Устинов

То, что мне надлежит стать военным, начало предопределяться уже в подростковом возрасте и выбор рода войск зависел только от прохождения военно-врачебной комиссии, силы и компетентность которой считались безграничными и неподкупными.
Так решалось в нашей семье, состоящей из военных в значительной её части. Военными были деды, отчим, дядья, их друзья, их родные и близкие, среди которых тоже были военные, а позже военными стали и двоюродные братья.  Так, в один из августов моей жизни, я оказался в числе абитуриентов Минского суворовского училища из которого меня аккуратно вывели за дверь, отправив домой к бабушке. Шёл я туда без льгот чтобы пораньше войти в самостоятельную жизнь. Окончив восемь классов средней школы шестьдесят пять города Йена и пройдя медкомиссию, я присоединился к группе моих сверстников с маленьким коричневым чемоданом личных вещей.  Нас собрали в городе Нора, где находился штаб восьмой армии и оттуда привезли на автобусе в Дрезден. Мы сели на поезд на одном из самых больших старых крытых железнодорожных вокзалов Европы. В том возрасте вид из машины, поезда или водного судна или ещё какого угодно транспорта, вид из окна или кузова были очень для меня важны и всё только с одной целью получше рассмотреть бегущую картину жизни и удержать её на будущее, не пропустить чего-нибудь интересного за окном, запомнить всё что только было можно увидеть. Это был последний день в Германии и даже бегущие виды за окном казались важными.
 В сопровождение нашей группы около десяти человек, в которую собрались все абитуриенты от Группы Советских Войск в Германии, был назначен майор внутренних войск средних лет, роста и сложения. Родом он был скорее всего из Украины, судя по его фамилии Медуник и речи с акцентом. Он был похож на офицера-воспитателя, у которого в подчинении всю его карьеру были только хорошие подчинённые, пребывал с нами в добром настроении и отдавая свои распоряжения иногда мог немного улыбнуться чему-то, ему одному известному, а когда речь шла об ограничениях и запретах, выражение лица его было нейтральным и казалось  полностью довольным. Изредка он мог шутить, но эти шутки были предназначены для него самого, а мы чаще не знали, почему в этом месте надо было бы порадоваться.  Мы ехали через две государственные границы и мне казалось, что его забота о нас будет почти отеческой, но всё оказывалось несколько проще. Ещё не доехав до Минска, мы все перезнакомились и обозначили кто кому приятель или приятели, объединённые идеей о том, что чем раньше в жизни стать самостоятельным, тем скорее получишь личную свободу и уважение окружающих и что Суворовские училища, дающие прямой путь в большинство военных училищ почти без ограничений, самый лучший и почётный выбор для целеустремлённого юноши. Чёрный полушерстяной мундир, кожаные ботинки, красные лампасы, белый воротничок, медная пряжка, что ещё лучшего мне было желать в этом возрасте? Саша Король был сыном дирижёра армейского военного оркестра. Тихий, молчаливый, воспитанный в любом высказывании или суждении, он никогда не вступал в чужие разговоры и предельно кратко отвечал на вопросы. Я хотел несколько раз начать с ним разговор на отвлечённые темы, но он легко давал понять, что не может и не станет говорить ни о чём, что не касалось бы текущих дел или практической пользы. А когда после вопросов не получаешь никакого ответа, то повода для разговора может не возникнуть. Он выглядел одиноким и успокоенным в этом одиночестве. Такие люди вообще, а не только ровесники, всегда невольно притягивали моё внимание. Я внимательно наблюдал его, пребывая в этом наблюдении как можно более естественным. В его теле душевных сил для занятия спортом или физкультурой было заметно мало, но оставаясь немускулистым, он создавал впечатление человека стального характера и я не понимал, как в таком возрасте можно быть таким. Я не помню его улыбки и уверен, что он не улыбнулся за неделю ни разу. Естественно, аттестат у него был идеальный. Мой тёзка Вадим  увлекался гирями и это ему шло. Он был ширококостный, широколицый, коренастый светловолосый и голубоглазый. С ним, после приезда в училище и размещения, мы могли больше говорить когда собирались у турника и брусьев на спортгородке, но разговоров содержательных не получалось. В его характере была заметна сразу независимость и тяга к свободе. Похоже, тройки у него были, но держался он равнодушно и уверенно. Самым лучшим на перекладине был смуглый, черноволосый, кудрявый Рома грек. Нос его был горбинкой и он был самым весёлым.
После экзамена по математике нам сказали, что результаты будут завтра, а после  ужина до отбоя было ещё далеко и мы разошлись кто куда, чтобы получше узнать здание и территорию училища. К девяти вечера все вернулись в казарму.  Ждали отбоя. Все курсанты старших курсов в этом месяце были в отпуске и в училище были только мы, абитуриенты самой малочисленной группы. Отбой был в десять и мы разлеглись по предписанным кроватям перешёптываясь, говоря вполголоса, а после выключения света  воспитатель нам напомнил о соблюдении тишины и мы притихли. Я лежал и внимательно вглядываясь в темноту, рассматривал портреты, висящие между проёмами окон на стене вряд прямо напротив наших кроватей словно строго за нами наблюдающими и напоминающими о порядке. Это были портреты членов Политбюро ЦК КПСС. Наступала наша первая ночь в училище. Окна с широченными подоконниками здания выходили на улицу  Горького и парк Оперного театра. Двойные стёкла почти полностью заглушали звуки улицы. Начались шутки и покатились негромкие смешки. По коридору послышались шаги и мы утихли тут же. Майор удалился. Когда разговоры кажется, уже начали совсем затихать, я чувствовал, что спать ещё рановато и внимательнее присмотрелся к портрету, висящему прямо напротив меня и с неожиданностью от обнаруженного для самого себя уверенно всем объявил. Посмотрите и послушайте, что я нашёл! Как оказалось, в этот самый момент майор снова решил к нам подойти и услышав меня подошёл на цыпочках прямо к моей кровати. Я продолжал: напротив каждого из вас висит какая-то ерунда, а прямо напротив меня сам Министр Обороны, три года назад отдавший приказ по подготовке войск к вводу в Афганистан.  За моим плечом голос почти наклонившегося надо мной майора спросил, кто сказал ерунда? Я тут же ответил и он сказал мне и ещё одному абитуриенту, который всё ещё спокойно разговаривал где-то поодаль встать и следовать за ним. Вместе со вторым наказанным, с которым мы так и не познакомились, мы до полуночи натирали рыжей мастикой дубовый паркет, а наутро меня отправили домой. Был август тысяча девятьсот восемьдесят второго года, самый лучший и самый грустный в Минске месяц, потому что в мае у нас почти всегда холодно, в июне часто бывает холодно, в июле нередко идут дожди и все ждут когда же наступит настоящее лето, которое иногда и не приходит.