Ссылка, как это было

 Вот уже неделя, как мы в дороге, мы едем в ссылку. Почти добровольно, как может показаться на первый взгляд. Охраны, как таковой нет. Наш вагон, фронтовая теплушка с нарами, рассчитанная на тридцать-сорок человек. В углу, на железном листе стоит печь-буржуйка, сделанная из бочки из -  под машинного масла.

Металлическая труба выведена в небольшое окно под потолком, заделанное фанерой.
На нарах старое прелое сено, оставшееся, очевидно, от лошадей, которых здесь перевозили, стойкий запах конюшни не выветрился до сих пор. Когда я первый раз влез в вагон, он был промерзший, но запах лошадей, а следовательно, запах кулис, к которому я так привык. Сквозняк в вагоне страшный, дует из всех щелей.

Все постарались разместиться поближе к печке, где немного теплее. В противоположном углу вагона параша, отгороженная куском брезента.

Конец декабря, до Нового года осталось четыре дня, а мы все едем и едем, и когда приедем в Красноярск, одному Богу известно. Вагон прицепили к товарняку, который везет на Восток стройматериалы, в основном это цемент и кирпич, которые загружены в открытые вагоны и платформы.

Наша «спецкоманда», как мы ее прозвали, ; это шестнадцать человек. Все инвалиды, все бывшие «сидельцы» по пятьдесят восьмой, все были амнистированы, кто в сорок шестом, как я, а кто и в сорок седьмом. Эти успели побыть на свободе всего несколько месяцев и вот, пожалуйста, опять срок, и опять бесплатная поездка в Сибирь.

Подавленность, замкнутость первых дней уже прошла, и мы уже все познакомились. Но дальше, чем разговоры о родных, где сидел, когда вышел, пока никто не откровенничает. Все хорошо помнят по лагерному прошлому, что длинный язык может привести и к большим неприятностям.

Мы уже знаем из разговоров с железнодорожниками, что ехать будем недели две. Наш товарный пропускает все скорые, пассажирские и даже другие грузовые составы. Поэтому на некоторых станциях и даже полустанках приходится стоять по несколько часов. Но нас это мало волнует. Куда спешить? О нас уже позаботилось государство, определив каждому новый срок, пять лет ссылки. И не важно, что все это больные люди, кто без ноги, кто без руки, одноглазые и прочие увечные все мы представляем угрозу для государства, поэтому и будем жить в специально отведенном месте, подальше от настоящих советских людей, занятых важным делом, строительством социализма.

В вагоне у нас свой социализм. Все объединились в общий котел. Сложили, кто что имел. Картошка, соленые огурцы, лук, каша в концентратах, хлеб у некоторых было сало. Никто не жадничал и под одеялом не жрал. Люди все были опытные, знали, что даже здесь в одиночку прожить трудно. Единственное, что каждый курильщик оставил при себе, так это махорку и папиросы. Дружба дружбой, а табачок врозь.

Это тоже вписывалось в негласные правила сидельца. Водки не было и самогонки тоже, хотя на станциях была возможность купить. Я заметил, что среди политических, отбывших срок, мало кто спивался. Пить пили, иногда стаканами, но спивались единицы.

Старшим в нашем вагоне был Андрей Владимирович Жданов. Почти тезка министра иностранных дел Союза ССР. Наш Жданов был из потомственных рабочих с Тульского патронного завода. Его отец, дед, братья все работали на одном заводе. В революции с семнадцатого года. Сначала примкнул к партии эсеров. Позже, в конце двадцатых вышел из партии и больше никогда, активно в политическом движении не участвовал.

В тридцать третьем получил три года ссылки, как бывший эсер. После ссылки вернулся в Тулу, устроился в артель, где делал всякую скобянку естественно на завод не взяли. Там не место «врагу народа», а вдруг устроит диверсию. Почти год проработал в артели, имел дело только с металлом, но в тридцать восьмом арестовали, три месяца был под следствием.

В конце концов,  дали восемь лет лагерей, по той же самой пятьдесят восьмой как не разоружившемуся перед народом классовому врагу. В сорок шестом, по амнистии, не досидел пять месяцев, он вернулся в Тулу, где опять устроился в ту же артель. Теперь вот опять, пять лет ссылки и опять в Красноярский край.

Жданов был почти двухметрового роста, одноглазый и без трех пальцев на руке. Мало того, весь заросший седоватой бородой. Глаз он потерял в лагере, на лесоповале, в Красноярском крае, а пальцы еще раньше ; на заводе, где работал токарем. Пообвыкнув, в вагоне шутили, что все едут в ссылку, а он домой, на постоянное место жительства.

Жданов охотно делился своими воспоминаниями о ссылке. Как жил, где жил, где работал, но ничего не говорил, с кем отбывал наказание, за что сидели эти люди. Иногда только в общих чертах, когда приводил какой-то пример: «Мол, был такой-то из Москвы, дали бедолаге пять лет ссылки за старые «грехи».

Как-то к нему приехала жена на свидание, пошел ее провожать на станцию, чтобы посадить в поезд, а дорога дальняя, почти две сотни верст, и опоздал на два дня к уполномоченному НКВД, чтобы отметиться. А тот недолго думая и объявил его в побег, хотя знал все обстоятельства: и про жену, и про то, что поехал ее провожать.

Назад приехал, вот тебе милиция, под белые рученьки и в каталажку, под замок. Жена еще не успела приехать домой, а он уже не ссыльный, а беглый зэк. Вот тебе два года за побег, тогда еще в середине тридцатых давали два года. Это уже потом стало пять лет, потом десять, а иногда и все пятнадцать, а если попадешь под какую-нибудь Директиву «Об усилении ответственности…», то и ВМН. Кому, как «повезет».

Так за разговорами проехали Урал, а за окном начались невысокие горы, постепенно переходящие в сопки, густо покрытые заснеженным лесом. В ущельях на крутых  скалах и распадках иногда можно было увидеть лис или зайцев, которые от шума поезда стремглав бросались в какое-то свое укрытие. И такая картина за окном могла длиться днями. Суров древний Урал, настоящий каменный пояс.

Чем ближе мы приближались к Красноярску, тем немногословнее становились пассажиры нашего пассажирско-товарного вагона. Как трудно человеку существовать оторванному от привычного окружения, дома. Все не то, все не так, все временное. Ссыльный, как тополиный пух, ; подул ветерок и унесло в никуда.

Каждый думал о своем, но, вообще-то, об одном. Что ждет все нас в ссылке? Переживем ли мы это новое испытание, посланное нам столь немилостивой судьбой? Ведь Красноярск для нас, это только узловая станция, пересадка, а после куда? Расстояние в Сибири меряют не километрами, и даже не десятками, а сотнями километров.

Где жить? Как работать? Что есть? Ведь мы теперь не заключенные, а ссыльные поселенцы. Люди вроде бы свободные, с одной стороны, а с другой, никто тебя кормить не станет. Это не лагерь. Хочешь работать ; работай, не хочешь, не работай, но и кушать не проси. Живи на то, что, скажем, пришлют тебе из дома, из семьи. А что они могли прислать в первые послевоенные годы, когда сами недоедали, когда жили только на то, что получали по карточкам? Почти ничего.

  То, что получали по карточкам: хлеб, крупы, немного сахара, постного масла, еще меньше маргарина. Такое не пошлешь. Да и детей кормить надо. То, что прислали тебе сюда, это там, дома, оторвали от себя. Зная это, не каждому кусок в горло полезет. Поэтому и писали обнадеживающие, успокоительные письма: «Мол, все хорошо. Одет. Обут. Сыт. Живу у хороших людей. Чего и вам желаю».

Редко, кто получал посылки из дома, а если и получал, то чаще всего это была одежда или обувь, купленная по случаю на «барахолке», да немного продуктов: сухая колбаса, сыр, тушенка, конфеты, приобретенные за «бешеные» деньги в коммерческих магазинах.

А вот чего не было в фанерных ящичках посылок, так это книг. Во-первых, опасно, потому, что не пришлют, то бдительные товарищи из компетентных органов могут истолковать почти любую литературу, как захотят. Технические книги ; диверсию готовишь, политические, пусть даже основоположников марксизма-ленинизма ; политическую агитацию собираешься проводить, на основе их критики. А не дай Бог, учебники или литературу на иностранном языке, тогда все, собирай пожитки, так как готовишь побег за границу для преступной связи со своими иностранными хозяевами.

Все-таки ссылка, так развитая в дореволюционной России, как мера наказания как уголовных, так и политических, была более «мягкой», о чем свидетельствуют те же классики русской литературы: А.П. Чехов, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой. Чехов пишет в «Сахалине» , что ссыльные могли учительствовать, иметь огнестрельное оружие  и ходить на охоту, работать фельдшерами или вообще не работать, получая денежные переводы и живя на эти средства. Ссыльным, по желанию, выделялись наделы земли, пятнадцать десятин , правда, самые худшие, которые они могли обрабатывать, тем самым получая средства к существованию.

Единственное, что не менялось, так это почти враждебное отношение местного населения. Этим отличалось казачество в Сибири, Забайкальское, которое в виду своего особенного положения среди простого народа охотно принимало участие в поимке беглых каторжников, ссыльных, за что с гордостью принимало различные поощрения, чаще всего денежное, серебром.

Крестьяне сибиряки относились к ссыльным с неприязнью, скудно оплачивали их работу, не выдавали за них дочерей, не принимали на постой. Единственные, кто хоть как-то мог существовать более или менее пристойно, так это мастеровые люди, которые могли работать в кузнеце, починить сломавшуюся швейную машинку или еще какой-то механизм. В сибирской глубинке такие люди были наперечет и ими дорожили, но и здесь при малейшем упущении, нарушении установленных правил, не говоря о побеге, охотно доносили на проштрафившихся местному уряднику.
Правда, это касалось в первую очередь ссыльных из народа.

А вот интеллигенции, да кто из дворянского сословия, из чиновников, так эти получали «на прокорм» двенадцать рублей в месяц, а некоторые и шестнадцать рублей, да еще двадцать два рубля в год на приобретение одежды. Это были не малые деньги, да еще в Сибири, где цены были в два, а то и три раза ниже, чем в Центральной России.

  А вот местные национальные меньшинства, якуты, эвенки, ненцы встречали ссыльных, и в первую очередь политических, доброжелательно, как своих учителей, советчиков в защите от притеснения власти.

После революции режим ссылки постоянно ужесточался, сначала были уменьшены в несколько раз «кормовые», а затем их и вообще перестали платить, а с 1929 года возобладал принцип ссылки в сочетании с принудительными работами.

Однако получить более или менее хорошо оплачиваемую работу было ох как не просто. У каждого ссыльного стоял соответствующий штамп в документах, а без разрешения спецкомендатуры ОГПУ-НКВД-МГБ вообще ни на какую работу не принимали.

А. Солженицын, который прошел все ступени «трудового исправления», пишет: «До начала 30-х годов сохранялась и самая смягченная форма: не ссылка, а минус. В этом случае репрессированному не указывали точного места жительства, а давали выбрать город за минусом скольких-то. Но, однажды выбрав, к месту этому он прикреплялся на тот же трехлетний срок. «Минусник» не ходил на отметки в ГПУ, но и выезжать не имел права. В годы безработицы биржа труда не давала «минусникам» работы; если же он умудрился получить ее,  на администрацию давили: уволить».

И все-таки ссылка ; не лагерь. При всей строгости закона ссыльные жили, а количество ссыльных становилось все больше и больше, особенно в послевоенные годы. Здесь и лица, заподозренные в сотрудничестве с гитлеровцами с временно оккупированной территории СССР, особенно из республик Прибалтики, Западной Украины, крымские татары, некоторые народы Кавказа, репатриированные советские граждане из Германии и др. Это только те, кто подозревался в сотрудничестве с оккупантами, а те, чья вина была уже доказана в сотрудничестве с гитлеровцами, те были уже в лагерях.

  После сорок восьмого года, согласно Директиве МГБ, все отбывшие срок по пятьдесят восьмой статье освобождались в ссылку.

В Красноярске, как и было указано в предписании, прямо на вокзале, наша «инвалидная команда» явилась в комендатуру, где дежурный никак не мог понять, как это ссыльные своим ходом, без конвоя приехали в ссылку. Долго куда-то звонил, что-то согласовывал, а потом под охраной всего одного стрелка направил всех в тюрьму, на пересылку. Там мы и просидели целую неделю, пока небольшими партиями всех ссыльных распределили по местам высылки. Мне достался Удерейский район, поселок Нижняя Пойма, Слюдрудник. Это почти три сотни километров от Красноярска на границе с Иркутской областью.

Добирались тяжело. Сибирские морозы лютовали. Двадцать-тридцать градусов ниже нуля обычная температура, которая держится на Севере почти всю зиму. Люди, которые попали в нашу партию, в основном были выходцы с Северного Кавказа, чеченцы, кабардинцы, ингуши, некоторые целыми семьями  с детьми. Здесь были и старики, главы семей, а с ними женщины с детьми. Попадались и мужчины, по каким-то причинам не призванные в армию. Были и бывшие заключенные, которые только освободились из лагеря. Эти были особенно плохо одеты, в стоптанной «кирзе», драных рабочих бушлатах с вечно голодным блеском в глазах.

Этап был большой за сотню человек, не считая детей. После каждой ночевки, обычно имевшей место в каком-нибудь сарае, пустующем дровяном складе, начальник конвоя молодцеватый офицер в полушубке и белых новых валенках заставлял ссыльных грузить трупы замерших людей в кузов грузовой машины. После каждой такой погрузки снова перекличка, а потом пересчет трупов. И так два раза в день. Большинство горцев по-русски почти не понимали, а уж говорили с грехом пополам, вообще единицы.

Выдернули их из своих высокогорных аулов, где они прожили всю жизнь, со своим родовым укладом, погрузили в вагоны и прямиком в Сибирь. А ведь это уже был сорок восьмой - сорок девятый год. Основная депортация прошла еще раньше, а это уже были остатки, по каким-то причинам не выселенные раньше. Не знаю, были ли среди них пособники фашистов или люди просто были виноваты, только в том, что родились ингушами, кабардинцами или еще кем-то, кто попал в эту мясорубку.

Теперь же на их землю, в их дома вселялись другие люди, других национальностей, которые потеряли все свое имущество во время оккупации. Такое переселение наверняка стало основой для дальнейшего противостояния разных национальностей.
Ссылка ; это только кажется вольные хлеба, особенно ее так представляют те, кто в лагере. Ты сначала попробуй, заработай этот хлебушек. Чем глуше место, тем труднее найти работу, а есть-то хочется каждый день.

Из нашего этапа и половины не будет, кто устроился на работу на руднике. В основном это были бывшие лагерники, вроде меня, а остальных направили в колхозы, леспромхозы, а кто-то, в основном доходяги, просто побирались. А что люди могут подать в небольшом сибирском поселке, где люди сами еле-еле сводят концы с концами. Поэтому к весне все попрошайки из нашего этапа сами по себе куда-то исчезли. Может их перевели куда-то в другой район, что в ссылке бывало достаточно часто, когда людей перебрасывали с места на место, а может просто умерли от голода и холода.

На слюдяном руднике разрабатывались породы, относящиеся к классу алюмосиликатов, которые использовались при производстве алюминия и диэлектриков. Месторождение начало осваиваться с 1935 года, когда стране в связи с бурным развитием авиации потребовалось много алюминия. Но добываемые бокситы содержали  мало глинозема и его надо дополнительно обогащать, поэтому посчитали, что это нерентабельно и рудник был законсервирован. Закончилась война, но алюминия потребовалось еще больше, поэтому и вернулись к старому руднику.

До нашего приезда здесь уже работала небольшая группа рабочих из ссыльных и вольнонаемных технических специалистов, но работа шла медленно, сказывалось нехватка рабочих рук и специальной техники.

Меня поставили на ремонт и заточку инструмента. Работа не такая тяжелая, как с тачкой, но к концу десятичасового рабочего дня руки отваливались, сказывался возраст. Другая беда, от мельчайшей слюдяной пыли, а она действует на человека, как абразив, першит в горле, слезятся глаза. Человек все время чешется, раздирая в кровь руки, шею, все, куда попадает пыль. Но самое опасное ; это скопление пыли в легких. Это ; силикоз. Несколько лет работы в таких условиях и вместо легких у человека спекшаяся губчатая масса. В результате, мучительная смерть от удушья.

За то время, которое я провел в ссылке, это полный срок пять лет, вплоть до середины 1954 года, небольшой поселковый погост превратился в огромное кладбищенское поле, сплошь усеянное невысокими холмиками с полусгнившими фанерными табличками. Каждая табличка ; это чья-то исковерканная жизнь, оборвавшаяся вдали от дома, от близких, которые никогда не узнают, где покоится прах любимого человека.

Шло время, а люди все пребывали и пребывали, и рудник, набирая силу, как огромная мясорубка все перемалывал и перемалывал людские судьбы. В 1950 году для обслуживания рудника был создан лагерь, где наряду с заключенными, осужденными по 58-й статье, было много бывших власовцев, бандеровцев и просто уголовников.

Ссыльные с первых этапов уже давно превратились в «привилегированное сословие» среди ссыльных-поселенцев, заняв все более или менее спокойные места. Естественно, кто выжил, а таких было не так уж много. Из тех, кто приехал в 1948-1949 гг., в живых осталось человек двадцать не больше, да и из тех кто-то успел «заработать» десять лет лагерей за злостное нарушение режима ссылки или за саботаж.

Комендантские офицеры, чаще всего из лагерных,  у которых ссыльные должны были отмечаться два раза в месяц, не очень утруждали себя в отыскании причин, по которым человека можно было опять загнать за колючую проволоку, но при обосновании того или иного срока в материалах для ОСО подходили творчески, можно сказать даже с юмором.

Например, как трактовать, что является побегом. Понятно, что это ; самовольное оставление места поселения. Но нигде не было прописано, где та пограничная линия, пересечение которой является побегом. Ведь надо было запасаться дровами в тайге, ходить по грибы, чтобы подкормиться или получить посылку в почтовом отделении на железнодорожной станции, что в километре от поселка, а это десять минут ходьбы. За полчаса можно обернуться. Соблазн велик, тем более, что разрешение на отлучку надо было получать за три дня  и не факт, что ты получишь его. Вот и рисковали, а там как повезет.

Тогда начальник спецкомендатуры капитан Сиротин решил так: если ссыльный отлучался в тайгу, в глушь, где до ближайшего поселка было километров семьдесят ; это нарушение режима, поэтому только пять лет заключения, а если к железной дороге ; побег и пятнадцать лет лагерей.

А рудник, как огромный маховик, все набирал силу. Добыча росла. Производственный план рос как на дрожжах. Для его выполнения требовались все больше людей. Местные жители на рудник шли неохотно, там план, нормы выработки, а район-то сельский. Хоть и тяжел труд колхозника, но все же он привычнее. Да и свое, пусть и мелкое, но хозяйство, у кого-то корова, свиньи, почти у всех куры, утки, все это помогает прожить в тяжелое послевоенное время.

Послевоенная разруха постепенно преодолевалась. Восстанавливались разрушенные заводы на бывших оккупированных территориях, люди возвращались из эвакуации в родные города, к своим домам, которые часто были уже заняты другими эвакуированными из западных областей или слишком предприимчивыми гражданами, которые либо оставались в городе, либо приехали раньше. Например, некоторые рабочие и инженеры оружейного завода, в той же Туле, возвратившиеся из эвакуации из Златоуста, что на Урале, с удивлением узнали, что их коммуналки заняты, поэтому пришлось  жить в землянках, которые строили на окраине города, за парком. Сейчас это район улиц Мира, Болдина.

Эвакуированные предприятия постепенно восстанавливались. Появились новые машины: экскаваторы, бульдозеры, а вместе с ними появлялись и новые люди, вольнонаемные, механики, инженеры, приехавшие из других городов на заработки, некоторые с семьями. Начальство поощряло таких специалистов.

Им выделяли участки для ведения хозяйства, благо, что свободной земли, было вокруг много, помогали ссудами на строительство домов, обзаведением хозяйства. Власти были заинтересованы в оживании этих глухих мест, но все это касалось тех, кто работал по найму или был командирован партийными или комсомольскими организациями.

Что касается ссыльных, то условия проживания их остались без изменения. Это старые бараки, местами уже гнилые от неухоженности, кто-то снимал угол у местных жителей, а чаще всего два-три человека объединялись и занимали заброшенный за ненадобностью сарай, где ставилась печка, чаще всего из-под солярки и выводилась труба через маленькое окошко. За такие «апартаменты» приходилось отдавать половину зарплаты, которая и так составляла не больше тридцати-сорока процентов, от того, что получали наемные рабочие.

И все-таки это не сравнимо с тем, в каких условиях жили заключенные из лагеря, которые работали на руднике, причем на самых трудных участках, там, где невозможно было применять технику. Причем начальство строго следило, чтобы ссыльные не контактировали ни в быту, ни на рабочем месте с зеками.

Бригадиры у них были из своих, а техниками или горными мастерами, которые руководили работами, были только вольнонаемные. Сроки у всех были большие, ведь после войны, меньше десятки не давали. Вечно с голодным блеском в глазах, они рыскали по зоне, где можно было бы выторговать, выменять или выпросить хоть что-то из еды или курева.

Весь лагерь условно делился на три группы: одна группа ; это уголовники, за глаза их звали просто «урками», вторая самая многочисленная те, кто так или иначе был связан с немцами во время войны, или был в так называемом «сопротивлении» ; лесные братья из Прибалтики, бандеровцы, самостийники с Украины. Всех их называли фашистами, и третья самая малочисленная ; политические ; «контрики». Все три группы враждовали между собой, и эта вражда порой перерастала в массовые драки, иногда с поножовщиной.

  Но все-таки это был не каторжный лагерь особого режима, которые появились в 1948 году для особо опасных преступников.

Начальство лагеря искусственно подогревала эту вражду, однако зорко следило, чтобы все это не переросло в бунт заключенных. Тогда охрана стреляла поверх горячих голов, заставляя людей ползком расползаться, чтобы найти укрытие под стенами бараков. Иногда конвой «промахивался», и тогда появлялись раненые, которых затем, после наведения порядка, охрана разрешала перенести в лагерную больничку. На какое-то время все стихало, а через несколько недель повторялось. Так и жили.

К концу пятьдесят второго года, рудник заработал на полную мощность. Добыча бокситов и слюдяной породы стала производиться в промышленном масштабе. Ручного труда почти не осталось. Лагерь свернули, а заключенных разбросали по другим местам. Многих перевели на лесозаготовки здесь же в Красноярском крае, кого-то отправили в Казахстанские степи, кого-то ; в Караганду на шахты.

В 1951 году в десяти километрах от нашего рудника в рекордные сроки, был построен новый поселок. Его возводили в такой поспешности, что для ускорения сроков строительных работ даже сняли всех заключенных с нашего рудника. Сначала все думали, прошел такой слух, что строится большой лагерь, так как вся стройплощадка была огорожена  тремя рядами колючей проволоки и с большим количеством вышек для стрелков охраны.

Но позже, когда стали ставить бетонные ангары для техники и возводить жилые кирпичные дома, стало понятно, что таких лагерей не существует. Все местные жители, даже офицеры спецкомендатуры, которые всегда знали все и про всех, а если и не знали, то делали вид, что знают, ломали голову, что это может быть.

Нам, ссыльным и местным жителям, строго настрого запретили даже близко приближаться к охраняемой зоне, а те, кто привык ходить в те места за грибами или ягодами и попался на глаза охране, привлекли к уголовной ответственности и быстро оформили различные сроки заключения. Желающих полюбопытствовать, что же там такое строят, сразу не стало. Причем, произошел небывалый случай, под такие драконовские меры попали начальник местной милиции и его шурин, ответственный работник из Красноярска, который приехал в гости на свадьбу своей племянницы.

  Они пошли на охоту, как полагается хорошо выпили «на кровях», и заблудились. Как они оказались на территории строго охраняемого объекта, да еще сумели пройти проволочное заграждение, так и осталось тайной. Ни один, ни другой, так в поселке больше и не появились. Лишь спустя несколько месяцев родные узнали, что горе-охотники были осуждены за шпионаж. И это несмотря на их служебное положение, членство в партии, государственные награды, оба воевали на фронте. Что же тогда говорить о простых смертных, а тем паче о каких-то ссыльных.

Буквально за полгода новый поселок был построен. Какой, мы тогда не знали. Сначала он назывался Михневск, а потом получил официальное название Красноярск-18. Так зарождалась атомная промышленность СССР.

Через несколько дней Михневск был заселен новым, особым контингентом. Что это был за особый контингент? Это были люди, которые были присланы из центральных регионов России. Все очутились в Красноярском крае без права выезда на пять лет.

Несмотря на строгость режима, слухи о жизни этого закрытого поселка, все же просачивались, а через год все в округе уже знали, что там делают атомную бомбу. Знали и помалкивали, потому что теперь все письма и телеграммы проходили через новое почтовое отделение, которое обслуживали, вместо местных приветливых девушек, неразговорчивые и очень сосредоточенные личности с военной выправкой.

То же произошло и с телефонным пунктом поселка. Правда, через год мрачные личности исчезли, а их место заняли офицерские жены из персонала секретного завода. Даже местных жителей, после строгой проверки, стали принимать на работу для обслуживания коммунального хозяйства. Для нашего ссыльного контингента это послужило даже «на руку», не надо было рисковать, бегая скрытно на почту и рискуя попасть на глаза начальству, посылая письмо или получая посылку. Правда, стоит отметить, что к этому времени неблагонадежных элементов, вроде нас, вблизи от режимного объекта почти не осталось. Кто мог выполнять физическую работу, был переведен в другие районы края, а на месте остались инвалиды или у кого закончился срок ссылки, а разрешение на выезд он так и не получил.

Между тем, несмотря на то, что бытовые условия на территории охраняемого поселка были просто невероятные для сибирской глуши, а именно: двух- и трехэтажные дома, дом культуры, баня, котельная для центрального отопления, несколько магазинов, но все это компенсировалось строгостью режимного объекта.

Вот как описывает условия работы на режимном предприятии, связанном с производством атомной бомбы, один из создателей атомной промышленности СССР Зеленский Д.М., принимавший самое активное участие в строительстве, так называемых моногородов, где все так или иначе было связано с производством такого вида оружия.

«Получены разъяснения: распространяемые слухи о том, что остающиеся на предприятии работники из числа ИТР, служащие и члены их семей автоматически приобретают статус «особого контингента» являются провокационными, и об этом я должен официально заявить сразу же по прибытии на прииск. Одновременно должен и предупредить всех о строгом соблюдении условий подписки, отобранной ранее у всех постоянных работников предприятия, о том, что они не имеют права расспрашивать и склонять к разглашению сведений, известных «особому контингенту» по работе на предприятии, так как они составляют государственную тайну, а на собраниях рабочих, подтвердить, что они, в отличие от «спецпоселенцев», через три года смогут выехать по месту постоянного проживания, при соблюдении данной ими подписки.

Лица «особого контингента» не имеют права на самовольный выезд из режимной зоны, ни при каких обстоятельствах, самовольные отлучки будут квалифицироваться как дезертирство».

Для осуществления этого режима вокруг Михневска была создана пограничная зона и два КПП. Один - для проезда автотранспорта, другой - для проезда гужевого транспорта и для пешеходов.

Время между тем шло и шло. Наступил 1953 год. 5 марта, как гром с ясного неба, всю страну оглушило «Умер Сталин!». Подавляющее большинство населения было в искреннем трауре.

Это известие лично во мне вызвало двоякое чувство. С одной стороны, я прекрасно понимал, кто был инициатором репрессий в стране, в таком самом жестком и человеконенавистническом виде. Маниакальная подозрительность стоила жизни миллионам его соотечественников, которые ему верили и поддерживали. Непомерное тщеславие, вера в свою исключительность, в конце концов, сыграли с ним злую шутку. Ему отомстили. Пусть не при жизни. Память о нем была развенчана. И начали это его ближайшие соратники, что вообще-то понятно, надо же обелить себя и переложить всю вину на покойника. «Мертвые сраму не имеют».

Но и в истории для потомков, он остался, как тиран, диктатор, облекший свой народ на страдания и унижения. А ведь для страны, в годы индустриализации, в войне, в становлении СССР как мировой супердержавы, его заслуга неоспорима.

Сталин уважал и любил русский народ, правда, от такой любви у «некоторых хрустели кости». Он, действительно, верил в исключительную роль Советского Союза в мироустройстве и шел к этой цели, невзирая на используемые средства.
Отсюда еще раз отчетливо видно, какую цель ставил себе Сталин ; воссоздание былой Российской империи, хотя и советской без отказа от коммунистической идеологии.

После Второй мировой войны для этого была благоприятная обстановка. Весь мир увидел, что именно Советский Союз, пусть при помощи союзников,  смог победить самого страшного врага цивилизации ; фашизм. Именно СССР за счет невероятных, титанических усилий внес решающий вклад в разгром гитлеровской Германии. Именно он имел моральное право на политические, территориальные и материальные преференции в обустройстве послевоенного мира.

Но западные страны, входящие в антигитлеровскую коалицию, в первую очередь США и Англия не хотели видеть в СССР равного себе партнера. Они предприняли ряд мер, которые по сути дела сводили на нет все политические и военные успехи Советского Союза. Западные союзники, как всегда обманули русских, отказавшись выполнять договоренности ими же подписанные в Ялте и Постдаме о послевоенном устройстве Европы.

Американцами была выдвинута доктрина «сдерживания коммунизма», которая якобы должна была препятствовать расширению сферы советского влияния. Эта доктрина ставила перед собой целью оттеснить зону советского влияния к довоенным границам, а затем добиться ослабления и ликвидации социализма, да и самого СССР.
Однако стоит подумать, а так уж ли боялись западные союзники советского коммунизма. Вовсе нет. В первую очередь США и Англия были и остались врагами вовсе не коммунистической идеологии как общественно-политической формации, а именно России.

Коммунизм ; или еще какой-то «изм» ; это лишь занавес для того, чтобы скрыть свои истинные намерения. Не было бы коммунизма, можно было бы придумать, например защиту «демократии» или еще что-то.

А цели такой политики? Цели разные. От овладения природными ресурсами «недемократичной страны», до создания политической системы в стране, которая при любых обстоятельствах не сможет противодействовать ее создателям. Но это для других стран, которые потенциально еще могут быть вассалами или, в крайнем случае, союзниками.

А что же для России? Здесь цель одна, единственная, она же главная.
Главная цель ; это ослабление или физическое истребление противника. Для этого и размещались военные базы вокруг СССР с ракетами и ядерным оружием, огромным количеством самолетов, способных уничтожать живую силу на территории потенциального врага.

Для англосаксов и их партнеров коммунизм служил лишь средством для оправдывания антирусской политики. Был царизм, стал социализм, а что изменилось? Если до революции мир запугивали «русской экспансией», то угроза «коммунистической экспансии» выглядела теперь более актуальной и убедительной. Теперь русских, после мировой войны, где они еще раз доказали свое право отстаивать национальные интересы в любой точке мира, проще было противопоставить «цивилизованному миру», изобразить «варварами», которые захватили и чуть ли не изнасиловали старушку Европу.

Но ведь это не мы «варвары» уничтожили ковровыми бомбардировками десятки тысяч женщин и детей Дрездена во Второй мировой войне, а потом сбросили атомные бомбы на уже валявшуюся в пыли и деморализованную Японию. Атомная бомбардировка японских городов не имела смысла с военной точки зрения, а акция устрашения была направлена, прежде всего, против русских, которых, по мнению апологетов «современной цивилизации», надо было загнать в их исконное место, на задворки Европы.

Со временем, история все расставит по своим местам, и это пока единственное применение ядерного оружия будет приравнено к военным преступлениям против человечества, по которым не существует срока давности.

Советский король умер! Да здравствует новый генсек! Сталин умер пятого марта, а второго сразу после перенесенного Сталиным инсульта, когда генсек был уже в беспомощном состоянии, его ближайшие соратники: Маленков, Берия, Хрущев, Булганин, собрались для дележа руководящих постов.

Кулуарно формировалась новая власть из тех, кто был ближе всего к вождю. Ни о каких съездах, пленумах и речи не шло. Все решалось даже не в Кремле, а на дачах «заговорщиков», вдали от посторонних глаз. Хотя, если подумать, а кого им надо было опасаться? Никого. Но взяла свое привычка, решать все, в своем узком круге, вдали о посторонних глаз, без народа, который хотя самый умный и идейный в мире, не знает то, что ему нужно, и что ему полезно. А полезно ему то, чтобы власть партийных функционеров была безгранична.

Это власть, почитание, граничащее с обожанием, вера в свою непогрешимость. Тщеславие ; это порок, который не одного политического деятеля привел к ничтожеству и забвению. История знает и предоставит, я думаю, еще много примеров, особенно российская.

Материальной выгоды от полученной власти, в то время не искали. Вождь сам был скромен, и хорошо присматривал за другими своими партийными товарищами, а при необходимости поправлял слишком ретивых в получении материальных благ. Все в стране хорошо знали, что может последовать за такими «отеческими внушениями»…
В стране Советов, при Сталине, понятие коррупции вообще не имело смысла, а взятки, если и давали, только участковому милиционеру, управдому, да и то только в исконно русской валюте.

После непродолжительной «подковерной» борьбы, «заговорщики» пришли к консенсусу и поделили между собой все руководящие посты в государстве. В новой иерархии, первым секретарем ЦК партии утвердили Хрущева, председателем Совмина назначили Маленкова, его первым замом и куратором МВД, которое объединили с МГБ, стал Берия. Три ближайшие сподвижники Сталина ; Молотов, Каганович и Булганин ; были назначены заместителями Председателя Совета Министров. Ворошилов, находившийся в последнее время в опале у вождя, получил почетную, но малозначащую роль председателя Президиума Верховного Совета.

На первый взгляд, коллективное руководство страной, позволяло избежать ошибок в выработке стратегических решений, но жажда личной власти, лелеянная мечта занять место «вождя народов», сбросить с пьедестала потенциальных соперников, заставила «пауков в банке» начать смертельную борьбу.

Огромная, только начавшая привыкать к мирной жизни страна, опять стояла на пороге гражданской войны. Уже к июню 1953 года, в руководстве страны произошли коренные изменения. Был арестован, конечно, как шпион и организатор «сталинских репрессий» Берия.Решением ОСО через пять дней расстрелян. Это официальная версия. По некоторым данным, Лаврентия Павловича застрелили в момент ареста, чтобы, во-первых, не искушать его сторонников, которых в начале пятидесятых годов было достаточно много, а во-вторых, чтобы не успел рассказать подноготную о  своих ближайших сподвижниках, в частности, кто был на самом деле организатором массовых репрессий в различных регионах страны.

Берия, курирующий силовые структуры в течение последних пятнадцати лет, имел достаточно времени, да и желания, я думаю, чтобы держать в узде ближайшее окружение. Его боялись, его ненавидели, но до поры, до времени ничего не могли сделать. Сталин, конечно, все это знал, но отмашку на расправу до поры, до времени не давал, а в последний год своей жизни стал подозревать, что хитрый, беспринципный и всесильный Лаврентий хочет занять его место. Но уже травмированная психика и физическая дряхлость вождя не позволили ему во время устранить кажущуюся опасность.

В действительности, те, кто уничтожил Берию, списали на него свои собственные преступления. Например, Маленков в годы «массового террора» 1937 – 1938 гг. курировал в Политбюро органы НКВД и осуществлял «чистки» в Белоруссии, Хрущев руководил репрессиями на Украине и в Москве. Подпись Молотова стоит на десятках расстрельных списках советских и партийных деятелей Урала, Поволжья. Ворошилов приложил свою маршальскую руку к разгрому высшего комсостава Красной Армии.
После «ежовых рукавиц» страна оказалась в тяжелом положении.

Были обескровлены оборонная промышленность, горнодобывающая, машиностроение, наука, сельское хозяйство. В лагерях очутились ведущие конструкторы, директора заводов, талантливые инженеры и ученые: Туполев, Мясищев, Королев, Ландау, Петляков и др. В заслугу Берии можно поставить, что именно при нем многие из них, а это все-таки большинство, вернулись перед войной на свои заводы, в конструкторские бюро и научно-исследовательские институты.

Хуже обстояло дело в восстановлении боеспособности армии, ведь высший и средний комсостав был уничтожен на три четверти. Поэтому вчерашние командиры взводов командовали полками, а командиры полков дивизиями и даже армиями. Сталин не мог забыть свой страх, который ему внушил Ежов, поддержанный Ворошиловым и Буденным, о том, что военные во главе с Тухачевским хотели устроить переворот, а его лично убить. Поэтому до конца сопротивлялся уговорам Берии в возвращении немногих уцелевших комдивов и комкоров в строй.

Только катастрофа первых месяцев войны заставила его преодолеть этот страх. Кого удалось найти в живых, тех вернули в строй в тех же званиях, на те же должности. Вернули награды. И они воевали, и как воевали, забыв обиды, унижения, потому что были патриотами своей Родины. Например, Рокоссовский прошел путь от комдива в 1944 г. до маршала Советского Союза в сорок пятом, и таких примеров было много.

Заняв пост наркома НКВД, Берия вряд ли руководствовался принципом челоколюбия. Нет. Он был одним из типичных деятелей своей эпохи. Волевой, жесткий, хитрый интриган во внутрипартийной борьбе. Но он был и прагматиком, прекрасно понимавшим всю опасность для страны перед началом неизбежной войны.

Свой прагматизм, он хорошо продемонстрировал, когда восстанавливал советскую  внешнюю разведку, которая была почти полностью разгромлена его предшественником. Обезглавленные резидентуры, залегшие «на дно» агенты, явно выраженное недоверие уцелевшим разведчикам, все это отодвинуло как минимум на год, а то и на два выявление планов фашисткой Германии. А как их не хватило этих год-два в июне сорок первого.

Были проведены энергичные мероприятия по реанимации внешней разведки. В сжатые сроки, за год-полтора, эта задача была выполнена. Советские спецслужбы за рубежом снова стали работоспособны и не уступали германским, американским и, как тогда считалось, лучшим в мире, британским спецслужбам, ни во время войны, ни тем более после, что было продемонстрировано рядом блестящих операций, например, раскрытие американского атомного проекта.

  Берия был умным организатором, умевшим широко и глубоко мыслить, доказав это работой организатора советской атомной промышленности. Объединение в одних руках разведки и «спецпроекта» вполне себя оправдало. Создание советского ядерного оружия в разгар «холодной войны» позволило предотвратить войну настоящую и обеспечить стратегический паритет.

В интригах высшего эшелона власти, он, конечно поучаствовал крепко. Однако не в большей степени, чем пережившие его коллеги. Имея, как никто, доступ к объективной информации, он лучше многих представлял истинное положение дел в стране. А положение было тяжелое. Перекосы в экономике, бедствие сельского хозяйства и бесправное положение колхозников, мизерные пенсии инвалидов войны, все это провоцировало накапливание недовольства народа.

Разросшийся ГУЛАГ, со своей непродуктивностью, низкой производительностью труда, как и любое рабство, функционировал в большей степени сам в себе, чтобы прокормить, с одной стороны, миллионы заключенных, а с другой стороны, целую армию охранников и чиновников, пригревшихся на хлебных местах.

Потеряв десятки миллионов людей в Великой Отечественной войне, экономика страны задыхалась из-за нехватки рабочих рук. Такая ситуация только усугубилась в начале пятидесятых годов. Значительная часть пленных, а после войны их численность доходила до 3,5 млн человек, уже вернулись на родину, а оставшиеся около 350-400 тысяч скоро должны были вернуться.

Необходимо было принимать срочные меры, в том числе реорганизовать систему ГУЛАГа. При жизни Сталина высказывать такие взгляды никто не осмеливался.
В апреле 1953 года вышли ряд постановлений Совета Министров СССР о реформировании пенитенциарной системы, а Президиум Верховного Совета издал указ об амнистии заключенных по внушительному списку статей уголовного кодекса. В общей сложности, амнистия коснулась более миллиона человек.

Это те, кто имел сроки от пяти лет и ниже, несовершеннолетних, матерей, имеющих детей в возрасте до десяти лет, а также лица, осужденные за административные, экономические преступления. Под амнистию попали «указники», сидевшие за нарушения трудовой дисциплины и мелкие хищения. Были освобождены члены семей, осужденных по 58-й статье УК.

Освобожденные уголовники-рецидивисты, имевшие сроки до десяти лет, или как их тогда называли «бериевские птенцы», были выпущены по состоянию здоровья. Все имели последнюю стадию туберкулеза, который буквально выкашивал людей в лагерях, особенно после войны.

В ходе начавшихся реформ, ГУЛАГ был выведен из подчинения МВД и передан в ведение Министерства юстиции, а строительные и производственные главки ГУЛАГа отданы отраслевым министерствам. Но дело двигалось очень медленно. Только с 1956-го года стало осуществляться окончательное преобразование ГУЛАГа. Он был переименован  в исправительно-трудовые лагеря, а в места заключения стали направляться комиссии для пересмотра дел с правом немедленного освобождения.
Правовая область применения Особого Совещания при МВД, была значительно сокращена, лишь в начале 1954-го года этот внесудебный орган прекратил свое существование.

Всего в 1956-1962 гг. было реабилитировано около 700 тыс. человек. Центральная комиссия партийного контроля восстановило в партии примерно 30-35 тыс. исключенных из партии в ходе незаконных репрессий. Среди них было значительное количество уже умерших, т.е. казненных, погибших в лагерях. А остальные? Ведь пострадавших членов партии, в ходе массового террора, было около 270 тыс.
человек. Остальные, по логике партийных чиновников, были осуждены правильно.

Срок моей ссылки закончился в декабре 1953 года, и я имел полное право, получив паспорт, выехать по месту постоянного жительства, в Тулу. Но в местной милиции, усиленной компетентными товарищами из органов безопасности, ведь рядом находился военный завод, все тянули с оформлением документов и вежливо просили подождать, пока придет ответ из Москвы.

«Мол, ваши документы уже отосланы, и возможно вы получите паспорт без всяких ограничений. Сейчас работает комиссия по пересмотру дел в Красноярске. Зачем вам спешить».

Эти люди не понимали, что значит для ссыльного или заключенного каждый день несвободы. Для этого надо было побыть в нашей шкуре. Почувствовать всю прелесть тюрьмы, лагеря, ссылки. Как говорится «Сытый, голодному не товарищ».

Я уже знал, что моя жена и сын Игорь уже послали письма-ходатайства и в Генеральную прокуратуру, и в Президиум Верховного Совета СССР Ворошилову, и министру МВД Круглову с просьбой о моем освобождении.

Время шло,  а решения о моем освобождении все не было и не было. Иногда казалось, «А не послать ли все к черту, взять билет и уехать домой, благо, что денег немного было, а паспорт при покупке билета  уже не требовали». Но спустя какое-то время, приходило отрезвление, а дальше что? Приедешь, если, конечно, по дороге при случайной проверке не снимут с поезда. Как жить без документов? Я что нелегал, работающий по заданию родины за границей? Поздно мне играть в эти шпионские игры. Мне почти уже семьдесят лет.

Надо ждать, ждать, несмотря ни на что. «Долбить» по их чугунным головам и требовать, чтобы выдали документы.

Я уже знал, что в Красноярск приехала комиссия из Москвы, члены которой ездят по лагерям и проводят на местах освобождение заключенных, но по ссыльным никаких сведений не было. Дни в неизвестности тянулись мучительно долго. Я уволился с рудника, где последние два года работал в библиотеке, и вместо работы каждый день ходил в местную милицию, где требовал оформление паспорта. В милиции меня как-то вяло отфутболивали, а начальник даже стал избегать.

  Некоторые из моих товарищей, таких же ссыльных, но у которых срок высылки не закончился, пытались меня уговорить не делать этого, так как, мол, неизвестно, чем все это закончится. Не стоит злить власть, а то она обидится и «довесит» срок. Я их прекрасно понимал, сам был свидетелем не раз, как это происходит. Но сидеть просто так не было сил.

Наконец, дошла очередь и до нас. Из Красноярска приехала комиссия, которая буквально за пару дней рассмотрела несколько десятков дел и всех ссыльных освободила. В этот список попали и те, у кого закончился срок, и те, которым еще надо жить в ссылке два, три года. Невозможно себе представить, как радовались люди. Пожилые, даже старые люди плакали от счастья, обнимались.

  Перебивая друг друга, торопились сказать, что мол, всегда верили, что правда восторжествует. Еще день, два у всех была праздничная эйфория, все люди казались добрыми знакомыми, приветливыми, готовыми помочь в любой просьбе.
С удивлением обнаружили, что вместе с нами, радостным человеком  в поселке, оказался и майор, начальник местной милиции, у которого головной боли от такого контингента, который все чего-то требовал, строчил жалобы во все инстанции, стало меньше.

Радовались за нас и все бывшие ссыльные, которые жили там, оставшись после ссылок двадцатых годов и избрав эти глухие места, окруженные тайгой, для постоянного места жительства. Возможно, кому-то это спасло в дальнейшем жизнь при массовой посадке в тридцатые годы, а среди них были и анархисты, и меньшевики и эсеры.

Через несколько дней я уехал домой, где меня ждала семья, которая стала значительно больше. Мои ребята женились, как говорится, вышли в люди и подарили нам с Паней уже внуков, которых мне не терпелось увидеть.

Но прошло еще пару месяцев переписки с властями, пока однажды я не получил так давно ожидаемый ответ из Москвы.

Осенью 1954 года пришло письмо из Генеральной Прокуратуры СССР «… сообщаю, что Ваше дело, по которому Вы были осуждены 20 декабря 1948 года на 5 лет ссылки, 2 октября 1954 года Комитетом государственной безопасности при Совете Министров Союза ССР прекращено за отсутствием состава преступления».

Но впереди была еще полная реабилитация, так как ссылку с меня сняли, а десять лет лагерей по 58-й статье, пока никто не отменял. Но я надеялся, ждал и верил, что правда, в конце концов, восторжествует. Не может быть, чтобы правды не было на свете.

Полностью я был реабилитирован лишь в 1956 году, когда партийная организация Тульского горкома КПСС восстановила меня членом коммунистической  партии Советского Союза. Для этого мне пришлось приложить значительные усилия, ходатайства близких, товарищей и друзей, а их осталось так мало. Но зато со мной мой город. Я уходил из него здоровым, в расцвете сил и надежд, а возвратился таким, каким делает человека долгая и трудная жизнь.

Тула же по-прежнему молода и красива, такое уж свойство городов в наше время ; становиться со временем все моложе.

Я хожу по знакомым улицам, переулкам, иду по Советской, к месту, где строится новый большой тульский цирк. Это огромное каменное здание, увенчанное как будто парящим в воздухе куполом. Уже хорошо видна круглая арена, угадываются очертания конюшен, кулис. Огромный  зрительный зал поражает воображение. На первом этаже должны разместиться просторное фойе, гардеробные, буфеты. Здание будет оснащено современным инженерным оборудованием, так что при надобности манеж может превращаться в бассейн для водных представлений или ледяной покров. Это просто фантастика!

Здесь же рядом сооружается благоустроенная гостиница для гастролирующих артистов. Живи. Работай. Радуй зрителя! Конечно, никто из моих старых товарищей, артистов даже мечтать не мог о таких условиях, а для советских артистов это стало возможным. Тулякам будет, чем гордится. Ведь в Туле всегда любили и умели ценить цирковое искусство.

Я оглядываюсь на прожитую жизнь и иногда спрашиваю себя, а все ли ты правильно делал, ты всегда был честным по отношению  к себе, справедливым к другим. Перебираю воспоминания, как будто делаю раскадровку фильма, где главная роль досталась мне, мальчику из интеллигентной семьи, цирковому артисту, революционеру, солдату, государственному преступнику и … уважаемому человеку.

Но главным делом в моей жизни все-таки был цирк. То одним, то другим делом цирк по-прежнему врывается в мою жизнь и озаряет ее. А если дела останавливаются в первую очередь уже из-за старческой немощи, то со мной остаются мои всегда живые воспоминания.

…Сейчас вот вспыхнут над ареной прожектора, грянет оркестр, выстроятся у входа на манеж униформисты, сверкая блестками костюмов, пройдут бесстрашные акробаты, прогарцуют на красивых лошадях ловкие наездники, пробегут в разноцветных трико гимнасты, выйдут степенно с достоинством, поражая зрителей своей мускулатурой, силачи. А зритель всех их, своих любимцев,  встретит аплодисментами. Но это уже буду не я.  Это, конечно, грустно, но ведь так и должно быть: цирк ; это молодость, и жизнь продолжается.

Вальтер Михаил Александрович, почетный работник «Союзгосцирка» СССР умер 06.08.1961 г., не дожив чуть более года до открытия своей последней мечты, нового Тульского цирка.