом и осенью семнадцатого, они еще больше способствовали озлоблению населения против офицерского сословия.

Продажа спиртных напитков, запрещенная царем на время войны, возобновилась явочным порядком. Кабаки и ночные кабаре росли как грибы после дождя и открыты были до утра. Могучая армия спекулянтов, офицеров тыловиков и «земгусаров»  устраивала в них настоящие оргии.

Армия распадалась с необыкновенной быстротой. Толпы дезертиров устремились в тыл. Находившиеся в госпиталях солдаты не хотели идти на фронт. Множество офицеров не возвращались в свои части и оседали в тыловых городах.

Работая после гражданской войны во «Всевоенобуче»  я встречал документы военного ведомства того времени, а именно начальника  мобилизационного управления московского военного круга полковника Сташевича, который рапортовал вышестоящему начальнику: «… в Москве на временном учете штаба округа находились, в период с 1 июня по 1 сентября 1917 года,  около пятнадцати тысяч офицеров. Еще порядка десяти тысяч, которые, приехав в «первопрестольную», вообще не становились ни на какой учет» .

Правда, штаб округа создал «комиссию по борьбе с дезертирством». По вечерам члены комиссии носились на грузовиках по городу и проводили облавы в общественных местах – театрах, ресторанах, кафе. Солдаты не ходили в эти места. Что же касается офицеров, то они, как правило, не задерживались в таких случаях. Это были те офицеры, которые не хотели возвращаться на фронт, но и не думали отказываться от преимуществ своего звания. Любители кабаков, казино, бильярдных и кафешантанов, они плавали как рыба в воде в мутной пене тыловых спекуляций, тогда как их товарищи вместе с солдатами валялись на фронтах в сырых окопах и гибли за свою Родину.

Впрочем у штаба округа были свои соображения, по которым он смотрел сквозь пальцы на этих офицеров. В предвидении возможного столкновения с революционными массами третий по счету командующий округом полковник Рябцев надеялся, что хотя бы часть этих кафешантанных завсегдатаев в решительную минуту возьмется за оружие.

Одновременно с этим создавались «батальоны смерти» из молодых людей, носивших нашивки на рукавах  с изображением черепа и перекрещенных костей. Эти «опереточные» войска, а также «земгусары» могли похвастаться только пьяными дебошами в кабаках; в приличные рестораны эту публику старались не допускать, тем не менее, именно они составляли стратегический военный резерв московской городской думы.

В конце октября 1917 года я вместе своими товарищами-однополчанами – латышами и небольшим отрядом моряков-балтийцев – по поручению ревкома Северного фронта прибыл в Москву. Здесь сложилась сложная обстановка, так как были сильны позиции эсеров и анархистов, имеющих большую поддержку в запасных полках московского гарнизона и конституционных демократов, поддержанных богатым московским  купечеством. Задача была помочь нашим товарищам, в том числе агитацией с целью привлечения солдат военного гарнизона и для усиления вооруженных рабочих дружин, являющихся военной основой  Московского военно-революционного комитета (МВРК).

Я был рад приехать снова в Москву. Увидеть родных и знакомых. Просто побыть дома и окунуться в мирную жизнь. За несколько последних месяцев навалилась такая усталость и моральная, и физическая, что просто требовалось на какое-то время сменить обстановку, привести себя в порядок, наконец, просто выспаться и нормально пообедать. За полгода я похудел килограмм на пятнадцать - двадцать, и в основном потерял не жир, а именно мышечную массу, что для спортсмена-тяжелоатлета приводит к разбалансировке механизма обмена веществ организма.
Поездке в Москву предшествовали важные события, которые по существу разделили хрупкое согласие между солдатами и офицерским корпусом, сложившееся в латышских частях летом 1917 года. Это способствовало  тому, что латышские части стали наиболее надежными на Северном  и Северо-Западном фронтах, которые сдержали наступление немцев на Ригу и Петроград. Однако летом семнадцатого года начали происходить события, которые могли кардинально изменить не только политическую, но и национальную карту России.

В Российской империи проживало около 140 народов, отличавшихся друг от друга по языку, обычаям, образу жиз¬ни, уровню развития. Русских было всего 45 % всего населения.

Если даже не учитывать малочисленные племена Севера, Сибири и Дагестана, Российскую империю населяли люди финно-угорской, славянской, германской, тюркской, карт¬вельской, маньчжуро-тунгусской, китайской, монгольской групп языков.

Это были люди разных цивилизаций: протестантской, католической, православной, мусульманской, буддийской. Поляки, немцы, прибалты и финны считали себя европей¬цами. Русские и большинство украинцев считали себя ско¬рее «особой Европой», наследниками Византии.

Из мусульман европейцами признали бы себя разве что образованная верхушка казанских и крымских татар. Большинство из них тяготели к другим мусульманам, жившим за пределами России.

Казахи, киргизы, сибирские татары и хакасы тяготели к Средней и Центральной Азии, буряты — к буддийской Монголии.

По сравнению с этой пестротой австрийские немцы, венгры, чехи, словаки, русины, южные славяне Австро-Венгрии кажутся просто единокровными братьями.

Это были люди разных эпох. Варшава, Вильнюс, Ревель, Таллин, Рига, Хельсинки были вполне европейскими город¬скими центрами. «В России по-настоящему цивилизован¬ными городами можно было назвать только Петербург и, с известными натяжками, Москву. Отдельные черты цивилизованности можно было заметить и в других крупных городах». В числе этих городов с «отдельными чертами циви¬лизованности» — не только русские Ярославль и Иркутск, но и Киев, Минск, Казань, Тбилиси, Ереван.

За пределами этих городов простиралось море деревень и маленьких городков, где жизнь шла по канонам аграрно-традиционного общества (причем разноплеменного, с раз¬ными традициями, языками и религиями).

В горах Кавказа, степях Казахстана и Киргизии, на Памире и у народов Севера и Сибири не окончился еще родоплеменной строй. Для них феодализм оставался светлым завтрашним днем.

А в глубинах Сибирской тайги, на побережье Ледови¬того океана, еще не кончился каменный век. Еще в начале XX века в погребения чукчи клали карабин, кидали стреляные гильзы, а женщинам клали большое каменное скребло — выделывать шкуры китов и моржей. Когда во время гражданской войны прекратился завоз товаров для жите¬лей полуострова Таймыр, они без особого труда перешли на охоту с луком и стрелами, а наконечники для стрел вы¬делывали как из железа, так и из камня.
Далеко не все народы вошли в состав Российской им¬перии добровольно. Поляки никогда не хотели быть частью этой империи. И большинство мусульман не хотели.

Ко второй половине XIX века все громче стали раздаваться голоса раньше молчавших народов. Эстонцы, латыши, грузины, молдаване, крымские и казанские татары ; они все тверже заявляют о своем праве на автономию. Как правило, даже рьяные националисты не все хотят отделяться от России — но все хотят автономии. От права преподавать в школах на своем языке до ведения на национальном языке официальных документов и права принимать хотя бы часть решений. То есть происходило примерно того же, что в Австро-Венгрии.

Ни правительство, ни образованный слой России в упор не хотели видеть этого постепенного, мяг¬кого, но явственного распада империи.

До рождения Советской республики только мусульмане Средней Азии и поляки однозначно хотели выхода из Российской империи. Остальных автономия пока устраивала. «Развод» мог быть спокойным и мирным.

Но… не будем забегать вперед, заложенная мина замедленного действия когда-нибудь обязательно должна была сработать. Время и место? Это зависит как от внутренних, так и от внешних факторов. Внутренние факторы – это прежде всего бедность и бесправие определенной части населения и одновременно показная роскошь «элиты», как она любит себя называть, т.е. незначительной части общества, наиболее вороватой, бессовестной и приближенной к коррумпированной власти. Внешние факторы – это целенаправленная работа «мировой закулисы» , как ее определил великий русский философ И.А. Ильин, осуществляемая посредством финансовых инструментов и через  спецслужбы иностранных государств.

К лету семнадцатого года наибольшая часть Прибалтики была уже оккупирована немцами, в том числе и часть Латвии. Все это не могло не сказаться на тех глубинных национальных процессах, которые бурлили на окраинах Российской империи. В Прибалтике эти процессы происходили по-разному, так как имели разные исторические корни.

Эстония была полностью оккупирована немецкими вой¬сками только в феврале-марте 1918 года. Немцы не препятство¬вали проведению выборов. Главой эстонского народа стал журналист и юрист Константин Пяте. В 1906 году он пре¬следовался за издание националистической газеты и был вынужден эмигрировать из Российской империи. Вернулся в 1909 году, снова стал издавать газету, в 1910-1911 гг. сидел в тюрьме. Именно Пяте в ноябре 1918 года в Риге под¬писал договор о передаче власти Германией Временному правительству Эстонии. При отступлении русской армии эстонцы оставались дома и практически не эвакуировались в глубь России.

На фронте было всего несколько эстонских батальонов, которые после Октябрьской революции оставили свои позиции и мирно разошлись по домам.
Они практически в дальнейшем не участвовали в политических и военных событиях, произошедших в последующие годы.

Иначе складывалась ситуация в Литве. Территория Литвы уже к концу 1915 года оказалась полностью оккупирована немцами. При этом 300 тысяч человек ушло с русской армией на восток. Литва была наиболее тесно связана с Россией. Это были династические связи, в некоторой степени религиозные и экономические. Тем не менее, в сентябре 1917 года Литовский совет заявил о «вечных союзных связях Литовского государства с Германией». Насколько этот совет мог высказываться иначе ; вопрос сложный. 16 февраля 1918 года Литовский совет издал Акт о независимости. Летом 1918 года на престол Литвы позвали немецкого принца фон Ураха.

Поздней осенью 1918 года Красная Армия перешла в наступле¬ние, и в декабре 1918 года овладела большей частью Литвы. 22 декабря 1918 года Совет Народных Комиссаров Литвы утвердил Декрет Советской власти о признании независимости Советской Литвы. В российской армии литовских частей не было, а призванные по мобилизации служили, как, например, воронежские мужики, в обычных частях.
Весной 1917 года в Латвии возникло такое же двоевластие, как и в России. Создаются советы, а часть «приличных» людей присягает Временному правительству.
Проблема осложняется национальным вопросом... В Прибалтике немцы жили веками, с XIII—XIV веков т.е. фак¬тически являлись коренным населением. Дворянство и городское бюр¬герство, немцы были образованнее, богаче и культурнее ко¬ренного населения. Во многом «немец» и «буржуй» были понятия родственные.

Как относиться к этому факту? В Эстонии никто немцев не пытался дискриминировать. В Латвии же быть немцем стало так же опасно, как в России ; дворянином.

Летом 1917 года горят помещичьи дома ; дома немцев. Аграрный переворот и «борьба за справедливость» в горо¬дах Латвии окрашены в цвета германофобии.
В начале декабря 1917 года прошел II съезд Советов рабо¬чих, солдатских и безземельных депутатов. Он объявил о переходе всей власти советам, о реализации в Латвии Де¬крета о земле и других ленинских декретов. Среди прочего он принял в состав Латвии несколько уездов Витебской губернии ; объединил в рамках одной совет¬ской республики всех латышей.

Почти одновременно, в декабре 1917 года ВЦИК издает Де¬крет о признании независимости Советской Латвии. Начи¬нается переворот, поддержанный Красной гвардией.
Была и другая тенденция. В августе 1917 года гене¬рал  Корнилов сдал Ригу немецким войскам. К февралю 1918 вся территория Латвии оказалась оккупирована немцами. При уходе немцы поступили так же, как в Эстонии, ; они передали власть избранному Временному правительству во главе с К. Ульманисом.

В разное время в российской армии одновременно служили до 20 тыс. выходцев из Латвии. Были созданы не только 1-я и 2-я Латышские бригады, но и 5-я отдельная Латышская дивизия, которая хорошо себя зарекомендовала в боях за Ригу и побережье Финского залива.

В латышских частях сильны были не только националистические идеи, но и социал-демократические. Значительная часть военнослужащих, в том числе и офицеров, поддерживала революционные настроения, царящие в армии. Особенно это касалось событий, связанных с буржуазно-демократической революцией в феврале семнадцатого года. Некоторая часть солдат и даже офицеров перед октябрьскими событиями покинула окопы и ушла домой, причем немцы этому совершенно не препятствовали, разрешали свободный проход до места жительства, но без оружия. Однако часть солдат, активистов революционных преобразований, верящих в то, что после установления советской власти в России то же произойдет и в Латвии, осталась и активно поддерживала Советское правительство.

Вот с такими солдатами, активно поддерживающими революционные преобразования в России, я приехал в Москву. К этому времени, увидев, что происходит со страной при Временном правительстве, в котором наибольшую роль играли так называемые либералы-реформаторы, я принял для себя единственно правильное решение – полностью признал основную идею большевиков ; власть народу!
За несколько дней до поездки со мной произошел неприятный инцидент, который в то время мог закончиться трагично, но который только утвердил меня в принятом ранее решении.

На одном из дивизионных митингов комиссар Временного правительства меньшевик В.С. Войтинский, который объезжал фронт и пропагандировал политику правительства, выступил перед собравшимися с призывом «Защищать родину и свободу до последней капли крови!» и не слушать «изменников большевиков», которые провозгласили «Долой войну!», «Долой буржуев!», «Землю крестьянам!», «Фабрики рабочим!». Если учесть, что царская армия на 85 % состояла из крестьян, которые хотели быстрее попасть к себе в деревню, чтобы участвовать в дележе земли, который начался после Февральской революции, то такой призыв был чрезвычайно понятен и актуален.

После выступления Войтинского, я попросил слова как член солдатского комитета, что солдаты не считают большевиков изменниками и требуют освобождения всех арестованных во время июльской демонстрации в Петрограде и солдат, задержанных на антиправительственных митингах. Среди последних были и члены солдатских комитетов различных частей Северного фронта.

Митинг, как мне помнится, закончился принятой резолюцией к правительству о скорейшем прекращении войны. Митинг как митинг, таких за два последних месяца набралось десятка два. Однако через пару дней меня вызвали в «Искоборсев»  в Псков с тем, чтобы по прибытии туда зарегистрироваться в  комендатуре штаба фронта.

Дежурный комендатуры, капитан, посмотрев на извещение о вызове. заглянул в какой-то список и нажал кнопку вызова. Вошел поручик.
 ; Направьте его в тюрьму, согласно распоряжению комиссара фронта, ; сказал капитан и стал писать сопроводительное письмо.
Я стал возмущаться, но ничего не помогало. Из караулки на шум прибежали двое казаков, урядник и хорунжий.
 ; Да вы не волнуйтесь, ; успокоил меня капитан. – Возможно, что это недоразумение. День, два, – все выяснится и вас освободят. Или расстреляют, – добавил с усмешкой хорунжий.
Я посмотрел на него. Офицерик был какой-то худосочный, лицо желтое, наверное, печень больная или лихоманкой страдает, как говорили мои солдаты, ничем не похож на казака, как, например, его сослуживец урядник. Наверняка станичники – подумалось мне.
 ; Почему в городскую тюрьму? ; мрачно спросил я.
 ; На гарнизонной гауптвахте все занято –  уточнил подпоручик.
«Если этот желтолицый будет меня по дороге доставать, набью морду», –подумалось мне.
Но конвоировал меня «ударник», возможно, из студентов-добровольцев. Держа винтовку наизготовку, он время от времени повторял:
 ; Иди, иди большевик, пошевеливайся!

Взвинченный от разговора в комендатуре и к тому же возмущенный, что мне угрожает какой-то мальчишка, я неожиданно повернулся и, когда он испуганно уткнулся мне в грудь, вырвал из рук добровольца оружие и размашисто, но не очень сильно ударил его в ухо. Он упал и закричал.

На улице было полно военных и штатских. Развитие ситуации могло быть не предсказуемо. Инцидент надо было срочно уладить. Мне даже стало жаль парнишку, по сути дела, на его месте я видел остряка-хорунжего. Задел он меня здорово. Видел я таких остряков раньше, да и после, когда легко, как бы походя, они обрывали человеческие жизни, не испытывая при этом сожаления. Правда, когда речь заходила об их жизни, они становились более серьезными, некоторые плаксивыми, умоляющими сохранить им жизнь и лишь единицы до конца «держали марку».

Помогая «студенту» подняться, я даже отряхнув его, похлопав рукой спортсмена-гиревика  по его тощему заду. «Ударник» из бледного сразу превратился в красного и стал энергично отряхиваться сам.

 ; Граждане ничего интересного, проходите, ну упал человек, с кем не бывает, ; я взял студента под руку, повесил винтовку на плечо и мы не спеша пошли по улице.
В итоге этой истории я просидел в тюрьме недели две, и только вмешательство солдатского комитета спасло меня от военного суда.

Вернувшись в часть, я и получил задание вместе со своими товарищами отбыть в Москву. В Петрограде мы встретились с моряками, и вместе с балтийцами сели на поезд. Если не считать слишком веселого настроения матросов во время поездки, то доехали мы без приключений, спокойно.

Под моей командой было 30 человек из нашей 2-й Латышской стрелковой бригады. Народ я отбирал сам, среди добровольцев, которых набралось полсотни человек. Все поддерживали программу большевиков. Это были надежные фронтовые товарищи, и единственным недостатком нашего отряда было то, что половина бойцов плохо говорила на русском.

А вот среди наших попутчиков-балтийцев такого единомыслия не было. Как я понял из разговоров с ними, там были и большевики, правда в меньшинстве, и меньшевики, в большинстве, попадались и анархисты. Народ разношерстный, но в избытке имевший революционный энтузиазм, готовый с половиной поезда тут же побрататься, а другую половину расстрелять тут же за станционным пакгаузом. Командовал моряками комендор Хохлов с эсминца «Бедовый». Это был среднего роста человек с тяжелым немигающим взглядом. Создавалось впечатление, что он в силу своей военной специальности смотрит на человека через прицел своего орудия. Он сразу попытался поставить себя старшим нашего небольшого отряда, но, встретив спокойный и решительный отпор с моей стороны, сделал вид, что ничего не произошло.

Мы договорились с Хохловым не злить военные патрули на станциях,  из вагонов никого не выпускать, но и патрули в наши вагоны не пускать.
Надо сказать, что для человека, приехавшего в Москву из Петрограда или с фронта, Москва казалась спокойным городом.

Даже расстрел июльской демонстрации в Петрограде и связанные с ним события мало отразились на московской жизни. По-прежнему выходил орган большевиков «Социал-демократ». Не было никаких арестов. Дело ограничивалось тем, что посторон¬ним запретили доступ в казармы, а на улицах не разрешалось проводить митинги.

Коренные москвичи жили, как раньше. Театры были переполнены; в «Московском литературно-художествен¬ном кружке» по вечерам собирались деятели искусства, литераторы с четырех часов дня заполняли кафе «Бом». Почти не изменился и внешний вид улиц. Колокольный звон полутора тысяч церквей, монастырей и часовен утром и вечером раздавался в воздухе. Достаточно было пройти от Иверской часовни, что стояла при въезде с ули-цы Тверской (Горького), на Красную площадь, а оттуда в Кремль и на каждом шагу вам попадались здоро¬венные монахи и профессиональные нищие в веригах, заросшие волосами, покрытые коростой и язвами, юроди-вые, припадочные, хромые, безрукие...

Поблизости, от угла, начинался Охотный ряд. Теперь трудно себе представить, что в самом центре европейско¬го города помещался бесконечный ряд палаток, заваленных грудами рыбы, птицы, мяса и овощей, иной раз и не первой свежести, так что покупатель по запаху мог найти местонахождение нужного товара, ; где продают сельди, а где мясо или соленые огурцы. Перед палатками топтались чудом уцелевшие от всех мобилизаций «молодцы-охотнорядцы» ; знаменитая категория, ; из которых выхо¬дили в крещенские дни участники кулачных боев на льду Москвы-реки, а когда-то формировались еще и банды погромщиков для разгона рабочих демонстраций и студен¬ческих сходок. Молодцы эти зазывали покупателей, хва¬тая их за полы и расхваливая свой товар.

Окраины города полностью сохраняли самобытные черты старой Москвы ; маленькие деревянные домики, окруженные садами, и колодцы, из которых воду носили на коромыслах.

Кроме нескольких улиц, мостовые вымощены были крупным булыжником. Основным средством передвиже¬ния являлись извозчики. Обычно и извозчик, и седок долго торговались перед поездкой. Потом такой «Ванька», в си¬нем кафтане, перепоясанном цветным кушаком, и в картузе, из-под которого вихры торчали во все стороны, зи¬мою в санках, запряженных унылой лошаденкой, медленно тащился, ныряя в бесчисленных снежных ухабах, а летом гремел железными ободьями коляски по булыжным мостовым.

Зато в центре, от Столешннкова переулка до Петровки и далее по Кузнецкому мосту до Лубянки, все было покрыто асфальтом и освещено электричеством.
Витрины роскошных магазинов сияли. Здесь уже не было ничего русского. Магазины французских вин «Депре» и «Леве», крупнейший в России универмаг «Мюр и Мерилиз», «Американский магазин обуви», «Английский мага¬зин готовых вещей», кондитерские ; «Трамбле», «Сиу», «Эйнем», французские магазины духов ; «Брокар», «Роше», швейцарские магазины часов ; «Габю»   и  «Мозер».
Идя по этим центральным удинам, прохожий читал иностранные вывески ; «Жак», «Вандраг», «Луи Крей¬цер», «Фохст», «Гилле и Дитрих», «Шанкс», «Фаберже», «М. и И. Мандель», «Сан-Галли», «Шансон и Жаке», «Дациаро», «Ф. Швабе», «Пихлай и "Гранд», «Зингер», «Ко¬дак», «Патэ», «Герц», «Жан», «Поль», «Лионский кре¬дит» ; и думал: «А где же здесь что-нибудь русское?»
 «Русское», то есть русские фирмы и русские купцы, было оттиснуто дальше ; в Верхние торговые ряды, в Зарядье, на Ильинку.

Разумеется, цены в этих роскошных магазинах были таковы, что не только рабочий человек, но и средний служащий или интеллигент не в состоянии были там что-нибудь купить. Даже попасть в некоторые магазины плохо одетому человеку или солдату было невозможно.

Несмотря на явный распад власти  и  большевизацию масс, буржуазия в Москве чувствовала себя  гораздо уве¬реннее, чем в Петрограде.  Правда,  в районных  Советах и районных думах перевыборы дали преимущество боль¬шевикам, но в двух городских Советах рабочих и солдатских депутатов, существовавших в отличие от Петрограда раздельно, положение было иное. Даже после того, как под давлением рабочих комитетов, в сентябре эти Советы проголосовали за большевистскую резолюцию, все-таки перевыборы их, дав незначительный перевес большевикам в Совете рабочих депутатов, оставили в солдатском Совете преимущество эсерам. Они получили там 26 мест, большевики ; 16, меньшевики ; 9 и беспартийные ; 9.

Что касается Городской Думы, то она оставалась цитаделью буржуазии. Ее председатель эсер В. Руднев был одновременно и председателем «Союза земств и городов».   Он как бы объединял вокруг себя довольно широкие крути буржуазии, городских и земских деятелей, близкой к ним интеллигенции. Левые эсеры по основным политическим вопросам склонялись к большевикам, но одновременно были за сохранение кустарной предпринимательской деятельности.

Меньшевики посредничали между всеми лагерями, стремясь удержать большевиков от выступления. Впоследствии они ухитрились одновременно состоять и в Военно-революционном комитете (ВРК), и в буржуазной Думе.

Еще 5 сентября объединенный пленум обоих Советов принял решение о немедленном вооружении рабочих и организации Красной гвардии. Среди московских рабочих были боевые традиции первой революции. Наконец, письма Ленина, адресованные ЦК большевиков и разосланные в середине сентября, содержали тщательный план организации восстания и законченную программу политических и экономических мероприятий после победы.

Руководствуясь этими документами, Московский комитет партии и его военная организация проделали огромную работу. К октябрю выборы в Городскую Думу и перевыборы полковых и ротных комитетов показали, что девяносто процентов солдат проголосовали за большевиков. Рабочие дружины в Москве были готовы к вооруженному восстанию, но положение их было иное, чем Петрограде.

Большинство московского пролетариата составляли текстильщики. Недаром Красная Пресня была крепостью вооруженного восстания 1905 года. Однако рабочие, как правило, не пользовались отсрочками по призыву в армию, как это было в Петрограде на крупнейших предприятиях. Уходящих в армию текстильщиков заменяли крестьянами и крестьянками, стараясь при этом подби¬рать наиболее малограмотных.
Из состава Московского гарнизона только одна треть находилась в строю. Все остальные были приписаны к предприятиям, обслуживавшим фронт. Таким образом, из трех солдат по крайней мере двое не имели даже винтовок. Но и в строевых частях было два состава ; переменный и постоянный. Переменный (преимущественно старшие возрасты) после краткосрочного обучения на¬правлялся на фронт. Постоянный (офицеры, подпрапорщики, фельдфебели, унтер-офицеры) прочно осел в Москве.

Оседали москвичи из состоятельных семейств, иной раз великолепно знавшие военное дело. Кроме этого, в Москве было два военных училища, шесть школ прапорщиков, четыре кадетских корпуса. Еще в период Всероссийского Государственного совещания в Москву был вызван 7-й Сибирский казачий полк, а в Калугу позднее переброшен 4-й Сибирский казачий полк.

Склады оружия, боеприпасов и продовольствия охранялись штабом округа довольно тщательно. Короче говоря, полковник Рябцев далеко не похож был на командующего Петроградским военным округом полковника П. Полковникова, так же как и В. В. Руднев, мало походил на Петроградского городского голову, беспомощного старика Г. И. Шрейдера. К тому же меньшевики, эсеры и сам Рябцев усиленно распространяли слухи, что командующий округом признает демократию, подразумевая под этим решения, вынесенные большевиками, меньшевиками, эсерами и трудовиками.
Примерно обо всем этом и шел разговор, при котором мне пришлось присутствовать в Московском комитете партии. Спорили о том, можно ли мирным путем договориться о переходе власти к Объединенному Совету или придется драться.

Теперь это может показаться странным, но в октябре 1917 года подобные споры происходили в Москве почти повсюду. Позднее, во время боев, Московский Военно-революционный комитет дважды пытался договориться с Рябцевым и Думой. Но это привело к излишним жертвам, потому что белые, обманным путем захватив Кремль и расстреляв часть солдат 56-го полка, продолжали сопротивляться до окончательного разгрома, т.е. до 3 ноября.

Мне казалось наиболее вероятным, что с падением в Петрограде Временного правительства власть в Москве механически перейдет к Объединенному Совету. Хохлов, посмеиваясь, говорил, что еще не бывало случаев, когда буржуазия отказывалась бы добровольно от власти. Мы спорили, горячились.

 ; Ну, а Февральская революция? ; спрашивал я.
 ; Февральская революция помогла буржуазии избавиться только от монархического строя, дискредитировавшего себя. А капиталисты как они были, так и остались.
 ; Стало быть, я помогаю капиталистам?
 ; Про тебя я ничего не говорю, а что касается правых эсеров, то достаточно посмотреть на Керенского и Савинкова. Они еще немало прольют рабочей крови.
 ; Меньшевики не лучше, ; сказал я. ; Спасибо Войтиискому ; покормил я тюремных вшей. По-моему, все это бесполезные разговоры. Надо захватить оружие, вооружить рабочих и разогнать Думу. Рано или поздно придется это сделать.

Мы продолжали спорить, а я все больше понимал, что с каждым днем становилось все ясней не только для меня, но и для многих. Да, народ в основном избавился, наконец, от оборонческих иллюзий. Народ перестал признавать Временное правительство и его власть. Он не хотел больше вести войну и решил сам управлять государством. Единственной формой такой власти могла быть власть советская, и единственной партией, которая могла руководить этой властью, была партия большевиков.

В середине октября стало известно, что под предлогом частичной демобилизации начальник московского военного округа полковник Рябцев приказал расформировать шестнадцать запасных полков, а нижних чинов, специалистов и рабочих отправить на фронт.

Все вокзалы были забиты солдатами. Одни с мешками за плечами осаждали поезда, стремясь скорее вернуться в деревню; другие шли под конвоем на запасные пути, где стояли эшелоны для отправки в действующую армию.

На Кузнецком мосту, в кафе «Сиу», царило радостное оживление. «Земгусары», спекулянты и репортеры буржуазных газет, перебивая друг друга, делились новостями.

 ; Вы слышали? Рябцев начал «чистить» Москву.
 ; В Калугу прибыли с Западного фронта драгуны, казаки и «ударники» с артиллерией...
 ; Для чего?
 ; Двигаются на Москву...
Толстый господин, поставив чашку с шоколадом на стол, развел руками.
 ; Господа, но зачем они нам? В Москве совершенно спокойно. А эти «ударники» и их офицеры ведут себя, я бы сказал, совершенно непристойно... Вчера я ужинал в «Славянском базаре» с дамой... Пришлось уйти. Нахально, не спрашивая, садятся к столу, пристают к женщинам...

Сидевший против него пожилой худощавый журналист в потертой визитке завопил так, что замолкли все посетители.
  Да вы что, с неба свалились? Рабочие бастуют, солдаты волнуются... Неужели вы не знаете, что большевики хотят захватить власть?
Толстый господин вздохнул.

 ; Не знаю. Во всяком случае, они не устраивают скандалов в публичных местах...— Он повернулся к официантке. ; Получите!
29 октября Москву облетело известие, что в Калуге «ударники», драгуны и казаки разгромили местный Совет солдатских депутатов и арестовали всех присутствовавших на заседании.

Это событие произошло сразу после письма Каменева и Зиновьева, опубликованного в петроградской прессе, о том, что они не согласны с решением ЦК большевиков о необходимости вооруженного восстания в данный момент.

В тот же день состоялось совместное заседание Советов, где была принята резолюция, предложенная большевиками. Все буржуазные газеты, начиная о «Русского слова», вышли с заголовками: «Постановление московских Советов о захвате власти». Рабочие Красной Пресни со знаменами и лозунгами «Вся власть Советам» прошли на Ходынку, где к ним присоединились солдаты, а потом на Ваганьковское кладбище. Там, на могиле Баумана, состоялся грандиозный митинг.
Возвращаясь с этого митинга, я встретил моего старого знакомого, известного хирурга Ивана Павловича Шустова, который сыграл такую большую роль в моей судьбе, уговорив окончить курсы военных фельдшеров, что в дальнейшем и провело меня по всем фронтовым дорогам. За эти два года, что мы не виделись, он сильно постарел. Я слышал, что на фронте у него погиб сын, артиллерийский офицер. Это был уже почти старик, с большой бородой. Ходил он медленно, опираясь на палку с резиновым наконечником. Он стоял на углу Петровки и Каретного ряда и разговаривал с мужчиной лет пятидесяти с лишним, бородатым, усатым, в пенсне на черной ленте и с черной шляпой на голове. Шустов подозвал меня к себе, продолжая разговаривать:

  ; Уважаемый Павел Карлович, ваше дело заниматься небесными светилами, а мое ; грешными телами. Ну, куда это годится? Вы начнете стрелять ; в вас будут стрелять. Привезут ко мне, придется оперировать. Не лучше ли нам, как раньше, по вечерам пить чай и играть в шахматы. Собеседник хирурга сердито фыркнул и сказал:
 ; Я бы, конечно, предпочел читать лекции и заниматься астрономией, но дело-то заключается в том, что если власть не перейдет к Советам, то Временное правительство погубит Россию окончательно. Произойдет это не без по¬мощи нашей интеллигенции, которая до сих пор не в состоянии понять, что единственная партия, могущая построить общество на научной основе, это партия большевиков.
Старый хирург вздохнул.
 ; Ну что же, дорогой профессор, переубеждать я вас не собираюсь, а все-таки поберегите себя...
Когда они распрощались, Шустов повернулся ко мне:
  ; Ну, Михаил, проводите меня немножко.

Мы прошли несколько шагов молча, потом старик задумчиво сказал:
— Все это не так просто. Говорят, большевики ; это Царство черни. А вот вам профессор Штернберг ; светлая голова. Он-то, конечно, знает, чего хочет. И Ленин, мне кажется, обладает умом проницательным. А нынешнее Временное правительство ; адвокатишки, купчишки, вчерашние лабазники, вперемешку с болтунами ; кадетами, националистами и эсерами. Эсеры будто бы представляют крестьянство. А я вам говорю, как медик, ; это партия истериков. Крестьянин же наш человек хозяйственный, медлительный, и ему на Керенского трижды наплевать, ему земля нужна...

Мы дошли до старинного, вытянувшегося вдоль сквера здания больницы. У ворот, расставаясь со мной, Иван Павлович добавил: «Только бы обошлось без кровопролития... Всю жизнь оперирую людей и не могу привыкнуть к их страданиям».
Приподняв шляпу при прощании, он медленно направился к каменному крыльцу больницы. Походка его была тяжелой и уже какой-то старческой. Я поразился, как сдал этот когда-то сильный и жизнелюбивый человек за эти два года.
Центр города продолжал жить по-прежнему. Бойко торговали магазины, кафе и рестораны были переполнены. Несмотря на то, что отдание чести в армии было отменено, «ударники» и юнкера при встрече с генералами «печатали шаг» и за три метра делали полуоборот и становились во фронт.

В то время как околовоенная публика, причисленная к московскому гарнизону, забавлялась игрой в армию, на окраинах шло братание рабочих и солдат, а большевики лихорадочно готовились к восстанию.

Для нас солдат-фронтовиков, поддерживающих большевиков, работы было непочатый край. Это и охрана Московского Совета, и пропагандистская работа в казармах запасных полков и патрулирование улиц совместно с рабочими дружинами и многое другое.

Полковник Рябцев, получив заверение ставки Верховного Главнокомандующего о том, что подкрепления высылаются, опубликовал приказ по гарнизону за номером 148, усиленно рас¬пространявшийся по городу. Приказ этот напоминал крик испуганного человека, не уверенного в своих силах.

«В обществе и, к сожалению, в некоторой части печа¬ти распространяются слухи, будто бы округу, и в частности Москве, кто-то откуда-то и чем-то грозит. Все это неверно... Стоя во главе вооруженных сил округа и на страже истинных интересов народа, которому одному только служит войско, я заявляю, что никакие погромы, никакая анархия не будут допущены. В частности, в Мо¬скве они будут раздавлены верными революции и народу войсками беспощадно. Сил же на это достаточно» .

А на другой день, 25 октября, одна фраза, сказанная Лениным, предопределила всю дальнейшую судьбу страны. «Отныне наступает новая полоса в истории России, и данная третья русская революция должна в своем конечном итоге привести к победе социализма» .

26 октября москвичи ; те москвичи, которые в четыре часа дня привыкли гулять по Кузнецкому мосту, днем обедать в «Эрмитаже», а вечером после «Кружка» ужинать у «Яра», ; проснулись и узнали, что газет нет. Не было «Русского слова», «Русских ведомостей», «Раннего утра», «Утра России», которые подавались вместе с филипповскими булками к утреннему завтраку.

Дальше началась стрельба. Юнкера, офицеры, попадались и студенты стреляли в рабочих и солдат запасных полков, а те в свою очередь обстреливали их из орудий. Но это были не просто юнкера, офицеры, студенты, рабочие и солдаты. Москвичи из тех, чья жизнь протекала между службой и клубом или между «Литературно-художественным кружком», «Эрмитажем» и «Яром», вдруг с изумлением узнавали, что Юрий Саблин, жизнерадостный подпоручик, сын известного издателя Саблина, примкнул к красными и был легко ранен у Никитских Ворот, в то время как по другую сторону баррикады, на стороне белых, сражался его бывший друг, тоже офицер, который погиб в этом бою.

И такой москвич, до этого времени всю жизнь стрелявший только из бутылок с шампанским пробками в потолок, хватался за голову, принимал валерьянку и, опустив все шторы на окнах кабинета, молча, усаживался в кресло, на котором прибиты были деревянные рукавицы, а спинка изображала дугу с бубенцами под надписью: «Тише едешь ; дальше будешь».

Девять дней шли бои, ухали орудия, трещали пуле¬меты, носились грузовики с людьми, обвешанными оружием. Москвичи прятались в домах. Горничные и кухарки бегали из одного черного хода в другой и страшным шепотом передавали чудовищные небылицы. Так называемые «дамы из общества», лёжа в постелях, страдали мигренями и нюхали соль...

Что касается меня, то я со своей командой, которая достигла за эти несколько дней 120 человек, вместе с матросами Хохлова и некоторыми солдатами из 36-го запасного полка 26 октября утром был направлен к зданию Московского Совета, который помещался в генерал-губернаторском доме на Скобелевской площади.
Мы непосредственно подчинялись заместителю военного отдела Московского Совета П.А. Новикову. Около здания стояла команда самокатчиков и рота, кажется, 193-го пехотного полка и сидели где попало ; некоторые на тротуаре, другие около стен ; группы рабочих, частично вооруженных винтовками. Вместе с ними мы и составляли резерв Московского Совета.

Внутри дома все было забито людьми. Ходили и выходили солдаты, представители районных Советов, фабрик и заводов. Найти Новикова в этой толчее было невозможно. Кто-то сказал, что он уехал в Кремль. Вдруг в одной из комнат я увидел Юрия Саблина, в ремнях, вооруженного шашкой и наганом. Левая рука его была на перевязи. Он разговаривал с каким-то прапорщиком. Прапорщик, небритый, с красными от бессонницы веками и всклокоченными волосами, тыкал пальцем в лежащую на столе карту и повторял одно и то же.

 ; Основное ; это Тверской бульвар до Никитских Ворот, понимаешь?
 ; Понимаю, ;  отвечал Саблин.
Кругом на атласных стульях ; это была какая-то гостиная ; сидели рабочие и солдаты. Некоторые были вооружены, другие просто ждали указаний. Не было оружия, и делегаты отдельных предприятий не желали без него возвращаться.
Я подошел к столу и скромно попросил.
 ; Юрий Владимирович, я хотел бы принять участие… Саблин рассеянно поздоровался со мной.
 ; Да... да... конечно, вот, пожалуйста. И указал на прапорщика. Прапорщик оглядел меня с явным неудовольствием.

Людей у него было более чем достаточно, и возиться с каким-то вольнопером ему совершенно не хотелось. Потом что-то изменилось на его уставшем лице, он всмотрелся и воскликнул: «Миша, как я рад тебя видеть».

Мы обнялись и расцеловались. Похлопали друг друга по плечам.
Саблин возмужал, стал напористее, в нем появилась командирская жилка.
 ; Ты не можешь себе представить, но нас так мало осталось за эти два прошедших года.
Хотелось поговорить, узнать про знакомых, но вокруг были люди, которым что-то надо было узнать, приносили документы, требовали какие-то бумаги.
 ; Давай позже, ; сказал он.
 ; Сейчас совсем нет времени, сам видишь.
Действительно, стоящий рядом прапорщик уже пытался прервать нашу неожиданную беседу.
 ; Хорошо, давай по делу, согнав с лица улыбку, ; сказал я.
 ; У меня отряд в 120 штыков. Прибыл в резерв Московского Совета для усиления, от Краснопресненского Военно-революционного комитета на случай возникновения боевых действий.
 ; Да никаких военных действий, возможно, и не будет. Сейчас Председатель Московского Совета В. П. Ногин ведет переговоры с командующим округом, так что, вероятно, власть автоматически перейдет к Совету...
 ; Будет или не будет, добавил я, а у меня 20 бойцов, вчерашних рабочих, винтовок нет. Нужно распоряжение, чтобы вооружить их, ; добавил я.
Саблин выразительно посмотрел на прапорщика, но тот замахал руками.
 ; Винтовок нет, самому в обрез, ;добавил он.
 ; Иван Николаевич, ; попросил Саблин. ; Это моя личная просьба. Миша Вальтер мой старый товарищ. Выручи его.

Прапорщик вынул пачку папирос «Дюшес», закурил, потом обратился к рябоватому унтер-офицеру с черными ежистыми усами, сидевшему на стуле у стены.
 ; Маркин, слышал? Двадцать винтовок и двести патронов, ; добавил он.
Маркин посмотрел на меня и, не сдвигаясь с места, ответил:
 ; Ладно, когда винтовки привезут...
 ; Не ладно, а есть, ; поправил прапорщик.
 ; Вот и я говорю, что есть, ; не унимался Маркин.
 ; Я тут с утра сижу не жравши!
 ; Сухой паек привезут вместе с оружием, ; прервал их пикировку Саблин. И, посмотрев еще раз на меня, добавил:
 ; Миша прими добрый совет, сними ты ради Бога свои погоны вольноопределяющегося, с ними до беды недалеко, подумают, что юнкерские и…
; Вообще сам знаешь, ; сказал он, протягивая мне руку.
 ; Что с рукой? ; поинтересовался я.
 ; Царапина, ; он отмахнулся и, улыбнувшись, добавил: ; Надеюсь скоро увидимся.
Размышления мои были прерваны Маркиным, который, пошептавшись с каким-то прибежавшим рабочим, сорвался с места и с криком «Пошли!» бросился к выходу.
У подъезда стоял грузовик с винтовками и несколькими ящиками патронов. Вокруг машины толпились рабочие и солдаты. Два человека ; штатский в очках, шляпе и черном пальто и солдат в расстегнутой шинели ; стояли на грузовике. Штатский держал в руках бумажку, выкрикивая фамилии. Из толпы, окружавшей машину,  кто-то отвечал: «Я!», и тогда он, зачем-то повторяя каждому подошедшему «Порядок, соблюдайте порядок, товарищи!» и, обращаясь к солдату, говорил, сколько винтовок и патронов следует выдать.

Маркин, не отрываясь, смотрел на него и, наконец, не выдержал. Расталкивая окружающих руками, он пробился к грузовику.
 ; А я где же?
 ; Порядок!.. — закричал было человек в очках, но тут уставился в список.— Как твоя фамилия?
 ; Маркин!
 ; Степан.
 ; Шестьдесят винтовок и шестьсот патронов.
 ; Восемьдесят винтовок и патронов восемьсот...
Штатский удивился:
 ; Почему восемьдесят, почему восемьсот?
 ; У меня еще один отряд прикомандирован.
 ; Чье это распоряжение? – не унимался штатский.
 ; Это распоряжение товарища Саблина, ; ответил за Маркина подошедший прапорщик.
 ; Еще двадцать винтовок и двести патронов! ; машинально продублировал солдат, выдававший оружие.

Вокруг толпились солдаты, рабочие молодые парни. Они шумели, старались перекричать друг друга, чтобы получить заветное оружие. Но в грузовике осталось всего несколько штук винтовок, которые, как сказал штатский, передаются комендантскому взводу, охраняющему штаб.

Люди вокруг открыто выражали недовольство. Раздавались крики:
  ; Надо идти жаловаться. Присылают людей, а оружия нет.
Штатский, как мог, успокаивал их.
 ; Товарищи, поймите, завтра, может быть, у нас будет сколько угодно оружия и патронов. Но пока их нет, понимаете, нет!
Я оглянулся и позвал взводного унтер-офицера Бирштаниса, который неплохо знал русский и который был назначен командиром взвода присоединившихся к нам рабочих.
 ; Оружие раздать, – приказал я. – Патронов по 10 штук на человека. Экономьте патроны.
 ; Взвод, ко мне!
«Взвод», состоявший из двадцати рабочих, преимущественно пожилых текстильщиков, и ожидавший тут же, на площади, стал получать винтовки и патроны.
Затем, выйдя вперед, Бирштанис крикнул раскатисто:
 ; Становись! Стройся в одну шеренгу! По порядку номеров рассчитайсь!
Рабочие кое-как построились и начали счет по порядку.
Бирштанис усердно командовал.
 ; Напра-во! Ряды здвой! На пле-чо! Не так берете! Отставить! В три приема надо брать. Смотри на меня! Шагом марш!
Когда отряд двинулся, я догнал Бирштаниса, который шел первым номером справа, и сказал:
 ; А теперь я стану на твое место, веди остальной отряд! И не отставать.
Согласно приказу, мы должны были охранять телефонную станцию в Замоскворечье и типографию, принадлежавшую по иронии судьбы отцу Саблина, в которой печатались «Известия Военно-революционного комитета».

Основную часть отряда я отправил с Хохловым к телефонному узлу, а с новенькими остался у типографии. Она помещалась в пристройке во дворе большого дома.
Дом имел четверо ворот; внутри двора ; множество зданий и пруд. Для того чтобы удержать такое здание, нужна была целая рота, не меньше десятка пулеметов и необходимое количество ручных гранат.

Вначале было решено у каждых ворот поставить по часовому, так же как и у входа в типографию. Когда я через полчаса пошел проверять посты, то у ворот, выходивших на Неглинную, увидел часового, который сидел на взятой у кого-то табуретке и мирно разговаривал с хорошенькой горничной. Другого часового я вообще не нашел. Оказалось, что он пошел напротив в чайную купить курева.

Третий сидел на тумбе, держа винтовку между ногами, и курил. Четвертый, увидев меня, спросил, когда же его сменят, потому что у него затекли ноги. Взбешенный, я вернулся в типографию и, застав Бирштаниса читающим газету, сказал ему:
 ; Слушай меня внимательно! Согласно уставу, часовые бывают одиночные и парные, наружные и внутренние. Часовому запрещается садиться, спать, есть, пить, курить, разговаривать. Часовой сменяется через каждые два часа, а в сильные морозы и при жаре через час. Часовой обязан ничем не отвлекаться от надзора за постом, не выпускать из рук и никому не отдавать своего ружья, за исключением...
 ; Знаю, ; перебил меня он, ;  но я ничего не смог с ними сделать.
 ; Теперь ты меня послушай взводный.
 ; Парень ты хороший. А рассуждаешь по-старорежимному.
 ; Это почему же?
 ; А потому. Соображения у тебя нет. Нас всего двадцать человек. Из них половина винтовки в руках не держали. И потом, может рабочий в первый раз неподвижно, винтовка к ноге, простоять два часа? Да никогда в жизни!
 ; Ну и что же?
 ; А то же. Часовые эти для виду, чтобы все знали ; здесь революционные войска. Сколько их, это обывателю неизвестно.
 ; А если юнкера на грузовике прорвутся и подкатят к дому?
 ; Тогда будем отстреливаться и дадим знать в штаб. А пока что, между прочим, ;  вот чайник, буханка хлеба и колбаса. Садись и закусывай!
Столь непоколебимое самообладание взводного охладило мой пыл, и я последовал его совету.

Патрули белых просачивались со стороны Никитской по всем переулкам на Тверскую. В их руках была резиденция градоначальника, выходившая в оба Гнездниковских переулка и на Тверской бульвар. Также они контролировали  Манеж, «Метрополь» и Театральную площадь.

Белые, впоследствии расстрелявшие полковника Рябцева на юге, уже при Деникине, за неудачу в Москве, не могли понять, почему юнкера, имевшие возможность вести фронтальное наступление от Охотного ряда по Тверской и Большой Дмитровке, одновременно не прорвались для удара во фланг по Петровке, Камергерскому и Столешникову переулкам на Скобелевскую площадь, а стремились пробиться туда по Тверскому бульвару в километр длиной, за каждым деревом которого можно было отстреливаться и где они не могли использовать свои броневики.

Можно, конечно, задать вопрос, победили ли бы в этом случае белые? Думаю, нет. У Рябцева не было ни артиллерии, ни солдат, ни народа. Против него была почти вся Москва.

Да и с военной точки зрения, имевшиеся у него силы, не соответствовали поставленной им задаче.
Но и Военно-революционный комитет совершил ряд грубых ошибок. Он не обеспечил оружием солдат и красногвардейцев и не сумел к 26 октября сосредоточить все необходимые силы на исходных позициях. Наконец, он дважды вступал в переговоры с Рябцевым и «Комитетом общественной безопасности» и дал возможность Рябцеву обманным путем захватить Кремль.
 
Даже при обороне самого здания, где размещался комитет, было много недочетов, а то и просто грубых ошибок. То, что я увидел, совершенно не соответствовало моему представлению о военных действиях. Я ожидал, что Скоболевская площадь будет ограждена баррикадами, а может быть, и окопами, что все угловые здания вокруг нее превратятся в укрепленные узлы и что, наконец, в самом здании Совета я найду штаб, работающий хоть по некоторым правилам боевых действий, с телефонами, с маломальским оперативным управлением.

Правда, я многого и не знал. Тогда я не имел ни малейшего представления о том, что на той же площади в гостинице «Дрезден» уже давно существует оперативная тройка, которая самым детальным образом разрабатывает план и технику восстания.
Если обобщить ошибки Революционного комитета, то окажется, что он на¬рушил «главные правила искусства восстания», о кото¬рых в свое время писал Ленин, или, вернее, основ¬ное из них:
«Раз восстание начато, надо действовать с величайшей решительностью и непременно, безусловно переходить е наступление...» .
Сообщения, которые доходили до нашего маленького отряда с 26 октября по 3 ноября 1917 года, были самые разноречивые, несмотря на то, что мы читали первыми «Известия ВРК».

26 и 27 октября как будто было подписано перемирие, и полковник Рябцев согласился капитулировать, но позд¬но вечером со стороны Красной площади и Охотного по¬слышалась сильная пулеметная и винтовочная стрельба. Потом оказалось, что это юнкера с несколькими десятками офицеров прорывались на Скобелевскую площадь. 28-го Кремль был захвачен юнкерами, и много солдат 56-го запасного полка, как говорили, было расстреляно из пулеметов.
В то же время мой помощник Вардис, отправившийся в Совет, вечером вернулся с известием, что полки и артиллерия, так же как и отряды вооруженных рабочих, непрерывно подходят в распоряжение ВРК.

29-го шоферы грузовика и санитарной машины, приезжавшие за газетами, рассказали, что юнкеров теснят, вокзалы все заняты красногвардейскими частями, а казаки объявили нейтралитет.

В ночь на 30-е как будто было объявлено перемирие, но два красногвардейца, пришедшие на другой день, сообщили, что, несмотря на перемирие, бои идут в Лефор¬товском и Рогожском районах и у Брянского вокзала.
31 октября весь день слышалась канонада. То же про¬исходило и 1 ноября. В этот день приехали за газетами две санитарные машины, потому что даже на улицах, не занятых белыми, все другие машины обстреливались из окон. К вечеру 2 ноября был доставлен приказ ВРК о капитуляции белых. Однако всю ночь 3 ноября еще продолжались артиллерийская стрельба и стычки в отдельных районах города. 4 ноября мелкие отряды с отдельных объектов были сняты. У нас появилась возможность немного отдохнуть. Я получил приказ о размещении отряда в здании 2-й московской гимназии. Со мной остались только латыши, моряки вернулись в Петроград, а рабочие разошлись по домам.

Бойцы разместились в  нескольких классах и служебных помещениях, где была кухня, и можно было помыться горячей водой. Оставив за себя унтер-офицера Калнина, смешно говорившего на русском, я поехал домой, где за эти несколько недель не был ни разу, правда, пару раз звонил.

Когда я вернулся домой, небритый, в помятой одежде и грязной рубашке, Марфуша, открывая мне дверь, взмахнула руками:
 ; Ну, навоевался? Небось наубивал   народу... Это в таком-то возрасте! О господи, какие времена наступили!
Я молча посмотрел на нее, подмигнул и прошел в комнату.
Мне было смешно, но за все это время, что я был в Москве, я не сделал ни одного выстрела.

Хотя старая власть в Москве пала, жизнь в течение некоторого времени все еще продолжала идти как бы по инерции. Часть интеллигенции была настроена враждебно к новой власти. Но существовало и еще множество групп, которые были уверены, что все это ; на две-три недели и что большевики как некое видение пришли и уйдут. Другие сочувствовали большевикам; третьи ; их было меньше всего ; понимали, что совершившийся переворот только начало длительной гражданской войны в стране, и находились на распутье.

Отзвучали последние выстрелы. На улицах появились рабочие в кепках и черных пальто, с винтовками на  плече, висевшими дулом вниз, офицеры и юнкера, хотя и капитулировавшие и разоруженные, но еще не потерявшие бравого вида.
Дома я столкнулся с такой знакомой и спокойной жизнью московских интеллигентов. Здесь можно было встретить мнения всех политических российских партий. Создалось впечатление, что в Москве ничего не изменилось и не было этих бурных октябрьских дней.

Самый младший брат Николай собирался поступать в университет на филологический и уже опубликовал пару рассказов, а между делом, оказывается, тоже принимал участие в революционных недавних событиях. А раз в семье кто-то из младших детей собрался стать писателем, то мать за последний год обновила часть своего круга знакомых, тех, кто еженедельно собирался у нее дома. Вдруг появились литераторы, критики, редакторы журналов, даже издатели. Они оттеснили врачей, даже сослуживцев отчима из чиновничьего братства. Квартира стала напоминать какой-то модный салон, где в свободной манере общалась литературная «тусовка».
Когда я немытый, голодный и грязный заявился домой и все это увидел, меня такое зло взяло, что высказал домашним сгоряча все, что думал об их старорежимном быте. Досталось и самому младшему Николаю. Зайдя к нему в комнату и взглянув на рукопись, лежавшую на столе, произнес:

 ; Рассказики пишешь… Живете тут, как у Христа за пазухой…
Правда через пару дней все пришло в норму, я извинился, отчим посмеялся над моей горячностью, а мать, поджав губы, заметила, что я очень огрубел на фронте. Единственный, кто не высказался по поводу моего горячего проявления революционного энтузиазма был средний брат Сергей, который к тому времени оканчивал юридический факультет московского университета и собирался стать специалистом по международному праву.

Такое стремительное изменение событий не было им принято ни тогда, ни позже. Он надеялся на карьеру дипломата и юриста, а всю свою жизнь проработал адвокатом московской юридической коллегии. И даже позже  при тех редких встречах, которые у нас были за всю жизнь, мне казалось, что он так и не смог смириться с тем, что я был одним из тех, которые не дали ему занять более достойное место в жизни.

В один из немногих вечеров, проведенных дома, мне пришлось встретиться и с двумя знакомыми, с которыми я работал когда-то в одной труппе лет 10 назад. Это были два поляка – Радунский и Степаневский, цирковые музыкальные клоуны, теперь бы их назвали музыкальными эквилибристами. В цирке они назывались Бим и Бом. Перед войной они открыли кафе в варшавском стиле на Тверской улице.
Только в этом кафе в ноябре семнадцатого по-прежнему кипела жизнь. Все столики были заняты. Очаровательные польки-офи¬циантки, с голубыми глазами и русыми волосами, в кру¬жевных наколках и передниках, разносили блюда. Пахло крепким кофе, сдобными булочками, душистым англий¬ским табаком и хорошими французскими духами.

Посещали его писатели, профессора, адвокаты, известные и не очень актеры. Вокруг этого сонмища московских звезд вихрем кружились мел¬кие звездочки ; поклонники и поклонницы. Под стеклом на каждом столике лежали писательские автографы, на стенах, обитых кожей, висели портреты «знаменитостей», посещавших кафе. Сам Станевский ; Бом, высокий, кра-сивый, полный, выхоленный мужчина, с чисто польской учтивостью встречал посетителей.

Николай начал писать рассказы, которые даже были опубликованы. Всякий, кто переживал свою литературную весну, знает это ни с чем не сравнимое чувство, когда в руках у тебя журнал, где напечатан твой первый рассказ, а в кармане хрустят бумажки ; гонорар, только что выданный кассиром. Солнце тогда сияет необыкновенно ярко (наперекор туману и дождю); все женщины выглядят необычайно хорошенькими; завоевание мира кажется со¬вершенно несложным делом.

Именно в таком настроении, только что получив первый гонорар, он привел домой, чтобы познакомить с матерью пи¬сателя Алексея Михайловича Пазухина. Тот согласился составить протекцию для печати новой повести Николая в редакции «Журнал для всех», членом редколлегии которой он являлся. Наверно, можно было обойтись и без протекции, но мать с отчимом решили, что таланту следует помогать, поэтому все силы семьи были брошены на осваивание нового круга знакомых.

Пазухин был высокий, представительный старик, в сюртуке, черном жилете, с тростью, украшенной золотым набалдашником, и в пенсне на толстом шнуре, которое несколько криво сидело на его большом красном носу. Он писал длинные сентиментальные романы из жизни купечества, печатавшиеся с бесконечными продолжениями в «Московском листке» и разных провинциальных изданиях. Был вдов, имел двух бледных хромоногих девиц-до¬черей, жил в огромной, пыльной, полупустой и затхлой квартире.

Пазухин привел с собой редактора «Журнала для всех» С.С. Семенова-Волжского, который был вдвое меньше его ро¬стом, с сумасшедшими глазами и вздыбленными  седыми волосами, социал-демократ по убеждениям и анархист по жизни. Когда они стояли рядом, да еще спорили и жестикулировали, то были похожи на двух комедийных героев американского немого кино «Пат и Паташон». Эти герои были чрезвычайно популярны в начале двадцатого века, не менее чем Чарли Чаплин.
Семенов-Волжский тыча пальцем в толстую рукопись, кричал:

 ; И что вы их идеализируете, этих живодеров — замоскворецких акул! У вас что ни купец, то пуп земли.
Пазухин с достоинством поправил   слезавшее   с носа поправил пенсне, выдержал паузу и, глядя сверху вниз на маленького Семенова, процедил:
 ; Какой же вы, собственно говоря, социал-демократ, не понимаете прогрессивной роли буржуазии?
Семенов подпрыгнул.
 ; Так ведь то западная буржуазия! Она создавала культурные ценности, а ваши охотнорядцы только в трактирах лакеев горчицей мажут и зеркала бьют.
Пазухин дернул головой, как человек, потерявший терпение.
 ; Мне за этот роман Пастухов  пятнадцать тысяч, дает.
 ; Ну и пускай дает. Только имейте в виду: власть захватили большевики, и никакого «Московского листка» не будет.

Это замечание и довело Пазухина до того предела крайнегo возбуждения, за которым обычно полных и старых людей подстерегает мозговое кровоизлияние.
Он сделал шаг вперёд, выхватил у Семенова рукопись, покраснел, потом побледнел и, вытянув руку в сторону редактора «Журнала для всех», произнес:
 ; Именно большевиков не будет, а «Московский листок  останется...
Потом сделал торжественный, как на сцене в придворных пьесах, поворот и, стуча тростью, удалился.

Семенов задумчиво почесал в голове и с очевидным раскаянием в голосе сказал:
 ; Не хватила бы старика кондрашка. Стар он, стар ни черта не понимает... Проводили бы его немного... Сделайте это для меня попросил он.
Очевидно, он решил, что это я молодой литератор, который ищет поддержки у корифеев. Я поискал глазами брата, чтобы перепоручить эту почетное поручение, но не увидел его. Младшие братья обладают удивительным нюхом пропадать, когда они нужны старшим. Поэтому, тяжело вздохнув, я вышел и успел догнать Пазухина уже во дворе. Некоторое время мы шли молча. Потом он остановился и сказал дрожащим голосом:

 ; Страшные времена наступают. Последние. Дело не в убеждениях. Дело вправе писать о том, о чем хочется, о чем знаешь. Я знаю купцов, я о них пишу. Вы медик ; изучите больных, будете вращаться среди врачей — пишите о врачах. Ведь вот Горький ; самый левый писатель-большевик, а что написал. Вы читали его рассказ «Барышня и дурак» в журнале «Солнце России»?
Я ответил, что не читал.

 ; Гуляет проститутка по улице ночью, ищет покупателя... И натыкается на нее этакий интеллигентный господин. Ей хочется скорее отработать и уйти домой. На улице слякоть, сырость, у нее калоши текут, руки озябли, а он к ней пристает с разговорами. Приходят в гостиницу, он платит за номер, она торопится сделать свое дело и уйти, а он опять с разговорами о жизни, о том о сем. Наконец, он ей сует десятку, барышня хочет раздеться, а он берет шляпу, пальто и уходит. Ну, скажите, какая тут идея? А написано... ; Он остановился, поправил пенсне и причмокнул языком. ; Замечательно написано.

Мы дошли до кафе «Бом». Старик кивнул головой ; зайдем...
Почти все столики были заняты. Однако, мы нашли два места за маленьким столом около входа. Места хватило как раз для двух человек.
 ; Видите там, в углу, перед красным диваном сидит человек, ; указал мне Пазухин.
 ; Это граф Алексей Толстой.

Я посмотрел, куда он указывал и увидел, что за круглым столом недалеко от нас сидел хорошо одетый полный мужчина, лет тридцати пяти с лишним, в очках, с несколько брезгливым выражением на бритом лице. Рядом с ним сидел молодой человек, который напряженно всматривался в собеседника и иногда что-то строчил в записной книжке. Мне подумалось, что это журналист берет интервью у маститого писателя.

Я, конечно, читал рассказы Алексея Толстого, видел его пьесы. Толстой ел молча.
Подошла официантка, и мы сделали заказ. Пазухин продолжал что-то говорить, но мне был интересен «красный граф» и я незаметно продолжал наблюдать за ним.
Много видел я на своем веку людей, умевших поесть и выпить. Я знал таких, которые превращали гастрономию в науку, а процесс поглощения пищи ; в священнодействие. Но я никогда не видел никого, кто ел бы с таким вкусом и так заражал окружающих испытываемым удовольствием, как Толстой. Он держал котлетку «де-воляй» за ножку, завернутую в кружевную бумажку, и, обкусывая ее ровными белыми зубами, заедая зеленым горошком и запивая глотками белого вина, посматривал на нас с таким видом, точно хотел сказать: «Только не мешайте мне ; я ем...».

Наконец он вытер губы салфеткой. Потом вынул трубку, постучал ею по столу и набил душистым английским табаком. Подошла официантка.
 ; Чашку черного кофе и рюмку кюрассо. Только, пожалуйста, настоящего.
Толстой закурил, повернулся к залу, одновременно чуть кивая знакомым, поздоровался он и с Пазухиным. Его благообразный баритон доносился и до нас. Чуть позже я понял, что ошибался, перед ним был один из начинающих литераторов. Толстой не спеша продолжал свою мысль, очевидно прерванную обедом, потому что такой гурман, как он, не мог заниматься едой и еще чем-то.
 ; Читал я ваш рассказ. Вы на каком факультете учитесь?
Молодой человек подобострастно ответил, что на медицинском.
Толстой медленно, отпивая из рюмки, продолжал:
 ; Горький мне рассказывал, что Лев Толстой, который очень любил Чехова, считал, будто медицинское образование мешает Чехову писать. И отчего это все докторa идут в литературу? Чехов, Вересаев, Елпатьевский, Голоушев?
Он пожал плечами.

Принесли кофе. Он сделал глоток, запил ликером, причмокнул, выдохнул волну душистого дыма и продолжал думать вслух:
 ; Между прочим, если хотите писать, как следует, и чувствовать себя хорошо, следите за желудком. Настроение человека в значительной степени зависит от пищеварения, вялый кишечник приводит к интоксикации организма, разливается желчь... Мечников это хорошо понимал...
Пазухин тем временем умолк и уныло болтал ложечкой в стакане чая.
Толстой задумался, моргая большими, серыми глазами. Наконец, наклонился через стол всем своим большим телом, нависая над собеседником.
 ; Грядут большие перемены. Скоро ничего этого не будет. Ни журналов, ни этого кафе. Вообще ничего... Большевики задумали страшное дело, грандиозное: перестроить всю жизнь сверху донизу по-новому. Удастся им это? Не знаю. Но массы ; за ними. Наши генералы, конечно, тоже сразу не сдадутся. Принято считать, что немецкие генералы гении, а наши ; олухи. Ничего подобного! Наши генералы, конечно, в политике ничего не понимают, от занятия политикой их поколениями отучали, да и в жизни они дураки. Но дело свое знают, и будь у нас порядка побольше, не начни гнить империя с головы, не так  бы у нас шла война с немцами.

 ; Так вот, ; он допил кофе, отодвинул чашку. ; Генералы, конечно, соберутся: «Как! мужепесы взбунтовались! Свою власть хотят установить! А вот мы им покажем!» Солдаты за ними не пойдут. Но солдаты им пока и не нужны, они из офицеров и юнкеров создадут армию. И какая это будет армия! Первоклассная (он закатил глаза). Римские легионы нашего времени.
Он помолчал, потом поднял руку с трубкой.

 ; Однако армия эта повиснет в воздухе. Ее никто не поддержит, рабочие и крестьяне не пойдут с ними, они поддержат большевиков. Триста лет висело у них ярмо на шее, теперь они его скинули, и никто, понимаете, никто им его больше не наденет. Да... ; Он покачал головой. ; Богатеи, разумеется, закричат: караул, грабят! Побегут к банкирам в Европу и в Америку: спасите и наши и ваши деньги от большевиков!.. И те помогут генералам. И начнется кровопролитнейшая гражданская война. Страна наша большая, ярости накопилось много, сейчас оружие есть у каждого.
Молодой человек уже давно слушал его с открытым ртом и вытаращенными глазами. За соседними столиками все повернулись в их сторону.
Наконец начинающий писатель дрожащим голосом спросил:
 ; Что же делать? Кто прав? Толстой поправил очки, задумался.
 ; Не знаю. С точки зрения высших идей ; справедливости, социального равенства и так далее ; правы большевики. Но все дело в том, как они будут осуществляться. Что касается меня, я не годен для такой борьбы. Мое дело ; писать. А для того чтобы писать, нужно время.
Он помолчал и прибавил:

 ; Время, чтобы осознать и понять... Вот тут антрепренер один предлагает на лето поехать за границу. Вероятно, уеду...
Хорошенькая официантка, уже давно стоявшая с подносом, наконец, решилась подать счет.
Толстой посмотрел пристально на нее, потом на собеседника.
 ; Так вот-с, молодой человек, что же вы намерены делать?.
Тот вздохнул.
 ; Буду делать то же, что и делал: ходить в кафе, пока его не закроют, писать, пока будут печатать, а потом не знаю, ; он замолчал.
Толстой провел ладонью руки по лицу, как бы умываясь. Затем он раза два затянулся, выпустил дым.

 ; Может быть, вы и правы. Иногда устами младенца глаголет истина.
Мы расплатились и вышли на улицу. Шел мягкий  снежок. Матовые дуговые фонари бледным светом покрывали прохожих, стены домов, мостовую, извозчиков, проезжавших по Тверской. На углу мы распрощались, и каждый пошел по своему пути. В те времена у людей были разные дороги.
Заканчивался судьбоносный семнадцатый наступал один из тяжелейших в истории страны тысяча девятьсот восемнадцатый год.
В начале января прошло торжественное открытие и начало работы российского парламента ; Учредительного Собрания. Правда, работало оно не долго.

Знаменитое «Караул устал», произнесенное матросом второй статьи, членом партии анархистов. Железняком, положило конец этой «говорильне». Этому предшествовали два события: первое – Президиум Учредительного собрания отказался вносить в повестку для обсуждения «Декларацию прав трудящихся и эксплуатируемого народа», внесенную Всероссийским Центральным Исполнительным Комитетом, рабочим органом Советов, иначе говоря, депутатов социал-демократов председательствующий от партии эсеров лишил права голоса; второе – в связи с тяжелым создавшимся положением на русско-германском фронте необходимо было срочно принять закон о формировании новой армии, которая могла бы обозначить военное присутствие России в противостоянии с Германией и тем самым сдвинуть с мертвой точки переговоры в Брест-Литовске.

Ничего этого новый парламент не захотел обсуждать! Надо было срочно принимать меры. Требовались активные действия со стороны властей. Здесь, как никогда, проявилась застарелая болезнь русских интеллигентов-либералов - беспомощность в решении насущных и практических вопросов.

Утром 6 января постановлением Совнаркома  закрывается Учредительное Собрание. И никаких демонстраций, митингов, протестов, пушечных выстрелов по парламенту. Это лишний раз подтверждает искусственность такого органа в революционной тогдашней России.

Почему за большевиками пошел народ? Да потому, что они сумели доходчиво, понятно объяснить людям, что надо делать, чтобы закончить войну, сохранить страну, чтобы земля перешла в руки крестьян, а заводы ; в руки рабочих. Нужны были энергичные люди, способные на конкретные действия.

Простой пример. Как объяснить крестьянину словосочетание «Учредительное Собрание» - не простое, не краткое, не несет в себе заряд экспрессивности и не вдохновляет. Что-то в нем чиновничье, крючкотворское, конторское…, а от этих названий на народ веяло привычным чиновничьем беспределом, судебным произволом и обманщиком-приказчиком.

Наступивший 1918 год был самым тяжелым для страны, да и для всего народа. Усиливающаяся разруха, нехватка продовольствия, топлива. Были оккупированы немцами Украина, Белоруссия, Прибалтика, турки был захватили  Баку, основной источник снабжения страны нефтью, бывшие союзники в лице англичан, американцев ; Мурманск, Архангельск, Дальний Восток, французы ; Одессу. Держава распадается! Прибалтика, Польша, Финляндия, Украина — уходят, Туркестан неуправляем, Закавказье говорит о независимости.
Фактически Советская Россия превратилась в осажденную крепость, лишенную хлеба, угля и нефти.

Крестьянин-середняк колебался. Он получил землю и свободу, но не понимал еще, что падение Советской власти приведет к потере и того, и другого. К тому же снабжение деревни необходимыми предметами прекратилось.
В городах у обывателей были такие же настроения. Часть из них, пользуясь экономической разрухой, пыталась обогащаться, создавая огромную армию спекулянтов и мешочников.

Голод и отсутствие топлива сказывались на всем. Транспорт работал с перебоями, во многих городах не работали электростанции, сыпной тиф и дизентерия косили людей.
  Старая армия распалась. Новая, Красная Армия, вербовавшаяся по принципу добровольности, к 10 мая 1918 года насчитывала всего 306 тысяч человек. Она находилась в стадии формирования. Многие полки, бригады и дивизии еще не были обучены и не получили боевого крещения.

Офицеры, не признавшие октябрьского переворота, идут на Дон,  и там создаются Белое движение и Добровольческая армия. Белогвардейские армии, хорошо защищенные оккупировавшими значительную часть России войсками интервентов, находились также в стадии формирования. Деникин, Колчак, Миллер, Юденич, Скоропадский вначале строили свои армии тоже по классовому признаку. Это были добровольческие офицерские полки, пополненные выходцами из зажиточных семей, юнкерами, студентами и великолепно снабжавшиеся иностранными государствами. Когда вопрос касался помощи контрреволюции, две враждебные группы империалистических государств — австро-германская коалиция и Антанта ; были единодушны. Одни белогвардейские вожди получали помощь от немцев, другие ; от союзников.

Небольшая советская территория, окруженная со всех сторон врагами, население которой было обречено на величайшие лишения, кишела агентами иностранных и контрреволюционных организаций, подготавливавших мятежи, диверсии и убийства.
Никогда ни одно правительство не находилось в таком тяжелом положении. Но никогда в истории не было и такой формы власти, как власть Советов рабочих и крестьян, и такой партии.

В марте 1918 года в партии было всего 300 тысяч человек, из них 170 тысяч коммунистов находились на не оккупированной территории.
Теперь постараемся совместить в сознании одновременность всего происходящего.
Для того чтобы выжить в таких условиях, необходимы были экстраординарные меры, которые могли бы в корне изменить ситуацию, а именно: Введение госмонополии на торговлю, запрет на куплю-продажу недвижимости и любые операции с ней, разрешение на подселение и уплотнение с вводом понятия «коммунальных» квартир. Обыски по домам и реквизиция ценностей у буржуазии. Реквизиция банковских вкладов у спекулянтов и буржуазии. Расстрелы за спекуляцию.
 
Это методы диктатуры, для реализации которых необходим эффективный инструмент. Он есть ; Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Это демобилизация армии и флота: армия расходится по домам, устанавливает по домам советскую власть, выгоняет помещиков и мироедов, делит землю.
И все это через рефрен: а в это время..., а в это время в..., а в это время..., а в это время в... Это не одно после другого — это одно в другом, как хорошая драка. Побеждает не тот, кто сильнее или больше знает приемов, а тот, кто чувствует свою правоту и готов к драке.

Понятно ли? Ощущение людей, обстановка, атмосфера, ожидания, реакции народа — понятны ли? Все быстро, мгновенно меняется, чревато любыми трудностями и опасностями.

Густое и страшное время. Спрессованы в считанные недели и месяцы великие, кардинальные перемены ; во всех сферах жизни! Небывалые потрясения, все с ног на голову, немыслимое стало возможным, небывалое стало обыденным. Человек всемогущ ; все может сделать, всем может стать, все перевернуть и сделать по своему желанию свободно! Только храбрости и уверенности побольше! Но человек ничтожен, как пылинка, ; любого можно в любой миг при¬стрелить и ничего, и нормально это, и целыми днями это происходит, только и стучат выстрелы — вечно кого-то расстреливают, ну, жизнь такая настала, дела такие делаются. А можно и прирезать, тоже дело обычное, а потом продолжить заниматься своими делами. Смерть и убийство стали нормальными деталями времени, просто обстоятельствами такими, такими обыденными, необходимыми занятиями.

Отношение к жизни ; ха-ха. Отношение к сексу ; давай, сейчас. Отношение к собственности ; дай сюда! Отношение к закону ; легкомысленное, но расстреливать будут всерьез. Не то величайшие в истории социальные перемены, не то пещерные времена наступили.

Но все невзгоды, выпавшие на молодую республику, началось раньше, с переговоров, которые вели с немцами. 12 декабря большевистская делегация в Брест-Литовске, городе погранично-фронтовом до тех пор, пока был фронт, начинает переговоры с германским и австрийским командованием.

Однако позиция Троцкого, народного комиссара иностранных дел и главы советской делегации, приводит к затяжке, а затем, по сути дела... к срыву переговоров. Он выдвинул тезис: «Ни мира, ни войны»? Что означает «тянуть резину» сколько можно. Зачем? А затем, что Германия уже «издыхает» в неравной войне. В войну вступили США со всем своим экономическим потенциалом. У немцев бинты из бумаги, повидло из брюквы, семнадцатилетние пацаны в окопах. Еще месяц, ну два — и конец Германии; Австро-Венгрия уже де-факто перестала быть! России, как и Германии, срочно нужен мир! Вроде бы поставленная задача не представляет особой трудности, тем более, что обе стороны стремятся к одному – заключить мир!
Троцкий, обуреваемый честолюбивыми помыслами занять место Ленина и стать вождем революции, заявил, что не верит в боеспособность германских частей, и вообще — немцы перебрасывают войска на Западный фронт. Надо тянуть, сколько можно, а предъявят ультиматум ; заявить о прекращении войны и демобилизации армии, а вот мира подписывать не надо.

И тогда все договора насчет того, чтобы дать немцам горы репарационного имущества, ; недействительны! А сейчас ; нечем их сдержать в случае конфликта... Кровь из носа, договор нужен, но позже.
Каждая сторона по-своему пыталась решить вопросы в свою пользу, например, Троцкий мог вести многочасовые дискуссии на исторические и философские темы. Спорил с ним министр иностранных дел барон фон Кюльман. Генерал Гофман использовал военный и своеобразный способ доведения позиции Германии, начав ставить солдатский сапог прямо на стол переговоров. Хулиганство? Но как писал Троцкий: «Мы ни на минуту не сомневались, что именно сапог генерала Гофмана является единственной серьезной реальностью на этих переговорах» . Зря обвиняли Генерального секретаря компартии СССР Н.С. Хрущева, что он ввел новые нормы в дипломатии, когда, убеждая своих оппонентов, стучал ботинком по трибуне при выступлении. Пальма первенства принадлежит немцам намного раньше.
Большевикам для реорганизации армии нужно время. Советская сторона вносит предложение: мир без всяких аннексий, контрибуций и претензий!

Но Германия задыхается без сырья, без продовольствия, без денег. Америка, Англия и немного Франция придушат ее очень скоро. Да что же вы вертитесь и юлите, господа?.. Румыны и мадьяры ; те еще вояки, чехи бегут, Австро-Венгрия ; не тот уже помощник... Ну?
И немцы вносят ответное предложение: мы заключим мир без аннексий и контрибуций с Россией, если остальные страны тоже на него согласятся. Все сразу — тогда и мы, пожалуйста.

Совнарком делает такое предложение всем воюющим державам — всеобщий мир без аннексий и контрибуций. Отличный дипломатический ход!
Англия, Франция, США на это не идут. Им кажется, они уже победили, враг повержен, все преимущества в кармане, остается лишь чуть-чуть потерпеть и… дожать ситуацию. Им главное не дать немцам перебросить войска с русско-германского фронта. Попутно надо обескровить до конца и Россию, т.е. отобрать хлеб, уголь, железо, золото. Для этого следует приложить все усилия, чтобы Германия застряла на Востоке  и не могла противостоять на Западе.
Но время можно потянуть! И миролюбие свое западное показать! И немцев за нос поводить или за салом, например, на Украину отправить: «Скушайте, герр Кайзер, нашу пустышку, поверьте нам, мы хорошие, а русским доверять нельзя».
Такой мир был бы чудесным спасением для Германии и давал передышку России, но никаких выгод не сулил Англии, Франции, США, поэтому предложение Антантой в конце концов отвергается. Но время то тянется!...

А тем временем, используя свою агентуру и историческое влияние в Польше и Западной Украине, где были особенно сильны после прихода немцев русофобские настроения, а также прямой подкуп депутатов, англичане добиваются, чтобы Центральная Рада  издала декрет о провозглашении независимости.
Строго говоря, это было уже второе провозглашение независимости (незалежности) Украины.

Первое было через два дня после отречения Николая II. Три партии выступили как инициаторы со¬здания Центральной Рады Украины: Украинская социал-демократическая  рабочая  партия, Украинская  партия социалистов-революционеров, Украинская партия социалистов-федералистов. Как видите ; все сплошь социалис¬ты, хотя и национальные.

Сначала в Раду, украинский парламент, избрали 150 человек, потом 815. Исполнительный орган, Малая Рада, со¬стоял из 30 человек во главе с известнейшим историком профессором Грушевским .

По всей Украине стремительно возникали уездные, губернские, городские Рады. Началась украинизация армии. В частях, стоявших в Украине, вводился украинский язык, пропагандировалась служба именно Украине. Не все при¬нимали это, вспыхивали драки и перестрелки.

10 июня 1917 года Центральная Рада издала Универсал о провозглашении независимости Украины. Под давлени¬ем Временного правительства Рада соглашается на комп¬ромисс — реальный выход откладывается до созыва Всероссийского Учредительного собрания.

После Октябрьской революции Рада издала очень скромный Универсал от 7 ноября: объявление не независимости, а автономии Украинской республики в составе России.
В декабре 1917 года Ленин предлагает отказаться от автономии и войти в состав РСФСР. Центральная Рада отказывается. Однако это решение не находит должной поддержки по всей Украине. Например, в восточных районах местные Рады, губернские, уездные выразили желание присоединиться к России.

В Харькове, городе ско¬рее русском, чем украинском, в декабре 1917 года провозгласили Украинскую советскую республику во главе с совнаркомом. Москва при¬знала эту республику законным правительством Украины.
Второе провозглашение независимости прозападная Центральная Рада осуществила 22 января 1918 года. 27 января 1918 года Украина заключила договор с Австро-Венгрией и Германией о поставке им хлеба в обмен на помощь. Эта по¬мощь была так важна, что немцы немедленно ввели войска на Украину. Через несколько дней немецкие гарнизоны появились даже в Донбассе.
России не без помощи подкупленных англичанами украинских националистов в Брест-Литовске наносится сильный удар, а положение Германии коренным образом улучшается.

Украинская Социалистическая Рада еще 7 ноября объявила Украинскую Народную Республику не признающей советскую власть. 26 января красные войска вошли в Киев. Удравшая из Киева Рада спешно шлет свою независимую делегацию в Брест. Германия молниеносно признает независимость Украины. И Украинская Рада подписывает с немцами мир на их условиях. В тот же час!

Мы вам ; хлеб, руду, уголь, масло, сало, холст. Вы ; вводите свои гарнизоны и обеспечиваете поддержку нашей независимости от кровавых москалей. По рукам?
  В стане большевиков происходит ярая полемика. Троцкий упорствует, что надо продолжать тянуть время, мол, все равно Германия скоро рухнет и уйдет отовсюду. Партийный теоретик Бухарин проповедует революционную войну, т.е. немцы пропитаются пролетарской пропагандой и понесут революцию домой. Гениальный стратег и тактик Ленин требует принимать мир: на любых условиях, только чтобы сохранить, что можно еще сохранить, так как опираться не на кого, оборона не возможна!

Ленина обвиняют в том, что Украина утрачивала свою независимость, да плюс последующие реквизиции продовольствия ; толкнули Украину в объятия немцев. Бухарин убеждает в том, что, приняв унижение от немцев, ; будет потеряно доверие масс и произойдет угасание революционного порыва, а это конец всему. Эти дебаты продолжались несколько дней, после чего все-таки было выработано общее решение – заключать мир, теперь уже на условиях Германии.
18 февраля 1918 года, подготовив тылы к маршу, понимая расчет большевиков и имея в кармане договор с Украиной, немецкие и австрийские части переходят в наступление по всему фронту от Балтики до Дуная.

Строго говоря, это не наступление. Наступление — это вид боевых действий. А здесь немцы просто совершают марш, оккупируя обширные территории. Никакие регуляр¬ные части им не противостоят. И вообще никакие части не противостоят. Движутся эшелоны, движутся пехотные колонны и конные обозы. Кое-где оставляются гарнизоны для обеспечения коммуникаций.
Немцы приходят в движение, распространяя свое военное присутствие и власть на восток по всей ширине Российской империи.

23 февраля немцы занимают огромную территорию, включая Псков, Минск и т.д., и выжидательно останавливаются. Людей и сил у них очень мало. Главное ; не занять, а с толком использовать. Частичное сопротивление отдельных красногвардейских частей было малоуспешно. Отряд красногвардейцев и красноармейцев под командованием Дыбенко пытался противостоять противнику, но силы были не равны и после единственной стычки с немцами он отступил.
Еще 15 января Совнарком принимает декрет «Об организации Рабоче-Крестьянской Красной Армии» . Антанта добивает немцев!

В общем, немцы в отчаянье. Они уже понимают, что в перспективе проигрывают. Им необходимо снять все войска с Восточного фронта и бросить их на Западный, где завершается катастрофа! А как ты снимешь войска, если здесь с тобой даже мир заключать отказываются?

Большевики же демонстративно начинают создавать новую армию — Красную Армию.
Но это видимая часть айсберга, на самом деле положение молодой республики отчаянное. В партийном руководстве происходит разлад. Ленин  считает, что Троцкий, Зиновьев и Бухарин не понимают серьезности момента, поэтому, если не буде заключен мир, он обратится к народу напрямую. Это сильный аргумент. Все видят, что народ категорически не желает ни с кем воевать. И пойдет за кем угодно, лишь бы сидеть дома и заниматься хозяйством на своей земле.
Совнарком и ВЦИК принимают все условия ультиматума, который выдвинули германо-австрийцы. Эти условия куда тяжелее тех, которые хотели немцы получить в Бресте... Ствол под носом ; сильный аргумент.

3 марта 1918 года подписан мирный договор между Советской Россией, с одной стороны, и Германией, Австро-Венгрией, Турцией, Болгарией ; с другой.
Россия отдает временно под немцев Польшу, Литву, Латвию, Эстонию. Это германская сфера интере¬сов, своего рода мимолетный послевоенный протекторат. Россия признает независимость и границы Украины и Финляндии.

В Закавказье Турция получает большую часть Грузии с городами Каре, Ардаган и Батум. А также Турция получает часть Армении. Красная Армия подлежит немедленной ликвидации. Флот подлежит передаче германской стороне.

Пленные ; 3 миллиона русских и 2 миллиона другой стороны, в основном сборные Австро-Венгрии ; чехи, ма¬дьяры и прочие сербы, возвращаются на родину.
Россия временно теряет: 800 тысяч кв. километров (две Франции!!!) с населением 56 миллионов человек (треть всего населения империи); половину всех посевных площадей. Лишается 80 % добычи угля и железа и шести миллиардов золотых марок ; денежной контрибуции.

Нетрудно понять, как «гражданское общество» относилось к новой власти после этой капитуляции ; еще летом Россия была в положении победительницы со скорыми выгодами, а немцы для своей «победы» даже усилий никаких не предпринимали!..
Значительная часть образованного, мыслящего, патриотически настроенного населения посчитала себя обманутой и преданной. Возникли многочисленные антиправительственные выступления в различных городах, которые усугубили и так тяжелую ситуацию, возникшую в стране.

Однако «гражданское общество» ошибалось. Новая власть со¬стояла из серьезных людей, умеющих быстро учиться и решать любые возникающие проблемы, а именно перед большевистской партией как авангардом революционных масс стояли следующие основные задачи:

1. Подавить внутренних врагов.
2.  Создать многомиллионную Красную Армию и для этого подготовить своих полководцев и политработников.
3.  Разбить и уничтожить войска интервентов и много¬численные белые армии.
  4. Справиться с голодом, эпидемией  и экономической разрухой.
На первом этапе развертывавшейся борьбы необходимо было подавить очаги вооруженного сопротивления, в том числе и в Москве. Наш отряд напрямую стал подчиняться руководству обороны Московского района экс-генералу императорской армии А.К. Байову. Позже, в двадцатых годах, он перешел к белым и эмигрировал.
После переезда Советского правительства из Петрограда в Москву в начале марта 1918 года центр противостояния сторон также переместился в Москву. С 14 по 16 марта прошел IV Чрезвычайный Всероссийский Съезд Советов, на котором были определены первостепенные задачи, которые необходимо было решать, чтобы отстоять молодую Советскую республику. Днями раньше, 6 – 8 марта, прошел VIII экстренный съезд партии РКП(б), на котором было принято решение об открытом призыве в партию. В эти трудные для страны дни надо было иметь немало мужества связать свою судьбу с партией, которая потеряла часть своего авторитета при заключении мира с Германией. Я тоже не сразу принял эту позицию Ленина, было обидно за страну, за народ, тем не менее, решение стать большевиком окончательно сформировалось у меня именно в эти трудные мартовские дни восемнадцатого года. Я увидел, что только эта партия способна возродить величие России и ее армии. Верил, что в  будущем Советская Россия сможет принести счастье всему человечеству.

Вскоре произошло важное событие в моей жизни – вступление в ряды РКП(б). В партию меня приняли 3 апреля в Хамовническом райкоме партии, который помещался на Арбате. Одну рекомендацию мне дал старый друг Ю. Саблин, а вторую – товарищ по фронту и боец отряда Вардис.

Вступление в партию в такой трудный для нее момент, на исходе всего пятого месяца Советской власти открывало для мало-мальски амбициозных людей большие перспективы. Ведь в это трудное время грамотных, интеллигентных, знающих людей в партии было очень мало. Преданных делу революции было много, но организовать грамотно работу в любой сфере деятельности было некому. К счастью мои амбиции не перехлестывали через край. Меня вполне удовлетворяло мое положение, а больше всего хотелось заняться любимым делом – борьбой в цирке. Но до этого было еще очень далеко. Пока же приходилось мотаться по Москве, подавляя контрреволюционные очаги сопротивления бывших «друзей» по революции.

В ночь на 12 апреля 1918 года был ликвидирован бунт анархистов. Необходимо было разоружить всю толпу, обвешенную пулеметными лентами и гранатами. В захваченных ими особняках было обнаружено и изъято много ценностей и продовольствия. Большая часть задержанных оказалась уголовниками, наряженными в матросские бушлаты. Идейных анархистов после допроса отпустили по домам, взяв честное слово не выступать против Советской ласти. Тогда это еще было возможно. Пока не стреляли в Ленина, и не было террористических актов в Петрограде, когда от взрыва бомбы, заложенной эсерами, были убиты член коллегии ВЧК Урицкий и члены Петроградского Совета.

Но обстановка накалялась. Противостояние сторон усиливалось. Гражданская война накатывалась, как цунами вовлекая в свою пучину всех, кто оказывался на ее пути. Это была страшная сила, которой ничего не нельзя было противопоставить. Конечно, можно было попытаться спрятаться, затворив ставни в своем домике-ракушке, как рак-отшельник, но никаких гарантий, что ты выживешь в своем хрупком домике, не было, а главное ты не мог управлять событиями, которые бушевали вокруг тебя. Чтобы выжить и не просто выжить, но и жить нормально, надо было участвовать в этих событиях. Я принял решение, я активный участник этих событий. Обстановка требовала решительных действий, потому что каждое из событий, мелькавших калейдоскопом одно за другим, могло оказаться решающим не только в судьбе молодой республики, но и в судьбах большинства наиболее активных ее сторонников. Поэтому лозунг «Победа или смерть!», как ни пафосно это звучит, был весьма тогда актуален.

В подавляющем большинстве у нас не было счетов в банках за границей, не было недвижимости, т.е. не было «запасных аэродромов». Мы свято верили в революционные идеи: о свободе, братстве, равенстве, о скорой победе мировой революции… Это так прекрасно, когда у человека есть благородные идеалы… светлые, чистые. Обычно в такие моменты человек не замечает мелочей или каких-то изъянов в своих идеалах, но со временем, когда эти мелочи вдруг касаются его самого, они вырастают в огромные, а иногда неразрешимые проблемы. Такое же произошло и со мной, правда, позже, лет через двадцать.
А пока время будто бы растянулось до бесконечности. События следовали одно за другим, а лето все не кончалалось.

К середине мая удалось арестовать основных членов наиболее крупных бандитских шаек в Москве. 19 мая был раскрыт заговор «Союза защиты родины и свободы», в который входили бывшие офицеры, осевшие в Москве, еще при Керенском, и не желавшие смириться с потерей жалования и офицерских льгот, и некоторые депутаты разогнанного в Петрограде Учредительного Собрания.

22 июня подавлен контрреволюционный мятеж в Тамбове, организованный правыми эсерами.
6 - 7 июля ликвидирован мятеж левых эсеров в Москве, начавшийся с громкого убийства немецкого посла графа Мирбаха членом коллегии ВЧК от партии эсеров Блюмкиным и его помощником Андреевым. Понимая, что они проигрывают большевикам в сознании масс, эсеры пошли на эту провокацию, чтобы сорвать перемирие и заставить немцев начать наступление на Петроград и тем самым уничтожить Советскую власть, где им не нашлось места.

6 июля начался мятеж правых эсеров под руководством Перхурова в Ярославле, который был ликвидирован только через две недели. Это восстание было попыткой помочь выступлению белочехов. Кроме того, ходил упорный слух о подготовке крупного французского десанта в Архангельске, откуда союзники должны были начать наступление на Вятку и Вологду. Глава французской военной миссии Нуленс активно распространял эту провокацию и давал деньги на подготовку мятежа.
Эсер и террорист с дореволюционным стажем (смертный приговор ему был вынесен еще царским правительством за покушение на членов императорской семьи) Борис Савинков создал «Союз защиты родины и свободы». Ячейки союза с самого начала существовали в Москве, Рыбинске, Муроме, Костроме. Это была хорошо разветвленная подпольная сеть, раскинутая в 34 городах и включавшая до пяти тысяч активных членов. Савинковский союз поддерживали местные организации «Союз георгиевских кавалеров», «Союз фронтовиков», «Союз офицеров». Странная подобралась компания - террорист с дореволюционным стажем и убийца членов царской семьи эсер Савинков и члены «Союза офицеров» монархисты полковник Перхуров и генерал Карпов.

«Союз защиты родины и свободы» объединял социалистов и людей «партии порядка». После провала Московского подполья в мае — июне уцелевшая часть во главе с полковником Перхуровым отправилась в Ярославль. Другая часть «союзников» во главе с полковником Бредисом — в Рыбинск. Большая же часть во главе с полковником Рачковским уехала в Казань, где офицеры перешли линию фронта и соединились с армией Комуча .

А.П. Перхуров рассчитывал, что при первых сполохах восстания из Калуги прибудет большой отряд, до 200 человек. А в Рыбинске, Муроме, Ростове, Иваново-Вознесенске тоже вспыхнут восстания. В таком случае антибольшевистское восстание охватило бы всю центральную часть страны.
В Ярославле Перхуров создал организацию, которая называлась «Ярославский отряд Северной Добровольческой армии». В эту организацию записалось от 2 до 6 тысяч человек, но участвовала в событиях всего 1 тысяча. Организация делилась на группы по 5-6 человек, сведенные в 2 батальона.

В ночь на 6 июля на Леонтьевском кладбище, недалеко от городского вокзала, Перхуров собрал около 150 человек. Все вооружение состояло из... 12 револьверов, десятка полицейских «селедок» и нескольких охотничьих ружей. Большинство офицеров, собравшихся для выступления, сразу поняли, что это авантюра, которая приведет к бессмысленным жертвам, и отказались участвовать в мятеже. Однако часть молодых офицеров, уже поступивших на службу к большевикам и имевших личное оружие командиров Красной Армии, перешло на сторону мятежников.
К полудню 6 июля восставшими был захвачен городской Совет, разоружена его охрана, захвачены почта, телеграф, радиостанция, казначейство.

Мятеж разгорался.
Восставшие захватили старый арсенал, но не смогли удержать артиллерийские склады. Район города за рекой захватить не удалось. Во второй половине дня со стороны железнодорожной станции Всполье, где собрались уцелевшие красноармейцы, милиционеры, чекисты, советские и партийные работники, рабочие железнодорожных мастерских, началось наступление этих небольших отрядов, а также немногочисленных солдат, следовавших на фронт и задержанных на станции из-за отсутствия паровоза, который забрали повстанцы. В общей сложности набралось около 400 человек. Это скоропалительное наступление было не подготовлено, к тому же часть красноармейцев не имела оружия, которое они должны были получить при выгрузке на станции назначения. Красноармейцы закрепились на окраине города, но вперед продвинуться так и не смогли. Ситуация сложилась крайне тяжелая.

По станционному телеграфу член Ярославского Совета К. Митюхин, организовавший оборону в Заречном районе, отправил в Москву сообщение о мятеже и о переходе на сторону противника ряда воинских частей под командованием офицеров, перешедших ранее добровольно на сторону Красной Армии.

Восставших к тому времени было уже несколько сотен штыков. Их поддержала городская милиция ; она формировалась еще до октября 1917 года. Губернский комиссар прапорщик Фалалеев возглавил один из отрядов, но погиб в первом же бою.
Прибыли военспецы (офицеры) из Ярославского военного округа ; около 200 человек во главе с полковником Лебедевым и генералом Карповым.

На сторону «перхуровцев» перешел автоброневой дивизион поручика Супонина (25 офицеров, 2 пушечных бронеавтомобиля «Путилов-Гарфорд», 5 пулеметов).
Пришли добровольцы ; кадеты, лицеисты Демидовского юридического лицея, гимназисты. Около 300 человек.

Восставшие рассчитывали на рабочих-кустарей, которые сначала поддержали выступление, но из заявленных 600 человек в боях участвовали всего 140. Впрочем часть рабочих помогли из подручных средств подготовить бронепоезд.
Бронепоезд имел частичное бронирование, его изготовили буквально за несколько часов. Он курсировал на Заволжском участке фронта между станциями Уроч и Филино.
Был расчет, что восстание поднимет Ярославскую и соседние губернии. Этот расчет тоже не оправдался. 8 и 9 июля верные правительству войска подавили попытки восстаний в Рыбинске и в Муроме.

Перхуров утверждал, что к нему не раз приходили крестьянские ходоки, выражали готовность помочь.
Реально пришло человек 200, в основном зажиточные мужики из села Диево-Городищево. Руководили крестьянским ополчением свои же «офицеры военного времени» Конанов, Тарасов и другие.

Человек 250 сражались, обороняя городской район Тверицы ; оттуда подошедшие войска пытались прорваться в центр города. Практически все они погибли. Большинство повстанцев из крестьян получили оружие и пошли с ним в свои деревни.
Перхуров объявил себя «главнокомандующим Ярославской губернии». «Все органы и распоряжения советской власти упраздняются», — заявил он. Упразднялись и волостное земство, милиция, волостные комитеты.

Их заменяла власть «Управления по гражданской части», а «в прочих городах губернии» — власть «начальников уездов». Возрождались окружные суды, а функции полиции передавались «уездной и городской страже».
Позже у Деникина в 1919 году эти постановления будут воспроизведены с точностью до миллиметра: временная военная диктатура, приоритет исполнительной власти над представительной. Представительство же не партийное, а сословно-профессиональное.

Была восстановлена городская управа, в которую вошли представители чиновничества, двое кадетов и двое меньшевиков. Помощником Перхурова по гражданской части стал меньшевик Б. Савинков.
13 июля 1918 года Управа издала обращение «К населению города Ярославля»: «Только единая, собранная, сплоченная национальной идеей Россия должна выйти по¬бедительницей в начавшемся разгаре борьбы. Перст истории указал на наш город, и нужно верить, что Бог спасет нашу родину в тяжелую настоящую годину» . Воззвание заканчивалось словами: «Да здравствует Всенародно-законно-избранное Учредительное Собрание!»

Позже много писали о зверствах белогвардейцев, описывали убийства сторонников Советской власти и страшную «баржу смерти», в трюм которой мятежники загнали около двухсот человек – работников губисполкома, городских советских и партийных органов, красноармейцев, захваченных из числа охраны советских учреждений, членов их семей. Баржу вывели на середину реки и собирались расстрелять из пушек.

Только наступление Красной Армии спасло обреченных людей, но многие не выдержали тесноты и летней жары в металлическом трюме и погибли.
В Москве получили сигнал о восстании к вечеру 6 июля, а на следующий день была сформирована интернациональная бригада, в состав которой вошел и наш отряд. Уже к вечеру войска погрузились в эшелон и срочно отбыли в Ярославль.
С 9 июля 2-й московский полк Красной Армии, рабочие отряды и интернационалисты — 1-й московский интернациональный батальон из австрийцев, латышский отряд, 1-й польский революционный полк, венгерские части — начали наступление. Из-за реки Которосли, от Всполья город обстреливали 2 бронепоезда, подошедшие из Нижнего.
Мятежникам предъявили ультиматум: они должны выйти из города, а иначе будет открыт артиллерийский огонь. Повстанцы за несколько дней сумели соорудить в центре города несколько десятков баррикад, из-за которых велся шквальный ружейно-пулеметный огонь. В первые же минуты наступления мы понесли значительные потери. Необходимо было подавить огонь из-за баррикад и одновременно разрушить их, чтобы продолжать движение к центу города.

Начался артиллерийский обстрел тремя подошедшими батареями из трех дюймовых пушек.
Приходилось отбивать почти каждый дом. С верхних этажей, крыш велся сильный огонь. Пользуясь переходами с крыши одного дома на другой и плотной застройкой центра города, мятежники быстро перемещались с улицы на улицу. Пострадали Афанасьевский монастырь и Спасо-Преображенский монастырь, основанный еще в XIII веке. В огне пострадали Демидовский лицей и его уникальная библиотека, городская больница, гостиный двор, некоторые фабрики, учебные заведения, больше 100 жилых домов, где были размещены очаги вооруженного сопротивления. Учитывая, что восстание в Ярославле могло перекинуться на другие губернии, необходимо было ликвидировать очаг военного сопротивления в короткое время.

Весь фронт от реки Которосли до железнодорожного моста был разделен на 6 участков, каждый из которых защищал отряд в 300 - 400 человек при 14 пулеметах. У восставших было 2 орудия на баррикадах, 4 орудия на бронепоезде, который постоянно курсировал в пределах города, оказывая огневую поддержку мятежникам, и 2 орудия на броневиках.

Через несколько дней боев один броневик вышел из строя, а второй переезжал от одного участка фронта к другому в качестве своего рода подвижного резерва.
Уличные бои были очень тяжелые. Почти половина численного состава из приехавших в Ярославль первой группы войск выбыла из строя. Мы потеряли около 30 человек убитыми и более полусотни ранеными. Правда через несколько дней к нам для поддержки подошли два пехотных полка с резервистами, которые были срочно переброшены из Самары. Кроме того, для разведки были задействованы два самолета, которые передавали информацию о перемещении резервов противника. В качестве огневой поддержки с резервистами прибыли 4 броневика с пулеметами, два из которых были задействованы на нашем участке. Однако произошел конфуз.

Экипажи бронемашин были не подготовлены и, когда внезапным броском противник приблизился к броневикам, их водители не смогли завести моторы и в панике разбежались. Только командиры-пулеметчики отстреливались до тех пор, пока мы с бойцами не пришли им на выручку. Броневики удалось отбить.
К 20 июля стало очевидно: больше никто на помощь мятежникам не придет. Ни крестьяне губернии, ни повстанцы других городов, ни французы. Началась паника, так как город был взят в кольцо. Часть повстанцев, в основном офицеры, во главе с генералом Карповым не успели покинуть город, так как наши войска к этому времени контролировали основные улицы. Они оказали ожесточенное сопротивление, понимая, что к перебежчикам особой милости не будет. В основном город был очищен, но оставались отдельные очаги сопротивления, которые были подавлены пулеметами с броневиков.

Члены офицерских организаций во главе с Перхуровым прорвались на пароходе к Толгскому монастырю. Их было около 100 человек. Они хотели поднять местных крестьян..., но мужики воевать не пошли.
Офицерская группа Перхурова еще месяц бродила по заволжским лесам и селам. Затем им удалось соединиться с Народной армией Комуча .

Политическая карта России в 1918 году представляла собой картину, как лоскутное одеяло. Борьбу за политическое превосходство вели несколько политических партий, которые учреждали свои органы власти, там, где они имели преимущество или вооруженную поддержку, причем необязательно российскую. При достаточной доли цинизма и беспринципности руководства партии эсеров… можно было использовать и иностранные войска, например, выше упомянутый Комуч, который они организовали при содействии чехословаков. Причем сами белочехи меняли эти правительства как перчатки, при малейшем намеке неподчинения марионетки их командованию.

Во Временном Сибирском правительстве, возникшем весной 1918 года, были в основном эсеры. В конце мая 1918 года чехословаки захватили Томск. 23 июня 1918 года ос¬тавшиеся в городе члены сформировали новое Временное Всесибирское правительство. Во Владивостоке еще одно ; Всесибирское правительство – объявило себя «централь¬ной властью Сибири». В Екатеринбурге восстало из праха Уральское областное правительство; в Новониколаевске ; Западно-Сибирский комиссариат. По более мелким сибир¬ским городам сидело еще пять или шесть правительств: и местных, и «центральных».

В Самаре эсеры открыто просят о помощи руководство чехословацкого корпуса и получают ее. 8 июня они провоз¬глашают власть Комитета членов Учредительного Собрания (Комуча). Если сравнивать все опереточные правительства, то Комуч ; самое легитимное из всех правительств, образованных на просторах бывшей Российской империи.

Сначала членов Комуча было всего 5, к 8 июня их уже 34, через месяц число членов Комуча выросло до 70: быв¬шие члены «Учредилки» съехались в Самару со всей Рос¬сии, от Петрограда до Дона.
Все «розовые» правительства социал-демократов объявили себя продолжателями дела Февральской революции...

Комуч объявил себя преемником Временного прави¬тельства, сторонником Антанты и врагом Германии. Он на¬чал создавать Народную армию для продолжения войны. Лозунг ; «Сначала одолеем большевиков, а там уж и немцев».

Комуч провозгласил государственным флагом красный, но в армии ввел Георгиевский флаг. Обращения в Народной армии тоже пришли из армии царской, включая «рад стараться» и «ваше высокоблагородие». Многие офицеры царской армии пошли служить в нее. Самый известный из них — полковник В.О. Каппель.

Эсеры заявляли, что Народная армия включает 40 тысяч человек... Сами белочехи называли другую цифру ; 17 тысяч, и это как добровольцев, так и призванных. Горожане еще готовы были идти в Народную армию Комуча, а вот крестьяне ка¬тегорически отказывались.

И тогда Комуч ввел систему... террора. Если деревня не давала «добровольцев», ее, случалось, сносили с лица земли артиллерийским огнем, а не желавших служить в Народ¬ной армии топили в Волге. Убили порядка 2-3 тысяч.
Комуч вел террор и против коммунистов, причем ком¬мунисты часто расстреливались на месте, без суда и следствия. Иногда вместе с ними уничтожались их жены, дети, даже друзья. И таких «армий» по всей России было немало. Ничего удивительного, что уцелевшие  ярославские повстанцы, в конце концов, оказались в рядах «народных армий» и бандитских шаек.

Часть таких повстанцев около «50 человек», ушедших из города, сдались «Германской комиссии военнопленных № 4». Глава этой комиссии заверил сдававшихся, что комиссия занимает позицию вооруженного нейтралитета и никто из них не будет выдан Советскому правительству.

Итог восстания: около 600 мятежников погибло на позициях, примерно 200 человек сумели вырваться из окружения и уйти в леса, чтобы затем примкнуть либо к различным бандам, либо к армии Колчака. Многие просто разбежались. Пленных из перебежчиков не брали. Впоследствии следственная комиссия установила 350 активных заговорщиков, имевших связь с чехословаками, на помощь которых они рассчитывали.

Пострадали около 300 мирных жителей, наши войска потеряли убитыми около 400 бойцов и около 500 ранеными.
10 июля поднял мятеж в Симбирске командующий Восточным фронтом левый эсер Муравьев. Мятеж был подавлен, а Муравьев при штурме штаба убит.
30 августа было совершено покушение на В. И. Ленина, он был тяжело ранен двумя пулями, обработанными ядом. В тот же день правые эсеры убили в Петрограде С. Урицкого, а до этого В. Володарского. Сообщение о ранении  Ленина вызвало всеобщее волнение. В некоторых местах это возмущение вылилось в стихийные погромы кабаков, рынков, где преобладали мешочники. С трудом, но на следующий день в основном удалось навести порядок на улицах.

В эти же дни чекистами был раскрыт заговор английской разведки, действовавшей под дипломатическим прикрытием. Организатором диверсионно-подрывной работы на территории России был английский поданный Локкарт.
3 сентября 1918 года Советская республика была объявлена единым военным лагерем. К этому времени уже определилось в основном соотношение противоборствующих сил.

На всех территориях, оккупированных иностранными войсками и белыми армиями, население подверглось дискриминации и притеснениям.
В Москве тем временем также происходили знаменательные события, в которых мне пришлось принимать самое активное участие. Конечно, эти события хорошо известны и все описывались не раз и до моих воспоминаний, но мне особенно дорого именно то, за счет каких, на первый взгляд, мелочных подробностей можно понять через много лет атмосферу того незабываемого времени.

Горячим, и в прямом и в переносном смысле, летом восемнадцатого года наш отряд был расквартирован в гостинице «Эрмитаж» на Трубной площади. Про эту гостиницу во всех путеводителях было сказано: «Совершенным особняком стоит гостиница «Эрмитаж». Известная каждому состоятельному москвичу, она не имела вывесок и приезжими не посещалась, так как приезжих принимали неохотно ввиду значительного спроса на номера со стороны постоянно живущих в Москве» .
При гостинице был знаменитый одноименный ресторан. Ресторан «Эрмитаж» был тем храмом еды, который создали богатые московские хлебосолы, чтобы удивить Европу.
Он имел школу для поваров в Париже и уполномоченных во Франции, в Архангельске и на Волге. В белом зале с мраморными колоннами и ложами наверху, в зеленом, синем и золотом кабинетах сверкали на столах серебро, фарфор и хрусталь.

Великолепный оркестр под управлением Фердинанда Криша исполнял преимущественно классическую музыку. Страсбургские паштеты, зернистая икра, старые вина, стерлядь и форель направлялись вагонами в Москву для того, чтобы попасть на столы богатых гурманов, которые были постоянными посетителями «Эрмитажа». Здесь богатые люди справляли свои юбилеи, праздновали свадьбы, устраивали банкеты и принимали знаменитых иностранцев…

В «Эрмитаже» чествовали министров-социалистов Франции во главе с Альбером Тома.
Ложи, опоясывавшие верхний ярус зала, имели занавески. Если известный в Москве человек приезжал с дамой и не хотел, чтобы их видели, он шел в ложу, а оттуда после ужина по внутреннему застланному коврами коридору в соседнее здание. Это была роскошная гостиница с номерами не менее чем из трех комнат, которые даже до войны стоили от двадцати пяти до семидесяти пяти рублей в сутки. Разумеется, никаких документов там не спрашивали, и никогда ни один полицейский туда не заглядывал. Со стороны бульвара ворота и калитка, ведущие во двор, были наглухо закрыты. Бешеные деньги защищали разврат от постороннего глаза. Москвичи в шутку говорили, что легче попасть в женский Рождественский монастырь, помещавшийся поблизости, чем в эту гостиницу.

Теперь в ней разместился мой отряд. Часовой при входе не сидел на табуретке и не лузгал семечки, как в те времена водилось, а стоял неподвижно и принимал положение «смирно» при появлении командиров.
Дежурный с маузером в деревянной кобуре спрашивал у входящих документы. И в подъезде, и в коридоре было абсолютно чисто, полы натерты, дорожки выметены. Номер на первом этаже, в котором размещалась канцелярия, состоял из нескольких комнат ; гостиной, столовой, спальни и бассейна-ванной, стены которой были покрыты зеркалами.

В гостиной среди узких кушеток тет-а-тет и каких-то пуфов стояли два письменных стола с полевыми телефонами и столик с пишущей машинкой. Появившийся дежурный доложил, что пришел мой брат Николай и хочет меня видеть. Я попросил провести его сюда в канцелярию, где проходил нелицеприятный разговор с одним из бойцов отряда, временно прикомандированным к нам.

В комнате нас было трое: я, светловолосый, сероглазый человек в кожаной куртке ; комиссар отряда латыш Калнин и высокий, с крестьянским веснушчатым лицом и бегающими колючими глазами солдат в помятой фуражке защитного цвета и расстегнутой шинели.

Я стоял и смотрел на этого горе-солдата, и злость медленно закипала во мне.
 ; Рассказывай, рассказывай, ; подтолкнул его я.
 ; Ну? — торопил его я, коротко кивнув вошедшему брату, который поздоровался со мной. Солдат молчал. Человек в кожаной куртке кашлянул.
 ; Товарищ Михаил, этот кофер у него запрали, когда он хотел ухатить со твора, ; медленно и с растяжкой проговорил латыш.
  ; Брал ковер? — мрачно спросил я.
 ; Товарищ командир, ; вдруг неожиданно высоким голосом закричал солдат, ; я же еду на побывку домой, а ковер этот ; ничейный. Он раньше принадлежал буржуям, а теперь, как их выгнали, он ничейный.

Внезапно злость спала, и я почувствовал себя усталым. Захотелось быстрее закончить этот разговор, мне было неприятно, что свидетелем этого стал мой брат, который где-нибудь, даже случайно, может рассказать об увиденном.  Но и оставлять без последствий случай воровства нельзя, иначе… сегодня ковер, завтра золотишко, а послезавтра барышень приведут в расположение отряда.
 ; Стало быть, выходит, растаскивай все, что есть? ; спросил солдата я.
 ; Зачем же все, один ковер...
  Латыш в кожаной куртке покачал головой.

 ; Мы тебя путем сутить...
 ; Не будем,— сказал я, продолжая разглядывать солдата. — Посмотри на себя: шинель расстегнута, фуражка набекрень, небрит, нечесан, ремня нет, сапоги не чищены...
 ; Что же, выходит, как раньше, при старом режиме?..
 ; Врешь! Раньше ты кому служил?
 ; Царю.
 ; Так. А теперь кому служишь?
 ; Народу.
  ; А раз так, служи как следует.

  Я повернулся к Калнину.
 ; Отпуск отставить. Наряд вне очереди…
Солдат замотал головой.
 ; Все равно уеду...
  Я схватил его левой рукой за борта шинели, приподнял, потом поставил на место и, сжав правую в кулак, поднес его к носу солдата.
 ; Ты это видел? И смотри, не попадайся мне на глаза в таком виде.
  Солдат, одурело оглянувшись, поплелся к выходу. «Стой! Повернись! Налево кругом! Шагом марш!»
Когда он ушел, латыш вздохнул:

 ; Тофарищ Михаил, фы путете иметь неприятностьс фаша рука. Я внимательно посмотрел на него.
 ; Товарищ Калнин, садитесь и проверяйте ведомости.
  Потом повернулся к Николаю.
 ; Пойдем!

Через столовую, украшенную натюрмортами с изображением дичи и фруктов, мы прошли в спальню. Под огромным балдахином стояла двуспальная кровать. Со всех стен глядели нагие женщины с необычайно пышными форами и неестественно розовой кожей.
 ; М-да, ; произнес Коля, оглядываясь и более чем внимательно рассматривая картины. Он был самый младший в семье и, разумеется, самый любимый родителями, которые все еще пытались его опекать.
 ; Хорошо, что мама этого не видит, ; добавил брат.
Я посмотрел вокруг, действительно, мать не одобрила бы обстановку нашей встречи, но… пуританские взгляды матери и ее наставления в этой сфере раздражали меня.

Я рассердился.
 ; Чего «м-да»? Куда я все это дену? Через несколько дней уйдем на фронт, тогда согласно точной инвентарной описи вся гостиница будет передана Моссовету. Тут уже ко мне начхоз подкатывался: «Разрешите, товарищ коман¬дир, убрать все лишнее неприличие...». ; «Куда убрать?». ; «Да место найдется».
 ; Я его знаю, этого начхоза. Он бывший интендантский писарь. Жулик, но в хозяйстве толк понимает... Теперь жулики, пока еще не создан настоящий советский аппарат, под горячую руку лезут со всех сторон.

Брат подошел к туалетному столу с большим овальным зеркалом и начал открывать ящики. В первом оказались прессованная пудра «Коти» и женский кружевной платок с вензелем. Николай понюхал, покачал головой.
 ; Наверное, дама какая-нибудь забыла, торопилась уехать.
 ;  Есть хочешь? Где-то у меня тут колбаса была и консервы? Чай сейчас соорудим. Я достал кружки, фляжку со спиртом, нож. Попросил принести чайник.
Когда мы сели за стол, брат заметил:
 ; Чисто у вас и тепло…

Я разлил спирт по стаканам, добавил воды.
 ; Спирт - сырец, дрянь, но пить можно ; мы выпили, закусили колбасой.
 ; Видишь ли... Когда мы заняли гостиницу, через полчаса прислуга исчезла. Я, конечно, узнал, в чем дело. Оказывается, вызвали их директора «Эрмитажа» и говорят: «Жалованье будем платить, как и раньше. Однако обслуживать большевиков запрещаем. Они захватили помещение нахально и за номера не платят. Подумать только! После Лианозова, Манташева и Рябушинского солдатня будет туда водить девиц с Трубной площади...» Хорошо! Я, значит, велел всю обслугу на другой день собрать. Смотрю, какие-то рожи несообразные: старые лакеи, выстроившие себе доходные дома на подачки от кутил-купчишек, бабы, похожие на сводней.
Ладно, посмотрел я на них и говорю: «Вы порядок знаете?».

Один из них, почтенный такой с баками, говорит: «Раньше знали...».
 ; И теперь будете знать! Уборка с утра, как полагается. Топить аккуратно. Белье менять и стирать соответственно. Полы натирать до полного блеска. Дежурный! Переписать каждого на карточку с точным адресом и взять подписку, если что пропадет ; под суд! Найду непорядок ; на сутки под арест. И не выпускать никого, пока не проверите документы и не перепишете.

 ; Представь себе, ничего, порядок.
Когда мы кончили есть, я закурил, вздохнул.
 ; А вообще трудно! Солдаты из крестьян те еще бойцы. Все дело в том, что крестьянин получил землю, получил мир. Стремится в деревню и знать ничего не хочет. Начинаешь ему объяснять, а он говорит: «Пока я тут с вами буду канителиться, в деревне землю поделят, мне ничего не достанется». Да к тому часто и прихватить что-нибудь норовит: «Ведь это буржуйское, а у меня, говорит, за войну семья разорилась».
Не хватает культуры, грамотности, сознательности. А тут со всех сторон контрреволюция поднимается. Спасти нас может только железная дисциплина... Ну ладно... Ты что сейчас делаешь?
 ; Да вот, пишу понемногу, но думаю уехать на фронт. Я посмотрел на брата внимательнее.
 ; А как же университет?
 ; Сейчас не до учебы. Не хватает грамотных людей, некому организовывать учебу и подготовку специалистов не только в армии, но и в различных советских учреждениях. Советская власть строит свой аппарат и зовет всех грамотных и социально близких людей занимать в нем должности.
Николай медленно выдохнул дым, посмотрел на меня, прищурившись от попавшего в глаза синеватого облачка, и продолжал…

; Большинство из «призванных» получают самую скромную работу почтовых служащих, мелких железнодорожных чиновников и так далее. Работу, которая не требует талантов или интеллекта. Нужна грамотность, умение вести документацию, старательность, ответственность…

Красиво говорит, а как все обосновал… Глядишь через пару лет он еще успеет приехать ко мне начальником. Незаметно, незаметно вырос брат.
Я смотрел на него и думал: «Как меняет людей сегодняшнее время, еще несколько лет назад двадцатилетний парень интересовался учебой, карьерой, девушками…, а сегодня – политикой, диалектикой…».

 ; Беззаботности, покоя и свободного времени у нас, как мне кажется, в ближайшее время больше не будет... Может быть, добьемся этого для наших детей.
Мы помолчали. Я понял, что одной из целей этого внезапного посещения, было узнать, а не возьму ли я его в свой отряд. Здесь надо было решать сразу…
; К себе я тебя не зову. Мы характерами не сойдемся… А потом, родственники в отряде ; это плохой пример для остальных. Надеюсь, ты понимаешь…
; Да, ; подтвердил брат, ; понимаю, не сойдемся...
В это время вошел Калнин.

Вас фысыфают...
  Я встал.
 ; Еду. Ну, прощай, надеюсь на днях увидимся... Может быть, удастся забежать домой. Если нет, пусть не беспокоятся, все будет хорошо.
Мы коротко обнялись, и он вышел из комнаты.
Как мне потом стало известно, он в конце 1918 года, вместе с молодыми-коммунистами-москвичами уехал на Украину, где в то время шли упорные бои.
Скоро мой отряд тоже ушел на фронт. Увиделись мы после гражданской войны и его службы за границей, когда он вернулся в Москву в 1933 году.

После возвращения из Ярославля в Москве нам удалось пробыть недолго. За это время произошли организационные изменения. Он был доукомплектован до 550 бойцов, что составляло примерно численность пехотного батальона того времени. На вооружении отряда были 8 станковых пулеметов «Максим» и 5 ручных пулеметов «Люис». Комиссаром отряда был назначен боец   Калнин, который до этого на общем собрании отряда был выбран комиссаром, член партии ВКП(б) с 1917 года. Латыши в отряде составляли подавляющее большинство. Около 450 человек. Остальные бойцы – рабочие московских заводов, коммунисты иностранцы – поляки, австрийцы, чехи.

В августе 1918 года на Восточном фронте, протянувшемся с севера на юг на две тысячи километров, произошли важные организационные перемены. В связи с тяжелым положением, сложившимся на некоторых участках фронта, командование приняло решение о переформировании отдельных частей, входящих в состав фронта. «Отрядный» период гражданской войны кончался. Для победы над врагом  необходимо было создание регулярных, правильно организованных  частей и соединений. На Восточном фронте войска Красной Армии были разделены на пять армий. Одновременно отряды и «отрядики» сводились в батальоны и полки, а те, в свою очередь, в дивизии.

В частности, наш латышский добровольческий отряд, который был сформирован еще в 1917 году и где я исполнял обязанности командира, был переформирован сначала в батальон, а затем, после доукомплектования, в полк, т.е. 2-й полк 5-й бригады, который вошел в состав 30-й дивизии под командованием Ионова. В последующем 2-й полк был переименован в 263-й стрелковый полк и вместе с 30-й дивизией переподчинен 5-й армии. После переформирования я был назначен командиром 1-го батальона 263-го пехотного полка.

Все красноармейские части испытывали большие трудности из-за нехватки фуража, продовольствия и обмундирования. Критически не хватало боеприпасов.
Однако, несмотря на чрезвычайно тяжелые условия борьбы, боевой дух красноармейцев, особенно добровольцев, коммунистов, комсомольцев, оставался все время высоким, что полностью подтвердилось во время последующих боев.
Население городов и рабочих поселков при шахтах, металлургических заводах в большинстве своем сочувственно относилось к красноармейцам, помогало им, чем могло, но часть жителей, особенно, деревень, зажиточных хуторов, недовольная продразверсткой, нетерпеливо ожидала прихода белых войск.

К началу зимы 1918 года боевые действия на Восточном фронте стали более ожесточенными, и не малую роль в этом сыграл процесс консолидации контрреволюционных сил, происходивший в тылу белых войск. 18 ноября в Омске директория была свергнута. На смену директории пришла диктатура адмирала Колчака, принявшего титул «Верховного правителя России».

Весь 1919 год прошел в беспрерывных и тяжелых боях. Сначала колчаковцы на протяжении всей зимы имели преимущество и оттесняли красные дивизии вплоть до Перми. Из-за малочисленности подразделений и большой протяженности фронта командованию красных войск не удавалось создать сплошную линию обороны, и потому постоянно приходилось учитывать возможность  обхода противником с флангов и тыла.

Уральские морозы свирепствовали весь декабрь, и по-прежнему красноармейцы страдали от холода, так как практически не было зимнего обмундирования: меховых шапок, валенок, полушубков. Но еще хуже было с питанием. Несколько дней подряд получали только четверть фунта (примерно 100 грамм) овсяного, колючего и вдобавок промерзлого хлеба на человека. Случались дни, когда люди ничего не ели и бывали рады любому куску, будь это отруби или мясо убитых лошадей. Измученные ежедневными боями, страдающие от холода и голода, бойцы ложились в снег и мне как командиру стоило немалых сил, чтобы в первую очередь их убедить и лишь потом заставить подняться и продолжить путь.

В это трудное время ни командир, ни комиссар, ни другие командиры не имели никаких льгот ни по питанию, ни по одежде, ни в чем другом. Мы были вместе с бойцами все время у них на виду, и никто из моих подчиненных не мог сказать, что я съел лишний кусок под одеялом. Только такое взаимоотношение между командиром и подчиненным давало нам право приказывать идти в бой. И они шли, зная, что вместе с ними, а еще чаще впереди них идут командиры, коммунисты и комсомольцы.

Правда стоит заметить, что такое положение было характерно для низового уровня Красной Армии, а на уровне дивизии, корпуса или армии, где были многочисленные штабы, политуправления и прочие тыловые учреждения, снабжение было гораздо лучше, а в некоторых случаях дело доходило до прямого злоупотребления или даже до предательства. Особенно это было заметно на командирах, которые буквально за год или полтора вырастали из унтер-офицеров, пусть даже георгиевских кавалеров, до командиров дивизий или армий. Такие военачальники быстро обрастали свитой, состоявшей из всякого вооруженного сброда: деклассированных элементов, уголовников, спившихся офицеров, которые считались военспецами, а также многочисленной охраны. Кроме того, в любом крупном соединении, чаще всего в штабе, соседствовали и большевики, и эсеры, и уцелевшие анархисты.

Политический плюрализм их мнений накладывал свой отпечаток на боеспособность воинских частей.
Части Красной Армии западнее Екатеринбурга находились в положении, близком к катастрофе. В связи с создавшейся обстановкой в 3-ю армию прибыла комиссия ЦК РКП(б), возглавляемая И. Сталиным и Ф. Дзержинским. В штабе армии было проведено совещание с командирами и комиссарами вплоть до полков, на котором была проанализирована создавшаяся ситуация и намечены пути для оказания срочной помощи войскам 3-й армии. И надо сказать, что необходимая помощь провиантом, оружием, боеприпасами, в короткий срок была оказана. Если к концу декабря в полку насчитывалось 400-450 бойцов, то уже к середине января полк пополнился до 900 человек. Мы получили 8 станковых пулемета, по тридцать патронов на бойца и небольшую часть зимней одежды.

Эта встреча со Сталиным и Дзержинским мне мало запомнилась. Если вспомнить то время, то значительную часть постов в правительстве и в армии занимали эсеры, которые имели свое руководство и выполняли указания своего политического центра, а руководил всеми вооруженными силами республики, страшно подумать, товарищ Л. Троцкий. Но Троцкий был прирожденный лидер. Я слышал его на митинге в конце 1917 года, и он произвел на меня сильное впечатление своей убежденностью в том, что он говорил. А речь шла о необходимости удержать фронт перед наступающими на Петроград немецкими войсками. Он умел донести свою мысль до совершенно разноликой аудитории.

Там, на митинге, были не только солдаты, выходцы из низшего сословия, но и интеллигенция в лице прапорщиков, поручиков военного времени. Тем не менее, солдаты поняли, что воевать с немцами надо, так как это защитит их народную власть, а следовательно, и землю, которую большевики своим декретом передали в безвозмездное пользование крестьянам, а интеллигенция поняла, что только патриотизм, которого ей так не хватает, спасет Россию от германского сапога. На митинге присутствовало несколько сотен людей, которые за последние полгода слышали различных агитаторов, провокаторов, представителей всех существовавших на тот момент партий и обмануть таких слушателей, выдать воображаемое за действительное было очень не просто. Тем не менее, никто не вспомнил, что буквально два месяца назад тот же Троцкий и с тем же пылом утверждал обратное, т.е. что надо открыть немцам дорогу на Петроград и прекратить всякое сопротивление.

Что же изменилось за эти два месяца? Изменилось отношение Троцкого к власти. Тогда, раньше, он добивался ее, теперь он ее получил. Вот что значит волшебная сила ораторского искусства и полная беспринципность политического деятеля.
Дзержинский в своей работе в совнаркоме всегда держался в тени, и оценить его ораторское искусство непосвященному было трудно. Кроме того, пост председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии не располагал к более близкому знакомству ни с ним самим, ни с его ведомством. Правда, следует отметить, что так называемый «красный террор», осуществленный  ВЧК под его руководством, начнется чуть позже.

Что касается Сталина, то тогда на совещании осенью 1918 года, он не произвел на меня благоприятного впечатления, свойственного лидеру. Говорил мало, но в конце еще раз подчеркнул, что все обещания центра будут выполнены, а бойцы 3-й армии, со своей стороны, должны обязательно остановить наступающую Сибирскую армию генерала Гайды, закрепиться на левом берегу Камы, а уже затем контратаковать. Еще он отметил, что с укреплением Красной Армии возрастает роль политработников, в том числе комиссаров, которые должны личным примером воодушевлять бойцов, препятствовать возникновению паники, с вниманием относиться к военспецам из бывших офицеров, а нерадивых обещал примерно наказать.

На совещании некоторые политработники, в том числе и эсеры, попытались развернуть политическую дискуссию о методах организации Красной Армии и её комплектовании, в частности, они настаивали на добровольном вступлении в армию и выборности командиров и комиссаров. На что получили жесткий и решительный отпор как со стороны своих сослуживцев, т.е. нас, так и со стороны Дзержинского, который сказал, что если белые прорвут фронт, то им будет неважно, кто выбирался, а кто назначен, конец у всех будет один – пуля. Сталин участия в споре не принимал, но внимательно слушал каждого, а если учесть его феноменальную память на фамилии и события, то вполне вероятно, что кому-то в тридцатые годы это совещание обошлось очень дорого.

Все это разительно отличалось от инспекции, которую устроил Троцкий в 4-й армии после ее неудачи при контрнаступлении под Белебеем, Бугурусланом и Уфой. Тогда были заменены почти все командиры и комиссары дивизий и даже полков, а несколько человек отданы под суд ревтрибунала и расстреляны. Причем вся эта процедура заняла два-три дня.

Большинству присутствующих командиров понравилось это конкретное выступление Сталина, а также обещание помочь армии. В дальнейшем мы убедились в том, что всё, что он обещал сделать, он выполнил. Осознание того, что этот человек выполняет то, что обещал, пришло ко мне уже в колымском лагпункте № 3 в 1939 году, когда я отбывал свой первый десятилетний срок по известной 58-й статье.
Итоги этого совещания обсуждались в воинских частях, проходили собрания, митинги. Прошло такое собрание комсостава и в нашем полку. Мнения звучали самые разные. В конце 1918 и в начале 1919 гг. еще было достаточно много командиров, да и комиссаров,  представляющих разные политические группы, в том числе и меньшевиков, левых эсеров, которые, как тогда нам казалось, выражали интересы деревенских богатеев, мелких городских собственников. В частности, была дискуссия о том, поддержат ли оружейники Ижевска наступающую Красную Армию или они предпочтут остаться в стороне, как уже было при объявленной мобилизации белыми.

Это собрание запомнилось мне достаточно хорошо. Почему? А потому, что в 1937 году, уж не знаю как, но протокол этого полкового собрания командиров попал к следователю Тульского управления НКВД. Во время допроса совершенно для меня неожиданно этот протокол был предъявлен, и мне приписали помимо других «грехов» восхваление дворянства и преклонение перед белым офицерством. Я пытался объяснить, что эти слова, ответ на выступление одного моего сослуживца, комиссара одного из батальонов нашего полка, эсера по политическим убеждениям, Федотова, который отстаивал свою точку зрения об активности участия рабочих ижевского оружейного завода, но, как посчитало следствие, эти объяснения были лишь попыткой скрыть мою истинную эсеровскую враждебную сущность.
  Было обидно ; что-что, а эсеровскую позицию, тем более в вопросе методов строительства Красной Армии, я никогда не разделял.

На том собрании комсостава полка присутствовали почти все командиры и комиссары, а также представитель штаба дивизии, имевший широкоскулую, в пегих лишаях и родимых пятнах физиономию. Для себя я его окрестил «фельдфебелем».
Как водилось в то время, чтобы задать правильный тон дискуссии, слово взял дивизионный штабист. Настораживал и его хриплый голос и скрытая сила в словах.
 ; Фронт разваливается. Вы драпаете, как проститутка Керенский сбежал в свое время, в исподнем и платье своей кухарки. Мобилизация идет из рук вон плохо! Если не принять срочных мер, все окажетесь в «штабе Духонина» .
Все тягостно молчали, опешившие от такого несправедливого и неожиданного напора. Мне казалось в этом «фельдфебеле» все нехорошо: и разные глаза, и хриплый голос, и толстые, жирные губы.

Посверлив еще нас своим тяжелым взглядом, он сел и уставился в окно.
Слово взял командир полка Граве, как тогда говорили, военспец из бывших, в офицерском френче с накрахмаленным подворотничком он походил на актера. Было заметно, что его руки слегка подрагивали.

 ; Хочу Вам напомнить, что строевые части не занимаются мобилизацией гражданского населения. Для этого существует отдел в штабе дивизии, который организует набор и первичное обучение призывников, ; заметил он нервно.
 ; «Фельдфебель» с ухмылкой небрежно слушал его.
 ; И потом…
Он хотел продолжить, но штабист грубо оборвал его.
 ; Конечно, командир полка не виноват, что у него не хватает людей, а кто виноват, я?

Присутствовавшие на совещании чувствовали себя неловко. Все понимали, что по существу командир прав, а «фельдфебель» просто прикрывает своих коллег из дивизионного штаба, тем более, что эти упреки были необоснованны, по крайней мере, к нашему Граве, который был опытным фронтовым офицером, не раз выводившим полк из под удара превосходящих сил белогвардейцев.

Возражение Граве видно окончательно вывели его из себя.
 ; А кто виноват? Генералишки поганые, аристократишки паршивые губят Россию. Белая кость, голубая кровь, мать вашу распротак! Да и государь-император ваш хрен моржовый!
Совсем уже не к месту закончил «фельдфебель».
Назревал скандал. Командир нервно собирал бумаги. Я подумал, что если сейчас Граве выйдет из комнаты, то при его честности и порядочности от этих незаслуженных оскорблений он может просто застрелиться.

Видно это понял и штабист. Он примирительно поднял руку.
 ; Прошу не обижаться, товарищ Граве, извините, наболело. Куда не приедешь и везде одно и то же. Этого нет, того нет. Дай! Дай! Дай! Никто не хочет брать на себя ответственность. Особенно ваш брат военспец.
Бледный, как мел, командир хотел встать и ответить, но комиссар полка, положив руку на его плечо, удержал его.
 ; Товарищи! ; перехватывая инициативу, сказал комиссар полка.  ; Давайте успокоимся и подумаем, что можно сделать с нашей стороны, чтобы выполнить те задачи, которые перед нами поставили на армейском совещании товарищи Сталин и Дзержинский.

Слово попросил комиссар одного из батальонов Федотов.
 ; Не логично отталкивать часть народа пусть даже не бедного, который на время может стать союзником, ; начал он издалека. ; Без эсеров вам, товарищи большевики, не обойтись. Ижевские мастеровые за вами не пойдут. Знамя не то! Нет, как хотите, не логично...
 ; «Не все логичное умно. Противоречие ; ломаный путь логики», ; говорил Карл Маркс, ; неспешно добавил наш комиссар полка Хромов, старый коммунист и бывший царский ссыльный.

 ; Маркса сам не читал,— снисходительно ответил Федотов.
 ; Но мне один ваш товарищ, ; Федотов снисходительно улыбнулся, ; тоже коммунист со стажем, толковал: Маркс, дескать, писал, что рабочие ; классовые враги капитала. Пролетариат, дескать, станет могильщиком буржуазии. Одним словом, рабочий класс ; хребет большевизма. Кажется, логично?
 ; Допускаю долю логики, ; согласился Хромов.
 ; Вот по этой самой логике в Ижевске все будет наоборот. Как только мы установим советскую власть, оружейники не перейдут на нашу сторону. Я ведь здесь почти каждого заводского знаю, сам из этих мест.
 ; Вы уверены, что мастеровые пойдут против большевиков? ; прищурившись, спросил Хромов.
 ; Не пойдут! Да еще как не пойдут. Почти каждый оружейник ; наполовину мастеровой, наполовину домохозяин. У каждого свой домишко, свой огородишко, садик свой. Он и маслом, он и мясом, он и медом торгует, охотничьи ружья мастерит и продает. Он в собственное дело, как в зеркало, смотрит. Спит и видит себя хоть маленьким, а господинчиком. Такие люди к себе гребут ; не от себя. А собственное хозяйство, милейшие мои товарищи, как пуповина материнская, рвать ее ; ууу! ; осторожно надо. «Мой дом ; моя крепость», ; сказано кем-то, а вы большевики лезете в эти крепости, как медведи в улей. Вы для белых славно поработали, комбедами да продотрядами сами от себя людей оттолкнули.

Кто-то распахнул окно: в душную, окисленную самосадом комнату ворвались розовый отсвет заката и голубой ветерок. Где-то там, за видневшимся вдалеке леском, в лучах уходящего солнца был знаменитый ижевский оружейный завод.
 ; Завод – это сила, ; с пафосом добавил Федотов.
 ; Каждые сутки по тысяче винтовок выпускал. Тридцать тысяч за месяц ; сила! Пока мы с вами дискуссии ведем, с завода-то кто затвор винтовочный в кармане выносит, кто ружейный приклад под рубахой волокет. С миру по нитке ; смотришь ружье! Инженеры там, заводские мастера тайному выносу не препятствуют, но и особенно не сочувствуют.
 ; Им ведь братство и равенство с рабочими нужны, как корове седло. Пока вы, товарищи большевики, лишь самих себя революционерами величали, на таких заводах, как наш ижевский, рабочая аристократия выросла. Ей тоже хочется греться под солнцем. Любезнейшие мои, да посмотрите же вокруг! Своя рубашка ближе всех к телу! Мастерового надо убедить, что Советская власть ему нужна.
Федотов снисходительно смотрел на собравшихся.

Возникла пауза. Я незаметно оглядел собравшихся, а нас в комнате было человек десять и как мне показалось, некоторые командиры были согласны с выступающим.
Вдруг неожиданно Хромов спросил: «А что думают наши латышские товарищи?»
Вопрос прозвучал неожиданно, и я первым делом посмотрел на своего комиссара Калнина, потому что интуитивно, не считая себя латышом, подумал, что комиссар ответит, но увидев его растерянный взгляд, вспомнил, что он очень стеснялся говорить вот так официально, среди русских, да еще в такой нервной обстановке из-за своего сильного акцента.

Я встал, поправил портупею и увидел внимательные взгляды на себе всех собравшихся. «Фельдфебель» тоже встрепенулся и уставился на меня.
Честно говоря, я растерялся, так как не знал, что можно вот так сразу, аргументированно ответить. Но неожиданно нужные слова нашлись сами собой.
 ; В твоих словах товарищ Федотов логика есть, но какая-то однобокая логика. Почему ты считаешь, что каждый человек изначально должен быть сволочь… Обмануть! Украсть! Почему ты плохо думаешь о людях. Ведь ты же комиссар. У тебя бойцы такие же люди. Среди них есть и те самые рабочие-оружейники, которые несколько месяцев назад, при белогвардейском мятеже, с боями ушли из Ижевска вместе с отступающими войсками Красной Армии. Что ты им говоришь, когда посылаешь в бой?

Я все больше горячился.
 ; Что они должны защищать, идя в атаку? Свое право таскать ворованные детали, чтобы потом продать собранную винтовку? Даже если это и было, то и тащили они с завода не от хорошей жизни, а от нужды военного времени. Сам ведь говорил – не очень бедствовали мастеровые люди, да и огородик свой был. Человек вором не рождается, а если с ним и случится такое, то всегда надо помнить, что поведение людей формируется обстоятельствами. А еще надо помнить, что у рабочего человека есть такое понятие, как гордость и честь.
 ; Да, я убежден, что подавляющее большинство людей – это честные люди, и нельзя так сразу всех марать черной краской. По-моему ты не прав, товарищ Федотов, и плохо знаешь своих бойцов.

Хромов, внимательно слушающий меня, и иногда кивающий головой в такт моей энергичной жестикуляции, поднял голову, посмотрел на штабиста, но тот отвлеченно смотрел в окно, то ли весь запал вышел, то ли потерял интерес к обсуждению.
 ; Будем считать обсуждение законченным или у кого есть добавления, замечания? ; он обвел взглядом присутствовавших. Никто не ответил. Всем хотелось побыстрее закончить эту неприятную встречу.
 ; Хорошо. Позиция подавляющего большинства товарищей ясна. В результативной части протокола собрания отметим, что комсостав полка одобряет решения, принятые на армейском совещании, ; буднично закончил он. Все встали, гремя стульями, и, стараясь не смотреть друг на друга, заторопились к выходу.

Прошло пару дней, и неприятный осадок от этого совещания стал постепенно забываться. Текущие дела, сложная обстановка на фронте не давали возможности долго помнить плохое. Здесь бы день простоять, да ночь продержаться. Так и забылось бы это неладное совещание, тогда мне казалось навсегда. Но, как потом стало ясно, я поспешил.

Потом на следствии я столько раз прокручивал в памяти все, что было сказано и мной, и моими сослуживцами. Как этот злосчастный протокол попал к следователю НКВД? Где он столько времени хранился, чтобы всплыть в нужный момент? Как сохранилась эта бумажка? На войне штабы всегда бежали в первую очередь, а чтобы бежать было легче, бросали сначала документы, потом военное имущество, а уж потом личные вещи.

Не хотелось думать, что это был кто-то из моих сослуживцев. Скорее всего, протокол этого собрания через того самого штабиста попал в секретно-информационный отдел при начальнике штаба, который выполнял контрразведывательные функции в армии, а свои документы чекисты научились хранить очень хорошо. Мне пришел на память анекдот того времени про эсера, которого посадили в губчека. Спрашивают бедолагу:

 ; Что делал до семнадцатого года?
 ; Сидел и ждал революцию.
 ; А что делаешь теперь?
 ; Дождался и сижу…
Уже после Великой Отечественной войны с немцами, когда пришла реабилитации и я с трудом собирал некоторые документы, с удивлением узнал от тех же самых сотрудников НКВД-МГБ, что самый большой и самый подробный архив, будь-то по армейским или по партийным делам, хранится у них. Поэтому при желании, ну и, естественно, при соответствующем разрешении начальства, можно найти любой документ, любого срока давности.

Почему еще эта неприятная история осталась у меня в памяти, потому что действительность оказалась не такой простой и понятной, как мне казалось сначала. Тогда я задумался, а всегда ли мы большевики правы, почему для достижения таких благородных целей, поставленных партией, ее вождями, приходится жертвовать таким огромным количеством людей? Почему не все рабочие стремятся поддержать нашу в подавляющем большинстве рабочую партию, Советы как органы власти, не говоря уже о крестьянстве?

Правда, эти мысли тогда не повлияли на мое общее понимание ситуации в стране, а возникшие сомнения были отнесены к частности конкретных случаев. Таким был и случай с рабочими-оружейниками Ижевска, который имел свою предысторию, начавшуюся до наших боев за Ижевск.   

Винтовками Мосина Русскую армию снабжали три за¬вода: Сестрорецкий под Петербургом, Тульский и Ижевский. В Ижевске рабочий класс был квалифицированным и потомственным. Многие по два-три поколения на заводе. Большинство имели дома и приусадебное хозяйство. Они были поголовно грамотны.

Эти несколько десятков тысяч рабочих, техников и ин¬женеров хорошо знали друг друга. Лично или через общих знакомых. Имели высокую заработную плату по сравнению с другими категориями наемных работников. Во время Первой мировой войны имели бронь от призыва на военную службу.
Большинство рабочих происходили из окрестных деревень. В деревне их уважали за обеспеченность, квалификацию, грамотность.

Вообще, высокооплачиваемые рабочие на оружейном заводе после Февральской революции семнадцатого года к большевикам относились нейтрально. Не выступали против, но и не поддерживали. Среди них особенно популярны были лозунги эсеров. Еще в мае 1918 года в местный Совет из 170 делегатов прошло всего 22 большевика. Тогда большевики вышли из Совета в знак протеста.

В своей агитации они опирались на сорванных с места войной малоквалифицированных приезжих. Ставили их во главе Советов и органов власти. После эсеровских мятежей среди рабочих, участвующих в нелегальных организациях, поддерживающих эсеров и меньшевиков, были проведены реквизиции и аресты, что, естественно, не прибавило рабочей симпатии к Советской власти.

В июле рабочие из бывших фронтовиков создали «Союз фронтовиков» и начали подготовку к восстанию. В рядах Союза было до 4 тысяч человек, 200 из них офицеров.
После захвата белыми Казани в стране началась мо¬билизация в ряды Красной Армии. Не желающие идти в армию по принуждению, часть ижевских рабочих выступила против, а некоторые взялись за оружие. Власть применила силу, расстреляв двух мобилизованных, а еще нескольких, менее активных, заперли в домзаке, пусть охладятся.

Утром 8 августа «Союз фронтовиков», поддержанный многими рабочими, выступил с оружием в руках. К середине дня город был в их руках.
Быстренько переформированный Ижевский Совет народных депутатов (без большевиков) взял гражданскую власть в свои руки. А «Союз фронтовиков» избрал Штаб обороны и объявил о формировании Ижевской народной армии. Долго искали, кого назначить командиром новоиспеченной армии. Никто из старших офицеров-фронтовиков не соглашался, так как понимал бесперспективность затеи гражданских «стратегов», даже бывшему начальнику жандармского управления полковнику Власову предлагали, но и тот отказался.

В конце концов, штаб назначил командующим военными силами полковника Д. Федичкина, начальником штаба ; поручика Я. Зеблиева.
Оружия в Ижевске хватало, фронтовиками были каждый третий. Сразу же сформировали полноценные военные части. «В ходе боев 14-19 августа полк пополнился еще 800 добровольцами и был развернут. За счет военных тро¬феев стрелковые части были усилены 32 пулеметами; удалось сформировать собственную артиллерию ; две батареи по четыре орудия» .

Эта армия была добровольческая. Штаб обороны упорядочил армию. Основной ее единицей стала стрелковая рота. Тут были и техническая рота, и лес¬ная (из лесной стражи). Было несколько крестьянских рот и даже рота учредительного собрания эсера Шоломенцева.

Общая численность армии к концу августа достигла 6300 человек, из которых 300 были офицерами, 3 тысячи ; фронтовиками и столько же ; рабочими-добровольцами.
Через два дня начались вооруженные выступления «Союза фронтовиков» города Воткинска, но не поддержанные состоятельными горожанами они были вытеснены на окраину города, где и закрепились. У красноармейцев не было сил, чтобы подавить мятеж в зародыше, а у восставших не было сил, чтобы занять город. Один из руководителей «Союза фронтовиков» ротмистр Агафонов попросил помощи. 16 августа из Ижевска вышла рота прапорщика Ермакова при одном орудии. В результате внезапного удара 17 августа Воткинск был взят. Части Красной Армии откатились на Запад к реке Каме.

Началось формирование Воткинской армии (такой же, как Ижевской):  рабочие, крестьяне и мещане города ; до 3 тысяч человек.
К началу сентября ижевцы и воткинцы на севере вышли к Глазову и станции Чепца. На западе приблизились к реке Вятке. На юге взяли Сарапул и Агрыз, захватив железнодорожную ветку Казань ; Екатеринбург. На западе они вышли на левый берег Камы около города Оханска. В их руках оказалась территория с населением почти 1 миллион человек, на 80 % ; крестьяне.

17 августа был образован Комитет членов Учредитель¬ного собрания Прикамского края (Прикомуч). Ему переда¬валась вся полнота гражданской власти на всей территории с 1 сентября 1918 года.
Прикомуч передал крестьянам 60 тысяч винтовок ; бесплатно и без всяких условий – и объявил запись крестьян от 19 до 50 лет. Желающих оказалось  около 3 тысяч. Крестьянские роты носили названия своих деревень и шли в бой под командованием офицеров из тех же мест, получивших чины во время войны. Чисто крестьянскими были два фронта: Западный протяженностью 130 верст (8 отрядов) и Северный протяженностью 150 верст (10 отрядов). Многие крестьяне несли милицейскую службу возле своих деревень.

Всего же в Воткинской армии было порядка 15 тысяч человек; в Ижевской ; порядка 10 тысяч при 13 орудиях и полном отсутствии кавалерии.
Знамя ; красное, а у некоторых частей ; красно-зеленое. Зеленый цвет означал народность армии и цвет родных полей, лесов и городов. За цветущую собственность легче драться. Но все это была чепуха, побрякушки для бородатых людей ; военным костяком были офицеры, фронтовики, зажиточные мужики и состоятельные горожане.

Формы не было. На левый рукав надевали красную по¬вязку с черным Андреевским крестом. На ней буквы «Н х А» ; т.е. «народная армия», ниже надпись по принад¬лежности ; «Ижевск» или «Воткинск».
В Воткинске сразу после восстания начались аресты большевиков, членов их семей и сочувствующих им горожан. Репрессии приобрели массовый характер. Были арестованы около двухсот человек.

На второй день после ухода из города Красной Армии военный комендант города Воткинска объявил приказ, обязательный для всех жителей :
1. Объявляю город на военном положении. Хождение по улицам разрешаю с шести до двадцати двух часов. За нарушение приказа ; расстрел.
2. Всем гражданам, имеющим огнестрельное оружие, сдать его в двадцать четыре часа. За неисполнение ; расстрел.
3. Всем гражданам, всем воинским частям Народной Армии соблюдать полный и образцовый порядок. За убийство, грабежи, поджоги ; расстрел.
4. Всех коммунистов, красноармейцев, советских служащих, скрывающихся под видом мирных жителей, немедленно арестовывать.
5. И т.д.
Военный комендант Воткинска ; капитан К. Чеботарев».

Почувствовав свою силу, Прикомуч обращается к Уфимской директории  и к Комучу с предложением о взаимопомощи и совместных боевых действиях. Прикомуч даже соглашается признать главенство партнеров, только давайте ударимте по «краснюкам» вместе. Начались длительные и безуспешные переговоры, как нельзя лучше иллюстрирующие поведение всей этой разношерстной политической компании. Позже, уже у Колчака, где они побитые, но такие же гордые зализывали свои раны, тот спросил: «Почему не помогли своим товарищам?».

И получил ответ, ответ, показывающий лицо русской интеллигенции.
 ; Ну как же мы могли идти вместе с ижевцами?! Мы, интеллигенция, несли народу свет эсеровских идей. А там, в Прикомуче, были какие-то агрессивные пролетарии…
Вот они, партийные либеральные разногласия. Демократы в этих трудных условиях приходят к власти и проигрывают, потому что не способны управлять. Власть постепенно, как бы сама собой, перетекает к беспринципным, но инициативным, имеющим определенную цель, не особенно разборчивым в средствах достижения этой цели людям.

Военные операции на фронте заставили меня по-новому взглянуть на профессию военного. Приходилось руководить десятками и сотнями людей, разбросанных иногда на несколько километров фронта. Это были уже не локальные операции в городе, где обычно было задействовано 30 – 40 человек, а полномасштабные войсковые действия. Я учился, постоянно учился у своих фронтовых товарищей, у военспецов, руководивших в батальоне ротами,  у всех, кто мог помочь в овладении военным искусством.

Одной из больших боевых задач, которые мне пришлось выполнять со своим батальоном, было это участие в операции по взятию Казани. Но перед боями за Казань нашему полку пришлось обороняться от войска полковника Каппеля.
Рейд на Свияжск для белых начинался удачно. Полковник Каппель разработал несложный, но продуманный план операции. На правом берегу Волги, на станции Нижняя Вязовая, находился поезд Высшего военного совета. В восьми верстах от станции, в Свияжске, размещался штаб 5-й армии. Между станцией и городком стояли полки и ряды правобережной группы войск. Разбросанные по деревням, они прикрывали и штаб 5-й армии, и поезд председателя Высшего военного совета. Романовский мост через Волгу охраняла 2-я рота латышских стрелков. 1-я и 3-я роты располагались на подступах к мосту и закрывали дорогу к станции и штабу армии.

Каппель решил обойти городок и станцию, перерезать железнодорожный путь на Москву, захватить штаб армии, Романовский мост. Отряд Бориса Савинкова из Казани наносил удар по левобережной группе красных войск, разбросанных вдоль железной дороги, и лишал левобережную группу возможности помочь своим на правом берегу.

Ночью батальоны Каппеля бесшумно проселочными дорогами обошли Свияжск и кинулись на станцию Тюрлему. В качестве разведки в офицерских батальонах были пешие казачьи части ; пластуны, которые хорошо себя зарекомендовали во время войны с немцами.

Красноармейцы, прикрывающие вход на мост, были захвачены врасплох и уничтожены. Капитан второго офицерского батальона приказал добить раненных штыками и повесить на водоразборной штанге всех пленных стрелков, около десяти человек. Латышей в плен не брали. Остальные бойцы отошли и закрепились на железнодорожном мосту. На объездных путях капитан обнаружил два вагона с орудийными снарядами.

 ; Салют в честь большевиков! Пусть знают, что пришли белые мстители!
  Дымя папиросой, капитан наблюдал, как в огненных вихрях и металлических громах приподнимались и разваливались вагоны с артиллерийскими снарядами. От взрывов вздрагивала, уходя из-под ног, земля, срывались с де¬ревьев тела повешенных.
Чудовищное рыканье взрывов прокатилось над завернутой в туман Волгой. Утробный гул вздрагивающей земли, лиловые вспышки, рвущие небо насторожили членов Военного совета фронта. Для выяснения странных взрывов в Тюрлему отправился бронепоезд.

Каппель прискакал на станцию, когда она уже дымилась развалинами. Ярость охватила полковника; вскинув над головой капитана нагайку, Каппель завизжал:
 ; Как вы посмели! Надо же иметь башку на плечах! Салют в честь большевиков? Идиот! Вы предупредили красных своим салютом!
Каппель ходил по речному обрыву, тиская бесполезный бинокль. В предрассветной мгле едва угадывались горбатые фермы Романовского моста. Что там происходит? Орудийные вспышки и винтовочная перебранка то усиливались, то угасали. Каппель нетерпеливо ждал сообщений о захвате моста. Военный опыт подсказывал ему, что он уже утратил преимущество внезапного удара. Романовский мост он думал взять в три часа ночи; теперь ; половина пятого: каждая минута приближала рассвет и отдаляла от цели.

Из зыбкой полумглы вынырнул всадник. По удрученному виду связного Каппель понял: мост по-прежнему в руках красных.
 ; Мост взяли? ; все же автоматически спросил он.
 ; Первый батальон истребил охрану моста, второй захватил предмостные укрепления. Бой идет за переправу через Волгу, ; докладывал связной.
 ; Мост взяли? ; Каппель повторил свой вопрос. Ничтожная географическая точка ; Романовский мост ; выросла до исключительной величины. В ней, как в фокусе, пересеклись для Каппеля военные, политические, личные ин¬тересы. Полковник поставил ва-банк судьбу Казани и белой армии, свой военный авторитет и свои надежды на стремительное движение к Москве.

  Каппель поднял бинокль ; серая мгла и черный дым закрывали Волгу и левобережье.
Металлический звук широко, властно и как-то особо торжественно прокатился по Волге. Наступило мгновение угрожающего покоя: Каппель слышал лишь всплески воды под обрывом. Эхо еще ускользало по воде и, как бы настигая его, раздался короткий рык; расцветающее небо, Волга, мост прон¬зительно вспыхнули, подпрыгнули, погасли.

При штурме моста офицеры оказывали ожесточенное сопротивление и отбивались от наших контратак саблями и штыками.
Залп подошедшего бронепоезда накрыл офицеров, штурмующих еще оставшиеся предмостные укрепления. Наши пулеметы, выдвинутые на флангах и на мосту, косили каппелевцев, черные волны их отхлынули за волжский обрыв.
Затем после перегруппировки последовала еще одна атака белых и пулеметы на том берегу смолкли окончательно.

Но на мосту наши бойцы продолжали отстреливаться. Нам помогало то, что, имея численное превосходство, белые не могли его реализовать. Романовский мост был достаточно узкий, рассчитанный на одноколейный путь, поэтому противник накатывался на нас плотными рядами. Залечь на мосту было трудно, люди падали, а следующие за ними наступали на них, спотыкались или попадали под шквальный пулеметный и ружейный огонь и тоже падали. Гора убитых и раненых выросла буквально за несколько минут, и только бежавшим в задних рядах удалось спрятаться за горой трупов. Оттуда послышались частые винтовочные выстрелы. Вся эта темная масса слегка шевелилась, как будто собиралась переползти на нашу сторону.

Внезапно один из пулеметов на мосту замолк, как будто кончилась лента или пулеметчик уткнулся пробитой головой в стальной щиток. Прозвучала команда и из массы тел внезапно выскочила фигура с наганом в руке, которая, стреляя, бросилась вперед на оборонявшихся красноармейцев. За командиром поднялись еще несколько офицеров с винтовками и тоже побежали по мосту среди блестевших в лунном свете рельсов к замолчавшему пулемету, но подошедшая на помощь 1-я рота состояла из опытных бойцов, которые не раз бывали в бою. Они подпустили набегавших офицеров на 20-25 метров и внезапно залпом положили их перед укрытием из мешков с песком. Тех, кто успел добежать и упал рядом, тут же добили штыками, так, на всякий случай, чтобы не получить пулю от слишком хитрых, захотевших притвориться мертвыми. Такие случаи бывали, и опытные солдаты это проделывали всегда, для самосохранения.

Пулемет, наконец, ожил, выпустив длинную очередь по залегшим впереди каппелевцам. Возникло неожиданное затишье, прерываемое лишь одиночными выстрелами. Надо было что-то делать, и я стал готовить атаку вместе с бойцами других рот. Мы сосредоточились перед мостом и ждали, когда пулеметчикам поднесут ленты, чтобы те прижали огнем противника к мосту.

Сзади послышался паровозный гудок и в предрассветной мгле показался бронепоезд, состоявший из нескольких укрепленных стальных платформ, на которых были размещены пушки и пулеметы, укрытые мешками с песком. Паровоз размещался в середине состава.

Я подбежал к блиндированному вагону перед паровозом, где размещался штаб, и ко мне вышел командир бронепоезда, по виду балтийский матрос, в кожаной куртке и бескозырке. Я объяснил ему ситуацию, что движение вперед перекрыто залегшим противником и, кроме того, весь мост усеян трупами, а может быть и ранеными, которые мешают продвижению.

Матрос спросил:
 ; А есть ли среди раненых, красноармейцы?
Я сказал:  «Нет».
 ; Все мои погибли и были ранены перед мостом, а, кто остался жив, тех уже нет. Все мертвы.
Моряк прищурился. Посмотрел на видневшуюся впереди громаду моста.
 ; Сделаем так, ; он указал рукой направление к мосту. ; Ты готовишься со своими бойцами перед мостом. Минут пятнадцать тебе хватит?
 ; Да. Возьму еще один ручной «люис», ; я утвердительно кивнул головой. ;  Мы будем готовы.
 ; Картечью всю эту сволочь! Штыками и пулями! ; рубанул рукой матрос, наклоняясь в мою сторону.
 ; Я готов эту сволочь рвать руками!
Я услышал застарелый запах перегара, и мне стало противно. Я отодвинулся в сторону.
 ; Ты чего рожу кривишь? – вдруг спросил он. ; Из бывших, что ли?
 ; Из нынешних…, - ответил я резко. ; Давай по делу. Через пятнадцать минут мы контратакуем вместе с твоими бойцами.

Послышался легкий шелест кустарника. Вернулись мои стрелки, посланные за пулеметом, который двое несли на руках. Я легко взял у них оружие. После моих тренировок это было не сложно. Смазка тускло блестела в отблеске пожаров. Пулемет весил килограмм 15, но эта тяжесть согревала своей разрушающей силой.
Я вскинул его, прижал приклад к плечу, как винтовку. Левая рука поддерживала пулемет за прижатую раздвижную сошку. Это было грозное оружие, маневренное, но надо было обладать определенной силой, чтобы эффективно его использовать.
Матросик с открытым ртом смотрел на меня, как легко я управлялся с тяжелым пулеметом. Я слегка толкнул его в живот стволом.

  ; Я готов, заводи свой самовар.
Он опешил и отпрянул. Глаза его перебегали с пулемета на меня. Он криво улыбнулся, развернулся и полез в вагон. Через несколько минут паровоз дал свисток и медленно потянулся к мосту.

Мы тоже поспешили к предмостью, где ждали наши товарищи.
 ; Противник окопался на мосту и за Волгой, на помощь к нему идут другие батальоны Каппеля, а полковник Каппель человек воен¬ного таланта, опыта и сильной воли. Его напористой смелости и военному искусству мы должны противопоставить наше мужество. 
 ; Ночью надо захватить мост, переправиться на левый берег, закрепиться там до под¬хода всей дивизии, ; поставил я задачу ротным командирам.
 ;  Лупи, кунак, офицеров, пока не очухались, ; крикнул нам веселый молодой машинист в бушлате, весь перепачканный маслом, но с широкой улыбкой на лице.
 ; Мы вышибли их из Симбир¬ска, теперь надо доконать их за Волгой. Вперед! Там, на мосту, наши товарищи нуждаются в нашей помощи! ; напутствовал всех комиссар Калнин.

Я заметил, что кто-то жмется в темноту, пытаясь пропустить остальных вперед. Я прикрикнул на ротных, чтобы они лучше смотрели за людьми. В этом не было ничего особенного, это не трусость. У каждого бывает момент, когда чувствуешь себя неуютно перед боем. Главное, перебороть это чувство, не отстать от других и тогда оно быстро исчезнет.

 ;  Жмись не жмись, а надо на мост. Вперед!
Я пополз вверх по насыпи, проскочил по шпалам на пер¬вую ферму, за мной осторожно, не глядя на горящую реку, начали карабкаться красноармейцы.
Железо слабо звенело, пахло ржавчиной, пролеты уводили в ночь, словно в непроглядный туннель. Мне было не¬приятно от высоты, от собственной беспомощности. «Заметят белые, поймают лучом прожектора, сорвешься в Волгу, бульк¬нешь камнем — и как не жил на свете». Я прислонился к железной опоре, притих и ползший за мной красноармеец, приостановились остальные. Все знали, какое рискованное поручение исполняли: надо прокрасться до залегших где-то впереди наших, выбить с моста белых на левый берег, за¬хватить предмостье с орудиями и пулеметами, отвоевать плацдарм для броска дивизии через реку.
Мы медленно шли по мосту, пригнувшись, гуськом, друг за другом по обеим сторонам рельсов, прижимаясь к перилам. В некоторых местах настила на фермах не было и под ногами пугала зияющая пустота. До воды было метров 20-25. В этом месте ширина Волги была метров 500, а под ногами неслись темные воды молчаливой реки. Только около опор виднелись белые барашки водоворотов.

Сзади, с бронепоезда, ударил прожектор, вырывая из ночи кусок горящей реки, переплеты мостовых ферм. Меловой луч заплясал по рельсам, по шпалам, высвечивая красноар¬мейцев, жарко заговорили пулеметы, зацвинькали пули. Я чертыхнулся, только такой подсветки нам и не хватало. Но, подумав, понял, что белые стреляют наугад, так как прожектор слепил всех, кто был впереди и целился в  нас.
Около меня кто-то охнул и, сорвавшись со шпал, по¬летел в пропасть; раздался приглушенный всплеск. Я напрягся всем телом, ожидая прохода бронепоезда.

Бронированные платформы нагнали нас и медленно продвинулись мимо, как бы нехотя, башни уже неторопливо выплескивали огонь и гром на воздвигнутые белыми укрепления. Некоторые бойцы, как казалось, бесшумно прыгали на подножки, цеплялись за поруч¬ни, переваливались через борта платформ, надеясь спрятаться от свистевших рядом пуль.

В ночном небе багрово косматились гривы догорающих пожаров: станция на высоком обрыве, железнодорожный мост, окрестные рощи пестрели в зловещих отсветах пламени. Но вот загорелась и сама Волга, смоляные ее волны раскалялись как бы изнутри, во все стороны разбегались лиловые змейки, ускользая в глубину, вылетая на отмели, даже речная пена вспыхивала кистями огня. Это занялась чудовищными кострами нефтена-ливная баржа, подожженная белыми, она пылала мощно, яростно, высвечивая подступы к мосту, к железнодорожной насыпи.
Я услышал свисток паровоза перед маневром, рельсы за¬дрожали мелко и часто, в железе родился комариной тонкости звон, оно вибрировало, отзываясь тяжкими вздохами.

Бронепоезд вдруг попятился, ослепляя прожекторами ночь, небо, Волгу. Бойцы еще плотнее распластались на закраинах мо¬стовой фермы.
 ;  Спокойно, ребята, ; шепотом приказал Калнин, разместившийся рядом со мной. ; Прыгайте с платформы по одному, стреляйте только навер-няка. Он приказывал каким-то уговаривающим голосом, словно красноармейцы нуждались в его уговорах.
С грохотом,  обдавая нас горячими валами пара, медленно прошел паровоз. Бронепоезд остановился и выбросил десант ; моряки залегли вместе с нами у рельсов. Опять послышался гудок паровоза, и поезд медленно поплыл назад в тыл. По грохоту начавшегося обстрела можно было понять, что артиллеристы отсекают подходящие к мосту свежие части противника. Надо было спешить, чтобы он не смог окопаться. В противном случае нам бы долго пришлось его оттуда выковыривать. Я переглянулся с комиссаром, и он чуть кивнул головой, понимая, что надо именно сейчас поднять бойцов в атаку.

Мы поднялись почти одновременно. Я припал к пулемету, глаза перебегали с одной темной фигуры на другую и нажал гашетку… Калнин с группой поднявшихся бойцов бросился вперед. Все сразу смешалось и перепуталось.
Матросы кинулись в штыковую атаку. Мы бежали все вместе, стреляя не особенно целясь, наступая на тела под ногами, кто-то падал, некоторые поднимались, некоторые нет. Все это продолжалось минуту или две. Я стрелял по мелькавшим впереди фигуркам короткими очередями. Диск опустел. Мы, наконец, добежали до залегших на мосту наших бойцов, которые все это время сдерживали натиск каппелевцев. Противник откатился за мост.

Комиссар батальона Калнин угадал, что офицеры залегли за обрывом. Приблизиться к ним с обеих сторон моста, закидать гранатами, погнать к Волге ; вот, что было необходимо в эти минуты. Мы залегли, давая возможность отдышаться тем, кто пробежал почти весь путь от того берега. Стрельба то затихала, то разгоралась вновь. Я отдал пулемет бойцам, которые быстро заменили диск и хотели вернуть его мне. Но я покачал головой.

 ; Не наглейте ребята. Не дело командира все время бегать с пулеметом. Это ваша работа. Вперед ползком. Отсекайте подходящее подкрепление.
Я достал свое личное оружие ; маузер. Проверил обойму. Пристегнул деревянную кобуру как приклад и пополз вслед за пулеметчиками к предмостному откосу, так как теперь уже пулеметы каппелевцев прижимали нас с флангов, позволяя белым накапливаться с обеих сторон железной дороги. Еще немного и они бросятся в атаку.

В самый последний момент Калнин возник на обрыве ; тяжелый, стремительный, страшный: связка гранат, описав кривую, рухнула на залегших офицеров... Грохнул взрыв. Потом второй. Послышались стоны, проклятия…

 И они побежали… Сначала один, потом двое-трое, потом десять, двадцать… Потом все. Белые отошли от реки километра на два и закрепились. Днем к ним подошел дивизион броневиков с пулеметами для усиления. Было понятно, что атака белых ; это вопрос нескольких минут, в лучшем случае пара часов. Надо было закрепиться, отрыть окопы, хоть и неполного профиля, так как все устали, набить пулеметные ленты, перевязать раненых и отправить их в лазарет. Ротные командиры подсчитали потери. Оказалось ; убитых 34 человека, раненых 56. Потери для батальона существенные, тем более, что всего у нас числилось около шестисот штыков.
 ...После захвата Романовского моста на левый берег были переброшены два полка нашей дивизии, которые успели немного закрепиться.

После небольшой артиллерийской подготовки офицеры двинулись в атаку. Они шли развернутыми цепями, широким, все убыст¬ряющимся шагом.
У моста, за песчаными косами, за луговыми гривами, их поджидали красноармейцы. Они молчали, прильнув к песку, к уже подмерзшим травам. И я, и бойцы сознавали, что в случае поражения нам некуда бежать ; за спиной Волга, а узкая тропинка в виде моста всех не вместит, давка будет, а отхода ; нет. Это понял, видимо, и «проспиртованный» командир бронепоезда, который держал паровоз под парами на той стороне реки, медленно перемещаясь то вперед, то назад перед мостом. Его артиллеристы на платформах били через нашу голову по наступающим каппелевцам.
 
 Снова подошли офицерские батальоны: полковнику удалось привести хотя и потрепанные, но хорошо вооруженные войска. Солдатами в них были поручики и прапорщики, командирами ; капитаны и полковники.

Всего три месяца назад в Симбирске вступали они доброволь¬цами в корпус Каппеля.
На офицерском совете перед наступлением Каппель произнес короткую речь.

 ; Если первое сражение проиграно, необходимо выиграть второе. Таков закон войны, господа! Но для нас это не просто сражение, это ; символ власти и славы русских дворян. - Пронзительные глаза Каппеля обегали стоявших по¬лукольцом офицеров.
 ; Чтобы вернуть власть и славу, вам надо отбросить всякие сантименты. Отдавайте же предпочте¬ние ненависти и мести, а не глупому состраданию? Забудьте, что вы русские и деретесь против русских! Пусть вас вооду¬шевляет лишь одно желание победы. Когда-то Бальзак ска¬зал: «Желай ; и желания твои будут исполнены». Я хотел бы, чтобы эти слова стали нашим девизом.

Несмотря на сильный огонь с нашей стороны, каппелевцам удалось добраться до неглубоких окопов красноармейцев. Некоторые, не выдержав мощного офицерского «Ура! Ура;а;а!», дрогнули и побежали назад, к мосту. Но там как последний рубеж находилась рота латышских стрелков, которые закрывали вход на мост. Этот заслон был усилен тремя станковыми пулеметами. Увидев это, побежавшие бросились к предмостным откосам, но там нарвались на матросов с бронепоезда, которые, не церемонясь, штыками погнали их назад в окопы. Таких шустрых, особенно ценящих свою жизнь, и набралось всего с полусотню среди нескольких сотен, но они в критический момент могут изменить ход всего боя.

Красные и белые сошлись грудь в грудь в рукопашной остервенелой схватке. Дрались молча, штыками, прикладами, падали, вставали, опять падали, чтобы уже не встать. Дрались в ноябрьском сером свете на берегах реки, родной для каждого русского, за одну и ту же Россию, счастье и славу которой понимали по-разному. В этой драке никто не желал ни пленных, ни трофеев, ни знамен: пленные бы только мешали, трофеи не имели значения. Кричали одно и то же: «Ура! Ура;а;а!».
Прошло полчаса, время казалось бесконечным, но вот белые начали отступать. Каппель уводил свои батальоны по заволжским степям на восток.

Неожиданное, на которое никто не надеялся, произошло. Можно назвать это случайностью, объяснить тактической ошибкой Каппеля или преждевременной его успокоенностью, или другими такими же резонными причинами, но неожиданное изменило весь ход событий.

Каппель решил, что помимо бронепоезда к станции подошли свежие силы. Это заблуждение ; одно из многочисленных военных заблуждений, любого военачальника, принимающего решение, ; стало катастрофой для его рейда. Страшась уже собственного окружения, Каппель приказал отступать от моста и станции. И опять-таки это отступление ; лишь кажущаяся случайность. Для того чтобы сомнение Каппеля переросло в уверенность, горстке красных надо было проявить исключительную волю и мужество. Их отчаянное сопротивление рассеяло веру Каппеля в успех начатой операции.

На восток, среди сосновых боров и березовых рощ текла воспламененная одним наступательным порывом наша дивизия. Лесные опушки и тропки оглашались паровозными гудками, лошадиным ржаньем, звоном оружия, солдатскими голосами.
Мы с комиссаром Калниным ехали верхами по лесной, засеянной опавшими листьями дороге.

Дорога вильнула в глубину леса, шум движущихся войск ослаб. Калнин опустил поводья, жеребец остановился под рябиной. Гроздья ягод, словно налитых алой кровью, повисли над жеребцом. Я ссёк одну плетью, она шлепнулась наземь, жеребец раздавил ягоды копытом, машинально еще раз взмахнул плетью, еще несколько ягод упали на землю. В голове была какая-то пустота, не хотелось ни о чем думать, ничего не делать, а хотелось вот так ехать и ехать по мягкой, усыпанной листвой лесной дороге. Смотреть в ярко-голубое, холодное даже по виду осеннее небо. Легкость и одновременно усталость преобладала во мне. Хотелось побыть одному, чтобы насладиться этим ощущением.
Калнин глянул на меня и спросил:

 ; Что с Вами?
 ; Осень. Тишина. Давно я не слушал тишины.
 ; Да что с Вами? ; опять недоуменно спросил комиссар.
 ; Вспомнил, как меня комдив гонял. Он хотя и царский полковник, а боевой старик.
 ; Полковник Каретский казачьих кровей, сын потомственных служивых оренбургских казаков. Есть такой степной город.

Мне стало смешно, что латыш Калнин объясняет мне, который объехал всю Россию, в том числе и Оренбург, что есть такой город.

 ; Почему смеетесь Михаил? ; с растяжкой поинтересовался он.
Не хотелось свое состояние выставлять напоказ, даже для своего товарища.
 ; А гонял он меня по-царски. ; Я слегка поморщился, вспоминая разговор с комдивом. ; А вот Ружина, командира кавалерийского эскадрона, хвалил. «Один Ружин, ; сказал, держался, когда весь полк драпал...».
 ; Он его хвалил, чтобы мы не задавались.

Шум движущихся войск снова приблизился. Невидимая из-за деревьев железная дорога огибала пригорок, многозвучное эхо катилось по лесу. Я дал шпоры жеребцу и помчался по дороге, круто уходящей на лесной склон.

Под глинистым обрывом чернела ослепленная мягким сентябрьским светом река. Отраженные в омутах, бездымно пылали березки, на воде колебалось вялое золото опавшей листвы. Кленовые листья отбрасывали свой багрянец на темную стену дубов, каленые сережки волчьей ягоды кучились у воды. Рябины сгибались под тяжестью пунцовых кистей, желуди падали с веток, звучно булькая и взрывая воду.
За рекой по всему горизонту вставали рыжие, блестящие, высокие стволы дымов. Не было им числа и не было им конца. Сполохи лесных пожаров блуждали по тусклому небу, болезненным запахом гари несло от мочажин и листьев, осеннее многоцветье меркло в дымах и пепле.

Осень перевалила на вторую половину. Дожди торопливо гасили многоцветные краски лесов, лихорадочно синели лужи, земля пахла кровью, порохом, гарью.
Грустно перекликались отлетающие журавли, всполошенно трещали сороки.
Тоскливой, испуганной, неустойчивой жизнью жил мятежный Ижевск. После взятия Казани нашими войсками в горожанах росло и крепло мучительное чувство безнадежности, мрачный пессимизм захлестывал и офицеров. Воспаленные шепотки сновали по кабакам, по базарам. Из ушка в ушко переливались слухи о наступлении красных.

Во всех этих слухах таился страх, и люди уже не могли отличить правду от вымысла. Как всегда, больше верили вымыслу. Словно лесное пламя, вымыслы обжигали людей. Идут красные комиссары на Ижевск, в деревни, в села, чтобы петлей и пулей наказать восставших. Расстреливают красные правых и виноватых, отнимают у мужика хлеб, разоряют церкви и мечети. Нет никому пощады: девкам вырезает на грудях кровавые звезды, старикам ставит на лбах каинову печать.
Божьи странники, убогие старушки клятвенно шептали: близится светопреставление. Праведники видели небесные знамения: в лесной ключ близ Елабуги упал огненный крест и горькими стали воды источника. В полях Сарапула встретили всадников на вороном и бледном конях, и там, где про¬скакали они, следы налились человеческой кровью.

Над городом жалобно звонил соборный колокол: по мокрым деревянным тротуарам тащились купчихи, закутанные в шали, лавочники с постными физиономиями. Матерились подвыпившие офицеры, просматривая на заборах приказы начальника контрразведки: «Если красные приблизятся к Ижевску на десять верст, я расстреляю всех арестованных».

Нервозная атмосфера царствовала и в штабе мятежников. Двухэтажный особняк миллионера-лесопромышленника трезвонил телефонами, звякал шпорами, гудел повелительными голосами.
В гостиных, спальнях, будуарах пахло псиной, сивухой, махорочными сигаретами, скверной пудрой и еще черт знает чем, не имеющим названия. Из мраморных каминов торчали связки военных приказов, на туалетных столиках валялись револьверы, по оттоманкам грудились гранаты.

От табачного дыма померкли розовые амуры на потолках, закоптились фарфоровые вазы; когда-то дышавшие девственной чистотой стены покрылись размашистыми завитками неприличных ругательств.
До падения Казани ижевские мятежники были относительно спокойны.
То, что происходило на Волге, на Урале, казалось ижевским «спасителям России» вспышками далекой, но не приближающейся грозы.

Все повеселели было, когда узнали, что сибирское, уральское и самарское правительства уступили свою власть омской Директории. Уж лучше одно настоящее, чем тройка никем не признаваемых правительств! Может, директория взнуздает выломившуюся из оглобель Русь?
Но вот совсем неожиданно под ударами красных пали Казань и Симбирск, на волосок от гибели Самара. Душная политическая атмосфера Ижевска сразу похолодела; между главарями начались взаимные упреки, обиды.

Ротмистр Краузе, бежавший из Казани и радушно принятый в Ижевске, как крупный специалист по организации оборонительных сооружений, несмотря на то, что при обороне Казани все его изыскания по возведению контрэскарпов, редутов и блиндажей красными были либо обойдены, либо взяты с ходу, дал выразительные, проникнутые иронией характеристики пока отсутствующему местному триумвирату: военному коменданту поручику Зеблиеву, командующему Народной Армией полковнику Федечкину и начальнику контрразведки поручику Лещеву.

 ; У этих людей нет ни военных знаний, ни политического авторитета, ни личного обаяния. Мизерные личности, узколобые политики. Они могут шумно требовать победоносного наступления от своих войск, заглазно уничтожать красных целыми дивизиями, расстреливать мужиков и рабочих. Трусливые поганыши! Думают пустыми словесами отогнать грозные красные призраки. У них есть только недавнее сладкое прошлое: ах, как они пили, жрали, картежничали! Ах, как стреляли в ресторанные потолки, ах, как били зеркала в бар-даках! Вчерашний день полон их преступлениями, а сегодняшнего дня они страшатся: как бы ни пришлось отвечать за содеянное ; вот и все, что мучает их.

Атмосфера в Ижевске становилась все напряженнее, все тревожнее. Город притих, кабаки опустели, лавки прикрылись. Даже пьяные драки между фронтовиками не завязывались на улицах. На оружейном заводе, в железнодорожных мастерских прекратились митинги, с заборов исчезли призывы: «За власть Советов без коммунистов. Славься свобода и труд!»…

В штабе с утра до вечера сатанели на заседаниях главари мятежников. По кабинету «командующего армией» бегал, матерясь, комендант гарнизона Зеблиев.
 ; Это позор, полковник! Десять тысяч солдат не могли распотрошить двухтысячный отряд краснюков. Вы уже две недели обещаете изловить и повесить всех комиссаров. А что получилось? Что вышло? Они захватили Агрыз и угрожают Ижевску.
 ; У них всего пять тысяч бойцов. Надо быть идиотом, чтобы идти на Ижевск. У нас, слава богу, тридцать тысяч штыков, ; багровея от обиды, возражал командующий армией.
 ; Смелость города берет, милейший мой! Вы же, извините за грубость, старая ж..! Вдарь кулаком ; и мокренько!
 ; Господин поручик! ; завизжал полковник. ; Если не возьмете своих слов обратно, я вызову на дуэль...
— Пошли вы, милейший, к е… бабушке!

— Не время ссориться, господа. Вы же государственные люди, — успокоил расходившихся главарей главный местный контрразведчик.
  — Я лично полагаю, красные пойдут на Сарапул и отрежут нас от Урала. А на Каме под Елабугой стоит вражеская флотилия, а в Вятских Полянах формируются свежие полки Второй армии красных. Нас возьмут в мешок, если... если они овладеют Сарапулом. Укрепляйте Ижевск, но спасайте Сарапул. Да-с! Господа! ; прорек веще контрразведчик.

Поздней ночью, совершенно обалдев от споров, ругани, взаимных угроз, мятежники перетасовали свои посты.
Через несколько дней Красная Армия начала общее наступление от Казани, и Поволжский фронт Комуча начал отступать. Для этого командующий фронтом Михаил Тухачевский высвободил силы для войны с Прикомучем. Начавшееся было контрнаступление ижорцев и воткинцев выдыхается и 3 октября Красная Армия берет Агрыз, а 4 октября ; Сарапул. С середины октября командующий Восточным фронтом Тухачевский стягивает войска все ближе к Ижевску.

С 23 по 28 октября на нашем участке фронта несколько раз переходит из рук в руки пристань Гольяново на Каме, которая является последним местом эвакуации мятежников по реке. Бои продолжались несколько дней и в конце концов пристань остается за нами. Район восстания оказывается почти полностью окружен. 5 ноября 5-я армия переходит в решительное наступление, начинаются бои за Ижевск. Вечером 7 ноября город пал, его защитники и часть населения, активно поддержавшая мятеж, перешли в Воткинск.

8 ноября 1918 года командование восставших и руководство Прикомуча поняли: защищать город нет сил, надо отходить на восток. В ходе боев заслоны белых вдоль Камы разгромлены. Красные берут Воткинск и наседают, отступление мятежников переходит в бегство.

К 14 ноября за реку переправляются 10 тысяч ижевцев и до 15 тысяч воткинцев. Большинство из них — члены семей восставших, армия составляет от силы 2,0 – 2,5 тысяч. Немногие боеспособные части остаются, чтобы прикрыть отход, … и гибнут или попадают в плен. До 16 ноября были подавлены последние очаги сопротивления Народной армии и крестьянских повстанцев.
Общее число погибших в тех боях оценивается по-разному ; от 10 до 20 тысяч убитых с обеих сторон.

Захватив Прикамье два месяца назад мятежники расстреляли примерно такое же число людей. В одном Ижевске были убиты больше 800 человек. И это только одна страничка войны, а их в многотомной летописи этой братоубийственной войны, очень и очень много.
На дворе стоял ноябрь ; месяц черных троп и палой травы. По вечерам в небе коченела белая и легкая луна, оголенные деревья томились в предчувствии первых заморозков.

Только что было получено известие, что нашими была взята Самара: в город вошли 2-я бригада Симбирской дивизии и полки 15-й Инзенской. Вечером в штабе дивизии по случаю годовщины Октябрьской революции было торжественное собрание, на котором постановлением ВЦИК  некоторые командиры и комиссары были награждены ценными подарками: золотыми часами, портсигарами, кожаными куртками и даже серебряными подстаканниками. Мы шутили, что у работников вышестоящего штаба, подбиравших вещи для награждения, был своеобразный юмор. Никто из нас, действующих командиров, просто не имел возможности пользоваться подстаканником со стеклянным тонким стаканом. Возможно, у них в штабах такое и было возможно, но в вещмешке стакан не поносишь. В ходу у нас была металлическая кружка и в лучшем случае оловянная ложка, а то и деревянная. Меня наградили серебряным портсигаром, который, несмотря на все жизненные перипетии, арест, обыск, войну, сохранился в семье до сих пор.

Неожиданно комдива вызвали к «прямому проводу». Вызывал командарм. Командир дивизии, бывший полковник, следил за телеграфной лентой с таким отвращением на лице, что принимающий телеграфист стал читать приглушенно. Один из батальонов дивизии бросил оружие и без боя отступил, в результате чего возникла опасность окружения частей соседней дивизии. В неприятнейшее известие не хотелось верить, тем более, что оно поступило во время торжественного награждения. Сюрприз славный!

Лицо комдива стало строгим и надменным: Нам предъявлено обвинение в трусости.
  Он так и сказал: «Нам».
 ; Командир и комиссар вместе с бойцами, бросив оружие, оставили позиции. Мерзавцы! Когда попадутся всех в трибунал и расстрелять! ; рассвирепел комдив.
 ; Принять все меры к розыску и аресту. Виновные должны быть наказаны, чтобы неповадно было остальным… и наглядно, ; добавил он.

Как было установлено следствием, бойцы одного батальона побежали при наступлении белых, побежали из окопов, от несильного противника, все преимущество которого заключалось в том, что атака началась внезапно, на рассвете, когда все спали, в том числе и часовые, после поголовной пьянки, устроенной по случаю тридцатилетнего юбилея командира батальона. Пили почти все, в том числе и комиссар, и ротные командиры. В ходе беспорядочного бегства часть солдат бросили личное оружие, винтовки и 3 пулемета. Случай беспрецедентный, даже для гражданской войны. Хорошо, что беляки не имели сил для развития случившегося, хоть и местного, но все же наступления. Возникла опасность окружения соседних частей.

Я получил приказ снять с позиций роту стрелков и выловить бродивших по округе несчастных беглецов. Два дня мы вылавливали их. Приехавшие на место происшествия следователь из особого отдела и дивизионный ревтрибунал провели дознание и вынесли решение. К батальону была применена редкая, но страшная мера. Бойцов выстроили на околице деревушки, и арифметика случая решила судьбу каждого пятнадцатого, хотя следователь трибунала настаивал на каждом десятом.
Их оказалось восемь рядовых бойцов и весь комсостав батальона, приговоренных к смерти, ; они должны были искупить вину за всех.

Они стояли перед своими товарищами и двумя другими батальонами полка, не понимая еще, что с ними случилось непоправимое: кто-то морщил в вялой улыбке губы, кто-то растерянно оглядывался. Только «юбиляр», не отрываясь, смотрел в землю. Присмотревшись, я с удивлением отметил, что комиссара батальона нет среди приговоренных, хотя еще несколько часов назад он был среди арестованных без оружия, без ремней. Это меня удивило, так как я считал, что его вина еще больше, чем вина командира. Но мои размышления о явной несправедливости прервал один из штрафников, стоявший в шеренге приговоренных. Это был высокий, белокурый, парень лет двадцати, он сорвался с места и побежал навстречу поднявшим винтовки, скидывая гимнастерку и разрывая на груди нижнюю рубаху.
 ; Братцы, братцы! ; закричал он тонким голосом, полным отчаяния. ; Стреляйте только в грудь! Не надо в лицо, не надо в лицо…

Не успел он сделать и нескольких шагов, как винтовочный залп назначенного на исполнение приговора взвода ударил резко и как мне показалось слишком громко. Испуганно взметнулись и загалдели вороны с близлежащих берез. Двух или трех выстрелов было достаточно, чтобы тело белокурого солдатика, словно переломившись, упало на пожухлую траву и стало неподвижным.

Я перевел взгляд на остальных расстрелянных. Они лежали, как тряпичные игрушки, руки, ноги у некоторых, были заломлены в неестественном состоянии, но кое-кто еще шевелился и были слышны слабые стоны. Я следил взглядом за командиром комендантской роты, который направлялся к расстрелянным солдатам, на ходу расстегивая кобуру нагана. Это была его обязанность как командира, руководившего экзекуцией.

Я вспомнил похожую процедуру, свидетелем которой я стал в 1917 году на фронте. Военный трибунал приговорил к расстрелу солдата, который отсутствовал в части несколько дней. Говорили, что он большевик и все это время находился у немцев, пытаясь организовать братание между русскими и немецкими солдатами. Передали его нашим сами немцы. Насколько это соответствовало действительности неизвестно, но так, как он вел себя перед расстрелом, убеждало, что это было похоже на правду.

На поле был построен батальон, образовав незамкнутый четырехугольник, где служил приговоренный солдат. Впереди рот стояли офицеры и командиры взводов. Солдата под конвоем взвода охраны из комендантской роты полка вывели на середину площадки, окруженной со всех сторон его товарищами по полку. Командир батальона капитан зачитал громко и раскатисто, как отдают строевые команды, приговор суда. Последнее, что было слышно, что приговор не подлежит обжалованию, и это последнее сразу отделила его от нас ; живых. Де-факто он был еще жив, но де-юре он был уже мертв.

Высокая фигура с развивающимися на ветру волосами была видна отовсюду. Было видно, как он взволнованно и глубоко дышит, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, но его взгляд никак не мог остановиться на чем-то определенном. Казалось, что он куда-то спешит, что-то хочет успеть сделать.

Подошедший унтер-офицер хотел одеть ему на голову мешок, как это требует инструкция, чтобы «предохранить» психику приговоренного от наблюдения за происходящими приготовлениями к казни. Но солдат так вертел головой, что унтер постоял, оглянувшись, посмотрел на капитана и тот махнул рукой, мол, какая разница. Не успел тот отойти со своим мешком, как солдатик вдруг звонко и  не менее громко, чем капитан, закричал:

 ; Друзья, солдаты, братья, люди! Призываю всех вас ; остановитесь, опомнитесь! Вдумайтесь в то, что вы делаете. Бросьте ваше оружие, как это делаю я!
Солдаты оторопело смотрели на него. Поручик, командовавший расстрельным взводом, замешкался и беспомощно оглянулся на капитана. Тот взбешенный, потрясая револьвером, подскочил к строю солдат, стоявших с винтовками на изготовку, и оттолкнул растерявшегося поручика.

А солдат тем временем продолжал: «Зачем вам война? Она не нужна вам так же, как и тамошним немецким солдатам…»
Голос его вдруг ослабел: «Братья, люди! Одумайтесь! Помните ; вы сильны вашим оружием. Отказывайтесь от войны! Поверните его против ваших… Вас много…»
; Взвод! По изменнику родины ; огонь!!! В исступлении взревел капитан.
Нестройно прогремел залп. Кто-то успел прицелиться и выстрелить, кто-то нет. Солдат дернулся и, откинувшись назад, плашмя упал на спину.

Я первый раз увидел казнь. Сердце стучало с таким напором, как будто рвалось выбиться наружу. Я чувствовал, что и большинство солдат и офицеров тоже потрясены происшедшим, хотя они не раз участвовали в бою и им приходилось убивать людей, но это были враги, которые пришли в твой дом, чтобы убить тебя и твою семью.

И, тем не менее, память об этом вынужденном убийстве навсегда осталась у меня.
К зиме боевые действия на Восточном франте стали более ожесточенными, и немалую роль в этом сыграл процесс консолидации контрреволюционных сил, происхо¬дивший в тылу белых войск. 18 ноября 1918 года в дале¬ком Омске директория была свергнута. На смену дирек-тории пришла диктатура адмирала Колчака, принявшего титул «Верховного правителя России».

Через несколько дней после переворота Колчак отдал приказ о начале решительного наступления на Пермь ; Вятку все с той же целью: соединиться с войсками аме¬риканцев и англичан, двигавшимися с севера. 29 ноября войска Колчака перешли в наступление, и положение нашей армии сразу же стало очень серьезным. Особенно грозным оно выглядело на левом фланге, где оборонялись 29-я дивизия и Особая бригада.

Весь короткий зимний день 3 декабря полк двигался по направлению к деревне Свирь, где по свидетельству раз¬ведки можно было встретить разъезды одного из полков Особой бригады. Движение по грязной дороге было чрезвычайно утомительным и медленным. Лишь к вечеру на горизонте появились дымки деревни. Она дей¬ствительно оказалась запятой бойцами Особой бригады. Мы добрались до места только к вечеру. Несмотря на наступившие сумерки и усталость бойцов и лошадей, я получил приказ выдвинуться дальше в направлении деревни Марковка, откуда предполагалось появление противника. Вместе с нами выдвигался эскадрон кавалеристов, которые ушли вперед, оставив для связи трех конников. Впереди еще было километра два до ночевки. Это расстояние с трудом мы преодолели за полчаса.

Люди и лошади падали от усталости, но мы вместе с командиром эскадрона выставили сторожевое охранение и только после этого, убедившись, что все необходимое для безопасности сделано, также отправились спать в избу, битком набитую сморенными усталостью бойцами. Несколько раз за ночь мы под¬нимались проверять посты, и чуть свет были уже на ногах.

Осторожность оказалась нелишней. Противник находился поблизости и едва рассвело начал движение по Кунгурскому тракту. Батальон встретил колонну противника ружейным и пулеметным огнем. Нам на помощь подошли еще два полка пехоты при трех орудиях и еще один эскадрон кавалерии. Хотя подошедшие части и назывались полками, они имели по 300-400 бойцов, примерно столько же, сколько было в моем батальоне. Время было трудное, и обученное пополнение прибывало очень медленно.

Весь день прошел в артиллерий¬ской и ружейной перестрелке. Как выяснилось позднее, колчаковцы ожидали подхода основных сил.
С утра следующего дня два полка 2-й Сибирской дивизии и офицерский батальон, обойдя левый фланг красных войск, атаковали Юговский завод с севера.

Одновременно подвергся атаке и правый фланг позиции армии, который обороняли и мы. Выход во фланг был неожидан-ным, но защищавшие этот участок, кавалеристы и кронштадтские моряки не дрогнули. Три раза за день белые атаковали деревню и небольшой местный погост и три раза, напоровшись на огонь пулеметов, вынуждены были отступать. Когда стали опускаться сумерки, белые, чтобы не ночевать в открытом поле на уже начавшемся морозе, отошли на восток к соседним деревням. Перед нашими пози¬циями остались лежать в снегу несколько десятков трупов колчаковских пехотинцев.

На следующее утро бой возобновился. Теперь батальоны Томского полка белых сумели обойти нашу позицию еще глубже и атаковали ее не только с севера, но уже и с запада. К этому времени подошедшие нам на помощь полки уже успели развернуться, подготовить огневые точки и встретить колчаковцев пулеметным огнем из укрытий. Белые встретили организованное и стойкое сопротивление, при¬чем в этот день красноармейцы не ограничивались обо¬роной. Позволив противнику приблизиться вплотную к своим позициям, матросы- кронштадтцы открыли фланговый перекрестный пулеметный огонь, а затем перешли в контратаку. В яростной рукопашной схватке они сумели одолеть колчаковцев, и те стали пятиться по направлению к деревне Маганки, откуда и началась их атака.

В этот момент в бой вступил кавалерийский эскадрон. В открытом поле распутицы было меньше и, используя это, кавале¬ристы атаковали отступающих врагов в конном строю.
Пестрая лавина всадников, стоявшего с нами рядом кавалерийского эскадрона, выплеснулась из глубокой балки. Завизжали выдергиваемые из ножен клинки, дождь палых листьев обдал нескольких солдат, случайно оказавшихся на пути конников.
Мой жеребец снова стелился над пахнущей дымом и порохом заснеженной землей, тело наливалось стремительным ритмом движения, сердце стучало, в ушах гудело. Он мчался по широкой дуге от камского обрыва дороги, огибая неглубокую балку, где все еще поднимались в атаку и опять ложились бойцы батальона. Белые и красные перемещались очень медленно, и я подумал, что без риска про¬скользну между двух огней.

Цокот копыт, шлепки снега слились с поганым посвистом пуль. Быстрым взглядом пробежал по голым слегка припорошенным снегом де-ревьям, по колокольне, одетой в рваную завесу низких облаков. Впереди, прямо передо мной, запрыгали бурые пучки снега, маленькие фонтанчики от пуль. Я понял: белый пулеметчик бьет по мне ; и повернул жеребца к церкви. «Не делай этого», ; сказал я се¬бе, но тут же забыл про запрет.

Жеребец стал заваливаться набок, прыгающие пучки и фонтанчики снега исчезли, зато появилась церковная ограда, холмики могил, покрытые снежком, за ними чернобородый пулеметчик в зеленной английской шинели, «виккерс», дергающийся в его руках. Попытался соскочить с падающе¬го жеребца, но что-то сильно толкнуло меня в левую сторону тела, опрокинуло на спину. Я понял, что ранен.
  ; Второй раз, и опять в грудь, ; подумалось мне.

Попытался отползти в сторону под прикрытие небольшого сугроба, но никак не мог вытащить ногу из под лежавшей на боку и слегка дрожавшей лошади.  Закружилась голова, слабость растеклась по всему телу. Не хотелось даже рукой пошевелить. На удивление, боли почти не чувствовал. Только слабость. Пулеметчик заметил шевеление и попытался меня достать короткой очередью, но все пули попали в лошадь, которая уже перестала дергаться в конвульсиях, но и почти освободила мою ногу. Стараясь не высовываться, осторожно, откинув деревянную крышку, достал маузер, но рука с оружием запуталась в ремнях портупеи, на которых висела шашка. Чувствуя, что слабею, попытался выдернуть запутывавшуюся руку, не получилось, потом перехватил маузер другой.

Мое копошение опять привлекло внимание вражеского пулеметчика, и он опять послал веером очередь в мою сторону. И опять верный, но уже мертвый мой товарищ в последний раз прикрыл своего хозяина от гибели. Эти даже небольшие физические усилия окончательно меня ослабили. Я лежал на спине, смотрел в хмурое, подернутое низкими рваными облаками небо. Наступило какое-то успокоение, боя не слышно, кто-то куда-то бежит, а я лежу. Надо ползти назад, в сторону наших, ведь я командир, там мои бойцы. Рассудком я все понимал, но не то что ползти, думать было лень. Наверно от слабости захотелось спать, и глаза закрылись сами собой.

Очнулся я не надолго, только на пару минут, когда почувствовал, что меня волокут по земле. В ушах стоял звон. Боль острыми толчками пульсировали в левой части тела. Я почувствовал привкус крови и понял, что задето легкое. Хотел сказать, что голову надо держать выше, иначе можно захлебнуться, но кроме хрипа ничего не получилось. Перед глазами опять поплыл туман, стало нехорошо, затошнило и вдруг подумалось, как я буду рваться, если рот полон крови, но я так этого и не узнал, потому что опять потерял сознание…

Белый шар с бешеной скоростью ударился о шар красный и в силу закона физики откатился назад. Обратное его движение будет безостановочным до самого Владивостока но как оказалось, это уже было без меня. Моя вторая война закончилась.