Поля подсолнухов

Краткий Синопсис.

На протяжении девяти лет Дмитрий находился в состоянии глубокой комы. Он просыпается среди ночи, и, как выясняется, никто этого пробуждения не ждет. Юная медсестра Светлана, которая каждое утро приходит в палату Дмитрия, чтобы обработать ему пролежни, при виде очнувшегося пациента чуть не падает в обморок.
Несколько следующих недель Дмитрий продолжает находиться у себя в палате. Он быстро набирает силы и бережно лелеет мечту поскорее встать на ноги. Но даже несмотря на теплое и трепетное отношение к нему со стороны лечащего врача Богуславы Хартвиг, Дмитрия очень настораживает то обстоятельство, что ему практически не дают никаких новостей из внешнего мира: в его палате нет телевизора, пользоваться компьютером или телефоном ему настрого запрещают. Наконец, спустя почти месяц, Дмитрий окреп ровно настолько, что может несколько часов проводить с прямой спиной в кресле каталке. И вот теперь доктору ничего не остается, кроме как поведать своему пациенту всю правду...



Я очнулся ночью и долго не мог понять, где нахожусь. Стойкий  фармацевтический запах, капельница, нависшая надо мной словно знак вопроса, белые стены и потолок не оставляли никаких сомнений в том, что я лежу на больничной койке. Я был настолько слаб, что даже не мог пошевелить рукой или приподнять голову. Единственное, на что мне хватало сил – моргать и крутить глазами из стороны в сторону. Я пытался позвать на помощь, но вместо голоса из моего горла доносилось какое-то еле слышное сипение. Даже не представляю, как долго я пролежал таким образом, слушая бесконечную монотонную песню аппарата, отсчитывающего мой пульс. Мне непреодолимо хотелось спать, но я всеми силами старался остаться в сознании, потому что боялся, что вновь усну этим беспробудным летаргическим сном.
Наконец в комнате начало светать, и вскоре за дверью послышались первые шаги. Всем сердцем я надеялся, что ко мне вот-вот зайдет медсестра или врач, но шаги всякий раз проходили мимо. И лишь когда солнце уже в полную силу осветило мою палату, дверь слегка приоткрылась, и в комнату вошла девушка в белом медицинском халате. В руках у нее был поднос, но я не мог разглядеть, что на нем лежало. Даже не взглянув на меня, девушка подошла к столику, стоявшему в паре метров от моей кровати, и начала проводить какие-то хитрые манипуляции с содержимым подноса. Спустя полминуты она повернулась ко мне: в правой руке она держала шприц, а в левой кусочек ваты. Наши взгляды пересеклись как раз в тот момент, когда она собиралась сделать первый шаг в мою сторону, и ее заспанные глаза тут же переполнились изумлением и округлились до такой степени, что мне это показалось даже как-то неестественно. Я попытался улыбнуться, чтобы хоть как-то приободрить ее, но моя улыбка подействовала иным образом: медсестра тут же опомнилась и, бросив все обратно на поднос, опрометью вылетела из палаты. Вся эта сцена показалась мне довольно странной, но я не успел все толком проанализировать, потому что почувствовал, что вновь теряю сознание. И в тот момент, когда в комнату громко ввалилось еще пять или шесть человек, я отключился.
***
Второе пробуждение оказалось куда более приятным. Открыв глаза, я увидел подле себя приятную рыжеволосую женщину в белом халате. Она смотрела на меня, слегка улыбаясь, и нежно поглаживала мою правую руку. На мой беззвучный вопрос, она ответила:
– Все в порядке, не беспокойтесь. Вы только что вышли из продолжительной комы.
Я попытался что-то сказать, но из горла вновь донеслось лишь сипение. Рыжеволосая женщина поднесла к моим губам стакан теплой воды, и, смочив, наконец, пересохшую глотку, я еле слышно спросил:
– Что? Когда? Где?
– Вы лежите в центральной больнице Пирогова. Вы попали в серьезное ДТП несколько лет назад. Вы помните что-нибудь из той аварии?
Я молча помотал головой из стороны в сторону.
 – Ну, ничего страшного – память со времен должна восстановиться. На самом деле, просто чудо, что вы пришли в себя. Мы уж и не надеялись на благополучный исход, – женщина слегка сжала мою руку, словно прощаясь, после чего поднялась и направилась к дверям. – Восстанавливайте силы и постарайтесь ни о чем не беспокоиться.
– Кто вы? – еле-слышно произнес я, уже и не надеясь, что она меня услышит.
– Ох, прошу прощения за мою грубость. Меня зовут Богуслава Хартвиг, я врач… доктор-физиотерапевт. Отдыхайте, Дмитрий.
Только услышав ее имя, я понял, что доктор говорила с легким то ли польским, то ли румынским акцентом.
***
Следующие три недели тянулись для меня бесконечно долго. Я все время лежал, пребывая в полудремотном состоянии. Но ко мне постепенно возвращались силы, и это все больше приободряло меня. Медсестра по имени Светлана, та самая девушка, которую я увидел сразу после пробуждения, была очень мила на вид, но крайне не разговорчива. Она заходила ко мне минимум пять раз в день, и каждый раз краснела и смущалась, даже когда я попросту здоровался с ней. Самое удивительное в ней было то, что она абсолютно без смущения меняла мне утку и обрабатывала пролежни, но стоило мне спросить как у нее дела, или сделать маломальский комплимент по поводу внешности, она тут же заливалась краской и старалась как можно быстрее сделать все процедуры, чтобы удалиться из палаты.
Гораздо больше меня радовали посещения доктора Хартвиг. Она заходила ко мне утром и вечером, каждый раз улыбаясь своей неизменной легкой улыбкой и говоря с еле-заметным акцентом. Доктор Хартвиг усаживалась возле койки, и несколько минут мы общались. Я никак не мог вспомнить момент аварии, из-за которой попал сюда, и доктор рассказала мне, что автобус, в котором я ехал вместе с семьей в родной город из отпуска, перевернулся на огромной скорости и сошел в кювет. Из сорока пяти человек выжили только четверо. К сожалению, вся моя семья погибла. Я по-прежнему не помнил практически ничего из прошлой жизни: ни отца, ни мать, ни свою младшую сестру, которая тоже стала жертвой этой катастрофы. Может быть, именно из-за отсутствия воспоминаний я воспринял эту новость не со всей положенной скорбью. Однако по прошествии времени, когда память вернулась, я еще очень долго рыдал по ночам, вспоминая своих близких. Надо отдать должное этому прекрасному доктору (которая внешне очень напоминала мне Дану Скали из Секретных Материалов, только в чуть более старшем возрасте) за то, что она не стала скрывать от меня, как долго я провел в коме. Но когда я услышал, что пролежал на больничной койке обездвиженным овощем почти девять лет, мне стало дурно. Всю следующую неделю после этой новости, доктор заходила ко мне гораздо чаще обычного; она приносила мне фрукты и шоколад, чтобы хоть как-то утешить мое расстройство, и, в конце концов, я смирился со своей участью.
Спустя три недели я впервые смог приподняться на кровати и ровно удержать спину. Мои мышцы были настолько атрофированы, что поначалу я не мог удержать в руке ложку, чтобы самостоятельно проглотить обеденный бульон. Но ежедневные физиопроцедуры сделали свое дело, и со временем я вновь начал походить на человека. Когда в палату вошла Светлана и увидела меня полусидящем на койке, она сначала даже вскрикнула от удивления, но вошедшая вслед за ней доктор Хартвиг, наоборот, похвалила меня, и сказала, что завтра мы обязательно пересядем в кресло-каталку и хоть немного прогуляемся. На мой вопрос, почему бы не сделать это прямо сегодня, доктор как-то странно замялась, и ответила, что прежде чем я окажусь вне стен палаты, меня нужно тщательно подготовить. Честно говоря, все это выглядело как-то подозрительно. Плюс ко всему, еще одно очень странное обстоятельство никак не давало мне покоя все эти три недели. Дело в том, что в мое палате не было телевизора. На все мои просьбы, доктор постоянно отвечала категорическим отказом, объясняя все это тем, что мне нужен постоянный покой. Я уж и не говорю про компьютер и тем более интернет. Вместо всего вышеперечисленного, доктор несколько раз в неделю приносила мне стопку книг, и мне ничего не оставалось, кроме как выбирать наиболее интересные и читать до тех пор, пока я не засыпал. В первую неделю я постоянно интересовался у доктора о том, что твориться в мире, о последних новостях, но доктор говорила витиевато и в то же время очень обобщенно о том, что войн в мире нет, экономика России растет, а с президентом все в порядке. На мои вопросы о спорте и о любимой хоккейной команде доктор отвечала, что не интересуется хоккеем, но обязательно узнает и сообщит мне попозже. Она кормила меня такими «завтраками» примерно неделю, после чего я понял, что от нее тяжело будет добиться хоть какой-то интересующей меня информации, и что этому явно имелась какая-то веская причина. Но я набрался терпения и решил подождать до тех пор, пока полностью не окрепну.
И вот спустя сутки томительного ожидания, после обещания доктора Хартвиг вывести меня на прогулку, ко мне в палату вошли несколько человек: это была сама доктор Хартвиг, еще одна женщина лет пятидесяти, судя по всему тоже врач, и две крупных женщины средних лет в халатах медсестер. Последней вошла Светлана, ввозя в палату кресло-каталку. Я приподнялся на локти и поздоровался со своими гостями. Медсестры, включая Светлану, выглядели как-то неестественно, если не сказать странно: на них был чересчур вызывающий макияж, который больше походил на грим какого-нибудь циркового клоуна. Создавалось такое впечатление, что они красились наспех, готовясь к какому-то торжественному событию. Возможно, это было всего лишь мое первое впечатление при знакомстве с новыми людьми, но, тем не менее, осадок у меня в тот момент отложился довольно неприятный.
Наконец меня водрузили на кресло, после чего медсестры удалились. Коллега доктора Хартвиг подошла ко мне и похлопала по плечу.
– Доброе утро, Дима. Меня зовут Лидия Сергеевна Шабунина, я – главврач. И хочу тебе сказать, что ты большой-пребольшой молодец. Мы уж и не надеялись, что ты выкарабкаешься, но ты всех нас удивил.
Голос у нее был довольно мягкий, но слегка сиповатый, словно она много лет курила. Пожалуй, она была из тех людей, кто умел располагать к себе с первого слова. В остальном же, Лидия Сергеевна была просто приятной пожилой женщиной, но более серьезно я познакомился с ней немного позже.
– Ну что ж, я вверяю тебя в руки Богуславы. Надеюсь, ваша прогулка обойдется без эксцессов.
– А разве тому могут быть причины? – в недоумении спросил я.
Но доктор Шабунина лишь улыбнулась мне и направилась к выходу, шепнув что-то на ухо доктору Хартвиг.
Когда мы выехали в коридор, он оказался практически пуст. Доктор повернула каталку направо и  мы поехали в сторону просторного холла, который виднелся вдали. Никто из нас не проронил ни слова, пока мы медленно приближались к огромному просторному помещению. Пироговка, в которой я лежал, насколько мне было известно, была довольно старой больницей, однако коридор с его низким потолком, показался мне совсем не подходящим для корпусов, выстроенных в начале прошлого века. По пути мы все же встретили несколько женщин в белых халатах. Все они, как мне показалось, выглядели как-то неестественно: как и медсестры, пересадившие меня в коляску, они были чересчур накрашены, и к тому же всеми силами старались на меня не смотреть. Мне даже стало как-то не по себе от такого поведения коллег доктора Хартвиг. Наконец мы выехали в холл. Слева от меня на диване для отдыха сидели две молоденькие медсестры. Они смущенно заулыбались, когда я кивнул им для приветствия. Но посмотрев на доктора Хартвиг, лица которой я не видел, потому что она находилась у меня за спиной, медсестры поднялись и поспешно удалились в полном смятении. Я был крайне удивлен, но вновь промолчал.
Мы подъехали к большому панорамному окну, и, посмотрев на раскинувшийся перед нами пейзаж, я уже не смог сдержаться.
– Доктор, как это понимать? Вы сказали, что мы в Пироговке. Но Пироговка в самом центре Москва. А за окном явно не Москва. Да и находимся мы этаже на седьмом, как минимум.
– Вы абсолютно правы, – вздохнула доктор Хартвиг у меня за спиной. – Но я не могла рассказать вам обо всем, потому что вы были слишком слабы.
– Вы пугаете меня, доктор.
– Пугаться нечего, Дмитрий. Мы с вами находимся в Подмосковье, во Всероссийском Центре Репопуляции.
– Репопуляции?
– Именно, репопуляции.
– И что же мы репопулируем?
– А ты, Дима, как думаешь? Людей, разумеется.
– Что-то вы меня совсем запутали, доктор. Зачем нужно репопулировать людей? Неужели за девять лет, что я был в коме, люди настолько перестали плодиться, что вам пришлось отгрохать аж Всероссийский Центр?
Я даже слегка рассмеялся, но поймав суровый взгляд доктора Хартвиг, тут же замолчал.
– Давайте-ка лучше пройдем ко мне в кабинет, а то здесь скоро станет слишком людно.
Доктор Хартвиг затворила дверь и подкатила мое кресло к своему столу, после чего уселась напротив меня.
– Я долго думала, как и в какой момент лучше всего вам все рассказать, но так и не смогла найти правильного решения. Наверное, в это трудно будет поверить, Дмитрий, но вы последний мужчина во всей России, а возможно и во всем мире.
– Вы, наверное, шутите?
– Да разве с такими вещами шутят? Отнюдь.
У меня даже челюсть отвисла от услышанного. Но глядя в слегка погрустневшие, но совершенно серьезные глаза доктора, я вдруг начал понимать весь масштаб проблемы.
– Погодите, но как такое возможно? Что случилось со всеми остальными?
– Вирус. Это была страшнейшая эпидемия неизвестного происхождения: то ли инопланетная атака, то ли бактериологическое оружие, то ли Кара Господня.
– Но как? Как такое могло произойти?
 Вместо ответа доктор постучала по клавишам и развернула в мою сторону монитор компьютера. На экране замерцала хронология, и в основном это были фотографии мужчин разных возрастов; у каждого из них были какие-то язвы на коже. Со временем фотографии начали повторяться, но те же самые мужчины на них выглядели уже гораздо хуже: язвы разрастались, волосы и ногти выпадали. На последних кадрах мужчины были похожи на разлагающихся мертвецов, а женский голос за кадром говорил, что все эти метаморфозы происходили в течение двух-трех недель в результате воздействия Вируса Адама. А в конце видео были трупы. Множество обезображенных тел, которых хоронили в общих могилах и наскоро засыпали землей при помощи экскаваторов. В моей памяти вдруг всплыли кадры, заснятые во время Второй Мировой, однако даже ужасы Освенцима и Бухенвальда меркли по сравнению с тем, что я видел на экране.
Я отвернулся от монитора, потому что меня чуть не стошнило.
– Теперь вы понимаете, что здесь происходило семь лет назад?
– Семь лет назад?
– Да, именно столько прошло с момента смерти последнего известного мужчины. Это был тридцатидевятилетний канадец Артур Мэлори. Он скончался 8 марта 2016 года после продолжительной борьбы с вирусом.
– А как же женщины? Неужели этот вирус убивал только мужчин?
– Пострадали и женщины, но лишь те, кто имел непосредственный контакт с зараженными. Однако потери женского пола несопоставимы с мужскими. Представьте себе мужчину, который умываясь сегодня утром, обнаружил на своих предплечьях множество мелких точек, очень похожих на родинки – первый признак заражения; уже через неделю, стоя перед зеркалом, он выдавил маленький прыщик; а спустя месяц умер в агонии, от диких болей и перегрева от сорокаградусной температуры. Это жуткое зрелище. Лично у меня скончался семилетний сын, а через три месяца мой муж. Мы так и не нашли противоядие и в конце концов попросту смирились. Все мужское население оставило эту планету буквально в течение полутора лет. Мы хоронили людей в братских могилах, просто разворачивая землю на любом открытом пространстве. Сотни, тысячи человек в одной общей тесной могиле. Но ничего другого нам не оставалось.
Доктор говорил все это с такой горькой обреченностью в голосе, что казалось, вот-вот расплачется. Мне сразу же захотелось сменить тему.
– Значит, теперь вы восстанавливаете популяцию?
– Не совсем, Дмитрий. Прежде чем открыть этот центр и множество других на планете, нам – женщинам – необходимо было приспособиться. Мы пересмотрели все свои ценности, и вскоре поняли, что теперь некому дарить нам цветы, помогать нести тяжелые сумки из магазина, приглашать в кино и т.д. Но это лишь метафора, ведь на самом деле нам нужно было как можно быстрее принять вашу стезю. И скажу не без доли гордости, что мы с этим справились: женщины становились энергетиками, физиками-ядерщиками, металлургами, нефтяниками. Нам пришлось в ускоренном порядке изучать все известные мужские профессии. И по прошествии пяти-шести лет мы поняли, что можем справляться не хуже мужчин, но не потому, что мы хотели кому-то что-то доказать, а лишь по той простой причине, что нам некуда было деваться. Теперь вновь работают заводы, отапливаются дома, качается нефть и проч., и проч. Этот центр был открыт два года назад, как раз в тот момент, когда мы поняли, что пора возвращать сильную половину пола на эту планету, но, к сожалению, мы опять просчитались.
– У вас нет оплодотворителей?
– Ну что вы, Дмитрий, – снисходительно улыбнулась доктор Хартвиг. – Благо, медицина уже давно дошла до искусственного оплодотворения, но проблема прояснилась чуть позже. К сожалению, все мальчики рождаются мертвыми. Плод умирает на ранней стадии. Вы знаете особенности искусственного оплодотворения? Дело в том, что зачастую женщины вынашивают двойню или даже тройню. И в том случае, если будущая мама вынашивала девочек, никаких проблем не возникало. Когда же возникал хотя бы один плод мужского пола – мало того, что он убивал свою сестру, так еще и мог прихватить с собой мать. Это был слишком большой риск, и нам пришлось приостановить процесс оплодотворения. Но мы очень надеемся, что вирусологи справятся с этой проблемой как можно быстрее. Иначе…
– Иначе что?
Доктор промолчала.
– А как же я, доктор? Почему я остался жив? Потому что был в коме?
– Нет, Дмитрий, мужчины умирали и наяву, и будучи в коме. А вы просто какое-то уникальное явление, которое не дает покоя многим ученым этого центра. Вы – нонсенс, феномен, если хотите. И нам вот что бы то ни стало необходимо сохранить вас в целости и сохранности, потому что не исключено, что именно в вас заключен секрет противоядия.
– Вы будете проводить надо мной эксперименты?
– Ну что вы, нам будет вполне достаточно анализов ДНК, крови и костного мозга. Никто не собирается пилить вас пополам, чтобы понять, что у вас внутри. Помните, вы теперь наше достояние, так что берегите себя и не позволяйте лишних вольностей.
– Что вы имеете в виду?
– Не забывайте: вы, возможно, последний представитель мужского пола на планете. Разве вы не заметили, как на вас смотрят женщины?
– А что с их лицами? Мне показалось, или они действительно выглядят странно?
– Как это ни прискорбно, но женщины перестали следить за собой. Красивые наряды, макияж, фитнес – все это было необходимо раньше, при наличии противоположного пола. Сейчас же стоит задача – выжить любой ценой. Поэтому не удивляйтесь, если дамы при общении с вами будут вести себя как-то неестественно.
– А мне может угрожать опасность? Ну, вы ведь понимаете, о чем я…
– Перестаньте, Дмитрий, – усмехнулась доктор Хартвиг, – уж на территории Центра вам точно ничего не угрожает – мы же не в тюрьме. Наверное, даже здесь природа дала нам шанс. Ведь если бы на земле остались одни мужчины, я даже не представляю, что случилось бы с миром. Так что, не переживайте, Дмитрий, вы теперь самый редкий представитель Красной Книги. Но очень прошу вас: что бы ни случилось, держите себя в руках.
Когда я вернулся в палату, мое настроение было хуже некуда. Я был настолько подавлен, что мне не хотелось ни есть, ни пить. Лежа на койке, я опустошенно пялился в потолок, пытаясь хоть как-то переварить все то, что поведала мне доктор Хартвиг. Да, я потерял всех своих близких и провалялся в коме девять лет, но ведь у меня оставались друзья. На момент аварии мне было двадцать два года, и мои товарищи к этому моменту должны были обзавестись семьями, детьми. Но теперь их нет, никого из моих друзей: ни одноклассников, ни однокурсников, ни парней из моего двора. Почему-то именно эта мысль мучила меня сильнее всего. Глобальность катастрофы и тот факт, что вообще всё мужское население страны кануло в небытие, отошел для меня на другой план. Странность же моего чудаковатого рассуждения заключалась в том, что я не помнил друзей. Никого из них. И, тем не менее, еще вчера где-то в глубине души я надеялся, что вскоре поправлюсь, выйду из стен этой больницы и окажусь в окружении тех, кому я был хоть капельку дорог. Но доктор Хартвиг на корню перечеркнула все мои мечты о новой жизни.
С тяжелой душой я провалился в сон и проспал почти сутки. Но, проснувшись на следующий день, я словно перезагрузил свое мировосприятие, твердо решив, что если уж судьба дала мне второй шанс, мне необходимо хвататься за него всеми силами.
***
Через полтора месяца после выхода из комы я сделал свой первый шаг. Конечно, мне еще требовалась поддержка, но это шаг был большим прорывом в моем восстановлении. Доктор Хартвиг не могла нарадоваться моим успехам. Я стал все чаще выбираться из палаты, но должен признать, что все никак не мог привыкнуть к виду смущенных, удивленных, радостных, а порой даже похотливых лиц женщин. Светлана по-прежнему общалась со мной с натяжкой, но зная положение дел, я не мог ее за это винить. Как однажды поведала мне доктор Хартвиг, Светлане на данный момент только стукнуло двадцать лет, и в последний раз она видела мужчину аж десять лет назад, поэтому ничего удивительного в ее стеснительности не было. Гораздо больше меня радовало общение с доктором Хартвиг. Она охотно рассказывала мне все, что касалось истории за последние девять лет. Она с неподдельной гордостью поведала мне о том, как мир сплотился перед лицом катастрофы; как словосочетание «холодная война» попросту перестало существовать, и как США, Китай, Франция, Индия, Россия, Германия и многие-многие другие делились друг с другом секретными разработками по репопуляции. Доктор рассказала о том, что все косметические компании разорились буквально на корню в течение нескольких месяцев. Она с воодушевлением говорила о нашем новом президенте, которая, еще будучи простым социологом, внесла непосильный вклад в борьбу с катастрофой, и которую впоследствии избрали абсолютным большинством голосов. Но когда я спрашивал доктора о личных вещах, она потухала. Единственное, что я смог из нее вытянуть, так это история о том, как она – коренная полячка – оказалась здесь, в России. Как выяснилось, доктор была ведущим специалистом-физиотерапевтом Варшавского центра по искусственному оплодотворению еще до атаки вируса. В основном она занималась с недоношенными младенцами. Ну а позже доктор перебралась в Россию по приглашению, и очень полюбила нашу страну. Доктор Хартвиг находилась здесь уже порядка шести лет и не собиралась переезжать обратно. Однажды я спросил у нее, почему моим восстановлением занимается именно она, когда всю свою жизнь ей приходилось работать с младенцами? На что доктор вполне логично пояснила, что в связи с временным прекращением оплодотворения, в центре сейчас практически нет пациентов по ее части, вот ее и назначили моим лечащим врачом.
Постепенно я стал относиться к доктору Хартвиг чуть более внимательно: я неосознанно делал ей комплименты, старался чаще шутить в ее присутствии и вообще чувствовал прилив сил всякий раз, когда она заглядывала в мои покои. Не знаю, с чем это было связано, но рыжеволосая женщина в белом халате, с внушительным бюстом и чуть широкими бедрами, с неизменной легкой улыбкой ярко красных напомаженных сочных губ, заходя в палату, вызывала во мне какое-то низменное похотливое желание, от которого мое сердце начинало биться чаще. Я никак не мог избавиться от этого дикого чувства, но давать волю эмоциям тоже не мог. Доктор Хартвиг действительно была хороша собой, и выглядела гораздо моложе своих лет, поэтому я просто смирился с пожеланием моего тела и сердца и всеми силами старался не показывать того, что творилось у меня на душе.
Однажды доктор Хартвиг принесла мне ноутбук. Мы немного поболтали, но вскоре ее вызвали на какой-то консилиум. Уходя, доктор сказала, что я могу смело пользоваться интернетом, но строго-настрого запретила посещать социальные сети. Я внял ее совету и начал лазать по вехам истории, пытаясь как можно сильнее восполнить девятилетний пробел знаний. Как и говорила доктор Хартвиг, в сети бродили тысячи версий возникновения Вируса Адама (названного так по понятным причинам), но самой распространенной все же оставалась версия о выбросе бактериологического оружия, уничтожающего Y-хромосому. В общем, искать концы тогда, когда всему уже и так пришел  конец, я особого смысла не видел. Также я обнаружил в сети много женских форумов, в которых слабая половина пола делилась тем, как они помнят своих мужчин: семейные фото, видео, какие-то памятные вещи, ну и, разумеется, разговоры о сексе. С удивлением я обнаружил, что огромную популярность теперь имеют чисто мужские брутальные фильмы с участием Сталлоне, Шварценеггера, Ван-Дамма, Стэтхема и проч. Романтическое кино, конечно, тоже имела место быть, но всего лишь как составляющая – как неотъемлемая часть возбудителя женских чувств. Но больше всего меня поразило неимоверное количество рекламы фаллосов и «мужчин во весь рост»: весь интернет просто пестрил зазывными лозунгами разнообразных сексшопов, саун с «имитацией мужского присутствия» и проч. В общем, все вышеперечисленное изрядно пополнило мои знания о нынешней ситуации в мире.
Но больше всего меня тронула история восьмилетней англичанки Эммы Браун. Дело в том, что отец девочки Альберт Браун попал под самую первую волну вируса, умер в начале 2015 года, и его еще успели похоронить в отдельной могиле. Однако по прошествии нескольких месяцев стало понятно, что болезнь охватила весь земной шар, и люди просто не знали, что делать с миллионами разлагающихся тел, так как не хватало ни крематориев, ни кладбищ, ни рабочих рук. Абсолютное большинство мертвецов ждала учесть быть захороненными в братских могилах, но некоторые высокопоставленные лица все же удостаивались отдельного гроба. В числе таких был и мэр Бирмингема, который скончался в августе 2016 года. На церемонии похорон присутствовала местная пресса, в объективы которой случайно попала могила Альберта Брауна и его дочь, стоящая рядом. Эта история не имела бы никакого продолжения, если бы не то обстоятельство, что обрабатывая фотографии, журналисты обнаружили на могиле Альберта Брауна почти метровой высоты подсолнух. Выглядело все это как-то странно и неестественно: если подсолнух принесла девочка, то зачем? Кто вообще носит на могилы подсолнухи? Да и почему он такой высокий? А может быть, он там растет? В общем, журналистам ничего не оставалось, кроме как найти эту девочку и взять интервью. Как выяснилось, через год после смерти отца, юная Эмма Браун принесла на могилу несколько семян тюльпанов, гладиолусов, астр, роз, хризантем и многих других, в числе которых как-то завалялась семечка подсолнуха. Девочке очень хотелось, чтобы на могиле отца всегда были живые цветы. Но как ни странно, из всех семян смог взойти только подсолнух. Эмма ходила на кладбище всякий раз, когда у нее было свободное время, и ухаживала за единственным взошедшим цветком, который ее стараниями вырос до приличных размеров. Смотрительница кладбища  престарелая Джулия Новак прекрасно знала и Эмму, и ее историю, поэтому не имела ничего против, несмотря на то, что подсолнух сильно выделялся на фоне мрачных серых надгробий.
История Эммы разлетелась сперва по всей Англии, а потом и по всему миру. Кто-то увидел в ней скрытый смысл, утверждая, что из одной семечки могло получиться множество семян, ассоциируя это с мужчинами, ну и вследствие этого подсолнух решили сделать символом памяти о мужской половине человечества, и вскоре подсолнухи обрели всеобщую популярность. В борьбе с катастрофой такого масштаба любая, даже самая незначительная вещь имела огромное значение, и желтый круг подсолнуха стал ярким тому примером.
***
Спустя почти три месяца моей неустанной борьбы со слабостью собственного организма, я наконец мог с уверенностью сказать, что практически выздоровел. Но мне разрешали свободно гулять только по своему крылу. Как пояснила доктор Хартвиг, я должен сохранять инкогнито. За все время моего пребывания здесь, меня видели человек пятнадцать-двадцать, не более. Разумеется, кто-то из них уже проболтался, и обо мне, скорее всего, ходили сотни различных сплетен и догадок, однако все это оставалось на уровне слухов. Но после того как я полностью поправился, мне с каждым днем становилось все хуже в моральном плане. Я тысячу раз задавал вопрос доктору Хартвиг о том, что со мной будет после выздоровления. Однако доктор неустанно твердила, что в первую очередь, мне нужно поправиться, а уж потом задумываться о дальнейшей жизни. И вот теперь, когда я чувствовал себя практически на сто процентов здоровым, я задал доктору тот же вопрос в тысячу первый раз.
– Боже мой, Дмитрий, неужели мы опять возвращаемся к той же теме?
– А чего вы хотели, доктор? Я же не могу провести в этом центре всю свою жизнь?
– Нет. Разумеется, нет, Дмитрий. Но сейчас… Сейчас не самое подходящее время.
– А когда наступит подходящее, доктор? Через двадцать лет, когда вы одолеете вирус и населите планету миллионами мальчишек? Такие времена вообще могут не наступить! Вы же сами говорите, что не можете родить живого и здорового мальчика. Так когда же, доктор?
– Послушайте, Дмитрий, все это действительно настолько серьезно, что вы даже не представляете, о чем меня просите.
– Вы же сами говорили, что цивилизация не рухнула, что женщины заняли места мужчин, и что наша планета не превратилась в одну огромную тюрьму. Так почему же вы меня здесь держите?
– Что за бунт на корабле? – послышался голос входящей в палату Лидии Сергеевны.
– О, вы как раз вовремя. Я уже неоднократно задавал этот вопрос доктору Хартвиг, и теперь хочу, чтобы его услышали вы. Когда вы меня выпишите?
– Я слышала ваш разговор, мой мальчик, и полностью согласна с доктором Хартвиг. Но к тому же хочу напомнить, что ты последний мужчина на земле, и нам жизненно необходима твоя помощь в борьбе с вирусом. Именно поэтому ты нужен нам здесь и сейчас, и я никак не могу тебя отпустить.
– А если я попытаюсь сбежать, вы привяжете меня к кровати?
– Я надеюсь, мы не дойдем до столь радикальных мер.
– Вы что, серьезно, доктор?
– А ты насчет побега? – непреклонно парировала доктор Шабунина.
– Ладно-ладно, я понял вашу позицию. Я не намерен сбегать или делать какие-то глупости, и буду помогать вам всем, чем смогу. Но, однако, и вы поймите меня: я уже четвертый месяц торчу в этой одиночной камере; из собеседников у меня только доктор Хартвиг, вечно застенчивая Светлана и изредка вы. А ведь я хочу посетить могилы родителей, побывать у себя дома. Да, в конце концов, мне дико хочется выпить бокал пива, выкурить сигарету, посмотреть хоккей! И пусть это будет даже женский хоккей, или какой-нибудь старый матч в записи – не важно! Неужели я буду всего этого лишен? Слушайте, я ведь могу носить парик, надевать платья, чтобы меня не узнавали на улице. Ну, можно же хоть что-то сделать?
Видимо, в тот момент я выглядел настолько отчаявшимся, что доктор Хартвиг как-то чересчур встревоженно посмотрела на глубоко задумавшуюся Лидию Сергеевну. Минута молчания показалась мне вечностью, и наконец доктор Шабунина одобрительно кивнула.
– Думаю, Дима, ты отчасти прав. И даже несмотря на то, что мое решение впоследствии может иметь не самые положительные результаты, я попробую удовлетворить часть твоих пожеланий. К платьям и парикам прибегать не стоит, но все остальные меры безопасности ты должен будешь выполнять беспрекословно! Думаю, нам понадобится пара дней, чтобы все подготовить для твоего выхода в свет. Богуслава, пройдемте в мой кабинет – нам нужно кое-что обсудить.
В тот день ни доктор Хартвиг, ни Лидия Сергеевна уже больше ко мне не заходили. Спрашивать об их решении у Светланы не имело никакого смысла, и в конечном итоге и пробыл в неведении еще два дня. И вот в четверг 25 мая 2022 года доктор Хартвиг, зайдя ко мне после завтрака, торжественно попросила собрать вещи. Из вещей-то у меня была лишь зубная щетка да тот самый ноутбук, который она же мне и принесла, поэтому сама просьба выглядела довольно нелепо, но признаться честно, радости моей не было предела. Доктор вручила мне немного поношенные кроссовки, джинсы, которые оказались на пару размеров больше, и клетчатую серую рубашку без рукавов. Все эти вещи мне не принадлежали: доктор одолжила их у коллег, которые по каким-то причинам еще не выбросили одежду своих близких.
– На самом деле, Дмитрий, – заговорила доктор Хартвиг, когда мы уже шли по коридору к лифтам, – мужская одежда все еще присутствует в магазинах, и ее даже покупают.
– Вы имеете в виду транссексуалов? Да, я читал об этом.
– Конечно, в широком масштабе мужскую одежду уже не шьют, однако кое-что можно легко отыскать практически в любом торговом центре. И все это пользуется спросом. Я думаю, вы прекрасно понимаете по каким причинам.
– Вам надо было приспособиться не только в профессионально-производственном и духовном смыслах, но и в плане сексуального удовлетворения.
– Именно, Дмитрий. Все хотят любви, так устроена природа.
Выйдя из лифта, мы очутились в широком просторном холле, и тогда я впервые почувствовал, что ступил на твердую землю, словно все это время был в далеком плавании. Проходя мимо ресепшена, я заметил, что молодые девушки – секретари-референты – стараются на меня не смотреть, будто ничего необычного и не происходит. Но дойдя до стеклянных дверей, я резко обернулся, и увидел три пары удивленных, любопытных и даже испуганных глаз, и тут же девушки резко опустили взгляд, словно узрели нечто непристойное. По всей видимости, все в Центре были предупреждены ни под каким предлогом не вступать со мной в диалог и стараться обходить меня стороной. С другой стороны, возможно, что я принимал все это близко к сердцу, а на самом деле этим юным особам, как и Светлане, было попросту крайне непривычно видеть живого здорового мужчину. В любом случае, мне захотелось выяснить все самостоятельно, не прибегая с расспросами к доктору Хартвиг.
Прямо возле выхода стояли припаркованными четыре автомобиля. Доктор Хартвиг указала на ближайший к нам – серый Форд Фокус.
– Итак, Дмитрий, сейчас я отвезу вас в вашу новую квартиру.
– Квартиру?
– Да. Мы все живем здесь, на территории Центра. Он довольно большой – почти шестнадцать гектар. У нас даже рейсовый автобус ходит. Этот Центр изначально строился как огромный жилой комплекс с детским садом, школой, парком, кинотеатром и т.д. Так что, не думайте, что вы заперты в каком-нибудь бункере.
– Хорошо, я очень постараюсь.
Мы домчались буквально за три минуты, и я даже толком не успел рассмотреть те строения, мимо которых мы проезжали. Доктор остановила машину возле разноцветных трехэтажных зданий, стоящих в ряд друг за дружкой. Как я понял, зданий было ровно семь, и каждое из них было покрашено в определенный цвет радуги. Доктор Хартвиг повела меня к ярко-синему. Подъезд был один, а на проходной сидела престарелая консьержка. Увидев меня, она ничуть не смутилась, а, наоборот, с какой-то недоброжелательностью заворчала:
– Это что же, комика к нам подселят? Ну, пиши-пропало.
– О чем вы, баба Лиза. Все будет в порядке, – ответила доктор Хартвиг.
– Попомни мои слова, дочка: он здесь не приживется.
Но доктор Хартвиг больше ничего не ответила.
Когда мы поднялись на второй этаж, я с любопытством поинтересовался у доктора, что баба Лиза имела в виду под словом «комик».
– Вашего имени практически никто не знает, – тихо заговорила доктор Хартвиг, – но слух о вас разлетелся по всей округе. Вы ведь вышли из комы – отсюда и прозвище.
Такое прозвище звучало как-то обидно, но я тут же обо всем этом забыл, потому что доктор Хартвиг, остановилась перед одной из многочисленных дверей, и, повернув в замке ключ, распахнула ее. Я заглянул внутрь и обомлел: это была чудесная маленькая квартирка с кухней, барной стойкой, со своим туалетом и душевой кабиной. Но больше всего меня поразил огромный телевизор в полстены со стереосистемой, видеоприставка ПлэйСтэйшн, уж и не знаю какой серии, куча всяческих дисков, журналов; на стенах висели спортивные постеры, а в уголке, во встроенном шкафе притаился целый мужской гардероб. В общем, это был настоящий холостяцкий райский уголок.
– Я вижу, вы крайне довольны? – облокотившись на барную стойку, проговорила доктор Хартвиг, искренне улыбаясь.
– Не то слово! Я ведь думал об общаге, в том самом смысле, в котором обычно и представляют общагу. Ну, с общей кухней, туалетом и душем где-нибудь в подвале.
– Нет, Дмитрий, здесь все гораздо удобнее. Первые пять домов сделаны именно так, как вы и описали. Разве что туалет и душ там присутствует в каждом крыле. А вот синий и фиолетовые дома сделаны для высокого персонала и важных гостей.
– Но… но откуда все это богатство? – я обвел рукой добытые доктором артефакты. – Где вы взяли столько дисков? Да и приставка…
– С миру по нитке. В течение двух месяцев мы собирали для вас все эти вещи, но хотели привезти их в палату. Однако вы каким-то чудом убедили Лидию Сергеевну в том, что вам необходима полноценная жизнь.
– А как же барная стойка? Вы сделали для меня ремонт?
– Нет, что вы. Мы бы и не успели. Сам интерьер квартиры довольно обыкновенен для гостиничного номера. Насколько я понимаю, мы вам угодили?
– У меня даже слов нет!
– Ну что ж, чудесно. Отдыхайте, расслабляйтесь. Я думаю, пару дней вас никто не будет беспокоить. Если вдруг что-то понадобится – я живу прямо напротив вас, в фиолетовом доме. Но это на крайний случай. На самом деле я очень прошу вас: не покидайте свою квартиру, особенно в вечернее время. Если что, лучше просто позвоните мне: вот мой внутренний номер, рабочий и домашний. Запереть-то я вас не могу, и поэтому очень надеюсь на ваше благоразумие.
– Хорошо, я вас не подведу.
– И самое главное, Дмитрий. Как бы неприятно это не звучало, но одно из условий вашего пребывания здесь – полное исключение сексуальных связей. Вы во что бы то ни стало должны держаться на допустимом расстоянии от любых потенциальных половых контактов.
– Доктор, вы же сами знаете, что девушки меня боятся.
– Но есть и более старшие женщины. В общем, это пожелание всего высшего руководства. Надеюсь, вы меня понимаете.
– Просьба довольно странная, но я думаю, что вряд ли она имеет под собой какую-то почву.
– Ну что ж, будем считать, что мы поняли друг друга. Приятного дня.
Доктор Хартвиг удалилась, и, наконец, я остался наедине со всем своим новым богатством. Я даже не знал с чего начать, то ли пощелкать телевизор, то ли поиграть в PS. Но первым делом, я решил осмотреть барную стойку и холодильник. Как я и ожидал, ни грамма алкоголя в моих запасах не было. Было множество всякой еды, от овощей и фруктов, до кремового тортика, который стоял в самом низу. Похоже, мои новоиспеченные опекуны всерьез задумали как можно реже выпускать меня в свет. В любом случае, готовить я особенно не умел, ну за исключением жареной яичницы да полуфабрикатных пельменей, поэтому рано или поздно мне пришлось бы покинуть мою берлогу. Но самой потрясной находкой оказалась пачка красного Мальборо, затаившаяся за бутылочкой воды в самом низу барной стойки. Боже, с каким же наслаждением я выкурил сигарету, стоя у приоткрытого окна.  Уж не знаю, кто мне подкинул эту пачку, но почему-то мысленно я всем сердцем благодарил доктора Хартвиг. Что-то мне подсказывало, что если бы у нее была хоть одна возможность достать и спрятать для меня пиво, то я бы непременно держал сейчас в руке эту холодную запотевшую жестяную баночку с заветным напитком внутри. Но, увы, по тем или иным причинам, пива здесь не было, и поэтому я решил искренне радоваться всему тому, что у меня есть.
Весь оставшийся день я провел в ностальгии по прошлой жизни. Я посмотрел первого Терминатора, День Сурка и обе части Брата Балабанова. Я поиграл в GTA, Mortal Kombat, NFS, FIFA, вот только моего любимого хоккея, к сожалению, не нашлось. В итоге весь день показался мне не длиннее часа. Наконец, среди огромной кучи дисков, которую еще предстояло разбирать всю неделю, я нашел довольно хороший российский фильм о хоккее: Легенда №17. На безрыбье, как говориться, и рак рыба. И вот, усевшись на диван, я сделал звук погромче и запустил фильм. Вот совсем еще юный Харламов в Испании, а вот уже резерве ЦСКА, а вот Харламов в Чебаркуле, а вот его возвращение, и вот уже я рядом с ним в самолете на пути в Канаду, а вот мы вместе выходим на лед, и радости моей нет предела, а вот озлобленные уже проигрывающие канадцы ругаются на нас на английском языке, но вот один из них сбивает меня с ног и, откатившись, откуда-то издалека начинает кричать настоящим русским матом: «Ах, ты дрянь, а ну вырубай свою шарманку. Ты хоть видела который час? Мне завтра вставать в пять утра, а ты тут устроила балаган! Слышишь меня?» Понемногу я начинаю соображать, что кричит вовсе не канадский хоккеист, да и я сам, собственно, уже не на льду, а на том самом диванчике, который стоит перед огромным телевизором моей новой квартиры. Я поставил фильм на паузу, протер глаза и, спросонья что-то ворча себе под нос, поплелся открывать дверь, попутно взглянув на часы, которые показывали десять минут первого.
На пороге, запахнувшись наскоро в легкий халатик, стояла высокая стройная довольно привлекательная, если даже не сказать, красивая женщина лет тридцати семи – сорока, с роскошными длинными темно каштановыми волосами. Когда я открывал дверь, женщина все еще ругалась, но увидев меня тут же осеклась. Надо было видеть ее лицо, чтобы понять всю бурю эмоций, которую она хотела выплеснуть на меня, и которую на каком-то инстинктивном первобытном уровне она буквально за долю секунды просто проглотила и спрятала глубоко внутри себя. Она беззвучно шлепала губами, пытаясь выдавить хоть слово, как будто перед ней стоял не обычный худощавый молодой человек немного за тридцать, а какой-нибудь Бред Питт или Джонни Депп. Сцена эта продолжалась не более десяти секунд, но эффект имела довольно интересный: женщина выпрямилась, поправила прическу, чуть сильнее запахнула халатик и, слегка улыбаясь, заговорила тихим спокойным тоном:
– Молодой человек, я, конечно, сильно извиняюсь за мою грубость и резкие выражения, но не могли бы вы сделать звук вашего телевизора немного тише?
– Конечно. Извините. Я просто задремал.
– Ничего, у всех бывают тяжелые дни. А вы давно к нам переехали? – как бы непринужденно и в то же время заискивающе поинтересовалась моя соседка.
– Сегодня утром. Вот обвыкаюсь.
– Ну что же, очень рада, что вы теперь в наших, так сказать, кругах. Если что, я живу в соседнем номере. Обращайтесь, если нужна будет какая-либо помощь. Ах да, меня зовут Оксана.
Она немного неуверенно, но вполне дружелюбно протянула мне руку, и я ответил рукопожатием.
– Дима. То есть Дмитрий. Извините, не привык к таким формальностям.
– Ничего страшного. Я думаю, со временем все наладится. Ну что ж, спокойной ночи, Дима.
– Спокойно ночи.
Уходя, она как-то странно мне подмигнула. Впрочем, вполне возможно, мне просто показалось, так как я еще не до конца проснулся.
На этом все мои приключения, если можно их так назвать, первого дня на воле закончились, потому что, едва дойдя до кровати, я повалился на нее и отрубился крепким беспробудным сном.
***
Я проснулся около шести утра и долго пялился в серый потолок. Спать мне больше не хотелось, но и подниматься в такую рань также желания не было, но провалявшись минут сорок, я все-таки встал. За чашкой кофе я пытался решить для себя, что мне делать весь сегодняшний день. Приставка и огромная плазма уже не прельщали меня так, как вчера, и недолго думая, я накинул рубашку и джинсы, схватил ключ и вышел вон.
Консьержки на месте не было, чему я был только рад, потому что не хотел видеть ее насмешливое выражение лица. Вместо этого, прямо в проходной я столкнулся с невысокой пожилой дамой, которую прежде никогда не видел.
– О, доброе утро, Дмитрий. Я смотрю, вы в полном здравии, да к тому же выглядите на все сто!
Женщина потрепала меня за локоть, отчего мне стало немного неуютно.
– Да, спасибо, – промямлил я. – А с кем имею честь?
– О, разве это так важно? – добродушно усмехнулась моя собеседница.
– Ну, вы меня знаете, а я вас – нет. Как-то неудобно.
– Скажу вам по секрету: вас здесь знают все! Да и не только здесь. А зовут меня Татьяна Геннадьевна. Но вам можно просто тетя Таня. Ну да ладно. Вижу, я итак вас задержала. Что ж, удачи вам, и будьте аккуратнее.
– Эм, я постараюсь. Спасибо.
Эта старушка выглядела самой обыкновенной, однако что-то в ней показалось мне крайне подозрительным. Когда мы разошлись, я еще несколько раз оборачивался, чтобы убедиться, что она не идет за мной. Но все мои подозрения, скорее всего, были лишь плодом взбудораженной фантазией. И тем не менее, я размышлял об этой неприятной встрече вплоть до того момента, как очутился перед входом в огромный зеленый парк. На его территории было абсолютно безлюдно, и я пошел по главной дорожке в самую глубь. Я потерял счет времени, бесцельно блуждая под сенью молодых берез, кленов, акаций, елей и пихт. В северной части я с радостью для себя обнаружил несколько десятков только-только распустившихся вишен. Я присел на лавочку под одной из них и стал с наслаждением представлять, что никакого вируса не было, что вот-вот с минуты на минуту в парк заедут первые утренние мамаши с колясками, что передо мной сейчас промчится какой-нибудь любитель утренних пробежек, а еще через десять минут подле меня присядет старичок-пенсионер со свежим номером газеты «Советский спорт». И как по волшебству, эта картина стала действительно оживать: вот и женщины с детьми целым скопом ввалились на детскую площадку, а вот группа спортсменов прибежала на турники, и спустя ровно мгновение рядом со мной присел старичок с газетой подмышкой. Я в полном восторге смотрел на развернувшуюся картину, не веря собственным глазам. Никакого вируса не было! Меня обманули. Это был всего лишь жестокий розыгрыш.
– Огоньку не найдется? – вдруг обратился ко мне мой новоиспеченный сосед по лавочке.
Я пошарился по карманам и протянул старичку зажигалку.
– Разве в парке можно курить?
– А с чего это нельзя?
– Ну, закон же вроде вышел.
– Ай, брось ты, сынок, – ответил старик, прикурив сигарету. – Наше правительство скоро и в лифтах ссать запретит.
Я посмотрел на него в недоумении.
– Да шучу я, шучу, – усмехнулся старик. – Что ж у нас молодежь-то такая серьезная пошла…
– Оно, конечно хорошо, – продолжал старик после некоторого молчания, – что все эти дюже правильные законы принимают. Но я скажу тебе, сынок, что вот уже двадцать два года я прихожу сюда каждое утро, и выкуриваю ровно две сигареты, пока читаю свою газету.
– А зимой как?
– Ну, зимой-то холодно, долго не посидишь – выкуриваю ровно одну.
И старик вновь тихо засмеялся своей же шутке. Что-то в этом дряхловатом, веселом старичке выглядело как-то приятно, душевно что ли. Словно он мне был родным человеком, хотя совершенно точно я видел его впервые.
– Эх, вот раньше-то время было время. Помню, вернулся я с Великой Отечественной в свой хуторок в Свердловской области. Один вернулся, из двадцати мужиков-то. Десять домов, девять одиноких баб. Моя ж за мной как за птенцом глазела: шагу не давала ступить. А я что? Умудрился же шестнадцать ребятят настругать, и все ж мальчишки – один другого крепче. А куда деваться-то? Надо! Природа велит.
– Я, конечно, извиняюсь, но ваша жена примерно после пятого ребенка не подумала, что надо бы завязывать с потомством?
– Кто ж тебе, мил человек, сказал, что всех моя жёнка родила? Моя только троих. Смекаешь?
– И ваша супруга вас за измену не прибила?
– А как докажешь? Соседка наша Танька Степанова уехала на два дня в город и забеременела. Кто ж кроме нас с ней знает, что я ее еще давеча на нашем чердаке оприходовал?
И старик вновь залился смехом.
– Но знаешь, сынок, не всем дано иметь детей. На самом краю нашего хутора жила Тонька Синицына. Хорошая баба, честная, не глупая. Как мы с ней ни старались – ничего не получилось. Ну не дано ей, и все тут. Она после в город перебралась, замуж вышла. Да все равно, так и померла без деток. Вот ты посмотри на этих девчушек, – старик кивнул в противоположную сторону, – ведь молодые совсем, глупенькие еще, хихикают, улыбаются. А вдруг и им не суждено называться мамой. Это ведь уже совсем беда.
Я посмотрел на трех прекрасных молодых девушек, сидящих на соседней лавочке. Без какого-либо стеснения с неподдельным интересом они пялились на меня, тихо перешептываясь. Я помахал им рукой, и все три тут же вспрыснули громким звонким смехом. Я тоже начал смеяться вместе с ними, но тут мой собеседник вдруг плавно испарился, как и мамашки с ребятней и спортсмены на турниках. Остались только смеющиеся девушки в форменных серых комбинезонах, и я,  развалившийся на лавочке в нелепой позе. Все прочее оказалось очередным дурацким сном.
– Который час, – обратился я к девушкам, которые увидев, что я проснулся, тут же посерьезнели, и вскочили с мест, собираясь уходить.
– Время подскажите, неужто это так трудно, – повторил я свой вопрос более раздраженно.
– Десять минут одиннадцатого, – еле-слышно проблеяла самая высокая из них.
– Спасибо.
Я прошел мимо них с каменным лицом и направился к выходу из парка. Настроение мое было хуже некуда. К чему был этот сон? Что хотел мне поведать старик? Или это мое собственное подсознание играет со мной в какую-то игру? Не замечая никого вокруг, я добрел до своей квартиры и встал у окна, чтобы спокойно покурить без посторонних глаз. Напротив меня, в одном из окон первого этажа фиолетового дома я увидел доктора Хартвиг: она стояла лицом к окну и разговаривала по телефону. Я помахал ей рукой, но доктор не заметила меня. Вскоре она положила трубку и исчезла где-то в глубине своей квартиры. Я хотел было заглянуть к ней в гости, но тут же передумал, потому что кроме как спросить о ее делах и рассказать о своих, мне нечего было сказать, а беспокоить ее лишний раз по всяким пустякам мне не хотелось.
Чтобы немного отвлечься, весь следующий час я провел, разбирая диски. Здесь было столько всякого раритета, что порой я реально задавался вопросом, как все это сохранилось до наших дней. Помимо лицензионных дисков с фильмами, играми и музыкой, здесь была куча всякой всячины, которая попросту уже была непригодна к использованию: установочные диски Windows XP и Millennium, сборники «киноновинок» на DVD а-ля «двенадцать фильмов на одном диске» (такие продавались в начале двухтысячных на вокзалах), МР3-сборники всяких дискотек, представителей эстрады девяностых, различного блатняка и проч. Все это вызывало у меня дикий восторг и в то же время недоумение: каким образом все это прожило порядка двадцати лет? Скорее всего, бережливые хозяйки даже после смерти своих мужчин оставляли хоть какую-то память о них. Эта память долгие годы пылилась на полках, и теперь, когда у этих вещей появилась хоть какая-то вероятность быть вновь полезными, они тут же пошли в ход. Конечно, я не собирался использовать каждый из этих винрарных безделушек, но практически всякая из этих цветных пластиковых коробочек вызывала у меня сильнейшие ностальгические чувства. Вот третий Терминатор – огромный черный футляр с коряво приклеенной этикеткой: стопроцентная пиратка. Это ведь 2003 год, если я не ошибаюсь. Где я тогда был, чем увлекался? Мне было одиннадцать лет, и я тогда был в самом закате своего детства. А вот Heroes of Might and Magic V 2006-го года выпуска. Я тогда учился в восьмом классе и ухлестывал за девушкой-недотрогой из нашего двора. На самом дне второй картонной коробки я наткнулся на старенькую замусоленную пластинку с серой этикеткой. Это был сборник песен группы Король и Шут под эгидой Легенды Русского Рока. Именно с этого диска началась моя любовь к року. Но к моему горькому сожалению, диск внутри футляра оказался настолько потертым, что я даже не надеялся на его исправность. Вместо этого я просто прижал пластинку к груди и несколько минут просидел, глубоко провалившись в воспоминания.
 Взглянув на часы, я понял, что просидел, разбирая диски, без малого полтора часа. Желудок требовал настоящей свежей пищи, а не тортиков и шоколада, коими я питался последние сутки, и мне ничего не оставалось, кроме как направиться в столовую, которая находилась в ста метрах от общежития. Подходя к столовой, я подумал об одной любопытной детали, которая буквально только что пришла мне на ум. Разумеется, речь шла о женщинах. Точнее об их типажах, о тех практически незаметных не для мужчины вещах, которые начинаешь понимать, только пообщавшись с местными дамочками. Все дело в возрастном разделении: женщины пожилого возраста обращаются ко мне как к сыну, если не к внуку. Они вообще не видят во мне ничего ценного или сверхъестественного, за исключением того, что я единственный живой мужчина на земле. Ну а вот для женщин средних лет, примерно от тридцати до сорока пяти, я представляю куда больший интерес. Взять, например, доктора Хартвиг, или мою новую знакомую Оксану. Именно с ними у меня пока и получается нормальное человеческое общение. Но самое тяжелое – это завести хоть мало-мальский диалог с девушками не старше двадцати пяти лет. По неведомой мне причине они общаются со мной через пень-колоду, словно я тяну из них слова клещами, взять, к примеру, ту же Светлану, или девушек сегодня в парке. Признаться честно, меня это немного угнетало. И дело было вовсе не в моих сексуальных фантазиях, а в том, что я чувствовал себя каким-то ущербным в те моменты, когда видел на их лицах смущение из-за того, что я просто с ними поздоровался.
Зайдя в фойе, я услышал гул сотен голосов, доносящийся из большого зала. Время было как раз обеденное, и народу должно было набиться прилично. Я в первый раз обедал вне стен своей палаты, и честно говоря, мне было немного не по себе. Я зашел в обеденный зал, взял поднос и встал в очередь. Рассматривая меню, я не сразу сообразил, что в помещении воцарилась полная тишина. Я стоял лицом к раздаче, и не видел того, что творилось за спиной. Слегка повернув голову, я увидел боковым зрением множество удивленных, крайне заинтересованных лиц. То ли по иронии судьбы, то ли из-за нелепого стечения обстоятельств, в зале на данный момент присутствовали одни юные девушки. Они выглядывали из-за спин друг друга, пытаясь получше меня рассмотреть, кое-кто даже повставал с мест, так как обзору их мешали несущие колонны столовой. И в этот момент меня переклинило. Что-то внутри меня передернулось, и мне вдруг стало так обидно за собственное достоинство, что, развернувшись на сто восемьдесят градусов, я громко и четко спросил:
– Да что с вами не так? Никак не можете ко мне привыкнуть? Вот он я – из плоти и крови, точно такой же человек, как и вы! Неужели так трудно вести себя в моем присутствии более естественно. Похихикать за моей спиной – на это вы мастера, а просто по-человечески поговорить со мной – для вас просто кара небесная. Может быть, мы все-таки попытаемся как-то наладить наше общение? Или мне до конца дней придется терпеть ваши красные от стыда лица?
Говоря все это, я потихоньку двигался к ним навстречу, и теперь мог отчетливо видеть, что вместо интереса, на лицах девушек появилось смущение, как это обычно и происходило, когда я к ним обращался: кое-кто уже вяло ковырял свою недоеденную котлету в тарелке, а кто-то просто от меня отвернулся.
– Ну, так что мы решим? – продолжал я. – Как мы будем жить дальше? Я уже предлагал вашему главврачу напялить на меня платье и парик. Может быть, хоть это спасет меня от вечно смущенных робких взглядов?
– Зря вы с ними так.
Я обернулся на голос и увидел седовласую испещренную морщинами женщину лет семидесяти, которую тоже видел впервые. Она вышла из-за стойки раздачи и направилась ко мне.
– А как мне, по-вашему, быть? Я ведь тоже человек, и также как и все хочу нормальной жизни.
– Как ни прискорбно это говорить, Дмитрий, но в вашем положении о нормальной жизни остается только мечтать.
– Что вы имеете в виду?!
– Взгляните на них, – женщина обвела рукой присутствующих. – Все они когда-то были дочерями, матерями, женами, сестрами, внучками. А теперь они сами по себе. Не по своей воле, так решил Господь Бог. Никто не вправе винить ни их, ни вас за то, что вы существуете и живете. Но теперь в этом мире вы лишний. И не смотрите на меня как на врага, я лишь излагаю мысли всех здесь присутствующих. Спросите у любой из них, и она ответит вам то же самое. Даже если бы вас, мужчин, появилась тысяча, этого было бы недостаточно. Они привыкли жить и выживать без вас, а теперь вы приходите весь такой из себя и хотите заставить их мыслить по-новому. Да едва они успеют к вам привыкнуть, и вы тоже сляжете от этой Адамовой Чумы. Так что…
– Знаете что...
Я не договорил, плюнул на пол, развернулся и зашагал к выходу. Еще слово этой женщины, и я готов был совершить не самый правильный поступок. Я направился прямиком к фиолетовому дому, потому что мне срочно нужно было поговорить с кем-то хорошо знакомым и относящемуся ко мне не как к ископаемому. У юной консьержки чуть не вылезли глаза из орбит, когда она увидела меня.
– Богуслава Хартвиг дома?
– Богу…
– Бо-гу, – грубо передразнил я ее, отчего девушка еще больше замялась. – Доктор Хартвиг, Богуслава Хартвиг. Невысокая, рыжие волосы, прическа каре.
– Н-нет, – девушка судорожно замотала головой, – она, она на конференции в Москве. Будет только завтра, или сегодня очень поздно вечером.
Я негромко выругался и пошел к выходу.
– М-может, что-нибудь передать? – выдохнула мне вслед консьержка.
Но я махнул рукой, даже не оборачиваясь.
Я вернулся к себе в квартиру и повалился на кровать. Я достал пачку, в которой оставалось ровно четыре сигареты, и закурил, даже не потрудившись открыть окно. Теперь меня уже не особо волновали датчики дыма на потолке, да и вообще все вокруг вдруг стало для меня каким-то неприятным, отталкивающим. Будто мир этот действительно был не моим, а какой-то параллельной версией, где мужчины и вовсе не существовали. Боже, как же мне сейчас не хватало настоящего близкого друга. Я бы высказал ему все, что у меня наболело, а он дал бы мне дельный совет. Мы бы поиграли в Соньку, посмотрели фильм, а вечером пошли бы на поиски чего-нибудь спиртного. Я бы раскрыл этому парню всю свою душу, рассказал бы о первой сигарете за гаражами, о первой бутылке пива в подъезде, поведал бы абсолютно все о своих бывших девушках и первом сексуальном опыте. Но вместо этого у меня осталась лишь куча ненужного хлама в виде дисков, приставки, огромной плазмы и трех последних сигарет.
Несколько часов я просто провалялся на кровати, вспоминая всю свою прошлую полноценную жизнь. Ко мне давно вернулась память, и я неоднократно оплакивал своих родителей и сестренку, но теперь я думал совсем о другом. Я мечтал о том, как сложилась бы моя жизнь, если бы всего этого не произошло: ни автокатастрофы, ни ужасного вируса. Наверное, я бы давно женился и завел детей. Каждый понедельник я вставал бы в шесть утра, чтобы успеть на электричку и вовремя прийти на работу. По пятницам я бы дул пиво с коллегами, а по воскресеньям смотрел хоккей. И в этом не было бы ничего предосудительного, ведь раньше все мы жили именно так, мы ходили на работу и растили детей, болели и выздоравливали, ездили в отпуск в деревню к бабушкам, а иногда и заграницу. Все мы тогда были маленькими, но полноценными ячейками общества, и если кто-то из девушек хихикал и шептался за спиной, то вовсе не оттого, что впервые в жизни видели живого здорового мужчину.
Из фантазий меня вывел легкий стук в дверь. Я даже не сразу сообразил, что это за звук. Подойдя к двери, я посмотрел в глазок, но никого не увидел. Я отворил дверь и обнаружил на пороге небольшую корзинку, накрытую скатертью, коридор же был полностью пуст. Я поставил корзинку на стол и осторожно отвернул краешек ткани: мало ли что там могло быть. Но к моему дикому неописуемому восторгу я обнаружил в корзинке три пол-литровых банки холодного светлого пива. Они были красиво расставлены по кругу на равном расстоянии, как значок Мерседеса, а внутри круга, прямо между банками лежали три пачки сигарет. Я чуть не вскрикнул от счастья! Схватив банку, я резко дернул ключ и, закрыв глаза, вначале насладился этим прекрасным давно позабытым звуком легкого шипения, затем запахом свежего пива, ну а потом его незабываемым вкусом. Я выпил залпом полбанки, и только после этого открыл глаза и выдохнул. Боже, какое же это чудесное чувство! Но как же я забыл поблагодарить своего благодетеля? Ах, доктор Хартвиг, Богуслава, вам удалось вернуться пораньше со своей конференции, и при этом вы не забыли о своем пациенте, прихватив ему гостинчик. Я тут же набрал домашний номер доктора, но трубку никто не снял, затем я попытался позвонить на рабочий, но результат был тот же. Хм, ну раз она только что оставила этот подарок, то сокрее всего, просто еще не успела дойти до дома. Наверное, стоило немного подождать. Я положил оставшиеся банки в холодильник, но под сигаретами обнаружил записку. Это уже что-то новенькое. Я развернул ее и прочел текст несколько раз.
«Дорогой Дима, надеюсь, тебе понравится мой скромный подарок. Провезти сюда алкоголь очень непросто, но для тебя я готова на многое. Целую, О.»
– Кто может быть эта О? – проговорил я себе под нос. – Доктор Хартвиг вряд ли так подпишется, да и Димой она называет меня только когда сильно волнуется или встревожена. Ах, милая О!
И тут я вспомнил свою новую знакомую по имени Оксана, и мне вдруг стало как-то приятно на душе. После всего пережитого мною сегодня, эта скромная корзинка была самым настоящим даром, сродни тех, что подносили древним божествам. Хм, «готова на многое», интересно, на многое, это на что? Я вновь повалился на кровать, размечтавшись о прекрасных женских изгибах, вкусных соблазнительных розовых губках, завораживающих пленяющих глазах. От одной-единственной банки пива я настолько захмелел, что мне тут же захотелось поблагодарить свою воздыхательницу воочию, не откладывая ни минуты. Но, к несчастью, ее не оказалось дома.
Я не знал, чем себя занять следующие полдня. Я прислушивался к каждому шороху, к каждому скрипу, доносившемуся из коридора. И вот в половине девятого в мою дверь постучались. На пороге стояла Оксана. Но это была уже не та рассерженная и слегка удивленная женщина, с которой я познакомился ровно сутки назад. Теперь передо мной стояла прекрасная высокая брюнетка с распущенными волосами и очаровательно-розовыми губками. Она была одета в темно-серое короткое вечернее платье, отлично подчеркивающее ее изящную, не испорченную калориями, фигуру. Несколько секунд я завороженно смотрел на нее в упор, не проронив ни слова.
– Может быть, позволишь войти?
– О, разумеется.
Я отошел в сторону, после чего закрыл за Оксаной дверь. Она прошла к барной стойке, поставила на нее бутылку белого вина, а сама присела на высокий табурет. Я занял место напротив нее.
– Вы уж извините, Оксана, что я не при параде. Но у меня не самый большой выбор одежды.
– О, все в порядке. Даже не переживай по этому поводу. Лучше скажи, тебе понравился мой подарок?
– Безусловно! Это было настолько же приятно, насколько и неожиданно. Я хотел поблагодарить вас еще днем, но не застал вас дома.
– Ничего страшного, – улыбнулась Оксана. – Для меня лучшая благодарность – это если ты перестанешь обращаться ко мне на вы.
– Хорошо, Оксана, я исправлюсь.
– Вот и славно. Ты умеешь открывать вино без штопора? Алкоголь на территории запрещен, поэтому мы вынуждены обходиться подручным средствами.
– Давай попробуем.
Я порылся в шкафчике с посудой и выбрал более-менее подходящий нож для масла. Взяв со стойки бутылку, я поставил ее на пол и попытался вдавить пробку внутрь.
– Я слышала, что сегодня в столовой произошел неприятный инцидент. Ты накричал на девушек?
– Не совсем так, – пропыхтел я, согнувшись над бутылкой. – Я лишь высказал то, что накипело у меня на душе.
– Так что же ты им сказал?
– Просто я очень устал от этого клейма «уникального человека», и мне надоело быть для всех единственным поводом к обсуждению. Готово!
– Чудесно!
Оксана с неподдельным восторгом поаплодировала мне, после чего я поставил на стойку сыр и фрукты из холодильника и разлил вино по стаканам, потому что бокалов, к сожалению, тоже не нашлось.
– Все эти продукты приготовила для тебя Хартвиг? – с каким-то странным подозрением поинтересовалась Оксана.
– Ну, когда я переехал, все это было уже в холодильнике.
– Хм, и много ты из всего этого съел?
– Да не то, чтобы много. Так, тортик, шоколад, печенье. Честно говоря, из меня не самый лучший повар. А почему ты спрашиваешь?
– Сначала, давай выпьем. За знакомство!
Мы пригубили вина, и я потянулся к тарелке с закуской, но Оксана тут же коснулась моей руки, не позволяя взять кусочек сыра. На мой вопросительный взгляд она ответила:
– Повремени с этим.
– А что не так с сыром?
– Здесь нужно начать издалека. Видишь ли, мы уже давно перестали жить мечтами, и твой выход из комы стал самым настоящим шоком для всех нас. Тебе неприятно будет слышать, но мы даже заключали пари о том, как долго ты протянешь. О, Дима, прости меня за такие глупости, но ты должен понять, что мужчина в нашем матриархальном государстве – это не просто роскошь. Это целое достояние. Ты ведь никогда не слышал о Директиве 1984? Она вышла через несколько недель после твоего пробуждения. По сути, это целый документ, обязывающий и тебя, и нас к некоторым правилам поведения, общения с между собой. И речь идет не только о сексе. Нам запрещено говорить о тебе родным, друзьям, знакомым. Ты – всероссийская тайна. Разве ты не заметил, как усилили охрану по всей территории? И это все только ради твоей же безопасности.
– Это крайне полезная информация, но все-таки при чем здесь сыр?
– А ты вспомни, пожалуйста, как часто у тебя бывает утренний стояк?
– Э, прошу прощения?
– Ну же, Дима. Я абсолютно серьезно!
– Ну, почти каждое утро. Сегодня точно был.
– Вот! А теперь вспомни, как часто ты возбуждался в течение дня? Смелее, здесь нет ничего противоестественного.
На мгновение я задумался и вдруг осознал, что по настоящему в последний раз мои фантазии были не бессмысленными только сегодня днем.
– Давай я попробую угадать, – предложила Оксана. – Сегодня после обеда, или даже прямо сейчас?
– Десять очков Гриффиндору. А теперь давай уже на чистоту!
– Конечно, но ты должен дать слово, что это останется между нами. Все дело в том, что по Директиве 1984 в течение суток ты должен быть дефективным.
– Чего-чего?
– У тебя не должна появляться эрекция. Короче, с утра и до утра ты импотент.
Я смотрел на Оксану в полном недоумении, силясь понять, как это все возможно устроить. На ум мне приходил только бром, который, по рассказам старшего поколения, в армии подсыпали в еду солдатам, чтобы у тех не возникало желания.
– Лекарство называется «сома». Оно разрабатывалось очень давно, и, казалось, в нем вообще не было необходимости. Но тут появился ты, и сома пошла в ход. Она в еде, в воде, в чае, в кофе – она повсюду в твоей квартире. Никаких побочных эффектов от нее нет, но временную импотенцию она устраивает исправно. Раньше тебе давали ее в виде таблеток, теперь же нам приходится обходиться другими способами.
– Нам? Так какого черта вы вообще пожаловали?
– Тише, Димочка, не кипятись. У сомы есть одно очень слабое место. Она теряет свои свойства под воздействием алкоголя. Даже несколько глотков легкого пива уничтожают все ее основные компоненты.
– Хм, так почему же мне нельзя съесть кусочек сыра?
– В принципе, можно. Но лучше перестраховаться.
– Знаешь, Оксана, все то, что ты мне только что поведала очень серьезно. Скажи, а какую должность занимаешь ты? Может быть, ты двойной агент, принесла пиво и вино, чтобы выведать мои собственные мысли. Ты красивая и очень сексуальная. Ты умна и проницательна. Скажи, как после всего услышанного я могу тебе доверять?
Оксана тяжело вздохнула, налила себе полный стакан вина и выпила его практически залпом. Я пристально следил за ней в ожидании ответа, но Оксана взяла со стойки сигарету, подошла к окну и закурила. Я последовал за ней.
– Знаешь, Дима, – заговорила она, выпуская в приоткрытое окно струйку сизого дыма, – у меня ведь тоже когда-то был муж.
– Вообще-то, вы здесь не единственная, кто потерял близких.
– Моего мужа тоже звали Димой, – продолжала она, не обращая внимания на мою реплику. – Он был красивым, сильным – профессиональный спортсмен, баскетболист. Я тогда работала в ФСБ. Боже, у нас была чудесная семья. Так сильно как его, я не любила никого на свете. Мы хотели завести ребенка, но в наши планы вмешалась эта катастрофа. Вирус Адама распространялся по планете с какой-то чудовищной скоростью. У меня на глазах умирали друзья, близкие. Я уже морально готовила себя к тому, что и мой Дима скоро уйдет в иной мир. Но вдруг у нас появилась надежда. В самых высших кругах заговорили о возможности спасения нескольких тысяч мужчин в Арктике. В срочном порядке вблизи Северного Полюса соорудили базу и начали вывозить туда еще здоровых мужчин. Мой, на тот момент уже зараженный отец, занимавший высокий пост в правительстве, отдал свое положенное место моему мужу. Но за день до того, как Дима должен был улететь, отец скончался. Высоким шишкам хватило этого дня, чтобы выпихнуть моего мужа в конец очереди. В итоге, он не дожил до своей отправки. Он умер дома, у нас в спальне. В том месте, где у нас проходили самые приятные и незабываемые моменты нашей жизни. Ты вправе не верить мне, но я до сих пор считаю, что у правительства передо мной должок.
На лице Оксаны блеснули слезы, и теперь я и сам чувствовал себя неловко за свои же подозрения. Возможно, я просто повелся на слезливую историю, но в тот момент мне всем сердцем хотелось ей поверить. И я поверил.
– А как же та база на Северном Полюсе?
– Как оказалось позже, вирус выдерживает практически любую температуру на планете. Так что все попытки спастись оказались тщетными.
– Мне очень жаль твоего мужа.
– Спасибо. Он бы все равно погиб, но дело здесь вовсе не в этом.
Оксана затушила сигарету в пепельнице, сделанной мною из обычной чайной кружки. Она обтерла слезы, слегка размазав тушь, после чего вновь посмотрела, на меня, как и прежде мило и розово улыбаясь.
– Дима, у тебя ведь есть музыка? Давай потанцуем? Надеюсь, ты еще не забыл, как это делается.
– Я даже не знаю. Тут столько всяких дисков, но я не уверен, что смогу быстро найти что-нибудь подходящее.
– Не страшно. У меня на телефоне есть отличные песни.
Оксана подключила телефон к колонкам, и из динамиков негромко заиграл Strangers in the Night Фрэнка Синатры. Я приглушил свет, подошел к Оксане и обнял ее за талию. Под бессмертную мелодию шестидесятых мы медленно закружились в объятиях друг друга. Закрыв глаза, я нюхал ее волосы, и от этого нежного запаха у меня шла кругом голова. Сейчас я хотел Оксану всем телом и душой, я представлял ее в самых буйных своих фантазиях, я готов был разорвать ее платье в клочья и наброситься на нее, словно необузданный мустанг. Наконец я собрался было ее поцеловать, но тут мой взгляд поймал свет от абажура в окне доктора Хартвиг. А спустя мгновение я увидел ее саму. Она была одета в белый домашний халат, а на голове ее было полотенце. Но ее лицо, ее сочное спелое тело… И через секунду я уже представлял, что танцую в обнимку с ней, с моей прекрасной, чудесной доктором Хартвиг.
– Богуслава, – проговорил я то ли про себя, то ли вслух. Но вдруг резко осознал, что действительно сказал это вслух. И наверняка Оксана не могла пропустить это мимо ушей. Тем не менее, она не подала виду и продолжала танцевать.
– Знаешь, а ведь ты ужасно танцуешь, – заметила с улыбкой Оксана, когда песня сменилась на более ритмичную.
– Да ведь я никогда и не умел.
– Это все ерунда. Хочешь еще вина?
Мы выпили по бокалу, после чего Оксана вновь прильнула ко мне, поглаживая меня рукой по груди. Казалось бы, вот оно мое мимолетное счастье. Но я смотрел поверх головы Оксаны в окно на мою Богуславу. Именно ее я хотел сейчас видеть здесь, именно с ней я хотел пить вино и танцевать. И как раз в эту секунду Оксана подняла на меня взгляд и потянулась к моим губам. Я ответил ей, но, видимо, не с тем чувством, который она ожидала. Поцелуй получился сухим и невнятным.
– Ты все думаешь о ней?
– О чем ты?
– Да ладно тебе, я ведь все понимаю. Ты любишь ее.
– Нет, что ты. Она же просто мой лечащий врач.
– Видишь, ты даже знаешь, о ком я говорю, хоть я и не называла имени.
Я был пойман с поличным, и вместо ответа просто пригубил вина, потупив взгляд.
– Все-таки мужчины – это очень странные люди.
– Что-что?
– Я говорю, что вы – мужики – порой бываете просто непредсказуемы. Вот, казалось бы, ты провел в коме почти десять лет, а после пробуждения уже несколько месяцев не можешь найти умиротворения. И вот, когда перед тобой сидит роскошная, интересная женщина, готовая в прямом смысле слова вернуть тебя к жизни, ты смотришь в окно.
Вместо ответа я налил еще вина.
– Знаешь, наверное, все это было ошибкой.
Оксана проговорила это с какой-то неподдельной горечью. Она опрокинула залпом оставшееся в бокале вино, а спустя мгновение, Оксаны уже не было, и я вновь остался в полном одиночестве в своей маленькой железно-стеклянной клетке. Я обхватил голову руками, пытаясь понять, что же я делаю. Почему я не остановил ее? Почему так безвольно позволил ей уйти?
Я схватил пачку сигарет, лежавшую на подоконнике, и выбежал на улицу. Разумеется, я не пошел к доктору Хартвиг, потому что понятия не имел, что ей сказать. Около часа я блуждал по пустынным дорогам Центра, переваривая все то, о чем сказала мне Оксана. Но, к сожалению, даже сам для себя я так и не смог ответить на вопрос, почему люди порой ведут себя так странно.
Я вернулся за полночь, но дойдя до своей квартиры, сделал несколько шагов назад и постучал в соседнюю дверь. Оксана – нежная, прекрасная, очаровательно-розовая Оксана – открыла незамедлительно, словно знала, что я к ней приду. Ничего не говоря, она отошла немного назад, предлагая войти. Я тоже не проронил ни слова и, сделав шаг за порог, закрыл за собой дверь.
***
Все эти события, развернувшиеся в первые два дня моего пребывания «на свободе», во многом изменили всю мою дальнейшую жизнь. Мы очень сблизились с Оксаной. Она состояла на службе в ФСБ, и зачастую уезжала из Центра по делам на долгое время. Однако, всякий раз по возвращению, Оксана непременно привозила мне какие-нибудь подарки, будь то алкоголь, сигареты, а иногда даже марихуану. Мы часами болтали с ней, лежа в постели, смеялись и шутили. Как-то раз я спросил у нее, каковы будут последствия, если нас раскроют, на что Оксана лишь рассмеялась, и попросила меня никогда больше не задавать глупых вопросов. Я не совсем понял, что она имела в виду, да и, честно говоря, мне было плевать, потому что Оксана стала для меня некой отдушиной в этом черством однополом мире.
Теперь я все реже виделся с доктором Хартвиг. Всякий раз в ее присутствии я чувствовал себя не в своей тарелке. Я избегал встреч с ней, да и она тоже не тяготилась ко мне. Я был практически уверен, что,  скорее всего, Богуслава догадывалась о наших отношениях с Оксаной, и именно поэтому, она так отдалилась от меня. Однако по каким-то известным лишь ей причинам, Богуслава держала язык за зубами и никогда напрямую меня об этом не спрашивала.
Я по-прежнему не мог найти общий язык с подавляющим большинством жителей центра. Конечно, я бы соврал, если бы сказал, что абсолютно все женщины смотрят на меня как на животное. Молодые девушки, как и раньше, отводили глаза в сторону всякий раз, когда наши взгляды случайно пересекались. Женщины постарше вели себя чуть более раскрепощенно, однако выглядели они как-то неестественно, не женственно что ли. И от этого их образ казался мне отталкивающим. Лишь самое старшее поколение обходилось со мной более-менее по-свойски, однако пожилых людей здесь было совсем немного, да к тому же все они постоянно были заняты работой. Возможно, немаловажную роль во всем этом сыграл запрет на какое-либо сближение со мной, как раз то, о че говорила доктор Хартвиг, когда я переехал в квартиру. В общем и целом я чувствовал себя как евнух в гареме: вокруг было полным-полно женщин, но они на меня не обращали внимания, да и я к ним не испытывал особых симпатий.
Я стал реже выходить на улицу, стараясь питаться тем, что для меня готовила Оксана. Как я и предполагал, никакого участия в дальнейшей борьбе с вирусом от меня не требовали. Доктор Шабунина просто запудрила мне мозги, чтобы не говорить напрямую, что я должен вести себя тихо и незаметно. По сути, в какой-то момент я даже обрадовался тому, что меня оставили в покое. Днями я сидел в своем номере, стараясь выходить лишь в обеденное время, когда все были в столовой. Но даже в такие часы я уходил в парк, в самую глубь, где деревья росли погуще, а вокруг не было ни души. Я бродил там, валялся на траве, иногда спал. Мне больше не снились дурацкие сны с ветеранами войны. Вообще все мои фантазии как-то резко исчерпались. Ночи пролетали для меня незаметно, а днем я старался просто забыться. Наверное, если бы у меня был свободный доступ к алкоголю, я давно бы уже спился.
Я часто задумывался об устройстве этого мира. Нынешнего мира. С каждым днем мне все сильнее казалось, что та женщина – заведующая столовой – была полностью права: я был здесь лишним. Мне не стоило выходить из комы, не стоило пытаться вернуться к обычной жизни. Сколько бы времени и сил я не потратил на попытки нормального человеческого общения, в большинстве своем женщины никогда ко мне не привыкнут. Они будут смотреть на меня как на экспонат музея, как на заморского принца, который на самом деле кажется им чудовищем. И поэтому с каждым днем я все сильнее считал себя чужим.
Мы с Оксаной часто беседовали по ночам, потому что оба не могли подолгу уснуть. Мы делились историями своей жизни, понемногу приоткрывая друг другу двери своего прошлого. Однажды Оксана завела разговор о детях. Буквально нескольких фраз из ее уст было достаточно, чтобы понять, как она хочет ребенка. Однако хоть и все необходимые параметры ее здоровья были в норме, лишь возраст не позволял ей встать в очередь на оплодотворение. Я приласкал ее, прижав к себе, и, расчувствовавшись, Оксана прочитала мне несколько строк из стихотворения, написанного ее мужем перед смертью. Я попросил у нее полный текст, и она пообещала завтра же передать его мне. Однако утром Оксана уехала, и ее не было почти две недели. Поэтому со временем я и сам забыл о собственной просьбе.
К июлю, когда я провел на свободе почти полтора месяца, меня одолела жутчайшая депрессия. Однажды я сидел на полу душевой кабины и смотрел, как на мои запястья сверху падает вода. Рядом со мной лежал кухонный нож. Порядка двух часов я просидел таким образом, примеряя лезвие к руке. Я был в каком-то трансе, мне жутко хотелось все это закончить, чтобы не мучить больше ни себя, ни их. Именно в такой позе меня обнаружила Оксана (я когда-то отдал ей запасной ключ от моей двери). Боже, какой же она подняла крик! А я, я просто смотрел на нее в упор и виновато улыбался. Оксана была далеко не глупа, и прекрасно видела все мои перемены настроения. В тот же вечер она озвучила мне идею с работой. Я принял ее предложение скептически, но Оксана сильно настаивала. И в итоге, через два дня я стал помощником садовника. Это была единственная профессия, на которую я согласился. Но как я и ожидал, ничего толкового из этого не вышло. Каждое утро я брал инвентарь и уходил вглубь сада. Теперь у меня даже появилось там любимое место. Там росла яблоня, одиноко и на отшибе от других фруктовых деревьев. Уж не знаю, как она там оказалась, но эта дерево напоминало мне историю Эммы Браун и ее подсолнуха. Я часами сидел под яблоней  и думал о своем существовании. Несколько часов в день я все же уделял своим прямым обязанностям. Но как я и ожидал, никому не было особого дела, чем я там занимаюсь. В конце концов, и эта работа начала меня угнетать.
Как-то раз в самом начале августа, мы с Оксаной лежали в постели после очередного довольно прохладного секса. Оксана лежала на боку и поглаживала мои волосы, я же бездумно пялился в потолок, лежа на спине.
– С каждым днем ты выглядишь все хуже, – тихо проговорила Оксана.
– Правда? Ты заметила?
– Это не смешно, Дима. Если бы ты знал, как у меня болит душа, когда я вижу твое грустное глубоко задумчивое лицо. Сначала я пыталась угадать, о чем ты думаешь в эти моменты, какие мысли тебя гложут. Но спустя много дней после нашего знакомства, я поняла.
– И что же ты поняла?
– Что ты самый одинокий человек во вселенной.
Я ничего не ответил и перевернулся на бок спиной к Оксане.
– А знаешь, Димочка, – вдруг с каким-то легким восторгом вновь заговорила Оксана, – ты ведь, наверное, не последний мужчина на земле.
– Неужели? – ехидно переспросил я.
– Я говорю абсолютно серьезно, у нас имеется некая информация, что в Минске также есть один молодой человек. Совсем юноша, насколько я знаю.
Я повернулся к Оксане и внимательно посмотрел ей в глаза. Что-то на подсознательном уровне подсказывало мне, что она не лгала и не шутила.
– А что же ты раньше молчала? – спросил я, приподнявшись на локте.
– Информация недостоверна. Это лишь слухи. Точно такие же слухи, которые ходят и о тебе за пределами этого Центра.
– Но ведь я настоящий, живой. Выкладывай все, что тебе известно!
Оксана слегка усмехнулась и, не поднимаясь с кровати, подкурила две сигареты – мне и себе.
– Его зовут Георгий, фамилию я не знаю. Ему пятнадцать или около того. Каким образом он перенес вирус, мы можем только догадываться. К несчастью, это все, что мне известно.
Я резко поднялся и присел на край кровати, чувствуя, как во мне закипает кровь. Как? Как они могли об этом молчать? Тем более Белоруссия – это же по сути самая близкая нам страна. Доктор Хартвиг твердила про окончание Холодной Войны, а тут в какой-то тысяче километров находится живой здоровый пацан, о котором я впервые слышу за целые полгода моего пребывания здесь.
– Ну что ты так разнервничался, Димочка?
Оксана погладила меня по спине, но я резко поднялся и направился к барной стойке.
– Мне нужно выпить. У нас осталось что-нибудь из спиртного.
– В холодильнике должно быть пиво.
Я откупорил банку, выпил ее залпом и тут же достал вторую. Оксана набросила халатик и подошла ко мне.
– Наверное, зря я тебе все рассказала.
– Нет! Зря ты с этим так долго тянула. Послушай, нам нужно устроить встречу.
– Ох, милый мой, это не так-то просто. Я бы даже сказала невозможно!
– Почему нет? Все-таки не на другой край света лететь. Да и ему, наверное, там тоже дико одиноко. Я завтра же пойду к Шабуниной и все ей расскажу.
– Димочка, ты хоть представляешь, чем это все выльется? Это ведь настолько секретная информация, что не только тебя посадят под замок, но и я, и твоя премилая Богуслава получат серьёзное наказание. Последствия могут быть ужасными. Послушай, давай-ка ты сейчас ляжешь в постель, а завтра мы с тобой все обсудим. Хорошо?
Под настойчивым взглядом Оксаны, я все-таки согласился и снова лег в кровать. Однако внезапная надежда на то, что я не последний из могикан так и не дала мне уснуть практически всю ночь.
Под утро я немного задремал и не услышал, как Оксана незаметно ускользнула к себе. Я проспал до полудня, а когда проснулся, в голове моей крутилась все та же мысль: во что бы то ни стало я должен увидеться с этим парнем. Но сбежать из Центра было не так-то просто. Мне нужны были союзники, а кроме Оксаны и Богуславы у меня никого не было. Почему-то мне казалось, что доктор Хартвиг вряд ли согласится мне помогать, поэтому единственный мой шанс – это снисхождение Оксаны. Но как мне склонить ее на свою сторону? Каким образом я смогу донести до нее ту мысль, которая не дает мне покоя вот уже несколько месяцев?
Поначалу я попытался навести справки в интернете, однако кроме кучи разнообразных сплетен на различных форумах, я ничего не нашел. Но и там слухи разнились настолько, что в первом из сообществ упоминался мужчина сорока лет, который живет не в Минске, а в Киеве, а в десятом говорилось о зараженном СПИДом наркомане, живущем в Сочи, который выжил после атаки Вируса Адама лишь по закону подлости. В общем, интернету, как и в прошлой моей жизни, особенно доверять не стоило.
Первую неделю после нашей полуночной беседы, я вел себя с Оксаной очень осторожно, пытаясь ни в коем случае не затрагивать тему моего побега и делать вид, что мне безразлично существование еще одного живого человека мужского пола. Но Оксана была далеко не глупа и прекрасно понимала резкую причину перемены моего настроения, однако сама эту тему никогда больше не поднимала. Как-то раз в воскресенье мы с ней смотрели фильм, какую-то тягомотную драму из новых, название которой я даже не запомнил. Помню лишь, что на протяжении всего фильма я никак не мог привыкнуть к тому, что десяток мужских персонажей играли женщины.
После просмотра мы встали у окошка и подкурили по сигарете.
– Все никак не можешь забыть о нем? – не глядя на меня, вдруг спросила Оксана.
– Согласись, было бы очень странно, если бы я об этом не думал.
– Я понимаю твои чувства, но ничем не могу помочь.
– Ничего ты не понимаешь, – с горечью промолвил я. – Если бы понимала, то уже давным-давно вытащила бы меня отсюда.
– А чем тебе не нравится Центр? Ты же вроде грезил мечтой покинуть больничную койку.
– Я хотел свободы, а не смены одной клетки на другую. Оксана, не прикидывайся! Ты прекрасно понимаешь, что это самая настоящая тюрьма! Даже хуже: это какая-то смесь психушки и тюрьмы. Порой мне кажется, что все вокруг – неизлечимые шизофреники.
– А ты думаешь, там за забором будет лучше?
– Лучше, хуже – не имеет значения. Главное, что сама моя человеческая сущность всем своим нутром желает свободы. Разве ты не видишь, что я здесь загниваю? Вспомни тот случай с ножом в душевой. Думаешь, он единственный? Думаешь, я здесь кайфую от того, что ты меня периодически поишь вискарем и трахаешь под музыку своей юности? Думаешь, мне нравится каждый день видеть вокруг себя эти угрюмые лица? Если хочешь знать, с момента моей так называемой свободы не прошло и дня, чтобы я не подумал о смерти. Я каждый день прихожу к своей яблоне в парке и, сидя под ней, думаю: «А выдержит ли меня вот эта ветка?» Если не веришь, то приоткрой нижнюю полку комода. Там лежит трехметровый кусок веревки, которую я месяц назад одолжил в нашей подсобке. Пойми, наконец: мне это просто необходимо, мне нужна какая-то цель в жизни. Иначе. Иначе мне край.
Оксана смерила меня взглядом, погасила окурок и с какой-то еле-уловимой усмешкой спросила:
– Вот чисто гипотетически, Дима. Что ты будешь делать, если вы действительно встретитесь? На что ты рассчитываешь? Ты поведешь его на футбол, в бар? А может быть, вы пойдете цеплять девочек?
– Да разве это так важно?! Какая разница, чем будут заниматься двое парней, если и один, и второй все это время мечтали о встрече друг с другом?
– С чего ты взял, что он мечтает о встрече с тобой? – усмехнулась Оксана.
– Да я в этом просто уверен! Никто не может долгое время переносить одиночество. Даже ты когда-то пришла ко мне, хотя у тебя довольно широкий круг общения.
– Это совсем другое.
– Не важно! – отрезал я. – Этот разговор ни к чему нас не приведет, если ты будешь стоять на своем. Я уже все для себя решил. И либо ты со мной, либо я попрошу помощи у кого-нибудь другого. Ну а если я не найду союзников, то попытаюсь уйти сам. И раз уж ты не намерена мне помогать, то хотя бы не мешай. Ну, так что?
– Мне надо подумать, – после непродолжительной паузы отстраненно ответила Оксана и тут же быстрым шагам направилась к выходу. – Я отвечу тебе завтра, но говорю заранее: особенно ни на что не надейся.
Я ничего не ответил, и после того, как Оксана ушла, подкурил еще одну сигарету и задумчиво уставился в окно.
Утром следующего дня я обнаружил у себя под дверью записка.
«Сегодня в 11 вечера у западных ворот. Возьми все самое необходимое и не опаздывай. О.»
Боже, я не верил своим глазам: Оксана согласилась мне помочь. И теперь дело оставалось за малым: дождаться вечера и свалить из этой зоны отчуждения куда подальше. Уже в который раз день показался для меня длиной в неделю.  И вот без четверти одиннадцать я взял небольшой рюкзак со всеми необходимыми мне вещами и выдвинулся в назначенное место. Престарелая консьержка как обычно не обратила на меня никакого внимания, и я со спокойной душой направился к назначенному месту.
Примерно в двухстах метрах от западных ворот я заметил припаркованный автомобиль,  укрывшийся от уличного освещения в тени бытовых построек. Я не знал, чья это машина, и был ли кто-нибудь внутри, но что-то мне подсказывало, что этот автомобиль припарковался здесь не просто так. Я остановился метрах в ста от ворот и стал ждать. Не прошло и минуты, как со стороны того самого автомобиля меня окликнула Оксана. Подойдя к машине, я огляделся по сторонам и, убедившись, что вокруг не было ни души, сел на пассажирское место.
– Времени у нас мало, поэтому слушай очень внимательно! Я вывезу тебя в город. Отсюда до Серпухова чуть больше двадцати километров. Там нас ждет моя близкая подруга, и она уже очень давно мечтает с тобой познакомиться. Я ей полностью доверяю, и без нее у тебя ничего не получится. Слушайся ее беспрекословно, иначе вас быстро поймают. Завтра утром тебя хватятся, но вы к тому моменту должны как минимум проехать Смоленск, а лучше всего к этому времени вам уже быть на территории Белоруссии. Дальше действуйте по обстоятельствам.
– В принципе, мне все предельно понятно. Но, скажи на милость, как меня хватятся, если за мной по сути никто не следит?
– Следят. Я ответственная за тебя. Каждый день утром и вечером я докладываю своему начальству о том, что ты на месте и с тобой все в порядке.
– Ого! Вот это было довольно неожиданно. А скажи, пожалуйста…
– Нет! – резко оборвала меня Оксана. – Все, что происходило между нами – это по-настоящему. Я никогда не притворялась, и даже сейчас я отпускаю тебя с  тревожным сердцем.
Мне показалось, что Оксана чересчур взволнована. Я никогда раньше не видел ее такой встревоженной. В принципе, в этой ситуации ее можно было понять, и, тем не менее, эта нервозность вскоре начала передаваться мне.
– Ну что, ты готов?
– А мне не нужно пересесть на заднее сиденье, например?
– Да, ты прав, – слегка смутившись, пробубнила Оксана. – Пересаживайся назад и не забудь пригнуться.
Как только я пересел, Оксана завела мотор, и машина плавно поехала в сторону западного КПП. С каждой секундой во мне росло волнение, будто мы на самом деле собирались покинуть реальную зону через парадный выход, даже не удосужившись переодеться из тюремной робы в гражданку. Но вопреки всем моим ожиданиям, нас даже не остановили для досмотра. Оксана приложила пропуск к электронному считывателю, и спустя мгновение шлагбаум поднялся, послушно и без возражений выпуская нас на волю. Но даже когда автомобиль набрал приличную скорость, я все еще не чувствовал себя в безопасности. И даже после того, как мы отдалились от Центра настолько, что я уже не видел его ярких люминесцентных огней, во мне все еще оставалось какое-то чувство опасности. Будто некая непреодолимая тревога засела в самой глубине моей души и пожирала меня изнутри то ли от того, что я по своей природе был жутким параноиком, а то ли от того, что Оксана за все это время не проронила ни слова.
И как раз в тот момент, когда я немного начал успокаиваться, Оксана вдруг резко притормозила и съехала на обочину.  Я приподнялся и увидел впереди два черных внедорожника, перекрывших дорогу.
– Это патруль. Лежи тихо, я постараюсь все уладить.
Оксана заглушила мотор, погасила фары, вышла из машины и направилась в сторону патрульных автомобилей. Краем глаза я пытался разглядеть, что там происходило, но, к сожалению, в темноте я видел лишь еле-различимые силуэты. Наконец, фигура Оксана отделилась от остальных, и направилась обратно к машине. Сев за руль, Оксана несколько секунд сохраняла молчание.
– Все в порядке? – шепотом поинтересовался я.
– Что? – отстраненно переспросила она. – А, да. Все нормально, не переживай. Сейчас поедем.
Внедорожники впереди нас загудели моторами и разъехались в стороны от дороги, образуя коридор. Оксана завела машину, и мы тронулись. Вот он, один из последних рубежей на нашем пути. Осталось ведь совсем чуть-чуть. Но как только мы поравнялись с джипами, Оксана резко остановилась и заглушила мотор.
– Что ты делаешь?! – почти в полный голос спросил я. – Зачем мы встали?
Но вместо каких-либо пояснений Оксана тихо-тихо произнесла:
– Прости.
Я даже не успел понять, что произошло, как левая задняя дверь резко распахнулась, и меня за шкирки выволокли из машины. Первые секунды я пытался сопротивляться, но тут же получил несколько ударов резиновой дубинкой по спине и голове, после чего руки у меня обмякли, а в голове помутилось. На меня надели наручники и грубо забросили в один из внедорожников.
– Ну что, комик, добегался? – ехидно осведомилась одна из женщин-патрульных. – Теперь сядешь под замок, раз не нравилась жить на свободе.
Когда боль от ударов стала стихать, а голова проясняться, я начал осознавать, что произошло. Неужели Оксана меня сдала? Неужели я настолько не умел разбираться в людях, что так легко подпустил к себе эту змею? Дурак! Как я мог быть таким слепцом…
Мы вновь пересекли КПП, только теперь в обратном направлении. Еще несколько поворотов по территории Центра, и вскоре мы остановились возле главного корпуса, из которого несколько месяцев назад меня вывела «на волю» доктор Хартвиг. Патрульные грубо вытащили меня из машины и, взяв под руки словно заключенного, повели внутрь. Войдя в лифт, я увидел свое отражение в зеркале: небольшой кровоподтек на правой скуле и разбитая губа. Похоже, дамы-патрульные не видели во мне какого-то «достояния» и лупили по чем попадя.
Мы поднялись на шестой этаж, прошли несколько метров по коридору и очутились перед серой приоткрытой дверью без какой-либо таблички или номера. В кабинете шел довольно оживленный разговор. «Похоже, это единственный выход…» - услышал я еле знакомый голос, как раз перед тем, как меня затолкнули внутрь. Я ожидал увидеть какую-нибудь начальницу охраны или ответственную по безопасности Центра, но никак не тех людей, которые сидели за длинным столом для переговоров. К моему полному изумлению здесь находились Лидия Сергеевна Шабунина, две женщины средних лет, которых я видел впервые и какая-то пожилая дама, которая сразу показалась мне очень знакомой. Присутствие всех этих людей в одном месте в этот час теперь не вызывало у меня сомнений в том, что Оксана подстроила все изначально.
Я грузно опустился на предложенный стул и отрешенно уставился куда-то в стену, поверх голов моих оппонентов.
– Добрый вечер, Дмитрий, – поздоровалась доктор Шабунина.
Я молча кивнул.
– Итак, не будем ходить вокруг да около, – продолжала она. – Вы были пойманы с поличным при попытке побега из Центра.
– С поличным? – усмехнулся я. – Нет, Лидия Сергеевна, меня просто подставили.
– Как ы там ни было, бежать вас никто не вынуждал. Вы сами вырыли себе яму, и сами же в нее угодили.
– Да, вот только Оксана меня немножко подтолкнула в спину.
– Не надо винить в этом Оксану. Она была вашим поверенным, и если бы вы сбежали, нам пришлось бы ее наказать. А так, и волки целы, и овцы в стойле.
– Вы можете называть это как угодно, – безразлично промолвил я, – а по мне – это чистейшее предательство.
– Знаете что, Дима, – вступила в разговор старушка, казавшаяся мне очень знакомой. – Огромного труда нам стоило вытащить вас из палаты и предоставить квартиру. Вы нас поблагодарили? Отнюдь! В первые же дни вы нашли себе любовницу в лице той же Оксаны. Это физиология, мы прекрасно понимаем, и потому также закрыли глаза на ваши, мягко говоря, шалости. Ваши действия? «Я мужик, значит мне все можно!» Да бог с вами, вы только сидите тихо. В конце концов, мы наделили вас работой, чтобы вам не приходилось бродить, сложа руки, изо дня в день. Но вам и этого оказалось мало. И вот вам нате: ему вздумалось сбежать! Куда, милый человек? Куда, скажите мне, вы собирались отправиться? Домой, на Родину? Там никого нет! Никого из ваших близких. Вы хотели поехать к морю, в Сочи, например? Думаю вряд ли. А может, вы просто решили попутешествовать по стране, обрюхачивая по дороге случайных встречных до тех пор, пока какая-нибудь дама бальзаковского возраста весом килограмм сто не нацепила бы на вас наручники и не отправила в подвал, чтобы до конца дней откармливать вас Виагрой  и доить словно корову? Ну так что, Дмитрий? Что вы нам ответите?
Все-таки Оксана не слила меня с потрохами. Цель моего побега она сохранила в тайне. Ну что ж, хоть за это спасибо.
Слушая этот нагнетающий монолог, я вдруг вспомнил эту женщину. Совершенно точно я столкнулся с ней на выходе из гостиницы на второй день пребывания «на воле». Как же ее зовут?.. Ах да, Татьяна Геннадьевна, кажется. Видимо, неспроста мы с ней жили в одном корпусе.
– Похоже, Дмитрий, за полгода, проведенных здесь, вы так и не поняли, что мир вокруг очень сильно изменился, – заключила грозная старушка, так и не дождавшись от меня ответа.
– Зачем я вам? – после небольшой паузы отрешенно спросил я, не обращаясь конкретно ни к кому из присутствующих.
– То есть как? – удивленно спросила доктор Шабунина. – Вы спрашиваете, почему мы вас здесь держим? По-моему, ответ очевиден.
– Нет, я спрашиваю о другом. Зачем я вам в принципе? Я не приношу какой-то существенной пользы, во мне не нуждается общество. Мне нельзя создать семью. Да чего уж мелочиться, я ведь даже шаг не могу сделать, чтобы вы об этом не узнали. Так зачем же я вам нужен? В качестве того, кто выжил вопреки законам природы. Как живой экспонат, которым можно хвастаться перед другими, мол, смотрите, у нас есть настоящий мужчина! Можете посмотреть на него, но только издалека, а чтобы у вас вдруг не появился соблазн его пощупать, то пусть-ка он лучше посидит за стеклом. Вы словно нерадивые хозяева, спонтанно купившие на Багдадском рынке экзотическую обезьянку, привезя ее домой, не знаете теперь, что с ней делать. Я не просил такой судьбы, и я не хочу так жить.
– Кто же знал, что вы выйдете из комы, – пренебрежительно заметила доктор Шабунина.
– А о чем вы думали, когда держали меня в палате под капельницей в бессознательном состоянии? Неужели, никто из вас не предвидел того, что произойдет, если я очнусь? Неужели никто из вас ни разу не подумал, а стоит ли вообще давать мне надежду. Неужели на ваших сверхнаучных, заумных консилиумах ни разу не поднимался вопрос о том, что таким как я теперь не место в вашем мире? Надо было всего лишь поступиться вашими нелепыми клятвами, и отключить меня от жизнеобеспечения. Это было бы в тысячу раз гуманнее того, к чему вы обрекли меня теперь.
– Довольно! – прогремела Татьяна Геннадьевна, приподнявшись в кресле. – Вам предоставили все условия для жизни, а вы ведете себя как ребенок.
– Вы так ничего и не поняли, – с горькой улыбкой проговорил я.
– Все мы поняли, – спокойно ответила Лидия Сергеевна. – Но всему свое время. Девочки, отведите его в сто первую, пусть пару дней поразмыслит о своем поступке, пока мы решим, что делать дальше.
Меня вновь грубо взяли под руки и повели к лифтам. Мы спустились на первый этаж, и меня бесцеремонно бросили в темную, крохотную, совершенно пустую, за исключением холодной жесткой кушетки, комнату. Моя сумка осталась в одном из внедорожников, как и сигареты. Единственное, чего они не могли у меня отнять – мое вечное одиночество.
***
Целые сутки я проторчал в крошечной комнатке, не зная, чем себя занять. Меня никто не охранял, потому что когда мне хотелось по нужде, приходилось громко стучать в дверь и кричать, чтобы хоть кто-нибудь меня отвел в уборную. После третьего раза мне просто поставили утку и попросили не беспокоить по пустякам. Трижды мне приносили еду – обыкновенный набор из первого, второго и третьего. Не знаю, была ли в еде сома, но меня это особенно не смущало. Я не объявлял голодовку и вообще, как ни странно, ел так, словно всякий раз это был мой последний прием пищи перед казнью. Я абсолютно спокойно дожидался своей участи, чувствуя, что развязка уже совсем близко. Жаль, что за мое «преступление» не предусмотрена высшая мера наказания.
Примерно после полуночи, когда во всем здании стало мертвенно тихо, я прилег на кушетку и вскоре задремал каким-то тревожным, но в то же время довольно глубоким сном. Мне ничего не снилось, однако в какой-то момент я вдруг ясно осознал, что нахожусь в комнате не один. Меня охватил страх, и я всеми силами попытался проснуться. Это было похоже на то чувство, когда тебе снится кошмар, и ты пытаешься пробудиться, но ничего не получается. И вдруг я почувствовал, что этот некто коснулся меня, но рука его оказалась на удивление теплой и нежной. Этот незнакомец аккуратно гладил меня по голове, и теперь уже наоборот, мне вовсе расхотелось просыпаться. Наконец дремота окончательно отпустила меня, и я увидел возле себя доктора Хартвиг. Как тогда, в мое первое пробуждение после комы, я почувствовал неимоверно приятную энергетику, исходившую от нее. Богуслава была моей самой заветной, осязаемой, абсолютно настоящей мечтой.
– Это ведь не сон? – тихо пробасил я.
– Нет, не сон, – с легкой улыбкой ответила она.
– Но зачем вы пришли? Вас ведь могут наказать за то, что вы здесь.
– К дьяволу их! Поднимайся, нам надо идти.
– Куда? Вы хотите меня похитить?
– Скорее, спасти. Больше ни слова, Дима. Пошли!
Доктор Хартвиг взяла меня за руку и повела к выходу. Мы спустились по лестнице на цокольный этаж и вышли на улицу через пожарный выход: здесь стоял старенький форд Богуславы. Доктор огляделась по сторонам, отворила заднюю дверцу и приказала лежать молча до тех пор, пока она сама не скажет. Я повалился на сиденье, уткнувшись головой в дверцу и пролежал, не издав ни единого шороха до тех пор, пока мы не пересекли КПП и не съехали в лес, в сторону от основной дороги. Когда мы оказались глубоко в лесной чаще, Богуслава остановила машину и заглушила мотор. У меня же в этот момент появилось чувство дежа вю, будто сейчас вновь начнется маски-шоу, меня схватят и отвезут обратно в Центр. Но ничего подобного не произошло.
Несколько секунд мы просидели в полной тишине, вслушиваясь в шорохи ночного леса. Наконец доктор Хартвиг повернулась ко мне и тихо заговорила:
– Знаешь, Дима, прежде чем ты уйдешь, я должна попросить у тебя прощения.
– Я не думаю, что вам есть, за что просить прощения.
– Есть, Дима. Когда ты очнулся, для нас это было настоящим шоком, и тогда все были счастливы твоему пробуждению. Никто из нас даже не предполагал, чем это может обернуться для тебя впоследствии. Ведь все это время ты был для нас обыкновенным пациентом, за жизнь которого необходимо бороться хотя бы потому, что это наша прямая обязанность. Но когда ты стал выздоравливать, мы поняли, как сильно ошибались. Мы обрекли тебя на страдания, сами того не желая. Живя в этом столь изменившемся мире, невозможно понять, как все эти перемены воспримет человек, который все это время был в неведении.
– Я не виню тебя. Что сделано – то сделано. По крайней мере, ты не предавала меня в тяжелую минуту.
– Если ты говоришь про Оксану, то ее тоже можно понять.
– Неужели?
– Представь себе. Недавно мы решили вновь начать оплодотворение. Оксане почти сорок лет, и шансов попасть в очередь у нее не было. Победить материнский инстинкт нам пока не удалось, и поэтому, когда ей предложили сделку, она согласилась. Но и это еще не все. В атласе, который я для тебя приготовила лежит послание.
– От нее? – озлобленно спросил я.
– Да.
– Можешь его смело выбросить.
– Атлас находится в машине, на которой ты и поедешь. Когда найдешь записку, сам решай, что с ней делать.
Мы немного помолчали.
– Куда ты отправишься? – с какой-то еле-уловимой горечью в голосе спросила доктор Хартвиг.
– В Белоруссию.
– Только не говори, что хочешь встретиться с этим мифическим юношей?
– Почему же сразу мифическим? – усмехнувшись, спросил я.
– Ну, честно говоря, я с трудом верю, что он существует.
– Даже если так, это всяко лучше, чем медленно умирать от одиночества в вашей зоне под названием Центр.
– Не горячись, я не хотела тебя обидеть. Очень здорово, что у тебя есть цель. Это значит, что ты не пустишь под откос свой автомобиль при первой же возможности, – улыбнулась доктор Хартвиг и взглянула через лобовое стекло в небо. – Уже светает, тебе пора.
Мы вышли из машины, и Богуслава протянула мне какой-то пакет.
– Я кое-что приготовила для тебя. Здесь немного еды, воды, сигарет и еще кое-какие вещи, которые могут тебе пригодиться: бритва и парик.
– Парик? Ты серьезно?
– Дело в том, что твой внешний вид может и не вызвать вопросов, – пояснила Богуслава, не обратив внимания на мой саркастический тон, – потому что на свете полным-полно женщин, сменивших пол и усиленно употребляющих гормоны. Единственное, что тебя может сдать – так это кадык. Там внутри есть шаль. Обвяжи шею и никогда не снимай.
– Куда мне теперь идти?
– Просека, по которой мы сюда проехали, здесь заканчивается. Но дальше будет тропинка. Иди по ней, не сворачивая, иначе заблудишься. Медведей и волков здесь нет, так что не переживай, все будет хорошо. Примерно через восемь километров ты выйдешь на трассу А-108. На обочине будет стоять старенькая зеленая девятка. Если не собьешься с тропинки, то выйдешь прямо на нее. Ключи лежат под правым передним колесом. В машине ты найдешь карту. Куда бы ты ни направился, тебе нужно двигаться по дублирующим  дорогам – там меньше полицейских. Старайся ехать ночью, и делать как можно меньше остановок. Твою пропажу обнаружат через несколько часов, но к этому времени ты уже должен найти машину. Скорее всего, тебя сначала будут искать на территории, а уже потом выдадут ориентировку полиции. В любом случае, я сделала все, что в моих силах, и дальше помочь тебе не смогу. Удачи!
Богуслава обняла меня, но как-то совсем неуверенно, боязливо, а я в ответ поцеловал ее сжатые губы.
– Я когда-нибудь увижу тебя снова? – шепотом спросил я.
Но доктор Хартвиг ничего не ответила и, отойдя от меня на несколько шагов, сказала что-то совсем не похожее на прощальные слова:
– Не вздумай возвращаться в Россию. Что бы ни случилось, уезжай без оглядки и ни о чем не думай. Ты понял меня.
Я неуверенно кивнул.
– Теперь тебе пора. Прощай.
В свете луны мне показалась, что она плачет, но Богуслава тут же села в машину, укрывшись от моего взгляда. Ее последние слова показались мне очень странными, но, кажется, я понял,  что ей сейчас отнюдь не легче, чем мне. Тяжело вздохнув, я развернулся и пошел по тропинке в непроглядную лесную чащу.
***
Я ехал примерно восемь часов, но к полудню начал засыпать, и мне пришлось остановиться, чтобы отдохнуть. Примерно три часа я добирался до трассы М-1, но чтобы не рисковать, пришлось объезжать само шоссе окольными путями. Я старался двигаться строго в заданном направлении, однако дороги всякий раз уводили меня в сторону, и мне приходилось давать большие крюки. Дважды мне на пути попадались посты ДПС, но то ли время было слишком раннее, то ли они попросту не работали, и в итоге я даже не увидел ни одну из полисмэнш. Машин на трассе было не так уж много, однако интенсивное движение фур, самосвалов, минивэнов, мотоциклов и прочей техники все равно чувствовалось.
За восемь часов я продвинулся километров на триста пятьдесят от Москвы, и если учесть тот факт, что я часто уходил в сторону от маршрута, то это очень даже неплохой результат. Бензина оставалось литров десять, не больше. В багажнике я нашел 15-литровую канистру, но она оказалась пустой. Я не мог винить Богуславу в том, что она не успела наполнить канистру горючим, ведь она и так припасла для меня очень много полезных вещей. Да и в любом случае, полного бака и канистры мне бы не хватило на всю дорогу. Поэтому, остановившись за старенькой автобусной остановкой на одной из второстепенных дорог, я решил вздремнуть, чтобы со свежей головой обдумать дальнейший путь.
Откинувшись в водительском кресле, я стал придумывать образ моего потенциального будущего друга. Мне казалось, что это будет суровый, обиженный на весь мир юноша – этакий трудный подросток, разочарованный тем, что именно его судьба выбрала на роль отшельника. Почему-то я был уверен, что мы быстро найдем общий язык, и нам позволят остаться рядом друг с другом. Глубоко размечтавшись, я полез в карман за сигаретами и случайно прихватил вместе с пачкой ту самую записку, которую обнаружил вчера вечером в атласе дорог и, не читая, спрятал в карман. Я развернул записку и сперва быстро пробежался глазами, но потом вернулся в самое начало и прочел все очень внимательно.

«Дима, я думаю, ты вправе, не читая, выбросить эту записку, но, тем не менее, я должна была высказаться. Те несколько недель, проведенные с тобой были чудесными. Я должна до конца своих дней благодарить Всевышнего за то, что он свел нас вместе. Но всему в этом мире рано или поздно приходит конец. И мне очень жаль, что я не могла тебе все объяснить во время нашей последней встречи, потому что в противном случае ты бы не согласился мне помочь. Не согласился бы, потому что я беременна. И я во что бы то ни стало сохраню этого ребенка. Нашего ребенка, Дима. Но если за пределами Центра узнают о том, что я забеременела от настоящего живого мужчины, это вызовет много вопросов. Именно поэтому мне нужно прикрытие под «искусственным оплодотворением». Шабунина согласилась мне помочь, если я сдам тебя. Именно поэтому я пошла на столь решительный шаг. Перечитывая эти строки, я понимаю, как цинично это звучит по отношению к тебе. Но если можешь, прости меня. Потому что я знаю, что если ты это читаешь, значит, тебе удалась вторая часть нашего плана, и Богуслава вытащила тебя на свободу. Возможно, нас вскоре раскроют, а тебя поймают. И все, о чем мы так долго мечтали, рухнет в один миг. Но пока ты за рулем этой машины, пока в тебе еще не потух этот огонек надежды – все в твоих руках.
Целую, уже не твоя О.»

P.S. Прости, что так долго с этим тянула:

Я созерцал мерцанье звезд,
           Не столь далеких от меня.
           Я принимал свой мир всерьез,
           Хоть он и падал вниз звеня.

           Звеня, как колокол в груди,
           Он улетал сквозь пыль во мглу.
           Пытаюсь крикнуть: “Погоди”.
           Но больше сделать не могу.

           И все, что я держал в руках,
           Вдруг стало выжженной золой.
           И лишь неодолимый страх
           Остался за моей спиной.

           Тот страх, что я теперь чужой.
           Чужой – чужим, чужой – своим.
           Лишь мой протяжный, жалкий вой
           Остался в память остальным.

           А я немногого просил:
           Увидеть вновь мерцанье звезд…
           О Боже, мне не хватит сил
           Опять принять свой мир всерьез.

Трижды я перечитал это коротенькое послание. Боже, если бы я только знал! Несколько раз я порывался завести машину и вернуться. Но всякий раз я понимал, что своим возвращением только ухудшу сложившуюся ситуацию. В конце концов, я решил двигаться к намеченной цели. По крайней мере, это поможет мне хоть немного отвлечься. Я положил записку обратно в атлас и вскоре уснул от усталости, проспав в итоге пять с лишним часов.
Когда я проснулся, августовское солнце было еще высоко, однако мне надо было двигаться, потому что вскоре на меня должна появиться ориентировка, а это значит, что времени у меня с каждым часом оставалось все меньше.
Я направился дальше по пустынной дороге, высматривая впереди заправку. Километров через тридцать, когда я оставил позади несколько деревень и поселков, я, наконец, увидел небольшую АЗС. Припарковавшись возле колонки с надписью АИ-92, я вынул из бардачка немного наличных, любезно оставленных мне доктором Хартвиг. Из машины я не мог разглядеть, кто сидел на кассе, однако очень надеялся, что кассир окажется адекватной или хотя бы не очень внимательной женщиной. Разумеется, я полностью предостерегся от всех возможный последствий, надев парик и плотно замотав горло шалью.
В маленькой будке сидела женщина средних лет, полудремая перед крохотным телевизором. Я постучал в стекло и опустил деньги в лоток. Кассирша резко встрепенулась и несколько секунд смотрела на меня, слегка прищурив глаза, после чего пренебрежительно пророкотала в микрофон:
– Чего вам, любезная?
– Третья колонка, полный бак 92-го и еще пятнадцать литров в канистру.
Я насколько смог попытался смягчить голос, однако женщина все равно смотрела на меня с каким-то странным любопытством. Вернувшись к машине, я залил полный бак и канистру, после чего пошел обратно за сдачей. Прежде чем вернуть мне деньги, кассирша несколько секунд пристально рассматривала мое лицо, и уже кладя сдачу в лоток, спросила:
– Любезная моя, сколько же ты курсов посетила после операции?
– Что-что?
– Ну, после смены пола. Вас кто-то обучал мужским повадкам? И как вообще, есть спрос у баб?
Мгновение я пытался сообразить, что ей ответить, но не нашел ничего лучше кроме глупой смущенно улыбки.
– Ладно, езжай уж, любезная. Или можно звать тебя любезным? Ха-ха-ха!
Кассирша громко хохотала, разинув свой беззубый рот. И даже когда я порядком отъехал от заправки, мне казалось, что я все еще слышал ее мерзкий ехидный смех. Из этого короткого диалога я понял, что даже несмотря на то, что мужчин теперь нет, сексуальные меньшинства все еще остались. И пренебрежительное отношение к ним тоже никуда не делось.
Километров через двадцать я съехал на лесную бетонную узкоколейку, которая вскоре резко оборвалась, перейдя в обычную проселочную дорогу. Судя по указателям, эта дорога должна была вывести меня на объездную трассу вокруг Смоленска. Небо немного подзатянулось тучами, и мне не хотелось оставаться в лесу во время дождя, тем более что хороший ливень мог размыть дорогу, а если я застряну, то уж точно не смогу вытолкать машину самостоятельно. Наконец, лес стал редеть, и немного погодя я выехал на нормальную дорогу. Машин здесь было гораздо больше, но на мое счастье ДПС-ников я так и не встретил, а перед селом Ольша вновь свернул на второстепенную дорогу.  Здесь автомобилей было поменьше, однако я заметил съезд на еще одну более глухую дорогу, и незамедлительно свернул туда. Со временем лесной массив по обеим сторонам стал совсем редким, и вскоре  оказался среди степной равнины. Здесь по обеим сторонам дороги поля были засеяны посевными. Рожь, пшеница, кукуруза – конца и края им не было видно.
Дорога была совершенно пустой, и, немного сбросив скорость, я отвлекся на карту, разложенную на пассажирском сидении. Я хотел посмотреть, в каком месте мне лучше всего пересечь границу с Белоруссией, и хоть я и следил одним глазом за дорогой, все равно в динамике движения не заметил, как моя машина стала съезжать вправо к обочине. Подняв глаза, я с ужасом осознал, что несусь прямо в огромную белую стену, внезапно возникшую на моем пути. Я рефлекторно вдавил педаль тормоза в пол, и машина юзом потащилась по гравию, остановившись в метре от стены. Выдохнув и смахнув капли пота со лба, я вышел из машины, чтобы посмотреть, что за препятствие возникло на моем пути. Стеной оказался огромный стенд двух метров в высоту и порядка пяти метров в ширину. В самом верху я прочел заглавие:

«Ольшский курган»

Я подошел чуть ближе и ужаснулся: мелкими буквами тут были расписаны десятки тысяч имен. Я выхватывал взглядом незнакомые фамилии: Гатауллин И.Х. 1972 г.р., Мягков А.А. 1989 г.р., Афанасьев А.В. 1965 г.р., Мороз Д.П. 1982 г.р., Александрович В.В. 1984 г.р., Прозоров В.И. 1980 г.р., Матвеев В.Р. 2003 г.р., Пичугин М.В. 1969 г.р. Именам не было счета, а в самом конце, в правом нижнем углу стояла дата:

«Сентябрь 2015. Вечный покой и светлая память для 28462 мужчин, кого мы знали как отцов, братьев, мужей, сыновей и внуков»

 Мне стало немного дурно, и я отвернулся. Подкурив сигарету, сделав пару затяжек и успокоившись, я заметил, что за самим стендом растут подсолнухи. Целое поле подсолнухов. Обойдя мемориальную доску, я подошел вплотную к цветам. Нет, это было не поле: желтые подсолнухи были высажены в пять-шесть рядов вдоль всего периметра, как бы обрамляя саму братскую могилу. Грузно склонив голову под тяжестью собственного веса, подсолнухи будто печально и безмолвно приветствовали меня, тихо покачиваясь на ветру. Сколько их здесь росло? Тысячи, десятки тысяч? Почему-то я был уверен, что их здесь ровно 28462. Я присел на гравий и тихо заплакал. Не из-за того, что мне было грустно или обидно за всех этих мужчин, вовсе нет! Я был зол на то, что судьба, вопреки своему коварному плану, решила оставить на этой земле лишь меня одного. Но по какой причине – этого я понять не мог.
Где-то вдалеке я услышал шум мотора, который тут же вывел меня из небытия, и я вспомнил, что мне надо двигаться дальше. Шум приближающейся машины нарастал, и вскоре я распознал в ней сине-белый полицейский автомобиль. Я опрометью рванулся к своей девятке и запрыгнул в нее, но патрульная машина, поравнявшись с моей, резко дала по тормозам и остановилась. Из полицейского форда вылезла полноватая женщина лет сорока и быстрым шагом направилась ко мне.
– Добрый день, – вежливо обратилась ко мне полицейская, – я не могла не заметить тормозной путь, оставленный вашим автомобилем. У вас все в порядке?
Ничего не ответив, я лишь виновато покивал головой.
– Я бы хотела взглянуть на ваши документы.
Я вновь промолчал, постепенно начиная осознавать, что из-за какого-то пустяка весь мой план вот-вот может провалиться.
– Выходите из машины! – грозно приказала полисмэнша, не сводя с меня глаз.
Я начал было оправдываться, пытаясь свести разговор на нет. Но полицейская выхватила пистолет и направила его прямо мне в лицо.
Неужели они уже получили ориентировку, и эта дама меня сразу же узнала?
Я попытался резко завести мотор, но женщина сделала предупредительный выстрел в воздух, и, решив более ее не нервировать, я вышел.
– Положите руки на капот.
– Слушайте, я же ничего не сделал. Не сделалА! А, к черту этот маскарад!
Я резко сорвал с себя парик и развязал шаль. Сначала она не могла понять, зачем я это сделал, но через мгновение я увидел на лице полисмэнши осознание того, что перед ней стоит мужчина. Примерно такой же взгляд я видел сотни раз еще будучи в Центре. Но здесь, на свободе, увидев меня, женщина просто остолбенела. Машинально опустив пистолет, она от удивления  прикрыла рот рукой и сделала несколько шагов назад.
– Неужели, это правда? – изумленно спросила она, не прекращая меня разглядывать.
– Могу снять штаны, если вы все еще сомневаетесь.
– Нет-нет, не надо. Но как такое возможно?
– Я и сам не знаю.
– И где вы были все это время? Вас где-то прятали? Вы участвовали в поисках противоядия?
– И да, и нет одновременно. Если вкратце, то я долгое время был в коме, очнулся полгода назад, но, честно говоря, лучше бы я не просыпался.
– Что вы такое говорите!? Да ведь это же чудо! Я бы многое отдала, чтобы вновь увидеть своего мужа и сына. Вы должны благодарить врачей за то, что живы и здоровы.
– Врачи здесь ни при чем, – сказал я раздраженно. – Они сами не знают, каким образом я избежал заражения. Так что, давайте оставим эту тему?
– Хорошо-хорошо. Но что вы здесь делаете? В этой могиле лежит кто-то из ваших родственников?
– Нет, я наткнулся на нее случайно. Слушайте, как вас зовут?
– Марина. Старший лейтенант Марина Лукашова.
– Очень приятно, старший лейтенант Марина Лукашова. Мое имя – Дмитрий. И вот что я вам скажу: мы можем простоять так до конца дня – вы будете задавать мне односложные вопросы, а я неохотно отвечать на них. Поэтому, предлагаю поступить так: каждый сядет в свою машину и поедет в своей дорогой. Мне очень жаль вас разочаровывать, но у меня совершенно нет времени на разговоры.
– Вы в бегах, ведь так?
Марина тут же рефлекторно направила на меня пистолет. Но у меня даже в мыслях не было сопротивляться. Я немного развел руки в стороны, как бы показывая, что не вооружен, и глядя ей прямо в глаза, сказал:
– Какие бы аргументы вы сейчас не привели, я все равно туда не вернусь. Если хотите, стреляйте – тогда на этой мемориальной доске можно будет приписать еще одно имя. Это ваше право, но я свой выбор сделал. Я не виноват в том, что родился с яйцами промеж ног, и после атаки вируса каким-то чудом выжил. Но я не хочу той жизни, которую мне предложили после пробуждения.
– И куда же вы бежите? Думаете, на западе будет лучше?
– Я еду в Белоруссию. Говорят, там тоже есть выживший.
– Ну, бросьте вы, это же выдумка.
– Если бы вам вчера сказали, что сегодня на этом месте вы встретите живого мужчину, вы бы поверили? Вы сказали, что многое бы отдали за встречу с родными. У меня похожая ситуация, пусть даже я и еду к абсолютно незнакомому человеку. И поверьте, мне это просто необходимо, иначе я сойду с ума.
Марина призадумалась. Около минуты она взвешивала все за и против, но, в конце концов, человечность взяла верх.
– Езжайте прямо, затем сверните на трассу Р-120. Через несколько километров вы увидите железнодорожные пути. Двигайтесь вдоль них по дублирующей дороге. Это займет больше времени, но так вы совершенно точно спокойно пересечете границу.
– Спасибо вам, старший лейтенант Марина Лукашова.
Я открыл было дверцу машины, но Марина вновь окликнула меня:
– Прежде чем вы уедете, Дмитрий, скажите: каждый имеет право на счастье?
– Лет десять назад я, не задумываясь, ответил бы: да. Но теперь, глядя на эти бескрайние поля подсолнухов, я сделаю поправку на то, что не каждому суждено успеть этим правом воспользоваться.
***
Белорусский Центр Репопуляции находился в сорока километрах от Минска под городом Логойск. Я добрался туда на рассвете, когда изрядно ослабевшие лучи августовского солнца еще только пробивались сквозь верхушки сосен. Центр расположился на месте бывшего санатория, поэтому даже издалека казался менее современным, но в тоже время куда более родным.
По пути сюда я долго думал, как мне попасть на территорию Центра. Но, подъехав к КПП, я понял, что скрываться или пытаться пересечь границу тайком не имело никакого смысла. Поэтому я просто подъехал к шлагбауму и, дождавшись, когда сонная женщина-охранник покажет свое лицо из караульной будки, вышел из машины. На мне не было ни парика, ни шали, поэтому эффект был вполне ожидаем: женщина вытаращила глаза, протерла их несколько раз, и, убедившись, что я не фантом, сняла телефонную трубку и начала что-то говорить. Получив указания с другого конца провода, она с осторожностью вышла из будки, держа правую руку на кобуре.
– Кто вы, и что вам надо? – грозно пробасила она, оглядываясь по сторонам.
– Доброе утро, – ответил я, вежливо улыбаясь, – меня зовут Дмитрий Ланин. Я проделал довольно длинный путь, чтобы попасть сюда. И мне очень хотелось бы встретиться с главврачом.
– Дмитрий Ланин, говоришь? Ну, тогда я – Александр Григорьевич Лукашенко. А ну катись отсюда, пока колеса целы! Без пропуска или спец. приглашения никаких посещений!
– Кажется, вы не поняли, – сказал я, слегка оторопев. – Позовите главврача – это очень важно.
– Я сейчас тебя шокером ткну, дура бестолковая. А ну пошла прочь!
Вот те раз! Мне почему-то сразу показалось, что она узнала во мне мужчину. Но, оказывается, не тут-то было. Попытка оказалась неудачной, но сдаваться я не собирался, и отступить, имея дело с неадекватной женщиной-охранником, было благоразумнее. Но когда я сел обратно в машину, в будке охраны зазвенел телефон. Женщина взяла трубку и внимательно выслушала звонившую. Лица ее я в этот момент не видел, но когда охранник повесила трубку и снова высунулась из будки, выглядела она совершенно иначе: словно какая-то еле-уловимая, давно забытая женственная кротость появилась в ее внешнем виде. Я уже сдал немного назад, и, увидев это, она тут же стала яростно жестикулировать мне.
– Постойте! М-молодой человек, мужчина, постойте!
Я высунулся в окно и вопросительно уставился на нее.
– Оказывается, вас уже ждут, Дмитрий. Езжайте прямо, никуда не сворачивая, и уткнетесь прямо в трехэтажное здание из красного кирпича.
Проехав КПП, я медленно покатился по территории, стараясь получше рассмотреть, все красоты Центра. Если бы я не знал всей предыстории, связанной с Вирусом Адама, то я бы даже и не подумал, что здесь что-то могло намекать на полное отсутствие мужчин. Разве что стенды и плакаты с призывными лозунгами типа «Раньше мы опирались на сильное плечо мужчины, теперь мы сами должны стать вдвое сильнее».
У главного корпуса стояли трое: седовласая дама лет пятидесяти, в очках и в белом халате, и две крепких женщины мужеподобной внешности в камуфляже.
– Вот так неожиданность, Дмитрий, – проговорила, улыбаясь, седовласая дама, когда я, припарковав машину, подошел к ним. – Нас, конечно, предупредили из Москвы, что есть вероятность вашего появления. Но, честно говоря, я верила в это с трудом.
– Ну, как видите, я здесь.
– Да, и мы вам очень рады. Меня зовут Наталья Валерьевна Терехова, я – здесь главная. Давайте пройдем внутрь.
Мы поднялись на второй этаж и вошли в большой просторный кабинет. Наталья Валерьевна любезно предложила мне присесть, а сама в это время приготовила две чашки прекрасного кофе, от аромата которого я чуть не сошел с ума.
– Итак, Дмитрий, что же вас привело к нам? – спросила Наталья Валерьевна, присаживаясь в кресло напротив меня.
– А разве вы не догадываетесь?
– Простите, но нет. Я совершенно без понятия, зачем вы сюда прибыли.
– Ну, бросьте. Ведь мы оба прекрасно знаем, что вы здесь укрываете от внешнего мира такого же мужчину, как и я.
– Боже, какая глупость! Это все нелепые сплетни, которые кто-то распространяет по интернету. Там и не такого напишут. Вон, полгода назад говорили, что в Америке так вообще целый батальон крепких живых мужчин. Даже фотографии где-то раздобыли. Оказалось, что это очередная липа. Дмитрий, неужели вы не в курсе, что нельзя верить всему, что пишут в интернете?
Я сделал несколько глотков кофе, внимательно следя за жестами и эмоциями моей собеседницы. Что-то в ее голосе, поведении, внешнем виде говорило мне, что она фальшивит. Не врет, а именно фальшивит. И скорее всего, делает она это лишь для того, чтобы прощупать меня, понять мой настрой и мои намерения.
– Как давно вы сами в последний раз видели живого мужчину, Наталья Валерьевна?
– Хм, я уж и не помню. Наверное, лет девять назад, если не больше.
– Нет, уважаемая Наталья Валерьевна. В последний раз вы видели мужчину двадцать минут назад, когда он вышел из машины. И ни у вас, ни у тех женщин в камуфляже я не увидел той реакции, которая присуща всем, абсолютно всем женщинам, которые впервые лицезрели меня после моего внезапного пробуждения.
– И что же это должна быть за реакция, если не секрет? – спросила, все шире улыбаясь Наталья Валерьевна.
– Любая, кроме безразличия. Страх, отвращение, смущение, похотливость, радость, удивление, восторг, жалость, раздражение, тревога, стыд и даже гнев – все из вышеперечисленного, но только не то, что я увидел на ваших лицах. Определенно, вы постоянно общаетесь с представителем мужского пола, и это невозможно скрыть.
– Я искренне аплодирую вам, Дмитрий, – с неподдельным восторгом сказала она, откинувшись в кресле. – Но прежде чем ответить на ваши вопросы, мне нужно знать: зачем вам все это понадобилось? Чего вы хотите от этого знакомства?
– Общения. Нормального мужского общения без купюр и притворства. Я хочу иметь возможность, хоть единственному человеку в мире рассказать о том, что мне сегодня приснился секс с классной телкой, что у меня чешется правое яйцо, и что сегодня утром я пустил шептуна в автобусе, и мне, конечно, за это очень стыдно, но вы бы видели лица пассажиров, безуспешно выискивающих виновника. Я хочу говорить с этим парнем обо всем, чего не могу рассказать женщине. Ни одной женщине в мире, как бы хорошо мы с ней не были знакомы. Мне нужен друг. Просто друг. Понимаете?
Наталья Валерьевна слегка нахмурилась, встала с места и подошла к окну, заложив руки за спину. Она простояла так около минуты, вглядываясь куда-то вдаль и практически не двигаясь.
– Знаете, Дмитрий, – сказала она, резко повернувшись ко мне, – боюсь, что вы приехали не по адресу.
Я тут же вскочил со стула.
– То есть как?!
– Нет-нет, не волнуйтесь. Безусловно, у нас проживает юноша мужского пола – тут нечего скрывать. Однако…
– Что «однако»?! – выпалил я раздраженно. – Говорите уже, не тяните. Он болен, при смерти? Он умственно-отсталый? Что с ним не так?
Наталья Валерьевна проигнорировала все мои вопросы и спокойно вернулась в свое кресло.
– По какому-то странному стечению обстоятельств, – продолжала она все тем же спокойным голосом, – вы приехали именно в тот день, когда наш Гоша (Георгий – так его зовут) празднует День Рождения. Мы соберем небольшое застолье во второй половине дня. Предлагаю вам присоединиться.
– Вы так и не ответили мне.
– Всему свое время, – улыбаясь, сказал Наталья Валерьевна, поднося ко рту чашечку кофе. – Насколько я поняла, Дмитрий, вы были в пути больше суток?
– Да, две ночи и один день.
– Может быть, желаете передохнуть?
– Было бы неплохо, но…
– Все же я настаиваю.
В последних двух фразах тон ее изменился.Наталья Валерьевна явно давала понять, что она здесь действительно главная, и с ней лучше не спорить.
– Что ж, пусть будет по-вашему, – согласился я.
Мне выделили небольшую комнату на первом этаже. Но обдумывая все то, что случилось со мной за последние три дня, я еще долго не мог уснуть. Интересно, что же имела в виду Наталья Валерьевна, когда сказала, что я обратился к ним не по адресу? Может быть, парень нелюдим, замкнут в себе? А может, он, наоборот, испорченный, невоспитанный, избалованный хам? В итоге я так и уснул, безуспешно пытаясь разгадать слова Натальи Валерьевны.
Меня разбудил стук в дверь. Какая-то совсем юная девушка принесла мне чистую одежду, попросила привести себя в порядок и проследовать за ней.
К вечеру небо затянуло тучами, а когда мы уже подошли к столовой, начал накрапывать дождик. В фойе никого не было, а из самого обеденного зала доносился шум.
– Подождите здесь, я позову Терехову, – сказала моя и проводница скрылась за дверью.
Ждать пришлось не больше минуты, но увидев Наталью Валерьевну, я почему-то сразу подумал, что настроение у нее гадостное.
– Как отдохнули, Дмитрий? Все хорошо? Я рада. Должна вам сказать, что завтра же я сообщу в Москву о том, что  вы у нас.
– То есть как? – опешил я. – Неужели нельзя немного подождать?
– Во-первых, – начала она назидательным тоном, – Лидия Сергеевна Шабунина – мой хороший и близкий друг. И так как вы находитесь под ее опекой, я пообещала ей, что тут же сообщу, если вы у нас появитесь. Так что, я уже дала вам фору.
– А во-вторых?
– А во-вторых, рискну предположить, что вы и сами не захотите здесь остаться надолго.
– Как бы там ни было, в Москву я не вернусь.
– А что же вы будете делать? Разъезжать по городам и странам в поисках лучшей жизни? Не надо лгать самому себе.
Я промолчал, и Наталья Валерьевна просто отошла на шаг в сторону и жестом руки предложила пройти в зал.
Внутри царила строгая гармония: столы, расставленные большой буквой «п» как на деревенских свадьбах, просто ломились от разнообразных закусок, а женщины, коих здесь было не меньше двухсот, общались друг с другом вполголоса, создавая шумную иллюзию пчелиного роя. Но стоило мне войти, как все тут же замолчали и устремили в мою сторону свои любопытные взгляды. Я же при этом не почувствовал никакой неловкости, так как находиться в таком положении было для меня не в первой.
– Уважаемы леди и джентльмен, – громко объявила стоящая справа от меня Наталья Валерьевна, сделав акцент на том, что джентльмен, не считая меня, здесь ровно один, – представляю вам нашего гостя из России Дмитрия Александровича Ланина. Прошу любить и жаловать.
Я улыбнулся и кивнул, а сам все это время пытался выхватить из всеобщей массы того самого джентльмена. Наталья Валерьевна неожиданно взяла меня под руку и потянула в противоположный конец зала, к верхушке буквы «п». В полнейшей тишине, проходя под пристальным взглядом двух сотен пар любопытных глаз, я наконец заметил фигуру, разительно отличавшуюся от всех остальных. Именно в ту сторону меня и направляла Наталья Валерьевна.
– Ну вот, Дмитрий, вы и встретились. Знакомьтесь, наш Гоша.
Чуть ли не во главе всего стола сидел толстоватый паренек лет шестнадцати на вид. На подбородке и щеках у него был легкий пушок, давно не стриженые патлы светло-русых волос торчали во все стороны, а совсем не естественное для его возраста будто пивное брюшко заметно оттягивало рубашку. Когда мы только подходили, он, сгорбленно наклонившись над своей тарелкой, смотрел на меня исподлобья с каким-то испугом. Теперь же, когда я встал подле него, этот пухленький паренек рассматривал меня с интересом.
– Привет.
Я протянул ему руку, но Гоша не сразу понял мой жест, и лишь через несколько секунд неуверенно ответил на рукопожатие, вяло стиснув мою кисть своими грязными засаленными пальцами. Я спросил, могу ли я присесть рядом с ним, и парень неуверенно кивнул. Я положил в тарелку пару ложек салата, налил стакан компота (алкоголя на столах не было) и, проглотив без особого аппетита несколько вилок оливье, окинул взглядом зал: кое-кто уже вернулся к трапезе, а кто-то не сводил с меня взгляд. На самом деле не было никаких сомнений в том, что присутствующим было до жути любопытно, что же произойдет дальше.
– Ну, так, сколько тебе стукнуло? – спросил я как можно более непринужденно.
– Восемнадцать, – ответил Гоша полунабитым ртом.
Услышав это, я удивился, потому что выглядел он гораздо моложе.
– И давно ты живешь в Центре?
– С тех пор, как его открыли. А раньше я жил в Минске, в центральной больнице.
– И как тебе здесь? Нравится?
– Конечно! – воодушевился он. – Я здесь – очень важная человек. Без меня они бы не справились. А ты? Где ты жил все это время?
– О, я был тяжело болен, – ответил я, откинувшись на стуле.
– Ты болел А-вирусом? – с какой-то неестественной заинтересованностью спросил он.
– Нет, что ты, – усмехнулся я. – От А-вируса люди умирают. Я был в коме и не застал всего, что здесь происходило в последние десять лет.
– Тебе очень повезло, – философским тоном заметил Гоша и снова вернулся к содержимому своей тарелки.
Я вновь окинул взглядом помещение и заметил, что женщины потеряли интерес к нашему диалогу. Может быть, они ожидали какого-то конфликта или сцены, но ничего такого не намечалось. По крайней мере, сейчас. Единственный человек, кто не спускал с нас глаз и старался уловить каждое слово, это – Наталья Валерьевна, которая заняла место по правую руку от Гоши. Она словно мать, безмерно переживающая за свое чадо, которое связалось не с той компанией, старалась уловить каждую нотку интонаций нашего разговора, ухватить любой намек на опасность. Но все ее подозрения, на мой взгляд, не имели под собой почву.
– А чем ты обычно занимаешься? – продолжил я свой расспрос.
– Ну, я работаю грузчиком – помогаю в магазине и на складе. В свободное время играю в компьютер, катаюсь на велосипеде – задумчиво произнес Гоша, а затем, слегка насупившись, тихо добавил, – Наталья Валерьевна говорит, что я должен много читать и учиться.
– А тебе это не нравится?
– Не то, чтобы не нравится. Просто я не понимаю, зачем мне это нужно.
– То есть тебя вполне устроит до конца жизни оставаться грузчиком?
– Ну да, а что в этом такого плохого?
То ли я задавал такие глупые вопросы, то ли у Гоши просто не был настроен на общение, но у меня складывалось такое ощущение, что парень года на три отстает в своем развитии. Будто его специально ограничивают в информации. Но, вероятно, это всего лишь первое впечатление.
– А ты часто ездишь в Минск? Или куда-нибудь еще? – спросил я после небольшой паузы.
– Нет, я никогда не выезжал за территорию, – как-то испуганно ответил он.
– Разве у тебя никогда не возникало желание прокатиться по стране, побывать в других городах?
– Но ведь там повсюду Вирус Адама! – выпучив глаза, прошептал он.
– Что-что?
– А не пора ли нам отведать торт? – громко провозгласила Наталья Валерьевна, неожиданно поднявшись с места.
– Да-да! А то я уже целый час жду, – жалобно-пискливым тоном подхватил Гоша.
Началась небольшая суматоха. Несколько девушек быстрым шагом направились в подсобное помещение, а Наталья Валерьевна взяла Гошу под руку и повела в центр зала. Женщины вставали с мест и грудились вокруг именинника. В какой-то момент некая пожилая дама с легкостью подхватила меня и повлекла к общему кругу. В итоге я оказался зажатым с двух сторон какими-то полными тетками, а впереди меня оказалась невысокая темноволосая девушка лет двадцати пяти, которая то ли специально, то ли из-за тесноты усиленно виляла задом, все сильнее прижимаясь ко мне. Наконец из подсобки вывезли на тележке огромный трехэтажный торт бело-голубого цвета с цифрой 18 на самой вершине. Тележку подкатили к Гоше, лицо которого сияло таким неописуемым восторгом, будто торт к нему подвезли на крыше какого-нибудь Порше 911, а ключи от машины висели на цифре 18.
 – А теперь, Георгий Иванович, – проговорила Наталья Валерьевна, загадочно улыбаясь, – загадай самое заветное из своих желаний и задуй свечи.
Паренек зажмурился, что-то беззвучно прошептал, еле-шевеля губами, и, набрав полные легкие воздуха, задул свечи. В зале раздались аплодисменты и восторженные поздравления.
– Как и раньше, – объявил своим высоким звонким голосом Гоша, – каждый получит свой кусочек в обмен на подарок.
В зале опять началась беготня. Женщины спешно подходили к своим местам и вскоре шли обратно, держа в руках свои подарки. В основном, все сувениры были завернуты в подарочную бумагу, но кое-какие из них я все-таки смог различить: это был разного рода безделушки, наподобие компьютерных дисков, фильмов, кто-то дарил книги, а одна женщина лет пятидесяти подарила Гоше футбольный мяч.
Я смотрел на это со стороны и все больше приходил к выводу, что все это похоже на какую-то постановку. Конечно, все женщины искренне улыбались, от души желали имениннику крепкого здоровья, счастья и благополучия, но все-таки они немного переигрывали, и эта фальшивость была очень заметна со стороны. Я пока не понимал причин все происходящего, но с каждой минутой мне становилось все интересней.
Наконец торжественная вакханалия с подарками закончилась, и Гоша вместе с Натальей Валерьевной остались в центре зала одни. Именинник громко всех поблагодарил, обведя взглядом присутствующих. И тут он заметил меня. Юноша тут же насупился, словно он вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Он наклонился к Наталье Валерьевне и что-то прошептал ей на ухо. Терехова кивнула, и Гоша, вновь зардев улыбкой, громко спросил:
– Дима, а почему ты не подходишь за тортом?
Две сотни пар заинтересованных глаз вновь уставились на мою растерянную физиономию.
– Но я ведь без подарка, – как-то совсем-уж неуверенно промямли я.
– Это ничего – подаришь как-нибудь в другой раз.
Секунду поколебавшись, я все же поднялся с места и направился к имениннику. Признаюсь честно, я ожидал какой-то подлянки, что он, к примеру, выронит тарелку, поднося ее к моим рукам, или попытается размазать торт по моему лицу. Но ничего такого не произошло. Гоша действительно вручил мне кусок торта, по-прежнему приятно улыбаясь. Глядя в этот момент в его темно-карие глаза, я вдруг понял, почему при виде меня у него порой менялось настроение. Все оказалось проще простого: Гоша не видел во мне какого-то уникума. Он не думал обо мне как о единственном на все белом свете возможном друге. Он видел во мне обычного незнакомого мужчину, который к тому же порядком старше его, и уже завтра или послезавтра опять надолго, а может и навсегда исчезнет из его жизни. Оксана была полностью права: этому парню не нужен друг. Он жил и менялся вместе с окружающим миром, терпя все невзгоды и беды, опрокинувшиеся на него. Он привык к женщинам, а женщины привыкли к нему. Теперь же в Центре создали все условия для его безопасности и спокойно жизни. И, поставив себя на его места, я честно признался, что тоже, наверное, был бы полностью доволен и удовлетворен.
Отведав десерт, я вышел на улицу немного проветриться и покурить. Дождик по-прежнему моросил, все сильнее увлажняя землю. Но погода все равно была крайне теплой и приятной.
– Ну как вам наш Гоша? – услышал я подле себя голос Натальи Валерьевны.
– Нормальный парень, – я пожал плечами.
– Судя по интонации, вы разочарованы.
– Ну что вы, – улыбнулся я, – вовсе нет. Наверное, где-то в подсознании именно таким я его и представлял.
– Мы оберегаем его, – продолжала Наталья Валерьевна. – Пусть это и выглядит несуразно, но мы взяли это себе в обязанности. Он хороший парень, честный и добрый. Никто не знает, почему он выжил, почему остался один во всем белом свете, но теперь ему с этим жить, а там, за забором ничего хорошего ему не светит. Он словно котенок, прибившийся к бригаде строителей, которая лелеет его, стараясь всячески угодить. Он совсем домашний, неприспособленный. Теперь вы понимаете, что я имела в виду, когда говорила, что вы приехали не по адресу?
– Понимаю, – с горечью ответил я.
Мы немного помолчали, слушая монотонную песню дождя, после чего Наталья Валерьевна протянула мне руку для чисто мужского рукопожатия.
– Мне нужно ехать в Минск – у меня заболела дочь. Вернитесь в зал, там скоро начнутся танцы. Отдохните, перед тем, как поедете в Москву. Не знаю, увидимся ли мы когда-нибудь снова, но в любом случае, я желаю вам удачи, Дмитрий.
– Вы тоже берегите себя. Прощайте.
Наталья Валерьевна развернула зонтик и быстрым шагом направилась к главному корпусу.
По возвращению в зал я увидел, что часть гостей разошлась, осталось только человек сорок из наиболее молодых. Две женщины уже подготавливали акустику, а столы были отодвинуты в стороны. Гоша тут же заметил меня и стал зазывно махать мне рукой. Он был в окружении нескольких девушек, которые, сгорбившись над столом, усердно над чем-то трудились.
– Ты пьешь водку? – ошарашил меня неожиданным вопросом Гоша.
– Пью, – неуверенно ответил я.
– Диме тоже, – весело сказал Гоша, обращаясь к одной из девушек.
И тут я заметил из-за спин дам, что они разливают в пластиковые стаканчики спиртное.
– Ну что ты глазками-то хлопаешь? – спросила одна девушка с короткой стрижкой, – мы тоже люди. Просто мы очень уважаем нашего главврача и запреты при ней не нарушаем. Ну что смотришь, держи.
Я взял протянутый  мне стакан, в котором оказалось чуть больше половины совсем не похожей на водку какой-то дурно пахнущей жидкости. Скорее всего, это был самогон.
– С Днем Рождения меня! – весело прокричал Гоша и залихватски опрокинул стакан, даже не поморщившись.
Судя по уверенным движениям юноши, я сразу пришел к выводу, что спиртное он пьет далеко не в первый раз. Интересно, сколько еще секретов он припрятал у себя за пазухой, не смея обличать их при Наталье Валерьевне. Как бы там ни было, но я недооценил этого парня, вследствие чего вечер обещал стать куда более интересным.
Наконец загремела музыка, и основная масса уже несколько захмелевших дам ринулась на танцпол.
– Пойдем танцевать – будет очень весело! – воодушевленно позвал меня Гоша.
– Я как-то не в настроении.
– Да перестань ты, пошли! – он подошел ко мне ближе и громко, чтобы перекричать музыку, сказал, – Ты им понравился. Но Катька Крапивина будет первая.
– Первая? В каком смысле?
– Медленный танец. А ты о чем подумал? Ха-ха-ха.
Теперь я уже и сам запутался: то ли он меня троллил, то ли говорил всерьез. И что он имел в виду под словом «одолжу»? Но Гоша уже пустился в пляс, и выяснить что-либо не было никакой возможности. Я же грузно опустился на стул, исподлобья наблюдая за всей этой вакханалией.
Сначала Гоша танцевал ближе к столам, хаотически махая руками и периодически сближаясь то с одной, то с другой из девиц, беспардонно ощупывая и поглаживая их за самые разные сочные места. Но затем его незаметно затащили в самый центр круга, и он надолго пропал из моего поля зрения. Наконец был объявлен пятиминутный перерыв на перекур перед медленным танцем. Честно говоря, я даже не представлял, зачем на медляке делают такой акцент. Но когда все вернулись обратно, выпили еще по рюмочке, и вышли на середину зала в ожидании музыки, я понял, что это тоже что-то вроде ритуала или обычая, как память по старым, навсегда потерянным временам, когда в нежных, сентиментальных, почти любовных нотах мелодий Limp Bizkit, George Michael, Elton John,  Gary Moore мужчины и женщины на три минуты могли побыть наедине друг с другом; представить хотя бы на мгновение, что они здесь одни и целиком придаться таинству этого до боли простого, но в то же время очаровательно-интимного танца.
На танцпол Гошу вела под руку очень симпатичная совсем еще юная особа с худенькой талией. Ко мне же подошла та самая темноволосая девушка, которая, как мне показалось, терлась об меня попой во время подачи десерта.
– Молодой человек, не изволите ли потанцевать? – нарочито светским тоном спросила она.
Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться. Мы вышли на середину зала, и девушка тут же прижалась ко мне всем своим хрупким телом.
– Зовут-то тебя как? – спросил я.
– Катя, – прошептала она, смотря на меня помутневшими, расплывающимися от изрядной доли выпитого, глазами.
За полгода после комы вплоть до этого момента, я еще ни разу не видел такой развязности среди дам. Они зачарованно танцевали медляк, кто-то в одиночестве, кто-то в паре. Гоша держал руки на ягодицах своей партнерши, опустив голову ей на плечо. Мне оставалось только улыбаться, потому что алкоголь сделал свое дело, и все, что сейчас разворачивалось у меня перед глазами, было похоже на какую-то абсурдную веселую галлюцинацию.
Наконец танец закончился, и, не без труда высвободившись из объятий своей воздыхательницы, я быстрым шагом направился к выходу, чтобы перевести дух. Дождик закончился, и на улице было свежо и прохладно. Я курил в полном одиночестве, наслаждаясь тишиной и спокойствием. Вдруг где-то сбоку от меня раздался глухой удар, и что-то белое полетело вдаль на лужайку. Это был футбольный мяч, который Гоша запульнул куда-то в темноту ночи прямо с крыльца.
– Любишь футбол? – спросил я, затягиваясь сигаретой.
– Неа, вообще спорт не люблю. А ты?
– Я больше к хоккею.
– А можно мне тоже? – спросил он о сигарете, шатаясь подойдя ко мне.
– А разве ты куришь?
– А тебе что – жалко? – переспросил он с вызовом.
– Хм, нет. Держи.
Гоша подкурил, и от первой же затяжки зашелся кашлем. Я ухмыльнулся, но не стал ничего говорить.
– Слушай, а зачем ты приехал?
– Да я и сам не знаю, – вздохнув, сказал я. – Наверное, хотел немного развеяться, сменить обстановку.
– А как ты не заразился, пока ехал?
– Гоша, с чего ты взял, что там повсюду вирус?
– Так говорит Наталья Валерьевна. Она очень боится, что я заражусь, если покину, территорию.
– Вот уж действительно, у семи нянек дите без глазу.
– Что-что?
– Ничего, это я сам с собой. Сколько ты уже выпил?
– А я не считал. Но мне так хорошо!
Глядя на это полупьяное тело с сигаретой в зубах, я сразу же вспомнил свою юность. Мы тоже выпивали и в шестнадцать, и в семнадцать, и в восемнадцать. Однако всякий раз мы отдавали себе отчет в том, что за наше поведение нам, возможно, придется и отвечать. Но, в отличие от нас, Гоша не чувствовал никакой ответственности. Он прекрасно понимал, что если его и поймают за каким-то непотребством, то просто пожурят пальчиком и отпустят.
– А ты ведь приехал на машине? – поинтересовался Гоша, икая.
– Да, она там, возле главного корпуса.
Его неясные глаза вдруг загорелись.
– А можно мне порулить?
– Да ты же в стельку!
– Ну и что? Я хорошо езжу на велосипеде. И с машиной тоже справлюсь.
– Нет, Гоша, – я покачал головой. – Уж точно не сегодня.
– Ну, давай хотя бы прокатимся по территории? Ну, пожалуйста, – взмолился он.
Даже не знаю, чем я в тот момент руководствовался, но я согласился. Может быть, из-за того, что понимал, что вскоре я уеду отсюда, а может во мне тоже взыграл алкоголь.
– Хорошо, пошли.
– Ура! – вскрикнул он. – Но только подожди минутку, я предупрежу Светку.
Он взбежал на ступеньку, а потом вновь повернулся ко мне и добавил таинственным тоном:
– У нас сегодня свидание.
Услышав это, я лишь усмехнулся и покачал головой. Твою ж мать, что не так с этим пацаном? Весь вечер я задаюсь этим вопросом. И ведь чувствую, что ответ лежит где-то на поверхности, но найти его никак не могу.
Через минуту Гоша выскочил назад, неся полуторалитровую бутылку, на треть заполненную мутным самогоном.
– Зачем она тебе? – сокрушенно спросил я.
– То есть как, зачем?
Но я лишь махнул рукой и направился к машине.
Стоило нам сесть, как Гоша тут же полез в бардачок. Я не стал ничего говорить, а лишь молча за ним наблюдал. Наконец в его неугомонные руки попался дорожный атлас, и немного полистав его, он обнаружил записку Оксаны.
– Что это?
– Положи назад, это личное.
Но Гоша уже развернул ее и выхватил несколько строк. Я вырвал записку из его рук.
– Это любовное письмо? Со стихотворением? – хитро спросил он.
– Не твое дело, – резко гаркнул я.
Стоило мне слегка повысить тон, как Гоша тут же насупился. Но как только мы тронулись, он уже и забыл все свои обиды. Мы покатились на второй передаче. Гоша периодически прикладывался к горлышку бутылки и требовал прибавить скорость. Мы сделали несколько больших кругов по территории, и он получал от поездки какое-то странное удовлетворение.
–Ты напоминаешь мне Макса, – вдруг с какой-то горечью произнес он.
– Какого Макса? Это твой друг?
– Да. Наталья Валерьевна велела не рассказывать о нем. Но я подумал, что в этом нет ничего плохого.
– Он тоже умер от вируса?
– Да, три года назад.
Я резко дал по тормозам, отчего Гоша слегка встрепенулся.
– То есть как, три года назад?! Значит, он пережил основную волну?
– Ну да. Мы жили здесь, на территории. Он был старше меня на шесть лет. Постоянно учил меня, оберегал. Мы делали с ним всякие разные штуки. Он научил меня делать карбидовые бомбы. Однажды мы переборщили с пропорциями, и рвануло так, что осколком бутылки выбило стекло на первом этаже бытового корпуса. Ох, как же нам тогда влетело! А еще как-то раз Макс поймал огромного паука. Даже не представляю, где он такого нашел. Мы принесли паука в столовую, и положили его на блюдце, прямо на центральном столике и накрыли другим блюдцем. Когда начался обед, все столики быстро заняли, а мы все это время сидели в самом углу, ожидая эффекта. Ох, сколько же было криков! Когда дамы ломанулись к выходу, я даже всерьез испугался, что они задавят друг друга. Наталья Сергеевна наказала нас двухнедельным домашним арестом. Но оно того стоило!
– Погоди, но что с ним случилось?
– С кем? С Максом?
– Ну не с пауком же!
Гоша тяжело вздохнул. Я понял, что он не горит желанием ворошить память о старом товарище. Однако я во что бы то ни стало должен был докопаться до истины.
– Как он заразился, Гоша?
– В последние годы он сильно изменился, – продолжал Гоша не без горечи в голосе. – Он стал хмурым, злым. Когда ты сегодня вошел в клуб, я заметил на твоем лице что-то такое, что сразу напомнило мне его. Максим работал здесь разнорабочим. Он помогал в стройке, ремонте, немного разбирался в машинах. Именно он научил меня водить. Все видели, что Макс менялся, но предпочитали молчать. Он будто внезапно сильно постарел, осунулся, стал молчаливым и даже немного мрачным. В последний месяц, перед тем как все случилось, Макс постоянно ругался с Натальей Валерьевной. Я просил его одуматься, успокоиться. Я очень хотел вернуть того, прежнего Макса – жизнерадостного, веселого, задорного – моего единственного друга. Но на все мои просьбы он махал рукой и отвечал, что рано или поздно я сам все пойму. Он сбежал из Центра в середине мая, глубокой ночью. Территория тогда не сильно охранялась изнутри, поэтому он просто перескочил через забор. Его искали три дня, но так и не нашли. А через две недели он вернулся сам. Услышав о возвращении Макса, я бросился навстречу к нему. Макс шел к главному корпусу в сопровождении патрульных. Увидев его еще издалека, я сначала сбавил шаг, а потом и вовсе остановился в растерянности: Макс выглядел ужасно уставшим; он был вымазан в какой-то деготь, на лбу я заметил запекшуюся кровь, а левая рука у него была подвязана к шее, то ли из-за перелома, то ли ушиба – я так и не понял. Я остановился дальше по дороге в нескольких метрах от входа в главный корпус, и хотя Макс шел прямо на меня, он  в упор меня не замечал. Наконец я отважился крикнуть ему и махнул приветственно рукой. Макс посмотрел на меня каким-то одурманенным, непонимающим взглядом, и мне показалось, что он меня даже не узнал. Но когда они свернули ко входу, Макс еще раз обернулся в мою сторону, широко улыбнулся и подмигнул. В этот момент я узнал своего друга, того единственного человека, который был рядом со мной все это время. Это был последний раз, когда я его видел. Через две недели он умер от А-вируса, и мы похоронили его на территории, прямо за подсобкой, где была его мастерская. Наталья Валерьевна говорила, что макс заразился, пока был на свободе, и из-за слабого иммунитета он попросту сгорел. Он был моим лучшим другом, и мне его очень не хватает.
Гошаумолк. В повисшей тишине я напряженно пытался сопоставить все то, что только что услышал. Мне ясно представлялось, что все это неспроста, что здесь должен таиться какой-то смысл. Расхлябанное поведение Гоши, и такой откровенный надзор за ним со стороны Тереховой ; Максим, который непонятно как умудрился подхватить Вирус Адама, едва выйдя за территорию Центра; слова той дисциплинарной комиссии о «единственном выходе», которые я услышал еще при первой попытке побега; ну и, наконец, Богуслава, настрого предупредившая меня о возвращении в Россию – все это сейчас огромным единым клубком крутилось у меня в голове, пытаясь слиться воедино. И тут я все понял. Я вдруг резко огляделся по сторонам, словно почувствовал, что за нами все это время следят. Мне показалось, что за каждым кустом, за углом каждого дома сидит оперативник и только ждет команду к началу операции. Где-то вдалеке я заметил двух пошатывающихся девушек, которые сразу же показались мне чересчур подозрительными. Наконец, моя паранойя достигла высшей точки кипения. Я завел мотор и, положив руку на рычаг, воткнул первую скорость. Мы стояли как раз напротив КПП. Я погасил фары, приготовился и рванул с места. Машина набрала каких-то шестьдесят километров в час, однако этого вполне хватило, чтобы снести напрочь шлагбаум и пролететь мимо выскочившей из будки, что-то вопящей женщины-охранника.
В момент удара о шлагбаум, как и в момент резкого старта, Гоша даже не пошевелился. Только бутылка с остатками самогона выпала из его рук. Еще полминуты он в полном ступоре соображал, что же только что произошло. И когда я, опасаясь погони или патруля, свернул на первую попавшуюся проселочную дорогу, Гоша начал хныкать.
– Что ты наделал? Зачем ты сломал шлагбаум? Куда мы едем?
Даже в темноте салона я четко видел, что он до смерти напуган и вот-вот заплачет.
– Для начала, успокойся, – тихо, но уверенно проговорил я. – Дело в том, что я в опасности, поэтому мне пришлось так поступить. Ничего дурного с тобой не случится. Просто мне нужно обдумать мои последующие действия.
– Что за чушь ты несешь? Верни меня домой! – завопил он.
Гоша попытался выхватить руль, но я силой отстранил его. Когда через секунду он сделал это снова, я схватил его за ухо.
– Будешь дергаться – выброшу тебя в лесу, – прорычал я. – Успокойся! Ничего с тобой не случиться.
Гоша тут же замолчал. Я мчался по грязной размытой дороге, лихо рассекая лужи. Несколько раз машина сильно буксовала, но к счастью, мы не застряли. Когда на пути возникала слишком большая лужа, я старался объехать ее или свернуть на ближайшей развилке. От такого залихватского аттракциона Гоше вскоре стало дурно, и его стошнило прямо в окно. Я остановил машину, вопреки опасениям включил в салоне свет и пристально посмотрел на своего пассажира. Гоша был бледен как смерть, но судя по тому, с каким страхом он на меня глядел, у него сейчас даже и мыслей не было, чтобы в чем-то мне перечить.
– Почему ты в опасности? Что тебе угрожает? – боязливо спросил он, когда мы вновь тронулись.
– Скорее всего, меня хотят устранить.
– Что? Как это, устранить?
– Убить, закопать, отвезти на край света – я не знаю. Факт в том, что меня хотят убрать?
– Да ладно тебе, – усмехнулся Гоша. – С чего бы это тебя убивать, если ты один из последних мужчин на Земле?
– Твой друг Максим тоже был одним из последних, но это не помешало ему почить с миром гораздо раньше запланированного срока.
– Но он умер от вируса. От этого никто не застрахован.
– Боже мой, Гоша! Тебе сегодня исполнилось восемнадцать лет, а ты до сих пор смотришь на мир сквозь призму добродетели. Сколько лет было Максу, когда он сбежал? Из-за чего он сбежал? И по какой причине вернулся? Почему тебя, как и меня, не выпускают из Центра? Ты никогда не задумывался об этом? Вируса больше нет! Невозможно заразится от воздуха, выехав на двести метров от территории. Тебе пустили пыль в глаза, чтобы скрыть тот факт, что твоего друга необходимо было устранить. Он был таким же бунтарем, как я. Таким же несогласным с полутюремным положением дворняги в барской усадьбе. Я понятия не имею, что он искал за пределами Центра, но факт остается фактом: Максим сбежал не от хорошей жизни, и даже не от того, что совершил какой-нибудь предосудительный поступок. Конечно же, им даже вопреки этики и здравого смысла запрещено поднимать панику. И лишь по этой причине твой друг умер очень тихо. Скажи, ты вообще видел его после смерти? Гроб был закрытым?
– Да, но лишь потому, что А-вирус очень заразен. Всех хоронят в закрытых гробах.
– Однако это не опровергает моего предположения, что твой друг по-прежнему жив-здоров.
– Но где же он тогда? – вдруг встрепенулся Гоша.
– Да бог его ведает. В какой-нибудь ссылке очень далеко от цивилизации. Но это не более чем предположение.
Я взглянул на часы: почти сорок минут мы катались по ночному лесу. Наконец я остановился, наткнувшись на широкий ручей дальше дороги не было. Я заглушил мотор и закурил. Гоша немного успокоился и сидел смирно, тщательно обдумывая все услышанное. Я достал у него из-под ног недопитую бутылку и выпил остатки самогона.
– Но если это все неправда? Если ты заблуждаешься? – вновь начал канючить Гоша.
– В таком случае твой друг действительно мертв, завтра на рассвете я, как ни в чем не бывало, верну тебя домой, а сам отправлюсь в Москву.
– Но это не может быть правдой! Они не имеют права так поступать!
– Гоша, постарайся понять: они не злые. Просто у них нет иного выхода. Мир вокруг претерпел слишком серьезные изменения, и таким как мы в нем нет больше места. Пройдет еще не один десяток лет, прежде чем все вернется на круги своя. Я уверен, что все наладится, что рано или поздно мальчишки во дворе вновь будут играть в войнушку, девчонки буду стесняться улыбок симпатичных юношей, а молодые папы по утрам будут отводить своих детишек в детский сад. Но когда все это произойдет? И доживем ли мы до этого дня?..
– Ты, правда, в это веришь? – без доли сарказма спросил Гоша.
– Несомненно!
Гоша молча попросил у меня жестом сигарету. Закурив, он приоткрыл окно и взглянул в небо.
– Вот бы улететь туда, – задумчиво проговорил он.
– Зачем? – усмехнулся я. – Думаешь, там есть что-то кроме бесконечной пустоты?
– Я в этом уверен ровно настолько, насколько ты веришь в возрождение человечества. В детстве я мечтал о космосе, но когда в мою жизнь ворвался вирус, все изменилось. Знаешь, я впервые за многие годы вижу столь яркое звездное небо. Там, в Центре, оно немного другое – какое-то блеклое, невзрачное.
– В центре постоянная искусственная иллюминация, поэтому звезды там не такие яркие. И все же, как бы пафосно это не прозвучало, но ты сейчас на свободе. Здесь все по-другому. Так что, лови момент.
Гоша откинул кресло сиденья немного назад, не отрывая взгляд от звезд. Спустя несколько минут он уже мирно спал. Теперь и меня клонило в сон. Немного приоткрыв окно, я откинул спинку кресла и задремал под причудливые шорохи ночного леса.
***
Гоша очнулся около семи утра. Выглядел он слегка помятым и не выспавшимся. Сидя на траве возле его двери, я подал ему полторяшку холодной родниковой воды, которую набрал в ручье. Он присосался к ней так, словно умирал от обезвоживания где-то в сердце Сахары. И только напившись, Гоша беспокойно огляделся кругом и тихо спросил:
– Где это мы?
– Где-то в Белоруссии, – усмехнулся я.
– А как далеко от Центра?
– Понятия не имею.
– Но ты ведь помнишь обратную дорогу?
Ничего не ответив, я поднялся и подошел к ручью. Я присел у самого края и стал вдумчиво водить ладонью над водой, словно пытался пробудить в себе телекинетические способности и заставить поток двигаться по моему усмотрению. Гоша совершенно бесшумно подошел и встал подле меня. Несколько секунд он наблюдал за моим бесполезным занятием, после чего все-таки отважился задать свой наболевший вопрос:
– Ты, правда, думаешь, что они могли это сделать?
– Кто, они? – переспросил я, выпрямившись на ноги.
– Ну, женщины. Там, в Центре.
– Ты говоришь о своем друге?
– Не только. Я вообще, в целом. Неужели они действительно способны сделать что-то плохое?
– Смог бы ты убить невинного по сути человека, если бы знал, что он способен просто своим присутствием пошатнуть хрупкое равновесие устоявшегося мира?
Гоша ничего не ответил. Еще раз бросив взгляд на безмятежный поток воды, я вернулся к машине и сел за руль. Гоша в полной задумчивости постоял еще какое-то время возле ручья, после чего тоже последовал за мной.
– Знаешь, что самое смешное? – сказал я с какой-то обреченной горечью, когда Гоша сел в машину. – Самое смешное, что я всей душой ненавижу этот мир. Да, представляешь?! Пробудившись несколько месяцев назад, я так и не смог адаптироваться к нему, к тем правилам, о которых мне неустанно твердят. Для меня дики те эмоции, что проявляют ко мне дамы – будь то непробиваемая застенчивость юных флегматичных девушек или же грубая похотливая зависть женщин постарше. Тебе, наверное, в этом отношении было несколько проще, потому что ты наблюдал всю трансформацию нового общества в реальном времени. А вот мне пришлось в самый короткий срок привыкать к тому, что все теперь по-другому. Что нельзя больше беззаботно гулять по ночному городу в теплую летнюю ночь; нельзя пойти на концерт или бар, чтобы просто выпить кружку пива; нельзя открыто путешествовать, не опасаясь, что каждый встречный будет смотреть на тебя выпученными глазами и тыкать пальцем, словно перед ним внезапно возник невесть откуда появившийся пещерный человек. И, в конце концов, я сдался. Понимаешь? Я готов был умереть, нежели принять все как есть. Не было и дня, чтобы я не думал о смерти. Даже сюда, в Белоруссию, я ехал с единственной целью: увидеть тебя, пожать руку, поговорить, выпить пива и попрощаться. Да, именно так. Потому что во всем остальном мои намерения оставались прежними. И вот вчера вечером, когда ты рассказал про Максима, и когда я сложил все свои наблюдения воедино, мне вдруг стало страшно. Поначалу я не хотел верить этому чувству, я даже попытался игнорировать его, но самому себе врать очень тяжело: да, Гоша, я испугался за собственную жизнь. Я испугался даже не самой смерти, нет. Я испугался, что в это раз не я буду решать – жить мне или умереть. И поверь, я все еще напуган! Я боюсь возвращаться обратно. Я боюсь того, что может теперь случиться с тобой или со мной.
– И что же теперь делать?
Вопрос повис в воздухе. Я побарабанил пальцами по рулю, повернулся к Гоше. Несколько секунд я пытался понять по его недоуменному выражению, о чем он действительно думает. И как бы мне не хотелось обмануть самого себя, но Гоша ни секунды не сомневался в том, что хочет вернуться обратно.
– Что теперь делать, говоришь? Для начала нужно вернуть тебя в Центр.
– Но ведь ты говоришь, что там опасно.
– Не для тебя, Гоша. Ты все это время жил в шкуре белой невинной овечки. Не обижайся, но это так. И знаешь, я в какой-то степени тебе даже завидую.
Я завел машину, развернулся и поехал обратно в поисках выезда из леса. Мы блуждали почти час, прежде чем я заметил знак, указывающий направление на шоссе. Все это время я ждал появления поисковой группы или патруля, но ничего такого нам по пути не встретилось. Когда мы выехали на асфальт, где-то очень далеко за деревьями я заметил несколько фигур. Я повернул машину в противоположное от Центра направление и остановился. Гоша тут же напрягся.
– Мы не поедем в Центр?
– Я не поеду в Центр. А вот тебе, думаю, будет полезна легкая прогулка. Когда придешь туда, расскажи все как есть. Что я тебя выкрал, что у меня возникли подозрения по поводу моей безопасности и так далее.
– Но если они не поверят?
– Это уже не имеет значения? Я в этот момент буду далеко.
– Но куда ты поедешь? Там ведь повсюду женщины.
– «Там повсюду женщины» - смешно звучит, не правда ли? Скажи мне это десять лет назад, и я бы помчался в ту сторону на всех порах. Ладно, друг мой, тебе, пожалуй, пора. А то еще заметят нас ненароком.
Гоша неуверенно взялся за ручку дверцы и приоткрыл ее. Выставив одну ногу на асфальт, он повернулся ко мне и спросил:
– Мы еще увидимся когда-нибудь.
– А ты сам бы этого хотел?
Он ничего не ответил и, захлопнув дверцу, отошел на пару шагов от машины. Я махнул ему на прощание рукой и медленно покатился прочь. Отъехав на несколько метров, я посмотрел в зеркало заднего вида: одинокая фигура полноватого осунувшегося парня все еще стояла на том самом месте, где я ее высадил. И только скрывшись за поворотом, я навсегда потерял моего однодневного знакомого из виду.
Я понятия не имел, куда мне ехать и что мне делать дальше. У меня не было ни маршрута, ни плана. Деньги, как и горючее, были на исходе. Но все это меня не пугало. Потому что единственное, что я уяснил для себя наверняка, так это то, что если я действительно желаю найти свое место под солнцем, мне придется исколесить для этого полсвета. Но хватит ли у меня на это сил?..


июль-сентябрь 2015