Новая коммуна или заветная жилплощадь

Из сборника «Страна, которую мы забыли»

Глава 1. Обрывки

1.4.Участковый-философ: эпизод второй. Новая коммуна или заветная жилплощадь

     Жильцы в этой квартире на четвертом этаже менялись почти с такой же быстротой, как и в булгаковской нехорошей квартире. Однако назвать ее нехорошей, язык не поворачивается. Ведь с какими мучениями был получен ордер на комнату в ней. И как мы радовались этой комнате!
     До этого приходилось жить по знакомым или снимать углы в комнатах одиноких старух. Угол на троих (бабушке было уже почти шестьдесят лет, маме – около тридцати, а мне – шесть), зато в центре, да и потерпеть надо совсем недолго, пока не получим заветную жилплощадь. К счастью, обивать пороги разнообразных контор пришлось все же не три года. Однако достаточно долго, чтобы все деньги, полученные бабушкой за расстрелянного мужа и конфискованное имущество, были потрачены на эти самые углы в коммуналках старой Москвы.
     Кульминацией квартирной эпопеи стал очередной визит к очередному моссоветовскому чиновнику. Доведенная до отчаяния бабушка в приемной перед кабинетом сняла пальто, села на кожаный диван, окинула комнату оценивающим взглядом, а затем сняла боты и улеглась, укрывшись пальто. Свои действия она объяснила оторопевшей секретарше тем, что «здесь тепло, диван мягкий, меня все вполне устраивает». Когда на подмогу секретарше вышел начальник, бабушка объявила, что не уйдет и будет здесь жить, пока не получит давно обещанный ордер на свою жилплощадь.
     Увещевания и угрозы вызвать милицию никакого действия не возымели. Судя по всему, слово «милиция» больше пугало тех, кто его произнес, нежели возмутительницу спокойствия. (Мои родители окончательно осознали это только несколько месяцев спустя, когда до них дошел слух о разоблачении группы взяточников в комиссии по распределению жилья.) Как бы то ни было, этот демарш привел к тому, что бабушка оказалась счастливой обладательницей клочка бумаги с заветным словом «ордер».
     Это был последний дом в Москве (не во времени, а в пространстве). Названия улицы еще не было. Как говорят сегодня, строительный адрес (сейчас такой термин есть, не знаю, существовал ли он в те годы) – Боровское шоссе. Уже при  нас возникло название: улица Строителей. А затем она стала Первой, поскольку появились Вторая и Третья. Когда Воробьевы горы стали Ленинскими, Вторая и Третья строительные примкнули к семье Ульяновых. Причем, остались ей верны даже после возвращения на карту Москвы Воробьевых гор.
     Комнат в квартире было три. Видимо, с перепуга чиновники дали нам даже право выбора. Остановились на квадратной почти 19-метровой комнате с балконом, окном на юг и двухстворчатой дверью из коридора. Все это оказалось более привлекательным, чем формальный метраж. Ведь самая большая комната имела площадь 21,5 квадратного метра. Но выглядела она темноватой и неуютной. Возможно, из-за того, что была вытянута от двери до окна.
     Естественно, заселились (тогда еще говорили «въехали», теперь это слово используют в другом значении) мы первыми. Не только в квартиру, но и в дом. Когда не только лифт, но и вода, и газ не были подключены. После города Уральск, где воду надо  было носить из колодца, а о газе отродясь не слыхали, это были сущие мелочи. Что же касается лифта, то поднимать в нем во время «переезда» было нечего.
     Вслед за нами в квартире поселилась молодая семья: Рита, Олег и их два маленьких сына. Слово «лимитчики» тогда еще не было в ходу, они просто работали на стройке.  Это в их честь потом была названа наша улица. По нормам предоставления жилплощади им полагалось не менее 5 квадратных метров на человека. То есть самая большая комната была спроектирована именно для них.
     Дольше всех пустовала последняя, третья комната метров двенадцати. В итоге ее с боем получила первая комсомолка Дагестана Тату Омаровна Булач. «С боем» в хорошем смысле слова. Учитывая заслуги Тату перед советской властью, ей полагалась отдельная квартира. Отсидев семнадцать лет за то, разумеется, что была первой в Дагестане девушкой, которая вступила в комсомол, она даже в лагере перевыполняла норму и ходила в передовиках. Так вот, узнав, что в этой квартире еще есть свободная комната, Тату наотрез отказалась от всех других вариантов. В юности она была знакома с бабушкой, и возможность предаваться коллективным воспоминаниям в огромном чужом городе перевешивала любые другие посулы. Тот факт, что бабушкин зять, то есть мой отец, в это время работал в журнале «Комсомольская жизнь» (орган ЦК ВЛКСМ!), вряд ли сказался на ее настойчивости.
     Поначалу бытовые конфликты не выходили за рамки забавных сюжетов.
     Отец, убегая на работу, не успевал или просто не находил нужным закрывать дверь квартиры на ключ. Тату как-то подстерегла его на месте преступления и по горячим следам, как была в байковом халате, с распущенными седыми волосами, сразу же направилась жаловаться бабушке на поведение ее зятя. «Ты знаешь, Хадежат, что он мне сказал, когда я спросила, почему он никогда не запирает дверь? Он сказал, что меня никто не украдет!»
     Не думаю, что отец намекал на кавказский обычай воровать невест. На такую бестактность по отношению к пожилой женщине он не был способен. Просто во всей нашей коммунальной квартире действительно украсть было нечего. Однако бабушке стоило больших трудов замять его выходку.
     К чести первой комсомолки надо сказать, что, возвращаясь к себе в комнату, она остановилась перед большим зеркалом на дверце платяного шкафа, внимательно оглядела себя с ног до головы, оценила цветастый байковый халат, распущенные седые волосы и вздохнула: «А ведь, пожалуй, он прав: меня никто не украдет…»
     Как бы то ни было, первыми не выдержали коммунального быта мои родители. Как водится в таких случаях, совместное житье с родственниками дается еще тяжелее, чем с чужими людьми. Отцу от работы удалось получить комнату метров четырнадцати в другой коммунальной квартире, а бабушка осталась одна в своих роскошных 19-ти метрах.
     После нашего отъезда строители совсем разбушевались. Больше всего страдали дети. Старший сын Андрей от постоянных побоев стал горбуном. Судьба младшего, хоть и без физических увечий, была не многим лучше. Молодой жене тоже изрядно доставалось, но у нее были заступники, которые жили в этом же доме в соседнем подъезде. На правах родственников (степени родства не помню) они регулярно вмешивались в семейные конфликты, то есть вдвоем, а то и втроем вразумляли распоясавшегося свояка. Драки были страшные, но до милиции не доходило. Дело-то было семейное. Естественно, все это не исключало семейных застолий по праздникам, когда противоборствующие стороны шумно напивались до взаимного всепрощения.
     Общение двух подруг тоже не заладилось. Совместные чаепития все чаще заканчивались ссорами. «Ты помнишь, Хадико, Адель-Гирей, какой был красавец, какой стройный, высокий, как он танцевал лезгинку?! - Конечно, помню, Тату, ведь он был от меня без ума! - От тебя? Да все знают, что он был в меня влюблен, ты что-то путаешь! - Нет, это ты путаешь, ведь прошло больше сорока лет, а ты теперь не помнишь, куда свои зубы кладешь, со вчерашнего дня не можешь найти…» В результате Тату с гордо поднятой головой и с чашкой в руках возвращалась в свою комнату допивать чай в одиночестве.
     Со временем былые заслуги первой комсомолки только росли в цене, поэтому без особого труда, но, как говорили, не без помощи своего земляка Расула Гамзатова она получила отдельную квартиру. А спустя еще несколько лет вернулась в Дагестан.
     Немедленно в ее комнату поселили инвалида войны. У Михаила правая рука была отнята практически по плечо. Особого пиетета по этому поводу соседи-строители не испытывали. Тем более что разница в возрасте между ними была не столь уж велика. «Ветеранами» участников войны стали называть значительно позже. Нрава Михаил был спокойного, но был очень общителен и этим то развлекал бабушку, то докучал ей. В отличие от строителей он пил постоянно, а не только по праздникам. Стычки на коммунальной кухне быстро перерастали в драки, в которых муж с женой выступали уже совместно против бывшего фронтовика. Михаил был плотно сбитым коренастым мужиком и, несмотря на увечье, уступать не собирался. Стороны регулярно сходились посередине коридора как раз у дверей бабушкиной комнаты. Это ни к коей мере не было демонстрацией агрессии по отношению к пожилой соседке. Бабушку обе враждующие стороны уважали и, как говорится, по-своему любили, хотя она всегда строго придерживалась нейтралитета. Впрочем, может быть, именно по этой причине.
     Как бы то ни было, известность нехорошей квартиры быстро росла, участковому приходилось наведываться сюда все чаще и чаще. В ходе очередного визита, когда кровь в коридоре еще не успели замыть, милиционер сидел у бабушки в комнате (как я понимаю, тоже в знак уважения) и составлял протокол. Сама бабушка еще под впечатлением только что окончившейся баталии сидела рядом и, обхватив голову руками, беспрестанно повторяла риторический вопрос: «Куда бежать?.. Куда бежать?..»
     Судя по всему, вопрос «что делать?» для участкового, как и для бабушки, был давно решен, поскольку он сочувственно согласился: «Да.… Бежать-то некуда…»

     P.S.
     Куда и почему вскоре уехали строители с детьми, не помню. Надеюсь, что они выстроили москвичам и себе отдельные квартиры. В их комнату въехала семья из трех человек. Лева, отец семейства, был лекальщиком на заводе имени Серго Орджоникидзе. Говорили, что руки у него просто золотые. Наверное, он действительно был настоящим профессионалом, так как, несмотря на регулярные запои, его очень ценили. По бабушкиным словам, когда пил, он был вполне приличным человеком, а вот трезвый – жуткая сволочь.
     Михаил задолжал за квартиру (термина ЖКХ тогда еще не было) за несколько лет. Погасив за него задолженность, некто по имени Слава оформил обмен и въехал с женой и ребенком в комнату фронтовика. А тому пришлось переехать в комнату меньшей площади. Больше о его судьбе мне ничего не известно.
     Бабушка, старожил нехорошей квартиры, в результате родственного обмена тоже переехала. Ее комната перешла в городской обменный фонд, но Слава сразу же явочным порядком занял пустующую жилплощадь. Оставшиеся две семьи разменяли огромную по тогдашним представлениям коммуналку в «сталинском» доме, построенном однако при Хрущеве, на две приличные отдельные квартиры. Прежде чем окончательно затеряться в большом городе, Слава еще успел позвонить и с гордостью сообщить о своих успехах на ниве улучшения жилищных условий.
     Спустя почти тридцать лет нехорошая квартира прекратила существование как коммунальная и, будем надеяться, обрела покой, соответствующий статусу «престижного района».

Москва, 2009