В поле

К одиннадцати часам утра работа уже шла полным ходом. Была вырыта треть траншеи, и в начале её стали класть первые трубы. Работало человек двадцать – все копали, управляли техникой, начинали варить первые швы. Моросил ноябрьский дождь, а ещё с утра выпал снег, и оттого всё вокруг было мокрое, хлипкое, угрюмое. Земля походила на размякший пластилин, в траншее скопилась вода, дул сильный ветер. Кому в такую слякоть и холод охота копаться где-то там с лопатой, промокшим и по уши в грязи? Но, делать нечего, к вечеру до дачного посёлка уже должны были быть проложены газовые трубы. Поэтому все спешили, погоду старались не замечать, и только на лицах имели выражение какой-то серьёзной задумчивости, разговаривали только по делу и в общем были очень молчаливы.

Ближе к двенадцати водитель трактора Иван Сергеевич, человек грузный, но с простым, добродушным лицом, решив, что его объём к этому часу уже сделан, решил отлучиться и попросить себе небольшой перерыв. Спрыгнув из кабины, он щурясь оглядел траншею:
— Стёпка. Степан! Не слышишь, что ли? Холод какой собачий... Бр... Хватит работать. Пошли со мной, перекусим хотя бы.
Он осторожно, пытаясь не споткнуться о комья земли, разбросанные вокруг, подошёл к пареньку, который ковырялся в траншее с лопатой.
— Тебе есть надо. Гляди какой худой... А ты всё ковыряешься. Бросай давай. В труде надо тоже меру иметь.
Паренёк был и вправду телосложения очень тощего, высоковатый, в очках на резинке. Он поглядел вверх на Ивана и обеспокоенно сказал:
— А вдруг кто заметит? Дмитрий Ряшитович увидит, начнёт ведь, как всегда.
— Эхх, Стёпка. Не понимаешь, — ответил Иван с поучительным видом. — На тебя потому и орут, что всегда вкалывать соглашаешься.
Степка немного подумал, помялся, затем вылез и огляделся.
— Вообще-то никто особо вкалывать и не соглашался. Но и вправду... живот уже сводит.

Они отошли от объекта метров на пятьдесят и сели под деревом в небольшой роще. Степан никак не мог понять, почему же нельзя поесть, как обычно, в фургоне, и несколько раз спрашивал об этом Ивана Сергеевича, на что тот молча махал рукой, а затем достал из куртки алюминиевую флягу со спиртом: "Собственно, вот почему. Пей, " — и дал её Степану.
— Нет, спасибо. Не люблю этого, — Степан даже поморщился от одной только мысли пить из этой фляги.
— Да ты дрожишь весь. Давай пей, тебе говорю.
— Так нельзя же. Уволят за это и вас и меня, — ответил Степан.
— Сделаешь глоток – тогда отстану, — всё равно продолжил шантажировать Иван Сергеевич.
Степан посмотрел на него, понял, что отвязаться не получится. В качестве одолжения сделал глоток, очень обильно заел. Но Иван Сергеевич не отставал, Степан сделал второй, третий.
— Вот теперь хорошо. Ты и сам видишь – согрелся же, не? Традиция как-никак, климат у нас лютый, сам понимаешь.
Степан не ответил. Сидел молча. Иван же принялся за еду и стал рассказывать ему какие-то байки, смеялся, и Стёпа никак не мог понять, отчего тот так доволен. Ведь вокруг серое поле, над головой точно какой-то старый бетон, ветер дует и пробирает холодной влагой. Он глянул в поле ещё раз, голова от спирта немного закружилась. Тихо и с какой-то непонятной обидой он проговорил:
— Как море – бездонное какое-то, бледное всё. Одна тоска.

Иван Сергеевич сначала сделал вид, будто слов не заметил. Но затем недовольно пробурчал:
— Опять тебя на хандру понесло.
— Да не могу я. Уже целый месяц, и почти каждый день – поле. И роешься в грязи, мёрзнешь, как собака, как раб.
— Ну а ты что думал? — ответил Иван Сергеевич.
— Да вам разве нравится?
— Ну а кому работа нравится? А если и нравится, то тот верно счастливый человек.
— Так вы ведь тут двадцать лет Целых двадцать лет! Я тут только два месяца проработал и уже терпения не хватает. А вы двадцать. Не могу я понять! — недоумевал Степан.
— А куда же мне, по-твоему, податься? Только санитаром полы где-нибудь мыть. Такая судьба, приходится терпеть. Ты-то здесь почему работаешь? Верно, никуда больше не взяли? — кольнул Иван Сергеевич Степана.
Степан промолчал. Стал доставать из замятого пакета затёртую пластиковую посудину с пустой гречневой кашей. Из-за того, что был пьян, он долго не мог её открыть. Движения были нервны, она не открывалась. Затем со злости взял и кинул её о ствол.
— Ну не могу я так... Не могу. Это же не жизнь, а глупое, пустое существование. И нет выхода. Жил бы в Америке... Не ковырялся бы в земле, не мёрз.
— Так вот как, — обиделся Иван, — значит, страна во всём виновата.
— Да там даже мойщик посуды получает больше, чем тут иногда директор. А у нас одна дрянь. Поэтому мы здесь и работаем. Словно холопы какие-то. Не страна, а крестьянская деревня.

Иван молча закусил сигарету и сделал из фляги ещё два глотка. Он был очень раздосадован и рассержен. Как же так: настоящий мальчишка, жизни даже жизни ещё не нюхнувший, сын какой-то там бедноватой подруги его жены, за которым его попросили присмотреть, и учит его жить. И мало того, ещё хулит родину, где он родился, в которой лежат его родители. Успокоившись он вернулся к нему.
— Чем оно виновно? Тем, что ты такой или что трубы класть всегда где-то надо? — Не найдя, чего ещё сказать, он вспомнил про новости, которые он смотрел по главному каналу каждый вечер, — страна нам только лучше делает, вон, Крым вернули, русских на земле у фашистов защищаем. А США ваше только тем и занимается, что ведёт себя по-мразиному да деньги у всех выжимает.

Услышав это, Степан сильно завёлся. Ведь человек несёт ему такую чепуху, кормит его лапшой, которую ему навешали на ухо. Он почувствовал к нему враждебность, он мигом стал его ненавидеть за противоположную точку зрения, иначе - за глупость. Но как-никак Иван был для Степана наставником, чем-то вроде неявного отца, который защищал его на этой работе, отстаивал его интересы.Степан застыдился перед собой этого и попытался объяснить свою ненависть как желание помочь человеку, который просто не вразумлён.
— Я понимаю это, дядя Вань, простите... Но разве вы даже не чувствуете, что вас обманывают? Наша страна продаёт нефть, но где дороги? где больницы? где хорошая жизнь? Так нет, они же всё меняют на гос. облигации той же Америки! — Стёпа вспомнил, что прочитал это в статье, которую недавно видел на оппозиционном сайте, — они же воры. Во-ры! Ни рубля народу, одни подачки. А вы их защищаете. У меня просто сердце болит за вас, за весь народ, который так лихо обманывают эти питерские бандиты, что пробились во власть.

Иван этого даже и не услышал. Ему были совсем не интересны банальные доводы оппонента. В политике он никогда не разбирался, и разговаривать о ней не любил и верил только в то, что говорили о государстве хорошего. Как настоящий работяга, он считал, что государство всегда делает всё правильно и осуждать его за что-нибудь было бы глупо. Но Степан оскорблял страну, оскорблял власть в ней, и Иван Сергеевич не мог это мотивировать ничем, кроме кроме как его отроческой глупостью. Состроив строгое лицо, как у отца, который поучает нашкодившего сына, он крайне недовольно ответил:
— Именно из-за тебя, Степаша, и таких как ты вот и страдает наше государство. В детском садике говорили всем детям: "Нельзя после туалета пальцы в рот совать". А кто-нибудь один возьмёт да и сунет. Люди нормальные работают, трудятся и верят своему честному государству. А вы никогда и ни вот что не верите, вы сплетничаете, ахаете, охаете и бесполезно о чём-то своём надуманном кричите. Родину продадите – пальчики только оближите. Вам хорошую жизнь, вам достаток. Вам сюда всегда охото Америку.
— Ах вот как! — Не ожидал Степан такого ответа. — Я не виноват, что вы ничего не понимаете и понимать не хотите. Извините, — и отошёл в сторону от дерева.

Через минуту Иван Сергеевич всё так же пыхтел и причитал, Степан стал собирать в пакет свои продукты и нервно подёргивался. Оба думали друг о друге нечто противное и нехорошее и не говорили друг другу не слова.
Вдруг в поле мелькнула высокая плотная фигура, идущая к ним. Когда она подошла ближе, оказалось, что это начальник. У него была похожая на какой-то серый арбуз начисто лысая голова, – и по ней они его сразу же узнали.
— Ах вот где вы. Ну что ж, ну что ж. Нашлись блудницы наши обе. Будем с вами мягко - сначала ноги сломаем. Ах-ха-ха. Да что ж вы? Я шучу, — и резко прокричал, — обоим депремирование, уроды! Вы что, не понимаете – у вас работа стоит. Нам до вечера всё закончить надо! Я из-за вас...
Начальник долго ещё орал, матерился. Но Степан с Иваном его не слушали. Они шли к объекту и мысленно, но уже спокойно, осуждали друг друга. Прежней дружеской связи меж ними уже не было. Это были два человека из одного народа, но настолько разные - по своим идеям, по мировоззрениям, даже по привычке жить. Они и раньше это предполагали, но явно поняли только теперь. Они,представители двух разных русских мировоззренческих сословий, сошлись. Как сходились раньше и многие другие. Обдумывая это, Степан на миг вспомнил уроки истории, на которых ему рассказывали славянофилах и западниках, - но мысль упустил, и плавно перешёл на крестьян, крепостных, а затем на Ивана Сергеевича.

"Работяга, — думал Степан горделиво, — ему хоть мелочью плати, хоть обворуй его и закуй в цепи – всегда будет считать, что так надо. Он же конформист. На таких людях и держится власть, они всегда будут терпеть. Отучился семь классов, ничего особого не знает и ценит себя в грош. Государству нужны дураки."
А Иван Сергеевич шёл рядом, косо поглядывал на Стёпу, на его глаза, которые так усердно пытались сверкнуть, но не могли, на его сгорбленную меланхоличную походку. "Всего-навсего студент-неудачник, — оправдывал его Иван, — да ещё и бедный. Учиться не умел – отчислили, — Иван вздохнул, — теперь копает грязь и работы этой стыдится, его все смущают, он со своей натурой, как белая ворона среди остальных. Конечно же, ему хочется быть выше их, выделиться, - вот его и тянет всё, что есть в округе, отрицать. Да и молодой ведь ещё. Понятное дело, жаждет бунтовать."
Иван Сергеевич забрался в свой трактор, закурил. Взглянул в поле. И вправду: как море, хотя, наверное, больше это всё похоже на какой-то талый пруд или болото. Он вспомнил, что когда-то, хоть и всего пару лет, ему тоже хотелось бунтовать. Но вот – прошло уже столько времени, молодости нет, а он почти стар. И все лучшие дни поглотило это серое поле, в котором он постоянно работал, копал, поглотила эта постоянная нужда, всё поглотила эта жизнь.