Разбойничья Слуда. Книга 1. Река

   Действие романа «Разбойничья Слуда» разворачивается на протяжении ХХ века. В июне 1914 года с парохода украдено золото, которое везли из Архангельска в Вологду.
   Грабители скрылись в таежной глуши, но…



   «А что до богатства, то скажу так: от богатства радость и добро должны исходить, а если от него горе и смерть, то разве это – богатство?
   От такого богатства нужно избавляться, если оно есть. И ни в коей мере, ни с кем не делиться».

Анна1

   
     От автора:
       
  Любое сходство с реальными людьми, названиями и событиями является случайным.
Сноски выделены цифрами - описание в конце произведения.

КНИГА 1
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1999 год

   Анна стояла у окна кухни своей небольшой двухкомнатной квартиры. Осторожно касаясь руками стекла, она внимательно всматривалась в капли дождя стекающие по нему. Смотрела, как они объединялись сначала в небольшие ручейки, затем постепенно сливаясь между собой, превращались в один сплошной поток.
   Дождь третий день лил не переставая. Ей казалось, что так было и будет всегда. Что начался он с самого ее рождения. И вот уже идет, не переставая седьмой десяток. Она поочередно прикладывала ладони к окну, как будто пыталась остановить весь этот поток. Но дождь не обращал на них внимания, не слушал и не замечал, скатываясь вниз по стеклу.
   «И жизнь, как дождь… Пробежала, проплыла, пролетела, - пришло на ум Анне. - Ведь нашла то, что искала. А оказалось, что искала, да не то». Такие мысли ей стали приходить все чаще и чаще. А в последнее время она никак не могла от них отвлечься в течение всего дня. Просыпалась с ними. Спать ложилась, тоже думая о прошлом.
   «Хандра, Анна Степановна, или как сейчас модно говорить, депрессия - наша спутница жизни, - сказал ей на днях сосед по дому. – Осень, одним словом». Стугова хоть и согласилась с ним тогда, но про себя же, подумала, что осень тут не причем.   
   Резко повернувшись, она прошла в коридор. Немного постояла, глядя вверх на антресоль. Потом принесла с комнаты стремянку и забралась на нее. Распахнув дверцы шкафчика, она стала доставать из него какие-то пакеты и бросать вниз на рядом стоящее кресло. Свертки были хоть и небольшого размера, но тяжёлые, от чего при падении на кресло чуть-чуть подпрыгивали. Содержимое их было завернуто в какое-то тряпьё и завязано капроновой веревкой.
   Спустившись вниз, она сложила пакеты в лежащий на полу старенький рюкзак, и с большим трудом положила его в кресло. Глядя на него, задумалась: «А как же я его понесу? Путь не близкий… Вот ведь не задача». Анна попыталась вспомнить, когда последний раз прикасалась к этим сверткам: «Лет пять прошло. Да пожалуй. После смерти Вани притащила их сюда. Так и лежат… В девяносто четвертом? Да, так и есть в девяносто четвертом. Вот, дура, забыла, когда мужа схоронила. Шестьдесят пять, а памяти никакой не стало». 
   Она вытащила из стоящего в коридоре старенького комода еще один, чуть поменьше первого, рюкзак и переложила несколько свертков в него. Приподняла один, потом другой, и с сожалением отметила: «Да, уж. Время сил не добавило. А еще совсем недавно тащила всю поклажу».
   За окном послышался грохот трамвая. Поговаривали, что дни его сочтены, но городские исполины всё еще боролись за своё существование, и не хотели уступать автобусам архангельские улицы. 
   Городской шум отвлек ее от раздумий. Она подошла к зеркалу и посмотрела на себя. С ее ростом Анну никогда не считали очень высокой. Умный и цепкий взгляд всегда выделял ее среди окружающих. В нем, несмотря на возраст, еще чувствовалась жизненная сила. 
   Сейчас, глядя на своё отражение, она словно пыталась получить от себя же подтверждение тому, что принятое несколькими минутами назад решение, она сможет выполнить. 
   - Обязательно нужно всё отвезти обратно. Вернуть и забыть, чтобы оно больше не причинило никому вреда, - словно клятву проговорила она. 
   Рядом зазвонил телефон.
   - Слушаю! – крикнула Анна.
   - Анна Степановна! Здравствуй, дорогая! – раздался хрипловатый голос на том конце провода.
   Анна узнала звонившего, и, не дожидаясь пока тот что-то еще скажет, ответила:
   - Здравствуй, Николай. Ты бы заехал ко мне. Заодно и расскажешь, чего обо мне вдруг вспомнил. Поди, и сам не хочешь по телефону-то болтать.
   - Очень хорошо, я скоро, - услышала она в трубку.
   Часа через два в дверь позвонили. Анна одернула подол, поправила выбившиеся из-под заколки волосы, и пошла открывать.
   - Всё хорошеешь, Анна Степановна, - Кравцов всегда начинал разговор с ней с этой фразы. – А я вот в городе, так, дай думаю, позвоню.
   - Ботинки снимай, мыла я, - услышал он в ответ, прошел следом за ней в кухню и присел на табуретку.
   Николай Семенович нет-нет, да и навещал ее, приезжая в Архангельск. Пять лет назад он уехал жить к дочери в область, но время от времени приезжал в город. Кравцов дружил с ее мужем. А последние годы, вплоть до смерти Стугова почти не расставались. И работали вместе, и после работы частенько вечерами в их гараже пропадали. Возвращались они домой ближе к полуночи, но в отличие от других любителей гаражных посиделок, всегда трезвые. Чем там они занимались, Анна точно не знала. Да она и не лезла к мужу с расспросами. Не от равнодушия, а так уж устроена была, да и жизнь приучила не спрашивать лишнего. «Захочет, сам скажет, - рассуждала она тогда».
   - Я, Аня, вот что сказать-то хотел, - неуверенно начал Кравцов. – Иван Иванович покойный, как то обмолвился… - тут он замялся.
   - Да, не мычи ты, Коля, - Анна знала, что Кравцов в общении с ней проявлял нерешительность, и только резкое слово заставляло его быстрее соображать и выражать свои мысли. - Говори, что там у тебя.
   - Ну, в общем, деньги мне нужны. А Иван незадолго до смерти, когда в последний раз в Ачем собирались, сказал, что после поездки туда, богатым станет. А стал или нет, не знаю. Я же тогда с вами не поехал… приболел, – Николай вопросительно посмотрел на Анну.
   - Какое богатство, о чем ты говоришь… Вон старая фуфайка, да костюм вельветовый в шкафу висят, что после Ивана и остались. Все раздала из более или менее приличного. Была еще гармонь, так и ее я недавно соседу отдала.
   И немного помолчав, добавила:
   - Ты после смерти его в Вельменьгу жить уехал. Тогда не спрашивал о деньгах. А тут что-то о богатстве вдруг вспомнил. Вроде тебя, Коль, раньше особо деньги и не интересовали никогда?
   - Да, уж, - толи согласился, толи нет Николай, и глубоко вздохнул. – Ну, нет, так нет.
   На кухне на какое-то время воцарилась тишина, и лишь барабанящий за окном дождь да тикающие на стенке часы, нарушали ее.
   - А что, Коля, тебя на деньги-то потянуло? Давай, давай, рассказывай, не молчи. Случилось аль чего? – немного погодя спросила Анна.
   Николай привстал, передвинул табуретку ближе к столу, и снова сел.
   - Танька, дочка старшая - дура, квартиру заложила за свой бизнес, а выкупить-то не чем. У них в Питере строго с этим. Ездил недавно к ним, ревет. Внуков мне жалко. Если бы не они, так я бы и пальцем не пошевелил.
   Кравцов чуть помедлил, а потом посмотрел на Анну и спросил:
   - А ты никак курить бросила? Раньше табаком пахло, а теперь не чую что то.
   - На балкон хожу. Недавно у врача была, вот он и сказал, что уж если очень хочется, то лучше на свежем воздухе курить. И в доме меньше заразы этой будет…
   Она посмотрела Николаю прямо в глаза и продолжила:
   - А что до богатства, то скажу так: от богатства радость и добро должны исходить, а если от него горе и смерть, то разве это – богатство? От такого богатства нужно избавляться, если оно есть… и ни в коей мере, ни с кем не делиться.
   - Хорошо тебе говорить… - вздохнул Кравцов.
   - Ты себя Коля, побереги. А они – молодые, сдюжат. Это нам в такой ситуации в самый раз к бомжам жить уходить, а они, да с ребятами малыми, выкрутятся, дай бог. Многого, Коля сказать не могу, но знаю, что говорю. Смертью то богатство пахнет, про которое Ваня тебе говорил. Да и ты сам знаешь о том. Пашку забыл? Всё, дорогой, свернули разговор этот.
   - Так-то оно так… Ну, ладно. Сама-то как? Здоровье?
   - Николай, ты, надолго в город? Когда домой обратно? – перебила его Анна. - Мне бы в деревню съездить, давно в Ачеме не была. Вот, что-то захотелось. Может, довезешь? Хочу недельку в тех местах побыть. На могилку к Ивану сходить. У кого там остановиться можно?
   - Что-то ты, Анюта, темноту наводишь. Могилу Ивана я сейгод навещал, всё прибрано там, беспокоится на счет этого нечего… Ну, да ладно, знаю я тебя, захочешь сказать, скажешь. Нет, так лучше и не спрашивать.
   - Так свозишь?
   - Свожу. Чего не свозить-то, хоть завтра и поедем. В доме у меня там и остановишься. Живи, сколько захочешь. Мне прошлый год дочка приезжала на день рождения, и подарок сделала – дом в Ачеме подарила. Знает мою страсть к рыбалке. Хозяин куда-то уехал. Так она нашла его, договорилась. Дом всё одно стоял пустой. А дому уход нужен. За сколько купила, не сказала. Да думаю не дорого, у самой денег вечно нет.
   - Завтра? Хорошо. Очень хорошо. И что дом, тоже хорошо, - проговорила Анна. - А Маринка твоя всё так одна и живет?
   - Не знаю. Мы с ней мало общаемся. Письмо было от нее последний раз месяца три назад, - вздохнул Кравцов.
   Он любил и очень скучал по младшей дочке. Но та, как уехала когда-то с его бывшей женой, так с тех пор и не приезжала. В девяносто втором, когда Зоя умерла, он ездил на похороны. Маринка хоть и осталась без матери, с отцом в Архангельск ехать отказалась. Так и живет в Саратове.   

   Они проговорили еще часа два. Чаю с прошлогодним рябиновым вареньем попили. Как водится в таких случаях, вспомнили молодость, да о погоде и болячках своих поговорили. Прощаясь Кравцов, чмокнул в щечку Анну и ушел. Закрыв за ним двери, Анна убрала со стола и сходила к соседям. Попросила, чтобы те приглядели за квартирой, пока ее не будет. «Пока ее не будет. Сказала тоже. Не будет… не будет…», - повторяла она, вернувшись к себе в квартиру.

   Утро показалось ей каким-то необычным. Все вроде бы как прежде, а вот что-то не так. «Дождь закончился. Я так уже к нему привыкла», - удивилась Анна и улыбнулась, глядя в окно.
   - После дождика в четверг, - невольно добавила она вслух, посмотрев на отрывной календарь.
   Через полчаса Анна уже сидела на лавочке возле крыльца. Рядом стояла дорожная сумка и два рюкзачка. Те самые, в которые она вчера сложила свертки, вынутые из шкафа. Лавочка уже успела высохнуть от дождя. Ожидание Кравцова, как ни странно, сегодня доставляло Анне особое наслаждение. Так спокойно было у нее на душе, что она даже растерялась от давно забытого чувства.
   Как подъехала «Шестерка» Анна не заметила. Сколько времени прошло в ожидании Николая, она не поняла. Может полчаса, а может и час. Она поймала себя на мысли, что ей не хочется вставать и пересаживаться в машину. Так хорошо ей было этим утром здесь, во дворе своего дома.
   После смерти мужа Анна отдала Кравцову их «Жигули». «Некому теперь на них ездить, да и без хозяйского пригляда быстро пропадет», - сказала она ему тогда. Денег он предлагал, но не взяла. Кравцов год отъездил, добавил немного, да и обменял на новую машину.
   После взаимного приветствия почти всю дорогу ехали молча. Николай думал о чем-то своем, даже радио не включал. Анна всю дорогу смотрела в окно, вглядываясь в мелькающие за окном дорожные знаки, деревья, речки, и редких торговцев из близ лежащих деревень. Часов пять прошло, пока не выехали на берег Северной Двины. Напротив, через реку был хорошо виден поселок старого леспромхоза со странным названием Рочегда.
   - Переправа нынче часто ходит. Недавно ушла, так подождем. Можно и чайку попить, я термос взял, - Николай достал с заднего сиденья пакет с едой и положил рядом.
   - Спасибо, Коля. Ты пей один, а я у реки постою, давно тут не была, - Анна вышла из машины и не спеша направилась к берегу.
   Несмотря на самый разгар дня, на реке не видно было ни единого суденышка. Ни маленьких катеров, ни кораблей или теплоходов побольше. Никого. А абсолютный штиль и одинокий леспромхозовский катер с баржой у противоположного берега лишь сильнее подчеркивали речное запустение.    
   «Мертвая река», - попыталась она подобрать слова к увиденному, но ничего кроме этого ей в голову не пришло. Мысли невольно унесли ее в далекое прошлое. Анна вспомнила, как много лет назад вот так же стояла на набережной в Архангельске, переживая смерть матери.
   «Мама, мама… Сколько времени прошло… Боже, как давно это было. Ты же в этих местах когда-то тоже была, молодая и красивая. Могла ли ты подумать тогда, как сложится моя жизнь… Ох, мама, мама, - и чтобы не разреветься, повернулась и быстрым шагом пошла к машине».

***

   Через час они уже были у Кравцова. В щитовом деревянном доме, каких в Вельменьге большинство, Николай Семенович поселился вскоре после смерти Ивана Стугова. В городе ему и раньше не нравилось жить, но совместная работа с Иваном не давала возможности уехать. А после гибели друга ничего его с Архангельском уже не связывало.
   С Зоей, супругой своей, они разошлись в начале восемьдесят пятого. Чего уж там у них случилось, толком никто не знает. А Николай никому, даже Ивану не рассказывал. Стуговы в то время с Шольского уже в Архангельск уехали. Не видели, как Зоя Игнатьевна, забрав младшую дочь, уехала в среднюю полосу. А Кравцов даже когда выпивал лишнего, ничего по этому поводу не говорил. 
   Старшая же дочка ехать с матерью наотрез отказалась и осталась тогда с ним. Вместе с Кравцовым и в город в том же восемьдесят пятом уехала с Шольского. А когда любовь с головой накрыла ее, выскочила замуж за парня с Вельменьги. Туда же сразу после свадьбы и жить переехали. В девяносто пятом они с мужем и детьми решили в Питер податься. А сам Кравцов уехал из Архангельска и жил с тех пор в Вельменьге, в их квартире.
   Кравцов родом из небольшой деревушки Вронцы, что недалеко от Двинского Березника. После службы в Армии в Архангельск работать шофером поехал. А в шестидесятые в Шольский приехал. Вот и работал там пока снова в восьмидесятых в город не уехал.

   Огромные лужи на улицах Вельменьги свидетельствовали, что осенние дожди и здесь изрядно постарались. «Как странно, вверх посмотришь – осень сказочная, словно по Пушкину. Глянешь под ноги - грязь и лужи, перекошенные и сломанные плиты на дорогах, будто «Мамай тут воевал». Так и в жизни – сверху всё вроде красиво и складно, а внутри… хорошего ничего», - размышляла Анна, стоя у крыльца.   
   - Да проходи ты в дом, что на грязь нашу смотреть. Пообедаем да поедем. До Окрого нужно бы хоть часам к четырем попасть, чтоб засветло в Ачеме быть,- увидев, что Анна опять о чем-то задумалась, сказал Кравцов.
   Николай Семенович жил один, и это было заметно при взгляде на убранство его квартиры. «Но чувствуется, что без женской руки тут не обходится, - пройдя на кухню, подумала Анна. - Ну да не моё это дело».
   А сказала совсем другое:
   - Скажи, Коля, а что за странное название ты произнес: «Окрое». Так да? Необычное какое-то слово. Чего-то я не помню такого места на реке.
   - Это когда не знаешь, необычное. А на самом деле ничего там необычного нет. Всё просто, - ответил он, ставя на газовую плиту кастрюлю с водой. – В том месте лес готовили к сплаву весной, лес в воду скатывали вот и звали его «Мокрое катище». А когда сплав запретили, да и от лесопункта осталось, грубо говоря, несколько бензопил, вместе с ним и «Мокрое» развалилось… в прямом и в переносном смысле. Молодежь стала Окрым звать, буква первая вместе с лесопунктом тоже мянула2.
   - Вон как оказывается. Мы с Ваней много раз бывали в тех местах. О многом слышала, а вот об этом Окром как то не довелось. Да и была я на нем только в тот год, когда мы последний раз с Ваней с Ачема возвращались. Пять лет уж прошло…
   - Да, откуда ты слышать то о нем могла? Раньше же все в Ачем через Нижнюю Тойгу и Шольский добирались. Это уж сейчас  дорогу то с Вельменьги на Шольский сделали.      

   На Окрое подъехали в начале пятого вечера. Вода в реке была темной и не приветливой, не то, что в июльский денек. Было заметно, что из-за дождей она очень сильно поднялась. То там, то тут, на поверхность, откуда-то из глубины вырывался огромный  бурун. Воду скручивало, переворачивало и несло вниз по течению. А вместе с ней по реке несло листья, клочья пожелтевшей травы, ветки и другой смытый прибрежный мусор, подхваченный быстрым течением.
   Все прибрежные кусты были в воде. Лесная трава немного пожухла и припала к земле, а вот листья на деревьях хоть и пожелтели, но держались еще крепко. Лишь яркая оранжево-красная осиновая листва готова была слететь на землю от малейшего ветерка.   
   - А здесь осенняя весна! – глядя на осеннее лесное великолепие и по-весеннему высокий уровень воды в реке, сказала Анна. – Лепота, как говорил всем известный персонаж Булгакова. Еще бы солнышко вышло, было бы вообще как в раю!
   - А ты знаешь как в раю-то? – улыбаясь, крикнул Николай, сталкивая лодку в реку. – …Хорошо в прошлый раз привязал лодку повыше к кусту, не то унесло бы. Такая вода нынче! Ну, зато ехать хорошо, на всех перекатах пролетим, нигде не чиркнем, не зацепим. За час-полтора доедем, я и мотор взял помощнее из-за этого.
 
   Спустя полчаса они уже мчались вверх по лесной порожистой реке. Анна поначалу сидела лицом вперед, рассматривая речные прелести. Но уже через десять минут отвернулась.
   - Что, холодно? Не июль месяц сейчас. В кузове есть еще плащ, так накинь! - постарался перекричать шум подвесного мотора Николай.   
   «А сам сидит, ворот нараспашку. Видать привык к таким поездкам и на встречный осенний ветер не обращает внимания. Да и как по-другому то, если за мотором сидишь. На такой реке только вперед смотреть нужно, иначе можешь быстро вместе со всей поклажей в воде оказаться», - Анна сунула ладони подмышки. Ей казалось, что так намного теплее и удобнее сидеть в лодке.
   Еще было светло, когда из-за поворота показалась деревня.
   - Ачем! – крикнул Николай. – Приехали!
   Анна развернулась и села лицом вперед. Встречный ветер заставил ее прищуриться и вспомнить о плаще. Но доставать его смысла уже не было – деревня была рядом.   
   «Да, Ачем… Забытая и оказавшаяся ненужной стране, как и многие другие такие, деревушка. Здравствуй, дорогая», -  поздоровалась женщина с деревней.
   Впереди на высоком берегу были видны деревенские избы. Даже издали было заметно, что лучшие времена тут миновали. Редкий дом не наклонился и стоял прямо. Большинство же будто прихрамывали. Кто на правую ногу, а кто на левую, покосившись от времени. Часть из них с еще открытыми и окрашенными белой краской «окнами-глазами», приветливо смотрели на приезжих. Другие, с закрытыми ставнями, уже не видели ничего. Количество разрушенных и просевших, кто на переднюю часть, кто на «двор» пятистенков было никак не меньше тех, что еще цеплялись за «жизнь».
   Быстро проскочили по реке вдоль деревни. Ачемские бани, тоже изрядно поизносившиеся с годами, стояли вдоль берега, словно встречали или провожали гостей. В том месте, где река начинает отворачиваться от старой деревушки, Кравцов направил лодку к левому берегу, к тому месту, где стояли последние бани.
   - Приехали, Анна Степановна, - произнес Кравцов, заглушив мотор и управляя лодкой деревянным шестом пока та не уткнулась в пологий берег. – Аккуратнее, тут трава сырая, скользко, – добавил он.
   - Да-а-а… - протянула Стугова как-то уж очень обреченно. - Знали бы Савва с Борисом3, что у деревни впереди, наверное, не стали бы сюда забираться.
   - Ну, тут как посмотреть, - Кравцов привязал лодку к прибрежным кустам. – Хорошего у деревни было намного больше. Да, не легко было людям здесь во все времена. Но если бы была возможность у всех, кто тут жил спросить, захотели бы они другую судьбу… Думаю, что большинство отказалось. А людей, сколько тут удивительных родилось…
   - Да, ты, наверное, прав.
   - Прав, не прав, что уж теперь…   
   - Тишина какая… Сейчас кто еще живет в деревне, или уже все на зиму в город уехали? – Анна вышла из лодки на берег, и стала поправлять выехавшие из под платка волосы.
   - Живут еще Ефим с Лерой Ластинины, они и зиму жить будут. Василий Игнатьевич тоже тут еще. Домик у него в начале деревни. Да, ты ж его знаешь. Он через тебя какой-то год детям в Северодвинск варенье отправлял. Он позже уедет. Обычно в конце октября уезжает, не раньше.
   - Да-да, припоминаю. Хороший такой мужичок, мастеровой.
   - А кто в этой стороне есть, - Николай кивнул в сторону домов, расположенных в стороне от реки, - так пойдем сейчас и посмотрим. Если Федор Исаакович не в лесу, то обязательно нас встретит, мимо него не пройти. А если кто сейчас и есть еще, так дома все сидят. Чего в непогодь бродить.
   Он достал из лодки кузов, стряхнул с клеенки воду, и снова накрыл ее лодку.
   - Да уж и поздно, времени то скоро семь, темнеет уж, - Кравцов посмотрел на часы. – Твои-то рюкзаки понесем в избу, или тут пусть лежат? Под клеенкой пусть лежат, никто не возьмет.
   - Я что подумала, Николай, если ты не против, конечно, будешь. Ты бы меня вверх4 завтра увез… до Разбойничьей Слуды или нет, у Альшемы сойду, - Анна ответ знала, но не спросить было нельзя. - По такой воде немного времени займёт. Что-то мне эти рюкзаки, чувствую, много хлопот доставят пока пешком до туда дойду. Дойти-то дойду, раз уж надумала. Но хотелось бы там пару деньков побыть, у Вани на могилке посидеть, помянуть. Может и не бывать больше. 
   - Ну, куда ты пойдешь с такой тяжестью. Что ты там в своих мешках таскаешь, не спрашиваю. Захочешь, скажешь, а нет, значит, нет. Неужели думала, что тебя одну оставлю, не помогу! Бензину хватит, время тоже, как говорится, всё с собой. Конечно, увезу, - Кравцов накинул кузов себе на спину, и улыбнулся. – А насчет пары деньков… Пока ты там будешь, я к Быкину Коле съезжу. Он в самые верховья забрался. Жить там собрался. В прошлом году избу достроил. Вот и посмотрю, как он там обустраивается. Рюмку хоть с ним выпью. Может рыбки половлю, хотя вода большая, клевать вряд ли будет. За рябчиком схожу. Он-то должен сейгод быть.
   - Я воды с реки на самовар по пути принесу. Твой кан можно взять?
   - Возьми… Хотя погоди-ка.
   Он откинул край клеенки и достал из лодки ведро.
   - Вот, возьми вместо кана. Вода в реке после дождей хоть и не чиста, но все получше, чем с колодца.
   До дому идти было с полкилометра, на самый край деревни. Сразу за ним начинался лес. И такое соседство порой преподносило хозяину дома сюрпризы. То медведь, гуляя по опушке, порой забредет в огород. То косач или рябчик прилетит на березку рядом с избой. А за грибами и ходить далеко не нужно было. Только за огород вышел, и собирай.

   Пятистенок был одним из лучших в деревне. Крепкий и ухоженный, со следами недавнего ремонта и обновленной крышей. Прежние хозяева жили здесь круглогодично. Да годы тоже берут своё. Хозяйка стала болеть часто. А мужику одному управляться со скотом и в огороде с каждым днем стало все труднее и труднее. Вот и уехали жить в город к дочке. А Татьяна Кравцова узнала о том, съездила к ним. Вот и продали ей дом.
   Кравцов затопил русскую печь. Топить ее конечно дольше, чем маленькую у дверей, но и тепла больше. «С утра торопиться не будем. Выспимся по-хорошему, тогда и дальше поедем, - подумал он».
   А Анна тем временем во дворе наставила самовар. Она любила чай из самовара. Чай из него со своими атрибутами всегда в Ачеме считался больше, чем чай. Вот и Анна находила в питье из самовара особое удовольствие. Ей нравилось в этой церемонии всё. Начиная от розжига углей, и заканчивая застольными посиделками и разговорами. За столом неспешно пили маленькими глоточками из блюдца, а самовар в это время пыхтел водяными парами, вырывавшимися из-под его крышки. И это придавало всей обстановке особый колорит и уют.
   Спустя полчаса они уже сидели в большой, главной комнате дома за большим дощатым столом, во главе которого, как и положено стоял вскипевший самовар. Занавесок на окнах в доме не было, да и не от кого было прятаться или скрывать что либо. А потому их отсутствие не вызывало какого либо дискомфорта. Это не городские окна, которые без занавесок или штор выглядят неуютно. А здесь, в деревенской избе, всё воспринимается иначе.
   В печи за заборкой5 медленно горели дрова, заполняя избу теплом и приятным потрескиванием. Горница не успела еще прогреться, и с полу тянуло холодом. Однако временные неудобства в таких поездках были делом обычным и не вызвали особых проблем у Анны и Николая. А шумевший самовар и зажженные свечи наполняли помещение своим особым, с запахом горящих углей и парафина теплом.
   Стол накрыли на скоро руку. Что было в кузове, то и выложили на клеенку, не теряя время на украшение и создание каких либо изысков в приготовлении ужина.
   - Ну, вот и управились дотемна. Лампу керосиновую не хочу зажигать. Оно хоть и светлее, чем со свечками, но при свечах как то уютнее, мне кажется, - проговорил Кравцов первые после прихода в дом слова, и заварил чайник.
   Опять посидели молча, каждый думая о своем. Николай решил нарушить тишину первым:
   - Сейчас «Маяк» вот налажу, и как говорится, гуляй деревня!
   - Хорошо у тебя тут. В городе везде суета, а тут у тебя тихо, и на душе спокойно, - Анна Степановна подула на блюдце с чаем и сделала глоток. 
   Старенький «Альпинист» издал первые звуки. Покрутив еще немного ручку настройки, Николай остановился, едва заслышав позывные «Маяка». Мгновенье спустя радио запикало и чей-то хорошо поставленный голос произнес:
   - В Москве двадцать один час.
   После чего оно было повешено хозяином на кем-то вбитый в стену гвоздь, коих в комнате был не один десяток.
   - А кто такой, Оманов Василий Гаврилович? Вон смотри на старых газетах написано везде, - спросила Анна.
   - Хозяин бывший, дом то у него Татьяна купила, - и подмигнув, предложил: - Может по соточке? Для сугрева…
   - Ты выпей, Коля. Не хочу чай спиртным отбивать, - и снова спросила: - А давно ли этот Оманов тут в Ачеме жил? Я что-то плохо помню его.
   - Да не так чтобы давно, лет десять последних. Раньше-то здесь теща его жила. А он как на пенсию вышел, так сюда и приехал, - Кравцова заинтересовали вопросы Анны. - А ты чего, так просто интерес справляешь или может, знакомы с ним были?
   - Да, я так. Когда мне с ним знакомиться-то? Я вот думаю, жил тут Василий Гаврилович, газету «Сельская жизнь» выписывал. Домом управлял, - Анна всё также неспешно пила чай. - А сейчас ты живешь здесь.   
   - Не пойму я, о чем, ты…- Кравцов быстро перекусив и запив стаканом чая, стал одевать сапоги. - Ты, как надумаешь отдыхать, так на печь полезай. Там у меня всё постелено. Одеяла за заборкой висят, у печи греются. Возьми любое. А я пойду еще на мосту6 похозяйничаю. Пока вода большая на реке, увезу по пути кое-чего. На следующий год летом хочу избу в Учах маленько поправить. Гвозди, да железо к лодке сейчас снесу.
    Посмотрел на печь и добавил:
   - Радио, если не мешает, то пусть говорит. Я потом приду и выключу… Дрова в печи к тому времени, тоже прогорят, так и трубу закрою.
   - Чего тебе в темноте то бродить, не боязно? До утра, не дождаться что ли? – Анна всё не могла напиться чаю.
   - Кого бояться-то теперь? Людей нет, кто есть, те спят уже. Собак и тех не стало. Зверья с роду не боялся. С фонариком до реки не проблема сходить.   
   - Ну как знаешь… 
   Она уснула сразу, едва забравшись на печь и прикрывшись одеялом. Только и успела подумать: «Как бы было хорошо, если бы сейчас на том мосту не Коля, а Иван хозяйничал». 

***
      
   Небо с утра прояснилось и наконец-то показалось солнце. Ветра почти не было и ехать, по сравнению со вчерашним днем, было намного приятнее. Кравцов нагрузил в лодку железа и досок, прихватил гвоздей да кирпичей два десятка. А потому ехали не быстро. Часа через два после отъезда с Ачема, пристали, чтобы чаю попить и кости размять.   
   - Э-э… Мышеловы? Или как их там? Звероловы? Это - Ехта такая? И не узнать, как она разлилась! - толи спросила, толи уточнила Анна, когда лодка уткнулась в берег.
   - Да, летом Большая Ехта как ручеек, а после дождей – река рекою! – ответил Кравцов.
   К Учам подъехали уже после обеда. По пути Николай остановился у небольшого переката, и умудрился выловить с десяток небольших хариусов. Выгрузили из лодки все материалы и приготовили обед. Усевшись за большим столом, стоящим у самого речного обрыва, они прямо из котелка ели вкусную и наваристую уху. После чего немного отдохнули, глядя на небольшой костер и слушая щебетание лесных птиц.
   
   Спустя пару часов они продолжили свой путь. Без груза лодка двигалась намного быстрее и проворнее. Передняя ее часть заметно приподнялась. Теперь на перекатах она похлопывала своим носом по волнам, разбивала и расталкивала волны по сторонам. Она как будто стремилась вырваться из водяного плена. И только мотор, держал и не давал выскочить из реки.
   Кравцов предлагал довезти Анну до Смильского. От Альшемы намного дальше до Разбойничьей Слуды, но та не захотела.
   - Хочу пройтись. На реке везде красиво, но те места нам с Ваней больше всего нравились, - ответила Анна на предложение Николая. 
   Прошло не более часа, и они выгрузили на берег ее вещи. Кравцов причалил лодку у устья Альшемы, одного из немногих притоков Нижней Тойги. В этом месте охотники построили новую избу, и отсюда до Разбойничьей Слуды было ближе, чем от старой.
   Николай хотел было задержаться, печь в избе протопить, дров, если нужно для нее заготовить. Но Анна, сказала, что справится сама. Не в первый раз ей одной в лесу управляться. Они еще раз уточнили время встречи и, оглушив округу ревом заведенного мотора, Николай помчался вверх по реке.
   Утро следующего дня разбудило женщину пробившимися сквозь оконное стекло солнечными лучами да пением лесных пичужек. Насидевшись в дождь, они радовались небесному светилу, и порхали среди деревьев. Под этот галдеж Анна спустилась к реке. Умылась холодной речной водой, расчесала седеющие волосы, и повязала платок.
   «Сначала до места схожу. Вернусь, так тогда и поем, - подумала Анна, и стала собираться в дорогу». Она накинула один из вещевых мешков, что собрала в городе. Второй, отойдя немного от избы, сунула под елку, сверху накидала веток и припорошила опавшими листьями. «Снесу один, а с обеда схожу снова, тогда и второй отнесу, чего пересежаться7, - рассудила она».
   Немного народу в тех местах ходит. Далеко от деревни. Тропинка, ведущая вдоль берега, была мало заметна, а местами и совсем не различима. Раньше по всей реке сено заготавливали. Местный люд ходил летом часто. Сейчас же ходят по ней лишь охотники да рыбаки, да и те бывают тут не часто. А потому тропа постепенно зарастала, уступая своё место лесной растительности.
   Если бы не метки-тески на деревьях, оставленные когда-то заботливым путником, то легко можно было и заблудиться. Тропинка то приближалась к реке, иногда выскакивая на самую ее кромку, то срезая речные мысы, уходила вглубь леса.
   Анна шла спокойно и уверенно. Казалось, ноги сами находят тропу и ведут ее по ней. А когда дорожка исчезала, она останавливалась, и всматривалась в лес. Ее глаза привычно выхватывали из лесного окружения именно то направление, которое было единственно верным, и Анна продолжала идти. И если бы не тяжелый рюкзак, то ее шаги были бы более легкими и быстрыми.   
   «Вот сейчас вниз к ручью, потом на угор, и оттуда должна быть видна Тойга. Там еще, какая-то большая железяка лежит… Иван рассказывал откуда она там взялась… Не помню уже. От нее напрямую до Разбойничьей Слуды совсем рядом», - женщина словно прокладывала себе путь в уме.
   «Ну, слава богу, дошла», - она посмотрела на часы. Дорога заняла почти два часа. «Бывало, и за полтора управлялась, старость – не радость. Пока обратно дойду… Успею ли до темна? По темноте дорогу тут не справить», - размышляла она, стоя на высоком речном угоре.
   Здесь на Разбойничьей Слуде время, казалось, остановилась. Всё было, как и пять, и двадцать лет назад. Те же высоченные сосны и белый, сколько глаз хватало, мох. И только огромный валун хорошо видный в глубине бора и не успевший порасти мхом, несколько выделялся на общем фоне. Анна еще, когда они с Иваном были здесь в последний раз, удивлялась, как он вообще попал сюда.   
      
   Могила у Ивана еще не успела зарасти. Песчаный холмик выглядел ухоженным. А лежащие на нем листья и ветки не портили общей картины. «Ну, конечно же, Николай… Он руку приложил. Говорил, что был недавно», - вспомнила Анна.
   Крест Николай тоже поменял. Привез и поставил каменный памятник. «Еще бы плиткой какой-нибудь обложить», - она давно привыкла сама себе задавать вопросы и отвечать на них, или давать поручения и сама же их выполнять.
   - Ну, здравствуй, Иван Иванович! Здравствуй, дорогой мой, - негромко проговорила Анна, поглаживая памятник. – Очень уж захотелось сюда вернуться, тебя проведать, может хоть немного на душе полегчает.
   Она протерла выгравированную на камне фотографию. Наклонившись, убрала лежащие на могиле ветки и листья, вырвала несколько выросших травинок и разгладила песок. «Счастье» наше, Ваня, я обратно сюда принесла. Если бы не оно, проклятое, то и ты бы жив был, вместе бы были сейчас», - и губы ее вслед за мыслями слегка шевелились.
   Анна повесила рюкзак на сук рядом с могилой, и быстро пошла обратно к Альшеме. Когда вернулась к избе, солнце уже было высоко. Наскоро приготовила поесть, вскипятила чай, и с полчаса отдохнула после обеда, лежа в избе на нарах. После чего, накинув на плечи второй, не менее тяжелый рюкзак, пошла снова к могиле Ивана. 
   Дорога в этот раз показалась ей менее утомительной, чем утром. Сейчас она уже тратила меньше сил на то, чтобы отыскать в лесу нужное направление. Да и мышцы слегка размялись после первого раза. Как бы то ни было, но путь занял у нее в этот раз меньше времени.
   «А вот и я, Ваня», -  она снова мысленно поздоровалась. Скинула рюкзак и сама опустилась на землю. На солнце мох на бору быстро обсох от недавних дождей, и сидеть на нем было мягко и приятно. Обхватив руками колени, Анна просидела с полчаса, словно в забытьи. После чего выпрямилась, взяла оставленную Кравцовым лопату, и стала разрывать могильный холм. Пришлось даже оттащить памятник.
   - Потерпи, Ваня, я неглубоко откопаю и в ноги тебе наше «счастье» положу. Не нужно оно на этом свете, - проговорила Анна.
   Она выкопала яму глубиной чуть больше метра с одной стороны могилы. Опустила туда рюкзак, лежащий тут же, рядом. Сняла с сосны второй и тоже столкнула в яму.
   Спустя полчаса всё было аккуратно зарыто и приведено в прежний вид. Памятник, как и прежде, стоял на своем месте. Песок аккуратно разровнен, а сверху лежал букет лесных цветов.
   - Сейчас еще цветочков выкопаю, да тебе посажу, Ваня. Не знаю, бывать мне еще здесь или нет. Поживем-увидим, - очень тихо, по-семейному, сказала Анна, а навернувшиеся на глаза слёзы, смахнула краем платка.
   Вечером, когда стемнело, она лежала в избе, и разглядывала свежеструганный потолок. Ноги приятно гудели от дневных переходов. Да и плечи тоже еще не отошли от перенесенной тяжести. Свеча в консервной банке догорала, а сон так и не приходил. Одни мысли сменяли другие, и наконец, она уснула.
   Проснулась Анна рано, и долго еще лежала, вспоминая сон, что ей приснился уж под самое утро. Раздумья прервали шаги на улице.
   - Спишь, Анна Степановна? – негромко спросил Кравцов, и постучал в дверь.
   - Нет, - прошептала Анна. – Заходи, Николай, и давай до Смильского сейчас съездим?
   Не дожидаясь ответа, она встала с нар и пошла к реке умываться.
   - А что случилось-то, Аня? – недоуменно спросил Николай, когда она вернулась.
   - Сон я видела сегодня странный. Нужно кое-что проверить. Чай пей и поедем. Пешком идти, долго прохожу…
   «Вот же неугомонная. На улице беломушник8, а ей всё одно, - подумал он, а вслух произнес:
   – Ну, поехали, если надо.

   Через час они уже были на Смильском. Анна, как только лодка причалила, выпрыгнула на берег и направилась к тому месту, где когда-то была баня. 
   - Коль, лопату возьми! – крикнула она на ходу.
   Николай подошел к Анне, изумленно глядя, как та ходила вокруг заросших остатков сруба. Увидев Николая, подошла к нему и взяла лопату. Кравцов минут пять смотрел на то, как она пыталась копать рядом со срубом.
   - Давай я, - предложил он. – Надеюсь, что быстрее дело пойдет.
   - Тут копай, - еле слышно проговорила Анна.
   Земля рядом со срубом плохо поддавалась из-за большого количества камней. Но всё-таки через некоторое время лопата уткнулась во что-то металлическое, издав характерный звук. Он обкопал появившийся предмет и вытащил из ямы.
   Им оказался небольшой металлический ящик размерами с кирпич и обмотанный в несколько рядов проволокой.
   - Дай-ка я, - Анна склонилась над ящиком и бережно вытерла травой.
   Она внимательно рассмотрела его, после чего размотала проволоку. Дверка ящика немного приоткрылась. Откинув ее полностью, Анна достала оттуда небольшой сверток. Похоже, что найденное ее не очень-то удивило. Она аккуратно развернула ставшую от времени хрупкой клеенку и увидела тетрадь. Бережно взяла ее в руки и присела на прибрежный камень.
   Кравцов уже давно не удивлялся поведению Анны, но сегодняшнее событие уж очень удивило его. Он стоял у выкопанной ямы и смотрел на Анну, которая, еле шевеля губами, не отрываясь, читала тетрадь.
   «Надо же, без очков читает», - ни с того ни с чего подумал он.
   - Я чувствовала, что крестик матушка мне не зря оставила перед смертью… Не зря… - со стороны казалось, что Анна разговаривала сама с собой, не замечая присутствия Кравцова. - А Ваня, когда-то обратил внимание, что на стене знак похожий на крестик был вырезан.
   Она немного помолчала и продолжила:
   - Вы столько раз здесь были и не подумали о том… У нас же фотография такая была.
   - Я когда сюда первый раз попал, никакой бани уже не было. Крыша провалилась, а несколько верхних ярусов похоже на дрова раскатали, - Кравцов начинал что-то понимать. – Про то, что Ваня здесь фотографировался, он мне говорил, а про крест на стене не было разговору.
   - Столько лет прошло… Так и не поняла бы ничего, если бы сегодня во сне не увидела эту баню и фотографию… Все крестики вместе… - она похоже сейчас никого не слышала кроме себя. - Ну, да что уж теперь…
   Анна сидела и неотрывно смотрела на тетрадь. Потом очнувшись от раздумий, снова заговорила:
   - Ваня смерть свою нашел… из-за него проклятого, доченька моя, Машенька, с мужем на пожаре сгорели… сынок уехал в Америку счастья искать, да и пропал… ни одного письма, у бабки сестра родная с детьми и внуками от рук фашистских смерть приняла. Уверена, что и мама моя жила бы дольше, если бы не оно. Да и судя по всему, родной брат бабки моей… Семён, тоже не своей смертью помер… И я сиротой не росла бы, - негромко проговорила она, закончив читать.
   - Чего? - что-то из услышанного ему было понятно, а часть он совсем не понял.
   - А сколько людей, что богатства хотели легкого, из-за золота этого полегло… Пашка тот же… Так-то вот… дядя Коля, - договорила Анна.
   Посмотрев на плохо чего понимающего Кравцова, протянула ему пожелтевшую от времени тетрадь. Сама же встала, еще раз взглянула на него и обняла. С минуту постояв, медленно пошла по берегу реки.   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1899-1909 года

   Маша не помнила своих родителей. Ей было три года, когда в деревне, что в двадцати верстах от Вологды, случился пожар. Родители тушили барскую конюшню, да так оттуда живыми и не вышли. Крыша обвалилась раньше, чем они выскочили, выгоняя последнего скакуна. Их со старшей сестрой забрала к себе в город тетка, родная сестра матери Марии, у которой и самой было трое детей. Таисья Селиверстова тянула всю семью, работая поварихой в трактире при железнодорожном вокзале в Вологде.
   Муж ее зарабатывал частным извозом, днями колеся на бричке по вологодским улочкам, то и пропивал со своими собутыльниками. Иногда, правда, Таисье удавалось вытащить что-то у него из кармана до того, как деньги исчезнут в винном водовороте. Но это случалось крайне редко, и прибавкой к семейному бюджету можно было не считать.   
   Ей одной прокормить всех было не просто. А потому, когда в одна тысяча девятьсот шестом году Марии исполнилось десять лет, ее вместе с сестрой тетка определила мыть посуду в том же кабаке, где сама же Таисья и работала. Платили всего ничего, но кормили, и, то ладно. В питейное заведение всё больше захаживали мужики не работающие, перебивавшиеся разовыми заработками, а то и вовсе промышлявшие воровским делом. Контингент их постоянно обновлялся. Кто куда девался мало кого волновало. Толи сам представился, или порешили свои же дружки. Или в тюрьму, аль на каторгу сослали. Всё одно, пропал, и забыли. Будто и не было никогда.
   Вот только Витек, всегда веселый и щеголеватый парень лет тридцати, захаживал сюда постоянно и никуда по его словам деться не мог. Он непринужденно играл в карты со всеми желающими, сопровождая игру веселыми комментариями и красивыми словечками. Выражений у него было не счесть, и, как правило, невесть что означавшими, но придававшими ему некую значимость и важность. И вообще все, что происходило с ним и вокруг него напоминало больше спектакль, чем заурядную игру в карты на грязном трактирном столе.
   Витек частенько захаживал на кухню к тетке, о чем-то шептался с ней. Заметив сестер, подмигивал им, а иногда и угощал леденцами из красивой железной коробочки, расписанной фигурками неведомых для девочек птиц и зверей.
   - Ну и девчушки у тебя, Таисья, какие ладные растут. Вот подрастут, на обеих женюсь, - это или что-то подобное Витек постоянно говорил Таисье, завидев Марию и Лизу. – Такие они у тебя дружные и не разлучные растут, что грех разлучать то будет, - балагурил он. - Ты грамоте их подучи, а то я не грамотных то, страсть как не люблю… С грамотными то мы о Франции и музеях царских  поговорим. А то вот в прошлом году связался тут с одной, так у нее забот… только о своем огороде и говорит. Я ей бусы на Иван-день купил, а она мне говорит: «Зачем на стекляшки тратиться, лучше бы ты мне ново корыто для белья подарил».
   Что объединяло Таисью с этим молодым парнем, и о чем шептались, Мария не знала. Да и интереса особого не испытывала ни к разговорам, ни к Витьку, пока однажды он не принес в моечную огромную красивую книгу.
   - Вот, Мария, возьми, тетка ругаться не будет, я договорился. Лизе, как поправится, привет от меня передавай, да пусть тоже азбуку учит. Я заходить к вам буду, помогу буквы то осилить.
   А Лиза не на шутку разболелась. Думали по началу, что простыла, даже доктор приходил, и лекарства от простуды выписал. Однако время шло, а Лизоньке лучше не становилось. А последние дни и совсем с постели не вставала.
   Умерла Лиза тихо и незаметно. Пролежала всю весну, а в мае одна тысяча девятьсот восьмого года и схоронили. Болезнь, какая у нее, тетка называла, да Марии не запомнилось то замысловатое слово. «В общем, простыла», - сказала тогда Таисья, когда Лизонька лежала с температурой. И хотя Марии накануне похорон Лизы исполнилось лишь двенадцать годов, но горевала она по сестренке наравне с взрослыми.

   Тетка еще зимой говорила, что когда Марии четырнадцать исполнится, и если ничего не измениться, то отправит ее в Архангельск помогать своему брату. Тот хоть и молод годами, но хозяйством обзавелся справным. В прошлом году в письме писал, что лишние руки ему не помешают.
   Два года назад он приезжал в Вологду тётку навестить. Мария его самого тогда не запомнила, а вот красивую расписную прялку, что подарком привез, запомнила. «Это наши нижнетоемские мастера прялочной росписи постарались. Красиво? Вот подрастешь, приезжай, будешь нитки прясть, – запомнились девочке его слова, когда Мария с неподдельным интересом разглядывала и гладила на прялке замысловатых коней, сказочных разноцветных птиц и узоры, вглядываясь в резные окна с цветами».

   Время шло, и Таисья всё чаще говорила Марии, что нечего под ногами ей тут путаться. Как и почему Мария путалась у нее под ногами, она не могла понять. «Ну, ехать надо будет, поеду. Все одно, где жить», - думалось в те дни девчонке.
   Как и обещал, Витек частенько приходил к ним домой вечерами. Пил чай и болтал со взрослыми. А потом заходил к Марии за занавеску, что отгораживала ее кровать от общей комнаты, и очень заботливо учил девочку читать. Учеба была ей не в тягость, и уже к концу года она неплохо читала. Маша не думала, почему этот веселый дядька, а именно, дядькой он ей казался, занялся ее образованием. И почему тратит свое время на это.

   Начало нового одна тысяча девятьсот девятого года ничем особенным в жизни Маши не запомнилось. Все дни она проводила в трактире, а вечерами читала теткиным дочкам книжки, которые, как и прежде приносил им Витек. Писала она хотя и печатными буквами, но уже быстро и красивым почерком. Уже и считать по арифметике училась. Витек был превосходным учителем, а Маша, прилежной и способной ученицей.
   Так и шли день за днем. Пока в один из майских дней в трактир не нагрянули полицейские. Маша вышла в зал убрать грязную посуду как раз в тот момент, когда они подошли к столу, за которым Витек кого-то обыгрывал в карты и травил очередную байку о своих любовных похождениях. Она остановилась, словно почувствовала что-то неладное. А Витек, уже заметил приближающихся стражей порядка, бросил взгляд на застывшую девчонку, подмигнул ей и улыбнулся. Улыбка получилась не такая как раньше, бодрая и добрая, а какая-то печальная, будто он извинялся перед ней за что-то. 
   Маша даже отступила назад и не видела, как один из полицейских положил руку на плечо Витька, но поняла, что происходит что-то странное и пугающее. Она инстинктивно почувствовала, что от этих людей в черных мундирах ее Витьку… ее дяде Вите угрожает опасность. В эту минуту в зале раздался звук опрокинутого стола и разбившейся посуды. Послышались чьи-то крики: «Вали его на пол, вяжи!». 
   Маша поняла, что в зале опять дерутся взрослые, как не раз это бывало в их заведении, и что сейчас среди дерущихся был близкий ей человек. Звон разбитого стекла, звук опрокинутых стульев и… Витек, ее дядя Витя, вдруг неожиданно оказался прямо перед ней. Схватив ее в охапку, он забежал в моечную, и задвинул дверную щеколду.
   - Не бойся, Машуля, не бойся, я сейчас уйду, - он тяжело дышал, а из носа текла кровь. – Машуля, возьми вот это… - он знал, почему доверяет свою тайну этой девчонке и был уверен в своей правоте.
   В дверь стучали всё сильнее и сильнее. Казалось, еще мгновение, и либо у нее сломается щеколда, или она совсем слетит с петель. Было слышно, что кто-то с разбегу пытается ее сломать.
   - Не стреляйте, - там моя дочка, услышала Маша голос тетки. – Не стреляйте! 
   - Маша, спрячь это. Я скоро вернусь. Спрячь Машенька и ничего не бойся и никому не говори, - уже шепотом проговорил Витек, сунув в ее детские ручки довольно увесистый сверток. – Ты, очень хорошая девочка. Я скоро вернусь и заберу тебя от сюда, и увезу тебя к теплому морю. Прощай, Машуля!
   Маша хотела было спросить: «А там, где море, там есть счастье?», но Виктор открыл запасной выход, через который ходили за дровами, да выносили помои, и выбежал во двор. Некоторое время ещё Маша стояла со свертком в руках, словно в забытьи. Она никогда не слышала от взрослых таких добрых по отношению к ней слов.
   Да, тетка порой была к ней ласкова, но сказанное Витьком было необычным. Слова были вроде бы те же, что и раньше доводилось ей слышать, но звучали по-другому… по-взрослому. Она на миг даже растерялась и почувствовала приятную растерянность. Это продолжалось меньше минуты, а потом она пришла в себя и стала еле слышно приговаривать:
   - Нужно же что-то делать, нужно спрятать, нужно спрятать.
   Мысли прыгали в ее голове, но вдруг она почувствовала, что успокоилась. Ей показалось, что все происходящее сейчас не более, чем загадка, ответ которой она уже знает. Маша почувствовала уверенность и поняла, что непременно справится с заданием Витька, и сделает всё, чтобы не было стыдно перед ним.
   Она сунула сверток в железную банку, закрыла плотно, сунув под крышку тряпку, и опустила в ведро с помоями. Почему сделала именно так, она впоследствии сама себе не смогла объяснить. Но в тот момент, это оказалось единственно правильным решением.
   Через мгновение со двора в помещение вбежали какие-то люди. Полицейских, которые были в форме, Маша узнала. Их она видела в зале, а вот других мужчин в черных костюмах и шляпах, видела впервые. Они отодвинули щеколду на двери, что вела в зал.
   - Слава богу, ты цела! – ворвалась в моечную тетка. – Ты не ранена? – Таисья обняла девочку и прижала к себе.
   - Подожди, тетка. Позже будете обниматься, дай мне с девчонкой поговорить, - перебил ее причитания один из тех, что был в костюме и шляпе.
   И уже, обратившись к девочке, спросил:
   – Почему он сразу не побежал во двор? Что тут делал Рыков?
   - Я, не знаю… Я испугалась… Я от страха закрыла руками лицо, - у Маши так легко с губ слетел обман, что она даже сама не поняла, как это произошло. Раньше она не позволяла себе лгать взрослым. Ну, если только, чуть-чуть. А тут, она сказала неправду такому большому и строгому дядьке!
   - Приберись здесь и домой иди, - забота и участие исчезло из голоса тетки.
   Вскоре приехал хозяин трактира, распорядился, чтобы закрыли на время уборки и дознаний. Полицейские какое-то время пробыли в трактире. Они осмотрели зал и моечную, и, не  увидев ничего подозрительного, покинули трактир.
   - Ты всё еще тут? – тетка улыбнулась девочке, когда все разошлись. – Виктор что-то успел сказать тебе?
   - Да, говорю же…, испугалась я, когда он сюда прибежал и в дверь стали стучать. А он даже и не посмотрел на меня, сразу на улицу сиганул, - уже второй раз соврала Маша.
   И снова почувствовала, что благодаря этому, стала причастна к какой-то большой тайне, которую нужно хранить. Она жалобно посмотрела на Таисью и проговорила:
   – Пойду, я тогда тетушка. Полы здесь уж с утра протру, приду пораньше.
   - Ладно, ступай. Хлеба вон возьми домой. Резаный в ларь положи, да не забудь накрыть, чтоб не зачерствел… И не болтайся нигде, я поздно сегодня буду, - тетка иногда таскала с трактира какую-либо еду и хлеб. А в качестве оправдания и на вопросы мужа отвечала:
   - Не краду, а что оплачено мужиками, да не надкусано и оставлено, прибираю… Для порядку.
 
   Дождавшись, когда Таисья выйдет в зал, Маша достала банку из помойного ведра, вынула из нее сверток и засунула его под пальто. А чтобы снаружи он слишком не торчал, она немного согнулась и даже наклонилась вперед. «Хлеб же ещё», - вспомнила она, и сунув его под свободную руку, пошла домой. 
   Через полчаса хлеб уже лежал дома в небольшом ушатике, который хозяин почему-то называл ларем. Дома играли теткины дети, и на приход Маши особого внимания не обратили. Да оно и не нужно ей было сейчас. Главное, как ей казалось, нужно куда-то припрятать сверток, что лежал за пазухой пальто. Он был тяжеловат, и если бы не подпоясанное кушаком пальтецо, она вряд ли смогла его держать там так долго.   
   Она сделала всё так, как сказал дядя Витя. Вышла на улицу, пересекла двор и, забежав в сарай, запихнула сверток под сундук, что стоял в углу.  Выйдя на улицу, остановилась, и облегченно вздохнула:
   - Всё, - и погодя добавила: - Слава богу!
   Она привычно перекрестилась и пошла в дом. 

1911 год

   Июль одна тысяча девятьсот одиннадцатого года выдался отнюдь не летним. Лето казалось и не начиналось. Каждый день дул северный ветер, и постоянно шел дождь. Мария уже не работала у тетки в трактире, а помогала жене местного торговца управляться с детьми. Благодаря тому, что помимо прилежности и внимательности к детям, она по здешним меркам, хорошо читала, умела неплохо считать и аккуратно писала, то хозяин решил еще и сэкономить на обучении деток своих. «Пусть Марья их начальному письму обучит, а если толк будет, тогда и отдам учиться», - рассудил он по-своему, узнав о ее способностях.
   О Витьке к тому времени стали забывать. Тетка давно не донимала Марию расспросами о случае, когда исчез Витек, а Маша, которая поначалу думала, что он вот-вот придет, тоже успокоилась. Содержимое свертка ее не интересовало, чтобы достать и развернуть его. Как-то подумав о том, она покраснела, прогнала те мысли прочь и более к ним не возвращалась. Лишь однажды за все это время она вытаскивала его из-под сундука, да и то только для того, чтобы убедиться, что он в целости и сохранности.
   Книжки были для нее второй жизнью. Она читала их взахлеб. Любые, какие ей доводилось заполучить. Ей несказанно повезло, что у соседского паренька отец был дворником во дворе, где была городская библиотека. И благодаря этому она не испытывала в них нужды. Книги для его сына дворнику давала библиотекарша, свято верующая в то, что образование нужно всем, и что образовывать должен каждый, кто сам грамоте обучен и всеми возможными способами. Петька, конечно же, не говорил отцу, что дает Марии книжки. Ему было приятно это делать, а как отнесется к этому отец, он не знал.
   - Привет, красавица, - раздался за спиной Марии знакомый голос. – Я вот на лавочке сижу, смотрю, какая красавица идет! Идет, и меня не признает. Была девчушка, а стала вон какая девица!
   «Витек? - У Марии заколотилось сердце, и румянец непроизвольно залил ее щеки. - Неужели вернулся?».
   - Ой, Витёк, - тихо вымолвила она поворачиваясь. – Ой, простите, дядя Витя! А я иду и не вижу же вас.
   - Ну, не видишь, так смотри, - он поднялся с лавки и выпрямился.
   Перед ней стоял красивый молодой мужчина, в дорогом сером костюме, и белой с желтой каймой летней шляпе. Носки его черных ботинок были начищены до такой степени, что в них отражалось солнце, появившееся на небе также неожиданно, как и хозяин ботинок. Как и раньше приветливо улыбаясь, Виктор шагнул ей навстречу.
   – Вот я и вернулся, как обещал, - он слегка погладил черные усы и снял шляпу. – За тобой приехал. Учиться поедем…          
   - А к морю? - не дала ему договорить Мария.
   - К морю и поедем… учиться. Таисья-то где? Я в трактир заходил, не было ее там.
   - Так она намедни в деревню поехала, младшенький ее с сестрой в деревне летом. Да и приболел чего-то там. Вот она и уехала.
   - Одна ты, что ли на хозяйстве осталась?
   - Не, отчим, да сестра его с дочкой. Они с деревни то приехали, про Степку и рассказали, что болеет. А сами говорят, недели две в городе будут.
   - Понятненько, - привычка растягивать слова у него была с детства. «Ладненько, счастливенько», эти и другие слова он постоянно употреблял в разговоре вместо обычных. – Ну, веди в дом что ли. Давно у вас не был.
   - Пойдемте, - девушка заметно успокоилась, но легкий румянец и смущение все еще были заметны на лице.
 
   Вечером, когда отчим с Витьком отужинав, сели пить чай, Мария ушла к себе за занавеску, и стала перекладывать и рассматривать все свои нехитрые пожитки. «Учиться… и к морю, - повторяла она про себя эти слова, - счастье-то какое!»
   - Возьми с собой самое нужное. Одежду справим там по приезду. Деньги есть, - слова Виктора из-за стола явно предназначались Марии.
   Отчим на них никак не отреагировал, видать они уже обо всем тоже договорились.
   «Какой он всё-таки этот Витек… хороший», - от этой мысли у нее опять, как при встрече у дома, покраснели щеки.
   - Маша, - оторвал ее от раздумий голос Витька. – Клад, что хранишь, еще живой?
   - Я мигом, - она выскочила из своей «комнаты» и бросилась в сарай.
   - Да, не торопись, расшибешься, так носишься, - заметил отчим, ранее не часто принимавший участие в делах Марии.
   «Вы смотрите… какая вдруг забота», - подумалось ей, когда возвращалась из сарая. 
   - Вот, всё. Как было, - девушка положила сверток на стол и хотела уйти.
   - Постой-ка, красавица, - Витек тронул ее за плечо.
   Он извлек из тряпки металлическую коробку, открыл, слегка прикрывая содержимое ладонью, и аккуратно вытащил из банки красивую цепочку с крестиком.
   – На, красавица. Носи на здоровье.
   - Этот вы мне? - Девушка смотрела на протянутую к ней руку Витька. – Она же, наверное, золотая. Нет, что вы дядя Витя. Нет, нет…
   - Бери, пока дают, беги, когда бьют, - застенчивость девушки вызвала у него улыбку. – Цепочка золотая, конечно, а крестик попроще будет. Но очень большой мастер делал. Я бы тебе другой и не предлагал! Ты, молодец, Машуля. С этой коробочкой мы такие дела развернем… Ты представить себе не можешь, как выручила меня тогда и что сохранила… Благодарность моя дорогого стоит, но сейчас, возьми пока это. Можешь носить ее, можешь нет, потеряешь не переживай, новую тебе справлю. Бери, бери, - и накинул ей цепочку на шею девушки. – А дяде Витей ты меня больше не зови. Вон, какая уж барышня стала. Ну, Виктором сойдет, - сказал он на французский манер с ударением на второй слог.
   - Можно я к себе пойду?
   - Иди, дочка, иди. Чего тебе с нами. А мы с Виктором еще посидим, покалякаем. Если, что, так сестра нам справит чего на стол. Уложит вот малую свою… - отчим тоже был сегодня явно в хорошем расположении духа.
   Он очень редко называл Марию дочкой. Уж только, когда был в настроении. А оно, да еще и хорошее, у него было не часто, и обычно совпадало с теми днями, когда Таисья угощала его самогонкой. То есть либо в праздники, либо в его именины.
 
   Поезд на Москву отходил с вокзала в десять часов вечера. Мария за время работы в привокзальном трактире выучила расписание не хуже, чем продавщица билетов в кассе вокзала. По гудкам отходивших от перрона поездов она с точностью определяла, какой и куда поехал. Но все равно, утром, пока все в доме еще спали, она сбегала на вокзал. Минут пять стояла у расписания, читая названия станций, что прописаны были в маршрутном листе каждого отходившего поезда.
   Когда-то она читала рассказ, где главная героиня ехала из Москвы до Симферополя поездом. И хотя в вологодском расписании не было поездов, которые идут из Москвы, Марии казалось, что она видит, как оно выглядит, и читает его. «Как хорошо, что я умею читать, - сделала она неожиданный для себя вывод. - Как хорошо, как хорошо,- повторяла она, и было видно, как губы при этом у нее заметно шевелились».
   Она впервые собиралась ехать на поезде и волновалась от того, что не знала, как себя вести во время поездки. На помощь пришла все та же история. Она мысленно перечитала рассказ, вспомнила поступки героини и успокоилась. И во время поездки еще несколько раз вспоминала его, когда не знала, как следует себя вести.
   
   Провожать их никто не пошел. Отчим был уже навеселе, а родственница с дочкой спать легли, когда еще девяти не было. Поезд отправился по расписанию. В купе с Виктором они были вдвоем. Два дивана, посередине стол. Хорошо и уютно. Проводник к форменном кителе принес газеты и спросил про чай. Тут же сказал, где налить кипятку, если у них возникнет необходимость.
   - Газету почитаю, пока чай подадут, - эти слова были сказаны героиней всё того же рассказа, она лишь повторила их сейчас вслух.
   Как и героиня рассказа, она откинулась к спинке дивана, взяла газету и стала рассматривать содержимое. Она не совсем понимала, что там писали о забастовках рабочих и больших поставках пшеницы за границу.
   - Ну, ты прям как путешественница заядлая, смотрю на тебя и диву даюсь. Как у тебя все естественно и со знанием дела получается. Будто постоянно поездом ездила, а не посуду в трактире мыла, да деткам хозяйским портки меняла, - Виктор с неподдельным удивлением смотрел на девушку, а про себя подумал: «Будет толк с нее, определенно будет. Актриса да и только… Актрисонька».
   - Когда спать станем ложиться, вы из купе-то выйдите. А как я лягу, я вас позову. Тогда и вы можете на своем диванчике стелиться, - он не узнавал ее голоса, все правильно и рассудительно, как будто не в первый раз.
   - Хорошо, Мария. Я покурю пойду, а чай принесут, так ты пей, не жди меня… если что. Там, - он кивнул на стоящий в углу портфель, - хлеб, да кое-какая еда. Если захочешь, не стесняйся, бери и кушай… В ресторан сегодня не пойдем, - он закончил говорить уже когда закрывал за собой дверь.
 
   В Москву приехали уже утром. А накануне Мария легла рано. «Тук-тук, тук-тук»,- слушала она разговор вагонных колес. Слушала, слушала, да так и уснула на мягком диванчике, не дождавшись прихода Виктора. Проснулась рано, тихонько встала, и накинула кофту, что дал отчим. «Бери подарком от нас. Память будет», - положил он кофту рядом с ее нехитрыми пожитками, когда Мария собиралась в дорогу.
   - Умоешься, скажи проводнику, чтобы чаю подал, я вчера припозднился, не пил. А сейчас в самый раз будет, - сказал Виктор, не оборачиваясь.
   Он тоже уже не спал, но услышав движение на соседнем диване, тактично повернулся лицом к стене.
   - Хорошо, Виктор,- назвала она его так, как накануне и просил он к нему обращаться.
   Она почувствовала, как эта фраза приблизила ее к нему, как сама стала сразу намного взрослее, чем еще была вчера.
   - Хорошо, Виктор, скажу, - повторила она.
   Ей настолько понравилось это ощущение взрослости, что она готова была повторять это несколько раз.
   Москву посмотреть ей не удалось, хотя она втайне и надеялась. По приезду, Виктора встречал худощавый мужчина лет сорока. Черный костюм на нем хорошо сидел, а вот черные перчатки, несмотря на лето, вызвали у Марии удивление. Виктор представил их друг другу:
   - Мой друг, Березин Митрий, а это – Маша.
   После чего они обменялись несколькими дежурными фразами о погоде и здоровье их близких, а потом все вместе пошли в привокзальный ресторан. Пока они с Виктором делали заказ, и ждали когда начнут накрывать на стол, незнакомец отлучился, но вскоре вернулся.               
   - Через два часа с Курско-Нижегородского вокзала, - тихо сказал он, и положил на стол билеты.
   - Благодарю Митрий, как Марию в Симферополе учиться пристрою, сразу приеду к тебе. Дело есть дело. Списочки благодаря Машеньке в целости и сохранности. Так что уточню всё, да и за дело будем браться. Я пока во Франции был, много думал о том, о сём. Теперь моё имя Виктор де Маше, а потому и дела наши должны быть красивыми и элегантными как фамилия. У Виктора де Маше другая жизнь, нет уже Витьки Краснова, а значит мелочные делишки нам не по чину. 
   Мария ничего не понимала из того, о чем говорят мужчины. Ей было достаточно, что ее везут учиться. И вся сияла от предвкушения этого самого обучения. Она представляла себя среди барышень, которые обучаются хорошим манерам в каком-нибудь красивом старинном особняке, и где хозяйкою обязательно немолодая дама. А вечерами они присутствуют на балу или посещают оперу. Книги и здесь нашли отражение. Ей нравились героини с хорошими аристократическими манерами. Она хотела на них походить, и будущее обучение связывала именно с этим.   
   - Ты посмотри на нее, Виктор, - Березин тронул Виктора за рукав. - А мне говорил, что Машенька посуду мыла в привокзальном трактире…
   - Я и сам поражен не меньше тебя. Ты представляешь, какая актрисонька. В первый раз в ресторане, а будто каждый день обедает… Ты только посмотри, как она нож и вилку держит, - слегка наклонившись к приятелю, добавил Виктор.
   – Да, да…
   – Это дар, Митрий. Она же нигде не была. И такие способности к самообучению по книжкам. Я как увидел ее в первый раз, почему-то почувствовал, что из девчонки толк будет. Если немного подучить, то цены ей не будет в наших делах. Нам без умной и красивой девчонки никак не обойтись.
   - Фартовый ты, Виктор, тут-то тебе и то свезло.
   - Если бы не отлучка двухлетняя, мы бы уже при делах были. Ну да как говорится, нет худа без добра. Там с людьми познакомился, кое-чему обучили. Язык вот французский знаю так, что от француза не отличишь.
  - Хорошо, Виктор. Поговорим еще. Пора вам. С вокзала выйдете, налево брички стоят, быстро до вокзала вашего доедете. Провожать не пойду. Посижу еще тут немного.      
   Они пожали друг другу руки. Березин нагнулся и поцеловал Марии руку, заметив, как непринужденно она ее ему протянула. «Молодец, девка! Какой Виктор клад нашел», - подумал он, провожая их взглядом.
      
***

   По приезду в Симферополь Виктор нанял извозчика, и они отправились на Пушкинскую улицу. Адрес Митрий написал на листке бумаги и вручил Виктору вместе с проездными билетами. А на словах пояснил, что небольшой домик находится в десяти минутах ходьбы от кинотеатра «Лотос» прямо у дороги рядом с указателем с надписью: «К морю».
   «Море тут недалеко, наверное, где-то. У нас тоже на вокзале указатели были. «Уборная», «Депо», «Трактир», - сообразила Мария, разглядывая надпись. - Вечером спрошусь у Виктора сходить посмотреть, - решила она, когда они входили в сад по указанному адресу».
   Хозяева дома, седовласый татарин и его жена, сами жили в соседнем деревянном домике, внешне больше похожем на скворечник. А двухкомнатный каменный дом, что стоял в глубине сада, они обычно сдавали на лето приезжим. Предыдущий постоялец хорошо заплатил им и попросил никому больше не сдавать. И добавил, что от него, мол, с Москвы приедет солидный господин с сестрой. И жить будут года два, не меньше. Татарин с тех денег нанял печника, да печь в доме хорошую справил. Хотя и Крым, а зиму жить без печи еще никак не получится. «Да и топить печь наверняка москвичи меня и попросят. Опять же дополнительный прибавок», - быстро сообразил хозяин.
   Зайдя в дом, Мария остановилась в нерешительности. Еще недавно переполнявшая ее радость внезапно сменилась растерянностью. Ей отчего-то сгрустнулось. Окинув взглядом комнату, не спеша подошла к окну и как будто кому-то, отвечая, сказала:
   - Да, дождь завтра будет. 
   - Ну, что Мария, сестрой моей не против быть пока тут жить будем? Так и разговоров меньше будет, да и при обучении всегда на брата можешь сослаться. А брата твоего, гражданина Франции, то есть меня, зовут Виктор де Маше, - раздался за спиной голос Виктора. – А сестру мою меньшую Марией зовут. По батюшке то Михайловна будешь, кажись? Ерахичева Мария Михайловна, одна тысяча восемьсот девяносто шестого года рождения… от десятого мая, если не забыл, - он широко улыбнулся.
   Мария обернулась, что-то не понравилось ей в словах «брата», но что, сейчас не смогла понять.
   - Да-да, всё правильно, пятнадцать мне сейгод исполнилось… но почему вы гражданин Франции?
   - Говори мне ты, так тебе и мне удобнее будет, а для других понятнее. Ну, а что Франция… страна не плохая. Шучу, конечно. Я тебе со временем всё объясню. А сейчас просто запомни и всё. Хорошо? Ну, вот и славно, - не дожидаясь ответа, заключил он.
   - Хорошо, Виктор. Мне тоже так будет лучше. Я читала, что «ты» говорят очень близким людям.
   - А вот тут ты ошибаешься, сестренка, в некоторых семьях на «вы» обращаются даже дети к матери своей. Но для нас это бы выглядело не совсем обычным. А нам незачем особо выделяться и привлекать к себе внимание. Достаточно того, что ты со своей красотой и так уже у мужчин взгляды притягиваешь. Боюсь представить, что будет через два-три года. Тогда уж точно незаметными нам по улице не пройти, - в хорошем настроении Виктор ну ни как не мог говорить без иронии или чтобы не подшутить над собеседником.
   - Ну, что вы такое…, ой, ну, что ты говоришь, - засмущалась Мария. – Я право никогда за собой ничего такого не замечала.
   - Ладно, ладно… Я с хозяйкой договорился, чтобы ты с ней до торговых рядов и магазинов прогулялись. Чтоб помогла тебе с платьями да обувью определиться, - продолжил Виктор уже серьезно. – Она насколько я знаю, шитьем занимается и в этом деле определенно разбирается.
   - Мне? Новые платья?
   - Ну, не мне же… Да, и вот еще что, - уже серьезно добавил он: - Ты по городу будешь ходить, так примечай всё и запоминай. Скоро одной без меня придется везде бывать, к самостоятельности привыкай,… хотя о чем это я.
   «Чего к ней привыкать. Давно уж сама за себя в ответе живу. Тетка всё больше по обязанности какой, или по необходимости заботилась. А жила я уж давно самостоятельно», - толи согласилась, толи нет, девушка, глядя на сумку.
   
   Виктор выделил Марии довольно внушительную сумму денег и просил не жалеть и покупать, что нравится. А Алефтине, хозяйке дома, перед их уходом сунул рубль, чтобы к Марии внимания более уделила и помогла с выбором. Женщина не была жадна до денег в отличия от мужа своего, но рубль взяла, побоялась постояльца обидеть отказом. «Из этих денег и извозчика найму посноровистее, чтобы быстрее поворачивался и окольными путями не таскался попусту по городу», - сказала она Виктору.
   Спустя час Алефтина с Марией рассматривали верхние платья. В магазине «Мануфактура Соболева и К» в это время почти никого не было, и всё внимание усатого толстого продавца было обращено к ним. «Но покупать не торопитесь всё зараз, завтра день будет, да и позже всегда сможешь купить, если еще что-то понравится. Вашего добра в Симферополе достаточно, никуда не денется», - вспомнила Мария слова своего «брата».
   
***

   Через пару дней, обедая в уличном ресторане на центральной площади, к их столику подошла статная женщина лет сорока. «Красивая», - подумала Мария. Увидев ее, Виктор поднялся из-за стола.
   - Ждем-с дорогая, Клавдия Ивановна, ждем-с вас тут. Как с Митрием и говорили, - он поцеловал даме ручку и приглашая сесть, отодвинул стул. – Как у вас тут всё прекрасно. Лето как лето, не то что в Москве. Там сейчас не июль, а будто май на дворе. И улицы в городе чистые… А женщины какие! Одна красивее другой, в общем, жить хочется!
   - Ах, Виктор, какая я вам Клавдия Ивановна! Что вы право! Просто Клавдия. А всё остальное… Так у нас всё как всегда. Вы преувеличиваете, ничего такого, чтобы заслуживало внимание. Обычный провинциальный городишко. Вот говорят в Париже… - мечтательно проговорила Клавдия. - Вот там жить хочется, - она улыбнулась, отодвигая от себя поданное официантом меню. – А чего вы тут решили отобедать? Прямо напротив полицейской управы… И ты бы представил нас, Виктор.
   - А чего нам? Мы люди законопослушные, почему бы тут не посидеть. И простите ради бога… Вот знакомьтесь. Это – Мария, моя сестра по матушке. А это – Клавдия, очень хорошая знакомая Митрия. Ты не забыла, Мария, того господина, что в Москве нас встретил?
   Мария кивнула, приветствуя Клавдию. А Клавдия, игриво махнув ладошкой, опустилась на стул, заказала у стоящего рядом официанта десерт и откинулась на спинку.
   - Мне Митрий писал, что ты с сестрой приедете. Из Костромы?
   - С Вологды, - поправила Мария
   - Да, с Вологды, простите. Но, право, манеры у вас далеко не провинциальные? Вы где учились, барышня?
   - Клавдия, не мучайте пока расспросами Марию, - попросил Виктор. - Всем жизненным премудростям она обучалась самостоятельно. Уж так получилось.
   - Интересно, очень интересно. У вас, дорогая моя, определенно талант. А потому, я думаю, у нас больших сложностей в дальнейшем не возникнет, - любезно проговорила Клавдия.
   - Да, Клавдия. Машенька очень способная, я с малых лет знаком с ней. И ее таланту самообучения поражался всегда.      
   Они проговорили еще около часа. Мария всё больше молчала и старалась внимательно слушать, особенно, что говорила Клавдия. Но порой не произвольно оглядывалась, когда мимо проезжал автомобиль. Она их никогда до этого так близко не видела, и не могла удержаться, чтобы не посмотреть на них.
   Большое удивление вызвало у нее и появление велосипедистов. Стараясь не пропустить ничего, о чем говорили за столом, она всё же искоса поглядывала за катающимися по площади мужчинами и женщинами. «Чему мне предстоит учиться у этой красивой женщины?», - спрашивала она себя. Но, то, что учиться есть чему, ей становилось очевидным с каждой минутой, проведенной в ресторане.
   - Хорошо, Виктор, - заключила Клавдия. – У меня сейчас примерка у «Братьев Опраксиных» назначена. Давайте-ка мы так с вами договоримся… Я завтра после обеда сама заеду за Машей. Мы с ней прокатимся по городу, посплетничаем немного. Может, зайдем куда. В синематографе сейчас хороший фильм посмотреть можно. Как вам моё предложение?
   - Согласна, Мария? – Виктор посмотрел на девушку.
   - Конечно же, согласна. Конечно! Я с большим удовольствием, Клавдия Ивановна. И буду вас непременно ждать.

   На первый взгляд Клавдия была обычной женщиной. О том, что у нее есть и вторая, тайная для непосвященных жизнь и сомнительное с точки зрения закона занятие, знали единицы. А наслышаны о ней в определенных кругах были многие. Бывало и так, что Клавдия присутствовала на каком либо приеме или встрече, где упоминалось о ней. Но, то, что она находится рядом люди и не догадывались.
   И на то была причина. Клавдия, от рождения Елизавета Романовна Гольдштейн, была очень умной и профессиональной мошенницей. С молодости большими знакомствами не обзаводилась. А потому лично известна была небольшому кругу людей. От рождения прекрасная актриса, в юности получила отличное образование в Петербурге. Но все свои знания и умение она направила не на служение России, а на обман ее граждан.
   И у нее это настолько удачно всё получалось, что за многие годы она не ни разу не привлекалась за содеянное. Да и вообще, не только никогда не была в полицейском участке не по своей воле, но даже не попадала в круг интересов полиции. Ей нравилось то, чем она занималась. И не потому, что деньги любила или к украшениям не равнодушна была. По натуре своей игрок, она и всё происходящее воспринимала как азартную игру и острые приключения. И без них не мыслила своего существования.
   В полиции многих городов России были знакомы с ее «красивыми» и многоходовыми аферами, но никто из потерпевших и свидетелей так ни разу на нее не указали при снятии показаний. А всё потому, что благодаря удачно разыгранным ею хитроумным комбинациям, никто из них даже представить не мог, что эта женщина могла быть замешана в содеянном.
   Основное ее правило заключалось в том, что всё нужно делать «чужими» руками. И делать так, чтобы тот, кого она нанимала и использовала, в случае провала не смог бы назвать ее не то что заказчиком преступления, но даже отчасти к нему причастной. Были у нее несколько доверенных лиц, через которых она и действовала.
   Где и у кого она этому обучилась, никто из ее знакомых не знал. Конечно же, и без природного дара тут не обошлось. Иногда, правда, поговаривали об ее знакомстве в юности со знаменитой Софьей Блювштейн, больше известной под прозвищем «Сонька Золотая Ручка». Если так, то у этой «учительницы» грех уму разуму не научиться. Также как и у Соньки, многое из ее жизни было наполнено слухами, о достоверности которых могла судить лишь сама Клавдия.   

***
   
   Вечером следующего дня Мария и виду не показала, что будущее ее будет не тем, о каком она тайно мечтала, уезжая в Симферополь. Она ни словом, ни намеком не дала Виктору возможности что-то объяснять, а тем более оправдываться перед ней. Напротив, вела себя так, будто ничего особенного сегодня не произошло.
   Каким образом Клавдия посвятила Марию в свои тайные занятия, какие нашла слова для того, чтобы заинтересовать ее в том, чем она занимается, Виктору узнать не удалось. Но он и не настаивал на том, понимая что, Клавдия избавила его от необходимости объяснять «сестре» истинные их намерения в отношении ее. А как она этого добилась, не так для него было и важно.   
   Клавдия приехала вместе с Марией. И по выражению лица и легкому кивку Клавдии, он понял, что женская прогулка прошла успешно. Мария была приветлива к нему даже чуть больше, чем утром. Не громко посмеялась над сказанными словам хозяина дома в адрес владельца брички, на которой они приехали. Татарину показалось, что тот качается даже тогда, когда они стоят на месте. 
   - Приехали, дорогой! Лошадь уж на месте стоит давно, а ты качаешься так, будто всё еще едешь!

   Когда Клавдия уехала, а хозяева ушли со двора к себе в дом, Виктор позвал в дом и Марию. Ей не хотелось покидать уютный сад с его ароматами, но если зовут, значит нужно. Так уж привыкла с измальства. Она вошла в дом, поправив растрепавшиеся на улице белокурые волосы.
   - Ну, ты где, красавица? Иди два слова скажу, - услышала она голос из гостиной.
   - Я уже вся во внимании, Виктор, - входя в комнату, произнесла девушка.
   - Ну, Машенька, ты я так понимаю, всё знаешь сейчас. Клавдия рассказала тебе обо всём или почти, обо всём. Но главное ты поняла. О том, что ты это знаешь, знаем только мы с Клавдией. И более никто не должен знать. Пока, конечно, ты сама не сочтешь нужным, кого-то посвятить. Это вопрос твоего благополучия и безопасности. Ты с нами, но об этом должны знать только мы втроем.
   - Да, Виктор, Клавдия мне всё очень хорошо рассказала, - как-то даже буднично проговорила Мария. Словно такое с ней уже не раз случалось.
   - Хорошо, не хорошо, а я чувствую большую ответственность. И хочу, что бы у тебя в будущем не было каких-либо серьезных проблем. Если у тебя будет всё хорошо, значит у меня, Мария тоже… Ты поняла? – и, не дав девушке что-то сказать, продолжил: – Да, будут иногда сложные минуты, когда придется тебе рисковать. Но, любой риск, если он продуман, не принесет вреда, ни тебе, ни мне. И пока, об этом всё. Клавдия тебе я понимаю, лучше меня всё объяснила. Но у тебя же, есть вопрос, который ты не задаёшь, и он интересует тебя, не правда ли?
   - Да, Виктор… Вопрос один у меня остался. Что за сверток тогда в трактире ты велел спрятать и хранить, в котором крестик лежал с цепочкой, что я теперь ношу?
   Какая она всё-таки молодчина. Ну, ни одного слова лишнего, ни одного действия не нужного не делает. Всё в меру и во время. «Не ошибся я в ней, не ошибся. Да и в себе не ошибся…», - уж в который раз подумал он за последнее время.
   Виктор подошел к наружной двери, открыл ее и выглянув во двор, обвел взглядом двор, после чего снова закрыл и задвинул щеколду. Подошел к окну и, задернув занавески, громко сказал:
   - Береженого бог бережет.
   Сказал так, что Мария и не поняла, для кого предназначались эти слова. Толи себя успокаивал, толи ей в назидание сказал.
   - А ты Виктор, чуть тише говори, я слышу хорошо, - улыбнулась девушка.
   - Да, ты как всегда права. Чего я как на базаре кричу, вот ведь дурная привычка, всё кажется, что чем громче говорю, тем доходчивее, - уже понизив голос, произнес он.
   - Не обижайся, Виктор, на мои замечания.
   - Ну, ты будешь слушать, а то передумаю рассказывать! 
   - Слушаю, слушаю, - она снова не могла сдержать улыбку.
   - Ну, так вот. С человеком одним был я в деле когда-то. Большой человек, уважаемый. Гаврилой Петровским звали. Было еще и прозвище, да ни к чему оно тебе. Подстрелили его, когда мы от полиции уходили. Вот он мне перед смертью и отдал бумагу. А на бумаге той имена да адреса написаны людишек разных со всей России. И людишек-то не простых. А тех, кто не только на высоких должностях царю служит, но еще и наводчиками и доносителями в уголовной среде числятся.
   Знал он о них много. Возможно, кто-то еще был знаком с ними, но только у Петровского на них на каждого было досье. С помощью этих людей, говорил он, можно многое узнать. А из знаний тех выводы сделать и выводы в деньги, да в золото превратить. Понимаешь теперь, почему мне с бумагой той никак нельзя было в полицию попасть. Тем более, что там и расписки и другие документы были от тех людей из списка. Рисковать не мог, а вот на тебя рассчитывать мог. Я же в тебе ни секунды не сомневался. С тех пор как у тетки тебя заприметил. Дно у банки двойное было. Бумаги там лежали, а в банке для виду монеты золотые, да цепочку туда сунул, уж не помню почему.
   Хотел вечером к вам зайти, да тетку твою спрятать попросить, пока бы я свои дела уладил. Да вот, не думал, что в трактире вашем стукачек полицейский был. И меня там поджидали. Да и хорошо, что тетке твоей не отдал. Потом уж об этом подумал. Вот такие дела, Мария, - Виктор свёл руки на груди и замолчал.
   В комнате наступила тишина. Мария стояла у окна и смотрела поверх занавесок во двор. Высокий рост добавлял девушке возраст. И глядя на нее со спины нельзя было подумать, что у окна стоит еще совсем молоденькая девчушка. Она любила смотреть в окно. Ей с детства казалось, что за окном совсем другой мир. Добрый, честный и светлый. И, что стоит только туда попасть, как все заботы и тягостные мысли останутся в прошлом.
   И вот сейчас, слушая Виктора, поняла, что детство осталось там, за окном. А её словно огромной шалью накрывает пелена взрослой и «неправильной» жизни. Мария вспомнила разговор с Клавдией, и была, в общем-то, согласна с тем, что она говорила о справедливости и лжи, деньгах и чести. Но природная чистота ее души, будто второе ее я, всё еще сопротивлялось и не хотело вступать в другую жизнь.
   - Ты всё правильно сделал, Виктор, что доверился тогда мне, - не оборачиваясь, вполголоса проговорила она. – Я, тебя не подведу.
   Ей казалось, что это говорит кто-то другой, не она. Еще несколько дней назад, да где дней, еще утром, она представляла свою новую жизнь совсем по-иному. Но мимолетная нерешительность тут же прошла. И к Виктору повернулась уже другая девушка, во взгляде и движениях которой, была уверенность в себе, уважение, и возможно даже чуть больше, чем уважение, к Виктору.
   - Ну, и славненько, - протянул он. – Тогда, как говорят в Париже, мадам, спать сегодня, а дела завтра. Отдыхай, Машенька. У тебя сегодня был непростой день. Всё остальное завтра, послезавтра и потом. Жизнь, дорогая моя, продолжается, и отставать от нее нам никак нельзя.

1913 год

   С тех пор как Клавдия с Марией познакомились, прошло два года. Поездки в Ялту и Алушту стали у них регулярными. Поначалу романтика дороги доставляла ей удовольствие. Но постепенно их становилось всё больше, и в конце концов они стали регулярными. И теперь уже не вызывали у нее прежней радости и возбуждения. Она относилась к ним как к необходимости и издержкам дел, которыми занимались. Раз в месяц, а то и два приходилось им то в Ялту, то в Алушту добираться. Хорошо, что в последний год стали ездить автомобилем, а то добираться туда в конном экипаже было утомительно и долго.
   Марии запомнилась первая поездка, в которую они с Виктором отправились буквально через неделю после приезда из Москвы. Ехали тогда на почтовых лошадях с ночевкой в Алуште. Впервые часы она с детской радостью рассматривала придорожные окрестности. Ей было интересно и нравилось абсолютно всё. Мария засыпала вопросами не только Виктора, но и извозчика. И даже ночевка в придорожной гостинице в Алуште, в комнатах которой витал запах кислого перебродившего вина и махорки, не вызвала у нее никаких неудобств.
   - Как медный самовар сестрица у вас, барин, сияет, - в тот раз промолвил по приезду в Ялту извозчик. Он хотел выразиться еще более выразительно, но ничего лучшего придумать не смог.

   Вот и в этот раз они приехали вместе. Авто остановился у парадного дома, что на Гоголевской улице, куда месяца два назад переехала Клавдия. До их последнего отъезда по улице было сложно проехать не то что на автомобиле, но и извозчики сюда не больно-то соглашались ехать. А теперь вся улица была перемощена во всю ширину добротным камнем.    
   - Петр Петрович, вы отвезите Машеньку и вернитесь ко мне, - обращаясь к водителю, Клавдия поцеловала в щечку свою молодую подругу. - У меня будет для вас поручение, - и, не дожидаясь ответа, повернулась и пошла в дом.
   - Сделаем-с, Клавдия Ивановна, не в первой. Минут через тридцать у вас буду! - уже вдогонку крикнул водитель.
   Дождавшись, когда та вошла в парадное, повернулся к Марии и добавил:
   – Теперь к дому мадам подъехать одно удовольствие. Когда и успели дорогу изладить. Дней десять всего нас тут и не было. А как всё преобразилось! Говорят, что асфальт теперь класть будут на всех улицах, а не только на Пушкинской.
   - Хорошо бы. И трамвай скоро пустят. Мне Виктор говорил перед отъездом, - Мария проявила свои знания, желая тоже поучаствовать в обсуждении городских новостей.
   - Как в Москве жить будем, – заключил водитель. – При трамваях, - и замолчал после сказанного, видимо решив, что обсуждать больше нечего. 

   Виктор был дома, когда подъехала машина. Увидев в окно «Опель», он быстро поднялся из-за стола и выбежал во двор встречать.
   - Ну, Слава Богу! – с нескрываемым облегчением и радостью произнес он. - Я вас еще два дня назад ждал обратно. Что-то случилось, Мария?
   - Да, всё хорошо, не переживай. Что могло случиться! Тем более в этот раз и Петр Петрович был с нами все дни, что мы были в Ялте, - сияла Мария. – Позагорали денёк, а то носимся как угорелые и в море искупаться некогда. Пойду, умоюсь с дороги, отдохну немного да почитаю. В машине трясло в этот раз так, что и книгу не раскрыла.
   Она чмокнула его в щеку и скрылась в доме.
   - Вы, барин, не переживайте за Марию. Она хоть и юна еще, но любому не уступит, и ведет себя разумно не по годам, - сказал Петр Петрович.
   - Всё, понимаю, но с каждой ее отлучкой стал всё больше беспокоиться. Ведь ей уже восемнадцатый годок пошел. И я тебя прошу, не называй ты меня барином, Петрович. Ну, когда ещё на людях, то куда ни шло. А так, чего уж. Одно дело делаем. Да и постарше ты меня будешь.
   - Что постарше, то тут ты прав. Лет десять у нас с тобой Виктор разницы. А что до «барина», то тут, как говорят: «Кашу маслом не испортишь». Вот сделаем всё, что Клавдия задумала, тогда, друг мой, француз, я братом звать тебя буду, а не барином, - улыбнулся водитель.
   - Ладно, Петрович, пошли чайку с дороги попьем, - Виктор тронул его за плечо.
   - Не сейчас, Виктор. С Клавдией еще нужно план наметить на завтра, и не только. Мне же через неделю в Архангельск ехать. Поеду я к ней, а чайку или чего покрепче в другой раз выпьем, - Петр Петрович развернулся и пошел к машине.   
   Оставшись один в саду, Виктор присел на скамейку, что стояла тут же возле калитки, откинулся на спинку и прикрыл глаза. Солнечный луч спустя минуту скользнул между ветвей яблони и наткнулся на его лицо. От яркого света он прикрыл ладонью глаза. Со стороны могло показаться, что на скамеечке дремлет молодой мужчина, никуда не спешащий и ни чем в этот момент не занятый. Однако мысли в голове Виктора ни на секунду не давали ему расслабиться. Мария в такие минуты, называла его «спящим вулканом». Внешне все спокойно, а внутри огонь и пламень.
   «Через год всё закончится, сделаю Марии предложение. В следующем мае ей аккурат восемнадцать исполнится. А с делами управимся, дай бог, к этому времени, - от предвкушения губы у него расплылись в счастливой улыбке. - И укатим из России с ней подальше куда-нибудь.
   В Америке у Петровича кто-то из родни есть. Туда можно. Во Франции скучно показалось. Все будто спят на ходу. Ладно, решим потом. Уже два года дело готовим, недолго осталось.
   Он еще немного помечтал о будущем, затем вернулся к делам нынешним и в заключение в очередной раз с благодарностью вспомнил Петровского: «Ну и ценный мужичок оказался этот Сергей Аркадьевич… Не зря ты, Гаврила Петрович, так строго хранил в тайне все свои связи. Скрывал так, что никому до смерти своей не говорил. И если бы не случай, и мне бы не узнать. Ну, так не зря же меня с детства фартовым звали. Я все думал, что фарт-то в картах. А вон оказывается, в чем настоящий-то фарт».

   Петр Петрович вернулся обратно на Гоголевскую с небольшой задержкой. Строители, прокладывая трамвайные пути, не удосужились вовремя сделать объезд, и на одном из пересечений улиц ему пришлось стоять полчаса, пока закопали вырытую канаву. Спустя лишь только полтора часа он был у Клавдии.
   Она будто и не заметила его опоздания, и предложила ему чаю. Услышав одобрительное: «С радостью», стала рассказывать, как правильно его нужно заваривать. После чего отпустила служанку и закрыла за ней входную дверь.
   Клавдия разлила чай, и без всяких предисловий спросила Краснова:   
   - Ты когда последний раз с Гмыриным встречался? Как зовут, его, надеюсь, не забыл?
   - Обижаешь, Клавдия. Прошлой зимой ездил, а до того с Сергеем Аркадьевичем лично познакомился аж в одна тысяча девятьсот девятом, - ответил Петр Петрович.
   - Ты к Гмырину собирайся снова. Но лично с ним не встречайся.  С почты письмо отправишь, как до Архангельска доберешься. Текст чужой рукой написан, если что… Но, «если что» не должно быть… Виктор в прошлом году с ним встречался… Месяц назад письмо от него было… Мы здесь всё сделали, как наметили, - сидя напротив Краснова, не спеша говорила Клавдия.
   Петр слушал не перебивая. Эту женщину он всегда слушал внимательно. Была бы возможность, так он бы записывал. Он не раз убеждался, что каждое слово, произнесенное ею, были ценными и правильными. А про себя сравнивал их с вновь отчеканенными на монетном дворе золотыми червонцами.
   На самом деле они были знакомы уже лет двадцать. И за всё время в их совместных делах не было ни одной осечки. Он был старше ее, но разница в возрасте его не тяготила. В том, что женщина командует мужчинами, да еще старше ее, могло вызвать у кого-то недовольство. Но только не у тех, кто лично был знаком с Клавдией.
   - Гмырин подтвердил намерения Англии рассчитываться с Россией за ее товары золотом. Расчеты будут идти морем в Архангельск. В этом году прошла первая, пробная оплата. Груз был доставлен и успешно отправлен пароходом в Вологду, а далее спецвагоном до Москвы, - сделав паузу и глядя в глаза Краснову, Клавдия продолжила: - Сергей Аркадьевич должен передать тебе полное описание маршрута и условий перевозки. Ну, а дальше, я думаю тебе не нужно объяснять, как доставить мне этот документ сюда…
   Немного помолчав, сказала:
   - Налей мне вина, пожалуйста.
   Клавдия улыбнулась и отвела взгляд куда-то вглубь комнаты. Краснов подошел к буфету, достал графинчик с красивой малиновой наливкой, и налил, как она любила, «на два дюйма» в большой бокал.
   - Спасибо, - она сделала глоток из бокала и неожиданно произнесла: – А молодчина наша Машенька, – перевела она разговор. – Говорил тогда Митрий, что у его приятеля есть девчушка толковая. Что мол, если подучить, то как раз для нашего дела… Я сомневалась, конечно, когда просила привезти ее. Думала, если что, так учиться устроим куда-нибудь. И забудем… Но она оказалось, именно той, которая нам нужна… Взрослая стала не по годам… Далеко может девчушка пойти, ой далеко… - она выпила вино до дна. – Береги себя, Петр Петрович, - очень тихо проговорила Зотова, закончив говорить о Марии. 
   - Спасибо, Клавдия Ивановна. Я всё запомнил. Мы с Виктором уже обсуждали кое-какие детали, касающееся этой поездки. Буду предельно аккуратен и осторожен. Береженого берегут…
   - Береженого Бог бережет, - поправила его Клавдия. - Ну, тогда, прощайте, уважаемый! Я немного отдохну, а то еще вечером в «Дворянском» премьера. Что делать… надо быть, обещала режиссеру дать рецензию. Все же льстецы кругом. Не верит никому… А ты не приезжай за мной, извозчика возьму… И вот еще.  Петр Петрович, я зонтик свой у тебя в авто забыла. Занеси в парадное, оставь у консьержки, а ко мне не поднимайся.
   Когда дверь за Красновым закрылась, Клавдия прошла в ванную. Она любила полежать в приятной теплой воде после дороги и привести мысли в порядок. Хотя на беспорядок в голове мог жаловаться кто угодно, но только не она. Уж там-то у нее всё было как в аптеке. Мысли работают четко и слаженно, как детали часового механизма.
   Она и дом этот выбрала еще и потому, что тут помимо других удобств, которые нужны были для ее занятий, не было перебоев с водой. При необходимости могла бы и на Долгоруковской квартиру снять, в одном парадном с генералом каким или с кем из местной Думы. Да не любила и не хотела она на виду быть. «От показухи только лишний интерес к своей особе. А всякий интерес только во вред здоровью и спокойствию», - помнила она слова своей «учительницы».
   А на Долгоруковской всё губернское руководство жило, дворяне, да купцы богатые. Местная знать, одно слово. Чтоб с ними рядом жить нужно, либо дело своё большое иметь, либо пост при губернаторе высокий занимать. В другом случае быстро попадешь под интерес местной тайной полиции. А последнее никогда в планы Клавдии не входило.
   «Краснов вернется, Марию отправлю в Архангельск. Пусть съездит, посмотрит и понаблюдает за Гмыриным. Тем более у девушки родной дядька в Архангельске живет. Вот к нему как бы и поедет… И дядьку проведает. Может и он сгодится как. И дело сделает», - размышляла Клавдия, лежа в ванной.
   Она еще немного, как она говорила, погоняла мысли и вышла из ванной. Мнение Марии о Гмырине для нее было если не решающим, то, во всяком случае, очень значимым во всем этом мероприятии. Провала она допустить не могла. А Мария как никто другой способна заметить, если что-то в Гмырине ее насторожит.

1914 год

   На втором этаже дорогих апартаментов доходного дома «Вилла Елена», что рядом со знаменитой набережной Ялты, уютно расположилась компания из пяти человек. Ближе к окну на одном диванчике сидели Клавдия Ивановна и Мария. Мария что-то в полголоса говорила Клавдии, при этом невольно жестикулируя руками. Клавдия не глядя на нее, слегка лишь кивала головой.
   У входной двери рядом стоял Петр Петрович. В его осанке и взгляде чувствовалась военная выправка и дисциплина во всем, за чтобы он не взялся. Он любил все важные вопросы решать стоя. Ему казалось, что сидя человек невольно притупляет бдительность, решения его не выглядят оптимальными, поэтому он сейчас и стоял, хотя рядом с ним был удобный соответствующий апартаментам, дорогой стул.
   Виктор и Митрий разговаривали, стояли друг напротив друга у открытого окна. Митрий не смотря на то, что лишь накануне приехал из Москвы, выглядел бодрым и подтянутым. Даже легкий мешковатый костюм не мог скрыть его делового настроя. Но от взгляда Виктора не ускользнуло, что с Митрием что-то не так.
  Виктор слушал последние московские новости, а сам присматривался к нему, и наконец, спросил:
   - Ты какой-то не такой, приятель. Вроде бы внешне «цветешь и пахнешь», но изменился ты после нашей последней встречи. И смею заметить не в лучшую сторону. Тебе нездоровиться?
   - Ох, и не говори. Приболел я тут месяца три назад. Думал сначала, что простыл, пройдет. Но вот, зараза, всё оправиться не могу. Иногда такая слабость накатывает, что ноги подкашиваются. Нужно бы врачам показаться, да времени нет.
   - А то я смотрю, ты даже с лица спал немного и похудел… Не переживай, брат. Через месяц, когда всё закончим, отправлю тебя во Францию, там врачи тебя быстро на ноги поставят. Поверь, я знаю, что говорю.
   - Спасибо, Виктор, спасибо. Я вот хочу недели две тут побыть, воздухом морским подышать.
   - Ты, вот, что Митя, и правда, пока тут, в санатории процедуры какие поделай. Сегодня вечером и поселим тебя туда. Народу в апреле не много. Отдыхающих почти нет. Здесь тоже хорошо, но в санатории всё полезнее будет. Пока суть да дело дней десять и побудешь, да грязи какие поделаешь.
    
   - Ну, что, господа! Наше время пришло. Сейчас еще раз обсудим детали, и с богом! – несколько даже пафосно произнесла Клавдия.
   - Хорошо, Митрий, договорим позднее, после всего, - сказал Виктор.
   - Нам нужно не бедным людом на пароходе быть, а солидными и богатыми предстать, – произнес Митрий, переключившись от разговора с Виктором, и не дожидаясь, что скажут другие.
    - А что, не плохо. На тех, кто на виду у всех, пригляду меньше будет от охраны, - поддержала Клавдия. – Вот ты, Митрий, тогда и дай нам план, кто кого изображать должен. За Машеньку я спокойна, она кого угодно сыграет. А вот господам без театральных наклонностей держать фасон не просто будет. Поэтому до завтра роли всем проработай. Нет, давай на послезавтра к обеду, когда снова все соберемся.
   - Нам бы здесь не навлечь внимание полиции, аль какой консьерж на нас шепнёт, что не заговорщики ли мы какие политические, - произнесла Мария. – Теперь таких много развелось, как бы из-за них нам планы не спутали. Может не здесь нам дела обсуждать? 
   - Права, Мария, - Клавдии уж очень нравилась девушка. - Давайте-ка мы здесь больше не будем встречаться, а послезавтра на набережной возьмем лодку, да прокатимся все вместе. Как Петр Петрович, ты думаешь?
   - Я думаю, что не нужно вам с Марией с нами кататься. Мы все решим втроем, а я вам к вечеру обо всем и расскажу здесь в апартаментах, - последовал четкий ответ Краснова.
   - Ну, пусть будет так… Одну минуту, господа, - Клавдия встала с дивана и вышла в соседнюю комнату.
   - Петр Петрович, вы у нас превосходный стрелок, поэтому устранение непредвиденных ситуаций на вас, - опять заговорил Митрий.
   - Вы, Митрий, у нас сегодня просто кладезь идей, - улыбнулась Мария.
   Клавдия вернулась очень быстро. Подойдя к столу, она развернула несколько листов бумаги.
   - Вот план Архангельска. А это план парохода. Это – его расписание. Вот карта реки от Архангельска до Котласа, далее она вам и не потребуется. А это – примерные сроки перевозки груза. Точнее узнаете по приезду в Архангельск. Не буду утомлять рассказом, как оказались эти документы здесь, скажу лишь, что Сергей Аркадьевич оказался очень дотошным в этом деле дядькой. И к тому же очень исполнительным.
   - Ого, - увидев разложенные бумаги, воскликнул Виктор. – Одна тысяча девятьсот четырнадцатый год… У него даже на этот год расписание пароходов есть! 
   - На дядьку то он мало походит. В прошлом году я к нему ездил. На вид ему лет сорок. Какой-то незаметный серый человечек. Я смотрел тогда на народ, когда ждал его на речном вокзале. Особенно на тех, которые шли в мою сторону, надеясь понять, кто из них он. А Гмырин подошел, будто с небес спустился. Человек – невидимка. А поди ж ты, вон какими делами ворочает, - раздался голос Петра Петровича.
   - Господа, нужно всё запомнить. С собой у вас ничего не будет. Смотрите внимательно, не отвлекайтесь - сказала Клавдия.
   - А что тут запоминать, всё понятно, хоть сейчас нарисую, - усмехнулась Мария.
   - А это, неплохая идея… - Подхватила Клавдия. -  Давайте так и поступим. Послезавтра Петр Петрович принесет мне от всех рисунки с изображением всего, что вы сейчас видите. Вот и проверим, что и кто запомнил. Понимаю, что носить такие вещи опасно. Но лучше уж мы здесь все опасности оставим, чем вам их брать с собой.
   И убрав бумаги со стола, продолжила:
   - У нас с вами осталось уточнить два вопроса. Хотя мы уже и приняли решение по ним, но повторить никогда во вред не было. Так вот. Каким образом вы произведете экспроприацию товара, как говорят политические, непосредственно на пароходе, и как переправите с него товар? У кого-то есть дополнения к ранее обсуждаемому плану? – и присела на диван.
   Виктор потер нос, снял пиджак и повесил его на спинку одного и стульев, и предложил, как всегда в своем репертуаре:
   - А может, господа, партийку распишем. Заодно и все вопросы уточним?
   - Нет, Виктор. Преферанс думать о другом не дает. Тут или в карты или «о другом» говорить. Вместе толку мало будет, - Митрий сегодня чувствовал, что слова его находят поддержку у собравшихся.
   Кроме Митрия на предложение Виктора больше никто не отреагировал. Петр Петрович вообще, будто и не слышал его, проговорил:
   - Судя по записке, у входа в каюту в которой везут груз, всегда стоит охранник в штатском. В прошлый раз им был некто Никодим Петрищев. Согласно положениям в их служебной инструкции, если в предыдущий раз всё прошло без сбоев, то и в следующий раз на перевозке участвуют все те же самые… Если, конечно, все живы и здоровы. Будем считать, что он же и будет. Адрес его мы знаем. По приезду Митрий найдет возможность с ним «случайно» встретиться и услышать его голос. Митрий, сколько времени у тебя уйдет на тренировки с голосом?
   - Митрий, сколько времени у тебя уйдет на тренировки с голосом? – передразнил Митрий Краснова. Да сказал это так, что если бы не знать, то никто бы не догадался, что слова произнес не Митрий, а Петр.
   - Ну, даёт, Митрий, - воскликнула Мария. – Клавдия говорила о таланте вашем в подражании, но какое сходство!
   - Всё понятно, - продолжил Петр Петрович. – Будем считать, что у Митрия с этим проблем не будет.
   - А если, этот Петрищев заболеет, или еще что, – начал бы Виктор, но его тут же перебила Мария.
   - Будем действовать, не переживай, Виктор. На всякий случай Митрий и у других охранников голоса послушает. Думаю, троих достаточно будет… Я имею ввиду тех, кто был в прошлом году при охране груза. Адреса тут всех есть. Правильно я говорю, а?
   - Правильно, Маша. Митрий, на тебя много будет завязано, ты уж постарайся, как и раньше не подведи, - ответила Клавдия. – Еще раз скажу, что Сергей Аркадьевич проделал большую работу. И надеюсь, сделал всё аккуратно, и не засветился нигде. То же требуется и от всех нас. Не хотелось, чтобы вся наша многолетняя подготовка пропала даром.
   Петр Петрович дождавшись, когда Клавдия договорит, продолжил:
   - За несколько минут до того, как, пароход причалит к пристани, Мария выйдет в коридор и направится в сторону уборной мимо каюты с грузом. Метров за десять до охранника она уронит ридикюль. Охранник обязательно должен обратить на нее внимание. 
   Краснов сделал паузу. Посмотрел сначала на Клавдию, потом на Марию. Клавдия снова встала и подошла к столу. Словно подхватив эстафету от Петра Петровича, проговорила:
   - Да, а поравнявшись с ним, она снова так сделает. То есть уронит ридикюль. Охранник обязательно нагнется, чтобы помочь девушке поднять ридикюль. В этот момент Мария ударит его газетой, в которую будет завернут металлический пруток. Постарается подхватить его и аккуратно опустить на пол. Из уборной тут же должен выйти Петр Петрович и затащить охранника внутрь уборной. Митрий должен быстро переодеться, то есть надеть форму охранника на себя… Уборная располагается почти напротив каюты с грузом. В соседней каюте, что напротив, будут еще двое охранников. С ними решим позднее. Но думаю, что они вам не будут помехой.
   Она провела карандашом на плане верхней палубы парохода небольшую линию, отметив крестиками места, где Мария должна была выйти из каюты, а затем уронить свою сумочку.
   - Я просчитаю, сколько времени уйдет на каждое действие в отдельности… Гудок парохода раздастся минут за десять до того, как причалит пароход и подадут трап. Вот после него и нужно привязать по времени всю операцию, - произнес Виктор.
   
   Они проговорили еще часа два, пока вся компания не стала уверенной, что все детали предстоящего мероприятия, были понятны всем ее участникам. При обсуждении больше всех комплиментов за хорошую готовность получила Мария. Особенно преуспел в этом Петр Петрович. Всего за полгода девушка неплохо обучилась у него различным приемам нападения и самообороны.
   «А вдруг охранник окажется более проворным и сможет увернуться от ее удара», - сказал Краснов, когда убеждал Клавдию в необходимости обучения Марии основам рукопашного боя. Сейчас она могла уложить на лопатки или временно вывести из строя своего противника. Петр Петрович в качестве доказательства даже показал ушибы на руках, какие он получил при ее обучении. 
   Хотя всё сказанное и было правдой, Мария слегка смутилась, даже на щеках появился легкий румянец. Совладать и справляться, когда ее засыпают комплиментами, она еще не научилась. Ей было одновременно и приятно от услышанных слов, но и досадно, что не может это скрыть от собравшихся.      
   - Всё хорошо, Машенька. Всё хорошо. Если ты на самом деле умница и талантливая девушка, то чего этого стесняться? Это вот мужчины пусть смущаются, что не могут пока должным образом оценить твои успехи. Но, думаю, что они скоро исправятся. Не так ли, Виктор? – Клавдия хотела еще что-то добавить, но стук  в дверь заставил ее прерваться.
    Собравшиеся переглянулись. Однако появившаяся на лице Клавдии улыбка, означала, что беспокоиться не нужно. Она подошла к двери и впустила гостя.
   - Входи, Серёжа, - пропустила она вперед худощавого мужчину лет тридцати пяти. – Знакомьтесь, господа! Сергей Сергеевич Ямпольский. Мой давний друг.
   - Очень приятно, господа, - проговорил гость. – Премного наслышан о вас от Клавдии. И думаю, что заочно со всеми знаком. Приехал сюда по ее просьбе. Всего лишь час как в городе, приехал с Ростова, что на Дону стоит.
   Появление незнакомого мужчины, да еще в такой ответственный момент, вызвало у присутствующих недоумение. Мужчины повернулись в сторону Клавдии.
   - Господа, беспокоится не о чем. Очень порядочный и интеллигентный человек и умница. На Сергея будет возложена последняя, заключительная, не менее важная часть нашего мероприятия, - проговорила она. – Грамотный во всех технических и юридических делах, – с искренним чувством гордости добавила она. - Я его чуть позднее проинструктирую обо всем, -  и снова повернулась к гостю. – У тебя же московский университет закончен, если мне не изменяет память?
   - И как это было давно! – ответил Сергей и улыбнулся. - А память у вас, Клавдия, девичья. Мы же с вами там и познакомились…
   - Ах, да, конечно же! – воскликнула Зотова, - А я-то за всей этой суматохой никак не могла вспомнить… 
   Сергею Сергеевичу в начале этого года исполнилось тридцать четыре. Правда, по нему о его возрасте судить было сложно. Смуглое лицо с вьющимися черными волосами и бакенбардами, да слегка подкрученными усами, заметно прибавляло ему в возрасте. Небольшая сутулость тоже не молодило его. А его звонкий голос не вносил ясности при определении прожитых им лет. В последние годы жил в Ростове-на-Дону. Несмотря на техническое и юридическое образование, стал заниматься лишь частной юридической практикой. И довольно успешно. В городе его услугами вскоре пользовались в основном состоятельные и уважаемые люди.
   Но, дружба с Клавдией основывалась естественно не на оказании ей каких-либо консультаций, хотя и без этого тоже не обходилось. А на делах более значимых и чаще всего скрытых от посторонних глаз. Ямпольский был прирожденным оратором и юристом. Эти его качества в свое время и заприметила Клавдия. А применить их во благо уголовному миру, но в рамках российских законов, Сергею не составляло труда. Тем более, что труд этот его оплачивался в разы щедрее, чем вся остальная деятельность.
   Получив приглашение от Клавдии на встречу в Крыму, он до последней минуты был уверен, что нужна помощь очередному проворовавшемуся государеву деятелю или лицу из криминального мира. И тем удивительнее было услышать то, что предложила ему впоследствии Клавдия.         
   Вскоре все кроме Клавдии и Ямпольского в приподнятом настроении ушли в ресторан. Всё шло по плану и до его исполнения оставалось чуть больше месяца.
 
***

   Из вагона, прибывшего в Архангельск поезда, Виктор вышел в хорошем расположении духа. Поставив чемоданы на телегу подбежавшего носильщика, он подал руку Марии и помог ей спуститься на перрон.
   - Когда-то твоя тетка именно сюда и хотела отправить, - проговорил Виктор. – И вот сбылась ее мечта.
   Видя, как изменилось лицо Марии при взгляде на неказистое здание вокзала, он постарался немного ее приободрить:
   – Не Крым, конечно, но люди живут! И нам в интересах дела придется здесь пробыть какое-то время. Чуть-чуть скуки, чтобы потом никогда уже не видеть этих унылых лиц, разбитых дорог и серых убогих домов.
   Проходя мимо стоящего у уличной кассы караульного, Виктор выпрямился и поприветствовал того приподняв шляпу с головы.
   - С лесом переговоры не знаю, насколько затянутся. А лес здесь строевой, без контракта нет смысла уезжать обратно, - проговорил он нарочито громко, рассчитывая, что страж порядка его услышит.
   Тот и впрямь услышал, обернулся, и, достав платок, громко высморкался. «Не любят тут нашего брата-промышленника. Еще бы плюнул в след», - подумал Виктор и улыбнулся от своей мысли.
   Носильщик донес чемоданы до здания вокзала, и уложил в ближайший конный экипаж. Они не стали торопиться на другой берег Северной Двины, где располагался сам город. Виктор попросил кучера, чтобы подождал, пока они с Марией немного разомнут ноги. Они не спеша обошли кирпичный вокзал. Над входными дверями Мария прочитала обычную для вокзалов надпись: «Исакогорка - Архангельск». Затем они прошли дальше и оказались рядом со школой. Деревянный тротуар из новых, еще пахнущих хвоей досок, отделял ее от местной больницы.
   - Посмотри-ка, Машенька, такая глухомань, а домишки, будто скворечники резные, с крышами высокими. Все в одном стиле выстроены, аккуратненько и чистенько.
   - В Швейцарском стиле, дорогой, - Мария и тут продолжала удивлять его своими знаниями. 
   Здесь они уже были не как «брат» с «сестрой», а как «жених» и «невеста». Митрий выбрал для них именно эти роли в написанном им сценарии на время их нахождения в Архангельске. Жених приехал дела свои по поставкам леса уладить, а его невеста, любящая путешествия, но очень ревнивая и потому не отпускающая его ни на шаг. 
   Сразу за школой булыжная мостовая закончилась, а гулять по весенней грязи занятие не для молодой дамы, потому минут через пятнадцать они уже были на берегу Северной Двины. Паровой паром местного предпринимателя перевозил грузы и экипажи с одного берега на другой.
   - Повезло, что он тут стоит, - буркнул извозчик.
   - Когда же здесь мост построят? Ведь как неудобно, когда вокзал от города рекой отделен, - проговорила Мария, глядя на снующие по реке суденышки.
   - Мы об этом вряд ли узнаем, - многозначительно ответил Виктор.
   В ожидании городского начальника они простояли на пароме еще какое-то время, и спустя полчаса, переплыв через реку, ехали в тарантасе по городу.
   В доходном доме на Псковском проспекте Марию с Виктором уже ждали. Петр Петрович сидел у окна и первым заметил подъехавший экипаж.
   - Митрий, наши приехали, выйди, встреть, а я распоряжусь на счет ванны и ужина.
   Со второго этажа Митрий сбежал вниз по винтовой лестнице и выскочил на улицу.
   - Ну, дождались! Слава богу, приехали! Здравствуйте, господа! – он поцеловал руку Марии, а потом пожал руку и Виктору.
   - Митрий, а который час? У меня, не пойму, часы стоят что ли… Вроде вечереет, а солнце всё высоко, - вместо «здравствуй» сказал Виктор.
   - Ой, Виктор, ну ты право настоящий француз! Такого не знать! Здесь же сейчас круглые сутки светло. Что днем, что ночью, одинаково! – вместо Митрия ответила Мария.
   - Да, а ты-то, откуда об этом знаешь? – и глядя на укоризненное выражение лица своей «невесты», понял, что сказал «глупость».
   - Она всё знает, - вместо Маши сказал Митрий. – Я даже предположить не могу, чего она не знает… Давайте в дом, господа, проходите, располагайтесь. Ваши комнаты на втором этаже. Переодевайтесь, умывайтесь и будем ужинать.

   Березин с Петром Петровичем приехали сюда в начале мая. На железнодорожном вокзале в Исакогорке Краснов купил местную газету «Архангельск». Открыл сразу на последней странице, пробежал по ней глазами и прочитал: «Продам шесть щенков гончей, по 50 копеек за штуку. На рынке буду с собаками в воскресенье тридцать первого мая до пяти часов дня». Теперь ему стали известны точная дата и время отправки груза на пароходе, количество ящиков с товаром и вес каждого ящика. Тут же на вокзале он нашел расписание пассажирских пароходов и убедился, что «Н.В. Гоголь» отходит от причала в Архангельске тридцать первого мая одна тысяча девятьсот четырнадцатого года в пять часов дня.
   Накануне уходил "Генерал Кондратенко". Но по рассказу всё того же Гмырина, товар возили только на «Гоголе». В конструкцию этого парохода еще при постройке были внесены незаметные на первый взгляд изменения, которые с точки зрения безопасности отличали его от «брата» в лучшую сторону.
   Петр Петрович велел извозчику сначала заехать в редакцию, а уж потом на Псковский проспект, где намеревались проживать. И уже на следующий день в очередном номере всё того же «Архангельска» можно было прочитать следующее объявление: «Сниму на лето дом под Архангельском. Предложения оставить в редакции». Что означало бы для Гмырина, что его информация увидена, и более ему подавать объявление не нужно.
   В свое время Гмырин сообщил Клавдии о мерах предосторожности, которые требовалось соблюдать, и о способах обмена информацией. Если бы сейчас объявления не было, то это означало, что срок отправки пока не утвержден. И Краснов стал бы покупать газеты ежедневно, пока не появилось бы объявление.
   С редакции они отправились к двухэтажному дому на пересечении Псковского проспекта и Пинежской улицы и сняли его для своего проживания. Правда без участия всё того же Сергея Аркадьевича не обошлось. Доходный дом принадлежал местному лесопромышленнику и был одним из лучших в городе. Он пользовался спросом у приезжих богатых господ, а потому без хороших рекомендаций поселиться в нем было практически невозможно. 
   За две недели, что мужчины находились в Архангельске, они проделали большую работу. Им удалось разыскать охранников, которые будут сопровождать товар на пароходе при его перевозке. Березин нашел возможность подслушать их манеру говорить, хорошо запомнил, отрепетировал и продемонстрировал Краснову. Они заказали на пароходе три каюты первого класса на последнее воскресенье мая. По одноместной для Марии и Виктора, и двухместную для них с Митрием.
    
   Отужинав, вся компания расположилась в каминном зале. Они  смотрели друг на друга с неподдельным интересом. Казалось, были знакомы между собой давно, а сейчас у всех было ощущение, что они знакомятся заново. Это было связано с тем, что им пришлось несколько изменить свою внешность. Забыть на время о своих привычках и говорить совсем не те слова, которые они привыкли говорить. Каждому в предстоящем деле предстояло исполнить свою роль, и они старались им соответствовать. Именно исполнить, а не сыграть.
   Играют обычно на сцене, а им предстояло жить по ролям, и не просто жить, а прожить несколько дней. И прожить так, чтобы не дай бог кто-то из посторонних смог бы заметить неискренность их слов и действий. И если на сцене артист может в силу каких то причин сыграть лучше или хуже, то у них права на фальшь или «забыть текст» не было.
   Потому что главным призом этой игры была безбедная жизнь, а провал всего одного действия мог закончиться и смертью кого-то из исполнителей, а может и всех сразу. Они не обучались в специальных заведениях, выходцы которых успешно могли вести двойную жизнь на протяжении длительного времени. А потому, чтобы меньше совершать ошибок, договорились еще в Крыму, что говорить будут немного и по делу.
   «Уж лучше, господа, промолчать час, чем за минуту наболтать  лет так на десять или того больше», - напутствовала их Клавдия Зотова.
   Говорили всё больше о погоде и городских новостях. Не хотелось обсуждать что-то серьезное. Краснов даже о дне отправления не стал говорить, решив, что пусть гости сегодня отдохнут с дороги.   
   - Я до сих пор в толк не возьму. А что им по железной дороге товар не возить? Быстрее же до Москвы будет. Пароходом, да с перегрузкой в Вологде, тут хлопот-то сколько… - прервал «погодную» тематику Митрий.
   - Да, не всё так просто, я так думаю. Представляется мне, что не весь товар до Москвы то доезжает. Часть в Устюге снимают. А вот зачем… Да и какая в принципе разница нам, - поддержал разговор Виктор.
   - Господа, эти разговоры сейчас не нужно бы вести. У каждой стены ушки могут быть. Ведите светские беседы, и не нужно судьбу испытывать. Вы же Митрий сами и придумали всем роли, чтоб мы тут играли, а сами же нарушаете, - одернула мужчин Мария.
   Они переглянулись и замолчали. 
   - Разрешите мне откланяться. Устал с дороги что-то. Все дела все равно теперь уж завтра, - произнес Виктор. – Как светло на улице, черт побери, смогу ли вот заснуть.
   - А я посижу еще у камина. Ехала поездом, всё думала, думала… и переживала. А сейчас такое умиротворение наступило. А вы, конечно, Виктор, идите и отдыхайте, - Мария улыбнулась ему, накинула на плечи плед и присела на диван перед камином.

   Она проспала почти до обеда. Привести себя в порядок у нее не заняло много времени. Спускаясь по лестнице в гостиную, увидела в коридоре Митрия.
   - Доброе утро, Митенька!
   - Здравия желаю, Мария Михайловна! Вам чаю подать в гостиную?
   - Да, уважаемый, я с удовольствием выпью.
   Митрий принес чай, достал из буфета чашки и варенье.
   - Виктор с Петром Петровичем уехали на лесозавод, вопросы деловые задать хозяевам его, а Настю, что по дому управляется, я отпустил. У нее ребенок приболел, так очень просила день без нее управляться. Ну, я и отпустил.
   - И правильно сделали, - у Марии еще свежи были в памяти дни, когда она ухаживала за хозяйскими детьми, живя у тетки в Вологде. – Правильно сделали, Митрий! Мы не маленькие и сами сможем за собой поухаживать. Во всяком случае, один то день уж точно.
   - Обедаем сегодня на углу Торговой и Поморской.
   - Это так улицы здесь называются?
   - Ну, да. Там «Фёдосовский» ресторан с хорошей местной едой. Часа в два господа приедут, и отправитесь туда. Вам непременно нужно отведать северных кушаний. Я тут кулебяками с палтусом, да семгой наестись не могу. А какая птица! Глухарь, рябчик, куропатка, все изумительно приготовлены.
   - Митрий, я очень рада, конечно, что вам нравится местная еда, но вы же знаете, что для меня растительная пища премного лучше.
   - Дак морошки покушаете. Ели ранее морошку?
   Они проболтали еще минут двадцать, после чего Митрий, сославшись на небольшое дело, ушёл, пообещав к двум часам пополудни быть в ресторане и там их встретить.

   Мария отодвинула пустую чашку, и раскрыла газету. Пробежав взглядом по страницам с местными новостями, она остановила свой взгляд на небольшой заметке об архангельском мужичке Лобанове. Зная из местных знаменитостей только о Ломоносове, ее очень заинтересовал рассказ, из которого следовало, что Иван Лобанов здесь на Севере не менее знаменит, чем Ломоносов. Вероятно потому, что Ломоносов – уже история, а Иван - современник нынешнего поколения архангелогородцев.
   Из статьи следовало, что Иван Лобанов родом из деревни Лявля, что неподалеку от Архангельска. И зовут его здесь все не иначе как Ванька-леший. С лешим в те годы на Севере сравнивали тех людей, кто был очень сильным, непобедимым. В рассказе приводились небывалые истории, участником которых он был. Родился в одна тысяча восемьсот пятидесятом году, высоченного роста – более двух метров, и очень силен. Силен настолько, что мог двухпудовую гирю подбросить метров на двадцать вверх или перебросить ее через двухэтажный дом. 
   Борьбе он учился во Франции, и легко клал на лопатки любого. Слава об Иване шла на весь мир. Архангельский богатырь мог удерживать у пристани пароход, все машины которого работали «полный вперед». Рассказ заканчивался вопросом: «А где же сейчас наш Ваня? Жив или уж нет?»
   «Надо же! А еще провинция. Какие мужики здесь живут! А если такие же и охранники на корабле… Интересно бы посмотреть, как выглядит Никодим Петрищев. А может так оказаться, что он и есть Иван Лобанов! О, боже, что я тут придумываю. Ивану то уж сейчас больше шестидесяти будет, а Никодиму лет сорок Митрий говорил», - Мария еще немного почитала газету, и пересев на диванчик, что стоял возле камина, закрыла глаза и откинулась на его спинку.

   Так она сидела пока ее не отвлекла кукушка, ни с того ни с сего решившая покуковать, хотя времени на часах было всего лишь четверть второго. И буквально сразу же послышался скрип открывающейся входной двери и голос Краснова:
   - Сейчас берем Машу и обедать. У меня желудок уже сводить стало. Дела вроде бы все уладили. Ну, а с лесом… С лесом каждый день на лесопилки ездить будем, как и планировали…
   - Петр Петрович, у меня еще одно главное дело на эти дни запланировано. Возможно главнее общего, - проговорил Виктор.
   - Ого! Что за тайны, уважаемый Виктор! Нельзя от друзей что-то утаивать, - с легкой напускной обидой проговорил Краснов.
   Мужчины сняли калоши с ботинок в коридоре и прошли в гостиную. Без калош сейчас в Архангельске ходить трудно. Лужи, да грязь весенняя. Лето здесь по сравнению с Москвой недели на две позднее приходит. А уж если куда на лесопилку зайти, так там без калош и сапог совсем никак не обойтись.
   Увидев сидевшую в с закрытыми глазами Марию, они, аккуратно ступая, прошли в свободную комнату напротив. Судя по большому количеству стеллажей с книгами и большому письменному столу с зеленым сукном, комната эта была для хозяев либо кабинетом, либо библиотекой.
   - Ну, что за тайны? – спросил Краснов.
   - Петр Петрович, я всё скажу сегодня во время обеда, - ответил Виктор. – Давайте мы умоемся, переоденемся и на обед. Там я вас и удивлю.
   Виктор вышел из кабинета, и остановился в гостиной.
   - Нам показалось, Мария, что ты спишь…
   - Да, что вы право. Какой сон. Я ночью хорошо поспала. А на диванчике сидела, думала о своем, о девичьем, - приветливо улыбнувшись, она потянулась и бодро соскочила с дивана.

   Они подъехали к ресторану в начале третьего пополудни. Вывеска указывала на то, что внутри находится «Федосовский ресторан». Из входной двери выскочил высоченный дядька в огромном малиновом пиджаке и черной кепке с белым кантом. «У них тут все как Ванька-леший такие огромные что ли?» - подумала Мария, и вспомнив свои размышления про охранника на пароходе, даже слегка поёжилась.
   Митрий, как и говорил, был уже там. Увидев Марию со спутниками, он привстал и помахал им рукой. Кроме него в ресторане сидела еще какая-то парочка молодых людей, да чуть в стороне мужчина в черном костюме. «А вот и полицейский, сидит газетку почитывает», - Мария научилась их определять с высокой точностью. Конечно же, немалая заслуга в этом принадлежит Клавдии, которая много времени потратила, чтобы научить тому, в чем сама прекрасно разбиралась.
  - Господа, минуту внимания, - громко произнес Виктор, когда все устроились за столом и сделали заказ.
   Почему в этот момент Мария слегка покраснела, она не смогла бы объяснить. Но внутренне понимала, что сейчас речь обязательно пойдет о ней. Это качество она за собой стала замечать давно. Да и Клавдия подметила, сказав однажды: «Машенька, у тебя есть дар предвидения. Если ты будешь над этим работать, то обязательно достигнешь хороших результатов. Ты же всегда внутренне способна предположить, как будут развиваться события».
   - Сегодня особый день. И не, потому что день сегодняшний – двадцать пятое мая одна тысяча девятьсот четырнадцатого года, а потому что я, в присутствии своих друзей и коллег, и со всей ответственностью, - он сделал небольшую паузу и, понимая, что далее интриговать не совсем уместно, продолжил: – Со всей ответственностью прошу у Марии Михайловны ее руки и сердца.
   Виктор вышел из-за стола и опустился перед Марией на колено, держа на вытянутой руке кольцо.
   - Буду краток… Моя жизнь сильно изменилась в последнее время. Я стал добрее, серьезнее, спокойнее. Я хочу, чтобы ты всегда была рядом. Ты выйдешь за меня замуж?
   - Да, - Мария еще не слышала, но уже почувствовала, что именно сейчас скажет Виктор. Она давно его любила, и постоянно ждала от него таких слов. Ей недавно исполнилось восемнадцать, и девушка в тайне надеялась, что Виктор не будет долго тянуть с предложением.
   - Я как чувствовал, что вы подходящая пара. Жених и невеста, одним словом, - негромко сказал Березин.
   Он был искренне рад за своего приятеля. Рад тому, что в очередной раз не ошибся в своих ощущениях, и от того весь светился от счастья. И вся компания тоже прекрасно понимала, что он имел в виду. А Краснов не удержался и пожал Митрию руку. 
   Мужчина в «черном» встал из-за стола и, надев шляпу, направился к выходу. Тайную полицию мало интересовали амурные дела приезжих богатеев.

***

   Пароход "Н.В.Гоголь" шёл вверх по реке и от того было ощущение, что волны от него были чуть больше нежели несколько суток назад, когда он плыл с Вологды. Казалось, что еще вчера он впервые приплыл в Архангельск, сверкающий белоснежными боками и начищенными до блеска судовыми механизмами. Но вот уж и четвертый сезон пошел как он здесь. И сколько их еще будет впереди. Сколько народу разного он повидает, сколько воды мимо него утечет.
   А сейчас он душевно шлепал своими колесами. То там, то тут раздавались гудки мимо проплывающих катеров, буксиров и других всевозможных суденышек. Короткие и протяжные, пронзительные и строгие, вперемешку с криками чаек, они напоминали какой-то волшебный речной оркестр без дирижера. Оркестр, который сегодня играл для тех, кто был на пароходе.
   Вода еще не спала, а потому «колесник» шёл уверенно, не боясь наскочить на мель, как порой случалось в середине лета. С конца июня, как спадет вода, до Вологды он ходить, конечно же, не будет. Мелко там станет. Только до Великого Устюга, а потом и совсем лишь до Котласа.
   Вечерело. На улице стояла летняя погода и по верхней палубе прогуливались барышни с зонтиками и малыми детишками. Мужская часть населения из кают первого и второго класса в основном перекидывались в «Дурачка», сидя тут же на палубе за квадратными столиками. Другие, громко смеясь, травили анекдоты или развлекали молодых барышень веселыми историями.
   В корме нижней палубы с весельем и развлечениями было по хуже. А вернее, отсутствовали совсем. Мужики, что сели тоже в Архангельске, дымили самокрутками или грызли семечки, и разнообразить свой досуг не торопились. 
   - В Троице дожжик ешо был, а тут солнце, хоть маленько и отъехали, - крепко затянувшись самокруткой, молодой мужчина, лет двадцати пяти в серой косоворотке и накинутом поверх черном пиджаке, закашлялся и замолчал.
   - Ты, Семен, чем о погоде говрить, шел бы Матрене помог чем. Может вещи к выходу подготовить. До Верхней Тоймы-то уж не так долго и осталось ехать. Котомок-то набрал, будто переезжаешь в дом новый, - буркнул тот, что стоял рядом и выглядел чуть старше своего попутчика. – Сидит баба на них уж сутки, как кура на яйцах. Хорошо полицейские на пароходе нынче, быват твои пожитки и не украдут.
   - Что-то полиции нынче много, - Семен, будто не слышал, что говорит Федор. - Может и едут куда сами, а может, и важное что охраняют. Знамо дело, не наши же пожитки.
   Рядом с ними облокотившись о перила, стояли и другие мужики, тоже севшие в Архангельске. О чем-то тихо переговариваясь, они глядели на высокий берег, мимо которого шёл пароход. Видно было, что едут впервые - смотрели на речные берега и снующие суденышки будто на диво какое.
   Сверху послышались звуки духового оркестра. Сначала еле слышно, а затем все громче и громче. Да так, что слышно стало не только на пароходе, но, наверное, и по берегам Двины. 
   – Видать буфет-ресторан наверху открыли, - заметил один из них, слегка улыбнулся и плюнул за борт.– У меня барин там бывал, и сказывал, что шибко скусно кормят. Под музыку, будто еда-то скуснее становится.
   - Нее, они там от такого оглохнут. Оркестр над нами играет, а в буфете пианина лишь стоит. Оркестр всегда у них на заду парохода, на верхней палубе, - проявил свои знания Семен. 

   Буфет, как называла команда «Гоголя» свой ресторан, и библиотека на пароходе, были, что называется его визитной карточкой. В буфете готовили вкусно, и подавали с таким шиком, будто посетители пришли в «Метрополь» или «Асторию».
   И совсем не потому, что того требовал этикет подобных заведений на речном транспорте. А потому, что того очень хотел и требовал от своих подчиненных Глеб Измайлов, его шеф-повар. Он до того несколько лет и на самом деле отработал в московском ресторане «Метрополь». Поговаривали, что он доводится родственником мужу сестры капитана, но так это или нет, никто не был уверен.
   В одна тысяча девятьсот одиннадцатом году, как раз в год спуска на воду парохода, во время демонстрации блюда Измайлов ненароком что-то пролил на платье супруги крупного московского чиновника. За что и был уволен хозяином ресторана. В тот день как раз в ресторане пел Шаляпин, и повар завороженный его мощным басом, и допустил подобный казус.
   За большим круглым столом у окна, рядом со старинным немецким «C. Bechstein», расположилось трое мужчин в одинаковых черных английских костюмах. Рядом с ними  сидела девушка лет 18 в небольшой шляпке и легком белом  платье с высоким стоячим воротником. Мужчины о чем-то не спеша говорили, а девушка, почти не слушала их, сидя в пол-оборота к столу. Ей было немного скучно сидеть здесь, и она, чтобы отвлечься, пыталась наблюдать и за тем, что происходит на палубе.
   - Петр Петрович, ты еще вчера хотел нам рассказать об этом красавце, - Митрий указал на сверкающее чистотой пианино.
   - И правда, Петр Петрович… - Мария сделала просящее выражение лица. У пианино «C. Bechstein» наверняка должна быть удивительная история.
   - Ну, хорошо, хорошо, - Краснов промокнул уголки рта белым платком. – Но только буквально самую суть. Сплетнями и домыслами не занимаюсь. 
   Он облокотился локтями о стол и, наклонившись вперед, проговорил, понизив голос:
   - Шеф-повар этого буфета заприметил пианино в фойе Вологодского театра. Туда он захаживал вечерами, будучи уже уволенным из «Метрополя» и, находясь в гостях у своего закадычного  друга. При трудоустройстве на пароход он был убедителен не только в своем профессиональном мастерстве, но и доводах об обустройстве ресторана, и вскоре пианино перекочевало из театра в буфет. Вот и всё.
   - Ну, как-то уж все у вас просто и незатейливо, - проговорил Виктор. – Уж прибавили бы чего для интриги.
   - Вот, я Виктор,- на французский манер ставя ударение на последнем слоге в имени, произнес один из сидящих за столом, - я никак не пойму, зачем ты в Вологду едешь, если в Архангельске с лесом получше будет. В Вологде, конечно, лес тоже хороший, но с Онеги сосны, будто аккурат для судостроения растут, - Краснов, внешне самый неприметный из всей троицы, попытался перевести разговор на другую тему. – И чем Машенька в этой Вологде заниматься будет, провинция та ещё.
   - А ты не переживай за нас, Петр Петрович, свадьбу мы и в Вологде сыграем. Митенька, вон в отличие от вас, уважаемый, кушает молча, аппетит разговорами не портит.
   Митрий, сидевший до того смирно, аккуратненько отхлебывая уху из голов семужьих, услышав имя своё, поднял глаза и уставился на Петра Петровича.
   - Господа, оставьте ваши умные беседы на потом, давайте покушаем красиво. Красиво кушать – удовольствие большое. А до дел ваших у меня, сейчас никакого интереса нет. Да, и Машеньке за разговорами о делах скучно. Другое дело о пианино поговорить. Или хотя бы вон о тех мишках. Не так ли Мария Михайловна? – и он указал на большую картину с медведями.
   - Виктор, проводите меня до каюты. Душно тут, - Мария, встала из-за стола и, не дожидаясь ответа, направилась к выходу.
   В буфете кроме сидевшего за столом у входа помощника станового пристава, более никого не было. Обычно народ собирался ближе к часам восьми вечера. Потому сейчас в зале было тихо, и всё, о чем говорили мужчины за столиком, было хорошо слышно. Игнат Сергеевич Гавзов ел медленно, не обращая внимания на обычную для таких мест болтовню, что шла за соседним столиком. Похоже, что ни Мария, ни ее спутники никак его не интересовали. Он часто отрывался от тарелки, промокал выступивший на лбу пот, и снова склонялся над ней.   
   Виктор догнал Марию уже рядом с каютой, взял у нее ключ, открыл дверь, и, пропустив ее вперед, вошел следом.
   - Что случилось, Маша?
   - Не нравится мне этот тип, что у дверей сидит. Нужно заканчивать посиделки в ресторане. Показались полиции и хватит. Пристав же не дурак, и не зря на пароходе околачивается. Лучше пересидеть в каютах до назначенного срока, чем болтаться на виду и молоть эту чушь. Чтобы бы вы не говорили, но тебе, Виктор, до торговца лесом еще далеко. В буфете нет никого, а мы как на блюдце перед этим полицейским. Почувствует, что дурачим его, тогда… Чего он приперся-то, у них же ужин в столовой на нижней палубе.
   - Мария, успокойся. Всё идет как нужно. А что на виду у всех мы, то подозрений меньше с тех, кто на виду. Ты же сама все время говоришь: «Хочешь, что-то спрятать, спрячь на самом виду». 
   - Вы несете всякую чушь за столом, не очень хорошо соображая в том, о чем говорите. Лучше уж про рыбалку болтайте. Это у вас на много лучше получается, - Мария нервничала, и в такие минуты, как случалось и раньше, не могла стоять на месте и ходила взад-вперед. – Предчувствие у меня нехорошее. Скорее бы уж всё закончилось. Ох… Что я говорю-то такое! Я побуду в каюте немного, а ты иди в ресторан. Я сама вернусь. Извини, дорогой, нервы. Я почти успокоилась и скоро и вернусь к вам… Всё будет хорошо, Виктор. Не придавай словам моим внимание. Главное, что мы с тобой вместе.
   - Конечно, Машенька, конечно, я с тобой на веки, - Виктор обнял ее за плечи. – Совсем чуть-чуть еще, и всё будет в прошлом.
   - Да, конечно все будет в прошлом, - чуть слышно повторила девушка. – Ну, всё, иди. Я уже спокойна и не сделаю глупостей.
   Виктор поцеловал девушку и быстро вышел из каюты. 
   Мария подошла к окну. Вечернее солнце светило в глаза. Она на секунду зажмурилась, и невольно улыбнулась его лучам. Слегка запрокинув голову, вытащила заколку из прически и волосы, волной раскатились по ее спине. Она немного приоткрыла окно. Вечерний речной воздух ворвался в каюту, заставив слегка поежиться. Постояв так несколько минут, она закрыла окно и вышла из каюты.
 
***

   - Мария, просыпайся. Ну и характер у тебя. Спит себе, как ни в чем не бывало. Я вон глаз не сомкнул. Переживаю за тебя. Вставай, «соня»… пора… Скоро уж и Нижняя Тойга – наша пристань, - Виктор дотронулся до плеча девушки и вышел из каюты. Он не плохо уже изучил Марию. Знал, что спит очень чутко, и чтобы ее разбудить, достаточно всего один раз позвать.
   Через пятнадцать минут девушка уже была одета, открыла окно и выглянула на улицу. На смену белой ночи приходил новый день. Солнца из-за туч не было видно, но, похоже было, что оно уже взошло. Всё было видно за окном достаточно четко и ясно. Только вот вода в реке была какой-то не приветливой серой. На палубе никого не было. Даже полицейский, что вчера все время стоял в корме парохода, куда-то делся.
   Пароход дал один продолжительный свисток, для всех означающий, что пароход скоро причалит к пристани. Для всех, кроме них. Для Марии с Виктором, и Краснова с Березиным он послужил еще и сигналом к началу активных действий. К чему они готовились под руководством Зотовой в течение нескольких последних лет.
   Отсчитав про себя до десяти после окончания гудка, Мария вышла в коридор и закрыла за собой каюту. На секунду остановилась, крепко прижимая к груди небольшой продолговатый сверток и сумочку с женскими безделушками. Глубоко вздохнув, она незаметно посмотрела вдоль коридора. В его глубине увидела мужчину в темном костюме. Она попыталась понять какого цвета костюм, но в приглушенном свете коридорных ламп, определить с такого расстояния было невозможно. Мужчина стоял к ней спиной, видимо не расслышал ее появление. «Никодим», - решила она и направилась в его сторону.
   Заслышав звук шагов, охранник начал поворачиваться к Марии. В этот момент у нее «случайно» выпал из рук ридикюль. Взглянув в сторону охранника, она нагнулась, подняла оброненную сумочку и продолжила не спеша идти по коридору. «Да, это – Никодим… Идем спокойно дальше. Лишь бы в коридор из кают никто не вышел, а то придется менять план», - подумала она, когда до охранника было еще далековато. 
   Мария шла по коридору, глядя на соседние каюты, как будто искала нужную дверь. Вчера она несколько раз прошла здесь, чтобы понять какое время занимает весь путь от ее каюты до места, где находится охранник. Проходя мимо лестницы, ведущей на нижнюю палубу, увидела внизу деревенского мужика. Семен тоже заметил барышню, посмотрел на Марию, снял шапку в знак приветствия и постарался улыбнуться.   
   Мария сейчас очень четко представляла всё, что происходило в это время вокруг нее. Как пароход делает небольшой разворот перед пристанью. Как напряженно стоят у двери своей каюты Березин с Красновым. Как спят в соседней от них каюте двое охранников. Как на нижней палубе, устав от болтовни, дремлют деревенские мужики, и как в уборной Виктор откручивает винты, которыми закреплена обшивка стены в одной из кабинок.
   Знала она и то, что сейчас у пристани есть лодка. А в ней бойкий мужичок, готовый сразу же после швартовки парохода обогнуть его и встать рядом с противоположной от пристани стороны. Не сомневалась она и в том, что рядом с пристанью их две дожидаются конные подводы.
   «Ну, Клавдия… - голова! Какое дело спланировала, сколько людей привлекла! Все учла, кроме одного… Никто кроме меня не знает, чем всё закончится», - подумала Мария, поравнявшись с Никодимом. И в ту же секунду она выронила свою сумочку.
   - Ну что такое! Вечно когда торопишься, всё из рук падает, - негромко, но достаточно, чтобы услышал охранник и Краснов, воскликнула Мария.
   - Куда ж, такая барышня торопится, да еще ночью, - заулыбался охранник, а про себя же подумал: «Какая ты баба неваровая!», поражаясь нерасторопности девушки. – Позвольте, я вам помогу, - он склонился над упавшим ридикюлем, желая угодить молоденькой барышне и немного отвлечься. Уж больно скучно стоять всю ночь в коридоре.
   Мария резко ударила его по затылку в то место, в которое не раз попадала, когда репетировали вместе с Красновым. Никодим начал заваливаться на бок, а Мария обхватила его руками, не дав упасть и создать шум. В этот момент из каюты напротив выскочили Краснов с Березиным. Подхватив под руки, они втащили его в свою каюту, сунули кляп и привязали к ножке стола. Мария же, как ни в чем не бывало, развернулась и пошла обратно.
   Проходя мимо лестницы, посмотрела вниз. Встретившись всё с тем же мужиком взглядом, показала тому язык, и вернулась к себе в каюту. Она быстро переоделась, и через пару минут спустившись по той же лестнице, была на нижней палубе рядом с выходом из парохода.
   
   - Трофим, я отойду в уборную, а то что-то живот скрутило. Постой тут пару минут, - произнес Митрий голосом Никодима, встав рядом с дверью, за которой должен быть охраняемый товар.
   За дверью послышались шаги, глухой кашель и какое-то ворчанье. Одновременно раздался звук открываемой двери.
   - Вечно ты, Никодим! Ну, только решил немного вздремнуть,- открывая дверь в коридор, ворчал Трофим. – Сменщиков чего не разбудишь. Нечего им дрыхнуть… 
   Высунув голову из приоткрытой двери, ворчливый охранник в то же мгновение получил удар от Краснова и рухнул внутрь каюты. Петр вбежал в каюту, а Митрий постоял немного у дверей и пошел на палубу.
   В охраняемой каюте один на другом стояли 6 ящиков, очень похожих на те, в которых хранят и перевозят боеприпасы. Уборная, в которой находился Виктор, была почти напротив. А потому, на то, чтобы перетащить туда содержимое пяти ящиков, ушло менее двух минут. Часть обшивки уже была снята. Виктор быстро сложил бруски золота в каркас перегородки. Через минуту обшивка уже была прикручена на место, и Виктор вышел в коридор.
   «Не зря Клавдия просила снять на неделю пароходик в Ялте. Не зря мы там как угорелые, дни напролет тренировались, таская камни с одного места на место, откручивали обшивку стен, и снова всё восстанавливали»,- с облегчением вздохнул Виктор, спускаясь на нижнюю палубу. Посмотрев по сторонам, он заметил рядом с окном касс Марию и подошел к ней.
   Толчок парохода о пристань, для Краснова означал, что лодка уже рядом с пароходом и можно продолжать. К тому времени он связал оглушенного Трофима и, сунув ему в рот кляп, пытался открыть в каюте окно. Оконный проем помимо блока со стеклом изнутри был закрыт глухими ставнями. Защелка не желала открываться, но Краснов справился и с ней.
   Ставни открылись, и в оконном проёме на фоне светлого неба показалась голова Митрия. Он видел, что лодка подошла вплотную к пароходу. Еще раз, бросив взгляд на палубу, и убедившись, что на ней никого нет, он кивнул Краснову. Петр Петрович мгновенно открыл окно и стал передавать пустые ящики Митрию. Митрий тут же подхватывал их и переваливаясь через поручни палубных перил скидывал ящики в лодку. Шума почти не было. В лодке, как и условлено, на дно были постелены матрацы набитые сеном.
   Когда все шесть ящиков были сброшены, лодка отчалила от парохода и лодочник, аккуратно работая веслами, поплыл вниз по течению. Петр Петрович распахнул полы своего пальто. Под ним был странного покроя жилет с десятком карманов. Он сложил туда оставшиеся золотые слитки и один мешочек с монетами, застегнул пальто и направился к выходу.
   Слитки были разного веса, их вес он помнил наизусть: четыре - по одному килограмму каждый, а остальные девять - по пять. Гмырин обеспечил их исчерпывающей информацией, мелочей в этом деле для него не существовало. Краснов не спеша спустился с верхней палубы. Вес, конечно же, сковывал его в движении, но постоянные тренировки помогли ему и в этом. У выхода с парохода Березина не было, и он остановился. Дожидаясь его, он обратился к вахтенному матросу и спросил:
   - Это же Тойга?
   Тот с удивлением взглянул на него, и вместо ответа указал рукой на пристань. «Нижняя Тойга», - прочитал Петр Петрович на стене двухэтажного дебаркадера, и, увидев спешащего Митрия, шагнул на трап.
   - Мария и Виктор уже на берегу, - услышал он сзади голос Митрия. 
   Сойдя с парохода, Краснов с Митрием не спеша направились в сторону подвод, стоящих тут же за пристанью. Рядом с лошадьми стояли Виктор с Марией.
   - Ты чего так долго?
   - Выход с палубы кто-то закрыл… В общем пришлось идти через другой. Пока обходил…
   - Черт! Только дверь никто не закрывал. У нее защелка не исправна. Иногда не срабатывает. Вчера дамочка с пятнадцатой каюты тоже не смогла выйти. Я тогда не придал этому внимания, извини.
   - Да, чего уж, - спокойно проговорил Митрий и обернулся в к реке.

   Пароход издал протяжный гудок. Кто-то с мостика зычно прокричал: «Отдать швартовы!», и на пристани матросы энергично начали освобождать канаты с кнехтов. Колеса парохода закрутились, взбивая речную пелену, и «Н.В.Гоголь» стал отходить от пристани. 
   На верхней палубе стоял и курил полицейский, что сидел с ними вчерашним вечером в буфете. Он был там единственным, кто в этот час вышел посмотреть на село с необычным названием. А скорее всего в силу своих обязанностей, присматривался к новым пассажирам или сошедшим на берег. А на нижней палубе облокотясь на перила, стояла немного поредевшая всё та же компания деревенских мужиков. Наверное, разговоров было столько, что даже ночь не могла их прервать. Хотя ночью это время назвать было сложно - светло же.
   Подойдя к лошадям, Краснов присел за телегой и выложил содержимое из своих карманов в мешок. Закинул его в подводу и сказал: «Нужно ехать». Бросив последний взгляд на удаляющийся пароход, Мария скинула пальто, купленное в салоне мадам «Лурье», что на набережной Ялты, и запрыгнула в одну из двух телег.   

   Лошади вынесли их на берег устья реки впадающей в Северную Двину. Там уже была видна одинокая лодка, уткнувшаяся носом в берег. При виде повозок, Афанасий Сапожников отпустил весла, поднялся и шагнул к ним навстречу.
   Он приехал в Нижнюю Тойгу две недели назад по поручению Гмырина. Сергей Аркадьевич хорошо заплатил ему и просил оказать ему небольшую услугу. Афанасий многим ему был обязан, в том числе и тем, что до настоящего времени находился на свободе, и потому отказаться не мог.
   Нанять лодку в селе никакой проблемы не составило. Они в Нижней Тойге были в каждой семье, да еще не по одной. В детали поручения вникать ему не хотелось. «Меньше знаешь, меньше дадут», - так он всегда говорил. И старался следовать этому правилу. Сплавать ночью к пароходу, а потом спустится вниз километр по реке, тоже для не него не составило труда.    
   - Здравствуйте, господа! Ящики бы выгрузить, да я бы и откланялся, - сказал подошедшим Сапожников.
   - Одну минуту, уважаемый! – сказала Мария.
   Сейчас уже было трудно узнать в Марии ту барышню, что вчера вместе с тремя мужчинами сидела в буфете. Вместо воздушной шляпки, на голове туго повязанный платок. Длинное темно-синее платье, с одетой поверх него мужской форменной курткой с блестящими металлическими пуговицами, выглядели несколько странно. Мужские штаны под платьем и кожаные высокие сапоги придавали девушке вид партизанки времен Наполеона.
   - Петр Петрович, ящики забрать Клавдия велела. А зачем они нам пустые? Давайте тут их затопим, чего с ними таскаться? Места и так на телегах немного… - предложил Митрий.
   Краснов пристально посмотрел на Митрия, отчего тот даже поежился. «С таким лучше не спорить», - подумал про себя Митрий, а вслух произнес:
   - Если Клавдия сказала, значит, ящики нужно забрать. И обсуждать тут нечего.
   «Не вздумайте оставить ящики на пароходе или бросить их раньше времени, - вспоминал слова Клавдии Краснов. - Все должно выглядеть так, будто всё золото вынесено с парохода, - Клавдия не раз повторяла эту фразу Краснову. - Для верности, обязательно дайте увидеть кому-либо из местных жителей, что у вас в телеге золото есть, - слова Клавдии засели у Краснова в памяти».
   В этот момент вдалеке послышался протяжный гудок парохода.
   - Похоже, что возвращается… – произнес Сапожников.
   - Быстро очухались… судя по звуку, еще с полчаса и причалят. Завернули пароход обратно. Нужно поторапливаться, – забеспокоился Виктор, и забрался в лодку.
   - Правильно, что Клавдия нас в Котлас не направила. Обложили бы с двух сторон. Всё, поехали, - проговорила Мария и, уже обращаясь к Сапожникову, спросила: – Дальше по этой дорожке вдоль этой реки? 
   - Да, этой дорогой. На телегах по ней в самый раз ехать, - одобрительно заметил тот. - По ней деревушки-скиты, но вы до последней идите. Ачем среди местных прозывается. Верст шестьдесят по реке до деревушки той будет, а по дороге сорок всего. Там такие места, что вас не сыскать… ни за что не сыскать. Отсидитесь, пока не утихнет. Да вы не беспокойтесь особо. Им вас скоро и не нагнать. Лошадей в Тойге, кроме ваших, нет. На других телят, да коров пастись угнали… Будет время у вас уйти.
   - Помним, помним. Дело говоришь… Хорошо с Сергеем Аркадьевичем подготовились, - Мария взглянула на Афанасия.
   Тот никак не отреагировал на похвалу. Вышел из лодки и стал заправлять выехавшую рубаху.
   – Петр Петрович, Виктор, давайте ящики грузите в одну телегу… - и затем она снова обратилась к Сапожникову: - Греби на ту сторону Двины… Когда доберешься, лодку затопи. Для верности днище у нее пробей и оттолкни от берега, а сам пешем ступай в Архангельск. Наймешь где дорогой лошадь или на почтовых доберешься. Возьми вот денег, здесь хватит на всё. По прибытии в город передашь Сергею Аркадьевичу, что всё нами исполнено как и намечали, но с нашим возвращением пока откладывается. 
   Мужичок, выслушав девушку, одобрительно кивнул, сунул деньги за пазуху, и пошёл к лодке.
   - Всё, господа, поспешим. Лишь бы телеги не подвели, пешком им за нами не угнаться. укроемся, дай бог… - Мария обвела всех взглядом и остановившись на Краснове, добавила: – С богом, Петр Петрович, принимай командование, уважаемый. 
   Ей неожиданно пришли на память события из небольшой брошюры, которую она прочитала, еще живя в Вологде. Название ее в памяти не отложилось. А вот содержание хорошо запомнилось. И хоть не совсем понятен ей был тогда язык летописца, но суть усвоила хорошо. В памяти промелькнули события далекого четырнадцатого века. Она вновь увидела, как новгородские рати грабят Великий Устюг и как уходят из него, спускаясь по Северной Двине. Как один из их отрядов остановился с награбленным именно здесь, в устье Нижней Тойги, и как двое из грабителей бежали в глубь тайги вместе с награбленным.
   «Как я раньше об этом не подумала! И надо же так случиться, что спустя шесть веков и мы, подобно тем грабителям, тоже бежим в тайгу. А может, мы бежим туда, куда и они? А может наши пути, несмотря на время, как-то пересекутся? Что ж тут за место такое, что грабителей притягивает», - Мария какое-то время еще размышляла на эту тему, но накопившееся за последние дни напряжение и усталость сказались. Она положила голову Виктору на колени и задремала.
   
1906 год

   Основной обязанностью у служившего при губернаторе Сергея Аркадьевича Гмырина была организация встреч с иностранцами, проведение переговоров и информирование губернатора о намерениях зарубежных «друзей». Конечно же, ему никогда было не дослужиться до такой должности, если бы, не прекрасное знание нескольких европейских языков, приличное столичное образование, и что немаловажно, располагающая к себе внешность.
   В начале двадцатого века в Архангельске проживающих иностранцев было не намного меньше, чем российских граждан. Сергей Аркадьевич был частым гостем во всех консульствах, что имелись в Архангельске, а потому был в курсе всех европейских новостей. Помимо служебных дел он был в хороших приятельских отношениях с главами английского и германского консульств.
   Время от времени встречаясь с ними вне рабочих кабинетов, зачастую получал информации не меньше, чем из официальных источников. К тому же он был из числа тех немногих горожан, имеющих свой дом в «Немецкой слободе». Как выражался Гмырин: «Там селились только приличные люди». К их числу он как раз и относил работников консульств и иностранных компаний. Соседство с такими людьми сказывалось и на отношениях с Сергеем Аркадьевичем. Они были более открытые и доверительные.
   Кроме того Гмырин, уже не первый год был членом архангельской городской думы. На выборах решающим фактором избрания туда, естественно сыграла поддержка губернатора и знакомство с влиятельными лицами города. Данные обстоятельства позволяли ему иметь доступ ко многим источникам служебной, а иногда и секретной информации.
 
   Но это было все намного позже. А до того, в одна тысяча девятьсот шестом году, в свои неполные тридцать лет, и будучи студентом последнего курса Императорского Московского университета, он попал в очень некрасивую ситуацию.
   В прошлом году доступ к обучению в университете впервые получили и девушки. Сергей тогда в числе старшекурсников-активистов занимался организацией вступительных экзаменов. И худенькая рыжеволосая девушка из числа абитуриентов уж очень заинтересовала Сергея. Он в течение года пытался ухаживать за ней, но ничего из того не получалось. Девчонку он определенно не интересовал.
   Но однажды, в один из вечеров, сразу после Рождества, они случайно встретились на катке. Ольга, как звали девушку, была с подругой и молодым человеком.
   - Здравствуйте, Сергей, вы тут один катаетесь? – первой начала разговор Ольга. – А я с друзьями. Это - Зинаида, моя лучшая подруга. А это – Петр, мой брат. Мы здесь постоянно катаемся. А вы впервые? – она сегодня была в хорошем настроении и встреча с докучливым поклонником её не омрачила.
   - Сергей, - представился он. – Я редко хожу сюда и как правило, один… Среди моих друзей нет любителей кататься на коньках, - Гмырину почему-то казалось, что после этого он обязательно услышит: «Ну, пока». Или что-то в таком роде.
   - А Сергей, не составит нам компанию? – спросила Зинаида. – Мы сейчас собираемся к нам гадать. Мы вас приглашаем.
   - Я, конечно, не против, если… если Ольга не против.
   - А чего она против будет? Она сама, увидев вас, к вам направилась и нас за собой потащила, - улыбаясь, ответил Петр.
   Через полчаса вся компания уже сидела за столом в квартире Зинаиды, гадая на чашках и свечах. Тишину в комнате прервал раздавшийся за дверью мужской кашель.
   - Не смущайтесь, Сергей, это наш постоялец. Гаврила Петрович простыл накануне, - проговорила Зинаида. – Он у нас с месяц как комнату снял. Моя маменька часто комнаты сдает. После смерти отца с деньгами стало не просто. Пять комнат нам с маменькой сейчас ни к чему.
   - У моего отца такой кашель был последние годы,  - произнес Сергей.
   - Типун вам на язык, Сергей. Вы хотите сказать, что… Что, что-то случилось с вашим батюшкой? – спросила Зинаида.
   - Его не стало в прошлом году. Он был офицером жандармерии в Твери, и когда начались все эти убийства, которые называют революционным террором, он погиб от бомбы неизвестного убийцы. Извините, я не люблю об этом вспоминать, - грустно произнес Гмырин.
   На минуту за столом все замолчали. Затем снова, как ни в чем не бывало, девушки активно пытались узнать своё будущее, а Петр с Сергеем лишь отпускали по этому случаю шутки и смеялись. Так прошел почти час, в конце которого Петр с Зинаидой о чем-то пошептавшись, стали собираться.
   - Я совсем забыла, - сказала Зинаида. – Нужно маменьку встретить с поезда. Петр мне поможет. Мы постараемся не задерживаться и поскорее вернуться к вам.
   - Может нам тогда домой идти? – спросила Ольга.
   - Да, чего дома делать, Оль? Слушать родительские нравоучения? - проговорил Петр.
   - Да и, правда, Ольга. Ну, подождите нас, чаю попейте. А можете и вина выпить пока. Сергей поухаживайте за дамой! Вино в буфете, а мы скоро вернемся, - протараторила Зинаида и выскочила из комнаты.

   Когда раздался крик девушки, Гаврила Петрович Петровский уже ложился спать. Простуда давала о себе знать, и из-за недомогания он хотел лечь пораньше. Накинув пиджак, он поспешил в комнату, где сегодня развлекалась соседская молодежь. Он был неплохо воспитан и в какой другой раз, он обязательно бы постучал прежде, чем войти. Но сейчас был не тот случай. Когда кричат и зовут на помощь, спрашивать: «Можно ли войти?», как-то не уместно.
   Открыв дверь, он увидел, как девушка, отчаянно отбивается от обнимающего ее парня. Петровский схватил настойчивого парня за шиворот и оттащил от девушки.
   - Ты что, болван, делаешь? – выругался Петровский. – Под статью захотел! – закричал он, и, повернувшись к Ольге, спросил: - Что происходит? Никак насильничать, паразит, удумал?
   - Я… простите ради бога, я не хотел… я не понимаю, как это произошло, - бормотал что-то невнятное Сергей, моргая глазами, будто только что очнулся после сна.
   На минуту в комнате воцарилась тишина. Сергей всё продолжал моргать глазами, глядя то на Ольгу, то на Петровского. Ольга же, сидя на диване, шмыгала носом и пыталась прикрыть рукой порванный рукав платья. А Петровский навис над Гмыриным и казалось, так и застыл, сверля парня взглядом.
  - В общем, так, господа, - проговорил уже спокойнее Гаврила Петрович. – То, что я вижу, никак нельзя оставлять без внимания. И я просто обязан сообщить о том в полицию, - продолжил он и посмотрел на них. – Но делать этого не буду. И вам барышня, если надумаете, тоже этого делать не советую. Из личного опыта знаю, что от этого пользы большой не будет, скорее наоборот… Вы же, насколько я знаю от Зинки, недавно учиться стали. А там вряд ли понравится такая история. А если она закончится судом, то… - Гаврила Петрович многозначительно промолчал.
   Честно говоря, ему было все равно, что было бы с этими молодыми людьми. На самом же деле лично ему не хотелось быть причастным к нему. А если дело дойдет до расследования, то ему непременно придется давать показания. А это никак не входило в его планы.
   – Ну, а ты, молодой насильник, представляешь, чем тебе может всё это обернуться? – не унимался Петровский, пытаясь еще больше запугать Сергея.
   - Я и, правда, не понимаю, что на меня нашло… Со мной такого не было никогда. Я прошу, Ольга, у вас прощения! – Сергей был очень напуган перспективой закончить учебу в университете не дипломом, а большим тюремным сроком. – Мы сидели, разговаривали. Я только хотел поцеловать… А потом в меня словно бес вселился…
   - Вот за беса получишь срок, и будешь нары протирать, или на рудниках пыль глотать, - Петровский уже понял, что нужно делать. – Значит, так. Садись за стол и пиши признательную, что ты здесь натворил. Бумага останется у меня. Если всё и дальше у тебя будет спокойно в этом плане, то бумаге ходу не будет. Будешь снова к девушке приставать, бумагу в полицию отдам.

1906-1914 года

   После окончания университета, летом того же года, по ходатайству архангельской губернии Гмырин был направлен туда на службу. С Ольгой они больше не виделись. А вот с Петровским их отношения не прервались. 
   Гаврила Петрович Петровский, известный в уголовном мире,   как «Петя-лис», был профессиональным мошенником, промышлявшим в Москве и других крупных городах России. Само занятие требовало наличия хорошей информации о своих «клиентах». А чтобы ей располагать, нужен был доступ в соответствующие инстанции или люди, имеющие такие возможности. На связи с мелкими служащими или низшими полицейскими чинами он не разменивался. Своих агентов, а именно так называл он таких людей, искал только из числа высокопоставленных чиновников, чтобы впоследствии пользоваться получаемыми от них сведениями.
   Для того, чтобы они были более сговорчивы и не отказывали ему, Петровский их вербовал чаще всего с помощью обыкновенного шантажа и компромата. Но иногда это происходило случайно, а бывало, что он обзаводился такими людьми на всякий случай. Особенно когда для этого не требовались большие усилия и расходы. Вот и в случае с Гмыриным Петровский, оценив ситуацию, почувствовал, что этот неопытный молодой человек, сможет со временем пригодиться. А потому в тот вечер напустил страху на него, вынудив написать признание в попытке изнасилования гражданки Сориной Ольги Михайловны.
 
   Месяца через два, как Гмырин прибыл на службу в Архангельск, он получил письмо. Увидев конверт, он обрадовался и подумал, что его любимая матушка о своем житье-бытье ему написала. Но письмо было от Петровского. Он не сразу вспомнил кто он такой. А когда вспомнил, ему стало не по себе.
   Гаврила Петрович передавал ему привет, и справлялся о его делах и здоровье. О случае после Рождества не написано было ни строчки. «Вероятно, человеку просто не безразлична моя судьба, вот и написал», - подумал Гмырин. Но даже после такого объяснения тревога не исчезла.
   Он, конечно же, не мог предположить, что такие письма Петровский время от времени писал тем, кто были в его списке. И делал это не по доброте душевной, а для того, чтобы те не забывали о нем, и как он выражался: «Были в теле». Знал бы он, в какой список был включен Гаврилой Петровичем, то, наверное, поначалу, и возгордился бы.
   Кого в нем только не было: градоначальник и вице-губернатор, два советника губернских правлений и один полицеймейстер, несколько уездных начальников, и даже один строевой генерал, не говоря уж о десятке фабрикантов, банкиров и крупных торговцев. И все из разных губерний России. Но если бы он узнал, с какой целью и почему он там оказался, то не обрадовался бы.
   Сергей Аркадьевич недели две раздумывал, отвечать или нет на письмо, и, в конце концов, ответил. Так завязалась между ними переписка. Письмо в один-два месяца не утруждало Гмырина, тем более что текст ответных писем не содержал никаких намеков на прошлое, а был приветлив и всегда заканчивался фразой: «С уважением, Ваш…», что очень льстило молодому чиновнику.      
   
   Так прошел год. В июле одна тысяча девятьсот седьмого года Гмырин участвовал в значимом не только для Архангельска, но и для всей России мероприятии. На городские улицы города вышел первый пассажирский автобус. Вместе с представителями городской Думы ему выпала честь дать символический старт омнибусу. Вернувшись с посвященного данному событию фуршета, он обнаружил в почтовом ящике очередное письмо от Петровского.
   Сергей Аркадьевич не стал торопиться вскрывать письмо, оставив его лежать на прикроватной тумбочке. Вспомнил о письме лишь на следующий день, перед тем как ложиться спать. Он хотел, быстро пробежаться по тексту, но вдруг уже в самом конце письма, написанная Петровским просьба, озадачила его. Он еще раз перечитал последний абзац письма. «А еще попрошу тебя, уважаемый Сергей Аркадьевич, сообщить мне об иностранных компаниях, торгующих лесом и пушниной. Хочу вот заняться торговлей через Архангельск, а потому хочу знать, кто из местных коммерсантов эти делом занимается», - писал Гаврила Петрович.
   Не смог тогда, как не смог и позднее по известным причинам отказать Петровскому. Вот и стал тот время от времени о чем-либо его спрашивать, а он снабжать того информацией о жизни коммерческой в губернии. А в один из майских дней одна тысяча девятьсот восьмого года, на улице его нагнал мужчина в черном костюме и, представившись другом Петровского, передал солидный пакет.
   Возвратившись домой, он не стал сразу его открывать, а засунул в стол. Нехорошее предчувствие было с ним весь остаток дня, и чтобы отвлечься, пытался заняться домашними делами. Но, в конце концов не выдержал, открыл пакет и с изумлением обнаружил солидную сумму денег, красивый золотой перстень с брильянтом и записку.
   «Уважаемый, Сергей Аркадьевич, - писал Петровский. – Прими небольшую благодарность за оказанные мне услуги. Перстень не преступного промысла, так что носить можете открыто. И прошу оказать последнюю услугу. До Москвы дошли слухи, что в скором времени страны Европы хотят вести расчеты с Россией через Архангельск. Добудете всю информацию по этому вопросу, будете очень щедро отблагодарены мною, и также получите свою давнюю расписку. Не храните записок от меня. Огонь – лучший для этого способ. С уважением, Г.П.П.»

   В начале тысяча девятьсот девятого года Петровскому пришло письмо, в котором Гмырин в завуалированной форме подтвердил информацию о намечающихся перевозках золота через Архангельск для расчетов с Россией. Тут же сообщив, что первая партия намечалась к перевозке уже в тысяча девятьсот двенадцатом или тринадцатом году.   
   Вот тогда и стал господин Гмырин одним из главных лиц в списке Петровского. А когда, после его смерти документ оказался в руках сначала Виктора Рыкова, а затем не без содействия Митрия Березина, его увидела Клавдия Зотова, то стал Сергей Аркадьевич в том списке самой главной персоной. А вскоре и совсем исчез из того списка. Клавдия переписала его, исключив из него по соображениям безопасности и конспирации господина Гмырина. 
   Узнав о существовании Гмырина, и намерении царского правительства и Европы вести расчеты золотом через Архангельск, Клавдия Ивановна уже через неделю отправила туда Краснова. Петр Петрович быстро нашел общий язык с Гмыриным. Узнав о смерти Петровского Сергей Аркадьевич не слишком печалился. Лишь поинтересовался судьбой его бумаги, на которой он когда-то написал признание. Узнав, что документ не попал в чужие руки и находится у Краснова, он облегченно вздохнул, пообещав всяческое содействие с его стороны в подготовке мероприятия.
   С тех пор он регулярно переправлял Краснову всю, касающуюся этого дела информацию. А информация была довольно любопытная и, что самое главное, достоверная. Так в одном из сообщений говорилось, что в тысяча девятьсот одиннадцатом году планируют спустить на воду и отправить в Архангельск два крупных речных парохода. Пароходы будут задействованы на речных пассажирских перевозках, но на одном из них будут перевозить и золото.   
   От Клавдии через Краснова шли указания и просьбы выполнить то или иное задание. Ну и соответственно за все его хлопоты, помимо возврата его расписки, было обещано очень серьезное вознаграждение. А в некоторых случаях Гмырин сам проявлял инициативу и снабжал их полезными сведениями. Именно он предложил идею переброски товара с парохода в лодку. И сам же организовал всю подготовку, связанную с этой частью ограбления. 
   Однако Клавдией был внесены изменения в его план, что впоследствии сказалось на судьбе Гмырина и не только его. Она предложила не выгружать весь товар в Нижней Тойге, а лишь создать видимость того, что весь товар с парохода украден, забрав лишь малую его часть. Тем самым Клавдия хотела исключить возможность преследователей вернуть золото. Зотова не хотела рисковать, а потому доверяя Гмырину, делала всё, что бы обезопасить себя от возможных случайностей.
   Депеши от Сергея Аркадьевича шли с завидным постоянством. И вскоре от него была получена информация, что в тысяча девятьсот двенадцатом году состоится пробная перевозка товара. Но вместо золота в ящиках будут находиться кирпичи. И если всё пройдет успешно, то первая партия золота будет перевезена весной тысяча девятьсот тринадцатого года. И далее перевозки станут ежегодными. С учетом этого Клавдия и стала планировать ограбление. Именно ко второму рейсу они и начали готовиться.
   Краснов предлагал взять груз уже первой партии, но Клавдия не считала это решение верным, объясняя это тем, что на первой перевозке внимание и меры предосторожности будут повышенными. И, что немаловажно, количество товара в нем должно было быть раза в два меньше того, что планировалось перевозить в дальнейшем. 
 
1914 год

   Грунтовая дорога вдоль Нижней Тойги, как и говорил Сапожников, действительно была ухожена. Было заметно, что за дорогой следили. Только кое-где бревна на мостиках через ручьи требовали замены, но для конной упряжки они особых хлопот не доставляли. После привала Мария пересела на телегу к Краснову, а Митрий устроился рядом с Виктором, который частенько спрыгивал, чтобы размять ноги. Но непременно забирался в телегу, когда дорога шла под угор.
   Кони уверенно шли, поднимая на дороге облака дорожной пыли. Оба были рыжие, с белыми пятнами на лбу и вероятно состоявшие между собой в каких-то родственных отношениях. Силушка в них чувствовалась. И если бы дать волю, то они бы помчали галопом, не чувствуя тяжести телег. Краснов, зная, что путь не близкий, берег лошадей. Он постоянно придерживал своего коня, который время от времени норовил побежать рысцой, а то и совсем перейти на бег. Шедшая позади лошадь, была более спокойной, и Виктору даже не требовалось удерживать ее вожжами. 
   Деревни, встречавшиеся им на пути, они объезжали стороной, стараясь не попадаться на глаза их жителям. В двух местах дорога пересекала реку. Весенняя вода еще не ушла, а потому именно переправы через реку стали для них самыми трудными участками дороги. Порожистая река сейчас представляла собой бурный сплошной поток, справиться с которым было непросто. Лошади с трудом, но вывезли их на другой берег.
   Дорога в этом месте была шире обычного, и лошади шли рядом. Мария сидела спиной к Краснову, глядя на крутящиеся колеса идущей рядом повозки.
   - Петр Петрович, далеко ли еще до Ачема? – спросила она, повернувшись к Краснову. 
   - Думаю, что половину пути мы уже проехали. Получается, что еще верст двадцать. Сейчас круглые сутки светло - повезло нам с этим. Весь июнь так будет. К вечеру в деревне будем, – он посмотрел через плечо на соседнюю повозку, и добавил: - По такой погоде дней через десять гнус в лесу появится. Чувствую, достанет он нас.
   - Комары не люди, много крови не выпьют, - крикнул Митрий.
   - Да уж, - согласился Виктор.
   - Виктор, ты предложение Марии сделал неделю назад. А теперь, где венчаться и записываться будете? В Ачеме? Судя по нашим намерениям, получается, что в Ачеме, - попытался пошутить Митрий.
   - А хоть бы и в Ачеме, что из того? Нам неважно место, нам важна суть! - крикнула Мария, не дав ответить Виктору. – Мы с Виктором сами разберемся со свадьбой! Да, Вить?
   - А чего разбираться. Тут и разбираться не с чем. Как будет возможность, так и обвенчаемся. Нам, да и тебе дорогой друг, сейчас нужно о нашей безопасности подумать, а со всем остальным мы с Машенькой уж как-то разберемся, - Виктор произнес эти слова с неожиданной для него неприязнью, какой раньше за собой не замечал. «Устал, перенервничал», - решил он про себя. Вот и злюсь чего-то.
   - Может нам не следует всем вместе показываться в деревне? Мы бы с Петром Петровичем заехали туда, а вы бы подождали на краю леса. Если всё спокойно будет, так сигнал вам дадим. Не потащим пока золото в деревню, пусть с вами побудет, - предложила Мария. – И с кем-нибудь из мужичков попробуем договориться. С ним надежнее и быстрее укроемся. Пересидим в лесу, а там посмотрим.
   - Да, Мария, я тоже думал об этом. Пока не знаю, как лучше поступить. Ближе подойдем к деревне, определюсь с этим, - сказал Краснов, и немного погодя добавил: - В деревне дольше двух-трех часов задерживаться нельзя. Времени у нас на то нет. Может погоня нагрянуть. Если что, без проводника уйдем.
   - С деревенским проводником лучше. Он всё тут знает, в избу какую-нибудь отведет. Хоть отоспимся, потом уж все остальное. И он при нас будет, для нашего же спокойствия, - согласился Митрий. – Чтобы у кого из родни его не было соблазна нас полиции сдать.
   - А если никто не захочет? - спросил Виктор. - И давайте же избавимся от этих ящиков! Чего пустые-то везти.
   - Избавимся, избавимся, - согласился Краснов. – Но только после деревни. Деревенские должны увидеть ящики. Не так ли Мария?
   - Да, да. Всё правильно. Они и нашим преследователям расскажут обязательно, что все золото с нами.
   Все опять надолго замолчали. Сказывалось напряжение последних дней, бессонная ночь и дневная усталость от дальней дороги. Да и по-хорошему подкрепиться пока времени не было. А тем временем дорога в очередной раз вышла к реке. 
   - А всё-таки Клавдия – умница! Я всё о ней думаю. Вот это женщина! Завтра-послезавтра весь товар заберут с парохода, и всё, дело сделано! - прервал тишину Митрий.
   - Пятки, по-моему, намял. Больше с телеги не слезу, – Виктор, сидя в телеге, разулся и смотрел на свои ноги.
   - Да, Митрий, она разработала прекрасный план, - Мария разулась и спрыгнула с телеги. – М-м-м… Песочек на дороге теплый какой… как на пляже, - шла она по дороге с нескрываемым удовольствием. 
   - Да, гений, а не женщина! Мы полицию отвлекаем, а она спокойно золотишко заберет,- продолжал восхищаться Митрий, - и дело сделано!
   «Заберет, если сможет», - подумала Мария.
   - Как бы нам, отвлекая, по пуле не получить и головы сохранить, чтобы было кому золотишком тем попользоваться, - рассмеялся Виктор.
   - Так, господа, тише болтайте… – негромко произнес Петр Петрович и остановил лошадь. – Кажется, приехали.
   - Не вижу ничего, - Митрий крутил головой по сторонам.
   - Туда, смотри, - Краснов показал немного в сторону от дороги.
   Все как по команде повернули головы, куда показал Краснов. Меж деревьев вдалеке просматривалась водная гладь озера.
   - Озеро, и что? – недоуменно спросил Виктор.
   - Ты дальше смотри! Вон на угоре за озером дома видишь? - Мария рассматривала деревню и ответила вместо Краснова. – Домики рядом с речкой, и озеро рядом… какая красота!
   Вдалеке на угоре виднелись несколько деревянных изб.
   - Чуть меньше версты до нее, - Краснов спрыгнул с телеги. – Едем все вместе. Думаю, что так будет правильнее. Пусть нас всех видят в деревне. За золото бояться нечего. Там не тот народ живет, чтобы приезжих грабить.
   Через полчаса они въехали в деревню. Дома тянулись по угору вдоль берега реки. Рубленные двухэтажные с пристроенным сзади хлевом в свете заходящего солнца они казались непомерно большими для этой деревни.
   - Семьи тут не маленькие, а то и несколько семей в одном доме живут. Вот, и хозяйство соответствующее у них, и дома большие строят, - увидев удивленный взгляд Марии, пояснил Краснов.
   Не задерживаясь, проехали мимо первых изб. На улице никого не было видно. Крестьяне ложились рано, но и вставали с рассветом. Вероятно, все уже отдыхали после дневной работы. Мария вглядывалась в окна, пытаясь, хоть в каком-то из них увидеть хозяев. Дорога отвернула от домов и пошла по самому угору вдоль берега.
   - Вон смотрите, внизу мужики какие-то, - Виктор указал рукой в сторону теснящихся у реки бань.
   - Стойте тут, а я схожу к ним, переговорю, - проговорил Петр Петрович. – Не забудьте, что мы геологи. В ящиках инструмент. Ищем породы, содержащие алмазы, - Краснов решил все-таки напомнить, хотя об этом условились еще в Крыму, и говорили дорогой не один раз.
   Краснов стал спускаться по тропинке, ведущей вниз по склону к реке. Двое мужиков в длинных до колен льняных рубахах тоже  заметили приезжих, выпрямились и смотрели на приближающегося к ним Краснова.
   - Порты то, Трифон, подтяни, на подколенках уж совсем у тебя, что люди то скажут, - тихо сказал тот, что был значительно старше. – С городу начальство какое, али кто, не пойму.
   - Барин то сам идёт, не гордый видать. Другой бы крикнул, чтоб сами подошли, - Трифон вытер мокрые от воды руки о рубаху, подтянул штаны и потуже завязал на них поясок.
   Петр Петрович подошел к мужикам и окинул их взглядом. «А этот постарше не простой вроде мужичок-старичок. Смотрит с прищуром, хитрован», - подумал он. Чуть склонив голову в знак приветствия, приложил руку к груди, и поздоровался:
   - Здравия и труд вам на пользу будет, уважаемые! Время уж вечернее, позднее, а вы всё в работе.
   - И вам многих лет, - ответил тот, что постарше. Окладистая борода крестьянина закрывала у него пол-лица. – Нам днем то, мил человек, нековды своими-то делами заняться. Вот вечерами тутаки и пропадаем.
   - По дороге ехали, никого в деревне не видно. Отдыхают все уже? А молодежь ваша где? Тоже никого не видно, а самое время им бы гулять. Ночи у вас вон какие светлые, - улыбнувшись, попытался завязать разговор Краснов.
   - А у нас любопытных мало. Если кому и попали на глаза, так из дому с расспросами не побегут. Спят, не спят, а уж на той поре скоро будут… - охотно ответил старик. - А какой отдых сейчас у молодых-то. Молодяжнику что робить не надобно? Это у вас в городе гуляют да отдыхают, а у нас еще картовь не вся посажена, да жито вот токо досеяли. Вам бы полем сейчас ехать, так всю деревню там и увидели бы. 
   - А чего так? – поинтересовался Краснов.   
   - Холодина всё у нас была… так теперь и спать нековды… Звать то тебя как, мил человек?
   Тот, что помладше стоял рядом и молчал. Похоже, научен был не вмешиваться без нужды в разговор старших. 
   - Руководитель поисковой экспедиции Императорского Санкт-Петербургского университета - Петр Петрович Остужев, - представился Краснов, – Прибыли в ваши края для изучения и сбора каменистых выносов вот этой чудной реки.
   - Порфирий Ретьяков. А это сын мой – Трифон, тридцати лет отроду, - указал на младшего старик.
   - Золото что ль ищете? – начал было Трифон, но его оборвали.
   - Замолчь, Трифон. Не твоего ума это? У меня уж седины от тебя больше, чем от годов моих. И в кого ты такой уродился не пойму!
   «Похоже, что не такой уж Трифон и почитатель старейшин», - подумал Краснов.
   - А чего? Я же так, - стал оправдываться Трифон, почесав всей пятерней свою пышную русую шевелюру. – У нас тут уж искали… на Разбойничьей Слуде. 
   - Нет, какое золото, мы пробы будем брать. Да и не на золото. Золота в этих краях нет. Может камень какой хороший есть. В университете решат, есть тут что или нет, - Краснову стало понятно, что говорить для расположения крестьян к себе. – Нам бы провожатого какого с вашей деревни. Дальше по реке дороги то нет, наверное, а нам бы, подальше, в самые верховья реки уйти, чтобы потом спускаться вниз и к осени вернуться. Мы все услуги оплатим, о том не стоит и беспокоиться, - намекнул он.
   - Бумажками хотите платить, а нам бы пороху, так на руках унесли бы, - Трифон искоса посмотрел на Краснова и улыбнулся.
   - Замолчь ты, пакостник, - Порфирий явно не питал добрых чувств к Трифону, и вскоре причина того стала понятна. – Ты вон, уж «помог»… камней синюшных, паразит, для каменки натаскал, да еще и лодку расколол ими! На руках он отнесет… - ворчал старик. - Сначала печь в бане изладь как надобно, а потом свою помощью людям будешь предлагать. Если уж что говоришь, дак делай. А то пустое токо говришь. За что не возьмешься, всё не так… помощник! - Порфирий плюнул себе под ноги и замолчал.
   Наступила тишина. Петр Петрович не стал ее нарушать, понимая, что у старика уже есть соображения на этот счет, и нужно немного подождать, тогда тот сам скажет. Старик еще пару минут помолчал, разглядывая свои высохшие руки, потом, взглянув на Краснова, сказал:
   - Я документ у вас на вашу экспедицию спрашивать не буду. Раз говоришь, что экспедиция, пусть так и будет. Мы людям верим. Если кому нужно обмануть, то значит, тому есть причина. И коль не сказыват ее, значит, нет возможности сказать. А у нас нет надобности допытываться в том. Мы люди мирные. Живем и зла никому не делаем и не желаем. Вижу, что, несмотря на позднее время оставаться в деревне вам не хотце. Так ли я говорю, мил человек?
   - Да, отец. Мы отдохнули хорошо. Верст пять отсюда. Не знал я, что деревня рядом. Потому надобности у нас нет в деревне задерживаться. Да и ни к чему лишние разговоры среди деревенских, по поводу нашей экспедиции. Чего отвлекать добрых людей от дел праведных, - ответил Краснов.
   - Трифон про порох говорил… - намекнул Порфирий.
   - Нет, отец, пороху у нас нет, но есть то, на что ты пороху можешь купить. И не бумажки какие денежные, а посерьезнее оплата будет, - перебил его Краснов.
   Похоже, что Порфирий смекнул, о чем говорит Краснов.
   - Трифон, ты домой иди. Бабку если легла, то подними. Скажи, чтобы собрала мне с собой на неделю, скажешь ей, что на реку пойду провожатым. Да мяса сушеного пусть положит на всех, и не жалеет! Дробь и порох с ружьем на крыльцо выставь, приду переобуваться, так всё заберу. Через час с деревни уйдем, так что бежи скорее… Потом вернешься и приберешь тут всё, - старик нагнулся, поднял с чурки шапку, но одевать не стал, а лишь похлопал ею по ноге, будто пыль выколачивал. – А мы тут маленько потолкуем и за тобой следом.
   После этого Порфирий пошёл по тропинке на угор туда, где стояли телеги. За ним следом зашагал и Краснов. До «членов экспедиции» по тропинке было метров семьдесят. «Наверное, уж седьмой десяток разменял. Тихо идёт, не бойкий какой-то проводник… может кого другого поискать… но времени нет. Часа через два и погоня в деревне уже будет», - думал про себя Петр Петрович. «Думат, мол еле ноги переставлят, как с таким по лесу идти», - в свою очередь подумал о Краснове Порфирий.
   - Добра вам, здоровьица, молодые люди, - первым поприветствовал всех сразу Ретьяков.
   - И вам здоровья, - почти одновременно проговорили Виктор с Митрием.
  - Здравствуйте, дедушка! … – поздоровалась и Мария. - Извините, не знаю как вас по имени-отчеству.
   - Порфирием Федоровичем с рождения зовут. Мати с батьком так назвали. А мне что… мне всё одно,- проговорил Порфирий. – А извиняться тебе голубушка не за что. Я дед и есть. Уж пять годков как Трифон отцом стал. Один у меня сынок то, остальные всё девки.
   - Трифон? Это… - недоуменно произнесла Мария и посмотрела на Краснова.
   - Он с нами на берегу был. Пошел домой, в дорогу отца собирать. Порфирий Федорович вызвался нас сопроводить до самого места, - пояснил Петр Петрович. – Правильно я говорю?
   - Верно, верно, - старик погладил бороду и продолжил. – Скажу вам всем сразу, чтоб боле не заводить разговор о том. Так вот, я уведу вас, куда вам занадот, мне за то благодарностей ненужно. У нас в деревне и на соседних скитах люди миром живут. Нам тут чужие не надобны. Но от вознаграждения вашего отказываться не буду, если есть чем…
   - Да мы и сами не хотим у вас задерживаться, - перебил Порфирия Митрий. – Нам в деревне жить некогда.
   - Митрий, подожди, дай человеку сказать, - одернула Митрия Мария.
   - Говори, отец, не стесняйся. Мы - тоже люди мирные, - Виктор решил шуткой разрядить разговор.
   Лошади, пощипывающие придорожную травку, вдруг подняли голову и замерли. Потом покосились в сторону дороги, по которой они только что приехали, синхронно потрясли гривами и снова вернулись к прежнему занятию.
   - Вот, животина, а чего-то соображат. Что-то не по нраву  пришлось… Вы одни тут, или может еще партия идет? – Порфирий прищурив один глаз, внимательно посмотрел на Краснова.
   - Мы-то одни. Ты договаривай, что сказать хотел, да пойдем. Чего тут нам зря околачиваться, - немного нервно ответил Краснов.
   - Я не о вас говорю, мил человек. Вы нам не помеха. Бывали тут у нас всякие. И лихой народец бывал, и господа всякие рыбку ловить приезжали. Нам такой люд как майский снег. Выпал, да растаял. А вот, если вы и впрямь чего тут найдете ценного, камни какие или не дай бог самородок какой, то покою нашему придет конец. Понаедет люду всякого и нас с этих мест сживут. А я, если занадобится, вас, хоть на саму Пинегу выведу. Можете и там ваши ученые дела справить.
   - Ну, не тяни дед, говори, - Мария чувствовала, что дед всё никак не решится сказать главное. – Мы люди привыкшие ко всякому. Договоримся…
   - А тебя видать не щи варить взяли в компанию то, - впервые за всё время, улыбнулся Порфирий. – Cтаршой-то у вас, кто будет, он? – старик показал на Краснова
   - Остужев Петр Петрович, – ответила Мария. Она поняла, что Краснов назвался другой фамилией.
   - Вот тебе, Порфирий Федорович, задаток, - Краснов вытащил с мешка пару монет золотых. - Сведешь нас, еще пяток таких получишь. И коня одного можешь себе оставить, а можешь и вернуть в Нижнюю Тойгу. Второй-то пока пригодится. А потом и того заберешь.   
   - Хм. Задаток хороший. И на расчет хорошую плату обещаете. Червонцы царские видывать приходилось, а вот чтобы в руках держать, нет. Откуда они у вас, то дело не моё. Просьба у меня к вам будет. Не условие, а просьба. Вы в поисках своих, если лично вам не надобно, так не усердствовали бы. Если не найдете тут ничего, то премного будем мы вам благодарны за то. А я вас сейчас же и сведу, куда вам надот.
   - Ну, дед, ты и хитер. Обманывать же грех большой. Сам же нас в грех и хочешь ввести, - у Краснова отлегло от сердца. Он понял, чего больше всего боятся в этих местах. Ради спокойствия своей деревни, дед готов был бросить все дела и идти с незнакомыми людьми в тайгу.
   - Грех ваш во благо людей будет. А значит и не грех. Да, если бы и согрешил во благое дело, так прощения попросил бы. Отмолил бы грех-то… В общем, если просьбу мою принимаете, то хорошо. Если нет, всё одно, сведу вас. Нам тут заработать хорошо редко когда представляется… - Порфирий повернулся и, не спеша пошел, договорив уже на ходу: - Поедем до дому моего. Я соберусь, а вы чего откушаете, если что. Да и тронемся. На лошади далеко не уедем, дороги нет. У меня вверх лодка угнана еще с осени для рыбацких да сенокосных дел. Так что весь скарб в лодке после повезем, да и девчонке тоже пешком-то не хорошо будет. А господа уж берегом…
   - Договорились, отец. Усердствовать не будем в своих поисках. Но время свое мы все одно отработаем. – Краснов повеселел и повернулся к Марии.
   - Да, Петр Петрович. Конечно, да. Не правда ли, господа? –обратилась она к Виктору и Митрию.
   - Конечно, конечно, - ответил Виктор.
   - Ну, да, конечно, отец, - проговорил Митрий. – Но время свое мы все одно отработаем, - повторил он голосом Краснова.
   Порфирий шел к ним спиной и не понял для чего «Остужев» повторил эти слова снова. 

   Через час они уже отъезжали от дома Ретьяковых. Проводить вышла бабка, жена его, да Трифон. Бабка c крыльца не сошла, перекрестила всех на свой лад, и ушла в дом. Трифон же, напротив, подошел к ним и каждому пожал «по-городскому» руку.
   - Много у вас поклажи. Вон одних ящиков скоко. Аж шесть штук, - подметил он и широко улыбнулся. – Вы не смотрите, что мы тут при лучине живем. Читать да считать у нас почти все умеют.
   - Ты, грамотей, этого коня напои и в хлев поставь, а завтра вечером к плоскому ручью приди, другого коня заберешь. Там мы остановимся в избе, отдохнем маленько. А дальше по реке пойдем, лодка у меня там, ты знаешь. А конь с телегой не нужны будут. Коней в хлев поставь, у нас пока побудут, пока они не вернутся. Я им если что, то лодку оставлю, сам так приду. С лодкой-то сподручнее все одно им по реке-то шастать, - Порфирий осмотрел всех. – Нуко, Трифон, принеси сапоги Глашкины стары, что на мосту стоят,- добавил он, глядя на Марию.
   Тот бегом бросился в дом, и минуту спустя уже чуть не упав на крыльце, подбежал к отцу.
   - Вот держи.
   - Да не мне, девице подай, - и повернулся к Марии. – Эти примерь, размер кабыть твой будет. В твоих каршаках токо в церковь ходить. В лесу дорог нет - ноги спортишь в своей-то обутке… А ты, Трифон, если кто спрашивать будет из наших или… еще кто… куда я с людьми-то пошел, так скажешь, что на Юлу собирались.
   - Скажу, отец… Я ж с пониманием, - ответил Трифон.
   - А вот это спрячь до моего возвращения, да смотри никому о том, - Порфирий сунул в руку сыну две монеты.

   До Плоского ручья шли часов пять. Сначала дорога позволяла везти вещи на телеге, но скоро пришлось с телегой расстаться. По просьбе Порфирия, ее разобрали и сложили под большой елкой в стороне от лесной тропы. Вещи перевязали и навесили всю поклажу на коня.
   Когда они вышли к реке, солнце уже было высоко, но утро уходить не спешило, одаривая всех своей прохладой. На большой поляне чуть выше порога стояла большая изба. Старик махнул рукой, и пошел к избе.
   - Пришли что ли? – Митрий устал больше всех. – Ноги уже у меня отнимаются.
   - Всё, снимай с лошади поклажу, пришли. Тут отдыхаем, пока Трифон за конем не придет. После за лодкой схожу. Тут она недалёко спрятана, - скомандовал Порфирий. – Петрович, избу протопи. Митрий, давай костер разведи, поесть сегодня я сготовлю, а потом уж вы сами очередь назначайте или может, кто один будет у вас кашеварить.
   - Я могу готовить, если не против,- вызвалась Мария.
   - А я в помощниках буду к Машеньке с удовольствием. Вода, дровишки-костеришко и прочее, - проявил инициативу Виктор.
   - Ну, вот и договорились. Дня за два до Смильского поднимемся. Сейчас светло ночью, быстро дойдем. Там, недалеко от Разбойничьей Слуды и остановимся, - подвел итог Порфирий.
   Часа через полтора все кроме Краснова и Порфирия спали. А те сидели у костра, дымя самокрутками.   
   - Скажи, отец, а когда ты, понял, что мы не экспедиция?
   - Дак чего догадываться-то. Сразу как увидел, так и понял, - почти равнодушно ответил Порфирий. – Токо Трифон мой на язык слабоват. Потому при нём вам не мог «не поверить». Иначе он бы мог неладно чего сделать. А нам неприятности ни к чему.
   - А тогда монеты зачем ему отдал? Расскажет же кому?
   - Не-е-е. Вот тут можете быть спокойны. На этот счет можно не расстраиваться. Расскажет о чем другом, только не об этом.
   - А ты с нами чего пошёл, не из-за золотых же монеток? – решил уточнить Краснов… – Или все же из-за них?
   - Ну, золотишко, оно никогда помехой не было. А вот что вас с деревни увел, так тут просто всё. Случись чего рядом с деревней, то и мои могли бы пострадать.   
   - Спасибо, отец. Я буду тоже с тобой откровенен. Нам переждать где-то нужно. Ящики, что везем пустые, но за нами погоня идет и о том, что они пустые, не знает, - Краснову всё больше нравился этот старик. – Ты за себя не беспокойся. На нас крови нет, и не будет.
   - А что мне беспокоится? Вам наоборот нужно думать, чтоб со мной ничего не случилось. Не управиться вам на реке одним без меня.
   Краснов подбросил в костер несколько поленьев, подошел к коню, и похлопал его по спине. Затем уткнулся головой в лоб коня, и так стоял пока в костре громко не треснули дрова. Затем потрепал лошадь за гриву и вернулся к костру. Сидели со стариком молча, пока рядом не раздался голос Марии.
   - А что это, Порфирий Федорович, за названье ты упоминал - Разбойничья Слуда?
   - Отдохнула, Мария, присаживайся, чайку из брусничного листа Порфирий заварил, очень скажу я тебе, не плохой чай, - Краснов сдвинулся на бревне, освободив для девушки место.
   - Спасибо, с удовольствием. Так всё-таки, о какой такой Разбойничьей Слуде ты давеча вспоминал? – снова спросила Мария.
   - Дак… то наши деревенские так зовут место на реке. Верст шестьдесят от деревни будет до него. Не зря видно зовут. Давно то дело было. Много годов, аль веков назад. Разбойники там  прятались с добром краденным. Где они его взяли, не скажу, не знаю. А то, что там его и спрятали по причине мне неведомой, так то у нас в деревне всякий знает… может унести не могли, может… да шут их поймет… разбойников-то, - Мария поймала на себе его лукавый взгляд.
   - Значит, на то у них были причины? – продолжила Мария свой вопрос.
   - А кто ж о том знает? Может, были, может, нет. Нам то неведомо, дело давнее, - задумчиво проговорил Порфирий.
   - Значит, были, - уверенно проговорила Мария.
   Она снова вспомнила книжку о новгородских разбойниках. «Шесть веков назад они здесь тоже были, и тоже спрятаться хотели. Интересно, что с ними стало после Разбойничьей Слуды?… А что с нами будет?» - девушка чувствовала взгляд старика, но дальше продолжать этот разговор ей расхотелось.
   Мария бросила в костер сухую ветку, и стала смотреть, как радостно запрыгали языки пламени вокруг нее.

***

   Как и говорил старик, Трифон пришел к плоскому ручью поздно вечером, когда солнце уже было у самого горизонта. Был с ними не долго. Чаю попил, передохнул самую малость, да про полицейских рассказал. И двух часов не прошли после их ухода с деревни, как туда нагрянули около двадцати человек погони. Несмотря на позднее время, будили, кто спал, да о них спрашивали.
   - Особенно усердствовал старший из них, взахлеб рассказывал Трифон. - Интересовался, вопросы всякие каверзные задавал. Долго держал. Что видел, да слышал… А я как есть всё сказал. Особенно ничего и не видел. Подводы с ящиками и другим скарбом, да мужиков троих и девку на ней… Сказал, что отца принудили вести их на Пинегу. Мол, туда сведет, так и отпустят потом.
   Больше ничего существенного они от Трифона не услышали, и вскоре тот, забрав коня, ушел обратно в деревню.

   Порфирий отлучился на полчаса и обратно вернулся уже в лодке. Ящики из-под золота брать не стали. Краснов сказал, что их миссия закончена и более они не нужны. Спрятали тут же у плоского ручья. Порфирий с Марией поплыли в лодке. Плыть вверх по течению с груженой лодкой не так просто, но старик очень проворно управлялся с «осиновкой»9. Да и выносливость для своих лет показал завидную. Мужчины шли по берегу. Тропинки вдоль реки хорошо различимы, и идти по ним было не трудно.   
   До Разбойничьей Слуды добрались за два дня без особых проблем. Мария с Порфирием приехали немного раньше, и дожидались прихода остальных. Мужчины вскоре тоже пришли и, поднявшись на речной угор, повалились на сухую землю.
   - Что, умаялись, голубчики… - проговорил старик при виде их.
   - Отдохнем малость, потом поговорим, - проговорил Краснов.
   Накопившаяся усталость последних дней пешего перехода давала о себе знать, и уже через несколько минут они спали крепким сном. Митрий и Виктор лежали на животе, уткнувшись лицом в белый боровой мох, а Краснов, напротив, привалился спиной к огромной сосне, да так и уснул. 
   Порфирий встал и подошел к краю слуды. Постоял, вглядываясь в речную даль. Затем вернулся и стал разводить костер.
   - Пусть мужики отдохнут. Тут поедим, а жить на Смильское переберемся, - проговорил Порфирий. – Там изба хорошая, просторная. Недельки две переждем, а потом в деревню схожу, посмотрю, что и как… Не помню куда спички сунул… - роясь в своем мешке ворчал он.
   - Это здесь разбойники в старину краденое спрятали? – Мария подала старику свой коробок. – Красивое место. Но какое-то не уютное что ли. – А сама подумала: «Ох, и хитрец ты старик. Свои спички бережешь… Найти он якобы не может…»   
   - Не уютное? Во загнула… Угор как угор.
   - Так-то оно так, но чего-то мне не по себе от пребывания тут. В других местах ничего подобного я не испытывала. Вроде и красиво, а вот чувствую себя нехорошо, - поделилась она с Порфирием своими ощущениями.
   - А ты случаем, девка, не того?
   - Что не того?
   - Не на сносях? У нас бабам в деревне, когда «понесут», обычно всяко разно чудится, - улыбнулся старик.
   - Да, ну тебя. Мы с Виктором по возвращении только жениться хотим, а ты… «понесла».
   Порфирий пригладил рукой бороду, посмотрел на Марию и ничего не сказал.
   Первым проснулся Краснов. Что-то замычал спросонья, и закашлялся.
   - А тут, скажу я вам, как говорится, жить можно, - потягиваясь, произнес Петр Петрович.
   - Жить можно в избе, а не тут. Остальные поднимутся, так в избу пойдем, - буркнул старик.
   - А мы их сейчас и поднимем, - Краснов стал трясти Виктора и Митрия поочередно. – Вставайте, господа, грабители. Чего мох нюхать.
   - Порфирий Федорович, а где изба? – спросила Мария.
   - Так вон за тем мыском и будет. Рядом тут, - он отошел от костра, стараясь показать рукой туда, где, по его мнению, должна быть изба.
   - Виктор, вы с Митрием и стариком вперед идите, а мы с Петром Петровичем задержимся здесь ненадолго, - негромко сказала Мария, посматривая на Порфирия. – Петр Петрович, мешок с товаром здесь спрячем пока. Всякое может случиться. Если, что, так… вот здесь у костра и схороним…
   - Рядом тут изба. Чаи свои допивайте и пойдем. Чего тут прохлаждаться, - подходя к костру, проговорил Порфирий.
 
   Через час Виктор с Митрием уже помогали Порфирию обустраиваться в доме. Изба и на самом деле больше была похожа на лесной дом, чем на охотничью избу. Она была разделена на два помещения деревянной перегородкой. Удивление у них вызвала небольшая русская печь с дымоходом, выведенным через крышу. В отличие от большинства избушек с каменками, топившимися по-черному, эта выглядела довольно необычно. Вокруг дома видны были заросшие грядки, а рядом что-то, напоминавшее небольшое поле. Недалеко стоял амбар и лабаз с большим рубленым хлевом. А у реки добротная баня с сараем.
   Увидев недоумение на лице мужчин, Порфирий пояснил, что здесь до недавнего времени был староверческий скит Петра Чурова. Скот держали, хлеб свой выращивали. А лет пять назад с ним и его семьей случилось несчастье. Что конкретно произошло, никто не знает. Только нашли их останки зимой ачемские охотники. Вот с тех пор и пустует изба.
   - Девчонка пусть за перегородкой располагается, а нам здесь всем места хватит, - рассудил Порфирий.
  - Жаль, Виктор, что мы с тобой не расписались до нашего путешествия, а то бы сейчас вместе за перегородкой отдыхали бы, - Митрий, пародируя голос Марии, попытался поднять настроение не столько товарищу, сколько себе.
    Виктор, пытался растопить русскую печь, и оставил слова Митрия без ответа. Он все еще чувствовал усталость, и обмениваться шутками с приятелем ему явно не хотелось.

   - Петр Петрович, мешок под костром закопайте. Я думаю, что под костром мало кому придется… если придется, конечно, что-то искать. Только аккуратно всю золу и угли обратно сложить нужно.
   - Да, Маша, ты про костерок хорошо придумала. И место приметное, не зарастает долго, если не скоро придется сюда вернуться, - проговорил Краснов. – Если придется от погони уходить, то с этим мешком по лесу бегать явно несподручно будет. А бросать где попало не хотелось бы. Хотя нам того что на пароходе хватит до самой смерти, да и детям еще вашим останется. Чего зря его полиции возвращать…
   - Да, я об этом и подумала. А вернуться сюда за ним всегда можно будет, когда всё образуется, - заключила девушка.
   Через полчаса ничто не напоминало того, что здесь что-то было кроме потушенного костра. Краснов показал Марии на появившийся над лесом дым, и они быстрым шагом направились в его сторону. 

   Поздним вечером, когда все хозяйственные дела были сделаны, вся компания кроме Порфирия сидела у костра рядом с домом. Старик решил немного отдохнуть от хозяйственных дел.
   - Пойду хариска10 попробую уловить. Может и клюнет какой. Вода большая еще, но попробую. Если клевать не будет, схожу на болото. Посмотрю жаровицы11 прошлогодней. Может пособираю скоко поисть, - и, договорив, ушел.
   - Не сбежит? – побеспокоился Митрий.
   - Смысла ему нет в этом никакого… - не переживай, - ответил Виктор.
   - И так, господа, что мы имеем на сегодня? – спросил Краснов, и сам же и продолжил: – Запас продуктов на пару недель. Если сможем рыбки половить, которой, по словам старика в реке достаточно, то и на три. В любом случае дней через десять нужно будет кому-то с Порфирием до деревни на лодке спуститься.
  - Порфирий говорил, что отсюда до деревни верст шестьдесят будет. А если туда и обратно, то сто двадцать… - казалось, что Митрий был удивлен им же и сказанному.
   - Дней пять туда и обратно уйдет, - включился в разговор Виктор. – Вниз два и обратно три. Если в деревне всё будет спокойно, то можно будет выбираться отсюда к Двине. В любом случае провизией в деревне нужно будет разжиться.
   - Нужно со стариком рассчитаться, - сказала Мария. – Вот, Петр Петрович, возьми остаток для него. Этого хватит, чтобы он с продуктами в деревне потом помог.
   Мария не забыла про Порфирия, и прежде, чем закопать мешок с золотом, вынула из него несколько монет.
   - Так, с этим ясно… Я считаю, что нужно каждую ночь кому-то дежурить у избы. Мало ли что… - было заметно, что Краснов был взволнован.
   - А мало ли что, это что? – спросил Виктор. – Ты имеешь в виду погоню?
   - Ну, да. Не исключено, что могут по реке идти.
   - А толку то с того? Если нагрянут, то, что делать будем? У нас на всех один револьвер у тебя Петр Петрович, да десяток патронов к нему. Ружье старика в расчет не беру. Всё одно он стрелять в полицию не будет, - спросил Митрий.
   - Ты думаешь, я в них стрелять буду? Нет. Только для острастки и всё. Чтобы время выиграть и уйти от них, - Краснов обвел всех взглядом.
   Петр Петрович давно для себя решил, что убивать, даже за очень большой куш, не будет. Грабеж грабежом, а вот убийство… грех на душу, брать не хотел и всегда обходился без этого. Стрелял он превосходно, но не для того, чтобы убивать, а лишь с целью самозащиты. Неоднократно бывал в переделках, и знал, что иногда достаточно лишь напугать противника, чтобы заставить того отступить.
   - Я согласна с Красновым. При любой ситуации нужно обойтись без крови, - согласилась Мария.
   - А я на баньке память о нас оставил. Кому тут бывать, так о нас может, вспомнят невольно, - Виктор постарался сменить, не совсем приятную для него тему разговора.
   - То-то ты там полчаса ковырял на стене что-то, - буркнул Митрий.
   - Не ковырял, а наши инициалы вырезал. Когда еще у плоского ручья ночевали, я у старика спросил о странных надписях, вырезанных на стене избушки. Оказывается местный люд таким образом о себе память оставляет. И вроде как кто расписался, так тому там бывать снова.
   - Смотри, чтобы эта память нам боком не вышла, - проговорил Краснов, поднялся и пошел в дом. – Я спать. Митрий сегодня дежурит.
   - Вот вечно он всё хорошее своим пессимизмом загубит, - проворчал Виктор тому вслед.
 
   Мария проснулась рано от светящего ей в глаза солнечного света. Не открывая глаз, улыбнулась, подумав о том, что это Виктор с ней играет солнечным зайчиком. Приоткрыла глаза, не увидев любимого. Затем повернула голову и посмотрела туда, откуда в комнату пробивались лучики солнца. Они как будто чувствовали, что через затянутое окно чем-то похожим на бычий пузырь, вдобавок еще и пожелтевшим со временем, им внутрь дома не проникнуть. А потому просочились в комнату через небольшую щель, что образовалась между окном и стеной.
   Вставать не хотелось. Было ощущение, что и не спала совсем. С тех пор как они покинули пароход, Мария спала очень мало. Что-то внутри не давало ей расслабиться надолго, да вдобавок еще очень светлые здесь белые ночи, спать в которые ей еще с детства было не комфортно. А сейчас ко всему прочему добавилось ощущение опасности. Она встала, и выглянула за перегородку. На дальних от нее полатях спали Петр Петрович и Виктор. На печи лежал Порфирий. Митрия не было. «На улице караулит, наверное, - подумала она».
   Мария вышла на улицу. Тишина стояла абсолютная, даже птиц не было слышно. Митрий, сидя у амбара, спал, зажав в руках ружьё Порфирия. Девушка не спеша пошла к реке. Тревожное чувство, с которым проснулась девушка, еще более усилилось. Ей на минуту даже показалось, что кто-то внимательно смотрит на нее. Подойдя к бане, она оглянулась. Не заметив ничего, бросила взгляд на стенку бани. «ЕММ+РВИ/БМА/КПП.VI-14», прочитала она свежие надписи на стене. «Виктор, похоже, о них вчера говорил, - подумала она и пошла умыться к реке».

***

   Преследователи во главе с полицейским урядником Васиным шли вверх по реке. Тропинки, что были вблизи Нижней Тойги, иногда уходили от реки, видимо для того, чтобы сократить путь, но Васин вел полицейских берегом, стараясь исключить возможность пройти мимо грабителей.
   Два дня назад, расспрашивая в деревне о преследуемых, Васин пришел к выводу, что верить деревенскому мужику, чей отец увел грабителей, не следует. Вернее, нужно проверить все возможные направления, куда могли уйти бандиты. У него были большие сомнения, что с таким количеством золота трое мужчин могут пешком уйти за тридцать верст. А когда сосед Порфирия сказал ему, что у старика на реке есть лодка, то Васин еще больше стал сомневаться, что грабители пойдут пешком к Пинеге. Но как бы, то, ни было, он разделил группу на две. Сам во главе десятка полицейских пошел вверх по реке. А другую группу отправил в сторону реки Юлы.
   Уже через сутки он понял, что поступил правильно, когда Никодим обнаружил следы пребывания людей рядом с одной из рыбацких изб. Именно тот Никодим Петрищев, которого оглушила Мария на пароходе в ночь ограбления. Помощник станового пристава, что был на том пароходе, отложил разбирательство произошедшего. А Никодим и другие охранники были отправлены Гавзовым в составе группы преследования для поимки преступников.
   Васин понимал, что грабители идут, не намного опережая их. Если в начале пути следов преступников вдоль реки почти не было, то к концу третьих суток погони они стали заметны все больше. Примятая весенняя трава, сломанные ветки, следы от сапог на мокром песке встречались всё чаще. Даже пару раз на кострище натыкались.
   Он сократил время на привалах, запретил курить и разводить костры. Все разговоры, если кто и заводил, сразу же им пресекались. Так они шли последние несколько часов. Вдруг кто-то из впереди идущих поднял руку. «Ну, вот и всё, догнали, - пронеслось в голове урядника. – Теперь только всё сделать спокойно и без спешки».
   Они стояли на высоком берегу реки у недавно потушенного костра. А из-за леса, что стоял на мысу реки был виден дым костра.
   - Ваше благородие, впереди костер горит или печь в избе топится, - шепотом, как того и требовал в такой ситуации Васин, обратился к нему всё тот же Петрищев, который после досадного случая на пароходе, всячески пытался хоть как-то смягчить свою оплошность.
   - Григорьев с Семяшкиным в разведку. Ничего не предпринимать, только наблюдение. Остальным отдыхать. Меры предосторожности не напоминаю, - тихим голосом распорядился Васин и присел на огромный плоский камень, успев подумать: «Кто же это тебя сюда затащил…».   
   Ближе к полуночи вернулся Григорьев, доложил об увиденном и передал нарисованный им план местности с нанесенными на него домом и постройками. На словах добавил, что все грабители находятся не далее версты от них в заброшенной избе. Судя по их поведению, никуда далее пока идти они не собирались. Выставили одного часового, который уснул, посидев не более получаса на бревне рядом с амбаром. Все остальные спят в доме. Семяшкина он оставил рядом с домом.
   - Хорошо, - поблагодарил урядник Григорьева. – Всем отдыхать, через три часа подъем.
   Время пролетело незаметно, и перед выходом Васин веткой нарисовал на прибрежном песке схему их действий, обозначив каждому из группы преследования его место в операции. Еще раз объяснил, как следует действовать в зависимости от ситуации.
   - Наша задача найти все шесть ящиков с товаром. Жизни бандитов нам не так важны. Главное найти украденные ящики с товаром. Но! При любой ситуации как минимум один из них должен быть взят живым! Если они куда-нибудь спрятали товар, то живой бандит нам поможет. В общем, как только берем в плен кого из бандитов, с остальными можно не особо и церемониться, – произнес Васин.  – Еще не хватало, чтобы помимо груза и их тащить по этой глуши.   
   Последнюю фразу урядника никто толком не понял, а потому каждый истолковал по своему усмотрению.
   Первое, что увидел Васин, когда они оказались рядом с домом, был часовой, мирно спящий прислонясь к амбару. Он сделал знак Григорьеву, поручив ему взять того живым. Но вдруг из дома вышла девушка и, потягиваясь, отправилась к реке. Васин тут же дал команду Григорьеву не торопиться с часовым и ждать.
   Семяшкин, понимая, что в его сторону идет девушка, понял, что нужно ему делать. Он притаился за баней и наблюдал, как она не спеша приближалась в его сторону. «Купаться, что ли надумала? – попытался он предугадать ее действия. Он видел, как она поравнялась с баней и оглянулась. После чего повернулась в сторону бани и стала смотреть на стену. Когда она спустя минуту снова пошла к реке и уже почти прошла мимо него, он набросился на нее, и свалил с ног.
 
   Марии буквально не хватило доли секунды, чтобы увернуться от налетевшего на нее мужчины. Но нападение было столь неожиданным, что в такой ситуации защититься не смог бы и искушенный боец. Девушка от неожиданности громко вскрикнула, падая, ударилась виском о прибрежный камень и замолчала. В глазах вспыхнул луч света, подобный тому, что проснувшись, обнаружила в комнате. «Знак был богом мне дан, а я не поняла»… - пронеслось в ее голове. Звук выстрела рядом с избой было последним, что она услышала.
   От крика Марии проснулся Митрий, и сразу же выстрелил в сторону леса. Почему он стал стрелять, ни он сам, да и никто никогда не узнает. Возможно, сказалась усталость и напряжение прошедшего месяца, или сон какой ему в ту минуту снился. Верно лишь то, что выходя вечером с ружьём из избы применять его не собирался, и даже не проверил заряжено ли оно.
   Он так до конца и не осознал, всей опасности ситуации вокруг них, иначе бы он не то, чтобы уснул, но и не присел. Если бы он мог знать, что это будет его самая большая ошибка в жизни, он скорее бы разбил ружье об амбар, чем стал стрелять. Но и это еще не было трагичным. Роковой стала попытка его перезарядить ружьё… хотя запасных патронов он с собой и не брал.
   Митрий даже не пытался укрыться, а наоборот, встал, чтобы увидеть, что происходит, одновременно пытаясь вытащить стреляную гильзу из ружья. Пуля, выпущенная им, просвистела рядом с головой Петрищева. Никодим увидев, что стрелок пытается перезарядить ружье, не стал ждать, когда тот перезарядит ружьё и выстрелил сам.
   Приказ в случае угрозы применять оружие был озвучен урядником, а потому бывший боевой офицер казачьего полка не стал долго рассуждать над тем, как ему поступить, когда в него стреляют. Митрий вероятно так и не понял, что происходит, потому что как только он вытащил гильзу, пуля из винтовки Петрищева попала ему прямо в сердце.
   Семяшкин, не обращая внимания на пальбу, убедившись, что девушка жива, связал ей руки и ноги, и затащил в баню. Подперев снаружи дверь, он пополз к лесу доложить о случившемся.
   Васин, выслушав его доклад о пленении девушки, отдал приказ подчиненным не рисковать, и при задержании бандитов патронов не жалеть. После чего, он приблизился к входной двери дома и укрылся за хлевом.

   С первым выстрелом с полатей вскочил Краснов. Он попытался успокоить себя, и убедить, что выстрел из ружья Митрий произвел случайно, и что это никак не связано с возможными худшими опасениями. Но выстрел из винтовки не оставил больше сомнений в том, что их нагнали.
   - Виктор, где Мария? – крикнул Краснов.
   - Так она вышла недавно, - ответил вместо Виктора, слезая с печи, Порфирий. 
   - Вот, черт! – выругался Краснов. – Виктор, слушай меня…
   - Внимательненько слушаю, - толи от волнения и испуга, или еще от чего, Виктору вдруг стало весело от создавшейся ситуации. «Жаль, что не в трактире мы, и Марии рядом нет, - с улыбкой подумал он. – Спасла бы меня снова».
   - Не до смеху. Времени почти нет. Нужно выбираться из избы в лес и уходить, - Краснов посмотрел на улицу сквозь приоткрытую дверь. 
   - Куда ж отсюда уйдешь? Лес кругом, - постарался быть серьезным Виктор.
   - Так в лес и уходить нужно. Сначала в лес, а потом к реке выйти и вверх по реке, там еще избы будут, - подал голос Порфирий. - Уходите, я не пойду
   - Открываешь дверь, я стреляю несколько раз и, пригнувшись, выскакиваем и сразу влево, за угол. Там до лесу пара шагов, - Петр Петрович попытался вселить уверенность в Виктора. - Выскочим, не боись. Стрелять они вряд ли будут. Мертвяки им о золоте ничего не скажут!

   Виктор распахнул дверь, выждал, пока Краснов сделает несколько выстрелов из нагана, и в ту же минуту выбежал на улицу. Помня о том, что говорил Краснов, он тут же прыгнул в сторону, пытаясь скрыться за углом дома. Следом, кувыркаясь, выскочил Краснов. Он был проворнее своего более молодого приятеля, а потому, тоже пытаясь скрыться за углом дома, наткнулся на него.
   И если бы не эта роковая случайность, то, несмотря на град пуль свистящих у них над головой, им, скорее всего бы удалось скрыться. Но, секундное замешательство, когда Краснов споткнулся, налетев на Виктора, сбив и его с ног, стоило им жизни.

   Порфирий, проводив взглядом Краснова и Виктора, сам же следом за ними не поспешил. Он вытащил из-под рубахи мешочек с монетами, которыми накануне бандиты с ним рассчитались, и сунул его в щель между досками в полу. Старик интуитивно понял, что если у него найдут золото, то для него это закончится печально, и от него нужно на время избавиться. Потому, как быстро стихли выстрелы, он догадался, что никому спастись не удалось. Порфирий забрался на полати, лег на спину и стал ждать «гостей».
   Услышав выстрелы, и выбегающих из распахнутой двери мужчин, Васин на секунду замешкался от столь неожиданного и необычного поведения бандитов. Он мог предположить, что бандиты будут отстреливаться через окна или дверь, но чтобы вот так подставляться под пули. Выручил его всё тот же Никодим Петрищев, который, не раздумывая начал стрелять, а следом за ним открыли огонь и все остальные преследователи.

***

   «Гоголь» прибыл в Вологду с большим опозданием, нарушив свое расписание почти на полдня. Вместо пяти утра трап с причала подали для прибывших пассажиров уж в начале семи вечера. Пассажиров, доезжающих до Вологды, как правило, было немного. Большинство сходило еще до Великого Устюга, а до Вологды ехали лишь жители близ лежащих селений или те, кому плыть по реке несколько суток с Архангельска была привлекательнее, чем ехать сутки по железной дороге.
   Помимо небывалой задержки парохода, удивление у встречающих вызвало и то, что вместо пары полицейских, присутствующих обычно во время прихода парохода, на вокзал их прибыло десятка два, не считая людей в строгих черных костюмах. Стоящие вдоль всей причальной линии солдаты добавляли к всеобщей картине не столько торжественности, сколько слухов и разговоров о вероятно приехавшем в город большом начальнике, а может даже и кого-то из царской семьи.   
   Клавдия появилась на речном вокзале за час до прихода парохода, собираясь в повозке дождаться, пока тот не причалит. Большое количество людей из охранки и сыска среди встречающих для нее было понятным, а потому большого удивления у нее не вызвало. Клавдия взглянула на фотографию, которую когда-то привез из Архангельска Краснов, и поискала глазами того, кто был на ней изображен.
   Мужчину среднего возраста лет сорока в сером шерстяном костюме-тройке и шляпе-котелке с накинутым на левую  руку черным пальто она увидела не сразу. В правой руке он держал  трость, которую время от времени для чего-то поднимал кверху. Махая ей, он будто старался как-то выделиться из всей этой серо-черной толпы. «И на самом деле незаметный серый человечек», - подумала Клавдия, вспомнив слова Краснова, когда он показал ей фотографию Гмырина.
   Об ограблении «Гоголя» Сергей Аркадьевич узнал той же ночью, когда к нему прибыл посыльный с полицейского управления. А через день у него родился сын. Имя с женой уже было придумано давно. Решили, что если родится девочка, то Серафимой назовут, в честь бабки жены. А если мальчик, в чем Гмырин не сомневался, то Степаном, в честь деда его по отцовской линии.
   Степан Сергеевич появился на свет ближе к вечеру, огласив своим криком всю «Немецкую слободу». Но, присутствовать при этом его отцу было не суждено. Вечером в составе созданной губернской комиссии он спешно выехал на поезде в Вологду для участия в проведении расследования. Несмотря на ограниченность во времени, он всё-таки успел до отъезда дать в Москву телеграмму для Клавдии. А через сутки уже был в Вологде, опередив настолько же ограбленный пароход.
   Клавдия решила не мелькать лишний раз на виду у полиции, и как только пароход показался из-за поворота и возвестил о своём появлении протяжным гудком, подала знак кучеру ехать обратно в гостиницу. Уже завтра вечерним поездом она выедет в Архангельск, чтобы там и закончить начатое дело. Но перед этим, как и договаривались, здесь, в Вологде, Клавдия вернет Гмырину написанное им когда-то признание.

   Ямпольский уже несколько дней вместе с двумя крепкими парнями тоже был в Вологде. Билеты до Архангельска были куплены, и им оставалось лишь ждать, когда припозднившийся «Гоголь» уйдет в очередной рейс в Архангельск. Выгружать золото в Вологде было рискованно, слишком много полиции. И вряд ли ее будет меньше вплоть до отхода парохода в очередной рейс. Поэтому Сергей Сергеевич, еще находясь в Крыму, предложил, а Зотова поддержала его намерения, не торопиться и не забирать золото в Вологде.
   Решено было, что он вместе с его надежными людьми поедет на пароходе обратно в Архангельск, и во время его следования, аккуратно и незаметно вынет золото из тайника. А по прибытии останется лишь, не привлекая внимания, вынести его с парохода. О том, как это сделать, он просил Клавдию не беспокоиться, заверив, что уже к вечеру, оно будет погружено в вагон поезда Архангельск-Москва. Ну а через сутки он благополучно доставит его по нужному адресу в Москве.

   Зотова остановилась в Архангельске всё в том же двухэтажного доме на пересечении Псковского проспекта и Пинежской улицы, из которого Мария вместе с Красновым, Виктором и Митрием десять дней назад уплыли на «Гоголе». Сидя у камина, и слушая Ямпольского, она, наверное, в первый раз в жизни была в растерянности.
   - Там ничего не было! – Сергей Сергеевич нервно расхаживал по гостиной. – Клавдия, я несколько раз осматривал перегородку! Стенку точно разбирали… и даже внизу есть следы от каких-то предметов, похожих на слитки… Я ничего не понимаю…   
   Ямпольскому, который накануне вечером прибыл в Архангельск, Клавдия верила. Верила, потому что на всём пути его следования из Вологды в Архангельск, за ними внимательно приглядывала Серафима, служанка Клавдии. Не верить ей она не могла. Серафима Плетнева на протяжении последних пяти лет была ее помощницей и подругой. Они выросли вместе и очень были привязаны друг к другу. Но как часто бывает, пути девочек не по их воле разошлись. Клавдия ее потом долго искала. И наконец, спустя годы нашла, и они встретились снова. Никто кроме них не знал, что в девичестве Серафима носила фамилию Зотова. И когда возникла необходимость у Клавдии поменять фамилию, она вспомнила о подруге.
   - Нет, они не могли забрать всё золото с собой, - проговорила Клавдия. – Я очень хорошо знаю Краснова. Петр Петрович не стал бы меня обманывать. Но, если бы… Я обращаю твоё внимание на то, что если бы, возникла ситуация, при которой потребовалось бы забрать товар с парохода, то я бы об этом знала! Человек Гмырина подтвердил, что ящики, которые были выгружены с парохода, были пустые! Он лично был на лодке, в которую они спустили ящики из-под товара. А вынести такое количество золота через пристань просто не реально. У Митрия вообще со здоровьем проблемы, Мария для переноски тяжестей не годится. Краснов мог бы незаметно килограмм пятьдесят вынести, да Витек двадцать от силы… Нет, золото осталось на пароходе!
   - Я только после Котласа первый раз зашел туда. Ничего не заметил подозрительного, - все никак не мог успокоиться Сергей Сергеевич. – А когда от Березника отошли, мы с Демьяном стеночку аккуратно вскрыли…
   Ямпольский замолчал. Он снова и снова проживал те минуты, когда после вскрытия зашивки стены в туалетной комнате, ничего там не увидел.
   - Мы все стенки раскрыли! И ничего! – продолжал вспоминать тот день Сергей Сергеевич.
   Зотова верила и Ямпольскому. Серафима всё подтверждала. Сегодня, буквально за час до прихода его сюда, от Гмырина принесли записку, в которой сообщалось, что, то, что требовалось от Марии и ее людей, выполнено. Кроме того Сергей Аркадьевич попросил у Клавдии на завтра личной встречи. Это означало лишь то, что случилось что-то непредвиденное.
   «Но где же тогда золото? – Клавдия злилась на себя. - Придется встретиться с этим Гмыриным. Если просит, значит, что-то важное, - размышляла Клавдия».
   - Успокойся, Сергей Сергеевич, - очень спокойно проговорила Клавдия. – Завтра у меня будет важная встреча. Возможно, картина прояснится.

   На следующий день в десять вечера раздался звонок. Через минуту до Клавдии донесся скрип открываемой двери, и через мгновение в прихожей раздался низкий мужской голос. «Проходите, вас ждут», - услышала она голос своей помощницы. Дверь в комнату отворилась, и в комнату вошёл Гмырин. 
   - Еще раз прошу прощения за этот визит, но ситуация сложная, - почти с порога заговорил Сергей Аркадьевич. – Здравствуйте, Клавдия Ивановна.
   - Здравствуйте, Сергей Аркадьевич, - ответила в свою очередь Зотова и, шагнув навстречу гостю, протянула ему руку. – Проходите, располагайтесь. Сами понимаете, наша встреча ранее была не желательна.
   Гмырин слегка наклонился, поцеловал руку Клавдии и, взглянув на нее, улыбнулся.         
   - Мне моя помощница сказала, что передала вам в Вологде вашу давнюю расписку, - проговорила Клавдия.
   - Да, спасибо, всё хорошо, - ответил Гмырин.
   Клавдия присела на диван и жестом пригласила сделать тоже самое своего гостя.
   - Уважаемая, Клавдия Ивановна! События разворачиваются так, что я счел необходимым воспользоваться исключительной возможностью и лично переговорить с вами, - проговорил Гмырин. – Я два дня назад вернулся с Вологды, а вчера мне сообщили, что наши общие друзья погибли… кроме девушки.
   - А как вы… откуда… - Клавдия, от услышанного, растерялась.
   - Я согласен с вами, что всё это грустно, но главное, чтобы все наши многолетние усилия не пропали даром, - проговорил Гмырин и внимательно посмотрел на Клавдию.
   Зотовой потребовалось некоторое время, чтобы осмыслить услышанное. Она несколько раз глубоко вздохнула, и, наконец поняла, что может говорить.
   - Подробности… какие-то детали можете сообщить? – спросила Клавдия.
   - Подробности… - протянул Гмырин. – Ну, то, что они благополучно справились с тем, что должны были сделать на пароходе, вы знаете. Мне сообщил мой человек, который всё видел своими глазами в Нижней Тойге и перевозил с парохода пустые ящики. Шесть пустых ящиков. Они на двух повозках ушли в тайгу, в район деревни Ачем. Следом за ними пошла погоня, которая их в тайге и настигла в шестидесяти верстах выше деревни. Полиция очень быстро хватилась, и у ваших людей шансов уйти практически не было. Об этом мне сообщили вчера из полиции, куда пришла телеграмма от преследователей. Сообщали уже с Нижней Тойги, что трое бандитов мужчин убиты, а девушку взяли живой и скоро доставят в Архангельск. Никакого золота они ни при них, ни в лесу не обнаружили…
   Клавдия Ивановна допускала такое развитие событий. Но когда услышала о том, что погиб Краснов, Виктор и Митрий, ей стало не по себе. «Дорогую цену мы платим за то, что делаем», - подумала она, а на глаза навернулись слезы. Она всё еще не решила, говорить Гмырину, что золота на пароходе не оказалось или пока промолчать.
   - Да, я всё поняла, - проговорила Зотова. – Мне нужно будет с девушкой встретиться. Поможете?
   - Думаю, да. Только…, - замялся Гмырин. – Если золото всё еще на пароходе, то поторопитесь. Через пару дней должны приехать с Москвы дознаватели. Они пароход обязательно обыщут. Особенно теперь, когда у грабителей золото не нашли.
   - Нет его на пароходе, Сергей Аркадьевич. Оно исчезло, - Клавдии пришлось сказать Гмырину правду.
   - Вы хотите сказать…
   - Да, Сергей Аркадьевич. Вернулись мои люди. Пароход пришел в Вологду уже без золота, - ответила Клавдия.
   - Этого не может быть… - проговорил Гмырин. – Мой человек не мог меня обмануть… Ящики были пустые.
   - А я и не говорю, что он вас обманул. Всё возможно так и было, - от того, что ситуация выходила из-под контроля, она начинала нервничать. - Ящики и на самом деле были пустые, а золото оставалось на пароходе, когда с него сошли мои друзья.
   - Но раз в Вологде его не было, то… вы хотите сказать, что его у нас, простите у вас… кто-то его украл? – Гмырин не скрывал своего разочарования.
   Клавдия Ивановна взглянула на собеседника и встала. Гмырин тоже поднялся.
   - Сидите, сидите, - сказала Зотова. – Давайте, не будем торопиться с выводами. Устройте мне свидание с девушкой, как можно скорее. Придется мне в вашем городе задержаться.   
   «Нет, этот не мог обмануть, - подумала Зотова. – Да и он прекрасно понимает, что стоит только нам заподозрить его в этом, как о его проделках станет известно в полиции. Нет, он умный человек, и на такой неразумный шаг не пойдет… Тогда, где золото?»    
         
***

   В тюремной больнице Архангельска в последнее время койки почти никогда не пустовали. За последнее время народу в тюрьме стало больше. Раньше основным контингентом были лишь уголовники, а теперь только политическими было занято треть всех камер. Хорошим здоровьем они тоже не отличались, а потому свободных коек теперь в больничке не было.
   Вот и сейчас, когда привезли Марию, свободных мест не было. Но Игнат Сергеевич, помощник станового пристава, тот самый, что находился тогда на пароходе, зная такую ситуацию, лично прибыл к начальнику городской тюрьмы. Спустя полчаса одна из палат была полностью освобождена от пациентов. И даже освободившиеся койки были вынесены. Теперь вместо шести кроватей в палате осталась лишь одна. 
   Марию доставили в больницу через неделю после стрельбы на Смильском. Травма, полученная ею, оказалась не такой уж безобидной. Вернее, девушка делала всё, чтобы именно так и казалось всем окружающим.

   В тот день она пришла в себя часа два спустя, после того как  на неё напал Семяшкин. Мария услышала голоса полицейских раньше, чем открыла глаза. Она лежала и слушала, пытаясь оценить ситуацию. Когда поняла, что все кроме нее и Порфирия погибли, то чуть не закричала. Всё дальнейшее ей показалось совершенно бессмысленным. Она любила Виктора по-настоящему, и услышав, что его больше нет, было для нее намного больнее, и на время затмила собой боль от раны на голове.
   «Что со мной? Что делать? Как быть?» – она пыталась слушать, о чем говорят полицейские, и сообразить, что ей говорить, когда она откроет глаза. Ответ нашелся неожиданно. И как всегда оттуда, откуда его Мария не ждала. 
   - Ты, Семяшкин, не перестарался часом? Не хватало еще, чтобы она от удара умом тронулась, – возмущался Васин, расхаживая по комнате взад и вперед. – И старик этот не может ничего толком сказать… или не хочет.
   - Да, кто же думал… Я ее лишь на землю повалил, чтобы вязать легче было. А она хотела вывернуться, вот и шарахнулась головой о каменюку, - оправдывался Семяшкин.
   Занятый осмотром дома Григорьев, попытался как-то успокоить Васина:
   - Старик вроде бы не врет, да и чего ему скрывать. Он же подтверждает, что были все ящики. А вот куда делись, не знает. Не уследил, говорит, когда они прятали.
   - Ваше благородие, вроде девка-то шевельнулась, - произнес один из находившихся в комнате полицейских. 
   Мария поняла, что далее притворяться нельзя и искусно застонав, открыла глаза. Моргая глазами, она делала вид, что всё, что видит перед собой, ей незнакомо и вызывает удивление.
   - Ты чего глазами крутишь… Ты кто? – воскликнул Васин с облегчением, радуясь тому, что девушка пришла в себя.
   Мария сделала попытку пошевелить рукой и громко застонала.
   - Пить, - прошептала она. И не потому, что ей этого хотелось, а потому, что очень хорошо помнила, как вели себя в подобных случаях книжные герои.
   - Григорьев, - позвал Васин. – Дай ей воды. И позови Петрищева, он же когда-то доктору на службе помогал. Пусть посмотрит девку.
   Пока Никодим осматривал Марию, все по его просьбе вышли на улицу. Глядя на Марию, лежащую без движения со странным выражением лица, ему стало немного неуютно. А она лишь удивленно смотрела на потолок. И при его появлении сделала неуклюжую попытку ему улыбнуться.
   Он помнил ту симпатичную девушку, которую он видел в коридоре парохода. А эта… Это была она… и не она. «За несколько дней так измениться», - смотрел он на бледное испачканное кровью лицо девушки. «Не протянет похоже долго», - первое, что пришло ему в голову при виде Марии. У него не было какого-то медицинского образования, и весь его опыт в подобных делах сводился обычно в помощи врачу, которого в силу специфики их службы приходилось приглашать к кому-либо из пострадавших при задержаниях.
   По команде доктора он, то бегал за чистой ложкой, то кипятил воду или помогал стаскивать с пострадавшего одежду. Были случаи, когда даже сапоги ножом резал, чтобы снять с окровавленных ног. Никодим научился обрабатывать раны и правильно бинтовать любую часть тела пострадавшего, накладывать шины при переломах и даже однажды делал искусственное дыхание. Но сейчас доктора рядом не было, а эта девка вела, мягко говоря, себя странно. Вид и поведение Марии его озадачили. Он, внимательно глядя ей в глаза, дотронулся до лба. 
   - Мама… где моя мама? – простонала девушка.
   - Какая мама? С вами еще кто-то был? Ваша мать? – непонимающе спросил он.
   - Как мне больно, мама, - шептала Мария, будто не слыша вопроса.
   Никодим растерялся, не зная как поступить. Девушка смотрела на него, то испуганно, а то с удивлением и даже с легкой улыбкой. Он попытался еще что-то у нее спрашивать, но на все его вопросы она лишь просила сказать как ее зовут или позвать ее маму.    
   - Плохо дело, ваше благородие, - выйдя на крыльцо, Никодим доложил Васину. – Похоже, что у девки что-то не ладно с головой.
   - Что с головой? Что у нее может быть с головой! – закричал Васин. - Ты можешь толком объяснить?
   - А что объяснять, ваше благородие, в больницу ее нужно. Похоже, что не в себе она… Я с ней ничего не пойму. 
 
   Мария лежала в палате, пытаясь решить, как ей действовать  дальше. Первую часть своего плана она выполнила - полиция вернулась с тайги ни с чем. В Порфирии она была уверена сразу. Когда он взял два червонца в Ачеме, поняла, что при любой ситуации старик не сболтнет лишнего. Иначе ему и его сыну пришлось бы отвечать перед законом за содействие.
   «Где спрятано золото старик не видел, и вряд ли даже при желании сможет его найти. Да и не будет он искать, у староверов свои понятия о жизни. Не будет он чужого брать… А вот ей как быть? Если дальше прикидываться больной, то местные доктора смогут ее разоблачить. А если «поправиться», то придется отвечать на вопросы полиции… - она спешно пыталась найти выход из ситуации. В книжках, которые она читала, такого не встречалось. – Правильно тетка говорила, что жизнь получше любой книжки загадки преподносит».
   Она уже не понимала, от чего болит голова. Толи от напряжения, толи от ушиба. Чувствовала, что времени принять решение у нее уже не осталось.       
   «Пожалуй, лучше начать выздоравливать, - определилась она. – Скажу, что я вообще не причем. С женихом ехала. А что он с другими замышлял, и не знала. Про золото не знаю ничего. Содержимое ящиков мужчины товаром называли. Ящики прятал Краснов с Виктором, когда Порфирий на рыбалку ходил. А я с Митрием в доме была в это время… Скажу, что мужики ящики у Плоского ручья спрятали… Конечно же отправят кого-то проверить. Когда вернутся ни с чем, скажу, что может Краснов меня обманул, а может и перепрятали… Если осудят, все равно когда-нибудь освобожусь, съезжу на слуду. Дядьку разыщу… Покаюсь… Клавдия тетка мудрая, поймет», - после этих мыслей Мария успокоилась и уснула.

   - Маша, проснись! – услышала она знакомый голос. – Просыпайся, моя дорогая!
   Гмырин, как и обещал, нашел возможность устроить Клавдии встречу с Марией в тюремной больнице. Как ему это удалось, Зотова не интересовалась. С его положением в городе это было не удивительно. После их разговора у Зотовой прошла неделя. Всё это время Клавдия размышляла над событиями последних дней, однако так пока ни к какому выводу не пришла. Верить в нелепую случайность она пока не хотела. «В любом случае, если золото было, то где-то оно сейчас есть», - сказала она себе. 
   Мария открыла глаза и, увидев Зотову, постаралась улыбнуться. Она была искренне рада, что о ней не забыли. Пусть даже если причиной этому было желание узнать о судьбе золота, а не забота о здоровье. «Быстро же она до меня добралась… Может поможет мне избежать тюрьмы… Тогда»… - пронеслось в голове у Марии.
   - Ну, слава богу, проснулась… Я уж минуть пять тебя добудиться не могу. Стонешь всё во сне… Бедная девочка. Эко как тебя шарахнули по голове, сволочи! – глядя на забинтованную голову Марии, проговорила Зотова.
   - Здравствуй, Клавдия! Я верила, что увижу тебя, - тихо проговорила Мария. – Мы сделали всё как планировали, только… Вы уже знаете? – и девушка всхлипнула.
   - Ну, ну, Машенька. Не нужно плакать. Что уж сейчас подделаешь. Очень жаль наших мужчин… Виктора, Митрия, Петра… Светлая им память! Но мы все понимали, что риск есть. Чего уж теперь… Как ты себя чувствуешь? – ответила Клавдия вопросом.
   - Вроде оклемалась. Но голова болит, особенно ночью. Днем укол сделают, так легче. Но я пока прикидываюсь, что с головой у меня не всё в порядке, - Мария приподнялась на локтях, пытаясь лечь немного повыше. – Вы уже золото с парохода забрали? – почти шепотом проговорила она.
   Клавдия знала, что Мария хорошая актриса, но сейчас, в ее состоянии лукавить или тем паче, обманывать, она вряд ли смогла бы. Как бы там ни было, но услышав ее вопрос, Зотова решила, что не будет говорить Марии правду.
   - Да, Маша, всё хорошо, - Понизив голос, ответила Зотова и внимательно взглянула на девушку, пытаясь уловить во взгляде или в каком-либо движении Марии хоть намек на ее неискренность.
   Мария с облегчением вздохнула, понимая, что ей удалось справиться с волнением и не дать Зотовой повода усомниться в ее словах. Клавдия Ивановна же вздох девушки восприняла по-своему, а потому расценила его как искреннее соучастие в благополучном исходе их дела.
   - Клавдия Ивановна, мы же один ящик с собой взяли. По пути местному старику, что нас в тайгу увел, несколько монет дали. Может даже, и обнаружились уже, - проговорила Мария.
   Она решила, что расскажет Клавдии Ивановне о событиях в тайге всё как есть, без утайки. Но вот о том, что оно спрятано под кострищем, не скажет. Пусть проверяет, и пусть помогает ей выбраться отсюда. А уж тогда…
   - Есть там местечко, Разбойничья Слуда, называется. Там мы с Красновым и зарыли всё… На самом верху. Мне бы выйти отсюда. Я бы смогла всё с леса забрать…, - произнесла Мария.
   - Я помогу тебе, - подбодрила Клавдия девушку. - Выздоравливай и ничего не бойся. 
   Они проговорили еще минут десять, после чего Клавдия Ивановна поставила на прикроватную тумбочку небольшую баночку с медом и покинула палату.

***

   Сидя в небольшом московском кабинете, Сергей Аркадьевич сегодня пребывал в хорошем расположении духа. И если бы не начавшаяся война с Германией, то настроение было еще лучше. А радоваться было чему. Столько лет он жил в страхе, что в любой момент о его второй, тайной жизни, могут узнать. И тогда конец всему. И карьере, и семье, и обеспеченной жизни. Но теперь всё было позади, и ни что не сможет испортить ему жизнь.
   Та нелепая бумажка, которую он по-глупости написал и отдал Петровскому, была давно им сожжена. А сегодняшнее письмо от Ямпольского поставило в этом деле окончательную точку. Более никаких доказательств и свидетелей о его неблаговидных делах не было. Правда оставалась Мария с Сапожниковым. Но Гмырин ничего не делал, чтобы помочь Марии. Он со стороны наблюдал за тем как продвигается следствие, и даже несколько раз, будучи в полицейском управлении, намекал о необходимости строго наказать участников ограбления. «Срок девушке дали приличный, - решил он. - А там глядишь или она Богу душу отдаст, или… Время покажет, суетиться раньше времени иногда только во вред».
   А Сапожников и сам был на волоске от большого тюремного срока, и не в его интересах было бы что-то против Гмырина затевать. В конце концов, вряд ли кто-то поверит тому, что расскажет Сапожников, даже если он это и захочет сделать. Да и на фронт его сослать можно. А там на войне всякое может случиться.   
   Был еще какой-то Ямпольский, что письмо написал. Но что он знал? Наверняка Клавдия держала его на расстоянии… «Но все-таки нужно будет с ним тоже придумать что-то на всякий случай. Мало ли что, - рассуждал про себя Гмырин».
   Ну, а что касается возможности заполучить часть от того, что было украдено с парохода, то на этот счет у Сергея Аркадьевича были свои планы. Теперь, когда, по его мнению, только он располагал наиболее полной информацией о золоте, всё было в его руках. А успех будет зависеть от того, как он сможет распорядиться всем, что ему известно.
   Но, это в том случае, если бы не война. События последних дней показали, что с золотом пока следует повременить. Времени на это совсем не оставалось, а доверить кому-то поиски, он не мог. Не потому, что не хотел, а потому что мало кому доверял. 
   По распоряжению губернатора он уехал в Москву, где занялся вопросами снабжения продовольствием царской армии с Архангельской губернии. Пробыв там месяц, он понял, что, несмотря на оптимистические лозунги и разговоры во властных коридорах столицы, эта война не на месяцы, а на годы. Потому, еще до наступления зимы из Архангельска к нему переехала и его семья.
   Заниматься поставками с северных территорий на взгляд Сергея Аркадьевича было глупо. Высокое половодье в этом году сменилось почти двух месячной засухой, а затем и серьезными заморозками. Недавно просматривая газету «Архангельск», обратил внимание на то, что в июле в Холмогорском уезде температура до минус двух опускалась. И после этого рассчитывать на деревню и урожай хлеба было глупо.
   Дай бог им самим бы свести концы с концами. Но еще глупее на его взгляд было кому-то объяснять о том, что северным деревням в этом году самим требуется правительственная помощь. Без этого в следующем году можно было не надеяться, что крестьяне как и прежде смогут обеспечивать не только себя, но и город. А потому, к порученному делу он внешне относился с большой ответственностью, а на самом деле формально и с безразличием.
   Однако сейчас ему пришлось заниматься и организацией перевозок грузов, доставляемых странами Антанты через архангельский порт. А это уже огромное количество обмундирования и вооружения, которое нужно было доставить в центральную часть России. Забот у него заметно прибавилось, он стал заметно уставать. И после вечерних совещаний в Правительстве, добравшись до дому, кроме как о постели ни о чем другом и не думал. 
   Сделав пометки на полях подготовленного для губернатора отчета, он достал из ящика стола письмо Ямпольского и снова его перечитал.
   «Нужно будет найти этого Ямпольского. Очень много грузов пойдет в Архангельск. Имеющиеся возможности перевозки по железной дороге или реке, не смогут обеспечить перевалку. Будет большая неразбериха, - подумал Сергей Аркадьевич, достал лист бумаги и стал писать ответ».
   Написанное не совсем понравилось Гмырину, но переписывать не стал. Еще раз пробежался по тексту, остановившись лишь на последнем абзаце.
   «… Вам, Сергей Сергеевич, я бы порекомендовал не торопиться с принятием решения о вашей дальнейшей деятельности и задержаться в Архангельске до моего приезда. Надеюсь, что до конца этого месяца смогу туда выбраться. На Севере России сейчас как никогда нужны ответственные и грамотные люди, и вы могли бы послужить на благо отечества. Ну а о том, чем до сего дня вы занимались под руководством всеми нами любимой Клавдии, мы с вами обязательно переговорим при встрече. Все наши усилия, надеюсь, не пройдут даром…».
   Вернувшись вечером домой, он понял, что, несмотря на всю сегодняшнюю занятость, он не чувствует усталости. Мысленно он снова и снова возвращался к своему решению о дальнейшей судьбе Ямпольского. От ощущения, что у него созрел план еще одного серьезного дела, и что, именно он, а никто другой его придумал, он не чувствовал никакой усталости. Наоборот, какой-то неизвестный ему до сегодняшнего дня азарт, охватил его.
   Почувствовав, что теперь, помимо «золотого» парохода, как он сам для себя называл совместные дела с людьми Зотовой, появилось и еще одно крупное дело. Он только что сам себе признался, что эти дела ему нравятся больше, чем обычная служба Отечеству. От этой мысли ему сделалось страшно, но вскоре пот, что выступил между лопатками, высох. А он успокоился и даже почувствовал уверенность в правильности принятого решения.
   Накануне Гмырину стало известно, что одобрено решение о срочном строительстве одного из новых районов порта в Архангельске – «Бакарицы». Именно он должен стать основной базой для перевалки военных грузов. Именно отсюда, как ему казалось, станет возможным организовать и параллельную переброску товаров в центр России, но не для России… А для него.
   Сергей Аркадьевич даже про себя не хотел называть кражу продовольствия с порта кражей. Ему больше понравилось придуманное им же выражение «параллельная перевалка». И главным действующим лицом в этой «перевалке» он видел Ямпольского.
               
1917 год

   - Ерахичева, Симбирцева, на выход… - услышала Мария голос надзирателя.
   «Неужели?» – с надеждой на амнистию и скорое освобождение, подумала она.
   В последнее время среди заключенных Челябинской тюрьмы постоянно велись разговоры, что новая власть проявляет лояльность к осужденным прежней властью, и многих выпускает. Сначала выпустили политических, а недавно стали отпускать и тех, кто отбывал срок по уголовной статье. Вот и Мария ждала и надеялась на это. Тем более новый начальник тюрьмы, был убежден в том, что те, кто пострадал от царизма, преступниками не являются. И своих убеждений не скрывал даже от заключенных. Он везде, где возможно, говорил, что они скоро выйдут на свободу. Правда, всегда уточняя, что убийцы и насильники на это могут не рассчитывать.
   Пока шли до барака, где оформляли «вольные», Марии вспомнились события четырехлетнее давности. Хотя она и старалась не вспоминать о тех днях, и за всё время, пока была в заключении, лишь раза два вспоминала о них. От воспоминаний о Викторе и о событиях на Разбойничьей Слуде каждый раз слезы наворачивались на глаза, и щемило сердце. Она очень хотела побывать там снова. Кто-то из полицейских во время допросов тогда обмолвился, что всех убиенных похоронили там же, недалеко от избы. Сейчас, когда она поняла, что может вернуться туда, Марии стало легче на душе.
   Следователь царской полиции, ведший ее дело, конечно же, не поверил в то, что она оказалась в банде случайно. Хотя у суда и не было прямых улик ее участия в ограблении на пароходе, ее все равно осудили. Она получила восемь лет, и уже осенью того же года покатила отбывать срок в Сибирь. Если бы золото нашли, возможно, срок мог бы быть и меньше, но, как сказала одна из сокамерниц: «На нет, суд тоже есть».
   Мария была уверена, что до суда дело не дойдет. И уж во всяком случае, ее в тюрьму не отправят. Она до последнего надеялась, что Клавдия сможет ей помочь. И даже после оглашения приговора, всё еще думала, что вот сейчас что-то произойдет и приговор отменят.
   Но ничего не произошло, ни в суде, ни после него. И, спустя какое-то время, лёжа на нарах в душной тюремной камере, она сама для себя решила, что Клавдия не будет ей помогать. И захотела забрать золото без ее участия, а она Клавдии больше не нужна. Подтверждением тому служил намек одной из сокамерниц, о том, что кто-то из высокого начальства не хотел ее освобождения. 

   - Панченко! Ты, что оглохла, что ли от радости? – голос писаря прервал ее воспоминания.
   Он сидел, склонившись над затертым письменным столом, кулаком разглаживая вновь перевернутый лист в толстой с загнутыми краями страниц тетради. 
   - Да, я Мария, - проговорила она, понимая, что тот обращается к ней, но, не зная, что от нее требуется.
   - Я, говорю, распишись тут! – продолжал кричать писарь, тыча всё в ту же тетрадь.
   Мария поставила подпись напротив того места, в которое он  тыкал ручкой и посмотрела на него.
   - Если каждая своими зенками на мне дырки сверлить будет, то у меня скоро вместо головы бублик образуется, - проворчал писарь.
   Он долго дышал на засохшую печать, после чего саданул ею по лежащему перед ним листу бумаги. Затем помахал им над головой и протянул Марии.
   - Поди не надеялась, что тремя годами отделаешься… Новую власть благодари… Вот, бери документ. Ночевать на вокзале можешь, если раньше поезда не будет, - и, помолчав, спросил: – Ты с каких краев то будешь?
   - С Архангельска. Туда и поеду, - ответила Мария, и взглянула на взятый у писаря лист бумаги.
   - Время сейчас для разъездов не простое. Ну да не мои это заботы, - он снова склонился над тетрадью, и рядом с подписью Марии написал: «15 мая 1917 года». Затем почесал ручкой за ухом и расписался.
   Прочитав в документе: «Мария Николаевна Панченко…», - она уже хотела сказать, что тут какая-то ошибка, и что она никакая не Панченко, а Ерахичева… Но сдержалась… «Панченко, так Панченко. Может оно и лучше так-то», – решила она и промолчала. 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1954 год

   Праздничный первомайский день одна тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года выдался ветреным и прохладным. Да и вообще весна в этот год задерживалась и не торопилась в Архангельск. Река еще только собиралась освободиться ото льда, а потому о первом пароходе из Котласа пока в городе и не говорили. Известно было, что как и в предыдущие годы, первым придет «Н.В.Гоголь», и что будет после дня Победы.
   Северный ветер гулял по площади Профсоюзов, заставляя жителей города, шествующих в праздничных колоннах, плотнее запахивать полы пальто и прятать руки в карманах. В какой-то момент колонна остановилась. В районе трибуны с руководством города раздался шум и крики людей, определенно не связанные с проходящей на площади церемонией.   
   Замешательство продолжалось недолго и буквально через минуту праздничное шествие продолжилось, как ни в чем не бывало. А те, кто шел в это время впереди колонны, ничего не обычного не заметили. И пройдя через всю площадь, как и прежде, расходились кто куда.    
   Вот и Иван Стугов со своими друзьями-сокурсниками из лесотехнического института, миновав трибуну до странного инцидента, отправились в институтское общежитие. Они расположились в его комнате, где он жил, и делились впечатлениями от праздничного утра.
   Ивану на втором курсе предоставили койку в общежитии. Ему несказанно повезло, что он жил в комнате один. Она была очень маленькой, поэтому кроме его кровати, стола и двух стульев в комнату поставить что-то еще, было бы проблематично. Раньше это был склад коменданта для хранения его хозяйственного имущества, но после того как хозинвентарь всех рядом стоящих общежитий объединили, то швабры, метелки, тряпки и ведра перекочевали в кладовку женского общежития.
   Иван неоднократно обращался к руководству лесохозяйственного факультета, на котором учился, с просьбой поселить его в общежитие как иногороднего. Жил он у тетки, что совершенно устраивало его родителей и тетку, но не устраивало его. Когда помещение освободилось, его и предложили Ивану.
   Со своими друзьями они частенько собирались в его комнате. Федор Морозов и Николай Ионов жили вместе с родителями недалеко от института. А Павел Дрозд проживал у своей родной сестры. Татьяна была старше его на десять лет и была замужем за работником милиции. Они вместе с мужем занимали большую служебную трехкомнатную квартиру, в которой для Павла была выделена отдельная комната. 
   - Если бы не «дубак» на улице, то можно было бы постоять и посмотреть на других, что после нас шли. Я в прошлом году смотрел. Забавно было, - проговорил самый крупный из молодых людей.
  - Да какой «дубак»! На Севере же живем. Чего на погоду внимание-то обращать. Чуть что, сразу погода виновата… Ты же, Паша, с Мезени родом, считай на Северном полюсе родился. Да к тому же самый толстый из всех нас, а ветерка северного испугался, - сказал Иван, и, ища поддержки у рядом сидящих друзей, посмотрел на них и засмеялся.
   Николай с Федором не поддержали развеселившегося товарища, и промолчали.
   - А, что ты хотел там увидеть? Лесопильшиков или лесопильщиц? Лучше, мужики, давайте-ка за портвешком сбегаем, с ним веселее за столом сидеть. А вечерком на танцы можно завалиться куда-нибудь. В «Пед»12, например. Мне что-то у нас на лесхозе уже скукота берет. На следующий год выпускаемся, а кроме своих девчонок никого и не видели, - чувствовалось, что Иван по всему в этой компании был лидером и заводилой.
   - Удивляюсь я тебе, Иван! У тебя же такая девчонка! Пылинки с тебя сдувает - влюблена в тебя по уши! А ты… На танцульки в «Пед»… - сидящий ближе к окну на кровати Ивана, Федор укоризненно посмотрел на друга. – Аннушка из нас всех тебя выбрала. Чего она в тебе такого нашла?
   - Да, что ты, Федор, вечно со своими советами, - перебил его Николай. – У него своя голова, чего ты все время с советами.
   - И ты, Николай, туда же… Ну, хорошо, не спорим. Нас вот четверо сейчас, давайте голосовать. Кто за то, чтобы в «Пед» на танцы? – Федор обвел взглядом друзей.
   Иван с Николаем лихо взмахнули руками и повернулись к Павлу.
   - За что голосуем? Я, за! – в приоткрытую дверь просунулась голова девушки лет двадцати в цветном платочке. Она, как и большинство в праздничный день улыбалась и сияла.
   - Аня, ты как всегда без стука! А может у нас политические или того хуже бандитские разговоры, и ты станешь невольным свидетелем. И как с такими свидетелями поступают? – было не понятно, рад был он ее появлению или нет, но Иван поднялся и шагнул навстречу девушке.
   - Заходи, Анюта, не слушай его, - пригласил девушку Федор.
   - Я вот, что ребята к вам забежала! – не обращая внимание на слова балагурившего Ивана, она чмокнула его в щеку. - Вы же тоже не знаете, что сегодня на демонстрации у трибуны произошло?… Не знаете?
   - А чего могло произойти? Первый с трибуны что ли упал? Или после нас демонстрация кончилась? – не унимался Стугов.
   - Я так понимаю, что голосовать уже не нужно? - опомнился Павел. - А если нужно, то я - против.
   - Пашенька, какое голосование! Ты, что! – замахала на него руками Анна. – Я только что с экстренного комсомольского. Правда наш секретарь сказал, чтобы не очень-то болтали, но все уже и так знают. Только вы тут как сычи сидите, и ничего не знаете.
   Она бы тараторила, как любил говорить про ее манеру говорить Иван, еще долго, но налетевший порыв ветра захлопнул открытую форточку с таким грохотом, что Анна, испугавшись, замолчала.
   - Аня, ну ты чего! Что там все такое знают, а мы нет? Давай договаривай, чего замолчала, - подталкивал к продолжению разговора Николай. – А то мы вроде как в магазин собрались… Праздник же, - он встал со стула и, указав рукой на него, сам же потеснил Федора на кровати.
   Девушка прошла к столу и села на освободившийся стул. А спустя секунду Анна вскочила, стянула с себя весеннее пальто, и, повесив его на спинку стула, снова села. Таинственно обведя всех взглядом, она остановила свой взгляд на Иване.
   - Во время демонстрации на площади стреляли. Даже кого-то убили и ранили двоих вроде. Стрелявшего поймали сразу. Все быстро произошло, даже мероприятие не отменили, - она выпалила словно скороговорку. – Третьего числа, как на учебу пойдем, сказали, что будут у всех брать снова автобиографии. Каждый должен всё о себе написать, аж с самого рождения начиная. Для чего не знаю, но наверняка из-за сегодняшнего случая, - заключила она пока друзья осознавали услышанное.
   - Ничего себе каша-малаша, - первым отреагировал на сказанное Анной Павел. – Опять моему родственнику забот на выходные подвалило. А у сестры как раз день рождения. 
   - Да, уж. А интересно, кто тот человек? – спросил Иван… – Может больной или недовольный чем, – ответил он, не дождавшись реакции от друзей.

   В понедельник, как и говорила Анна, на первой же лекции в аудиторию пришёл секретарь комсомольской организации института и объявил, что всем необходимо написать свои биографии, и сдать в деканат в течение недели. На вопросы: «А зачем? Кому это понадобилось?», ответил просто: «Кто не сдаст, до экзаменов допущен не будет. Распоряжение ректора. Вот пример, как писать». Он положил лист бумаги на стол преподавателя и вышел за дверь.
   Вечером, после занятий, Иван сидел за столом в комнате общежития. Настольная лампа освещала квадрат стола, на котором лежал чистый лист бумаги и заправленная чернильница. Друзья ушли «Ботанику» дрова пилить, а он сказал, что отработает в другой раз, а сегодня ему нужно сходить к Анне. До встречи еще было время, и он решил, что успеет написать биографию. «Все одно не отстанут», - проворчал он, усаживаясь за стол.
   «Ботаником» студенты прозвали профессора с кафедры лесного хозяйства, которому они в качестве «тимуровской» помощи заготавливали для домашних печей дрова. Когда такая традиция родилась среди студентов лесхоза, никто и не знал. Профессор был в почтенном возрасте, а потому те из студентов, которые сделали это первыми, возможно уже давно и сами стали серьезными учеными.
   Написав посередине листа «Биография», он ненадолго задумался, после чего продолжил писать, очень аккуратно выписывая каждую букву: «Я, Стугов Иван Иванович. Комсомолец. Родился в селе Верхняя Тойга 20 марта в 1929 году. Родители: Стугов Иван Емельянович, 1901 года рождения (отец) и Стугова Евдокия Васильевна, в девичестве Шадрина, 1902 года рождения (мать)».
   В примере, который показал комсорг, все слова были написаны почти печатными буквами. А потому фразу, сказанную им: «Вот пример», он воспринял почти буквально и также старался биографию писать именно так. Посмотрев на написанное, он зачеркнул слова «отец» и «мать», посчитав, что и так всё понятно.
   «Отец воевал, был ранен. Есть младшая сестра – Наталья Ивановна. Одна тысяча тридцать второго года рождения. Я окончил начальную школу. Во время войны родители отправили жить к тетке в Архангельск. Тут и окончил среднюю школу. Вместе со мной школу закончили мои нынешние однокурсники: Павел Дрозд, Николай Ионов и Федор Морозов, с которыми и сейчас учусь в одной группе», - написал он. 
   Если бы у него потом кто-то спросил, зачем он написал в своей биографии о друзьях, то он вряд ли смог объяснить. Но в тот момент ему такая информация показалась важной, и, несомненно, имеющей к нему отношение. А потому, перечитав написанное, подумал: «Хорошо, что написал о них. Чтобы знали, что у меня только «нормальные» товарищи».
   «В 1947 году из Архангельска был призван на службу в ряды Советской Армии. Демобилизовался в 1950 году, вернулся в Архангельск, и пошел учиться в лесотехнический институт. Сейчас учусь на четвертом курсе лесохозяйственного факультета. Родители в конце 1948 года уехали из Верхней Тоймы на работу в новый лесопункт. Поселок называется Шольский, и находится на реке Нижняя Тойга», - он положил ручку и подул на бумагу.
   Убедившись, что чернила хорошо высохли, сунул его в рабочую тетрадь, и стал одеваться. Но вдруг остановился, достал из тетради «Биографию» и в самом низу дописал: «После окончания учебы собираюсь работать вместе с родителями в поселке Шольский».
   После чего посмотрел на часы и подумал: «Хватит. Если скажут, что, так допишу», и спустя десять минут был у женского общежития.
   С улицы к входным дверям в общежитие подбежали девчонки с их курса.
   - Анне Найденовой с семьдесят седьмой комнаты скажите, что я жду, - обратился он к ним. – Пусть поторопиться. А то вроде и май, а как не май…
   - Жди, передадим, - услышал он в ответ, и они исчезли за дверями, напоследок огласив всю округу очередным взрывом смеха.

   Анна училась только на втором курсе, а потому у Ивана нет-нет, да и приходили в голову мысли-вопросы, на которые у него не было однозначного ответа. Думая об их с Анной будущем, он никак не мог решить, как ему быть. Он рос в атмосфере, где женщины всегда были рядом со своими мужчинами, и следовали за ними, куда и когда бы, они не ехали. 
   К таким размышлениям его подталкивало то, что уже через год, он закончит учебу, и нужно будет уезжать работать в Шольский лесопункт. Из писем родителей он знал, что руководство лесопункта знает, что он скоро закончит учебу, и даже делали запрос в институт, справляясь об его успехах. И директор лесопункта лично сказал отцу, что ждет Ивана после окончания института и возьмет его на работу.
   Анне же после его отъезда еще два года учиться, а потому всё это время им видеться не придется. По крайней мере как того хотелось бы ему. Какое-то доселе незнакомое чувство не давало Ивану в такие минуты покоя. Анне он пока о своих мыслях и сомнениях не говорил, всё откладывал. «Скажу, что хватит ей учиться и чтобы со мной ехала, если любит», - так представлялось Ивану должно быть сказано им, если он мужчина.
   Пару недель назад он попытался узнать мнение своей тетки. Но говорить о себе не стал, а потому сказал, что такого рода сомнения есть у его приятеля. И высказал поэтому поводу свое мнение. Однако у тетки было иная точка зрения. Выслушав племянника, она сказала:
   - Твой приятель, Ваня, эгоист или хочет им казаться. И беспокоится в первую очередь только о себе. А если он на самом деле любит свою девушку, то будет ей, во-первых, доверять. А во-вторых, делать так, чтобы и ей было хорошо… Ты посоветуй ему поговорить со своей девушкой, и узнать ее мнение, - она немного помолчала, внимательно наблюдая за ним, и сделав вид, что так ни о чем и не догадалась, проговорила: - Любовь, Ваня, это и в том числе, умение жить для другого… для любимого человека.
         
   Анна не помнила своих родителей и воспитывалась в Вологодском детском доме. Через неделю после окончания войны Марию Николаевну Лыжину, заведующую младшим его отделением, перевели на работу в Архангельск во вновь открывшийся там дом-интернат для детей. Направление партии не обсуждалось, а потому уже в конце мая она его и возглавила. За время пребывания Анны в Вологде Мария Николаевна сильно привязалась к смышленой и ласковой девочке, и при переезде уговорила тамошнее руководство отпустить девочку с ней. 
   В Архангельске Лыжина договорилась с городским руководством, чтобы девочка жила вместе с ней. Так Аня навсегда рассталась с «интернатской» жизнью, и поселилась в одной квартире со своей «второй мамой». Именно так называла она Лыжину в разговорах с подружками и одноклассницами. Учеба в детском доме для нее тоже закончилась, и доучивалась она уже в одной из городских школ. В год окончания школы случилось несчастье - Мария Николаевна умерла. Ей стало плохо поздно вечером в день, когда счастливая Аня прибежала к ней, чтобы похвастаться успешным окончанием школы. А через день Марии Николаевны не стало.
   Осенью того же одна тысяча девятьсот пятьдесят второго года Анна стала студенткой первого курса того же факультета и института, где учился Иван. Комнату, в которой она жила с Лыжиной, пришлось освободить и переехать в общежитие института. Активность и общительность девушки была сразу же замечена однокурсниками и преподавателями, и через месяц она уже возглавляла комсомольцев из их группы. А за неделю до празднования тридцать пятой годовщины революции ее пригласили на бюро комитета комсомола факультета, и избрали комсоргом курса.
   С Иваном они впервые встретились в институтской раздевалке. У Ивана еще накануне оторвалась петелька на куртке, но совершенно о том забыл, и теперь стоял, не зная как поступить. Аня повесила свое пальто, и, увидев стоявшего рядом в замешательстве симпатичного парня, подошла к нему.
   - Давайте я вам пришью! У меня и нитка с иголкой с собой, - и, не дожидаясь ответа, присела и стала рыться в своем портфеле. – Ну, давайте сюда вашу куртку, - выпрямившись, проговорила она.
   Через пару минут оторвавшаяся петля была крепко пришита. Пока Анна ею занималась, кто-то повесил на крючок Ивана свое пальто. Теперь к незадаче Ивана добавилась еще одна – не было свободного рядом крючка.
   - Да, вы вешайте на моё пальто! Если я раньше освобожусь, то своё сниму, а вашу куртку обратно повешаю, - Аня улыбнулась незнакомому парню, который был явно старше ее, но в этой ситуации выглядел слегка растерянным и смущенным.
   - Меня Иван зовут, - ничего другого он не нашелся ответить, и повесил куртку на пальто девушки.
   - Аня, - и она протянула ему руку и тут же добавила: – Анна Найденова.
 
   Сейчас, стоя у дверей общежития в ожидании Анны, Иван вспомнил их первую встречу, и его лицо расплылось в приятной улыбке.
   - Ты чего такой счастливый! – услышал он знакомый голос.
   - Тебя жду. Договаривались же, - ответил он и повернулся.
   Иван спрятал улыбку. Все-таки прошлое всегда для него выглядело приятнее, чем настоящее. Даже когда оно было связано с одними и теми людьми.
   - Куда пойдем? Или тут стоять будем? – Анна как всегда невольно двигала все застрявшие на месте события или находящихся в нерешительности людей.
   - Сегодня в «Эдисоне» будут новый фильм показывать. Идем? Билеты не покупал, там сразу и купим. «Звезда» с Крючковым, - Иван взял девушку за руку и увлек за собой.
   - Вань, твой «Эдисон» уже пятый год как «Севером» стал. Ты каждый раз его так называешь, а я каждый раз тебе об этом говорю. Ты или забываешь или не слушаешь меня? А во-вторых, какое кино! Сегодня же понедельник, выходной. А «Звезда» с субботы начнется. Ну, ты, даешь, кавалер! – Анна покачала головой. – В такой ветряк девушку по городу решил прогулять решил. У меня скоро собрание отчетно-перевыборное, готовиться нужно. Кстати, в «Луче» билеты дешевле. Там тоже «Звезду» катить будут через неделю.  Ну, ладно, пошли что ли, - неожиданно закончила она.
   - Куда? – Иван понял, что и в самом деле напутал с понедельником, и теперь стоял, глядя на нее сверху вниз, пытаясь быстро сообразить, что делать. Ведь именно сегодня он наметил с ней поговорить об их будущем.
   Анна чувствовала в такие минуты, что инициативу нужно брать в свои руки. Так было уже не раз, когда Иван что-то затевал, но проявленную инициативу по какой-то причине исполнить не удавалась. В такие минуты она всегда приходила на помощь. И делала это всегда деликатно, никогда не давала повод усомниться в том, что он попал впросак, или сделал глупость, а исправлять ситуацию приходится ей. Наоборот, она лишь предлагала выход, а право решать как поступать оставляла за ним.
   Вот и сейчас, понимая как неприятна Ивану такая ситуация, поспешила на помощь.
   - Ты же в прошлый раз говорил, что нужно Надежду Петровну навестить, я думала, что мы сегодня к ней сходим. А в кино в выходные можно.
   - Ну, да. К тетке и пошли. А про кино я так просто сказал, думал развеселить тебя, а ты шуток не понимаешь!
   - Да, куда мне! Пошли, юморист ты мой! – девушка ласково посмотрела на Ивана, и еще крепче обхватила его руку.

   Они пили чай из самовара с рябиновым вареньем, сидя друг напротив друга, за накрытым белой скатертью круглым столом. Рябины в прошлом году было много. Сахару тетке тоже удалось немного прикопить, вот и запаслась вареньем. И когда Иван забегал к ней, то всегда ставила на стол рябиновое варенье. В хозяйстве Надежды Петровны давно уже был и примус, и чай можно было вскипятить на нем в чайнике. Но делала это очень редко. Она любила чай из самовара. Считала, что угощать гостей из самовара, это не только проявление уважения к ним, но еще и полезно для здоровья. Такое неспешное питьё, успокаивает и укрепляет нервы, настраивает собеседников на дружеский лад. 
   Сама Надежда Петровна, затопила «голландку» и ушла к соседке «за солью». Иван буквально впервые же выходные со дня знакомства с Анной, познакомил ее и со своей тетей. Девушка пришлась ей по душе. Приветливая и жизнерадостная она и в нее вдохнула жизненной энергии. Детей у Надежды Петровны своих не было – бог не дал. А потому вся нерастраченная женская любовь и ласка, была направлена на заботу о своем племяннике. А теперь, когда рядом с Иваном появилась Анна, как могла помогала обоим, даря им тепло и уют своего дома.  Она понимала, что молодым людям хочется побыть наедине, а в общежитии не всегда это возможно. Научилась определять те моменты, когда именно для этого они и приходили к ней. И в такие минуты всегда находила причину, чтобы оставить их.
   Минут десять Иван рассказывал Анне, как он писал сегодня свою биографию, шутил и всё никак не мог перейти к главному. И возможно и не заговорил о своих сомнениях, если бы не Анна. Она в очередной раз пришла к нему на помощь.
   - Вань, мне кажется, что ты мне хочешь сказать не о том, о чем сейчас болтаем. Не так ли? Биография, это тоже, конечно, важно. Я вот пока не нашла времени написать. Да мне и писать то особо нечего. Детский дом, школа, институт. Но ты же не об этом хочешь со мной поговорить? – девушка ласково посмотрела на нерешительного кавалера.
   - Ох, Аня, от тебя ничего не скрыть, не утаить. Да я и не хотел, конечно… В общем, я что подумал, - он по привычке, когда немного волновался, ненадолго закрывал глаза. – Мне же в следующем году на работу нужно будет ехать в лесопункт, где родители работают. Меня и директор ждет. Вот я и хотел спросить тебя об этом… Поедешь со мной?
   За столом воцарилась тишина. Слышно было только, как тикают настенные часы, да потрескивают дрова в печи.
   - Как это поедешь? Вань, я, что-то не пойму. Правда, не пойму. Ты мне таким образом предложение делаешь? Ты хочешь, чтобы я бросила учебу и поехала с тобой? – она не знала радоваться сказанному Иваном или нет. – Если ты предложение мне делаешь, то я не против, не раз уже говорила. А вот учебу… А, Вань? Мы же с тобой хотели, чтобы я этим летом к родителям твоим, то есть к вам приехала. Может с ними посоветовались бы. А, Вань?
  - Ну, на счет приехать, конечно же. Приедешь, я встречу. Я о другом сейчас говорю. Ты со мной, или… - Иван немного нервничал. Он перевернул пустой стакан вверх дном, поставил его в блюдце и встал из-за стола.
   - Иван, конечно, я с тобой. Но давай отложим решение вопроса о моей учебе. Я приеду к вам, познакомлюсь с твоими родителями. А может, я им не понравлюсь…
   - Ты, не можешь не понравиться. Если ты нравишься мне, значит, понравишься и им. Да и тетушка моя им о тебе много хорошего написала, - не дал он договорить девушке. – Хорошо, Аня. Я тебе сказал своё мнение, время еще есть.
   - Что ж вы, мужики, все такие эгоисты, да еще и не терпеливые. Всё вам сразу и сейчас подавай, - улыбнулась Аня. – Всё у нас с тобой будет хорошо. Приеду летом в гости к вам, и всё образуется!
   Они проговорили еще с полчаса, пока не вернулась тетка. Уходить из теплой и уютной комнаты им не очень хотелось, но, поблагодарив Надежду Петровну за угощенье, оделись и выбежали на улицу. Тетушка на ходу сунула им по небольшому сверточку. «Соседка шаньги пекла, попробуйте… Друзей угостите», - провожала она ребят в коридоре коммуналки.
   
***

   Степан Сергеевич Гмырин любил выходные, любил жену, любил праздники. А в этот раз все совпало. И день рождения, и воскресенье, и то, что день рожденье было у Татьяны, его жены. На его настроении сказывалось и то, что сегодня ей исполнилось тридцать пять. По его словам, они для него почему-то были более значимы и «круглее», чем, например тридцать или сорок. А потому пребывал он в прекрасном расположении духа. Правда, когда ей отмечали тридцать, самыми дорогими и «круглыми» для него тогда были именно они, а никак не тридцать пять или сорок.
   Немного подпортило предпраздничное настроение происшествие, что случилось несколько дней назад во время демонстрации. Но для него всё закончилось благополучно - убийцу сразу схватили, дело возбуждено, а следствие идет успешно. А потому их воскресное семейное мероприятие не было испорчено по такому случаю срочными и внеплановыми совещаниями в горкоме или обкоме.
   Именно на этот день он наметил и серьезный разговор с Павлом. Давно собирался с ним поговорить, но всё время откладывал. Он считал, что для обсуждения серьезных жизненных планов лучше всего подходят семейные праздники. В эти дни, по его мнению, в большинстве случаев приподнятое настроение и оптимизм, служат гарантом успеха и правильно принятых решений.
   День рождения удалось. Гостей хоть и было немного, но все из «уважаемых» в городе людей. Мероприятие прошло шумно и весело. Подарки были вручены, и вина выпито не мало. Потом были танцы и чай с красивым бисквитным тортом. Постепенно веселье стало угасать и ближе к вечеру гости разошлись. В квартире остались только Степан Сергеевич с именинницей и ее брат, Павел.
   Татьяна, убрав со стола посуду, оставила мужчин в комнате вдвоем. Гмырин сказал ей накануне, что поговорит с Павлом о его будущем, когда гости разойдутся. Желание мужа принять участие в устройстве судьбы ее брата, Татьяне было приятно. Из родни у нее остался лишь брат, и судьба его ей была, конечно же, не безразлична. Правда, Гмырин умолчал, что работа ее брата не главная цель предстоящего разговора. Помимо работы в милиции он хотел предложить ему и кое-что еще. То, что многие годы, ему не давало покоя. То, о чем он не говорил никому, включая Татьяну.
 
   Павел уже давно жил с ними в одной квартире, а потому Гмырин очень хорошо изучил его характер и привычки. Внешне молодой человек производил на людей впечатление этакого добряка, готового прийти всем на помощь. Высокий рост и добродушное выражение лица только усиливало этот эффект. Но было в нем и что-то еще. То, что Гмырин называл «Червячком».
   По мнению Степана Сергеевича «Червячок» был в каждом человеке и у каждого он был разным. Этот «Червячок» не дает покою его хозяину, постоянно напоминая об его скрытых желаниях. Были, конечно же, и «Червячки», которые лишь дополняли внешние черты его обладателя. Но чаще всего были такие, которые заставляли его хозяина держать в тайне его мысли.
   «Червячка» у Павла Гмырин разглядел давно. Он увидел в этом внешне спокойном и добродушном парне черты, которые заставляют людей поскупиться моральными принципами ради собственного благополучия. Позволяют забыть о порядочности и совести, и если того потребуют обстоятельства, преступить закон. Придя к такому выводу Гмырин поначалу не то, чтобы расстроился, но то, что ему стало не по себе, так это точно. Но позднее, когда у него появились намерения попытаться реализовать свой план, он понял, что именно Павел способен помочь ему в этом.
   И вот сейчас, когда они остались в комнате одни, он налил по маленькой рюмочке коньяка. Вытерев вспотевший от праздничного застолья лоб, рукой указал Павлу на коньяк, предлагая выпить.
   - Ну, что, шурин, давай еще выпьем за здоровье именинницы по глоточку, да на этом праздники на сегодня и закончим. Завтра много дел, как у тебя, так и у меня, - начал Гмырин разговор. – Есть у меня к тебе серьезное предложение. Ты не против обсудить?
   - Конечно, Степан Сергеевич, - как-то по-домашнему ответил Павел. – Я слушаю…
   Гмырин еще раз посмотрел на родственника, будто хотел убедиться в искренности его слов, затем подошел к окну, задернул шторы и вернулся за стол.
   - В следующем году ты закончишь учиться. Что дальше думаешь?
   - Работать пойду, а что? – ответил вопросом на вопрос Павел.
   - А давай к нам… в органы, - предложил Гмырин.
   - В милицию что ли?
   - В милицию. Достойная служба для серьезного человека, - немного с пафосом ответил Степан Сергеевич.
   - Так я же учусь по другой специальности совсем, - откровенно не понимал Павел. – Я же не знаю ничего.
   - Отправим на курсы. Ты не переживай за это. Я договорюсь, не последний человек в городе.
   - Можно подумать?
   - Два дня тебе хватит?
   - Два? – удивился Дрозд.
   - В общем так. Чтобы взвесить все «За» и «Против» тебе никуда ходить не надо. И советоваться не с кем. Я для тебя живой пример… и советчик тоже. Татьяна одобряет мои намерения, можешь время на это не тратить. А потому долго размышлять не вижу необходимости, - глядя на парня, заключил Гмырин. – Ну а чтобы помочь тебе принять правильное решение, я сейчас расскажу тебе то, о чем никто кроме меня не знает. Надеюсь, тайны хранить ты умеешь? - слегка понизив голос, произнес Гмырин. – Но все равно предупреждаю, что о нашем разговоре не должен знать никто, - и чуть погодя добавил: - Никто. Ты понял меня?       
   От последних слов Павлу стало немного не по себе. Они, конечно же, много раз разговаривали на всякие темы, даже порой на такие, о которых многие в то время и думать боялись. Но сейчас, он чувствовал, что Гмырин хочет доверить ему какую-то тайну. И тайна эта может очень сильно повлиять на его дальнейшую жизнь.
   - Ты меня пугаешь, Степан Сергеевич, - настороженно проговорил Павел. – Вот так живешь спокойно, все вроде бы понятно «что, куда и зачем». И тут вдруг такое… Конечно, для душевного спокойствия легче отказаться, и далее жить-поживать.
   - Существовать, - поправил Гмырин.
   - Возможно и так… Но я всё-таки выберу неизвестность. Она меня интригует. Жить-существовать по кем-то написанному сценарию, честно говоря, не хочется. Кроме спокойствия оно ничего не принесет. Я слушаю тебя.
   «А он намного умнее, чем даже я представлял», - подумал Гмырин.
   - Хорошо, Паша, - ответ шурина удовлетворил его. – Моего отца, Сергея Аркадьевича, ты помнишь?
   - Ну да… Интересный был дядька. На тебя очень похож! Вернее ты на него, - улыбнулся своей шутке Павел. – У вас, насколько я помню, не только физиономии были похожи, но и голоса и почерк одинаковый. Он же после войны умер?
   - В сорок пятом, месяц до Победы не дожил. Так вот. Он последние годы пока не заболел, работал в обкоме, а до революции занимал высокий пост в Архангельске. Через него проходило достаточно много информации, и порой очень ценной, - начал рассказ Гмырин. – Не буду вдаваться в подробности, но поверь, всё, что я тебе далее расскажу, правда. Конечно же, о многом узнал от отца. Но не только. И из других источников тоже. Считай, что воспользовался своими погонами полковника.
   В начале лета одна тысяча девятьсот четырнадцатого года, аккурат перед самой войной, был ограблен пароход. Пароход, на котором из Европы через Архангельск везли золото. Золотом Европа рассчитывалась за российские товары, которыми в те годы торговала царская Россия. Это уже была вторая партия золота. Первая, пробная, была отправлена годом раньше и была благополучно доставлена по назначению. Я даже предполагаю, что маршрут из Архангельска в Вологду через Великий Устюг был разработан специально, так как в Великом Устюге планировалось создание крупного хранилища российского золотого запаса. А возможно, это был отвлекающий маневр, а всё золото далее следовало в Москву по железной дороге. 
   Это важно понимать, чтобы предположить, где именно сейчас находится похищенное тогда золото. По одной из версий, всё золото было выгружено грабителями в Нижней Тойге. Слышал о такой, надеюсь? Так вот, во время стоянки там парохода его было похищено в общей сложности триста килограмм.
   - Триста килограмм! – Павел присвистнул.
   - Да тише ты! Слушай дальше, - Гмырин недовольно взглянул на Павла. - По другой… а другой пока и нет. Но не исключаю.
   Прошло уже сорок лет после ограбления, а золото так нигде и не всплыло. Правда в начале двадцатых в Архангельске в местное УГРО поступила информация о том, что какой-то крестьянин предлагал несколько царских червонцев на Поморской13, желая обменять на рынке на мануфактуру, но проверить, то это золото или нет, не удалось. Но вот чует моё сердце, что из той партии оно. Судя по оперативным данным, на Набережной, за городским рынком был обнаружен труп мужика. Торговки с рынка узнали в нем того, кто предлагал червонцы. Конечно же, их, монет то есть, при осмотре трупа не обнаружили. Так и дело закрыли тогда.
   Я не поленился и навёл справки о том мужике. Так вот, что любопытно. Родом он из деревни Ачем. А деревня эта как раз в тех краях, где золотишко с парохода выгребли. Скажу больше, батюшка этого мужичка был тем, кто грабителей тех в тайгу увел. Смекаешь?
   - Так нужно батюшку спросить, откуда у его сына золото, - перебил Павел Гмырина.
   - Спросить, то бы можно, да вот некого. Он умер раньше, чем сына его на Поморской пришили…
   - То есть, можно предположить, что золото в Ачеме было. Сколько? Это другой вопрос. Но то, что было, это факт. А те несколько монет, что всплыли на рынке, вероятно, были платой за то, что его отец увел в тайгу грабителей. Наверное, отец незадолго до смерти передал золото сыну. А тот, не обладая большим умом, а может и прижало крепко, пытался на него что-то прикупить. А может эти крестьяне сами нашли золотишко то… или часть.
   - М-да, - произнес Дрозд. – А что, грабителей-то поймали или скрылись, раз награбленное не нашли.
   - Всех положили в перестрелке. Кроме девчонки восемнадцатилетней. Но от нее так ничего не смогли добиться при следствии. Возможно, и не знала она главного, а может… В общем, осудили ее за пособничество. Война началась, долго разбираться времени не было. А вот куда эта девка после революции делась неизвестно. В списках среди освобожденных в семнадцатом и последующих годах ее нет. А может и умерла в тюрьме. Но и среди умерших она тоже не числилась.
   - Годы-то какие были. Может впопыхах, и попутали чего, - предположил Павел.
   - Может… всё может. Особенно в России…
   - А может еще кто-то о том золоте знает, и нашел уже… или собирается искать… А? – этот вопрос Гмырин не раз себе задавал. Задавал и отвечал: «Нет». – Кроме девчонки той, никто. Знали еще двое. Так одного чекисты в двадцатом расстреляли, царство ему небесное. Другой на первой мировой голову сложил. Отец и похоронку видел.
   Про похоронку отец ему тогда не соврал. Знал Гмырин-старший, что Сапожникова на фронт призвали. Жену его перед самой революцией видел, когда заходил справиться об Афанасии. Вот она похоронку и показала. Да и про Ямпольского он тоже не соврал. В этом он тоже был уверен.
   - Это хорошо, - протянул Дрозд.
   Гмырин налил себе еще коньячку. Повертел в руках рюмку, посмотрел на свет.
   - Ну, что, интересную сказку я тебе рассказал? – он улыбнулся. Подлил себе коньячку и опрокинул рюмку в рот. – Вижу по глазам, что зацепило.
   - Я так понимаю, что у вас есть интерес возобновить следствие по этому делу?
   - А это, не плохая мысль, - серьезно произнес Гмырин. – Вот только… Ладно, об этом потом поговорим. Сначала нужно понять, кто за это возьмется. В чужие руки, сам понимаешь, я отдать не могу. А самому мне при моей должности никак.
   - Я понял. Степан Сергеевич, а Татьяна знает? – спросил Павел.
   - И знать не должна. Я же тебе сказал, что никто кроме меня. Теперь и тебя. Есть еще кое-что по этому делу, но на сегодня достаточно… Завтра со стрелком еще нужно разбираться, - и увидев недоумение на лице Павла, добавил: - Ну, тот, что на демонстрации стрелял. У нас скоро как в Америке будет. С пистолетами по городу расхаживают все кому непопадя. Между нами… Следы этого стрелка… возможно в те же края ведут, где золотишко с парохода увели. Вот такие вот «пироги». Через пару деньков вернемся к этому разговору, если надумаешь. А если не надумаешь, тогда всё забудешь, что слышал. Согласен?
   - Хорошо.
   - Да, и вот еще что, - Гмырин поначалу не хотел говорить Павлу, но всё же решил рассказать и об этом. – В тридцать седьмом в милицию позвонил мужик и сказал, что на вокзале в камере хранения лежит сверток, в котором находится бумага. А на бумаге той нарисован участок реки Нижняя Тойга и рядом поставлен крест. И что там нужно искать золото, украденное в четырнадцатом году.
   - И что дальше? – спросил Павел.
   - А дальше… - протянул Гмырин. – Дальше… Дальше ничего. Ну, бумагу ту нашли. Батюшка мой ее тогда прибрал. Мне потом отдал. С тех пор и лежит у меня.
   - А мужика не нашли, который звонил?
   - А как ты его найдешь? – вопросом на вопрос ответил Степан Сергеевич. – Да и когда карту реки посмотрели тогда, то… Короче, там мест, похожих на то, что нарисовано, ужас сколько. Решили, что какой-то не в себе мужик позвонил, да и не стали ворошить это дело. Но что-то мне подсказывает, да я сейчас почти уверен, что не обманывал тогда звонивший мужичок. И знал он немало о том золоте.
   В комнате повисла пауза. Гмырин решил, что того, что он рассказал Павлу сейчас, пока вполне достаточно. Говорить ему об его личном интересе он не стал. «Молодой еще, как бы ни забоялся», - глядя на родственника, размышлял Гмырин. После всего сказанного он почувствовал некое облегчение. «Будто исповедался», - промелькнула у него мысль.
   На мгновение он испытал перед шурином неприятное и малознакомое ему чувство. И хотя он не отличался излишней сентиментальностью и не был совестливым человеком, но ему в этот момент стало перед ним откровенно стыдно за себя и отца. И только разгоряченное алкоголем лицо смогло скрыть внезапно выступивший на щеках румянец. А еще через минуту накатившее мимолетное чувство было им благополучно забыто, и Степан Сергеевич мирно храпел лежа на своем диване.    
               
***
 
   Строительство посёлка Шольский затеяли с размахом. Это чувствовалось и по месту, выбранному для него - на высоком размашистом холме в излучине реки Нижняя Тойга, и по количеству зданий и сооружений, предусмотренных строительным планом. А в планах помимо жилых домов и объектов жизнеобеспечения, было строительство двух заводов, и даже свой аэропорт.
   Двадцать пять верст, что отделяли Шольский от села Нижняя Тойга и Северной Двины, были вполне достаточно, чтобы на несколько десятилетий лесопункт мог иметь доступ к большим запасам леса и заниматься его заготовками. С наступлением заморозков, бригады лесорубов активно занимались вырубкой леса. Зимой лес вывозился к реке на катище14. Весной, когда уровень воды в реке значительно повышался, заготовленный лес, успешно сплавлялся в Северную Двину. Там, в устье Нижней Тойги, древесину сплачивали в плоты и буксировали на лесозаводы Архангельска.   

   Июль одна тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года встретили в Шольском по-разному. Детвора радовалась наступившим теплым дням, выражая свой восторг безмерным купанием в реке. Взрослому населению поселка наступившая жара большого удовольствия не доставляла. Те, кто работал в лесу, изнывали от жары и вездесущего гнуса. От него страдало и немногочисленное поселковое стадо коров, целыми днями спасавшееся всё в той же реке. У других жителей поселка этот месяц не вызывал каких-то определенных эмоций. Всё зависело от того, чем в данное время они занимались.
   Иван Стугов, приехал в Шольский, как говорили в этих местах «с городу», накануне. Сегодня с утра, вместе с соседской детворой он с восторгом прыгал с разбегу в реку или плавал с ними наперегонки. Задерживая дыхание, нырял под воду, соревнуясь, кто дольше там пробудет. Повеселив ребятню и хорошо размявшись, он шел по центральной поселковой дороге, напевая что-то из Утесова. Иван бывал здесь каждый год и успел обзавестись среди местной молодежи друзьями и знакомыми. Но сегодня был обычный рабочий день, и все его приятели были на работе. А потому, прогуливаясь по поселку, он был удостоен внимания лишь стариков, сидящих на скамейках возле своих домов, да лежащих в дорожной пыли поселковых собак.
   Народу сюда приехало много. Кто на заработки хорошие польстился, а кому и просто хоть какая-то работа была нужна. Отовсюду люди приехали. И с близлежащих деревень и сел, и с Украины, и Белоруссии. Да и из других регионов страны было их тут немало. Зимой большая их часть трудилась в лесных делянках и на вывозке леса. Летом, когда сплавная навигация заканчивалась, большинство рабочих занятых на лесозаготовках, трудились в ремонтных мастерских и в поселке на строительных работах. 
   Многие работали на небольшом заводе по выгонке дегтя из березы. Здесь же затаривали в бочки и продукцию побочного производства. Деготь, графитовый порошок и даже спирт отправлялись отсюда в областной центр. За счет высвободившихся рабочих с лесосек заметно возрастало летом количество выпускаемой продукции и на кирпичном заводе. 
   Пройдя поселок взад и вперед, Иван вернулся домой. «Вечером с отцом поговорю об Анне… или завтра. Да, лучше завтра, вторник лучше, чем понедельник для таких дел. Сегодня вечером к Ластининым схожу, Кольку с Витькой навещу», - думал он, не зная чем бы сейчас заняться. Вчера по приезду за ужином, отец сказал: «Завтра отдыхай, а там посмотрим». По поводу «там посмотрим», Иван представлял себе очень хорошо. На задания отец мастер. Загрузит работой, невзирая на время суток. А вот по поводу «отдыхай», да еще в понедельник, было проблематичнее. Валяться на диване Иван не любил, а чем заняться кроме купания, он не представлял.
   Иван пока не сказал отцу, что в пятницу должна приехать Анна. Только матери, и то, когда отец уже спал, проговорился. У Евдокии Васильевны характер был не простой, но в отношении к детям она всегда была терпелива, сдержана и внимательна. «Отец, думаю, рассердится. На днях вот Наталья замуж засобиралась за Виктора Ластинина. Тут ты, с невестой. Ну да, не убьет же. Надежда уж очень хвалила твою девчонку. Приедет, так не переживай, встретим как надо», - только и всего сказала она.
 
   Не считая мелких домашних дел, отдыхал Иван себе на удивление и во вторник, и в среду. Время приезда Анны приближалось, и откладывать дальше он не стал. Вечером за ужином всё и выложил отцу. Тот, услышав о приезде девушки, как ни странно, промолчал. Лишь внимательно взглянул на сына, и стал одеваться.
   - Ты, чего два дня-то молчал? Думаешь, не знал ничего? Надька, сестра мне всё о вас сказывала. В письме пишет про нее такое, что читаешь, будто мед пьешь. Одевайся, пойдем, с лодкой поможешь. Там и поговорим, - проговорил Иван Емельянович и вышел на улицу.
   Времени на своё хозяйство у Ивана-большого, как называла своего мужа Евдокия Васильевна, не хватало. С утра и до вечера на работе. Уже пять лет, как приехали сюда, а всё не может лодку справить. В реке рыбы много, а без лодки рыбалки настоящей нет. Сетку не поставить, чтобы осенью луч15 запалить, так всё к кому-то проситься нужно. Последнюю лодку в конце сороковых сделал еще до отъезда в Шольский, но порыбачить толком и не пришлось. Уезжая, оставил соседу. С собой же не возьмешь. В конце сороковых вызвали в райком, а там сказали: «Надо!» И через неделю уже в Шольском с женой были.
   Осину для лодки Иван Емельянович привез этой зимой самолично. Сам и в лесу нашел. Хорошая осина, прямослойная, без сучков и кривизны ненужной. Начинал лодку в огороде выдалбливать, да место весной жене под картошку понадобилось, вот и утащил к пилораме стройучастка, ближе к реке.
   - Ты вчера к Ефиму Петровичу вечером заходил, как он? – увидев подошедшего сына, спросил Стугов. – Ходит, аль лежит ещё?
   - Ходит. А он приболел что ли? А я и не заметил… – Иван удивленно посмотрел на отца
   - Спину прихватило, с неделю назад. Здесь на пилораме и прихватило.
   - Надо же, а я… и не видно ничего по нему. Так я с Колькой на улице болтал, не особо и приглядывался. На рыбалку меня звали с братом. В Ачем на выходные сбегать. Заодно они бабку проведают свою.
   - А…,- запнулся отец, не зная как называть девчонку, что с городу должна приехать. «Толи невеста, толи знакомая, не разберешь нынче молодежь», - подумал он.
   А вслух сказал:
   - Девицу, что ждешь, с собой тоже в Ачем потащите?
   - А что? Возьму, конечно. В Ачеме, я думаю, очень ей понравится. Да и что ей тут одной без меня делать?
   - Давай-ка сторожки16 ставь с той стороны, где корма будет. Тонко уж становится, не махнуть бы лишку, - и показал рукой в конец бревна, очертаниями напоминающего лодку, но с загнутыми внутрь краями. – Не забыл за городской жизнью это дело то?
   - Ну, батя, чего забывать-то тут, в прошлом году Ефиму Петровичу помогал. Не жаловался. 
   Они какое-то время занимались каждый своим делом. Солнце тем временем клонилось к горизонту, и на улице стало немного прохладнее. Работа доставляла обоим удовольствие, и они готовы был возиться с лодкой сколько угодно. 
   - Что у вас в городе-то нового? – отец вроде бы и не замечал невесть откуда взявшихся комаров.
   - Так я вчера весь вечер рассказывал. Не знаю, что еще добавить, - ответил Стугов младший. – Ну, про Анну я сказал… - протянул он. - А, вот еще! Сейгод на первое мая случай был. На демонстрации стреляли в руководство городское. Какой-то Оманов Василий. Но, правда его и схватили там сразу.
   - А по отчеству-то как?
   - Кого? Оманова? Точно не знаю,  вроде - Гаврилович
   - Чудно… Не наш ли это Оманов? Сыновья у него Николай и Василий. Николая-то я видел, а вот Василий, говаривали, что всё по тюрьмам. Отец их здесь два года работал в конце сороковых и в город уехал. Ладно, нам до них дела нет, может и не они, - заключил Иван-большой. – Завтра с утра сходи в контору нашу. Начальник узнал, что ты здесь, просил зайти.
   - Да, конечно, схожу. Часам к девяти, нормально?
   - Нормально, - отец снова склонился над лодкой, и продолжил выдалбливать середину бревна. – Ты, ступай, если нужно. Завтра вечером закончим, а уж распарить то не проблема. С Петрова дня и займусь.

   В Шольский Анна добралась к обеду вместе с почтой. Приехала на попутной почтовой телеге, которая регулярно приезжала к приходу парохода. Он в то время был единственным транспортом, обеспечивавшим доставку газет, посылок, писем и другой почтовой корреспонденции в удаленные сёла и деревни. Правда приехала Анна не в пятницу, как планировала, а на день раньше. Незадолго до отъезда ее вызвали в институт и сказали, что после недели отдыха на практике ей нужно быть на день раньше. Вот и обменяла она билет на ближайший рейс.
   Пароход пришел рано утром, причалив к одноэтажному выкрашенному в синий цвет дебаркадеру, с красивой большой вывеской «Нижняя Тойга». Сойдя на берег, Анна, как и просил Иван, сразу же подошла к ближайшей телеге.
   - Вы в Шольский едете? – обратилась девушка к сидевшей на телеге женщине лет пятидесяти.
   - В Шольский Зинка едет, вон ее телега у угора стоит. Если ее там нет, так подожди, наверх поднялась в детдом. А я в Ачем товар повезу. Мимо, конечно, но у меня груза сегодня много будет. Самой сесть некуда. Ты иди к ней. Зинка говорила вчера, что девчонку просил Стугов забрать. Но кабыть, завтра. Ну, иди, родная.
   Женщина внимательно рассматривала Анну, пока говорила с ней, будто удивляясь чему то. И в спину уже уходящей девушке крикнула:
   – А мать-то у тебя кто будет?
   - Сирота я, - ответила Анна, и пошла к Зинкиной телеге.
   «Сирота… сирота, - подумала про себя Нина Ивановна, провожая девушку взглядом. - А может… Да нет, не может быть».

   - Приехала? – окликнула ее женщина, спустившаяся по лестнице с высокого угора и, не спеша подходящая к телеге. – Ты, что ли Анна будешь?
   - Здравствуйте… - протянула Анна. – Меня к вам вон та женщина отправила. Сказала, что вы меня ждете.
   - Рухлова? А, ну да.
   Зинке - хрупкой, немногословной женщине, в темном налезающем на самые глаза платке, было чуть меньше шестидесяти. Ее лицо было настоящим отражением тех времен, в которых ей довелось жить. Изрезанное морщинами, с впалыми щеками и выцветшим взглядом оно не вызвало у Анны расположения к ней. Нерадостную картину дополняли худые высохшие руки, длинное темное платье в пришитых поверх заплатах и кирзовые в придорожной грязи сапоги.
   - Что так смотришь, не приглянулась? У вас в городе поди все гладкие да складные? Залазь давай в телегу, поедем. К обеду и приедем как раз, - не очень любезно, как показалось девушке, пригласила ее Шольский почтальон, садясь на телегу сразу за серой кобылой. – Чего сегодня-то приехала? Завтра ждут тебя Стуговы.
   - Да, никак мне завтра, вот и выехала раньше на день. А куда садиться? – Анна смотрела на телегу заваленную коробками, ящиками, пачками бумаги и еще невесть чем. Она не знала, куда пристроить свой небольшой чемоданчик, а не то чтобы сесть самой.
   - О господи… - вздохнула Зинаида. - Сдвинь коробки и садись, рядом. А то еще потеряю дорогой, - женщина всего лишь слегка улыбнулась, а Анне показалось, будто среди огромных черных туч показалось солнце. – Надо еще на Стрелку17 заехать, документы взять.
   - На Стрелку? – удивилась Анна
   - Вон видишь дом кирпичный? Рядом с сельпо. Да не туда смотришь! – в сердцах крикнула она.
   Но увидев, что девушка наконец-то повернулась туда, куда нужно, продолжила:
   - А за ней домики на берегу. Вот ту деревеньку Стрелкой и зовут, - Зинка для верности показала туда, где находились те домики. – А села Нижняя Тойга нет.
   - Как нет? А… - Анна недоуменно показала рукой на вывеску, что красовалась с двух сторон дебаркадера.
   - Ты про пристань? Да, Нижней Тойгой назвали, а села с таким названием нет. Всё село из десятка деревень состоит. А все вместе их и назвали Нижней Тойгой… как реку, что впадает в Двину в этом месте.
   Пока ехали через деревни Нижней Тойги, Зинаида Петровна не спеша рассказывала своей молодой спутнице о местном житье-бытье, о непроезжих от грязи дорогах, и многом другом, к чему она была неравнодушна. Но в отличие от подобных историй, что Анне доводилось слышать, живя в городе, женщина ни разу не назвала плохим словом никого из местных начальников.
   Зинаиде часто приходится брать попутчиков, приехавших на  пароходе или с самой Тойги. Чаще всего среди них были люди знакомые ей или ее хорошо знающие. А потому с ними ей было не особенно интересно. Рассказывать им особо было нечего, да и мало хотелось. А вот незнакомый попутчик или попутчица для нее были желанными и привлекательными. От них она узнавала новости, которые не пишут в тех газетах, что она возила в поселок. Да ей и самой нравилось что-то объяснять, показывать и рассказывать незнакомым людям о том, что ей хорошо знакомо.
   Она всегда была искренна в своих суждениях, говорила от души, слов матерных не употребляла. А потому для попутчиков, которые впервые попадали в эти края, она была, как говорится, лицом округи. По ней складывалось у приезжих первое впечатление о здешних краях и проживающих людях.
 
   Спустя полчаса, забрав на Стрелке какие-то бумаги у приземистого мужичка, они уже ехали по лесной дороге. Зинаида Петровна теперь всё больше молчала. Лишь когда проезжали мимо окрестных деревень, она оживлялась, рассказывая о них. От пристани до Шольского километров двадцать пять, и к полудню они уже подъехали к поселку.
   Она довезла Анну до дома Стуговых. Лошадь будто знала куда ехать. Дойдя до калитки в огороде, остановилась и затрясла головой, то ли давая знать, что приехали, то ли стряхивая назойливый гнус.
   - Вон Ванька на сарае крышу ремонтирует, - сказала она, указывая рукой в огород дома.
   Но Анне почему-то в шутку показалось, что та сказала: «Приехали, забирай чемодан и ступай». Испугавшись своих мыслей, она чуть было не стала просить прощения у почтальонши. И чуть замешкавшись, очень искренне поблагодарила ее:
   - Спасибо вам, Зинаида Петровна. Мне понравилось с вами ехать и разговаривать. И если вы меня через недельку отсюда увезете, то я была бы этому рада. Ну, рада… что с вами поеду… До свидания.
   - Ладно, отвезу. Чего не отвезти. Беги давай, вон Иван уж тебя увидел и бежит!
    Иван и, правда, заметил Анну сразу, как только они подъехали к дому. «Сегодня что уж, пятница или …», - не сразу сообразил он.
   - Зинаида Петровна, доброго вам дня! – подбегая к телеге, крикнул Иван, и тут же схватил в охапку Анну.
   - Я уж подумал, пятница сегодня! Ты, что раньше-то? – Иван не мог скрыть переполнявшую его радость. – С неделю не виделись, а будто вечность прошла… Это твои вещи?
   Иван схватил стоящий на траве чемоданчик, и потянул девушку за руку за собой. 
   - Отец с матерью на работе, вечером только придут. Наталья – сестра, вот та скоро придет. Пойдем, я тебя накормлю. Сегодня же не ждали, думали завтра приедешь. Мать вечером собиралась квашню замесить, а с утра пирогов напечь, - Иван, когда волновался, или много говорил, или молчал. – Ну да, уха есть с харисов, картошка… Пообедаем. Я на летней кухне крышу чиню, батьке некогда было. Всё время на работе, а после дождя капает с потолка…
   - Ой, Вань? Я что-то волнуюсь.
   Только сейчас на Анну накатило какое-то незнакомое чувство. Это - и волнение, и беспокойство, и страх перед неизвестностью. Сомнение в том, что она правильно поступила, что приехала сюда. Ей даже стало неловко и стыдно перед родителями Ивана, хотя она их еще и не видела.
   Иван увидел смятение на лице девушки и постарался приободрить.    
   - Да не дрейфь ты. Всё нормально будет. Никто тебя не съест. Родители тоже ждут, - он одной рукой обнял Анну за плечи и открыл дверь в дом.

   Час спустя пришла Наталья с работы, а спустя полчаса девушки уже непринужденно болтали. Анна рассказывала, как ехала на пароходе с Архангельска. А Наталья - о своей работе в детском саду. За разговорами они пообедали и перебрались на улицу. Наталья хотя и любила старшего брата, и особых секретов от него не держала, но с его девушкой ей не хотелось говорить о своём житье-бытье в его присутствии.
   Мать наказала с вечера дочери, чтобы сегодня картошку окучила. Не думала Евдокия Васильевна, что Анна сегодня приедет. А она охотно вызвалась помочь Наталье, и девушки вдвоем взялись за дело. За работой вести душевные разговоры оказалось не совсем удобно. Девушки немного помолчали, после чего Наталья запела. Сначала частушки деревенские, а когда подхватила Анна, переключились на «городские» песни.
   За этим и застала их Евдокия Васильевна. Стоя у огорода, любовалась девичьим задором и молодостью. Так бы и стояла, слушая красивые песни и глядя на ладную работу дочки да возможно, и будущей невестки. «Высокая какая девка-то. Всего чуть пониже Ивана и будет. Волосы как у Натальи, тоже светлые. Со спины и спутать можно», - улыбнулась она про себя.
   - С приездом что ли, - обратилась она к Анне. Подойдя к девушкам поближе. – А стою, смотрю на них… а на меня и внимание никто не обращает.
   - Ой… здравствуйте, Евдокия… - Анна от неожиданности забыла отчество Стуговой.
   - Васильевна я, дочка. Ты с дороги, а тебя в огород! Наталья, ты, что там в своем детском саду, тоже дитем стала! Зачем в огород гостью притянула?
   - Мам, ну чего ты… Она сама захотела, - попыталась оправдаться Наталья.
   - Да, Евдокия Васильевна, я же сама. Мы в детдоме часто в поле работали. Да и не устала я с дороги. Мы, тут и песни поём.
   - Хорошо, бросайте ваши тяпки. Наталья сходи к Ермолихе за молоком. Скажи сегодня надо, а завтра не придём. А Аня мне на кухне поможет… раз уж не устала.

   К приходу Стугова-старшего ужин уже был готов. Сначала с улицы донеслось крепкое покашливание и шум от топающих по крыльцу сапог. Затем раздался скрип открываемой двери и по дому разнесся характерный запах солярки и пропитанной мазутом робы.
   - Кто дома есть? - раздался от порога его зычный голос. – Наталья, ты дома? Воды горячей вынеси во двор, умоюсь! - крикнул он с порога и вышел.
   Наталья схватила на кухне ковшик и заранее согретое на плите ведро с водой.
   - Пошли, поможешь, - предложила она Анне, и они вместе вышли на крыльцо.
   - Аня, здравствуй, - увидев незнакомую девушку, буднично проговорил Иван Емельянович. – Такой тебя Наталья и описывала… Руки не подаю, - и он показал запачканные мазутом руки.
   - Здравствуйте, Иван Емельянович, рада с вами познакомиться… вот приехала… – проговорила Анна.
   - Рада, или нет, поживем-увидим. А Иван где?
   - Да на крыше он. На летней кухне. Ты шёл, не видел? – вышла на крыльцо Евдокия Васильевна. – Сейчас позову, да ужинать будем.
 
   По случаю приезда гостьи стол накрыли в большой комнате. Когда сели к столу, времени уже было почти восемь. Хозяин дома после умывания выглядел свежо и был в приподнятом расположении духа. Иван, сидя напротив отца, всё больше молчал. На замечание отца о неразговорчивости ответил, что, ползая по крыше целый день, устал от жары.
   Разговорчивой, как и следовало ожидать, была лишь Наталья. Она искренне радовалась приезду Анны, и от хорошего настроения болтала без умолку.
   - Ну, ладно, Наталья, мы тебя наслушались, - впервые проговорил Иван Емельянович, после того как сел ужинать. И повернувшись к жене, сказал: – Я, мать, вроде и наелся… Еще бы чаю стакан, да к лодке схожу.
   - Тебе помочь, отец? – вызвался Иван.
   - Не надо… к тебе гостья приехала, о ней и побеспокойся, - потом повернувшись к Анне, добавил: – Ты, дочка, не сердись, если что у нас кажется неприветливым или внимания мало тебе. Работы много. Вот, осенью к нам приедешь, тогда посвободнее будем, вот и наговоримся. А что сейчас приехала, не побоялась языков людских, хвалю… и спасибо от всех нас. Спрашивать ничего не буду - сестра с городу в письмах писала о тебе. А что занадобиться, так сама скажешь… Дуня, я чаю на улице попью на крыльце.
   После этих слов у всех в груди словно отпустило что-то. Никто из них не мог предугадать, как отнесется Стугов-старший к приезду Анны. И теперь, услышав эти слова, напряжение спало. Всех больше, кончено же, переживала Евдокия Васильевна. А теперь и у нее на душе стало спокойно. Иван-младший заулыбался, словно слова были сказаны ему. Ну, а Наталья, как на крыльях вспорхнула из-за стола и побежала наливать отцу чай.         
    
   - Аня, я тебе в комнате Наташки постелю на кровати. А ты, Наталья диван разбери, там ляжешь, - сказала Евдокия Васильевна после ужина. – И дай Анне отдохнуть. Девчонка с дороги, а ты картошку окучивать ее потащила… Знаю я тебя, до полночи болтать будешь… Не сказать, так сама-то не угомонишься.
   - Ну, мам… На картошку она сама напросилась… скажи Ань! Да, мам, чего ты!
   - Да, ничего! Не приставай, говорю с расспросами! 
   - Ну, хорошо, хорошо, - согласилась Наталья.
   Когда в доме всё стихло, она повернулась на диване и приподнявшись над подушкой, прошептала:
   - Аня, ты спишь? Слышу, что не спишь, - наставления матери не пошли ей на пользу.
   - Не спится чего-то, - Анна встала с кровати и подошла к окну.
   Окна комнаты выходили на центральную улицу, на которой кроме бегущей собачонки никого не было видно. Ночью темнеет в этих местах не раньше середины июля, да и то на час-полтора. А потому было хорошо видно, как припозднившаяся дворняга, пробежав мимо магазина с надписью «Продукты», скрылась за забором рядом стоявшего дома.
   - Аня, а у вас с Ваней всё серьезно? А то он меня всё обманывает… Говорит, что шефство над тобой взял по комсомольскому заданию. Обманывает же, да? Я же вижу, как он на тебя смотрит, как ждал эти дни.
   - Ой, Наташа. Ну, конечно же, нет никакого шефства. Он меня любит и я его. Только вот у нас с будущим не всё понятно, - Анна задернула занавески на окнах и повернулась к ней.
   - Так поженитесь, жить будете как все, работать…
   - Вот-вот, работать… Он же на следующий год учиться заканчивает и сюда хочет приехать. А я не знаю, как поступить. Мне же еще три года учиться. После третьего курса бросать не хочется. А Иван с собой зовёт…
   - Да, уж. А хочешь, я с Ванькой поговорю, чтоб тебе доучиться не мешал?.. Меня тоже Витька Ластинин замуж зовет. Я согласие вроде как дала, а сама еще думаю. Может рано еще?
   - Поздравляю, - прошептала Анна.
   - Слушай! А давай… Давай я тоже в город поеду учиться! Тогда ты у меня вроде бы как под присмотром будешь. Ванька-то тебя одну боится оставлять, думает, уведёт тебя от него кто другой. Потому и зовет с собой, - заговорщицки проговорила Наталья. - Да, Анюта, ты же сирота, да? Извини, конечно, но бегала на почту вечером за открыткой, так там Зинка-почтальонша что-то про тебя болтала. Говорит, что в Ачеме, ну деревня есть тут такая недалеко… Так вот, там Марья-странница живет. Ну, тетка такая… странная. Так Зинка говорит, что ты на нее очень похожа!
   - Да, ладно… Сколько людей похожих живет. Мне еще в детстве в интернате сказали, что родители были расстреляны в тридцатые. Сначала отец, а потом и мать забрали. Я ее и не помню совсем… Ой, поздно уже, давай спать, Наташенька. Завтра мы в Ачем собираемся на рыбалку, ну ты же с нами тоже пойдешь?
   - Я уже сплю… Пойду, конечно же, - отворачиваясь к стенке, прошептала Наталья.      

***

   К Ачему компания молодых людей подошла, когда солнце еще было высоко. Девушки шли впереди парней, и, увидев перед деревней большое озеро, побежали к нему. За ними устремились и Иван с Виктором. Брат Виктора – Николай, не смог быть вместе с ними. В последний момент его попросили в субботу обязательно находиться в поселке. Должно было приехать какое-то начальство, а Николаю, как одному из передовиков, предстояло участвовать в совещании с ними.
   Они бежали, смеясь и размахивая руками. Радовались теплому летнему вечеру, встрече с деревней, и друг другу. Будто и не было позади пятнадцати верст и четырех часов пути.
   - Сейчас к бабуле зайдем. Для нее уже время позднее, она в девять уже спать ложиться, - сказал Виктор. – А потом на речку, купаться.
   - А можно по деревне пройти? Отсюда, от озера она такая красивая! – спросила Аня.
   - Конечно, погуляем, ночь вся наша. А утром мы с Ваней на рыбалку. Вы выспитесь, пока нас не будет, – ответил Виктор. – Пошли скорее в деревню, а то меня уже комары совсем одолели.
   Виктор был младшим в семье Ластининых. Осенью ему должно было исполниться двадцать два года. Этого ему показалось достаточным, чтобы минувшей весной сделать Наталье предложение выйти за него замуж. Кареглазый, с зачесанными назад светлыми волосами, Виктор нравился Наталье. Она была не против и замужества, но считала что пока еще рано. Правда вслух об этом не говорила, а рассуждала про себя. А Виктору сказала, что с ответом пусть ждет до осени.
   Минут через пятнадцать они уже были в доме у Клавдии Петровны. Так звали бабку, жившую в Ачеме, как она всем говорила, сколько себя помнила. А помнила она, судя по ее воспоминаниям года так с девятисотого. Муж у нее с войны не вернулся, и с тех пор жила она одна в большом двухэтажном доме. По бабке было непонятно рада она гостям или нет, скорее всего, и ни то, и не другое.
   - Пришли, дак пришли. Места много, живите. Витька покажет, что и где тут. Самовар еще не остыл на столе. Пейте. Куды если пойдете, дверь плотнее прикрывайте. А то комары налетят. На сеновале полог у меня повешен, - ребята там могут спать, не жарко. А я доглажу и пойду, повалюсь, - ответила бабуля на приветствия молодежи.
   Судя по стопке белья, гладить осталось немного.
   - А вы, баба Клава, почему утюгом не гладите? – спросил Иван, глядя как она управляется рубелем. – Утюгом-то удобнее, вроде бы.
   - Так привыкла я, - не поворачиваясь, ответила Клавдия Петровна. – От утюга мне угарно кажет. А тот, что без уголья, уж больно мал. Иван Иваныч когда-то привез, так я не пользуюсь. Пробовала… до чего до ширкала им… Да и остывает быстро. А чуть замешкался, тут же и дырку прожжешь. А где сейчас какую тряпку возьмешь коль сожгешь… В сельпо одни ведра, да соль. Мне вроде и торопиться некуда, да всё одно, скоко поглажу, время всё со мной. Так под печью и стоят оба утюга-то.
   - У меня бабуля, однолюб, - весело проговорил Виктор. – Что полюбит, так другого не надо.
   Клавдия Петровна догладила простынь, сложила всё на полку и прикрыла занавеской.
   - Пошла прилягу, а вы ешьте-пейте чего. На деревню пойдете, наружные двери по-хорошему прикройте. А то от ветра скрипят они, - уже залезая на русскую печь, напутствовала старушка.
   А уже спустя минуту с печи раздавался негромкий храп.   
   - Слушай, Вить, а сколько твоей бабке лет? – понизив голос, спросил Иван. – Мне сначала она совсем древней показалась, а сейчас гляжу, вроде и не совсем старая. А вот возраст непонятен.
   - Во-о-о, и ты тоже попался, - засмеялся Виктор. – Ее возраст она и сама толком не знает. Да и не бабка, по сути, она мне, а тетка. Сестра она старшая батьки моего. Бабулей маленькие мы были, так ее звали, ну так и пошло, - бабка. Документов у нее долго не было. Где-то еще в начале века в пожаре все сгорело. А новые говорит, оформляли уж потом, после революции. Ну и написали девятисотый год. А как девятисотый, если она о деревенских событиях того года хорошо помнит. Думаю, лет так на десять ее омолодили по паспорту.
   - Да, бывает же такое, - протянул Иван. – Я вот где-то читал, что если человеку года уменьшить, то он и сам постепенно молодеет.
   - Ага, только это не о моей бабке…тетке, - снова рассмеялся Ластинин-младший. – Мне по ней так совсем не кажется.   
   К часу ночи на улице заметно стемнело. Темнота, правда, не такая непроглядная как осенью, накрыла деревню. Но по всему чувствовалось, что ненадолго, на час, не дольше. Солнце еще было сильно в своей летней власти и не собиралось так быстро сдавать позиции.
   Виктор с друзьями вместе с деревенской молодежью сидели у костра на берегу реки. Зная многих из них, он и разговор поддерживал почти один. «Городские», как называли здесь, таких как Анна и Виктор, всё больше слушали, о чем говорят. А обсуждали они предстоящий сенокос, который начнется после Петрова дня, вспоминали какую-то Тоньку, которая недавно родила тройню и чувствовала себя прекрасно. Конечно же, не забыли рыбалку и перемыли кости тем, кого среди них не было.
   - Удить, если хотите идти, так идите к вверху, там есть харисок. Сейчас неплохо и на шура18, и на овода берет. Пока там не сенокосят, да не обловили, удить в самый раз, - со знанием дела рассуждал краснолицый парень лет семнадцати. – Надо к вечеру, или утром пока не жарко.
   - Да, мы с утра и сбегаем. Час туда, часок другой поудим, и часа через два обратно… К обеду и вернемся, - рассудил Виктор. - Слышишь, Наталья! Так что до обеда спать можете.
   - Ты куда ходил, чего такой взъерошенный? - обратился он к Ивану. Виктор не заметил, как тот минут двадцать назад отлучился от компании.
   - Да… Ходил… по делам своим, - произнес Иван.
   - А-а-а-а, - многозначительно протянул Виктор.
   Еще с полчаса они посидели у костра, пока на улице не рассвело совсем, и все потихоньку стали расходиться по домам.
   - Ты, куда пропал, Вань, я уж волноваться стала? – поинтересовалась Анна, когда они возвращались к дому Клавдии Петровны. – Сам сказал, что сейчас приду… а сам где бродил? Заблудился что ли? 
   - Да нигде не бродил… по деревне прогулялся немного.
   - Ага, прогулялся. Чего в темноте-то гулять? – не унималась она.
   - Ой, Анна, чего ты привязываешься ко всему. Сказал, гулял, значит, гулял… Я вот перед твоим приездом в Шольский с директором лесопункта разговаривал. Он подтвердил, что специалисты ему нужны, и если я приеду, то буду заниматься вопросами восстановления лесного фонда. Пока только лес пилят, а пора уже задумываться о восстановлении на вырубках… А ты, где был, где был!
   - Ну чего ты сразу сердишься, я же волновалась, - Анна даже слегка обидеться.
   Тем временем Виктор с Натальей чуть отделившись от них, говорили о чем-то своем. Вскоре девушки ушли спать в дом, а ребята поднялись на сеновал. Ивану и раньше доводилось спать на сеновале. Он помнил этот свежий, пахнущий сушеным разнотравьем и слегка дурманящий воздух. Ему нравилось вытянуться на мягком набитом сеном матраце. И вдыхать его дурманящий аромат. И сейчас, лежа под пологом, где ни один комарик не сможет его потревожить, Иван испытывал райское наслаждение. Виктор же, напротив, привыкший к деревенской действительности, таких прелестей не замечал, точнее, привык и не обращал на них внимания.
   - Слышь, Вить. Я тут отходил от костра по нужде. Ну, стою у забора, невольно смотрю поверх него. А за ним сразу погреб. А в нем дверка приоткрыта, и свет сквозь эту щель… Если мимо проходить, то и не заметишь… Но я же стоял и смотрел в ту сторону, потому и обратил внимание.
   - Ну и чего дальше-то. Свет и что? – ворочаясь, проронил Виктор.
    - Не знаю почему, но я через огород-то перелез. И к погребу тому тихонько подошёл. И в щелку стал смотреть.
   - И чего?
   - Да, не торопи ты меня! Ну, смотрю, там внизу какая-то тетка. Стоит, нагнувшись и в корзинку, что на полу смотрит. Я сначала кроме корзины-то ничего и не видел, пока она не стала в ней сверток какой-то развязывать. Когда развернула, я чуть не обалдел… Там, Виктор монеты лежали, много денег! На свету  от керосинки они поблескивали… Золотые, не иначе… У меня аж дух перехватило. Что-то даже не по себе стало. Ну, я и тихонько назад к огороду. Перемахнул через него и к вам.
   - Ты, что Ваня, объелся чего… Какие монеты! Тут нищета кругом, с голоду недавно чуть не мерли… Монеты… Не скажи кому, засмеют! Давай спи. Через пару часов уж на рыбалку идти, – Виктор отвернулся и через мгновение уже спал.
   Иван не всё сказал Виктору. «А может и хорошо, что Виктор не придал этому значение, - подумал он. - А если бы я еще сказал о самой этой женщине? Ой, да ну! Чего в потемках не померещиться». Но ощущение, что лицо женщины в погребе ему показалось каким-то знакомым, его не покидало. «Анна чем-то похожа на нее», - с этой мыслью он и уснул.

   На следующий день к его ночным похождениям они больше не возвращались. Лишь в конце дня, когда вечером девушки ушли в баню, а они с Виктором возвращались с магазина, Виктор вспомнил ночной рассказ Ивана.
   - И в какой огород ты ночью ползал? – улыбаясь, спросил он.
   - А вон, рядом с тем большим домом, - Иван показал рукой в направлении пятистенка, что стоял на самом краю угора и недалеко от реки. – Мы у реки сидели, а я на угор поднялся. Хотел за бани сходить, да там какая-то парочка целовались. Вот я и поднялся наверх.
   - Ну, ты брат, даешь! Ты знаешь, что Ачем считается центром  старообрядчества в округе?
   - И чего? Причем тут моя нужда и старообрядчество! – теперь пришла очередь улыбаться Ивану.
   - Да ты не смейся. Ты к самой главной староверке в огород лазил, если не обманываешь. Там раньше Агафья Чурова жила, к ней все молиться староверы ходили. Да померла, недавно схоронили. С ней Марья-страница последние годы жила… Да она и сейчас тут. Приехала Агафью проведать, а та взяла да и померла.
   На том они тогда и завершили разговор о похождениях Ивана, и переключились на воспоминания об утренней рыбалке. А завтра вечером уже вернулись в Шольский.            

1955-1957 года

   Иван пробежал мимо вахтера женского общежития и быстро поднялся по лестнице. Секунду постоял, затем постучал в дверь комнаты, и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь.
   - Вот! – он стоял в проеме дверей, улыбаясь во весь рот. – Всё, Анна. Конец учебе моей! Через неделю диплом получу, и прощай столица севера!
   - Защитился? Молодец! – Анна радовалась успехам Ивана даже больше чем своим. – А мне еще два года учиться. Как я тут без тебя буду, умру, наверное, от одиночества. Но, как ты решил, так и будет. Буду одна тут куковать, - слукавила она.
   - Не одна. Наташка же рядом будет. Ей на бухгалтера три года учиться. Не даст тебя в обиду. Ну, а если что, то я приеду и увезу с собой. Нужно тебе доучиться, и нечего на полпути останавливаться, - важничал Иван.
   - Все равно, как же я тут… Ну, да ладно, не за этим же ты сейчас пришел.
   - Я пришел сказать, что вечером к тетке пойдем, отметим моё окончание. Друзей звать не буду. Потом, когда получим дипломы, вместе с ними и отметим.

   В прошлом году, сразу после отъезда Анны с Шольского, Наталья, памятуя о ночном разговоре с ней, сказала своему кавалеру, что выйдет осенью того же года за него замуж. Но при одном условии, что тот не будет препятствовать ее учебе в Архангельске. Она давно вынашивала мысль о работе бухгалтером, но вот всё никак не решалась уехать учиться в город.
   Как Наталья и предполагала, Виктор тут же рассказал об этом Ивану. В общем, Наталья добилась того, чего хотела, и о чем пообещала Анне. И когда Иван вернулся прошлым летом из Шольского в город, то сказал Анне, что нужно закончить институт. А чтобы ей не было одиноко, в город приедет Наталья. И они вместе будут жить у Натальи Ивановны. Тем более, что комната, в которой жил Иван пока не перебрался в общежитие, была свободна. Наталья осенью выйдет замуж, а потому Анне с замужней женщиной будет легче прожить два года в городе. Ну, а потом она, конечно же, приедет к нему в Шольский.

   Вечером они сидели у его тетки, и пили чай с рябиновым вареньем. За прошедший год Наталья Ивановна с Анной еще больше сблизились. После ее поездки в Шольский тетка стала относиться к ней как своей родственнице, еще с большей теплотой и вниманием. Теперь Анна частенько забегала к ней одна, без Ивана. Ей нравилось неспешная рассудительная речь этой женщины, а ее жизненные советы находили у девушки понимание.
   - Может наливочки рябиновой вместо вареньица-то? – Надежда Петровна обвела молодёжь взглядом.
   - А чего? Я не против, а Ань?
   - Вкусная у вас настойка, тетя Надя. Я с удовольствием составлю вам компанию.
   - Ну, что, племянник. Прими мои поздравления по случаю окончания учебы. Пять лет прошли… пролетели. Хочу пожелать тебе хорошей работы. Чтобы нравилась и в удовольствие была, - она еле сдерживала слезы. – Вы правильно решили. Пусть Аннушка тоже закончит учёбу. Я им с Натальей буду помогать. Ну, а как закончит, так свадьбу и справите. И меня не забудьте позвать… И, может, чокнемся?
   - Спасибо, тетя Надя, - сказал Иван и слегка коснулся ее рюмки своей.
   - Ура-а-а-а! – закричала Анна.
   А уже через десять дней он, поцеловав Анну, взбежал по трапу отходящего от архангельского причала парохода.
   - Не забудь сразу, как доберешься до дому, мне написать, - крикнула Анна ему вдогонку.
   - Обязательно напишу! И ты пиши! – ответил он уже с верхней палубы. – Я буду ждать тебя!
   Анна тоже еще что-то кричала, но протяжный гудок «колесника» заглушил ее слова.

   Работа в лесопункте поначалу не вызывала у Ивана каких-то особых чувств. Работа и работа, как говорят. К весне следующего одна тысяча девятьсот пятьдесят шестого года требовалось разработать мероприятия по выращиванию саженцев и высадке их на вырубах. Вот этим он и занимался почти все время. В подчинении у него было две женщины, которые занимались сбором шишек на лесосеке и подготовкой семян.   
   В первые же дни работы Иван вместе с художником из клуба написал небольшой плакат: «Помогать лесу вырасти – это главная обязанность при лесозаготовках». Теперь он висел за его спиной в кабинете, чем его хозяин и гордился. Кроме Стугова в помещении стояло еще четыре стола, но за ними редко кто сидел. Лишь в конце месяца появлялись мастера с механиком, чтобы оформить отчеты о выполнении плана, да написать на своих рабочих табели для бухгалтерии.
   Раза два в месяц он ездил на делянки, где работали их лесорубы. Утром уезжал с рабочими на ГАЗ-63, оборудованным под автобус, а вечером возвращался обратно. Эти дни ему нравились больше, чем нахождение в конторе. Написание планов, рисование графиков и таблиц его утомляло, и он скучал по лесу. Там работали его знакомые и друзья. Им, конечно, не до него было. Работы много, план по выработке меньше не становился, наоборот, имел тенденцию к увеличению. Но «пару» минут Ивану всегда уделяли. И пока не столько как одному из «начальства», а как товарищу или знакомому.
   Возвращаясь вечером с делянки во время одной из таких поездок, он дремал, устроившись на заднем сиденье автобуса. Рядом с ним в машине ехали их рабочие. Сидевших напротив него двоих крупных мужчин, он не раз видел, когда бывал в Ачеме. Обоим уже было под пятьдесят и, судя по их разговору, были они оба родом из деревни.
   - Я прошлый год в Ачеме был, - говорил сидевший ближе к Ивану, небритый уж несколько дней мужчина. - До сенокоса еще, только вода спала. В начале июля дело было… да в начале июля. Ходил я избу ремонтировать, чтобы на сенокосе время не тратить. Да и рыбку посмотреть. Сейгод рыбы хорошо в реку идет. А пожня у нас высоко по реке от Ачема… у самой Большой Ехты… Да ты же бывал у меня… Так знаешь, кто в избу ночевать пришёл? – И не дожидаясь, что скажет товарищ, сам же и ответил: - Марья-странница.
   - Так чему удивляешься, Игнатич. Она там давно уж бродит. Может травы какие собирает… Не зря же «странницей» прозвали, - подал голос второй мужичок. – Она как до войны появилась, так и бродит всё по лесу. 
   - Да я знаю ее, мы ж почти соседи были в Ачеме… Я не о том.
   - Ну и чего? Пришла ночевать, чего с того то?
   - Да, слушай, ты, не сбивай! – Игнатич покосился на Стугова, и стал говорить тише. – Ну, так вот. Просыпаюсь ночью до ветру сходить. А она на нарах через стол спит. Вышел на улицу, стою, на реку смотрю. Если бы осенью, дак ничего бы и не было. Осенью темень на улице, смотреть куда, дак ничего не видно. Выскочишь бывало, да тут же и обратно в избу. А тут стою, ночь-то белая, видно всё. Вот и не тороплюсь назад… Ну, вот и стою. Тишина кругом, ни ветерка, ни птиц не слышно.
   - Ну, Игнатич, ты и нужда. Вышел по нужде, а сам еще - та нужда. Ты мне про ночи белые и про птиц, что ли собрался рассказывать? В писатели, что ли хошь? Я лучше подремлю, час ехать до дому, хоть высплюсь…
   - И вдруг, слышу из избушки доносится голос Марьин, - продолжал Игнатич, не замечая возражений собеседника. - Я, Гриша, аж присел с испугу. Я уж и забыл, что не один тут. Сам посуди, тишина, никого и вдруг голос… сзади.
   Игнатич, посмотрел на рядом сидящих рабочих. Одни спали, судя по кивающим вниз головам, другие заняты были разговором между собой. Иван тоже сидел с закрытыми глазами, пытаясь вздремнуть. Рассказ Игнатича его заинтересовал, но глаза он открывать не хотел.
   - Так вот, - убедившись, что на него никто не обращает внимание, и еще больше понизив голос, он продолжил говорить: – Прислушался я и стал различать, что говорит она. Дверь-то не совсем закрыл, когда выходил. Сначала что-то непонятное бубнила. Виктора какого-то вспоминала, Сонечку звала. Про море, еще чего-то «плела». А потом вдруг про Разбойничью Слуду заговорила. Глянул я в щелку дверей, а она во сне всё это бормочет.
   - Мне бабка еще моя сказывала, - перебил Григорий. – Если человек во сне долго говорит, то значит, у него много чего накопилось, да до поры не может он с этим расстаться. Пока не отпустит, пока не случиться что-то, чего долго ждал. А как отпустит, вот тогда во сне организм освободиться хочет, и человек говорит о пережитом. Много накопилось - много говорит.
   - Не знаю, что там бабка твоя говорила. Только вот Марья дальше продолжала уже тише говорить, мне даже прислушаться пришлось. И обращается она к этой Соне, что скоро к ней приедет. Если деньги нужны будут, то у нее есть, накопает на слуде сколько нужно. Так и сказала, что на слуде накопает! Ты понял? Это же она о Разбойничьей Слуде говорит. Не зря люди сказывали, что там разбойники в старые времена, да грабители до революции много добра спрятали. Кто-то с ачемских, когда на сенокосе в тех краях бывали, сказывали, что пытались искать, но ничего не нашли. Даже Минька Пронин искал. Он же долгое время на реке жил во время войны. Рыбу ловил, охотился, и не раз там бывал. Нашел, говорят какие-то вещи, а вот золота не нашел.
   - Ну, а дальше-то что еще сказала? – Григорий, до этого не воспринимавший всерьез рассказ Игнатича, вдруг весь собрался, даже поближе к нему пододвинулся.
   - А, ничего дальше. Замолчала, и так до утра молча и спала. Я когда в избу зашел и лег на нары, хотел подождать. Думал, что может еще что скажет. Нет, боле ничего не говорила.
   - А может тебе вся эта история самому приснилась? – засмеялся Григорий.
   - Чего приснилась! Сам ты… приснилась! Я бы и не вспомнил о том. Да, Марья-то в начале июля, сразу после того случая уехала с Ачема. Я-то не знал, а с неделю назад с Ерги сестра ходила в Ачем. У них там свои дела староверческие. Дак вот обратно, когда возвращалась и обмолвилась, что Марья в город подалась. Приезжала к Агафье, а после похорон дом со всеми ихними иконами да книгами оставила, и уехала. Вот сестра сейчас за домом тем и присматривает.
   - Дак может и вправду в город уехала, там же она жила последнее время, - произнес Григорий.
   - Может и так. А может и не так, - Игнатич развел руками, и повертел головой по сторонам. – Почти приехали. В другой раз твоя очередь, Григорий байки травить.
   - Так ты всё выдумал что ли? Ну, Игнатич! Ну, помело!
   - Может выдумал, а может и нет. Только Марьи-то уж боле года нет. Не приезжает боле. Так-то.   
   Вскоре приехали в Шольский, и машина остановилась в лесопунктовском гараже. Иван открыл глаза, потянулся.
   - Уже приехали? Вроде бы на пять минут и задремал всего, а уж дома, - сделал он вид что, всю дорогу проспал.
   - Ну и силён ты Стугов, спать! Будто весь день с нами лес валил, – сказал Игнатич и спрыгнул с машины.      
   Первое время Ивану не давала покоя эта история. Он пытался что-то из услышанного от Игнатича анализировать, сопоставить с увиденным им в Ачеме. Но постепенно, за навалившимися текущими делами и заботами, стал возвращаться к этой теме все реже и реже. А потом уж и совсем забыл.
   
   Последующие два года он полностью погрузился в работу. По разработанной им методике уже следующей весной были посажены первые семена ели. Всходы были дружными и крепкими. Саженцы, что покрепче, он предложил высаживать на вырубах в двухлетнем возрасте, а все остальные после трех. Начальник лесопункта работой Ивана были доволен. Хвалить особо не хвалил, но нет-нет, да и слышал он на совещаниях лестные отзывы о себе. Восстановление лесного фонда было для тех мест делом новым, а потому выводов скоропалительных никто не делал. Наверх доложили, что работа налажена, и всё идет по плану.
   Анна приезжала к нему еще два раза. Той же зимой на Новый год, да следующим летом, когда четвертый курс закончила. В последний приезд договорились с его родителями, что после окончания института Анна приедет в Шольский, и на Петров день они с Иваном распишутся.

   В начале июня одна тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года в кабинет Ивана зашёл начальник лесопункта - Петр Ефимович Репин.
   - Иван, разговор есть. Ко мне пойдем или тут поговорим, пока нет никого? В общем, в город тебе нужно ехать. С областного лесхоза звонили. Собирают всех, кто начал заниматься восстановление лесов. Не знаю, насколько времени едешь. Смотри по ситуации. Говорят, что на опытное хозяйство поедете. Но ты смотри, здесь дел много, потому зря там не задерживайся.
   - Хорошо, Петр Ефимович, когда выезжать? – спросил Стугов, подумав, что может вместе с Анной и обратно приедут.
   - Да завтра и езжай. Утром машину в Тойгу отправлю за запчастями, с ней и уедешь. Правда, дорога еще не достроена. Ну, если застрянете где, так пешком убежишь, - и чуть помедлив, продолжил: – А хотя, чего утром ехать? Пароход-то вечером на Архангельск будет. Ну, так с обеда и езжайте. Запчасти тоже успеет получить. У Шурочки возьми направление. Сейчас подойди к ней, скажи, что я велел оформить!
   - Схожу, обязательно, Петр Ефимович… В прошлом году я вам про невесту свою говорил, про Аню. Ну, что она после института к нам приедет…
   - Помню, помню. Путь приезжает, у меня на счет вас обоих планы есть. Сейчас говорить о том не будем. А как приедет, сразу ко мне заходите. Тогда и поговорим.
   Начальник любил молодежь. Считал, что только молодежь может изменить всё к лучшему. А старшее поколение, к которому он и себя относил, всё больше прошлым и настоящим живут. Работают, на опыт свой опираясь, а для того, чтобы коммунизм построить, этого недостаточно. 
   – Так сказать, молодым везде у нас дорога… - добавил начальник.
   - Всё понял, Петр Ефимович!
   - Ну, раз понял, тогда я пошёл, - и уже уходя, сказал: – За саженцами пусть Наталья Ильинична приглядит. Ты ей сегодня скажи, что да как. Она женщина ответственная, справится.
 
   Иван приехал в Архангельск рано утром. Настроение было прекрасное, даже боевое. Сойдя по трапу, он оглянулся. «Ну, пока, М.В.Ломоносов!» - мысленно попрощался он с пароходом. Помахал ему рукой и пошел в сторону Поморской улицы. Дойдя до дома, где жила тетка, взбежал на второй этаж, и, увидев ее у входной двери, решил ее разыграть.
   - Колесова Надежда Петровна здесь проживает? – строго проговорил он. – Ей нужно срочно подняться к себе в комнату и… напоить своего племянника чаем с рябиновым вареньем!
   - Ох, Иван… ты! Приехал! Ну, ты меня напугал! – повернувшись на голос племянника, произнесла Надежда Петровна. – Здесь проживает… Где же ей проживать… Я уж струхнула, подумала, не с органов ли пришли. Хотя времена те прошли, но чего не бывает. Решил пошутить над теткой? – приветливо улыбнулась она ему.
   - Само собой как-то вышло. Иду, смотрю, ты стоишь… - Иван почувствовал некоторую неловкость.    
   - А Анна еще с института не пришла. Но Наталья, должна быть дома - к зачету готовится. Твоя-то уж заканчивает, а ей еще год учиться.
   - Виктор ждет Наталью. Они вот поженились с ней, и после свадьбы три раза только и виделись… за два года. Зачем и жениться тогда было? – Иван уже и забыл, что сам когда-то стал невольным участником этого замужества.
   - Вань, у них всё хорошо будет. Виктор парень башковитый, терпеливый. Ты заходи в квартиру-то, - Надежда Петровна открыла входную дверь и пропустила Ивана вперед. – Я с работы иду. Сутки отдежурила. У нас в Семашко медсестер не хватает. Я Наталье говорила, чтобы в медицину шла, а ей, видите ли, финансы подавай.
   Как она и предполагала, Наталья оказалась дома. Ближе к вечеру пришла с института и Анна. Они все вместе поужинали. После чего, постелив Ивану на своей кровати, Надежда Петровна ушла ночевать к соседке. Анна с Натальей болтали без умолка весь вечер, рассказывая об учебе, событиях в городе, ну и конечно, о планах на будущее. Когда Наталья ушла спать, Анна прильнула к груди Ивана.
   - Я больше тебя не оставлю одну ни на день, - негромко сказал Иван, отчего фраза прозвучала слегка пафосно.   
   - Ой, Вань, я же только «за»!
   - Вы с сестрой говорили, а я так и не понял, когда ты диплом получишь?
   - Сегодня четверг… Во вторник, на следующей неделе, - не отрывая голову от груди Ивана, ответила Анна.
   - Ну и хорошо. Меня если что, подождешь. Вместе и поедем в Шольский. Кстати там тебя наш начальник лесопункта ждет. Что-то он задумал, а что не сказал. Говорит, что как приедем, сразу к нему!
   - Я так счастлива, Ваня!
   - Я бы хотел еще с друзьями в выходной встретиться, если не уедем никуда. Павел, Федор, Николай… давно от них весточек не получал. Правда и сам не писал… всё что-то откладывал.
   - С Павлом увидишься. А вот с Федей и Николаем… Они же год назад уехали из города. В институте кто-то говорил, что на целину подались. А Павел сейчас в милиции работает. Тоже лесное дело отложил. Тетя говорила, что тут недалеко отделение милиции, где он работает.
   Проговорив-промечтав еще с добрый час, Анна поцеловала Ивана и ушла спать в комнату к Наталье. А Иван тоже разделся и залез под одеяло. Не прошло и десяти минут, как он уже спал.
   
   На следующий день с самого утра Иван отправился в областное управление лесного хозяйства. Оказалось, что вчера первая  группа уехала на несколько дней под Архангельск на опытное поле, где выращивались саженцы хвойных пород. Вторая же группа еще до конца не была сформирована – не все еще делегаты мероприятия добрались до лесхоза. А пока все не собрались, тем, кто приехал, было рекомендовано посетить читальный зал лесотехнического института, и ознакомиться с организованной там выставкой достижений СССР в области восстановления лесного фонда.
   Уже к десяти часам Иван был в читальном зале института вместе с другими командированными и стоял у стенда с именами советских ученых-лесоводов. Кое-кого он знал, точнее, знаком был с их трудами. Отойдя от стенда, попросил библиотекаря найти материалы по уходу за саженцами и присел за один из столов в зале.
   На столе лежало несколько подшивок старых газет «Правда» и «Архангельск». «Правда» его не привлекла, а вот «Архангельск« решил полистать. Тем временем библиотекарь подобрала ему несколько книг и положила перед ним на стол. Читать специальную литературу ему пока не хотелось, и он продолжил просматривать подшивку с газетами.
   Рядом сидел Степан Ершов – делегат из Рочегды, приехавший вместе с ним на одном пароходе. Тот вообще ничего не читал, сидел и разглядывал посетителей читального зала. Точнее разглядывал нескольких студенток, вероятно последнего года обучения, сидевших через проход от них.
   - Я отлучусь ненадолго, - Иван шепотом сказал своему коллеге и, не дожидаясь ответа, тихонько вышел из библиотеки.
   Он походил по коридорам института, поднялся на «свой» третий этаж, где был деканат лесохозяйственного факультета. В аудиториях шли занятия. «Ничего не изменилось тут, даже краска на стенах та же – светло зеленая», - размышлял Иван. В покраске стен он принимал участие, когда был студентом третьего курса. «Пять лет прошло с тех пор, - Ивану, что-то стало грустно от воспоминаний, и он решил вернуться в читальный зал».
   - Ты где так долго? - Степан всё также разглядывал студенток.
   - Чего долго-то? С полчаса и не был, - ответил Иван и снова уткнулся в газеты.
   «А «Архангельск» давно уже печатают», - подумал Иван, рассматривая газету за тысяча девятьсот четырнадцатый год.
   «Арест преступника! Вчера служащим сыскного отделения задержан некто Жеребцов, отбывавший ранее наказание в Усть-Сысольске19, откуда он бежал в Архангельск. Жеребцов на рынке сбывал какие-то вещи. Служащий сыскного отделения, опознав Жеребцова, предъявил свою служебную карточку и потребовал вид на жительство. Жеребцов бросился бежать в город, по Соборной улице, на Псковский проспект. Здесь он бросился во двор дома Яковлева, отсюда, перескочив через забор, во двор дома Старцевой и здесь был пойман. При помощи собравшейся на шум публики — на руки Жеребцова были наложены наручники и он был доставлен в участок».
   «Эх ты, Жеребцов! - Подумал Иван. Из тюрьмы убежал, а от судьбы не убежишь». 
   «Ограбление парохода! Семь дней назад, в ночь с первого на второе июня, ограблен пароход «Н.В.Гоголь» совершавший рейс в Вологду. Что и сколько украдено в полицейском управлении не сказали. Но по нашим данным везли золото. Грабителей было четверо, и они скрылись в тайге у села Нижняя Тойга. Среди грабителей была девушка восемнадцати-девятнадцати лет от роду…».
   Далее приводилось описание грабителей со слов помощника станового пристава, ехавшего тем же пароходом и сопровождавшего груз. Иван уже было перевернул страницу, как что-то его заставило задуматься. Он не мог понять, что в этой газетной заметке далекого одна тысяча девятьсот четырнадцатого года, его заинтересовало или даже насторожило. Перевернув страницу обратно, он снова прочитал про Жеребкова, затем про грабителей парохода.
   «Ах ты, черт! - воскликнул про себя Иван. - Высокого в два аршина с половиной росту… светло-русые волосы, даже пепельные… Глаза серо-зеленые… на правой щеке родинка».
   «Аня, это же моя Аня! - поразился он своей мысли и снова перечитал всю заметку».

1957 год

   Иван не стал дожидаться выходного дня, чтобы навестить бывшего однокурсника. После многочасового сидения в читальном зале института ему захотелось немного размяться, и он решил прогуляться до отделения милиции, в котором, по словам Анны сейчас работал Павел Дрозд. Последнее письмо от него Иван получил на Новый Год. В нем кроме поздравлений Павел написал, что живет сейчас один в коммуналке. От Гмыриных он перебрался вскоре после того, как стал работать в милиции. У него появились знакомые и друзья по службе, и принимать гостей у сестры ему не хотелось. Да тем более и Степан Сергеевич не приветствовал, чтобы в квартире появлялись люди из их ведомства, но не его круга.
   Дежурный, встретивший его в отделении, внимательно рассмотрел его паспорт, потом направление на совещание. После чего сказал, что Павла нет, и когда будет, он не знает. И что, в отделении находиться посторонним нельзя, намекая на то, если вдруг он захочет его дожидаться. В такие минуты Иван иногда сожалел, что так и не научился курить.
   «Сейчас вышел бы на улицу, сел на скамейку, да и потягивал папироску. Глядишь минут пятнадцать-двадцать и подождал», - размышлял он, а ждать «просто так» ему не хотелось.
   - Ванька, ты? – услышал он позади знакомый голос. – А я вас с Анной буквально сегодня вспоминал.
   Иван повернулся навстречу голосу. Перед ним стоял, широко улыбаясь Пашка Дрозд. Форменная милицейская форма ему была явно к лицу.
   - Пашка! - Глядя на приятеля, Иван вспомнил, что именно так себе и представлял «Дядю Стёпу», когда читал Маршака - высокого роста, упитанного и приветливого человека, готового прийти на помощь хоть другу, хоть малознакомому человеку.
   Иван протянул руку для приветствия, но Павел сгреб его в охапку.
   - Иван, как я рад тебя видеть! Ты какими судьбами в Архангельске? К Анне приехал? – Павел весь светился.- Она же, кажется, последний год учится?
   - Я тоже, Паша, очень рад, что мы встретились, - Да, отпусти ты меня, раздавишь!
   - Сержант, - обратился Павел к дежурному. – Начальство будет спрашивать, скажи, что я еще с больницы не возвращался.
   - Слушаюсь, товарищ лейтенант, не беспокойтесь, не подведу. Скажу, что с утра вас не видел, - улыбнулся дежурный.
   - Спасибо, сержант
   - Может к нам? – предложил Иван.
   - Нет, сначала ко мне. Посидим, поговорим. Я на Володарского сейчас живу, тут недалеко… Эх, жаль, что Федьки с Николаем нет в городе.   
   Как часто бывает в таких случаях, говорили все больше о прошлом, вспоминая студенческие годы.
   - Я так и не понял, как ты в милиции-то оказался?
   - Да всё просто, Ваня, - было заметно, как Павел искренне рад встрече и как приятно ему видеть его. – Ты же знаешь, что у сестры моей муж в милиции служит. Когда мы институт заканчивали он уже заметно в должности вырос. Вот и предложил мне попробовать… Я же писал тебе вроде об этом. Чего говорит тебе в лесу комаров кормить. Нужно преступников ловить и отправлять их на съедение комарам… Шутки у него такие.
   - Ах, да… У меня что-то из памяти вылетело, что у тебя зять в милиции служит, - Иван дотронулся рукой до своего лба. - Может ты и писал, но ты же знаешь меня… Пока читаю помню, а потом из головы за суетой всё вылетает.
   - А я не жалею, - продолжал Дрозд. - Поначалу непривычно многое было. А сейчас служба как служба. 
   - Рад за тебя, дружище, - спокойно проговорил Иван. - Анна мне сказала, что Федор с Николаем на целину уехали. Неужели в Казахстан подались? Здесь у них что-то не заладилось на работе или от большой любви сбежали?
   - Да, уехали. По комсомольским путевкам. Федор год же в Молотовске20 работал, в местном лесхозе, - вспоминал Павел. – А Николай… ну ты же знаешь, он говорил, что вы переписывались.
   - Да, в первый год были от него письма… Два или три всего. В последнем он написал, что у них с Федором есть серьезные планы, но какие, не написал. А оно вот что оказывается. На целину! Молодцы, конечно. Это ж такое большое дело, государственное! – но в отличие от Павла, в голосе Ивана больше ощущалось чувство зависти, чем гордости или радости за друзей.
   - А разве у тебя не государственное дело? Лес стране сейчас во как нужен! Ты посмотри, какие стройки кругом, столько леса для этого требуется… Тем более, что ты восстановлением лесосек занимаешься. Это срубить дерево легко. А вот вырастить… - Павел умел находить нужные слова, чтобы приободрить и поднять настроение.
   Ивану, конечно, приятно было это слышать, но продолжать говорить об этом не захотел.
   - А ты чего нас сегодня вспоминал? На самом деле соскучился или для красного словца так сказал? – сменил тему Иван.
   - Не знаю, для красного или нет, но вспомнилось вот что-то.
   - Понятно… - протянул Стугов. – Ну, а у тебя как служба, как успехи? Наверное, каждый день погони, приключения!
   Павел, встал, подошел к книжному шкафу. Попытался что-то найти, но затем, потерев шею рукой, вернулся к столу.
   - Да какие, Вань погони. Всё больше пьяных дебоширов, да воришек стираного белья ловлю. Никакой романтики, если ты это имел в виду.
   - Неужели всё так скучно?
   - Ну, скучно, не скучно… Всякое бывает… Вчера вот история случилась, второй день голову ломаю.
   - Расскажи, вместе поломаем, - улыбаясь, предложил Стугов. 
   Павел снова встал, прошелся по комнате и остановился у окна.
   - Ну, давай, поломаем, - не спеша начал Павел. – У нас происшествие вчера случилось. Женщину в больницу при смерти привезли. Кстати я там твою тетку встретил, когда с этой больной говорил. Она у тебе там работает, а я и забыл совсем… Так вот, соседи забеспокоились, когда она им не открыла на стук.
   - Кто не открыл? Не понял что-то я…
   - Да женщина та! Ну, в общем, когда ее в больницу привезли, дежурная медсестра в управление коммунального хозяйства позвонила. Чтобы квартира без присмотра не осталась. А те решили, что она уже не жилец. Пришли к ней на дом, стали вещи описывать. Ну и в одной из комнат в мешке золото нашли. Ты, Иван, представить даже не можешь! Золотые монеты царские! Целый килограмм!
   - Ого! – не сдержался Иван.
   - Вот тебе и «ого»! Короче, перепугались коммунальщики, давай к нам в отдел звонить. Меня начальник на квартиру ту отправил, и в музей позвонил, чтобы тоже какого-нибудь спеца отправили. Мы звонку от коммунальщиков сначала особого внимания не придали. Решили, что просто клад нашли. Бывало такое… Ну, думаю, опишем, все мероприятия как положено проведем, да и всё.
   - И не всё?
   - Не сбивай… С музея дед пришёл и всё осмотрел. Почесал в затылке, сказал, что-то заумное и ушел, пообещав подумать и сообщить. Одно я понял, что это не клад. Клад в углу не валяется… Я вот всё думаю, откуда у этой бабули такое богатство в обычной городской квартире? Никак эта история из головы не выходит. Даже сейчас отвлекаюсь.
   Павел ненадолго замолчал, налил воды и выпил. Не увидев у Ивана явного интереса к его рассказу, он взглянул на стол и порезал сала.
   - Ну, что Иван, давай за нас еще по стопочке? – предложил Дрозд.
   - Мне, Паш, уже достаточно. Я же у тетки остановился. И Анна у нее живет. Нужно быть в форме. Хотя давай по рюмке да я и пойду. Поздно уже. Засиделся я у тебя. А в воскресенье давай к нам, на обед. Как ты? – предложил Иван.
   - Договорились, буду, - услышал он в ответ.

   В последующие два дня Иван вместе со своей группой ездили на опытные участки под Архангельск и Молотовск, где выращивались саженцы многих деревьев и разного возраста. В понедельник с Москвы ждали какого-то ученого, который в течение двух дней должен читать лекции на эту тему. А в воскресенье, около двенадцати часов в квартире Надежды Петровны раздался дверной звонок.
   Павел пришел в хорошем темно-синем костюме и черном галстуке. Вместе с ним в квартиру ворвался душистый запах сирени - он умудрился где-то сорвать несколько ароматных веточек.
   - Ох, Павел, какой ты сегодня нарядный, - смутила гостя Надежда Петровна. – И даже с цветами! Давно я тебя не видела, года два, не меньше. Вон, какой стал! Не женился еще?
   - Ну, теть Надь, выходной же сегодня. Вот и хочется не буднично выглядеть, - слегка смутился Дрозд. – А о женитьбе пока не думаю. Кроме милиции никому видимо не люб… А почему давно не виделись? Мы же на этой неделе с вами в больнице встречались.
   - Ну, то на работе. А я о жизни, Паша, говорю. О жизни, - как-то загадочно ответила Надежда Петровна.
   - Ладно, дружище, не прибедняйся, - включился в разговор Иван, выходя с кухни. – Видел я тебя в форме, и думаю, что многие девчонки заглядываются! А ты как всегда скромничаешь.
   На шум в прихожей из своей комнаты вышли Анна с Натальей. Обе как сестры-близнецы в приталенных платьях в горошек. Только у Анны горошек был черного цвета на белом фоне, а у Натальи - красный на белом.
   - Привет, девчонки! – Павел, широко улыбаясь, поздоровался с девушками. – Сегодня вас в кино поведу, на дневной сеанс. Вы как? Иван вам говорил?
  - Мы, «за»! Надоела учеба, да и Виктор мой что-то меня совсем забыл. Может узнает, что я в кино без него хожу, хоть быстрее приедет, навестит свою женушку, - Наталье нравились всякого рода интрижки, даже, если это касалось её мужа. – С таким кавалером только по кинам и расхаживать!
   - Уймись, Наталья! – Иван попытался приструнить младшую сестру. – Давай-ка лучше на стол собирай, пообедаем. А уж всё остальное, как говорится, потом.
   - Вот так всегда, вечно у вас «девушки потом». А как обедать так сейчас! – Наталья сделал вид, что обиделась.
   На обед были щи из квашеной капусты, жареный лещ с печеной картошкой и сладкий брусничный кисель. За обедом в основном говорили только девушки. Павел, то улыбался, то делал удивленные глаза, а то хмурился, слушая о чем говорят девушки.
   Как только за столом возникла пауза, разговор продолжил Иван, до того сидевший молча и не проявлявший какого-то интереса к рассказам девушек. 
   - Аня, в прошлый раз Павел меня заинтриговал своим рассказом, о находке в одной из городских квартир. Я тогда не дослушал его, поздно уже было. Но возможно он нам сейчас расскажет, чем та история закончилась. Если, конечно, это не профессиональная тайна.
   - Да, чего там рассказывать. Особенно и нечего, - Павел за время службы уже приобрел кое-какие профессиональные навыки ведения такого рода разговоров. Когда о серьезных и интересующих его вопросах, он говорил как бы нехотя, делая вид, что эта тема не так и важна для него. – Я же, Иван, тебе почти всё и рассказал.
   - Что ж это за тайны такие? Я таинственные истории страсть как люблю. Ну-ка, Павел, давай выкладывай, где клады с золотом спрятаны! – рассмеялась Наталья.
   - Ну, хорошо, хорошо, - сдался Павел.
   Он вкратце рассказал о том, что он говорил Ивану, пояснив, что возможно за рюмкой он что-либо не сказал, или наоборот, может Иван не всё услышал.   
   - А интересно, откуда у этой женщины такое богатство? Она что-то сказала? – спросила Наталья.
   - Да, сказала. Говорит, что постоялец в той комнате живет, где золото нашли, - ответил Павел.
   - А постоялец что говорит? – допытывалась Наталья.
   - Так нет постояльца. Или узнал о происшествии и скрылся, - ответил Дрозд.
   - Или не было никакого постояльца, да? – проявила свои детективные способности Наталья.
   - Не знаю пока, но скоро, надеюсь, что узнаю, - произнес Дрозд.
   - От нашей милиции ничто не спрячешь, не утаишь. Всё одно найдет и узнает! – постарался пошутить Иван.
   - Узнаем, конечно, узнаем. Тем более, что вместе с золотыми монетами был найден и золотой жетон. Такие жетоны по словам всё того же музейного эксперта вкладывали в каждую партию золота, которым расплачивались до революции с Россией, - пояснил Павел.
   - А я слышала об этом. На лекции как-то преподаватель рассказывал. Не про жетоны, а про торговлю России до революции, - проговорила Наталья. - Червонцами англичане с Россией расплачивались за пшеницу. Нашими же червонцами. За которые Россия тогда покупала корабли, станки и прочие зарубежные товары. Наша страна и сейчас часто золотом платит.
   - Ого! Вот кто у нас специалист, оказывается. Тебе, Павел нужно Наталью нашу на расследования привлекать, а не дедушек из музея, - захохотал над своими словами Иван.
   - Друзья, скоро уж фильм начнется, - Павлу показалось, что он сказал за столом немного больше, чем следовало, и постарался свернуть разговор. – Потом я вам расскажу, как что-то выяснится.
   - Вот и договорились. Ну, а сейчас в кино! – проговорил Стугов и первым встал из-за стола.

   Вечером Павел, проводив всю компанию, отправился домой. Наталья, сославшись на усталость, вскоре ушла спать. Тетка как обычно в таких случаях, ночевала у соседки, а Иван с Анной сидели вдвоем, и пили чай.
   - Я вот, что хотел сказать, - Ивану весь день не давал покою рассказ Павла. – Анна, ты не могла бы мне помочь?
   - Я? С удовольствием, но чем? – удивилась девушка.
   - Мы можем завтра с тобой съездить в больницу? Я хотел бы, чтобы мы поговорили с женщиной, у которой золото нашли. Она в Семашко лежит, где тётя работает. Она завтра на смене будет.
   - А Павел? Он может быть против этого. И о чем, Вань, говорить с ней? Или подбодрить чем-то, или может выведать тайну? – уже не совсем серьезно спросила Анна.
   - Я думаю, что разговор сам собой сложится, когда с ней увидимся, - ответил Иван. – У меня есть определенные мысли на счет всей этой истории. Не хочу пока что-то тебе говорить, но, скорее всего это то, о чем я догадываюсь… А Паша… А он и не узнает.
   - Если только ближе к вечеру. А то с утра нужно в институт зайти, потом к торжественному мероприятию готовиться.
   - Хорошо, я тоже к вечеру постараюсь освободиться.

***

   На следующий день Анна приехала в больницу, освободившись в институте. Иван уже был в отделении и дожидался ее, беседуя с дежурной медсестрой. Надежда Петровна тоже была на работе и вскоре проводила их к больной.
   - Не утомляйте ее расспросами. Она неважно себя чувствует, - напутствовала она.
   Женщина была одна. Скорее всего, что с двух других аккуратно застеленных коек, пациентов перевели в другие палаты.
   - Здравствуйте, - сказала Анна.
   - Здравствуйте, Мария Николаевна, - произнес Иван. Он догадался спросить у дежурной сестры, как зовут больную.
   На кровати неподвижно лежала женщина лет шестидесяти. Из-под одеяла виднелись лишь руки и голова, покрытая натянутым до самых глаз цветастым платком. Он слегка сбился, и из-под него выбился локон светлых волос. Серо-зеленые глаза смотрели на вошедших безразлично, и казалось, никакого интереса они у нее не вызвали.
   Иван выглядел несколько растерянно. Когда он шел в больницу, то мысленно представлял, что он увидит женщину, которую он видел той ночью в Ачеме. И что подтвердятся его догадки о том, что Анна очень похожа на нее. А сейчас, глядя на бледное, испещренное морщинами лицо, он не узнал ее. И стоял, не зная, что делать.
   А вот Анне от взгляда женщины стало немного не по себе. «Что это со мной, что это я так разволновалась», - подумала она.
   - Соня, - еле слышно произнесла Мария Николаевна.
   Ивану показалось, что сказала не она, а кто-то другой. Он даже оглянулся, чтобы убедиться, что в палате кроме них никого нет.   
   - Она что-то сказала? – тихо спросил Иван.
   - Да, она сказала: «Соня», - Анна всё также внимательно смотрела на женщину.
   В ее лице исчезла бледность, глаза заблестели, а во взгляде появилась задумчивость. Она приподнялась на локтях, пытаясь привстать. Иван быстро сообразил, схватил с соседней кровати подушку и подложил ей под спину.
   - Спасибо, молодой человек,- тихо сказала она.
   - Меня зовут Анна, а не Соня… Вы ошиблись.
   - Хорошо, Анна… - согласилась женщина. И немного помолчав, спросила: - Ты можешь показать мне свою правую руку?
   - Руку? Правую? Я… я не совсем понимаю,- заволновалась девушка. – Иван, мне что-то не хорошо.
   - Всё хорошо, Аня. Я же с тобой, - у Ивана от возбуждения заколотилось сердце. – Мария Николаевна, а что вы хотите увидеть на руке?
   Мария Николаевна стянула с себя одеяло и села на кровати. Поправила платок и закрыла ладонями лицо.
   - Чуть ниже локтя родинка похожая на крестик. И здесь такая же родинка как у меня, - произнесла она, дотронувшись рукой до своей щеки.
   В палате повисла тишина. Анна пыталась понять происходящее, но мысли путались. Она смотрела поочередно, то на Ивана, то на Марию Николаевну.
   - Откуда вы это знаете? Мы раньше с вами встречались? – не понимала она.
   Женщина повернула голову в ее сторону и посмотрела на Анну.
   - Я так долго тебя искала! Так долго, дочка. Прости меня, что так долго, – еле слышно сказала Мария Николаевна.
   Они смотрели друг на друга, не понимая, что говорить или делать дальше.
   - Вы как здесь оказались? Кто и почему вам сказал? - женщина первой прервала молчание.
   - Нам сказал наш друг - Павел Дрозд, он – милиционер. Он вас допрашивал… простите, разговаривал с вами, - ответил Иван. – Мне, кажется… я видел вас раньше… Вы бывали в Ачеме? – не утерпел он с вопросом, который мучил его несколько дней.
   - Ачеме? – переспросила Мария Николаевна. - Да, я жила там. Много лет жила, - спокойно ответила она.
   В палате снова повисла тишина. «Я был прав! – повторял про себя Стугов».
   – А ваш друг, чувствую я, не простой человек. С виду хороший, а внутри нет. Я по глазам видела, что он помимо своего расследования имеет личный интерес к этому. Будьте осторожнее, - прервала его мысли Мария Николаевна.
   Анна не слышала, о чем они говорят. Услышанное несколько минут назад так потрясло ее, что она стояла словно в забытьи. Но вскоре ей удалось справиться с собой, она попыталась успокоиться и присела у больной на кровати. Глядя на женщину, которая только что назвала ее дочкой, Анна проговорила:
   - Вы меня извините, но даже если я на самом деле ваша дочь… Если на самом деле я ваша дочь, - повторила она, - я сейчас не могу вас назвать мамой…
   - Да, да, конечно, Соня… Прости, ради бога, Анна конечно же, - услышав голос девушки, Мария Николаевна успокоилась. – Мы тебя Софьей назвали при рождении, а Анной тебя уже позже… в интернате назвали.
   - Ну, вы тут поговорите, а я пойду… Пройдусь немного по набережной, - сказал Иван.
   - Ты не торопись, погуляй подольше, молодой человек, нам есть о чем поговорить, - ответила Мария Николаевна. – Часика через два возвращайся.

   Когда Иван поздно вечером вернулся в больницу, он увидел Анну в коридоре рядом с палатой. Они сидела, закрыв лицо руками.
   - Ань, ты чего? – Иван дотронулся рукой до ее плеча.
   - Мама умерла, - Анна посмотрела на Ивана. – Мамы больше нет.
   - Аня, упокойся, пожалуйста.
   - Это - моя мама, Ваня… была, - она, словно не слышала его. – Вань, пообещай мне, что ты Павлу не скажешь о том, что здесь произошло. Не нужно ему знать о том, что эта женщина оказалась моей мамой. Я потом тебе всё расскажу. Хорошо?
   - Хорошо, Анна, хорошо. Об этом никто не узнает, если ты не захочешь, - очень серьезно произнес Иван. – Ты посиди тут немного, а я к тете зайду, скажу кое-что.
   - Она же предупреждала, чтобы мы не слишком беспокоили… Что теперь будет?
   - Успокойся, я поговорю. Ничего не будет. Жди меня здесь, - Иван быстрым шагом направился по коридору, застегивая на ходу пуговицы халата.

   Выходя из больницы, они столкнулись с Павлом. Тот частенько задерживался на работе допоздна. Вот и звонок от дежурной медсестры, сообщившей о смерти Сальниковой, застал его в рабочем кабинете. Павел сегодня уже был в больнице, но поговорить с ней так и не удалось. Женщина плохо себя чувствовала и сказала  лишь то, что говорила раньше. Несколько раз повторила, что не знает о золоте ничего, и о постояльце тоже ей нечего сказать.
   - Ого! А вы тут, какими судьбами? – удивился Павел.
   - Привет, Паша, - пожал руку Иван. – К тетке заходили по делам семейным, да так и не поговорили толком. У них «ЧП». Женщина, о которой ты говорил, умерла.
   - Я потому и приехал. Позвонили в отделение, а я еще на работе был. Вот и примчался, - Павел посмотрел на друзей. – Аннушка что-то сама не своя. Ты, чего Ань?
   - Мне как-то не по себе от этого, - попыталась Анна оправдать своё состояние. – Мы пришли, а там такое.
   - Не принимай близко к сердцу. Чего в жизни не бывает, - Павел открыл дверь в вестибюль. - Ну, я пойду. Нужно с врачами переговорить о случившемся.

   Анна предложила Ивану не торопиться, и пройтись по Набережной. Ей хотелось как-то отвлечься от сегодняшних событий. В голове смешались и радость, и горе. Радость от того, что у нее появилась мать, и горе от того, что ее потеряла.
   - Представляешь, Ваня… нет, ты не представляешь… какая судьба у этой женщины… - чувства переполняли девушку. – Сколько ей пережить довелось. А она же еще не такая и старая. Ей же весной шестьдесят один год исполнился.
   - Да? А выглядит… выглядела намного старше.
   - Столько пережить, - задумчиво проговорила Анна. – Ты знаешь, какие последние слова она сказала?
   - Ань, ну не мучай ты себя, - Ивану было искренне жаль ее.
   - Она сказала, что «Я не могла уйти, не увидев тебя. А теперь я умру в радости». Представляешь, Ваня! В радости… - и слезы опять навернулись на глаза девушки.
   - А чем она болела, ты спросила у нее? – он протянул ей свой платок.
   - Она не сказала, а я совсем растерялась и не спросила. Тетя твоя, наверное, знает. Она говорила, а я слушала… И представляешь, Вань, пока она говорила, меня не покидало чувство, что как только она закончит рассказ, что-то произойдет, - она расчувствовалась окончательно.
   Иван постарался отвлечь ее, перевести разговор на другую тему. Напомнил, что завтра ей предстоит получить диплом об окончании института, что у него тоже завтра есть дела. Так, не спеша, они и дошли до дома. Анна сразу ушла к себе в комнату, прилегла и проспала до самого утра.

   Надежда Петровна вернулась с работы только на следующий день утром. Иван уже ушел на совещание, а девушки были еще дома.
   - Я договорилась с главврачом, чтобы мне разрешили похоронить Марию Николаевну на Вологодском кладбище. Завтра часам к одиннадцати к моргу подходите, - и немного погодя добавила: - Мне Иван вчера рассказал что произошло. Чего в жизни, Аня, не бывает. И что еще будет. Ты не раскисай… Нам дальше нужно жить. Все похоронные дела больница сделает.
   Анна поблагодарила ее за сочувствие и вскоре ушла в институт. А к четырем дня она уже была дома с новеньким дипломом. Сославшись на недомогание, не пошла с сокурсниками отмечать это событие.
   Ивану после последних событий на лекции не сиделось. Мысли возвращались к вчерашним событиям. Да и как ему казалось, этот московский профессор им ничего нового не рассказывает. Посидев для приличия еще какое-то время, он после обеда отправился к Павлу. Мысли о золоте и обо всём, что с ним связано, всё больше и больше стали одолевать его. Ему не терпелось снова приблизиться к этой истории, которая начала его интересовать еще больше, чем раньше. Особенно после того, что он узнал от Анны. А Павел, возможно, расскажет что-то новое.
   Вчера пока шли домой, Анна сказала, что ее мать с рождения была Марией Михайловной Ерахичевой, а потом в какой-то момент произошла ошибка, и ее ошибочно стали звать Марией Николаевной Панченко. После замужества она взяла фамилию мужа и стала Сальниковой. Больше Анна ничего не сказала. Иван попытался как-то обобщить все события, которые в той или иной степени были связаны с золотом и известны ему. Пока получалось очень плохо. Но то, что мать Анны и есть та девчонка, которая была в банде, ограбившей в далеком одна тысяча девятьсот четырнадцатом году пароход, на котором везли золото, он не сомневался. Как и в том, что золото, которое нашли в ее квартире, это лишь часть из того, что тогда везли на пароходе.
   «Ладно, Анна успокоится и расскажет, что там ей мать наговорила. Потом и решу, что и как дальше», - размышлял Стугов.
   С этими мыслями он и дошел до отделения милиции, надеясь застать там Павла. Тот же самый дежурный, что был и в прошлый его приход сюда, вспомнил Ивана и даже улыбнулся, увидев его.
   - У лейтенанта сейчас начальство большое, - он показал пальцем в потолок. - Вам подождать придётся… Хотя я сейчас ему доложу о вашем приходе, - сержант снял телефонную трубку: – Товарищ, лейтенант, тут до вас пришли. Э…
   - Стугов, - подсказал Иван.
   - Э… Стугов к вам. Да, слушаюсь! – сержант аккуратно отчего-то очень аккуратно, придерживая второй рукой, положил трубку на телефонный аппарат. – Сказал, чтобы пять минут подождали… Вы в коридорчике посидите, не нужно на улицу ходить… Двадцать второй кабинет.
   Спустя пятнадцать минут из кабинета вышел полковник милиции, а следом Дрозд.
   - Не провожай, дорогу найду, - полковник пожал Павлу руку и, бросив взгляд на Ивана, зашагал по коридору в сторону лестницы.
   - Зять мой, я тебе говорил о нем, - немного смутившись, произнес Павел, когда тот скрылся из виду. - Ты заходи, чай еще горячий.
   Иван пожал руку приятелю, и вошел в кабинет. При беглом осмотре кроме портрета Хрущева ничего более в глаза ему не бросилось. Минимум мебели, отсутствие каких либо книг и документов и одинокий столетник на подоконнике.
   - От бывшего владельца остался, - проговорил Павел, следя за взглядом товарища.
   - Ничего не отвлекает от работы, - сделал Иван свой вывод от увиденного. – Ты чаю хотел налить помнится.
   - Уже наливаю. Ты что-то зачастил ко мне. То годами не виделись… - Павел налил чай в стаканы, достал из стола печенье. – Присаживайся…
   - Скоро мы с Анной уезжаем ко мне в Шольский. Сегодня она диплом должна получить. Вот и зашел, - пояснил Иван.
   - Молодец, что зашел. А я может, тоже в ваши края приеду в командировку. Может сейгод, а может следующим летом. Дело с умершей Сальниковой не закрывают. А она в ваших краях какое-то время жила. Вот полковник приходил, говорит, что нужно не только ее постояльца искать, но и ее саму проработать. Может, и нет никакого постояльца. В общем, и без нее дел было по горло, так вот еще эта Сальникова.
   Последние слова озадачили Ивана. Если Павел приедет в Шольский и Ачем, то может испортить намерения Ивана. «Что-то не так в этом во всем. Всё вроде бы Павел говорит логично… Или, может что не договаривает? - размышлял он. – Скорее всего знает… А с чего он должен со мной такие дела обсуждать? И так в прошлый раз наболтал немало… Нужно быстрее узнать, что Анне рассказала мать, - у него уже начал складываться свой план поиска золота».
   - Ты чего задумался? Или не рад моему приезду? – Павел озарил товарища своей улыбкой. – Да, формальности всё это. Съезжу, с людьми поговорю и обратно. Чего там можно узнать, ума не приложу.
   - Отвлекся, извини. Завтра тетка просила на кладбище прийти, может чего помочь нужно будет. И чего она с этой твоей Сальниковой связалась? И без нее похоронили бы, - говоря это, Стугов вдруг сам себе признался, что перестает воспринимать Павла как друга. – Ладно, сходим с Анной, от нас не убудет… Всё равно завтра последний день моей командировки, а в лесхоз только с обеда нужно.
   - Слушай, Иван, а ты на кладбище головой покрути по сторонам, может, что необычное заметишь… Если, что, то дай мне знать. Так сказать, не в службу, а в дружбу.
  - Скорее наоборот… Покручу, чего не покрутить, - спокойно воспринял Иван предложение приятеля. – А что увидеть-то я должен?
   Раздался телефонный звонок. Павел стал с кем-то горячо обсуждать ремонт кабинетов в их отделении. Иван тем временем поразмыслил над предложением приятеля, подумал о его будущем приезде, решив, что возможно и нечего опасаться. «Я знаю, что ему нужно. А он не догадывается, что и мне сейчас нужно тоже самое», - от этой мысли он совсем успокоился. Как бы то ни было, допив чай, Стугов просто сидел и ждал, когда приятель закончит говорить по телефону.
   - Ну, не дают с другом поговорить и нормально проститься. Извини, Вань, нужно бежать. Дела, - искренне сожалел Дрозд. – Впрочем, увидимся же скоро. На рыбалку сводишь? Ты ж про ваших хариусов помнится, столько говорил!
  - Сходим, конечно. Пошли, до крыльца тебя провожу.
   
   На следующий день после похорон Анна с Иваном поехали домой, а Надежда Петровна вернулась в больницу. На кладбище ничего необычного не было, а вся процедура захоронения заняла не более получаса. Кроме их у могилы был работник с хозчасти больницы, да двое крепких работников кладбища. Поминать на могиле не стали. Надежде Петровне еще нужно было доработать смену, а Анна и Иван решили  помянуть Марию Михайловну дома.
   Между собой они стали называть мать Анны Марией Михайловной Ерахичевой, хотя на деревянном крестике, что был воткнут в могильный холм, было написано: «Мария Николаевна Сальникова, 10.05.1896-20.06.1957»
   Ничто не удерживало их более в Архангельске. Анна накануне кроме диплома получила и направление на работу в Шольский. Иван в свою очередь в тот же день закончил все дела, связанные с его командировкой. А потому остаток дня они провели за сборами к отъезду. К вечеру в коридоре стояли два упитанных чемодана, а на комоде в комнате Анны лежали два билета на завтрашний пароход.
   К семи часам пришла Наталья, а спустя полчаса и Надежда Петровна. Слегка перекусив, Наталья убежала к подруге готовиться к очередному экзамену, а тетка уехала снова на работу. Иван помог Анне убрать со стола и помыть посуду. После чего они уселась на диване. Девушка лежала на диване, положив голову на колени Стугова.
   - У моей мамы необычная и сложная судьба, - нарушила тишину Анна.

***

   Когда за Иваном закрылась дверь, Анна растерялась. Она не знала как вести себя в этой ситуации. Даже испугалась того, что может узнать нечто такое, о чем больше никто не знает. И не сможет этой тайной правильно распорядиться. Мария Николаевна видя ее состояние, тоже молчала, не зная как поступить. 
   - Аня, я о многом хотела бы тебе рассказать. Это очень личное, и об этом ты должна знать. Но было в моей жизни и такое, о чем кроме меня сейчас никто не знает, а знать хотели бы многие. Это очень серьезно. Много людей, причастных к тем событиям, сложили головы… О многом я в тетрадке написала. Не надеялась уже тебя найти. Потому повторяться не буду… Прочтешь потом сама. Скажу, где ее найти… Или завтра придешь, так скажу, что в тетрадке написала, чтобы тебе по лесу не бегать… Я понимаю, что возможно подвергаю тебя опасности, если ты будешь знать обо всем. Но если ты не хочешь, я не буду ничего говорить. Скажу лишь об отце твоем, да причине твоей детдомовской жизни…
   - Мама, рассказывай, - тихо проговорила Анна. – От судьбы не уйдешь. Да и тебе легче станет.
 
   Час спустя Анна поняла, что мать немного устала, и предложила отложить дальнейший разговор, но Мария отказалась. Желание рассказать всё до конца придавало ей силы. Она попросила у Анны воды. Сделав глоток, взяла ее за руку, и, прикрыв глаза, возобновила свой рассказ.
   - …Тогда в семнадцатом, после освобождения из тюрьмы добралась до Вологды. Тетки с семьей там не оказалось. Соседи сказали, что с полгода как уехали на Украину. Петька Лыков, тот самый, который таскал мне книги с библиотеки в Вологде, помог с жильем и работой. Пытался ухаживать за мной, но после смерти Виктора, я еще долго не могла заводить какие-то отношения ни с кем из мужчин.
   С тюрьмы выходила с желанием скорее ехать в Ачем, и найти могилу Виктора. Ехала и мечтала, что найду дядьку своего в Архангельске. Но до Вологды, когда добралась, такая тоска и апатия навалилась… Ничего не хотелось. Ни золота, ни мужиков. Лишь в двадцать пятом, после настойчивых ухаживаний начальника вокзала, вышла за него замуж. Взяла его фамилию. Так вот и стала Сальниковой Марией Николаевной.
   Не сказать, что бы любила мужа, но мужик он был неплохой. Добрый, не пьющий, а потому жили с ним спокойно, с искренним уважением и заботой друг о друге. О прошлом моем он не то  чтобы не интересовался, сказал, что, какое бы оно не было, он хотел бы жить настоящим, а не прошлым. Правда я сама ему много рассказала. Но о том, что знала, где золото спрятано, я не говорила. Зачем искушать судьбу. А ну как его эта зараза тоже охмурила бы, рассудок помутился бы от возможности им обладать. Но ничего, обошлось всё. Не падким он на чужое оказался. Всё, что было у нас, своим горбом заработали. Ни разу за все время не поинтересовался подробностями о золотишке том. А я, старалась забыть о нем, уж очень много несчастья от него было.   
   С детьми вот только не заладилось. Но не моя в том вина. Ходил он к доктору, и к бабке в деревню ездил. Доктор сказал, что все может случиться, нужно ждать. Бабка какой-то травы ему присоветовала. Так что не знаю, чья в том заслуга, может бабки, а может господь смиловался. Тебя родила, уж когда мне тридцать восемь стукнуло. Сонечкой-то назвали тебя по его просьбе. Радость от рождения твоего была у нас искренняя.
   Я тогда в швейной мастерской работала. Хотя с тканью было строго, но директор выписал красной ткани. Из нее тебе и пеленок, шапочек да платьев разных на вырост нашила. По этому поводу муж всё шутил, что не я, а компартия дочку родила. Вот и дошутился. Наверняка соседи донесли. А там шуток не понимают. В тридцать седьмом и арестовали моего Ивана. Я поначалу ходила, интересовалась что, да как с ним. Пока не сказали, что он - враг народа. А какой он враг? Он хороший человек был… Вскоре его в Сибирь сослали, больше его я и не видела.
   Так и закончилось моё бабье счастье. Соседи посоветовали уехать, куда от греха подальше. Не ровен час, что и за мной бы пришли. Вот и решила на Украину к тетке податься. В год твоего рождения письмо от нее получила. Писала, что в Одессе у них жить можно. Дети ее все давно живут со своими семьями. И если что, то приглашала приехать, пожить, - тут Мария замолчала.
   Глаза у нее заблестели от нахлынувших воспоминаний. Но минуту спустя она уже снова была спокойна и смогла говорить дальше.
   - А ты еще мала была, три годика только исполнилось накануне отъезда. На вокзал мы с тобой пришли незадолго до отхода поезда. Пошла я там в буфет, чтобы в дорогу чего взять. Тебя с собой не стала брать. Оставила на скамейке. Женщина, что рядом сидела с дочкой своей, пообещала за тобой посмотреть.
   Эх, знать бы наперед, что так произойдет, от себя не отпустила бы ни на шаг. В буфете народу было, не протолкнуться. Уж поезд наш должен отходить, а я только из него вышла. Бегу к тебе. А рядом с вами милиционеры стоят. Узнала я одного. Он за мужем приходил - арестовывать. Как увидела их, оторопела. Что делать, не знаю. Подбежала к тебе, а они меня под руки и в каталажку повезли.
   Несколько месяцев меня по допросам таскали, а потом вдруг отпустили. Я уж приготовилась к худшему. В те времена «десятку» получить много ума не надо было. Сначала не понимала, почему отпустили, а потом осенило меня, что с золотом тем моя свобода связана. Напрямую спрашивать у меня о нем не могли, всё одно не сказала бы, а если бы срок дали, тем более ничего никогда не узнали. А так, выпустив меня, возможно, следить хотели. И тебя спрятали от меня, чтобы вынудить за золотом вернуться. Об этом я сразу подумала, как обратилась в детдом, куда тебя определили. Кто-то всё это хорошо придумал. 
   Директор детдома сказал, что отдали тебя в семью хорошую, бумагу какую-то с органов показывал. А вот куда отдали, не знает, но намекнул, что если бы было чем у меня заплатить, то постарался бы узнать. Подумала я тогда, что всё это кем-то подстроено. Хотели, чтобы за золотишком я сразу побежала, если знаю где спрятано. А если не знаю, то буду в Вологде находиться.
   Поняла я тогда, что, если в Ачем подамся, там меня и выследят. Но выхода другого не видела. А вдруг ошибаюсь, и на самом деле этот директор решил с меня денег получить. Тогда таких жуликов много развелось. Хороших-то людей всё больше в тюрьмы определяли, а вот такие и оставались людьми править. Раздумывать долго не стала и в Ачем подалась. 
   - Никуда меня не забрали, я всё детство в детдоме и провела, - произнесла Анна.
   - А как я доченька знать об этом тогда могла? – проговорила Мария.
   - Вы, говорите, говорите, я не буду перебивать,- извиняясь, сказала Анна.
   - Написала я тетке письмо, что скоро к ней переберусь. Вела себя так будто уезжаю с города на Украину. Билет взяла в кассе. В день отъезда пришла на вокзал и села в поезд. Доехала до Москвы. Там нетрудно затеряться от слежки, если и была. А через неделю уже была под Архангельском. Вышла с поезда, не доезжая одну станцию, всё боялась слежки. Оттуда в город пешком дошла. В общем через три дня уже в Нижней Тойге с парохода сошла. Решила для себя, что заплачу тому директору золотом, а там будь, что будет. Другого варианта найти тебя я тогда не видела.
   Не хотела в Ачеме задерживаться, думала, что сразу на поиски уйду. Но ногу уж у самой деревни подвернула. Так, хромая, в Ачем и пришла. Мужичок встретился, и посоветовал за помощью к Агафье Чуровой обратиться. До дому довел, показал, где живет. Добрейшей души старушка оказалась эта Агафья. Ей тогда уж за семьдесят было, одна она жила. Не спрашивала меня ни о чем. Поживи, говорит, пока нога не поправится, а Бог места на земле всем дал. Верующая очень была. Но не этой, а старой веры, Не удивительно, ведь в Ачеме новой-то веры мало кто держался. Перед самой войной время было. Люди в деревне работали на износ. Но находили время и Господа помнить. Молиться к ней много народу с деревни ходило.
   Месяц прошел, пока ходить нормально смогла. Потом уж от старушки узнала, что ногу очень сильно повредила. Она лечила, не надеясь, что ходить нормально смогу. Но все обошлось. За это время очень привязалась я к Агафье. Помогала по хозяйству как и чем могла. Она меня дочкой называла, а я ее матушкой. Как-то вечером рассказала я ей свою историю, ничего не утаивая. Слушала меня молча. Вот как ты сейчас. А когда я договорила, голову мою к груди своей прижала, только и сказала всего: «Жить надо дальше. У тебя есть для кого. Живи у меня, сколько потребуется». 
   Вот через месяц и ушла я к Разбойничьей Слуде. Думала, что за неделю обернусь. До избы, где тогда нас полиция нагнала, дошла вдоль реки за трое суток. На следующий день с утра сначала попыталась место, где Виктор с друзьями своими был похоронен, найти. Но видать времени прошло много. Могилка просела и заросла, а столбик, если был поставлен, так давно сгнил. Походила, походила, да и попустилась. Побежала потом к тому месту, где золото закопали мы тогда с Красновым.
   Времени немало прошло. Кострище, под которым мешок зарыли, уже заросло. К тому же в том месте много лесу повалено было. Вероятно, ветром сильным повалило. Так что я в первый день пришла ни с чем в избу. Лежу в избе, перед глазами то место вижу, а наяву нет его. Изменилось все за столько лет. Больше двадцати прошло. Так я еще два дня туда ходила, но ничего не нашла. Ревела ночью сильно от досады, от безысходности, но что поделаешь. Есть уже нечего стало, решила в деревню вернуться, а потом снова сюда прийти на поиски.
   В деревне просто так находиться в то время было опасно. Пришлось в колхоз идти на работу. Агафья своей дальней родственницей меня представила. Взяли в лес сучья обрубать. С такой работы тоже не легко уйти было по своим делам. Бригадир строгий был, судом тех, кто на работу не торопился, всё стращал. Но тут опять мне случай представился. Но по правде, я сама его и создала, когда под падающее дерево немного подвернулась. Сноровка-то еще осталась с молодости. Только ветками меня похлопало, а я сделала вид, что крепко досталось. К Агафье и отправили подводой.
   Осень поздняя была, снега не было, хотя морозец уже по утрам хорошо прихватывал. Договорились с Агафьей, что недельку я «полечусь», и тем временем еще попытку сделаю. На Смильское схожу тихонько, чтобы людям на глаза не показываться. И сходила. Сколько ям выкопала, не считала. Но и в этот раз ничего не смогла найти.
   Время шло незаметно. Я еще несколько раз делала попытки найти золото, но безуспешно. В деревне меня даже «странницей» прозвали за мою «любовь» по лесу ходить. Но потом что-то внутри меня надломилось, какое-то безразличие наступило. Но Агафья подбадривала. Всё твердила, что мне время нужно. Бог он видит, когда мне помочь. А тут и война началась. Всю войну так в колхозе и проработала. Времени на поиски совсем не стало. За отлучку с работ можно было сразу и срок получить.
   В колхозе работала вместе со всеми. Тяжело было. Я же не привыкшая к деревенскому-то труду. Ну, да со временем привыкла. С Глафирой познакомилась в Ачеме. С дочкой Порфирия, что к Смильскому нас в четырнадцатом водил. А сын его, Трифон Ретьяков, что тогда за конем приходил к Плоскому ручью, еще в двадцатые погиб. В город поехал, да там и смерть свою нашел. Сестре его я не призналась. Вдруг помешать сможет невольно или с умыслом каким. Я же все надеялась, что хоть после войны удача ко мне повернется, и золото найду… Так оно и произошло.
   В начале лета сорок пятого, отправили меня к Миньке Пронину за рыбой для колхоза. Он постоянно на реке жил, рыбачил и охотился там. Кроме баб в деревне здоровых мужиков-то не было. Взяла лодку, да и поплыла. Сноровки на «осиновке» ездить мало было, потому поначалу трудно управлять пришлось. Но потом дело наладилось, и поплыла я ходко. К Миньке приплыла, а его нет. По избе вижу, что день-другой не было его тут. Видно ушел, куда по охотничьим делам своим. 
   Тут и пришла мысль до Смильского съездить, чем его ждать. Мчалась по реке, почти не отдыхая. Тридцать верст проплыла на одном духу. Устала так, что избу топить не стала, спать сразу завалилась. Проспала правда немного. Проснулась, а на улице светло, всё как тридцать лет назад. Белые ночи. Вот тогда и почувствовала, что в этот раз пустой не уйду со Слуды.
   Так и случилось. С первого разу и нашёлся мешок. Скорее то, что от мешка осталось. Сгнил в земле. А потому пришлось всю землю руками перебрать, чтобы чего не потерять. Почему раньше копала в других местах, до сих пор не пойму. Слитки большие и маленькие все пересчитала. Девять штук по пять килограмм и четыре по одному, - никуда не делись. А вот с монетами сложнее пришлось. Когда выкапывала, червонцы царские все с землей смешались. Несколько раз перекапывала, но возможно червонец-другой и не нашла. Монеты решила не брать все, мало ли что. Взяла десяток, рассчитаться с директором детдома если что, то с лихвой хватило бы. Чтобы место не забыть, знак оставила там.
   Часов через пять уж у Пронина была. Да и он тоже только пришел к избе. Чаю попили, он ушатики с рыбой соленой в лодку погрузил, и я в деревню поплыла.
   Агафья моя, увидев меня, сразу заметила перемены. Наверное, радость моя была так велика, что как не пыталась сохранять спокойствие, от внимательных глаз «матушки» моей утаить не смогла. Агафья, в отличие от меня, не обрадовалась моему рассказу. Покачала головой, вздохнула и сказала: «Береги, дочка себя. Не верю я в счастье «золотое», но делать нечего, езжай в город, может, что и выйдет у тебя».      
 
   Через неделю, удалось вырваться с работы. Отпросилась на несколько дней. В те годы с колхоза выехать было сложно, так пришлось соврать. В общем, пароходом с Нижней Тойги прямо до Вологды и доплыла. Повезло, вода большая в тот год на реках все лето стояла. Так пароходы всё лето до Вологды и ходили. Первым делом нашла знакомого своего, всё того же Петьку Лыкова. Он еще в сорок четвертом вернулся по ранению. Поговорив с ним, поняла, что деньги он любит, да и связи кое-какие у него в городе есть.
   Пообещала я ему заплатить, если через кого-то из своих знакомых сделает документ, что, мол, задержана я органами и в колхоз по этой причине не вернусь. Молодец, сделал бумагу с подписью и печатью, всё как положено. Я ее в деревню и отправила, чтобы не искали. На работу меня устроил сторожем, всё на тот же вокзал железнодорожный. Справку выправил мне опять же через своих дружков, что я под немцем на Украине в войну была, и домой вернулась. Пришлось тогда ему два червонца из тех, что были у меня, отдать за работу. Но прежде молотком их расплющила, чтобы лишних мыслей у него не возникло.               
   Вот лишь только после этого в детдом и поехала. Сердце от волнения колотилось так, что думала, выскочит, когда в кабинет директора входила. А вошла, и обмерла. Каково было мое разочарование, когда увидела не того пышущего здоровьем розовощекого рыжеволосого мужика-директора, а сухощавую пожилую лет шестидесяти пяти женщину. Оказалось, что она возглавила детдом с середины сорок второго, сразу после того, как предыдущего директора забрали на войну. Сказала, что погиб он в сорок третьем, и похоронка на него была.
   Выслушала она меня, документы какие-то смотрела, но ничего определенного сказать не смогла. Я к ней еще несколько раз приходила, но бесполезным все оказалось. От отчаяния чуть по кривой не покатилась с этим Петькой. Водочкой стала баловаться, пока однажды не увидела тебя во сне. Проснулась и поняла, что ты где-то рядом, и нужно продолжать тебя искать.   
   Снова к заведующей детдомом съездила. Посидели, подумали. Сожалела она, что не осталось в детдоме никого из прежних работников. Все новые во время войны, да и после ее на работу в детдом пришли. Оставалась одна в младшей группе воспитательница, да и ту недавно в другой город направили. 
   Мы с ней всех девочек аккуратно в детдоме посмотрели, но никого на тебя похожую не увидела я. Посоветовала она мне письма написать в разные детдома, может, кто и откликнется. Адресов дала много, и сама обещала помочь. Сказала тогда, что в начале войны собирались их детдом эвакуировать. Эвакуацию в день отправки отменили, а документы с поезда не успели выгрузить. Вот и уехали документы одни, а дети остались. 
   Долго документы обратно не возвращались. А когда пришли, оказалось, что на половину детей, что у них тогда были, документов не оказалось. Говорили, что поезд тот, в котором должны были детей везти в эвакуацию, недалеко от города попал под бомбежку. Вот и пропала часть документов. Только тогда и порадовались, что детей не взяли. А то сейчас, возможно, и искать мне некого было бы. И обрели многие ребята новые фамилии. Так и стали мальчики - Счастливыми, а девочки – Найденовыми.
   А без документов, как узнаешь, кто ты, а кто нет. Вот и начала я письма писать всем подряд с приметами твоими и двумя именами: каким при рождении назвали – Соней Сальниковой, и на всякий случай, Найденовой. Понимала что на имена надежды мало, надеялась лишь, что кто-нибудь запомнил или увидит родинки твои на ручке и щеке. Два адреса обратных всегда указывала. Вологодский и Агафьин, в дерене. Когда уезжала от нее, сказала, чтобы не волновалась, если долго не вернусь. И про адрес на всякий случай сказала. Надеялась я тогда, что вернусь жить в Ачем.
   Так год прошел. Было несколько ответов от людей разных, но все не то, что нужно. Решила я обратно в Ачем вернуться. С Агафьей мне как-то спокойнее было, прикипела я к ней душой. Не могла жить там, где тебя потеряла. В деревне не удивились моему возвращению, и тому, что кто-то что-то напутал, написав о моем аресте. Агафья обрадовалась больше других. Сказала она мне тогда, что дочку мою другим именем зовут. И главное сказала, что найду я тебя. Но не скоро. «Лет десять пройдет, как найдешь». И горько мне от того стало, и радостно одновременно. Горько, что долго ждать тебя, и радостно, что все-таки тебя найду. Так и жила в деревне, а в колхозе со скотом обряжалась.
   Приходило за то время несколько писем из детских домов, но ни одно не заинтересовало тогда меня. Не чувствовала я тебя за письмами теми. Но вот однажды пришло письмо с Архангельска от какой-то женщины. Спрашивала, какие родинки у тебя и где. Я ответила, но от нее ничего больше не приходило.
   - А когда это было? – спросила Анна         
   - Когда? – задумалась Мария, и помолчав немного, ответила:  – В пятьдесят втором году. Весной письмо было от нее. А что?
   - Наверное, тебе написала моя… Мария Николаевна Лыжина, мама, с которой я в Архангельск приехала, - ответила Анна.
   - Не написала она своего адреса в письме. Подпись внизу письма поставила, по ней потом и определили, кто писал… А что не ответила она мне? Побоялась, что тебя заберу? Нет… Не стала бы я без ее спросу с тобой встречаться. Она же столько лет с тобой. Я ей благодарна за это всегда буду пока… пока жива буду.
   - Она умерла летом, когда я школу закончила. Дождалась меня с аттестатом, и на следующий день ее не стало. Потому и не написала больше тебе… А как ты в Архангельске оказалась? – спросила Анна.
   - В Архангельске? – переспросила Мария. - Когда письмо-то пришло, я Агафье его прочитала. Помню, как она посмотрела на меня тогда, словно говорила: «Да, это она, - дочка твоя». Не дождавшись ответа с Архангельска, я Надежде Ильиничне в Вологду написала о странном письме. Мы с заведующей детдомом писали друг другу иногда. То к празднику, то так что-нибудь из жизни.
   Ответ пришел очень быстро. Смотрю, почтальонша наша к нам с Агафьей приворачивает, и чуть удержалась на ногах от волнения. Письмо в руках долго держала, не раскрывая. Словно боялась, что надежды и ожидания мои не оправдаются. Ходила по избе, прижимая к груди, пока Агафья с печи не заворчала на меня. Говорит: «Ждала судьбу свою, ждала. А дождалась, дак пусти её к себе».
   Пробежала я по письму глазами. Надежда Ильинична писала и каялась, что раньше не сообразила сказать мне о том, что в Архангельск после войны от них уехала воспитатель не одна, а с девчушкой. Никак не могла понять, почему тогда о ней все забыли. Что заведующую младшим отделением на работу по партийной линии в Архангельск отправили, помнила и сказала мне. А о девочке, что с ней уехала, забыла, упустила совсем. Просила не судить ее строго. Возраст, наверное, и на памяти сказался.
   А я не сужу ее. Думаю, что знала она о том, да сказать не могла. Не имела права. Обещала, наверное, женщине той, что сохранит в тайне и никому не позволит счастье ее разрушить. Не сужу я ее. Права у меня нет такого, людей судить. Сама во всех своих грехах виновата. Я вот про золото тебе рассказываю, а сама боюсь за тебя. Вдруг и тебя оно с пути жизненного собьет. Ой, Сонечка, сколько от него зла. Держись от него подальше.
   - И ты после письма с Вологды в Архангельск сразу приехала? А где же все это время ты была? Пять лет же прошло, – перебила Марию Анна.
   - На том мои злоключения не закончились. Уехать сразу не могла, - Агафья болела. Думала быстро поправиться. Но до осени поздней прохворала она. К зиме лишь вставать стала, да ходить сама. А в город в то время уже не попасть, распутица. Пароходы уже перестали ходить, а зима толком не наступала. Так до самого Нового Года и прожила. А на Рождество обоз в город с рябчиками с колхоза отправили, вот я с ними и ушла. 
   В Архангельск дней десять тогда добирались. Простыла я крепко и в больницу угодила с воспалением легких. Когда пришла в себя, уже весна не за горами. Вот тогда и вспомнила слова Агафьи, что через десять лет тебя найду. Подумала про себя, что не подошел видать срок, вот и все что-нибудь да происходит со мной, чтобы встречу с тобой отодвинуть до положенного срока.
   В дом-интернат пришла. Больше-то не знала где искать женщину эту. А там мне сказали, что она умерла. А про тебя не сказали ничего. Не было мол никакой девочки. Не поверила я им. Поняла, что скрывают от меня опять. Не хотели чужого человека к тебе подпускать. Вот так и пришлось в Архангельске задержаться. Благо монетки золотые были, их на деньги поменяла у барыг местных.
   Пыталась в Архангельске родню найти. У тетки моей с Вологды брат, Семен, раньше в Архангельске жил. Мне дядькой приходился, хотя и старше был всего на восемь лет. Мы с ним еще в тринадцатом году познакомились, когда я с Крыма в Архангельск по делам приезжала. Хороший парень был, крепкий, надежный. Одним словом – мужик северный. Лихой был, вот и смерть свою нашел из-за характера своего. Не терпел несправедливости. Вступился за кого-то, а ему нож в спину…
   В тридцатых уехали они из Архангельска в деревню жить. Немного правда и пожил. Там у него сын или дочь родились. Точно не знаю кто. Поздно у него дите-то появилось. Ему тогда уж к пятидесяти было. Когда мы с ним последний раз виделись, жена у него беременная была. Сказал, что Николаем назовет, если парень родится, или Марией, если девка. Мы с Семеном… Ну, да ладно. В общем, думала, а вдруг в Архангельске кто из них живут. После войны многое переменилось. Людей война многих с места сорвала. Но не нашла я их. Знать не судьба была. Я тем годом, что мы с ним виделись, тебя родила.
   На работу устроилась на лесозавод в Маймаксе21. Больше нигде с деревни не брали. Это потом я в город-то перебралась. А первые два года на окраине, в Маймаксе и жила в общежитии. Там под кроватью в чемоданчике две оставшиеся монетки лежали. Но видать порядочные соседки по комнате попались, раз про него никто тогда не узнал. С деревень архангельских было много народу в Маймаксе. Особенно женского полу. Кто с Лешуконии, кто с Мезени или Пинеги, ото всюду приезжали. В деревне-то после войны жить не сладко было, да и парней там совсем не осталось. Из числа тех, кто на войне не погиб или в армии отслужил, в город многие и подались. Вот и девки в деревне не задерживались. Чуть подрастут, и тоже в город едут.
   Время от времени в центр города ездила, всё думала тебя где хоть случайно увижу. Но ничего с того не выходило. А в пятьдесят четвертом встретила на лесозаводе парня с Ачема. После армии он в деревню вернулся, но потом в город подался. Кто-то в деревне сказал, что я тут работаю, вот он и приехал, думал, помогу ему обустроиться в городе. Из разговора с ним поняла, что Агафья моя сильно болеет, и вряд ли до осени доживет.
   Замолвила перед своим начальником за него словечко. В соседнем общежитии койку ему дали. Пообещали на курсы шоферов отправить учиться. А я подумала, подумала, да в Ачем и подалась… в июне кабыть. Не могла я с Агафьей не увидеться. Она, будто меня ждала, всего несколько дней и пожила при мне. Похоронили ее всей деревней. Такая женщина отзывчивая к чужой боли была. Никто в стороне не остался. Все на кладбище пришли. Даже председатель с Тойги приехал на похороны. Не побоялся, что партийный. Со староверкой проститься приехал… не побоялся. И не удивительно. Жизнью ей многие были обязаны. Да, и где бы я была, если бы не она.
   В тот приезд я снова на Разбойничью Слуду ходила. Забрала оставшиеся монеты и в начале июля в Архангельск уехала. Когда в тайгу бегала, на обратном пути в избе ночевала. В той избе тогда мужик с Шольского был. Когда проснулась, обратила внимание, что смотрит на меня как-то необычно. Да некогда с подозрениями было разбираться.
   Вернулась в Архангельск. Так с июля пятьдесят четвертого до сегодняшнего дня в городе и прожила, надеясь тебя найти. И вот, слава богу, встретились.
   - А слитки почему милиция не нашла, а только монеты? Или ты их в город не привозила? - спросила Анна.
   - Слитки? Забудь о них, дочка. Не принесут они тебе счастья. Пусть те, что есть, там и лежат. А других нет, - ответила Мария. - Не хочу брать грех на душу и втягивать тебя в эту историю. Я все свои тайны в тетрадке написала, когда в Ачеме жила. Для чего писала, толком и сама не понимала. Хотя писала тебе. Хотелось хоть как-то грех с души снять. Когда писала, легче становилось, будто с кем разговаривала. Не надеялась тогда уже, что тебя при жизни найду. Спрятала тетрадку. Если прочтешь, то много еще чего узнаешь. Но, доченька, оставь всё как есть, поверь мне. Не вороши прошлое… Да, вот крестик возьми. Он вашей партийной морали помехой не будет. Мне его хороший человек когда-то подарил… Виктором его звали. Погиб тогда на Смильском. Пусть у тебя будет… Господь пусть тебя бережет…
    Мария немного приподнялась, сняла с шеи черную нитку с крестиком и протянула Анне.
   - Тетрадку унесла… Ох, открой окно, дочка. Совсем дышать тяжело стало, - проговорила Мария.
   - У тебя, мама, что-то болит? Ты не говори ничего сейчас, отдохни, я утром приду, – Анна приоткрыла окно.
   - Болит? До сегодняшнего дня, доченька, болело. А сейчас уж ничего не болит…, - еле слышно сказала Мария. 
   Это были последние слова, что сказала Мария. Повернувшись, Анна поняла, что мать умерла.
 
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1957 год

   В контору лесопункта они пришли даже не успев повидаться с родителями Ивана. Пароход накануне долго стоял в тумане и пришел в Нижнюю Тойгу лишь утром. У пристани собралось несколько подвод, на одной из которых Анна с Иваном в Шольский к середине дня и добрались. Дома никого не было, и Иван предложил сходить в контору.
   - Пошли, отметимся, что приехали. Если удастся, и с начальником нашим познакомишься.
   Через полчаса они уже отмывали с сапог налипшую поселковую грязь в специально поставленном для этих целей у крыльца конторы корыте.   

   - Ну, теперь мы горы свернем! – шагнув навстречу Анне с Иваном, произнес начальник Шольского лесопункта. – Молодцы, что сразу ко мне пришли. 
   - Вы, Петр Ефимович, мне сказали, чтобы сразу к вам пришли по приезду, - ответил Иван, входя в кабинет.
   - Помню, помню, - искренне радовался приходу молодежи Репин. – Родителей то не успел, наверное, повидать…
   - Здравствуйте, меня Анной зовут. Анна Найденова, - и протянула руку, когда начальник перевел взгляд с Ивана на нее.
   - Петр Ефимович Репин, - Репин пожал девушке руку, да так и держал, не отпуская. – А по батюшке как?
   - Степановна… Анна Степановна,- ответила девушка.
   - Ну, вот и славно. Отец твой, Иван, говорил, что вы по приезду расписаться хотели. Не передумали? - улыбнулся Репин и отпустил руку девушки.
   - Да, всё правильно, на следующей неделе распишемся, - ответил Стугов.
   - Хорошо. Как распишетесь, так Анна Степановна на работу выходите. Тебя, Иван Иванович, завтра с утра жду с отчетом о поездке. А сейчас, извините, работы много. В лес нужно ехать, - накидывая пиджак, проговорил Репин.
   
   На свадьбу Стуговы-старшие подарили молодоженам холодильник. Такого подарка, конечно же, не было, если бы не Репин. Начальник был невероятно общительным человеком и имел много друзей, приятелей или просто знакомых не только в области, но и за ее пределами. Всех помнил и находил возможность всем уделить внимание. И когда Стугов-старший обратился к нему с просьбой помочь с подарком для будущих молодоженов, тот с радостью согласился.
   И буквально через две недели в сарае Ивана Емельяновича стоял в заводской упаковке ЗИС. Петр Ефимович попросил своего давнего друга, занимающего высокий пост в московской торговой сети, посодействовать с хорошим подарком. Тот пообещал и не подвел. Холодильники только совсем недавно появились в продаже, а потому лучшего подарка не нужно было бы и желать. Он  отправил не один, а два холодильника, решив, что начальнику лесопункта тоже не пристало жить, пользуясь ледником. Далекий от провинциальной жизни, не мог он себе представить, что в таежных поселках обеспечение электричеством было не круглосуточным. А потому ледники там держали все: и у кого были холодильники, и у кого нет.

   После свадьбы, события в жизни Стуговых-младших стали происходить одно за другим. Анна вышла на работу, а некоторое время спустя Ивана приняли в партию. Вскоре Анна заняла его должность, а он был назначен заместителем начальника лесопункта. Кроме того занялись строительством дома. Так что времени на размышления о золоте «тещи» не оставалось совсем.
   Но на исходе года, уже перед самой зимой, Ивану невольно пришлось вспомнить о Разбойничьей Слуде. И не потому, что он этого сам захотел, а потому, что в середине ноября одна тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года в Шольском появились военные. Десять хорошо экипированных солдат во главе со старшим лейтенантом прибыли в поселок на двух подводах. Дорогу до Тойги развезло настолько, что даже отправленный накануне их встречать ЗИЛ-157 застрял, едва отъехав от Шольского. Маршрут на этом у них не заканчивался. Конечной целью их пути было Смильское. 
   На следующий день после появления в поселке военных, Репин с самого утра вызвал Ивана к себе. В кабинете, помимо секретаря парткома Виктора Рогова и самого Репина, Стугов увидел человека в «городском» черном костюме.
   - Знакомьтесь, Иван Иванович Стугов, я вам о нем вчера говорил, - представил Петр Ефимович Ивана.
   - Здравствуйте, - произнес Иван.
   - Здравствуйте, - поднялся с дивана незнакомец, и протянул руку Ивану. – Сергей Николаевич.
   Он произнес своё имя так, что Иван сразу понял, что человек не из лесхоза пожаловал. Он не сталкивался ранее с такими людьми, но от отца слышал об их безграничной власти. Глядя ему в глаза, Иван не сомневался, что тот именно из их числа. Сергей Сергеевич лишь только «чиркнул» его своим взглядом, но этого хватило, чтобы во рту у Ивана пересохло, а по спине сбежала капелька пота.
   - Иван, несмотря на то, что ты только недавно стал членом коммунистической партии, мы считаем, что ты сохранишь в тайне всё то, что сейчас услышишь, - произнес Рогов. - А впоследствии, возможно, и увидишь… Немного позднее ты подпишешь соответствующий документ, а пока слушай.
   За первой каплей по спине Стугова устремилась еще одна. Приезжий заметил его состояние, и произнес:
   - Вы, успокойтесь. Мы приехали не по вашу душу. А наоборот, хотим обратиться к вам за помощью и советом… Виктор Дмитриевич, вы чего так человека пугаете, - он посмотрел на Рогова и покачал головой.
   - Да я же… Мне начать или вы, Сергей Николаевич, объясните ситуацию? 
   - Несколько дней назад в районе деревни Ачем потерпел крушение наш советский самолет, - начал Сергей Николаевич. – Я уполномочен возглавить его поиски от деревни и в сторону реки Пинега. Со стороны Пинеги будет осуществлять поиски другая оперативная группа. Вас рекомендовало руководство в качестве специалиста. В ходе поисков нам, возможно, потребуются ваши профессиональные консультации. Группа выдвигается с Шольского завтра в семь. Срок поисков до двух недель. Далее возвращаетесь в Шольский до особых указаний.
   В кабинете наступила тишина. Приезжий налил себе воды из графина, залпом опустошил стакан, и принялся протирать платком свои очки. Парторг тоже не торопился что-то комментировать, и стоя спиной к ним, смотрел в окно.
   - Ты, Иван, не волнуйся, - первым прервал тишину Репин. – Да, это - очень ответственное дело. Но партия тебе как специалисту доверяет, потому что мы уверены, что ты не подведешь. Дома, пожалуй, не нужно об этом распространяться. Скажи, что с военными в краткую командировку отправляешься. А чтобы не было вопросов, я с отцом твоим отдельно переговорю. Вот, взгляни на карту. Район поисков очерчен красным карандашом.
   Иван взглянул на карту, потом посмотрел на начальника, и спросил:
   - Вопрос можно?
   Репин посмотрел на Сергея Николаевича, который тут же кивнул.
   - В самолете было много пассажиров?
   - Нет, Иван. Самолет военный с одним летчиком, - ответил Репин.

   - А тебя-то зачем с собой им тащить, они, что в лесу не умеют ориентироваться? Им самим, что ли до истока реки не добраться? Странная какая-то история, – удивлялась Анна за ужином. – У них же должны быть свои специалисты на такой случай… Или взяли бы в Ачеме провожатого. Что они там искать собрались, Ваня? Чего молчишь-то?
   - Аня, да не пытай ты его, или не знает он, или не велено ему говорить, - пыталась защитить сына Евдокия Васильевна.
   - Верно мать говорит, - буркнул Стугов-старший.
   - Аня, послушай, что мать говорит, - произнес Иван. – И не доставай меня. Лучше помоги мешок с собой собрать.
   Иван был малоразговорчив. И не потому, что дал слово не распространяться о беседе в кабинете начальника. Взглянув на карту, понял, что самолет собираются искать в районе Смильского и Разбойничьей Слуды. А значит, он сможет побывать в местах, где возможно спрятано золото.

   Лежа поздно вечером в кровати, Анна вдруг спросила:
   - Вань, у меня из головы не выходят последние слова мамы. Что она тогда хотела сказать? – вдруг спросила она.
   - Ты о чем?
   Анна снова, уже который раз за последние дни вспоминала разговор с матерью.
   - Я спросила ее о золоте. А она сказала, что не принесет оно счастья и потому не хочет говорить о нем… Я даже не знаю, что и думать. Да и вообще. Она не хотела, чтобы я… чтобы мы этим занимались… Я же тебе всё рассказала… - Анну взволновала предстоящая командировка мужа. – Слушай, а может эти люди тоже золото ищут?
   - Ладно, Аннушка, давай ложиться, поздно уже. Не будем придумывать того, чего нет. Разберемся потихоньку со всем… Послушай, что я тебе скажу, хоть и не велено. Мы же к Разбойничьей Слуде и собираемся с военными. У них там какие-то свои дела говорят. А я заодно посмотрю, что и как.

   Осень в этом году была поздняя. Несмотря на то, что заканчивался ноябрь, снегу в лесу почти не было, а река еще не покрылась льдом. В лесу было не по-осеннему сухо. Прибрежная трава уже полегла от прошедших заморозков, а деревья сбросили листву. Идти по такому лесу было легко, и спустя двое суток Иван вместе с группой военных добрались до избы на Смильском.   
   Старший лейтенант Бурсин раздав указания солдатам, отозвал Стугова в сторону. Они вышли на берег реки, и присели на прибрежные камни. 
   - Баня, что ли, - показывая на рядом стоящий сруб, проговорил Бурсин. – Вот же люди, даже в таких условиях бани строят. Любят основательность и комфорт. И не лень им тут с ней возиться. Если помыться, так воды и на костре согреть можно. А они - нет, баню ставят, - проворчал лейтенант.
   - У деревенских, товарищ старший лейтенант, баня не только для мытья. В лесу люди иногда неделями живут. И постираться нужно. В бане усталость от труда тяжелого да многокилометровой ходьбы по лесу снимают. Если болячки какие, то тоже в бане лечат. От хорошей парилки и веника многие болезни отступают. А что в ведре-то мыться… С ведром в таких условиях долго не протянешь, - произнес Иван.
   - Согласен, но все одно чудно. За столько верст, в глуши и баня, - лейтенант встал, подошёл к бане и похлопал ладонью по стареньким бревнам. – Лет двадцать баньке-то.
   - Больше, лет пятьдесят минимум, - поправил Бурсина Иван.
   - Пятьдесят? Надо же! А ты как определил? – спросил лейтенант.
   - Ну, во-первых, я же образование лесное имею, - улыбнулся Стугов. – А во-вторых, ты посмотри на надписи на срубе. Там и свежие есть росписи, как у нас говорят, и совсем старые. Вон смотри, кто-то в двадцатом году вырезал ножом инициалы «ПСЕ», и рядом «1920».
   - А вот кто-то в четырнадцатом, как ты говоришь, расписался. Но не вся надпись сохранилась. «ЕММ … +Р… А… КП…VI-14». Вроде так. Компания целая тут была, - проговорил Бурсин. – А вот снова «ЕММ» вырезано, но уже с цифрой «54». Совсем свежая. И крест рядом… не лень вырезать было… Странный какой-то крест. Вот чудаки. Кто ж их надписи тут читать-то будет?
   - Вот ты, например, читаешь, - улыбнулся Иван. - Ты о чем-то поговорить хотел со мной? Не надписи же на стене бани звал почитать.
   - Я хотел о планах по поиску обсудить. Судя по карте, мы сейчас вот здесь, - Бурсин ткнул пальцем в расстеленную на огромном камне карту. – Я всю зону поисков разделил на семь участков. За неделю должны все обследовать. Ну, максимум за десять дней. Я тебя таскать по лесу не буду с собой. Ты выбери себе участок, возьми двух бойцов и обследуй его. Так у нас дело быстрее пойдет. Если увидишь самолет или обломки от него… короче как место запомнить учить не буду.
   - Понятно, - согласился Стугов и посмотрел на карту. – Вот отсюда я начну.
   Иван сразу понял, в какой участок попадает Разбойничья Слуда, и потому выбрал именно его.
   - У меня в группе солдат-фотограф. Нужно будет сфотографировать всё. Поэтому, если найдете, то ничего не трогайте, сразу мне доложите, - продолжал напутствовать Бурсин. – На всякий случай ты его в свою группу возьми.
   - Слушай, командир. А пусть он нас сфотографирует на память! Как бы то ни было, а будет, что вспомнить на старости лет! – предложил Иван и тут же пожалел о сказанном, вспомнив о секретности поисков. 
   Он частенько удивлялся своим неожиданным мыслям и желаниям. Порой говорил о них раньше, чем думал, о чем часто сожалел. Да и объяснить их причину мог далеко не всегда. Вот и сейчас вряд ли бы смог сказать для чего ему потребовалась эта «память».
  - Не положено… - как и ожидал Иван, неодобрительно проворчал Бурсин. - А хотя… - протянул он, и громко крикнул в сторону дома: - Рядовой Малько, ко мне! – и чуть замешкавшись, произнес, понизив голос: – Для отчета о том, что тут были… пусть будет.
   От общей группы солдат отделился молодой парнишка и бегом бросился к ним.
   - Товарищ старший лейтенант, рядовой Малько…, - вытянулся в струнку солдат.
   - Отставить рядовой, - оборвал Бурсин. – Возьми фотоаппарат свой и сними-ка ты нас для отчета и на память об этом месте… Да, а с завтрашнего дня поступаешь в распоряжение товарища Стугова. В составе его группы будете заниматься поисками в указанном им участке.
   - Слушаюсь, товарищ старший лейтенант! – громко проговорил Малько.
   - Да чего ты так орешь! Вот найдешь самолет, тогда и кричи. А сейчас орать - зверей пугать, - улыбнулся Бурсин своей шутке.   
   Но день шел за днем, а результатов не было. Группа Бурсина с утра и до вечера прочесывали участок за участком. Метр за метром осмотрели всю зону поисков, но никаких следов самолета не обнаружили. Иван за это время обошел свой участок несколько раз. На Разбойничьей Слуде он провел целый день, а Малько сделал несколько снимков мест, на которые указал Иван. Объясняя свой повышенный интерес к этому месту, сказал, что его заинтересовали здешние самосевы сосны. И возможно они смогут быть полезны в его работе. «Если не знать, так не поймешь, что тут что-то искали, - размышлял Иван, удобно устроившись на огромном плоском камне. – А ведь искали… Или искала, - подумал он о матери Анны. – Здесь оно где-то».

   Две недели спустя группа ни с чем вернулась в Шольский. «Может в болото упал, потому ничего и нет нигде», - сказал Бурсин по приходу в поселок. Ивана попросили подписать документ о неразглашении информации о поисках, и вскоре военные с поселка уехали. 

1958 год
 
   Дверь в кабинет была приоткрыта, и по звуку шагов в коридоре Павел понял, что приехал Гмырин. На какое-то время они стихли, но вскоре возобновились снова. Дверь открылась, и на пороге показался полковник милиции.
   - Хорошая идея с газетой, - проговорил он, показывая в сторону коридора. – Кто придумал?
   - Здравствуй, Степан Сергеевич, - Дрозд подошел к родственнику и протянул руку. – Я придумал, кто еще? Я и в институте стенгазеты выпускал.
   - Это хорошо… это хорошо, - Гмырин, словно о чем-то размышлял. – Только сейчас на дворе одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмой, а не пятьдесят седьмой.
   - И ты тоже заметил, - засмеялся Павел. – Сейчас схожу, исправлю… Я, когда повесил ее утром, тоже понял, что описался. Хотел сразу исправить, да как всегда звонки… звонки. 
   - Описался он… Я уйду, тогда и исправишь… А с первого августа можешь собираться к своему другу в гости. Поедешь в командировку в Ачем. Цель поездки уже не раз с тобой обсуждали, а потому лишь добавлю, что за две, максимум три недели ты должен максимально с пользой для нашего общего дела провести время. А не просиживать вечера за рюмкой водки со своими друзьями, - произнес Степан Сергеевич, пытаясь повесить пальто. – Что у тебя за вешалка такая! Сколько раз говорил, чтобы заменил. Вечно она падает!
   - Так вы товарищ, полковник, в карманы поменьше бы всякого складывали. Ваши килограммы ни одна вешалка не выдержит, - улыбаясь, ответил Дрозд.
   - Ну, ладно, умник тоже мне… Ты демагогию тут не разводи. Килограммы, видишь ли… А вот это тоже килограммы? – проговорил Гмырин и вытащил  из внутреннего кармана кителя бутылку коньяка.
   - По какому случаю праздник? – удивился Павел.
   - А по такому… - многозначительно произнес полковник. – Не торопись, всё узнаешь.
   Павел быстро освободил край стола, поставил две рюмки. Порывшись в столе, достал начатую плитку шоколада.
 - Быстров! Ко мне никого! – проговорил Павел в трубку указание дежурному по отделению, и вскинул руки к верху. – Ура! Ура! Ура! Наливай, товарищ генерал!
   - Ну ты и подхалим, родственник! Далеко пойдёшь! – полковник разлил коньяк. – Во-первых, ты уже год официально занимаешься делом по золоту. А не так как раньше… На мой страх и риск. И мне не нужно твои дела прикрывать.
   - Наши, Степан Сергеевич, наши, - перебил Павел.
   - Во-вторых…, - загадочно протянул Гмырин, не обращая внимание на замечание Павла. – Приказ вчера на тебя пришёл. Одобрили моё ходатайство.
   Павел уже привык к сюрпризам Гмырина, но каждый раз поражался его умению их преподносить.
   - Ну, не тяни, говори. Что ещё у тебя есть? – Дрозд как всегда был нетерпелив. – Зачем заставляешь старлея думать. полковник. Нам думать не положено Уставом. Думать должны вы, а мы исполнять, - раскрасневшись от выпитого коньяка, попытался сострить Дрозд.
   - Вот, вот. Только не старлея, а капитана! Приказ уже подписан, - улыбнулся Гмырин. Глядя на изменившегося в лице Павла.
   - Капитан? Ты не шутишь? Чего вдруг? И за какие такие мои заслуги? – Дрозд от услышанного даже встал.
   - Нет тут твоих заслуг…
   - И?
   - Просто дело такого уровня секретности… Я говорю о золоте. Не может старлей с «энского» участка вести. Не ниже капитана чин должен быть. Ну, а как всё преподнести для этого, ты знаешь меня… Уж что-что, а представить к очередному званию я умею, - гордо произнес Гмырин. – Ну, давай, дорогой мой, шурин, выпьем. С повышением!
   Они выпили. Стук колес трамвая за окном лишь подчеркивал наступившую в кабинете тишину. А через день Павел позвонил Гмырину, чтобы сообщить, что взял билет на пятое августа.   

   Павел сидел за столиком в ресторане, глядя сквозь стекло на прогуливающихся по верхней палубе пассажиров. Пароход плыл уже вторые сутки и некоторых из них он уже хорошо изучил. Знакомясь перед отъездом с расписанием, он намеренно взял билет на этот рейс. Вся эта, как выражался его зять, золотая история, с головой захватила его. Он изучил все имеющиеся материалы по делу «№ 1914». Именно такое название получило дело об ограблении парохода с золотом летом одна тысяча девятьсот четырнадцатого года. Павел и взял билет на этот пароход потому, что он назывался «Н.В.Гоголь».
   Вот уже несколько лет он занимался им. Многое удалось узнать и стать ближе к тайне украденного золота. Не то, что, когда в пятьдесят четвертом дал согласие Гмырину на службу в органах… Но от этого, к разгадке он так и не приблизился. Павел достал из кармана схему участка реки с крестом в самом мысу. Оригинал схемы он с собой не таскал. А перерисовал через стекло всё, что было изображено на бумаге. В который раз посмотрел на линии, точки и стрелки, изображенные на ней. «Жаль, что того мужика, что в тридцать седьмом звонил и рассказал об этой схеме, я так и не обнаружил», - вдруг подумал он. 

   Вчера он обошел весь пароход. Заглянул во все закутки, зашел в несколько кают и машинное отделение. Переговорил с капитаном, конечно же, не выдавая истинную цель своего интереса. Сергей Сергеевич Трухнов оказался человеком образованным и любящим свою профессию настолько, что на каком бы корабле ему не доводилось работать, он знал о нем всю его историю. И даже больше, чем об этом можно было где-то прочитать.
   Трухнов услышав от Павла вопрос о пароходе, в течение часа самозабвенно рассказывал об истории его создания и дальнейшей судьбе. И что немаловажно, даже попытался предсказать его «пароходное» будущее. По его словам он сейчас и половину своего ресурса не отработал, намекая на то, что этот речной трудяга и в двадцать первом веке будет «в строю». По всему было видно, что он любил свой пароход, заботился о его настоящем и о том, чтобы жизнь его «колесника» была долгой.
   О создании парохода Дрозд знал и сам немало. А вот о текущих и капитальных ремонтах и других событиях, связанных с его трудовой деятельностью, ему толком не могли даже рассказать в речном пароходстве. А потому рассказ капитана о нелегкой судьбе «Гоголя» очень заинтересовал Павла.
   С его слов он узнал, что осенью одна тысяча девятьсот девятнадцатого года пароход был разрезан и разобран, и в таком виде его увезли на ремонт в Петроград. И что хотят его перевести на мазутное топливо.  А потому в этом году по окончании навигации пароход опять ждет капитальный ремонт. Стали Павлу известны и многие другие факты из истории «Гоголя». Но только события одна тысяча девятьсот девятого года вызвали у него интерес. Павел подумал о том, что если в том году пароход весь разобрали, то при разборке обязательно обнаружили бы золото, если оно до тех пор находилось на нем. И о том обязательно бы стало известно. А значит, к тому времени на пароходе золота уже не было.
   Сейчас, сидя в мягком кресле и неспешно потягивая «Жигулевское», он в который раз переворошил в голове всю информацию по этому делу, скрупулезно останавливаясь в воспоминаниях на любых мелочах. «Что же тогда произошло в июне 1914? Куда делось золото? Мария Сальникова… или кто ты на самом деле?» - размышлял Павел. Сосредоточиться мешал мальчуган лет пяти, время от времени подбегая к стоящему у стены пианино и брякая по его блестящим черно-белым клавишам. «Красный Октябрь», - определил марку инструмента Дрозд. - У Гмырина дома такое же стоит…»
   Он закрыл глаза, пытаясь отгородиться от разнобоя звуков растревоженного пареньком пианино. И неожиданно увидел себя сидящим в этом же ресторане вместе с грабителями сорок четыре года назад. У окна о чем-то беседовали трое мужчин, а единственная в их компании девушка время от времени заливалась звонким смехом. На этом его воображение неожиданно закончилось – кто-то дергал его за рукав. Открыв глаза, Павел увидел все того же малыша, приветливо улыбающегося ему. Поняв, что вряд ли ему удастся посидеть здесь в тишине и подумать, он угостил мальчика конфетой. После чего подозвал официанта и, рассчитавшись, покинул ресторан.
   
   Павел принял решение о работе в милиции в тот же день, когда у них с Гмыриным состоялся разговор. Конечно же, в милиции работать намного ответственнее, и не будь у него родственника на высокой должности, Дрозд вряд ли бы дал согласие там работать. Но, зная Гмырина, Павел понимал, что если что, то Степан Сергеевич в беде его не оставит. И не потому, что уж очень Павел ему был дорог. А просто потому, что тот был по уши влюблен в сестру Дрозда Татьяну. Ради нее он мог пойти на многое, и пожертвовать тоже многим. Ну и, конечно же, возможность найти огромное количество давным-давно украденного золота, стало решающим при выборе Павла. Не потому, что очень хотелось вернуть стране то, что ей когда-то принадлежало. А потому, что и сам хотел от этого поиметь солидное вознаграждение.       
   Не прошло и месяца как он, проводив всех своих институтских друзей на работу, стоял в прихожей перед большим зеркалом и внимательно рассматривал себя в милицейской форме. Гмырин пообещал, сказав, что через год, максимум два он уже будет старшим лейтенантом. Павел с некоторым изумлением и важностью рассматривал тогда на себе лейтенантские погоны. Форма определенно ему шла. Высокий и даже немного располневший, в ней Дрозд выглядел несколько старше своих лет. Была у него мысль для солидности отпустить усы, но после пятиминутного стояния у зеркала, раздумал. «Для лейтенанта в самый раз. А для старлея можно будет и усами обзавестись», - подумал он.
   А потому посещавшие до того мысли о том, что неплохо бы отрастить для солидности усы, сейчас казались ненужными. Истории о безусых лейтенантах в годы войны, рассказанные Гмыриным, крепко засели в его голове. И Павлу уж очень не хотелось, чтобы кто-то, глядя на его капитанские погоны, мог подумать о нем и сравнить с ними.      
   Первые месяцы службы прошли в ознакомлении с документами, различными инструкциями и приказами. Все-таки служба в Армии не прошла для Павла даром. Выработанные там выдержка и терпение, оказались сейчас как нельзя кстати. Без этого, он вряд ли смог сидеть по несколько часов за изучением документов. Поначалу не было времени даже думать, а не то, что бы заняться «золотым» делом. И только спустя год, когда вошёл в курс дела, он начал заниматься золотом. И когда к нему поступил сигнал о найденных золотых монетах у гражданки Сальниковой, он уже составил примерную схему ограбления, очертил круг участников и возможных причастных к нему.
   Дрозд чувствовал, что кто-то очень умело разработал это ограбление, но сам в нем не участвовал. И что этот «кто-то» из числа тех немногих людей, которых можно было бы поставить вровень с легендами уголовного мира. Он перелопатил кучу книг и справочников. Ознакомился с жизнью знаменитых российских махинаторов и мошенников девятнадцатого и начала двадцатого веков. Теперь он как никто другой знал об Иване Рыкове и наизусть помнил все, что касалось Соньки «Золотой ручки». Прочитал всё о проделках Николая Савина и многих других. Но ничего, чтобы помогло ему приблизиться к заказчику этого преступления, не обнаружил.   
   Понимал, Павел и что такое преступление не могло обойтись без наводчика. И что наводчик был тоже не простым служакой, а был близок как к российским высокопоставленным особам, так и к иностранцам, вплоть до посольских работников. О нем могла знать оставшаяся в живых девчонка. Но ее не стало, а потому в этой ситуации заниматься еще и наводчиком, представлялось ему не разумным. Тем более, что вряд ли тот знал, куда исчезло золото.
   О том, что организатором ограбления мог быть кто-то из числа зарубежных уголовников, он сразу для себя исключил. В этом случае пришлось бы заниматься преступным миром других государств, а этим ему уж никак не хотелось заниматься, да и было бы очень проблематично и хлопотно.
   Поразмыслив, он решил пойти по простому и логичному пути. Заниматься поисками, считая, что всё золото было похищено в Нижней Тойге.

   Придя из ресторана, Дрозд закрыл на защелку дверь и присел на диван. Вспомнил снова весь разговор с Сальниковой в больнице, вспомнил все, что касалось исчезновения Марии Ерахичевой. «Жаль, что тогда в живых осталась лишь она, - в очередной раз подумал он. - Осудили ее, и всё, пропала Мария Ерахичева».
   О том, что срок она отбывала под Челябинском, он еще нашел записи. И то, только о том, что она туда была доставлена. А вот куда она оттуда делась, никаких бумаг он не нашёл. Ругая на чем свет стоит те времена, когда кругом был полный хаос и неразбериха, Дрозд всё же чувствовал, что девчонка, скорее всего вновь оказалась на свободе. 
   Самое большее количество заключенных из Челябинской тюрьмы было выпущено в семнадцатом году, сразу после февральской революции. Наверняка и Ерахичева была среди них. Поэтому он отобрал всех заключенных женского пола подходящих по возрасту под Марию. Таких набралось более двадцати человек. Но, ни одну не звали Мария Михайловна. Пятерых, правда звали Мариями, но отчество и фамилии были другими.
   Павел как сейчас помнил их поименно: Мария Ивановна Голышева, Мария Никифоровна Кузина, Мария Яковлевна Райбенбах, Мария Николаевна Панченко и Мария Николаевна Гольфан. Он много раз смотрел на фотографии и вглядывался в их лица, но ни разу ничего не привлекло его внимание. Правда и качество снимков было такое, что разглядеть на них какие-то детали было нельзя. Фотограф, наверное, формально подходил к своим обязанностям, и делал снимки не особенно заботясь об их качестве. «Русское разгильдяйство и лень! Даже в этом деле и то не могли сделать, по-человечески», - первое, что подумал Павел, когда рассматривал фотографии впервые.
   «А в больничке год назад умерла Мария Николаевна Сальникова… - размышлял Павел. – А девушек с таким именем лишь две. Панченко и Гольфан… И никто из них на Сальникову не похожа… Могли ли фото перепутать в деле? Могли… Фото некачественное? Тоже возможно… Сальникова в Архангельск с Ачема приехала… Об этом справка в деле есть… Сальникова – Панченко… Ерахичева?»
   У Павла заколотилось сердце. «Неужели? У Сальниковой есть родинка на лице. А на фото у Панченко родинки я не увидел… уф, не она, - выдохнул Дрозд. – Не она… Или все-таки она?». В какой-то миг в его голове промелькнула мысль о том, что у Анны Стуговой на щеке тоже есть родинка, но внезапный гудок парохода оторвал Павла от раздумий. Он не успел ухватиться за вновь пришедшую мысль и проанализировать, а она как пришла с гудком парохода, так и выскочила из его головы, как только звук смолк.
   «Сальникова… Панченко… Ерахичева… Сальникова, - снова и снова повторял он, пока вдруг не понял, как разорвать этот круг. – Нужно сделать запросы по Панченко… Могла же она выйти замуж и поменять фамилию… О, боже, как всё просто! И чего я об этом раньше не сообразил».
   Павлу стало жарко, и пришлось открыть окно. Вдохнув свежего воздуха, он подошел к зеркалу и поправил разлохматившийся ветром чуб. Настроение повысилось настолько, что он не смог больше находиться один. «Наш паровоз вперед летит…» - замурлыкал он, и вышел из каюты.
 
***

   - Аня, ты посмотри, кто к нам пожаловал! – воскликнул Иван. – Начальник! Капитан милиции! Ты, наверное, своим видом весь поселок перепугал! – не унимался он.
   - Привет, Иван! Вот, как и предполагал, что в ваши края служба меня занесет, так и случилось. Не всё вам в командировки к нам ездить, - смутился Павел, видя как приятель не отрывает взгляда от погон.
   Если раньше Дрозд чувствовал себя неуютно от того, что выглядел молодо для своих лейтенантских погон, то сейчас, когда ему присвоили капитана, он почему-то ощущал некую неловкость за них. Ему казалось, что глядя на него, все думали, что повышение в звании он получил только благодаря своему родственнику. А потому, в серьез его в этих погонах никто не принимает.   
   Грымов тоже обратил внимание на эту черту характера своего родственника и однажды сказал: «Паша, ты же не баба, чтобы всем нравится. Мало ли кто и что думает. Много чего люди думают, только вот говорят и делают порой обратное. И поверь мне, как бы сержанты сорокалетние о тебе не думали, а делать будут именно то, что ты скажешь, имея за своими плечами лишь неполные тридцать».
   На службе он уже стал привыкать «быть» капитаном, а вот в общении со знакомыми всё еще смущался. И вот, сейчас, стоя в дверях дома Стуговых, поймав взгляд Ивана на погонах, почувствовал себя неуютно.

   - Да, ладно, Паша, не тушуйся. Когда еще капитаном быть, как не в двадцать восемь! – поддержал товарища Иван. – Аня, дак ты где? Иди скорее сюда!
   Из кухни вышла Анна, вытирая передником руки. Не дойдя до Павла, она остановилась и приветливо посмотрела на него. «Какой-то он стал не такой… Чужой… Взгляд колючий… Может, просто давно не виделись? Не такой… Или служба в милиции так на людей действует? Ну да ладно, мне с ним не жить. Погостит, да и уедет в свой город», - подумала она, рассматривая Павла. А вслух сказала:
   - Пашка, какой ты молодчина, что приехал!
   - Служба, Аннушка, служба, - в ответ отозвался Павел добродушной улыбкой.
   - Как дорога нынче? Нигде не буксовали?
   - Не буксовали, но иногда еле в угор выползала «семера». А если дожди, так не выехать было бы, - проявил свои познания Дрозд.
   - Скоро дорогу в порядок приведем. Сил пока не хватало на всё. В следующий раз приедешь, так дорожка будет что надо, - Иван подмигнул приятелю.   
   - Умывайтесь, и за стол. Успеем поговорить пока родители в лесу, - проговорила Анна и скрылась на кухне.
   - В лесу? – удивился Дрозд.
   - Ну да, выходной же… Ах, да! Ты думаешь на работе? Нет, за грибами ушли, да мать травы какой-то пособирать хотела,- пояснил Иван.

   За обедом больше слушали Павла, который рассказывал обо всем, что происходило в городе в последнее время. Похвастал он, и тем, как впервые прошедшей зимой летал на АН-2 в командировку. И о том, что скоро появится мост через Северную Двину, и тогда поезда будут заезжать прямо в город. Вспомнил майскую демонстрацию пятьдесят четвертого, сказав, что убийцу по приговору суда расстреляли. Рассказал и о некоторых событиях и происшествиях, о которых, как правило, не пишут в газетах и знают лишь немногие. При этом, не забывая употреблять на всякий случай обычные для таких разговоров фразы: «Между нами говоря…», «По секрету скажу…» и другие аналогичные выражения. 
   Стуговы были в курсе многих архангельских событий из писем сестры Ивана. Но Наталья, конечно же, имела доступ только к тому, о чем было известно всем, и писала больше об обычной жизни города. А потому Стуговы слушали Павла не перебивая и с не скрываемым интересом.
   - Наталья скоро тоже в Шольский приедет, - заключил Дрозд свой новостной рассказ. – Видел ее недавно, к сентябрю с дипломом вернется. Вот только что она тут делать будет?
   - Ну, Наташкой ты нас не удивил. Это для нас не новость. Она письма своему благоверному чуть ли не каждый день строчит. И родителям раз в месяц письмо перепадает, - отметил Иван. – А на счет работы, то для нее уже стул в бухгалтерии лесопункта стоит. Будет ей работа, головы некогда будет поднять.
 
   Спустя час, поблагодарив Анну за обед, мужчины вышли на улицу. Теплый день подходил к концу. И по краснеющему солнцу было заметно, что вечереет.
   - Ну, рассказывай, чего к нам пожаловал? Хотя не ошибусь, если скажу, что всё по тому же делу о золотых монетах. Да? – спросил Иван.
   - Не ошибся. По нему самому, - Павлу почему-то сегодня не очень хотелось говорить о текущих делах. Вероятно сказывалась окружающая его обстановка покоя, таежной красоты, настоящего домашнего и семейного уюта. – Эх, дела… А может на рыбалку меня сводишь. Ну их дела мои. Да и твои тоже!
   - Ты, надолго приехал? – спросил Иван. – И, кстати, здесь в Шольском жить будешь у нас. Знаю, что парторг предлагал в комнате для приезжих тебя разместить. Но, думаю, что не откажешься от нашего приглашения.
   - Точно не знаю, неделю… две, в общем как получится. Нужно в Ачеме побывать, с людьми поговорить. Все дороги по этому делу в Ачем ведут. Думаю, что там и нужно искать ответы на все следственные вопросы, - размышлял Павел, забыв, что не хотел сегодня об этом говорить. Но уж так его захватила вся эта история, что он даже в такие минуты и то не мог о ней не думать. – А за приглашение спасибо. Принято!
   - У моего друга бабка в Ачеме живет. Мы когда там бываем, всегда у нее останавливаемся. Хорошая бабулька, ненадоедливая и вопросами не достает. Клавдией Петровной зовут. Я записку ей напишу, чтобы все нормально было, и тебя «на порог» пустила, - Иван похлопал Павла по плечу. – А на счет рыбалки… В следующий выходной в Ачем постараюсь выбраться, вот тогда и сходим. Там места для рыбалки – «сказка»! Сам увидишь.
   Иван, когда садился писать записку бабке Ластининых, сначала хотел написать, чтобы пустила пожить на время командировки его друга. Но подумав, решил  написать и о том, чтобы бабка помогла ему, если сможет. «…Через вашу деревню незадолго до революции грабители бежали на Разбойничью Слуду. Так сейчас той историей снова заинтересовались наши власти. Мой хороший друг приехал к нам, чтобы побольше узнать о той истории. Если что знаете, помогите ему… - написал Иван».
   Прочитав записку, подумал, что теперь будет выглядеть в глазах Дрозда, как друг, который хочет ему помочь. И если и есть у милиции какие-то соображения по поводу родства Сальниковой и Анны, то записка лишний раз подчеркнет, что самим Стуговым о том неизвестно. И, в конце концов, ничего в Ачеме нового о золоте Павлу не узнать.

   Павел уже почти неделю был в Ачеме, а ничего нового по своему вопросу так и не узнал. Открыто расспрашивать о золоте он деревенских не мог, а потому, что-то узнать насчет Марии оказалось не просто. Не просто и потому, что крайне неразговорчивыми оказались все те, с кем ему доводилось беседовать. Все больше отделывались общими фразами: «Да, жила… Да, неплохая баба была… Да, по лесу любила бродить, а что там искала, или траву собирала, так не нашего ума дело… С Агафьей жила, вот ей трава для лечения нужна была…». Да и времени на разговоры у него было немного. После работы жители деревни спешили кто в свой огород, кто за травой для домашнего скота, а потому застать кого-то было не простым занятием. Павел хотел в выходные поговорить с людьми, но Клавдия Петровна не советовала на выходные откладывать.
   - В выходные-то наши в это время на сенокос убегут с самого ранья. Ты в выходной, милок, вообще никого не застанешь, кроме старух, да детей малых, - заметила бабка, когда Павел за ужином поделился с ней своими планами. – С Шольского в субботу ребята придут, так ты с ними лучше за хариском сходи, и старуху накормишь, и свой интерес справишь.
   «Всё-таки искала что-то в лесу, - размышлял Дрозд. Но почему искала?… Если она была тогда вместе с грабителями, то должна была знать, где было золото спрятано… Если монеты у нее были, то и об остальном она должна была знать… Что же тогда она искала? – не складывались у Павла в голове действия Марии».
   - Ты, к Глашке Немушковой сходи. Она же дочкой приходится Порфирию, что тогда бандитов на Разбойничью Слуду водил. Их тогда в лицо кроме него и брата нейного, Тришки, никто вроде и не видел. Поздно оне уж по деревне–то ехали. Спали, говорят все… А может и не спали, да не сознаются… А она может чего и слышала, с ними ведь жила, - вдруг проговорила старушка.
   Павел очень удивился тому, что услышал. Вроде бы он в разговорах ни с кем не обмолвился о цели приезда, а для бабки, оказывается, это не было секретом.
   - А почему? … А как вы знаете, что меня интересует? – спросил Павел.
   – Ты записку, что подал мне, когда приехал, сам-то читал? Там же Ванька Стугов написал, чтоб помогла, если знаю что про Разбойничью Слуду… А что я знаю? Люди может, и знают чего, а я так нет. Но и они вряд ли что скажут…
   - А-а-а, - протянул Дрозд. – Тогда понятно. А то я уж подумал, что вы мысли мои читаете. Немушкова - это фамилия ее такая?
   - Ретьякова ей фамилия-то, а Немушкова… так вот прозвали когда-то, не помню уж пошто, - ответила бабка. – Дедко ихний глухонемой кабыть был… - немного погодя добавила Клавдия Петровна.

   В пятницу Павел с самого утра отправился к Глафире. Настроение у него было неважное. Еще неделю назад он пребывал в приподнятом расположении духа. Ему казалось, что, поговорив с людьми в Ачеме, он хоть что-то узнает о Марии. Услышит такое, что приблизит к разгадке украденного золота.
   Однако его надеждам не суждено было сбыться. И сейчас подходя к дому Глафиры Порфирьевны, он не испытывал никакого оптимизма в дальнейшем продолжении расследования. Решил, что после выходных он возвращается в город, и больше «золотой» историей заниматься не будет. 
   Постучав щеколдой о дверь, и, не дожидаясь ответа, шагнул в дом. Войдя в избу, он в нерешительности остановился - в комнате никого не было.
   - Иду, иду! – услышал он на мосту женский голос и бряканье металлических ведер.
   Через минуту в комнату вошла женщина лет шестидесяти.
   - Здравствуйте, Глафира Порфирьевна… – я к вам.
   Повернувшись на скрип открываемой двери, сказал Павел, разглядывая Ретьякову.
   - Мне соседка ваша, Клавдия Петровна Ластинина, к вам зайти посоветовала.
   - Клаша? А чего? Неужто я кому-то из начальства понадобилась? Мне уж шесть десятков, чего с меня взять? – она улыбнулась, обнажим свои редкие желтые зубы.
   - Я, Глафира Порфирьевна, - капитан милиции, Павел Дрозд. Мы расследуем дело почти полувековой давности об ограблении парохода. Грабители тогда через вашу деревню бежали от погони. А ваш отец с ними общался, - начал разговор Дрозд.
   - Дрозд… - прошептала женщина и ушла за заборку.
   Оттуда послышалось бряканье умывальника и звук льющейся воды. Минут через пять она вышла, неся эмалированную тарелку с баранками, щипцы для сахара и заварочный чайник.
   - Самовар только убрала. Остыл уже. А чайник в печи стоит, так горячий, - проговорила Ретьякова. – Проходи к столу… не разувайся… не мыто у меня.

   Павел снял сандалии и подошел к столу. Кинул взгляд под потолок на икону, расстегнул пуговицу на кителе и сел на лавку.
   - Особо угощать у меня нечем, одна живу. Чай из брусничного листа сегодня заваривала… Сахар вот бери, - женщина поставила перед гостем большой граненый стакан на разрисованное ромашками блюдце. – Да репки моей пареной отведай. Третьеводни еще накопала, а токо вчера в печь-то поставила… Ешь, нынче репа сладка народилась.
   - Спасибо. Вы бы не беспокоились, - Павел почувствовал себя неловко от такого гостеприимства.
   - А я не беспокоюсь. Отбеспокоилась уж, когда мужа с войны ждала, да не дождалась… Ты сам наливай… какого нат тебе… крепкого или нет, - сказала Глафира и тоже присела к столу.
   Павел налил чаю, помочил кусочек отдающего синевой колотого сахара и положил его в рот. Сделав несколько глотков терпкого на вкус чая, он поставил стакан и посмотрел на хозяйку.
   - Хороший чай, жизнью пахнет. У нас в городе чай пью, а вкуса не замечаю. Здесь уже неделю живу и не могу напиться. Очень вкусно, спасибо, - от души поблагодарил Павел. 
   - Сейгошный чай-то, но я его мало пью. Лист сушу, а пью мало. Батюшка мой, покойный, всю жизнь воду пил, и нас приучил к тому, чтобы кипяток пить. Если только маленько ягод когда положу, если свежие есть… Что вы про разбойников-то вспомнили? Уж сколько времени прошло… Видно богатство-то ихнее так и не нашли?   
   - Не нашли, Глафира Порфирьевна. А найти надо. Сейчас, когда страна поднимается, строится, оно бы очень пригодилось, - слукавил Павел.
   - Так оно всегда кажется, что пригодилось бы. Только вот зла-то от него больше, чем добра. Батюшка-то мой еще в восемнадцатом представился… Брат немного дольше пожил. Или батюшка раньше представился… - Ретьякова силилась вспомнить. – Нет. Сначала отец, а уж потом Тришка-то… Через золото брат мой голову сложил, - она смахнула набежавшую слезу. – Были у нас несколько монет от бандюков. От тех, которые первыми в деревню заявились. Другие-то ничего не дали кабыть… Вот и поехал он в город их поменять на деньги, да чего прикупить.
   - А когда это было?
   - В двадцать пятом кабыть. Голодно тогда в деревне было. В лесу тоже не урожай, птица весной вся померзла. И не вернулся. Сказали нашей матери тогда, что убили его в Архангельске. Вот так-то, мил человек. Всё золото то, поганое виновато… И без него, бувает с голоду не померли бы.
   Глафира замолчала, а Павел пытался вникнуть в то, что она сказала. «…Другие-то ничего не дали…» - повторил он про себя ее слова.
   - Вы сказали, что бандюки не один раз приходили? – спросил Дрозд. – Их же всех при задержании убили…
   Глафира не торопилась отвечать. Немного помолчала, вероятно вспоминала или снова переживала события прошлых лет.
   - Ну да… Первый раз были еще до войны с германцем. А кабыть как на следующий год… когда уже война шла, еще одни были у нас. Вверх по реке шли… На лодке были. А где взяли лодку не знаю. К нам один из них заходил, с батькою говорил. Всё про первых бандюков спрашивал. Я тогда на сеновале была, слышала маленько…
   - А о чем говорили?
   - Ой, товарищ милиционер… Разве то упомнишь… Не думала же, что через стоко годов спрашивать будут… Да всё интересовались теми, что до них были… Нет, не помню…
   - А с ними девушка была? – поинтересовался Павел
   - Девка с первыми была, которы денег золотых отцу дали… Красивая… Высоченная, со светлыми волосами. Отец ей мою одежду тогды отдал, чтоб в лесу легче ходить было… Ой да не помню я толком, девчонкой же была совсем, - проговорила Глафира. - Когда полиция к нам в деревню тогды пришла, мне восемнадцать исполнилось.
   - А вы ее случайно потом не видели?
   - Нет, мил человек… Да и где я ее свидела22 бы… Ее тогды в кандалах в город увезли. Мимо нас на телеге везли. Говорят, крепко зашиблась тогда…
   - А может потом, позже намного? Или кого похожую на нее?
   - А у Ваньки Стугова женушка на нее похожа… Так то же не она… Той то уж годов много нынче, если жива. 
   - А вот Марья Сальникова у вас одно время жила, знали такую?
   - Сальникова? Нет не помню такой… Так ты про «Странницу» нашу может говоришь?
   - Да-да, о ней.
   - А чего о ней говорить… Женушка хорошая была, куда вот делась токо… Так она часто то появлялась, то пропадала.
   - А она на ту девчушку не похожа? – Павел задал вопрос, который больше всего волновал его.
   - Нет, какое уж там… Наша-то Марья… Да нет, что ты! Молодица глазками своими тогда постреливала, красивы глаза. А у нашей-то взгляд потухший, выцветший, да и вся она какая-то… А та девка – «огонь». Говорят, много горя хватила наша «странница». Токо я в подробности не вдавалась… Бывало говорили с ней меж собой, но не часто, да и все больше по работе… Она же у Агафьи жила… Царство ей небесное. Вот та, наверное, все про нее знала. Видно было, что старуха любила Марью-то, - Глафира снова промокнула кончиком платка повлажневшие от воспоминаний глаза. – Да и не приглядывалась я особо. Не до того было. С утра до позднего вечера всё на работе.
   Слова Глафиры несколько разочаровали его, но не менее, чем Мария, его заинтересовало упоминание о каких-то других бандитах.
   - Глафира Порфирьевна, а что те другие-то бандиты?
   - А что, они? – переспросила Глафира, да сама и ответила. - Через несколько дней один из них в деревню пришёл. Весь ободранный… Ах да! Руку отец ему правил. Рука у него вроде сломана была. Очень он был плох. Не то, что здоровьем, а то, что по его словам случилось там что-то у них, и все кроме него погибли. Он один только уцелел.
   За столом опять наступила тишина. Павел пытался как-то понять и оценить услышанное, а Глафира снова ушла за заборку и что-то двигала в печи. Все эти «важные» для сегодняшней страны дела мало ее интересовали. У нее были свои, которые никто кроме нее не сделает. Можно сколько угодно сидеть и говорить за столом, но от этого в горшке или чугунке каша не сварится.
   - Вот меевник23 вытащила. Маленько остынет так поешь раз репы не хошь… Репу пока тёпла исть надо, она скуснее, - прервала она молчание, выходя в комнату к Павлу.
   - Меевник? – переспросил Павел.
   - Вчера бродить24 ходили. Но вода нынче холодная в реке, так мало побродили – ноги мерзнут.
   Павел понял, что ему нужно обдумать все, что он сейчас услышал. А для этого ему нужно побыть одному. Но на всякий случай, собираясь прощаться, спросил: 
   - Глафира Порфирьевна, а что еще вы про того мужичка, что тогда больной к вам пришел, сказать можете? Может еще что рассказывал?
   - Может что и рассказывал… Вот только давно было-то. Что помню, сказала… Уж очень он расстраивался тогда. И думаю, что не за дружков своих. Всё приговаривал: «Всё пропало… всё пропало». Отец пытался спросить, так он, помню, на него так посмотрел, что больше никто его ни о чем не расспрашивал. Пробыл он в деревне с неделю, не больше, да и ушёл куда-то. Кисет он тогды забыл. Хороший такой кисет, с вензелями красивыми. Отец всё приговаривал, что хоть что-то с него отломилось за заботу… Вижу глаза заблестели у тебя. Не спрашивай про кисет. Давно было. Отец его таскал. А куды дел, не знаю. После смерти его так не помню, чтобы видела тот кисет.

   В Шольский Павел вернулся в воскресенье после рыбалки вместе с Иваном и братьями Ластиниными. Хариусов наловили с ведро. Павел хотя давно их не удил, но быстро освоился, и вскоре ловил с таким же азартом, как и в детстве на Кимже25. Никуда не делась с годами сноровка, и Павел вытаскивал из порожистой реки одну рыбку за другой. Он остался очень доволен проведенными с приятелями выходными. Да и разговор с Глафирой поднял у него настроение.
   От недавней хандры и желания бросить расследование, не осталось и следа. Он снова чувствовал в себе желание и силы разобраться во всем и найти украденное золото. Иван внешне не выказывал никакого интереса к делам Павла, хотя ему и очень хотелось знать причину бодрости и его хорошего настроения.
   Перед отъездом в Архангельск, Дрозд зашёл к Ивану на работу попрощаться. Утром он не успел этого сделать. Стуговы в тот день ушли из дому с рассветом. Анна, накормила его завтраком, собрала с собой яиц вареных, рыбник из хариусов, да хлеба полбуханки.
   - На пароход сядешь, поешь. Ресторанская еда хороша, но домашний пирог с рыбой там не купишь. Тем более сам и ловил, - напутствовала Анна. – Ты ничего не рассказал, как в Ачеме время провел, с пользой или без. Ну, да твоё это дело. Тайны милицейские знать нам не надобно. Да и своих забот хватает.
   - О ком хотел узнать, не узнал ничего нового. А вот о другом мне там старушка… хотя какая она старушка, женщина лет шестидесяти рассказала. Очень занимательную историю. Может и не имеет она к моему делу отношения, а может и имеет. Поживем-увидим, как говорится.
   - Ну и хорошо, что не бесполезно съездил.

   У Ивана шло утреннее совещание, и Павлу пришлось минут десять подождать. Посидеть на скамейке у лесопунктовской конторы в теплое солнечное утро было для него приятным занятием.
   - Ну, что, дружище, собрался? – услышал он голос Стугова. – Ко мне пойдем в кабинет?
   - Давай, Иван, здесь попрощаемся. Погода, смотри какая, - предложил Павел, щурясь от солнца.
   - Хорошо. Машина сюда к конторе подъедет. Сейчас доехать должны нормально. Дождей нынче мало – сухо на дороге должно быть. Отсюда и уедешь. До самой пристани довезет, я Кольку, водителя, утром видел, когда в гараж заходил, - проговорил Иван. – Не забывай о нас. А то скоро и майора получишь, загордишься. Дело то уж к тому идет?
   - К какому концу! Как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров… Или ты о чем?
   - О погонах, Паша, о погонах.
   - Да? Прости, а то у меня голова только одним и занята. Я о деле своем… О Сальниковой хотел справки кое-какие навести, а узнал… в общем, работы еще непочатый край. И конца не видно, а значит… никто неудачнику майора не даст, - засмеялся Дрозд.
   - Узнал-то хоть чего, если не тайна? – вроде бы без интереса спросил Стугов.
   - Узнал… Тайны нет. Вы и сами можете это узнать, если захотите. В Ачеме бабка живет. Ну не бабка еще, ей лет шестьдесят. Глафира зовут. Кстати, спасибо тебе, что Петровне записку с просьбой обо мне написал. Она меня и отправила к Глафире. А Глафира – дочка того самого мужика, который бандитов в четырнадцатом в тайгу увел, - Павел сделал паузу, раскуривая папиросу.
   - Ты куришь? Я раньше не замечал за тобой. Даже на рыбалке не видел курящим, - удивился Иван.
   - Да, и сам не знаю, курю или нет. Вот пачку таскаю неделю. То курю, то нет. В этом году баловаться начал. Так и таскаю сейчас «Беломор», - пояснил Павел. – Так вот, Глафира мне рассказала, что через год, после появления грабителей с золотом, пришли еще какие-то люди, которые судя по рассказу Глафиры были знакомы с грабителями… Что-то у них там случилось, и из тайги один только вернулся… Вот и все новости. Неспроста всё это. Но вот что к чему пока не знаю. В городе уж по-хорошему анализ проведу.
   - Версии уже есть? – спросил Иван.
   - Их сколько угодно, вот только никак не могу уцепиться. Не складывается, не хватает чего-то, - посетовал Дрозд.
   - А может, есть то, о чем ни тебе и никому сейчас не ведомо, а потому и не узнать того, чего не хватает. А потому и не сложатся никогда твои версии? – Иван вопросительно посмотрел на Павла.
   - У меня к тебе просьба небольшая будет, - не обратив внимание на вопрос Ивана, он достал из кармана листок бумаги и развернул перед Иваном. – Ты. Вань, по лесу много ходишь, на реке вашей часто бываешь. Не узнаешь место, что здесь нарисовано? Нарисовано, правда, не очень хорошо, да участок маловат, но всё же. Сможешь это место на вашей реке найти?
   - Ты можешь мне оставить бумажку? Нужно подумать. Так сразу и не соображу, - ответил Стугов. – Для чего тебе это не спрашиваю, понимаю, что из-за пустяка не стал бы спрашивать.
   - Так я для тебя ее и рисовал. Возьми, - Дрозд протянул Ивану бумагу.
   Шум подъехавшей «семеры»26 прервал их разговор. Из кабины, улыбаясь и приветливо жестикулируя, смотрел Николай Ластинин, двоюродный брат Виктора и Николая Ластининых.
   - Сейчас, Николай Константинович, товарищ капитан уже идёт, - крикнул Стугов. – Ну, что, капитан, молодец, что заехал. Надеюсь и с пользой для дела. Удачи тебе… Если что по твоей бумаге соображу. Сразу же отпишу… И вот, Наталье Виктор письмецо написал и сверточек просил передать. Передашь?
   - Передам, конечно, какой разговор! И тебе, Ваня, спасибо, за прием… за рыбалку отменную, за всё, короче. К нам приезжайте!
   Дрозд запихнул в кабину свой чемоданчик и влез туда следом. Раздался скрежет включаемой передачи, и грузовик с характерным рыком двинулся с места. Иван посмотрел в след удаляющейся машине. Поднятая пыль огромными клубами растекалась по краям центральной дороги, накрывая бегущих следом и лающих поселковых собак. Он поймал себя на мысли, что рад отъезду Павла. Когда машина скрылась из виду, он шагнул к крыльцу.
   - Иван Иванович! – голос почтальонши не спутать было ни с кем. – Вам письмо тут передать или домой в ящик бросить?
   Зинаида Петровна Деревцова потянул за вожжи, и повозка остановилась у деревянных мостков напротив входа в контору.
   - Я почту еще вчера привезла, да уж поздно было, так к вам не успела. А я хочу сейчас в Тойгу съездить. Машина лесопунктовская пойдёт, так попутно съезжу. Посылок много вчера было. Все на телегу не влезли, - проговорила она, доставая из сумки конверт.
   - Давай письмо, Зинаида Петровна, заберу, если мне, - ответил Иван. – А ты еще здесь? Машина-то уже ушла.
   - Да никуда не уйдет. Ластинин у почты меня ждать будет. Я туда и еду.
   Деревцова спрыгнула с телеги, подошла к Стугову и протянула письмо. Спустя минуту глядя в след отъезжающей телеге, он улыбнулся. «Вот так и буду сегодня всех провожать. Машина, собаки, лошадь с телегой… Кого еще проводить?». 

   С улыбкой на лице он и вошел в свой кабинет. Аккуратно вскрыл письмо и, заглянув внутрь, вытащил из него всё содержимое на стол.   
   - Ну, Малько! Ай да молодец! Сдержал слово и прислал фотографии, - не удержавшись, вслух произнес Иван, и развернул исписанный мелким почерком тетрадный лист бумаги.
   «Здравствуйте, Иван Иванович! Высылаю вам несколько фотографий нашего похода в тайгу. Просьба об этом никому не говорить. Я уже демобилизовался, но мало ли… С приветом, бывший рядовой, а ныне матрос-моторист буксира «Яхонт», Сергей Малько. 1 августа 1958 года».
   Стугов прочитал записку, и сунул ее обратно в конверт. «Хорошие, качественные фотки, - подумал Иван, перебирая снимки. – Ай да, матрос-моторист!»
               
1959 год

   Поблагодарив Татьяну за ужин, Степан Сергеевич, пересел на диван. Послезавтра предстояло звонить в Москву, подошел очередной срок доклада о «Деле №1914». В такие минуты он уже стал сожалеть, что дело было возобновлено. Теперь время от времени «наверх» требовалось докладывать о ходе расследования. А докладывать с каждым разом было всё сложнее. Ничего нового к уже имеющейся информации не добавлялось, и расследование откровенно буксовало. Дрозд, конечно же, собрал много материалов. В папку еле вмещались все бумаги и документы, но к разгадке, не говоря уж о том, чтобы найти золото, они так и не приблизились.
   Гмырин посмотрел на часы и подумал: «Вот сейчас зятёк придёт, пусть и расскажет что и как. Может, и мысли какие-нибудь придут». Ничего нового услышать он не надеялся. А позвал Павла лишь для того, чтобы освежить в памяти имеющиеся данные по делу, и сообразить, что на этот раз ему доложить руководству. «Хотя сколько таких встреч уж было как Павел занялся расследованием… Однако…» - вздохнул Гмырин и снова покосился на часы.
   Поначалу для разговора на эту тему он приезжал к Павлу в отделение, но потом решил не рисковать. «Везде есть уши. Даже если никого нет, то уши все равно могут быть», - запомнил он слова своего отца. Тем более, что расследование это – одно, а их личный интерес во всем этом, это – другое. И об этом «другом» они говорили только у Гмырина дома.
   Дрозд появился ровно в семь. Звонок в дверь совпал с начавшимися по радио сигналами точного времени. Дождавшись шестого сигнала, Гмырин открыл дверь, и, повернувшись, пошел в гостиную, бросив на ходу:
   - Раздевайся и проходи. 
   - Я гляжу, ты не в духе сегодня? – произнес Павел, войдя в комнату.
   - Будешь тут «в духе», когда завтра в Москву докладывать… - проворчал Степан Сергеевич. - Ну, что мы имеем на сегодня? – как всегда в таких случаях спросил Гмырин. – Мне в понедельник отчитываться нужно, поэтому, давай-ка подробненько и по-порядку весь расклад.
   Павел понял, что разговор на долго, и присел на диван.
   - На сегодня мы имеем: на улице жара, суббота, семь вечера  и пятнадцатое августа одна тысяча пятьдесят девятого года на календаре… - Павел постарался перевести в шутку ответ на вопрос родственника. - Так я же тебе после прошлогодней командировки все доложил. Потом еще не раз… Нового-то ничего с тех пор не произошло.   
   - Павел, давай не будем препираться. Мне в Москву звонить послезавтра! – Гмырин недовольно посмотрел на Павла. 
   Поняв, что субботний вечер для него закончился, Дрозд посмотрел на родственника и кивнул на стоящий графин с водкой. Гмырин одобрительно мотнул головой и налил две рюмки.         
   - Ну, тогда, поехали, - привычно начал свой рассказ Дрозд, и выпил придвинутую ему рюмку с водкой. - В одна тысяча девятьсот четырнадцатом году был ограблен пароход, на котором из Архангельска в Вологду везли триста килограмм золота. По моей версии всё золото грабители забрали с собой, когда вышли в Нижней Тойге. Банда, я думаю, с золотом ушла в тайгу, взяв с собой проводника из деревни Ачем. 
   - Паша, да что ты каждый раз то «наверное», то «например», то еще какие-то догадки… Давай факты, - оборвал Гмырин.
   - Ну, факты, так факты, - невозмутимо произнес Дрозд. - В начале двадцатых в Архангельске сын проводника пытался продать царские червонцы, скорее всего из числа похищенных. Был найден убитым в районе рынка на Поморской. Монет при нем не обнаружили.
   - То, что в материалах дела есть, я знаю. Ты о том, чего нет, говори, - снова перебил Гмырин.
   - Мне так удобнее, когда всё по-порядку… Не сбивай, - попросил Дрозд. – Короче, тех грабителей золота настигла погоня и в перестрелке все погибли кроме восемнадцатилетней девушки. Золото не обнаружили. Девку осудили. Звали ее Мария Михайловна Ерахичева. Куда из тюрьмы делась – неизвестно. В списках освобожденных или умерших она не значилась. В пятьдесят седьмом в квартире заболевшей женщины в Архангельске нашли золотые монеты, как выяснилось, с того парохода. Женщина в причастности к монетам не призналась, ссылалась на какого-то жильца. Вскоре она умерла в нашей городской больнице. Звали ее Мария Николаевна Сальникова.
   - Думаю, что всё золото было похищено и вынесено в Нижней Тойге, - произнес Степан Сергеевич. – Ну, хорошо, дальше-то что?
   - Сальникова до замужества была Панченко. А Панченко – одна из тех, кто в семнадцатом освободилась из челябинской тюрьмы, - продолжал Павел. – В ту же тюрьму поступила Ерахичева… Данных об освобождении, да и вообще хоть каких-то об Ерахичевой, нет… И вот тут у меня только одно предположение. Ерахичева и Панченко – одно и то же лицо. Почему разные фамилии и даже отчество, не знаю. Но если предположить, что это так, то в этом случае усматривается связь между монетами, найденными у Сальниковой-Панченко и участием Ерахичевой в ограблении.
   - Это всё? – спросил Гмырин.
   - Стугов по рисунку так пока ничего не сказал. Может и на самом деле не знает или не может узнать это место на реке. А может, не хочет. Не пойму пока. В любом случае, если бы захотел что-то сказать, то нашел возможность мне сообщить, - чеканил Павел.
   - Ты, Паша, не будь наивен. У них там в деревне только и дел, что о тебе вспоминать, да думать как помочь… Нет, дорогой, нужно не ждать, когда о тебе вспомнят. Нужно всё время напоминать о свое просьбе…
   - Да, понятно… Есть еще не понятная ситуация с появлением в Ачеме неизвестных людей через год после ограбления. Не понятная в том смысле, что чувствую, что есть некая связь между ними и грабителями… И схемой, что нарисована на бумаге. Но, дальше… Дальше мыслей пока у меня никаких, - заключил Дрозд.
   - Это те, которые с тайги не вернулись?
   - Ну да, один чуть живой только вернулся. Зачем они в тайгу ходили, и что там случилось у них, не знаю пока.
   - Не густо, не густо у тебя, - подытожил Степан Сергеевич.
   - Что как говорится, есть, - пробубнил Павел.
   Минут пять в комнате была тишина. Лишь часики на стене исправно тикали, а кукушка внутри будто дремала и ждала продолжения их разговора. 
   – Я тут на днях историю одну вспомнил. С моим отцом в тридцать шестом случилась. Он после неё как-то сразу сник, хворать стал часто, потому и с работы пришлось уйти. Так до самой смерти и не оправился, - сменил тему Гмырин. – Мы ему как раз день рождения отметили, и все вместе на следующий день на неделю махнули в Крым. А когда вернулись… В общем, обокрали дом наш. Ну, вроде бы обокрали и обокрали. Барахло - дело наживное. Тем более всё ценное он в доме и не хранил никогда. А вот бумаги какие-то с сейфа взяли. Он чернее тучи тогда был. Сначала ничего не говорил. А когда немного отошел от происшедшего, обмолвился, что письмо с давних времен там хранил. Письмо от какого-то преступника, причастного к тому ограблению. И что, в том письме о нем тоже есть упоминание. Винил себя, что сразу его не сжег.    
   - И чего ты вспомнил об этом? Нам с нашими проблемами, чем оно поможет? – спросил Павел.
   - Да я и сам не знаю, чего вдруг вспомнил. Какая-то связь есть у этого всего… - задумчиво произнес Степан Сергеевич и снова сменил тему разговора. – Слушай, мне помнится, ты после командировки о тамошней почтальонше рассказывал что-то.
   - Не о ней, а о том, что она мне рассказала на пристани об Анне Стуговой, когда я уезжал, - Павел встал с дивана, налил еще водки в рюмку и задумался.

   Спрыгнув из кузова машины, Дрозд постучал в дверь кабины.   
   - Ты, Николай, езжай по своим делам, спасибо, дальше я сам управлюсь, - обратился он к водителю.
   - А чего один? Я же тоже на пристань, - проговорила Зинаида Петровна, открыла пассажирскую дверь и вылезла из кабины. – Николай, ты часика через два на почту заезжай, там посылки заберешь и сюда. Я парохода дождусь, может, что есть к нам, так тоже заберем.
   Они дождались, пока машина развернется и уедет, брякая деревянными бортами и подпрыгивая на дорожных ухабах. Павлу, как в детстве, захотелось помахать рукой удаляющейся машине, но сдержался, и вместе с Деревцовой направился в сторону пристани.
   Людей на пристани собралось довольно-таки много, и места где бы можно было присесть в ожидании прихода парохода, не было видно.
   - Много тут у вас народу ездит, - заметил Павел, обратившись к Деревцовой.
   - Так сентябрь на носу. Деток с деревень в город в школу везут. Да и не все, что на пристани, едут. Тут и отъезжающие, и провожающие. Да и местный люд к пароходу тоже приходит. Кто встречает, а кто в буфет сбегать, да чего купить, пока пароход стоит. Вот и много, - пояснила Деревцова.
   Она постучала в дверь, на которой была приколочена табличка «Касса». И когда дверь открылась, шагнула внутрь.
   - Я на пять минут, товарищ капитан, вас оставлю, - проговорила она, и дверь закрылась.
   Павел обошел пристань и, совершенно неожиданно обнаружил свободную лавку. Присел, положив рядом с собой на лавку чемодан. «Зинаида придёт, так будет где сесть», - сообразил Дрозд. 
   - Пароход задерживается, товарищ милиционер, - раздался голос с соседней лавки. – Туман всю ночь был, так простоял вверху. Часа на три задержка.
   - Спасибо, - сказал Павел незнакомцу. - Подождем, делать нечего.
   Он откинулся на лавку, надвинул фуражку на глаза и задремал. Был полдень. Солнце приятно припекало, а понежиться в тепле Павел любил сколько себя помнил.
   - А вы чего в наших краях-то делали? Я слышала, и в Ачем ходили. Всё чего-то выспрашивали… Говорят, Марьей-странницей интересовались? - услышал он знакомый голос.
   - А, это – вы! – протянул, зевая Дрозд. – Присаживайтесь. Пароход задерживается.
   - Да, в тумане в Черевкове27 ночью стоял. Мне Танька-кассирша сказала, - проявила свою осведомленность Зинаида. – К четырем подойдет.
   Услышав вопрос почтальонши, Павел пожалел, что ехал с Шольского в кузове, а не в кабине. Судя по общительности Зинаиды, они бы успели поговорить на интересующую его тему. Правда в кабине «семёры» ему и одному-то было тесновато. «Но ради дела, потерпел бы», - подумал Павел. Но тогда, услышав от шофера, что с ними в Тойгу поедет Деревцова, решил подышать свежим воздухом и пересел из кабины в кузов.
   «А почему я с ней в Шольском-то не поговорил? Может и еще кого упустил… Но, они же и дома-то мало бывают, всё на работе… Кто, где. Домой только спать приходят, да и то не все. Кто в лесу, так те там и живут всю вахту… Тут несколько месяцев жить нужно, чтобы всех опросить», - оправдывал сам себя Павел.
   - Вы почту давно, наверное, возите в Шольский? – удивился своему вопросу Павел, подумав: «Хотел о другом узнать, а чего спросил, сам не пойму… Ох, уж эта вежливость, теперь придётся слушать героический рассказ о почтовых буднях».
   - Да, что вам моя почта, товарищ милиционер. Пустой мой разговор слушать, вам поди и неинтересно, - Зинаида Петровна оказалась умной женщиной, и «дежурный» вопрос Дрозда и проявление видимого участия, хотя и не оставили ее равнодушной, но желания говорить на эту тему не вызвало.
   Она поняла, что рассказывать о том, что ему неинтересно, она не будет.
   - Если, что есть спросить, спрашивайте… А почта… С почтой уж лет двадцать работаю. Еще до войны начинала, здесь в Тойге по окрестным деревням возила, пока Шольский строить не начали.
   Павел понял свою оплошность, мысленно поблагодарив умную женщину, и сказал: 
   - Интересные люди тут у вас живут, Зинаида Петровна. Особенно женщины. Я будто в другой мир попал.
   Не сказать, что его удивил ответ Зинаиды. За время, что он был в этих местах, стал привыкать к тому, как просто и незамысловато здесь живут люди. Как открыто и непосредственно говорят о порой непростых вещах.
   - Ой ли… - улыбнулась Деревцова.
   - А потому без всяких там предисловий спрошу о том, что меня и в самом деле волнует. Больше, чем работа почты, – не обратил он внимание на ее реплику.
   - Дак чего там, спрашивайте, чего пустое-то молоть. Скажу, чего знаю, - согласилась почтальонша.
   - Мария Сальникова меня интересует. Даже не меня, а наши органы. Потому и приезжал. Что, чего и так далее. В общем, всё о ней интересно? – проговорил Павел почти по-военному быстро и конкретно.
   Зинаида Петровна не была хорошо знакома с Марией, и за всё время, что та жила в Ачеме, лишь однажды с ней разговаривала. Мария с Тойги в Ачем добиралась, вот она по пути и подвезла ее на телеге. Но знала она о Сальниковой и от своей двоюродной сестры. Та в деревне жила и обо всей ачемской жизни ей рассказывала. От нее и была она в курсе всего, что там происходило. Кроме того Пронька Ларина у нее почту забирает для деревни, так нет-нет да и расскажет тоже о жизни деревенской.
   - Чем же таким она могла вас заинтересовать, что аж с города пожаловали? Да и померла ведь она, чего прошлое ворошить, - с какой-то внутренней теплотой проговорила Зинаида, дав понять Павлу, что судьба Марии ей не безразлична. – Жизнь у нее такая, что завидовать нечему. Всё дочку свою искала… Я не знаю, что там у нее случилось, но очень переживала, что дочку потеряла. Всё ездила куда-то, в надежде найти. Да, наверное, не судьба.
   Зинаида замолчала, теребя пальцами край платка. Глаза заблестели от подступивших слез. Она вспомнила о своем еле пережитом горе, которое и заставляло ее относиться к судьбе Марии с сочувствием и состраданием.
   - Да, чего в жизни не бывает, - участливо вздохнул Павел.
   Он почувствовал, что есть тут какая-то тайна. Тайна, которая как не заживающая рана всё ноет и бередит душу этой женщины. А потому счел нужным помолчать, понимая, что если захочет, то сама расскажет. А если нет, то и никакие расспросы не помогут ее разговорить.
   Глаза у Зинаиды заблестели. Она неслышно всхлипнула и вытерла нос платком.
   - Дочку я свою тоже рано потеряла. И пяти годков не было ей. Не знаю, что случилось. Угасла на глазах. Три дня в жару вся была, на четвертый и умерла моя Машенька… - она тяжело вздохнула, и, помолчав, сказала: – Я как о горе Марьи узнала, то до того мне ее жалко стало… Мы же с ней ровесницы. И дочки наши с ней погодки…были… Ой, что-то я тут сырость развела. Вы уж меня, товарищ милиционер, простите.
   - Да всё нормально, Зинаида Петровна. Мои соболезнования… - проговорил Павел.
   Что в таких случаях обычно говорят он, конечно, знал. Но сам обычно терялся и слова сочувствия, как он считал, у него получались плохо. А потому сказал то, что пришло первым в голову:
   – Да уж. Судьбы человеческие… Сколько книг не читал, а в жизни так порой случается, что ни один писатель не придумает.
   - Я может, сейчас скажу что глупое, но раз уж случился этот разговор, то скажу, - Деревцова немного отошла от воспоминаний. – Вот уж несколько лет живу в сомнениях. Никому не говорила… Тебе скажу… Всё думала, может Марья вернется с городу, так я ей скажу, а раз случилось, что умерла она… В общем, лет пять… да пять, точно, назад, я тоже к пароходу приехала за почтой. А Стуговы… да ты же у них и жил в Шольском. Видать знаешь их хорошо. В общем, когда поехала, Стуговы мне наказали невестку их с парохода встретить да в Шольский привезти.
   Вдалеке раздался гудок парохода. «Вот же, черт! – выругался про себя Дрозд. – Когда ждешь, так не дождаться. А когда не нужно, так тут как тут». Ему казалось, что вот-вот Зинаида скажет что-то важное, а приход парохода может всё испортить. В таких случаях и крик чайки может отбить охоту откровенничать, а уж поднявшаяся на пристани с гудком парохода суета, и тем более.
   - Ну, слава богу! Идёт, - произнесла Деревцова, словно читала мысли Павла. – Ну так, вот… Встретила я невестку. Анной Степановной нынче ее в конторе–то зовут, Ваньки жену нынешнюю… Всю дорогу ехали с ней говорили о чем-то, а я будто снова с Марией разговаривала. Не знаю почему, а вот увидела в ней что-то Марьино. Глаза Марии, слегка раскосые, я хорошо тогда запомнила, когда в телеге вместе ехали… И тут. Те же глаза… Спросила я её, Анну-то, когда уж к поселку подъезжали, о родителях ее. А как услышала, что сирота, так у меня внутри словно всё и оборвалось… Не могла я ошибиться. Не пойму только, почему до сих пор никто кроме меня этого сходства не увидел.
   - Вы считаете, что Анна Стугова – родственница… дочь Марии Сальниковой? – у Павла сердце чуть не выпрыгнуло с груди.
   - Ничего я не считаю. Я вам о своих сомнениях сказала. Никому не говорила. А жить одной с этим тяжело. Анне не стала ничего потом говорить, чтобы вреда ей не причинить. Чего девке жизнь сбивать, если уж Марии все одно нет. У них вроде всё наладилось с Ванькой… с Иваном Ивановичем то есть. А я бы тут к ним со своими подозрениями… Ой, может зря я вам это сказала. Как бы какой беды не случилось, - Зинаида посмотрела на Павла.
   «Вот тебе «в рот тебе морковка», как говорит Гмырин, - подумал Дрозд. – Ничего себе роман вырисовывается!».
   - Вы правильно сделали, что своими сомнениями со мной поделились. Вам нечего беспокоиться. Да и Анне тоже. Они же мои друзья. А если, то, что вы сказали, правда, то теперь-то уж что. Марию еще в пятьдесят седьмом похоронили.
   - Ну и слава богу! – сказала Зинаида и несмотря на присутствие рядом человека в погонах, перекрестилась.
   - А я, Зинаида Петровна, Марию в живых можно сказать одним из последних видел. Говорил с ней, а вот на какое-то сходство с Аней не подумал… Не увидел что ли, не заметил, - проговорил Дрозд, подергивая плечами.
   - Дак ты мужик. Это мы, - бабы, внутрь глядим, а вы, - мужики всё по верхам. Мы и внутренне сходство увидим, а вы порой и двух матрешек сестрами не назовете… Порода у вас такая,- мужичьё одним словом, - разошлась Деревцова. – Мой, вон покойный, как-то Кольку моего младшего с соседским спутал. Так с ним домой и пришёл. А сынок родной с овцами по поселку полдня проходил… Такие вот мужики, внимательные…
   «Пьяный был, наверное», - подумал Павел, но вслух ничего не сказал. А тем временем с парохода бросили носовой канат. Рабочий на пристани ловко поймав его, закрепил вокруг кнехта. Пароход причаливая, слегка толкнул пристань.
   - Ну, мил человек, не обессудь, если что… Наговорила тут тебе. Теперь вот расстраиваться буду. И не сказала бы, потом может, жалела. И сказала, всё одно переживаю… Что за жизнь-то такая у нас. Куда ни кинь, одно расстройство… Ну, прощай, пойду я. Вон уж почту сгружать начали, - Зинаида взглянула на Павла, одернула платье и пошла в сторону трапа.
   - До свидания, Зинаида Петровна… И спасибо вам, - негромко проговорил Дрозд.
   За время этого короткого разговора он проникся к ней уважением и сочувствием. Павел, даже поймал себя на мысли, что сожалеет о расставании с этой, повидавшей и перенесшей многое в жизни, женщиной.
   Пять минут спустя, стоя на верхней палубе отходящего парохода вместе с группой каких-то ребятишек, он искренне махал фуражкой вслед удаляющейся пристани. Надеялся, что Зинаида видит и улыбнется такому знаку внимания и благодарности с его стороны.

   Павел оторвался от своих воспоминаний. Поставил не выпитую рюмку на стол и сказал:
   - Да, хорошая женщина эта почтальонша. Настоящая какая-то. У нас таких в городе нет.
   - Много ты у нас в городе баб-то видел… - проворчал Гмырин. - Так Стугова все-таки дочкой той Сальниковой приходится?- почувствовав в голосе Павла некую сентиментальность, он постарался вернуть того к нужной теме.
   - Думаю, да, - согласился Дрозд. – Но что с этим делать, никак не пойму.
   - Он, видите ли не поймёт, а мне что в Москву прикажешь докладывать?
   - На то ты, Степан Сергеевич и полковник, чтобы знать кому и что нужно доложить. Даже когда сказать нечего, - Павла в такие минуты начинал раздражать его родственник.
   - Ну, ладно-ладно, не кипятись… Чего не выпил? Давай держи, а то уж Татьяна скоро придет. Опять меня будет воспитывать, что тебя спаиваю. А у меня есть кое-какие мысли. Как буду готов, скажу.
   В коридоре раздался звук открываемого дверного замка. Гмырин приложил палец к губам, улыбнулся и пошел встречать жену.
               
***

   До наступления одна тысяча девятьсот шестидесятого года оставалось меньше месяца. Календарная зима хотя и началась несколько дней назад, но работа в лесу уже была в самом разгаре. План по заготовке лесопункту на эту зиму спустили на десять процентов больше прошлогоднего. А потому раскачиваться времени не было. Весна в последнее время была непредсказуема. В прошлом году к середине марта уже почти весь снег дождем согнало. Если так случится и в этот сезон, то план выполнить вряд ли удастся.
   Итоги работы подводили каждую неделю. А мероприятия по его выполнению рассматривали почти ежедневно. Сегодня в кабинете начальника обсуждение было особенно бурным и долгим. В конце концов, накопившаяся за день усталость дала о себе знать, и разговоры постепенно стали стихать. Когда по окончании все стали расходиться, Репин попросил Стугова задержаться.
   - Буквально две минуты, Иван Иванович, - проговорил Петр Ефимович, закуривая папиросу.
   - Слушаю…
   - Времени на разговоры нет, поэтому… В общем, есть решение на твое заявление. Положительное. Можете начинать дом свой строить. Лес, доски, кирпич все выделим. Лес сам выберешь…
   - Спасибо, Петр Ефимович.
   - Не меня благодари. С руководством согласовано, - он показал указательным пальцем в потолок. – Всё, Иван, иди. Устал я сегодня…

   Иван хотел сразу сообщить Ане радостную весть, но по дороге домой опять вспомнил о золоте, и углубился в свои размышления. На прошедшей неделе он несколько раз возвращался к истории с золотом. Пытался проанализировать имеющуюся информацию, но сосредоточиться и хорошенько подумать не мог. На работе его постоянно отвлекали текущими производственными делами, а дома из-за болезни родителей, домашних забот у них с Анной заметно прибавилось. Времени на что-то другое у них не оставалось. И лишь сегодня вечером им с Анной удалось освободиться пораньше. Мать почувствовала себя намного лучше и, соскучившись по кухонным хлопотам, вовсю хозяйничала в доме.
   - Аня, ты как посуду домоешь, давай-ка о деле поговорим. Я всю неделю мать твою вспоминал. Пытаюсь их логику понять, но как-то не связывается. Нужно бы подумать вместе, а то я в тупике каком-то, - предложил Иван.
   - Хорошо, Ваня. Я сейчас уже… скоро. Ты валенок мой подшей, пожалуйста, там нитка вроде рвется, а я скоро уже. Надо еще бак с бельем с плиты снять, а то Евдокии Васильевне тяжело еще, - ответила Анна.
   Из соседней комнаты послышался кашель Стугова-старшего, а потом и его голос:
   - Иван, ты валенки-то наладь мне… Я завтра матери подшивать буду, так и Аннушке подошью.
   - Ну, вот и батя, вроде оклемался, - проговорил Иван. - Остатки болезни валенками вылечит, - попытался он пошутить и ушел в свою комнату.

   Когда спустя полчаса Анна зашла к ним в комнату, Иван сидел за столом, скрестив на груди руки.   
   - Ань, вот послушай, что я тут надумал, - не оборачиваясь, сказал Иван.
   Он с недавних пор всё, что было известно по этому делу, стал отображать на бумаге. На лист белого ватмана он нанес схемы всех мест, где происходили события в те годы. Составил список имен, которые принимали участие. Стрелками сделал пометки, отображая действия участников событий. Все свои выводы он постепенно тоже стал переносить на бумагу.
   Когда он смотрел на все эти стрелочки, сноски, графики и таблички, в его голове события тех лет словно оживали. Перед глазами представало всё, что тогда на его взгляд происходило. Но внезапно всё обрывалось. Не хватало каких-то деталей, чтобы вся картина происходящего стала бы цельной, а на бумаге не осталось пустых мест и знаков вопроса.
   - Слушаю. Ты только тише говори. У нас слышимость… Не хочу, чтобы соседи за стенкой услышали твои рассуждения. Да и родителям знать не нужно, - спокойно ответила Анна. – Евдокия Васильевна как-то раз уже спрашивала у меня, о каком таком золоте мы шептались…
   - Да, ладно, ты… Скажешь, в случае чего, что колечко тебе хотим справить…
   - Я так и сказала тогда.
   - Ну  молодец… Вот, смотри, – Иван ткнул пальцем в свои записи, но тут же поднял голову и обернулся к Анне. – У Наташки день рождения в субботу. Вечерком сходим к ним, поздравим?
   - Сколько ей стукнет?
   - Ань, ты чего спрашиваешь, будто не знаешь? – поразился Иван. - Ты от пятидесяти девяти тридцать два не можешь отнять? Она же на два года тебя старше… Ну, Аня, вечно ты…
   - Ну не сердись, я же так спросила. Машинально как-то. Просто вслух подумала, а ты уж сразу… Конечно сходим, - обхватила его за шею и прильнула к нему.
   - Хорошо. Ну, так вот, - в который уж раз начал Иван. – Короче, я так думаю, что золото лежит в двух местах. Часть спрятана на Разбойничьей Слуде. Мать же… Мария Михайловна, сказала, что слитков там было килограмм пятьдесят, когда она их вместе с монетами нашла. А украдено с парохода килограмм триста… - последние слова он произнес почти шепотом. - Значит, большая часть спрятана в другом месте. И чтобы нам узнать, нужно найти ее записи… Как-то так…
   - Ну, правильно. Я тебе об этом в прошлый раз пыталась сказать, а ты отмахнулся, - с напускной обидой сказала Анна. – Нужно искать тетрадь. А пока не поймем, где тетрадь, можно на Слуде попытаться поискать. Слуда и не такая большая. В прошлом году мы с тобой были, так я ее специально смерила. Полкилометра вдоль реки, да вглубь четверть…
   - Есть еще схема, которую мне Дрозд оставил. Почему-то мне кажется, что если схему разгадать, то можно найти и всё золото… Но таких мест, что нарисовано, очень много. Река-то постоянно петляет. Должно быть что-то, что это место отличает от других. Но что? Ничего в голову не приходит, но думаю, что ответ наверняка не такой сложный, как кажется, - проговорил Иван и замолчал.
   Анна подошла к полке с книгами и вытащила оттуда рамку для фотографий. 
   - Мне наш плотник рамочку сделал для фотографий, может, ее Наталье подарить? – Анна положила на стол рамку. -  Смотри, какая она красивая… с узорами разными.
   - Хорошо, хорошо. Рамку, так рамку, - почти не глядя, согласился Иван.
   - Или вот, «Война и мир», новые томики абсолютно. Мне когда-то Татьяна Осина с Москвы привезла, - не унималась Анна.
   Она попыталась вытащить из стопки книг те, которые нужны, но нечаянно задела и другие. Книги с грохотом упали на пол.
   - Ой, а это что? – спросила Анна, увидев разлетевшиеся по полу фотографии.
   Шум от упавших книг оторвал Ивана от раздумий. Глядя на него, можно было предположить, что он и сам не меньше удивлен появлению фотографий.
   - Ах, вот где они… А то думал, куда и засунул, - проговорил он. – Да и забыл про них.
   - Ты, это с кем тут… и где? – снова спросила Анна, и сама же ответила: - А-а-а, так это ты с военными, когда самолет с ними ходил искать…
   - Да, тише ты! – проговорил Иван.- Сама же меня одергивает, что громко говорю, и сама же кричит.
   Иван, не вставая со стула, нагнулся и, собрав все фотографии, положил их на стол.
   - Ну, да, с военными. Там был фотограф, вот я и попросил сфотографироваться. Но этого делать было нельзя, поэтому не нужно эти фотографии показывать подружкам, да и вообще кому либо. Договорились? – Павел настойчиво посмотрел на жену.
   - Договорились, договорились, - ответила Анна. – А ты тут такой красивый… А это где?
   - Вот здесь мы на Смильском, где изба… А вот здесь тоже на Смильском, но у бани, на берегу. Мы же там были с тобой! Не узнаешь что ли?
   - Были летом, когда там всё травой заросло.
   - А вот эти снимки как раз на самой Разбойничьей Слуде сделаны, - ответил Иван, перекладывая снимки в руках.
   - Красиво как, - протянула Анна. - Хороший фотограф. Всё очень хорошо видно на снимках. Не то, что наш Евтюхов. На Первомай фоток наделал, что не могли разобрать, кто есть кто.
   - Сравнила вашего Евтюхова со специалистом. Он, между прочим, три года учился, прежде, чем ему доверили этим заниматься в органах. А твой Евтюхин… только языком болтать умеет хорошо твой Евтюхин… Ну может и еще что. Недаром девки его любят, - засмеялся Иван над сказанным.
   - Ну, ты и … Дурак ты, Ваня, - добродушно сказала Анна. – Смотри, даже инициалы на стене и те видны… «ЕММ … +Р… А… КП»… А вот еще. Вроде «ЕММ»… Какой-то Ефимов Михаил Михайлович… Или Максим Максимович.
   - Ага, так можно еще не одну тыщу под эти инициалы подобрать. Или миллион, если не лень.
   - А что такое «VI-14»? Как ты думаешь? – Анну явно заинтересовали эти буквы и цифры, вырезанные на бревнах Смильской бани. – Четырнадцать… может год четырнадцатый?
   - Может, - проявил интерес и Иван.- А римскими месяц написан, шестой. То есть, июнь четырнадцатого года… А может это от строителей осталась метка какая. Они же когда дом строят, так все бревна метят.
   - Все? А тут на одном только, - возразила Анна.    
   - Чего на одном? Вот еще, «54»… А может эти бревна с других срубов взяли… А вот тут не пойму что за знак… Иероглиф какой-то. На крестик похож. Чушь какая-то, - Иван сложил в стопку фотографии и сунул их между книгами.
   Посидев еще какое-то время молча, он встал из-за стола, потянулся и стал разминать руками шею. Затем вспомнил разговор с начальником перед уходом домой и проговорил:
   - Мне сегодня Репин сказал, что нам материал на дом выделили, и можно начинать строиться. Тридцать кубов леса и досок. Сказал, и другим всем помогут.
   - Ой, Вань! А ты чего молчал-то! Ну, ты свихнулся со своим золотом. Только о нем и думаешь… - Анна сделала обиженное выражение лица. – А я думала, что про наше заявление и забыли. Столько времени прошло…
   - Да, вот… вылетело из головы… А я, между прочим, не только золотом занимаюсь. Ты же сама говорила, что тетрадь матери хочешь найти. Я же и о ней тоже думаю… Не забыл.
   - Не забыл он… - ворчала Анна. – А где строиться будем? Где и хотели… у завода?
   - У завода, у завода… - нехотя произнес Стугов. – И сказал, чтобы на новоселье пригласили. Я его сразу и пригласил. Сроку дал два года на строительство, - уже добавил он от себя. - Давай спать, А? Завтра на свежую голову о доме и поговорим. 
   - Ну вот, сам заинтриговал, и спать…
   Анна стала расправлять кровать, а мысли у нее были уже далеко отсюда. «Через два года будет свой дом… В одна тысяча шестьдесят первом году! - не могла она успокоиться от хороших новостей. – Хорошо бы и ребеночка нам тогда…»

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1964 год 

   «Здравствуй, Паша! С большим приветом к тебе и массой наилучших пожеланий, семья Стуговых… Пишу тебе…», - Павел читал письмо, развалившись дома на атаманке. Оно пришло еще накануне, но сразу прочитать не получилось. Голова была занята происходящими событиями в стране. А потому о письме он в тот день попросту забыл.
   События, происходящие в последние дни в стране, отодвинули на дальний план и затмили все его текущие дела. Все только и обсуждали кадровые перемещения в стране и уход Хрущева на пенсию. Когда летом Гмырин сказал ему, что уже этой осенью в стране будет новый «генсек»28, Павел от души посмеялся. Однако всё вышло так, как и предполагал его зять. А тот всегда чувствовал надвигающиеся перемены, независимо в какой сфере они происходили.
   Павел видел, как после назначения Брежнева окружающие его люди словно замерли. Вероятно, ещё были свежи в памяти события, произошедшие при смене руководства после смерти Сталина. Когда волна кадровых перемещений смела тех, кто во время не перестроился. Исчезли те, кто не уловил и не понял, что с приходом нового руководителя к власти, следует многое поменять в своих правилах и привычках. То, что допустимо для успешной работы при старой власти, зачастую при ее смене следовало забыть. 
   При каждой встрече Гмырин советовал ему больше слушать и меньше говорить. Ждать пока всё успокоится и не станут понятными новые принципы поведения и морали. Не «высовываться», стараться избегать или быть очень аккуратным в оценке происходящих событий. Эти рекомендации касались не только поведения на работе, но и в повседневной жизни, и даже в общении со своими друзьями и знакомыми.
   Павел не раз убеждался в умении Гмырина правильно ориентироваться в житейских ситуациях. Конечно же, в этом ему помогал его высокий милицейский пост, но и природа наделила его огромной интуицией. В памяти Павла были еще свежи совсем недавние события, когда буквально за несколько дней до того, как об этом узнала вся страна, Степан Сергеевич позвонил Павлу и просил вечером его зайти к ним.
   - Деньги будут менять со дня на день, - произнес он тогда.      
   Следуя рекомендациям зятя, Дрозд последнее время воздерживался от общения с приятелями и коллегами на службе или после работы. Вот и сегодня, сославшись на недомогание, он позвонил и отказался от приглашения начальника соседнего отделения милиции. Тому хоть и не круглая дата, но все же день рождения. Однако Павел решил, что пропустит эти посиделки.
   Лежа на диване, он пытался дочитать до конца письмо от Стуговых, но с чтением не ладилось. Он бы уже давно это сделал, но постоянно отвлекался, мысленно возвращаясь к своим делам… Отчего-то пришел на ум недавний визит Гмырина к нему на работу и его необычная просьба.
   «Жениться, Паша, тебе надо. Пора уж. Тридцать пять, а всё в холостяках ходишь. Или девки стороной обходят? – сказал он ему. – Ну, а если серьезно, то холостяки при любой власти, а при нынешней, особенно, приветствоваться не будут. Холостой мужик, считай, свободный мужик, а потому опасен для власти. Семья, вот, что в какой-то момент сможет стать аргументом в его управлении… Это я тебе для понимания ситуации так сказать, говорю. Но, несмотря на весь негатив, жениться надо. В Управление тебя буду рекомендовать. А там сам знаешь, как на это смотрят…» 
   Больше ничего нового Павел от него тогда не услышал. «Получается, что только за тем и приезжал, чтобы к женитьбе меня подтолкнуть… Старый лис, даже в этом свою выгоду найти хочет», - подумал Дрозд, и снова взглянул на письмо.
   «… у нас родилась дочка. Назвали Марией. Вот теперь у нас настоящая семья! Папа, мама, дочка и сын. Кстати! Машенька с нашим Сашкой в один день родились! Лишь три года разницы!… умерла мама… За деревней Ачем местные мужики всё-таки нашли самолёт… Репин пошёл на повышение, и теперь у нас новый директор… По рисунку твоему ничего нового… Приезжай в гости… Следующим летом уж десять лет будет, как институт закончили… А пока до свидания, Стуговы. 20.10.1965», - наконец-то дочитал письмо Павел.
   Отложив листок на стул, он вспомнил деревенские просторы, улыбнулся и прикрыл глаза. Но звонок в дверь отвлек его от приятных воспоминаний. Он потянулся и пошел открывать дверь.
   - Привет, родственник! – на пороге стоял Гмырин с незнакомым Павлу молодым человеком лет тридцати. – Проходи, Коля, - Степан Сергеевич похлопал того по плечу, вдохнув в квартиру резкий запах спиртного.
   По его раскрасневшемуся лицу было видно, что ста граммами до прихода сюда он не обошелся. Гмырин очень редко позволял себе появляться на людях «под хмельком». Старался в нетрезвом виде нигде не показываться и, тем более, никуда не ходить. Только если с гостей или с клуба, когда возвращался после торжественного собрания, посвященного какому-нибудь очередному празднику. 
   - Коля, ты подожди пока на кухне, - проговорил Гмырин и рукой указал, куда тому следовало идти.
   Дождавшись, когда за Колей закроется дверь, шагнул в гостиную.
   - Ну, ты, даёшь, полковник, - улыбаясь, проговорил Павел, прикрывая за ним дверь в комнату. – Что-то случилось? Кто этот парень?
   Степан Сергеевич в очередной раз удивил Павла. Живя по распорядку с четко очерченными границами поведения, Гмырин порой был способен на неординарные поступки. Успокаивало Павла лишь то, что количество выпитого никогда не влияло на ясность его ума. И всё, что говорил и делал в таком состоянии, он и спустя время прекрасно помнил и никогда не ссылался на него, чтобы оправдать свое поведение.
   - Тсс, - приставив палец к губам, произнес Гмырин. – Коньяку старшему по званию налей… Вопросы потом.
   И только сейчас Павел понял причину происходящего, по крайней мере, если не всю причину, то половину ее точно. Завтра же у зятя юбилей. А сегодня… Наверное, на работе проставлялся, и возможно с провожатым, или как в органах говорят, с сопровождающим лицом к нему и зашёл. Хотя такого раньше не случалось.
   - Тебе же завтра юбилей, а ты уж сегодня отмечаешь? – с добродушной улыбкой спросил Дрозд.
   - Молодец! Помнишь… А полтинник мне завтра… а друзей много… и дел много, - Гмырин пригубил из рюмки коньяку. – Ты думаешь, я с охраной хожу? Нее… Охрану у подъезда оставляют, а с собой или друга берут или врага, чтоб не сбежал, - он громко захохотал своей шутке.
   - И кто же этот «неулыбчивый»? – спросил Павел.
   - Ты, прав. Неулыбчивый он! А я-то думал, какой ему псевдоним дать… «Неулыбчивый»… очень хорошо, - Гмырин глубоко вздохнул, встал с дивана и повернулся к шурину. – Ты, думаешь, у меня политика, да коньяк в голове? Нет, дорогой… Надеюсь, что так не думаешь, но всё-таки… А может думаешь?
   - Да не думаю я! Говори же. А-то скоро Танька тебя потеряет и сюда прибежит.
   - Короче, Паша… Время идёт, а как говорится, воз и ныне там. Я к тебе без претензии, но застряли мы с тобой с этим золотом. Информации много, а толку от нее никакого нет. И если так и дальше нам двигаться, то и не будет… Ванька твой место на реке не нашёл, а может и нашел… Схемой может сам захотел попользоваться, а нам не говорит. Твои догадки о том, что Анна – дочка Марии, правильные, но нам от того что? Отвечаю: «Ничего».
   - И? – спросил Дрозд, не совсем понимая, куда тот клонит.
   - Думаю, нужно нам быть ближе к тем местам, знать, что там происходит. Нужно приглядеть за Иваном и Анной, но так, чтобы это у них не вызвало каких-то подозрений. Понять, чем они живут, что знают и самое главное, они должны нам помочь выйти на золото, - Гмырин на секунду замялся. – Знают они много, я думаю. Но или не хотят со всем этим связываться, или… В любом случае нужно с ними быть в постоянном контакте. И при необходимости заставить их проявить активность в нашем деле.
   - Дак как мы их заставим? Сегодня уж не те времена… - толи с сожалением, толи с облегчением проговорил Павел. 
   - Парень, что со мной пришёл, многим мне обязан. Но это не главное его достоинство. Если бы не я, парился бы он сейчас до второго пришествия. Но, парень он толковый, очень даже толковый. Мне когда рассказали, как они… то есть он  иностранцев «сделал», я сразу понял, что он мне нужен… Нам, нужен, - исправился Гмырин. – Ты не переживай, тебе дополнительной нагрузки почти никакой, а вот помощник для тебя будет, я думаю, хороший!
   Павел с интересом слушал родственника, понимая, что скоро тот выдаст такое, что в очередной раз его удивит. Об этом ему стало понятно с первых же произнесенных им слов.
   - Я с ним переговорил обо всём, и мы друг друга хорошо поняли. Либо ему срок мотать, либо в «стан врага» отправляться на разведку, - снова засмеялся Гмырин своей шутке. – В общем… - он намеренно сделал паузу, посмотрев на Павла, - расскажешь ему в общих чертах, что и как. И пусть в Шольский едет на работу устраиваться. Да так, чтобы через полгода - год с Иваном твоим в друзьях был. А лучше, если со всем их семейством. Смекаешь? 
   - Начинаю соображать…, - Павел в очередной раз поразился неиссякаемой энергии и выдумке Степана Сергеевича. – А где ты взял-то его?
   - Где взял, там уже нет, - улыбался пьяненький Гмырин. – Важно кем он стал. А стал он Кравцовым Николаем Семёновичем… Ты не переживай, ничего мудрить не нужно. Вся биография его как была, так и есть. Вот только того, чем занимался в свободное от работы время этот молодой человек, там, конечно, нет.
   Гмырин приоткрыл дверь из комнаты и прислушался.
   - Коля, - позвал он. – Иди к нам.
   Когда молодой человек вошёл в комнату, Павел смог более внимательно рассмотреть его. Лет тридцати, высокий, русоволосый, даже можно сказать, симпатичный парень с выразительными темными глазами смотрел на него без всякого стеснения. «Парень как парень. Пройдешь по улице мимо и внимания на него не обратишь», - подумал Павел.
   - Николай, - протянул руку молодой человек. – Кравцов Николай Семёнович, одна тысяча девятьсот тридцать четвертого года рождения, уроженец деревни Вронцы Березниковского района Северного края, водитель Горкома.
   - Капитан Дрозд, начальник… а впрочем, неважно, - запнулся Павел, понимая, что он в домашних тапочках и пижаме выглядит для начальника отделения милиции довольно нелепо. – Проходи, присаживайся.
   - Ну, Коля, вот твой начальник будущий. Ему и будешь отчитываться, - прервал паузу Гмырин. – А теперь расскажи своему начальнику немного о себе. Остальное, Паша, вот в этой папке завтра прочтешь.
   Гмырин потряс над головой серой с завязками картонной папкой и бросил ее на подоконник.
   - Где родился, я сказал, - начал Кравцов. – Отец мой, Семен Кравцов был дважды женат. Со второй женой, Алевтиной Николаевной они жили в Архангельске. Правда, незадолго до гибели отца в деревню уехали жить. Там я и родился. После Армии в город вернулся, и с тех пор работаю шофером… последние три года, при горкоме.
   Николай замолчал и посмотрел на Гмырина, словно желал получить разрешение продолжать рассказ. Тот покрутил на столе пустую рюмку и в знак одобрения махнул рукой.
   - Холост пока, - продолжил Кравцов. – Имею… имел нелады с законом. Но вот, товарищ полковник за меня поручился, и я, оформив соответствующие документы, готов искупить, так сказать… то есть выполнить задание партии.
   - Ну ты загнул, насчет партии, - погрозив указательным пальцем, буркнул Гмырин. – Где партия, а где ты… Хотя, пардон, ты же ее уже три года возишь.
   И снова от души захохотал. Любил Степан Сергеевич, как он выражался, «пошутить под коньячок».
   - Нет, не возишь! А водишь! Водишь за нос! – не унимался он. – Ну, уморил… Ну, Колька!
   - А родня-то у тебя есть какая? – не обращая внимания на смех, спросил Павел.
   - Да может и есть… Только мне неведомо, - немного с грустью проговорил Кравцов. – Отца я не помню своего. Мал был. Когда его не стало. А мать… не было у нее никого. В гражданскую всю родню потеряла. Про отца ничего не рассказывала. Лишь перед самой смертью сказала, что сестра у него толи была, толи есть. Мне годов-то тогда было всего ничего. Десять лет было, когда ее не стало. Если и говорила еще чего, не запомнил. Перед самой Победой померла. Тетка Катька, соседка наша, сказала тогда что-то… Ну от чего померла… Да я не запомнил. Помню, что лежала на кровати, бледная такая…
   - А потом его эта же тетка и взяла к себе. Так до Армии у нее и жил, - встрял в разговор Гмырин. – Жил, не тужил… Ладно, Паша, вы потом по душам еще наговоритесь. А моей душе сейчас, как говорится, «сто грамм и огурчик» треба. 
   А через неделю Николай Кравцов уже сидел в отделе кадров Шольского лесопункта и писал заявление о приеме на работу.
         
1965 год

   Еще весной Иван обмолвился, что хотел бы в этом году отметить свой небольшой юбилей. Десять лет после окончания института для него казались очень важным событием. Настолько важным, что его обязательно нужно отметить, пригласив к себе родственников и друзей.
   - Ну, не сейчас только. Вон, какая грязюка кругом. Пусть хоть подсохнет немножко и листочки распустятся, а солнышко согревать будет, так тогда и можно… Чтобы во дворе, на свежем воздухе… - ответила Анна, когда Иван впервые ей об этом сказал.
   Мероприятие решили провести в Петров День. К этому времени сплавные работы закончатся, и работы в лесопункте немного поубавится. Будет возможность перевести дух после зимнего сезона и весенних забот. Да и на личных, хотя и небольших подворьях, дел в это время становится меньше. Появляются первые грибы, заходит в реку семга, а значит, есть возможность разнообразить стол новыми кушаньями и закусками.
   Сразу после Петрова дня уже и сено на зиму для скота нужно будет заготавливать, но все дела, как говорится, никогда не переделаешь. И если отдохнуть и погулять от души, так лучшего времени летом жителям Шольского не выбрать.
   - Николай, ты не задерживайся в Нижней Тойге. Сразу к «Ракете»29 на пристань езжай, а потом уж бумаги из Сплавной30 заберешь. Сам смотри… чтобы тоже к вечеру у нас дома был. К пяти приходи, у меня к тебе еще разговор есть. Так пока гости раскачиваются, мы с тобой и потолкуем, - напутствовал Иван водителя «козлика»31.
   - Хорошо, Иваныч, я же мигом. Документы отвезу, гостей ваших встречу и обратно. Туда-сюда… к трем уж вернусь. И спасибо за приглашение, обязательно приду, - Николай взял папку со стола и быстрым шагом вышел из кабинета Стугова.

   Кравцов очень быстро влился в рабочий коллектив. Первые месяцы работал сменщиком на вахтовом автобусе. А когда в лесопункт поступил новенький ГАЗ-69, то неожиданно для многих, именно Николаю было доверено возить на нём руководство. Тем более, что и дорогу до Нижней Тойги наконец-то привели в проезжее состояние. И теперь для поездки туда не нужно было гонять грузовик.
   Новый начальник вызвал к себе главмеха и попросил его посадить на новый «козлик» именно Кравцова. Не забыв добавить, что эта просьба не только его личная, и о ней кроме них никто не должен знать. Для пущей убедительности поднял кверху глаза и показал указательным пальцем на потолок. Петр Петрович Артемьев, которому оставалось совсем немного до пенсии, понимающе кивнул и пошёл готовить проект приказа.
   Мазин работал начальником недавно, но конечно же, понимал, что звонок сверху был сделан не просто так, а по чьей-то просьбе. Но то, что просьба исходила от начальника архангельской милиции, он естественно представить не мог. Гмырин тогда лично приехал в обком, и спустя полчаса один из его секретарей уже звонил в кабинет начальника Шольского лесопункта. Не успела за Гмыриным закрыться дверь высокого партийного руководителя, а Мазин, уже давал распоряжение секретарше Тоне срочно найти Артемьева.

   Не прошло и двух недель после знакомства Павла с Кравцовым, как в его кабинете раздался телефонный звонок. «Сегодня напьюсь, если это не Гмырин звонит, - раздраженно подумал тогда Дрозд». Но этому не суждено было сбыться, потому что звонил именно Степан Сергеевич.
   - Выручай, родственник, - толи хрипел, толи кричал в трубку Гмырин. – С Северодвинска дочка моего друга приехала. Хотел ей город показать, да вот приболел. Давай закругляйся на сегодня и ко мне приезжай.
   Павел сначала хотел воспротивиться, чувствуя, что родственник лукавит, но решил не спорить с Гмыриным и вскоре уже входил в его кабинет. А еще через полчаса он вместе с гостьей Гмырина прогуливался по Набережной. Наташа так звали девушку, была дочерью начальника Северодвинской милиции. Девушка приятная во всех отношениях, Павлу сразу понравилась. И в следующие выходные он уже сам вызвался навестить Наталью в ее родном городе.
   Последующие полгода Павел уже ни о чем и ни о ком другом думать не мог. Степан Сергеевич за это время, даже однажды пожалел, что из-за девчонки шурин забросил все дела, включая и их общее. Но, узнав, что дело идет к свадьбе, решил набраться терпения. «Женится, глядишь, активнее и успешнее золотом займется. Все-таки семья, что не говори – хороший стимул», - успокоил он себя. И как всегда оказался прав. На следующий год после дня Победы справили им свадьбу, а через неделю Дрозд сам позвонил ему и напомнил о золотой теме.
 
   Павел с Натальей сошли на пристани в Нижней Тойге в начале второго дня. Теплоход пришел на полчаса раньше расписания, но Кравцов уже их ждал, и, увидев Павла, замахал рукой. Они коротко поздоровались, как будто виделись в первый раз. А уже через пять минут «козлик» мчался по селу, поднимая клубы пыли и распугивая задумавшийся посреди дороги скот. Когда машина миновала очередную деревню, что тянулись вдоль дороги, и выехала на берег реки, Павел попросил Николая остановиться.
   - Наташенька, мы с Николаем покурим. А ты в машине посиди, или можешь вдоль речки прогуляться. Мы недолго, - обратился Дрозд к жене и они с Кравцовым вышли из машины.
   Наталья попыталась прогуляться, но неугомонные комары заставили девушку вернуться в машину. А тем временем мужчины подошли к самой кромке реки. Павел достал «Беломор» и протянул пачку Кравцову.
   - Нет, спасибо. Я тут с такой работой уж отвык. Бросил потихоньку, - проговорил Николай. – Мазин, наш начальник, сам не курит, и запах табачный не переносит. Астматик. Вот я и бросил, чтобы не беспокоить.
   - Иван не должен знать, что мы были знакомы до сегодняшнего дня, - проговорил Дрозд.
   - Да, я тоже так подумал, - согласился Николай.
   - Нового ничего? Ты последний раз сообщал, что Иван стал чаще в Ачем ходить. А зачем и результаты ты не сообщил… - проговорил Дрозд.
   Николай поднял с берега камень и бросил в реку. Камушек попрыгал по воде, сделав десяток «блинчиков», и утонул.
   - Ничего. Но этим летом хотел и меня с собой взять. Говорит на рыбалку, - Николай не отрывался от исчезающих кругов.
   - Понятно. Но ты давай, как-то поактивнее. Ты ж его на «козле» возишь, да и Анна, говорят, к тебе неплохо относится.
   - А вы откуда знаете? - спросил Николай. – Я стараюсь, но…
   - Хорошо, я понял. Будем работать. Всё, поехали. При жене о деле ни слова, - обрывисто и по-военному проговорил Дрозд.

   После остановки, дорога более ни в какие деревни не заходила, и речку не пересекала. Минут через сорок они проехали через весь поселок, миновали недавно открытый аэродром и, спустившись под угор, остановились на Этиле32 у одного из домов.
   - Приехали, - проговорил Кравцов. – Вон уже и сам Стугов идет, - кивнул он головой в сторону дома.
   Из калитки вышел Иван Стугов и подошел к машине. По широкой улыбке было видно, что он был искренне рад приехавшим. Ему навстречу первым выскочил Дрозд.
   - Ну, здравствуй, дружище! Как добрались? – Иван пожал протянутую Павлом руку. – И где же твоя красавица? Чего не показываешь?
   - Привет, привет, Иван Иванович. Спасибо, нормально доехали, - проговорил Дрозд, открывая заднюю дверь. - Наташенька, выходим…
   И дождавшись, когда супруга выбралась из машины, произнес:
   - Вот, знакомьтесь, это – Иван. А это, Наталья Маслова, моя жена.
   - Очень приятно, - услышал Стугов звонкий голос Натальи.
   - Я тоже очень рад знакомству и вашему приезду, - приветливо проговорил Иван, глядя на рыжеволосую худощавую девушку лет двадцати пяти. – И поздравляю с законным браком. У вас недавно же медовый месяц лишь закончился. Спасибо, что приехали.
   «Симпатичная… но моя, Анюта красивее», - подумал Иван.   Дрозд посмотрел на Ивана, и словно извиняясь, сказал:
   - И тебе спасибо… Ты извини, Вань, на свадьбу не пригласили. Мы вообще никого не звали. Наташа не захотела широко отмечать, да и отец у нее в мае с сердцем слег. Вечером собрались в узком кругу, а следующим утром я уже в АН-2 сидел. В Котлас, в командировку улетал…
   Иван хотел ответить, что вряд ли они смогли бы с Анной выбраться, но передумал и промолчал.
   - Иван Иванович, я тогда поеду? – проговорил стоявший в стороне Кравцов.
   - Да, Николай, езжай. И к пяти приходи, - обернувшись к Николаю, проговорил Стугов и снова повернулся к гостям. – Вы на «Ракете»? Мне вот не доводилось еще на быстроходном теплоходе ездить…
   - Да, на «Ракете», - подтвердил Дрозд. – Я хотел на теплоходе прокатиться. Сейчас по Двине такие красавцы ходят… Был бы один обязательно бы на «Индигирке»33 прикатил. Люблю я пароходы-теплоходы… Но Наталья не захотела. Решила, что больше суток ехать ей надоест.
   - Да, красивые сейчас теплоходы. Я в Тойге был по делам, видел один. Три палубы, весь такой белый… да и колес с боку нет… - с восхищением проговорил Иван.
   - Да, накатаемся еще. Какие наши годы… Ну веди. С детьми знакомь, Анну показывай, - Павел подхватил чемодан и, не дожидаясь ответа, шагнул к калитке.

   Гостей вечером собралось много. Но все в основном местные, шольские. Из приезжих были лишь Павел с Натальей, да накануне приехавший к ним в командировку бывший начальник Репин со своим замом. Иван пытался найти своих приятелей однокурсников Федора Морозова и Николая Ионова, и даже просил Павла их пригласить на встречу, но ничего не получилось. «Наверное, они так закопались в чернозем, что даже милиция не смогла найти», - написал Ивану в своём последнем письме Дрозд.
   Вечеринка удалась. Оказалось, что гости давненько за столом не собирались. Даже в майские праздники у всех было много дел на работе, а потому расслабиться так и не пришлось. Уже через час женщины запели свои любимые застольные песни. А в конце вечера с удовольствием отплясывали под гармошку и танцевали под радиолу. 
   Поздно вечером, когда гости разошлись, Стуговы ушли к себе в спальню, но ложиться не торопились. Стояли у окна, вспоминания прошедший вечер.
   - Аня, а я же сегодня Кравцову предложил подумать насчет работы у нас механиком. Парень он толковый. Понятно, что нужно подучиться… Курсы пройти или заочно учиться. Артемьеву скоро на пенсию, и не хочется, чтобы кого-то со стороны прислали. Колька парень общительный. Думаю, если подучится, так из него хороший механик может выйти, - вспомнил Иван сегодняшний разговор с Кравцовым.
   - Кольку механиком… - задумалась Анна. – А хотя почему и нет. Если Николай станет механиком, то меньше разговоров в поселке будет. Ты же, как-никак, начальник. Дружбу водить с водителем как-то… Ну, ты понимаешь. Всё правильно сделал, что предложил.
   - Чтобы я без тебя делал! – воскликнул Иван, обнял и поцеловал жену.
   В такие минуты он особенно был ей благодарен. Анна всегда была тактична и умела слушать его. Соглашалась с его намерениями или, наоборот, не позволяла ему принимать скоропалительные решения и делать опрометчивые шаги.
   - Тише ты, Машку разбудишь, - одернула Анна мужа и посмотрела в сторону дочкиной кроватки.
   – Я тихо… Я хочу Николая привлечь к нашей тайне… Нет, я о золоте ему не скажу. Хочу лишь, чтобы он мне помог в поисках. Он парень смышленый, думаю, что мы вдвоем с ним это место на карте быстрее найдём. У меня уже голова от этой схемы распухла.
   - А что ты ему скажешь? Как объяснишь свой интерес? – Анна повернулась лицом к Ивану. – Тут нужно, Вань, аккуратно очень поступить. Может нам лучше только на Слуде поиски продолжить? А Колю не трогать?
   - Я что-нибудь придумаю. И на Слуде поищем, и по всей реке тоже, - Павел ненадолго задумался и после небольшой паузы спросил: - Аня, тебе мать не говорила о своих сестрах или братьях? Как у нее девичья фамилия была?
   - Ну, ты и спросил… Откуда ж я о том знаю? Мать мне ничего не говорила, а может и не успела сказать. Не знаю, - она с удивлением посмотрела на Ивана. – А ты, чего вдруг об этом вспомнил?
   - Да так, что-то в голове крутится, а сообразить не могу, - ответил Иван. – Ладно… Сегодня устали, давай, потом договорим.
   - Хорошо, я завтра с утра, пока все спят, к Наташке твоей схожу. Звала зайти… Что-то у них с Виктором не ладится… Потом заодно и к отцу заверну. Сашку попроведаю, - проговорила Анна. – Утром его к Ивану Емельяновичу отводила, так он носом всё шмыгал…
   - Да-да, - ответил Стугов и снова погрузился в свои мысли.   
   Когда в последний раз он размышлял об истории с золотом, то сравнил её с книжным детективом, в котором кто-то в нескольких местах стёр текст. Всё в этой книге было понятно. Даже имя преступника известно. Но как об этом догадался следователь, и самое главное, куда делось украденное преступником, оставалось тайной. «Или нужно искать того, кто «стер» текст, или пытаться понять, что «стёрто», - подумал тогда Иван. Вывод, конечно же, его не порадовал, но как говорится, что есть, то есть.   

   Павел с Натальей пробыли у них весь следующий день, а утром в понедельник Кравцов увез их к теплоходу. Павел всё-таки смог уговорить жену ехать обратно теплоходом, и перед отъездом был в предвкушении приятного и размеренного путешествия. Он был лично знаком с капитаном одного из тех, что курсировали по Двине, и постоянно приглашавшего его к нему на судно.
   А перед тем, стоя у огорода Стуговых в ожидании машины, они вспоминали события быстро пролетевших дней и благодарили хозяев за прием.
   - Спасибо за гостеприимство. Теперь к нам приезжайте, будем рады, - прощаясь со Стуговыми, сказала Наталья.
   - Да, как бы хорошо было, - мечтательно проговорила Анна. – Вот Машенька немного подрастет, и обязательно приедем. Хочется город посмотреть… наверное, сильно изменился.
   - Теперь вокзал железнодорожный в самом городе у нас, а на поезде по новому мосту к нему приехать можно, - поддержал разговор Павел. – А какое строительство начинается! Скоро, вообще, ни одной деревяшки в городе не останется!
   - К нам артисты с самой Москвы едут. Сейчас вот кино снимают у нас. Представляешь, я с Воркуль и Мильтон34, вот как с тобой сейчас, рядом стояла… - уж что-что, а возможность прихвастнуть, Наталья никогда не упускала. – У меня и карточка с ними дома есть.
   - Кино? Вот здорово! А как называется? Надо будет обязательно посмотреть! – заинтересовалась Анна.
   - «Рано утром»35. У них на деревянной дощечке, которой они хлопают перед съемками, написано было, - пояснила Наталья.
   - На дощечке… Хлопушка, а не доска! – засмеялся Павел над женой. – Садись в машину, киношница, ехать уж надо, - проговорил он, увидев Кравцова в подъехавшей машине. 
 
1965 - 1968 года

   После отъезда Павла и Натальи прошло чуть больше недели. Жизнь в поселке текла своим чередом. Люди помимо работы всё больше обрастали домашним хозяйством. Всё больше семей обзаводились и домашней живностью. Руководство лесопункта с пониманием относилось к этому, а потому давало своим работникам возможность заниматься заготовкой сена для личного скота.
   Вот и Стуговы младшие тоже решили в этом году обзавестись коровой. Договоренность уже была с соседями, что летом телушка с их скотом пастись будет, а осенью Стуговы и заберут. Они же и сеном обещали помочь, а хлев Ивану отец помог срубить еще весной. В апреле умер сторож в лесопунктовском гараже, оставив вдовой пожилую женщину. Она и отдала Ивану свою пожню. Помощников у нее не было, а одной ей сенокос не осилить. 
   В субботу утром Кравцов застал Стугова-младшего за точкой косы. Занятие это для Ивана было новым, а потому сноровки в обычной крестьянской операции у него не было. Пару раз чуть не обрезался, пока косу на точиле держал. Анна крутила точило не спеша, время от времени подливая воду в нижнюю колоду. Она не смогла сдержать улыбки, глядя с каким усердием, Иван занимается этим делом.      
   - Иван Иванович, труд на пользу! – увидев Стугова за необычным занятием, приветствовал Николай. – А чего сам-то кропишь? Отдал бы Сивкову, всё одно в слесарке целыми днями штаны протирает. 
   - Скажи еще, что шёл мимо и решил в гости зайти в шесть-то утра! – не обращая внимание на совет ответил Иван.
   - Нет, я по делу, - проговорил Кравцов. - Я в город надумал съездить, учиться хочу. В институт на заочное документы подать. Может возьмут… Вы про механика-то еще не отдумали?
   - Нет, конечно. Сам хотел с выходных тебе предложить, - не отрываясь от точила, согласился Иван.
   – Ну, если нет, так мне бы характеристику получить в лесопункте в понедельник. Я в среду тогда и уеду.
   - В среду? Эх, а я думал, что мы с тобой еще до Ачема сходить успеем, - с сожалением произнес Стугов. – Я тут историей этой деревни заинтересовался. Но без помощника не потянуть. Посоветоваться и поразмышлять… в таком деле одному никак. Но, что делать, учиться нужно. С этим откладывать не будем. В кадры зайди сразу с утра. Я скажу, чтобы всё, что нужно подготовили.
   - Спасибо, Иван Иванович. А историей деревни обязательно займемся. Мне это тоже интересно, - закрывая за собой калитку, сказал Николай.
   Когда две косы были наточены, Иван слез с точила и поцеловал Анну.
   - Это, я так понимаю, вместо благодарности? – удивилась Анна.
   - Не вместо, а дополнительно… - ответил Иван.
   - Очень интересно… - игриво проговорила Анна. – Дополнительно к чему?
   – Вернусь вечером с пожни, ты баню к тому времени стопи. Намоемся, вот тогда и про дополнительно узнаешь.
   - Ой, какой ты сегодня загадочный, я гляжу, - Анна потрепала мужа по голове. – К восьми возвращайся, стоплю.

   Через час Иван уже был на пожне. Жары еще не было, и утренняя роса с травы еще не сошла. А потому косить было самое время. Иван положил корзинку с едой под одиноко стоящую посреди пожни елку, освободил лезвие косы от намотанной на него тряпки, и пошел к краю пожни. Окинул взглядом всю пожню, отмахнулся от надоедливых комаров, и, плюнув на ладони, начал косить.
   Несколько дней назад Иван после работы сходил сюда, чтобы увидеть какой участок ему достался для сенокоса. Пожня была в километрах в пяти от поселка, в самом мысу реки. На ней кроме старой одинокой елки других деревьев не росло. Видно было, что участок регулярно обкашивался, и если какие-то кусты и пытались тут пустить корни, то во время очередного сенокоса такие попытки пресекались взмахом косы.
  Понравилось Ивану и то, что вдоль всей пожни на реке был хороший порог, а значит, можно будет всегда на уху поймать. Если бы здесь была избушка, то участок можно было назвать образцовым. От поселка пожня была недалеко, но сенокос одним днем не обходится, а потому ночевать в избе лучше, чем ради этого ходить в поселок. «Следующей весной обязательно срублю», - решил Иван.

   Шел девятый час вечера, а Иван всё еще не вернулся. Анна еще днем почувствовала какую-то внутреннюю тревогу. Отчего-то не спокойно было у нее на душе. Сейчас, стоя у огорода и глядя туда, откуда должен появиться муж, она пыталась гнать дурные мысли прочь. «Наверное, захотел за раз всё скосить, вот и задерживается», - пыталась она себя успокоить. Но когда выскочила «кукушка» и прокуковала десять, Анна повязала голову платком и поспешила к Ластининым.
   Дверь открыл Виктор.
   - Ты чего такая взъерошенная?
   - С Иваном что-то случилось. До сих пор с пожни не пришел, - ответила Анна.
   Через час они уже были на пожне. Искать Ивана долго не пришлось. Виктор бросил взгляд в сторону реки и увидел его на самом берегу. 

   Иван пролежал в районной больнице почти полгода. После чего был отправлен на консультацию к архангельским специалистам. Травма оказалась серьезная. Врачи сказали, что, скорее всего, потребуется несколько месяцев, чтобы ему полностью восстановиться и начать ходить. И то при условии, что Иван будет придерживаться и выполнять все их рекомендации.
   Наконец после года скитаний по больницам Иван был отпущен домой для самостоятельного восстановления. Еще год он активно разрабатывал отказывавшуюся ходить ногу, занимаясь физическими упражнениями. И, в конце концов, стал ходить с одним костылем. А когда Анны не было рядом, выходил во двор, опираясь лишь на тросточку.

   Прошел еще год и летом одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года наконец-то костыли были возвращены фельдшерице. Все бы ничего, но очень часто у Ивана кружилась голова. На работу Стугов ходил, но пока дальше конторы никуда не отлучался. В лес или на другие производственные участки не ездил. Кравцов выручал. Он и за механика справлялся, и когда надо по поручению Ивана в делянки ездил или на катище.
   Начальник был терпеливым и понимающим мужиком. Не торопил события, давая Ивану физически окрепнуть. В то же время производственные дела обсуждались самым серьезным образом, порой и на повышенных тонах. А потому у Ивана ни разу не возникло ощущение, что начальник или кто другой относятся к нему как к больному. Это придавало ему сил, и здоровье возвращалось на привычный его уровень.
   - Ты знаешь, Анна. В тот момент, когда я упал и  ударился головой, я о золоте этом что-то думал. Я почему-то уверен, что перед самым падением я догадался о том, где оно. Но, как только ко мне пришла эта мысль, я поскользнулся и упал… Сейчас пытаюсь вспомнить заново, но ничего не получается. Просто наваждение какое-то. Мне кажется, что как только я приближаюсь к тайне этого золота, и начинаю понимать, где оно находится, то словно кто-то предупреждает, чтобы я этого не делал. А если, не слушаю, то судьба наказывает за это, и делает всё, чтобы я забыл о нем… Странно, - как-то вечером проговорил Иван.
   - Я тоже, Ваня, об этом подумала. И не тебе одному, наверное, жизнь уготовила неприятности. Мы многого с тобой не знаем. А сколько судеб покалечено из-за него, - согласилась она. – И что ты думаешь дальше делать?
   Иван прошелся по комнате. Зачем-то выдернул из стены гвоздь, на котором висела их фотография. Долго рассматривал ее, после чего пристроил ее обратно. По всему было видно, что ответить на вопрос жены ему было не просто. Анна знала его привычку и не торопила. Все непростые решения он принимал, расхаживая по комнате, беря в руки какую-либо вещь, и внимательно ее рассматривал.
   Со стороны казалось, что он размышляет о ней, а не о том, что его заботит. Он и на работе, когда не знал, как поступить в той или иной ситуации, брал что-либо в руки и тщательно рассматривал. Чаще всего таким предметом почему-то становился небольшой горшочек с цветком. Иван даже время от времени нюхал его, как будто его запах как-то влиял на его мысли.
   - Думаю, что ничего менять не буду, - после паузы произнес он. – Не будем останавливаться на полпути. Если даже сейчас и отказался бы от дальнейших поисков, то все равно через некоторое время вернулся бы к ним.
   - Я так и думала. Даже, когда врачи сказали, что при падении ты повредил какой-то нерв, и потребуется не один месяц, чтобы ты встал на ноги, я подумала, что ты не откажешься от поисков.
   - Что новенького в поселке? – спросил Иван, сменив тему разговора.
   - Да вроде ничего особенного в посёлке. Все, как и прежде, - ответила Анна. – Ты будто не тут живешь, спрашиваешь… А вот в Ачем экспедиция приехала… научная. Говорят с самой Москвы. Человек десять по Шольскому прошли. Что-то изучать будут или искать. Витька Ластинин сказывал, что мышей искать лесных будут и их изучать. Глупости какие-то…
   - Ну, ладно. Спи. Николай Константинович утром за мной заедет. В лес поедем, хватит уж бездельничать в конторе, - сказал Иван.
   - Коля говорят, жениться собрался. Слава богу. Хороший мужик, а в холостяках ходит, - проговорила Анна зевая. – А ты не торопился бы по лесам-то бегать, и поаккуратнее там… - уже засыпая, проговорила Анна.
   - Кравцов? Жениться? – удивился Стугов. – Он мне ничего не говорил!
   Но ответить ему сейчас было некому. Анна, отвернувшись к стенке, спала.   

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

1970 год

   - Пашка приезжает к нам, - с порога проговорил Иван. – Сегодня позвонил, сказал, что отпуск дали. Дней на десять хочет в Крым слетать, а потом к нам. Сказал, что соскучился по настоящей природе. На реку хочет, на рыбалку… Я ему говорю, что у нас дожди сплошные. Вода в реке бурлит. Весной такая высокая не была как сейчас. А он все одно твердит, что хочет… что другого раза долго ждать. Ты слышишь, чего говорю-то?
   - Слышу, Ваня, слышу, - отозвалась Анна.
   - Может его по службе в Москву переведут. Тогда точно не выбраться долго будет… Говорит, что и билет уже взял на свою любимую «Индигирку», - Иван, наконец-то разделся и вошел в комнату, где сидела Анна.
   Анна слушала его, зашивая дырку на штанах сына. В этом году Сашке исполнилось девять. Со школой больших забот у Стуговых не было. Сын был смышленым парнишкой, учился хорошо. А вот с поведением проблемы были. Редкий день проходил у него, чтобы с кем-нибудь из поселковых ребятишек не подрался. Очень чувствительный к малейшей несправедливости, он из-за этого постоянно находил приключения на свою голову. Сам частенько ходил с синяком на лице, но и обидчикам от него тоже доставалось. 
   Дырка на штанах была очередным подтверждением дневных приключений.
   - Вань, ну что с Сашкой делать, не знаю, - поговорила Анна, выслушав вернувшегося с работы мужа. – Сегодня вот с Мишкой Пластовым подрался. Да так, что штаны новые изодрал. Я ему говорю, ты бы лучше своё лицо изодрал, а не штаны. Так может, не стал бы в другой раз кулаками-то махать.
   - Я тебе, Аня, уже говорил. Сашка наш не за дело не дерется. Если с кем что не поделил, то не его в том вина, - ответил Иван и поцеловал Анну в щечку. – Пройдет со временем всё это у него. Не беспокойся… Ты слышала, я про Пашку сказал?
   Анна отложила зашитые штаны, встала из-за стола и повернулась к Ивану.
   - Да, слышала, я, слышала… А вот с Сашкой ты бы все одно поговорил, - гнула она своё. – Пашка, Пашкой… Пусть, конечно, приезжает. А Сашке не нужно кулаками махать по каждому случаю.
   Иван улыбнулся и снова обнял жену. Он понимал, что Анна права. И нельзя оставлять без внимания поступки сына.
   - Ну, конечно, я с ним поговорю… Завтра пусть меня дождется, спать не ложится пока не приду.
   - Ну, вот это другое дело… А чего Павел самолетом не хочет прилететь? Всё быстрее… - поинтересовалась Анна.
   - Я тоже ему говорил, а он смеется. Говорит, что для него по реке плыть удовольствие, а у самолета души нет… Говорит, что все равно, что баню с душем сравнивать. И оттуда и оттуда чистым выходишь, а удовольствие разное. Философом Пашка стал… Может оно и так. Ему виднее.   

   Осень в этом году была промозглой. Казалось, что летом было столько дождей, что на осень их не должно было остаться. Но, не тут-то было. Верно, видать, Зинка-почтальонша, сказала, что дожди только с морозами закончатся. Зинаида Петровна Деревцова в поселке слыла женщиной, которая в погоде разбиралась не хуже, а порой и лучше, чем те, кто составляли прогнозы и присылали их в лесопункт. Как она определяла, откуда что брала, но только еще нынешней весной сказала, что дожди будут почти каждый день. Так оно и вышло. Лето нынешнего семидесятого по счету года двадцатого века, было самым дождливым из тех, которые помнил Иван. Да и осень претендовала обновить предыдущие рекорды по осадкам.

   Большая десятиместная военная палатка, что предусмотрительно прихватил Иван со склада, давала возможность друзьям спокойно сидеть за кружкой чая и разговаривать.
   Павел Дрозд пил уже третью кружку подряд, нахваливая местную речную водицу.
   - Не повезло тебе, Паша, - проговорил Кравцов. – Нынче вода в реке, как сказал наш начальник, это – мировая вода. Все лужи мира соединились воедино и на нас через дождь вылились.
   - Да, пожалуй, Мазин прав. Аркадий Ильич очень точно сказал о нынешней погоде, - подтвердил Иван. – В такую погоду как говорят, даже плохой хозяин собаку во двор не выпустит, а мы на рыбалку собрались. Анна перед отъездом не зря говорила, что от такой рыбалки тоже польза есть, удочки не нужны.
   Мужчины дружно засмеялись. Погода на их настроении никак не сказывалась. Бушующий совсем рядом Савеловский порог, придавал шуму дождя неповторимый колорит вселенского потопа. Но добротная просторная палатка надежно укрывала их от осеннего ненастья. Стоящая в углу металлическая печка, согревала обитателей палатки теплом, создавая атмосферу чуть ли не домашнего уюта.

   Павел приехал в Шольский в начале октября, буквально продравшись в поселок по раскисшей дороге на лесопунктовской «семере». «Дороги нет, - сказал он, пожимая при встрече руку Ивану. - Сплошная жидкая масса из глины, воды и песка». А уже через сутки они всё на той же «семере» ехали в Ачем. После поездки в Крым Павел еще раз звонил Ивану. Помимо организационных вопросов предложил Ивану пригласить на рыбалку и кого-либо из друзей. Стугов с удовольствием согласился, подумав о Викторе Ластинине и Кравцове. Однако Виктор, неожиданно сославшись на занятость, отказался. А Николай никаких возражений не высказал и тут же согласился.
   Прошло уже три года, как Кравцова назначили главным механиком лесопункта. Повышение сказалось и на дружбе с Иваном. Они стали больше общаться и не только на работе. Николай всячески помогал семье Ивана, когда тот лежал в больницах после несчастного случая на сенокосе. А когда в том же году Кравцов женился, то их дружба переросла уже в семейную.
   Зоя работала в школе учительницей начальных классов. Спокойная и рассудительная не погодам, она для Николая стала надежным другом. А на следующий год у них родилась дочка. По просьбе Зои дочурку назвали Татьяной, в честь безвременно ушедшей из жизни ее матери. А еще через год появилась Марина. Ждали сына, а снова дочка родилась.
   В том же году Николай закончил учебу и стал дипломированным специалистом своего дела. Природная смекалка и техническая грамотность помогали ему находить правильные решения в непростых производственных ситуациях. Особенно когда дело касалось проблем с запасными частями. Тут Кравцову в лесопункте не было равных. Заменить вышедшую из строя деталь на «не родную» или вообще обойтись без нее, для Николая особого труда не составляло. В свои тридцать с небольшим Николай стал авторитетом даже для опытных водителей и механизаторов. Рабочие старшего возраста не стеснялись обращаться к нему за советом или помощью.
   Связь с Павлом он поддерживал неохотно, понимая какую ошибку когда-то совершил. Время от времени писал Павлу письма с рассказом о происходящей жизни в поселке и в семье Стуговых. Правда, после несчастного случая с Иваном писать ему было нечего. Иван долгое время лечился и активной деятельностью не занимался. А потому о продолжении им поисков золота не могло быть и речи.
   Николай временами забывал о том, зачем и почему он когда-то приехал в Шольский. Ему казалось, что та встреча с Гмыриным и Дроздом, и жизнь до приезда сюда была каким-то плохим сном. А настоящей была сегодняшняя семейная жизнь и интересная работа, полная всяческих забот и радостных событий. Время от времени у него появлялась мысль рассказать Ивану о своем прошлом.
   А Иван после болезни лишь однажды выезжал в сторону Ачема, чтобы изучить очередной участок реки. Вместе с Николаем побывали в круглом мысу, что не так далеко от Ачема. Уж очень тот мыс напоминал место, изображенное на рисунке. В течение дня они бродили по мысу, пытаясь увидеть что-то необычное или подозрительное. То, что хоть как то смогло бы помочь обнаружить спрятанное золото. Стугов не стал делать секрет из своих поисков и в общих чертах рассказал Кравцову о том, что ищет. А Кравцов не подал виду, что хоть как-то посвящен в эту тайну и стал всячески помогать приятелю. Николай посчитал тогда, что если такими темпами они будут изучать все мало-мальски похожие на рисунок места, то на это у них уйдет лет пять-шесть.   
   О своих планах порыбачить в Ачеме Павел сообщил не только Ивану. Кравцов узнал об этом даже чуть раньше и поначалу даже расстроился. Уж как не хотелось ему встречаться с Павлом и обсуждать дела связанные с поиском золота. А когда Иван обмолвился, что возможно Павла скоро в Москву на повышение отправят, то настроение у него заметно поднялось. Он даже не смог скрыть своего облегчения и невольно вздохнул, услышав о переводе Дрозда в Москву. «Может, уедет, и не нужен я ему буду больше», - с надеждой подумал тогда Николай. Странная реакция Кравцова привела Ивана в недоумение. «Чего же так вздыхать-то… Будто камень с души», - подумал тогда Стугов, но вслух ничего не сказал.
   Иван и раньше замечал за Николаем, что тот очень часто без видимой на то причины испытывал чувство неловкости перед ним. Иногда даже чувствовал, что он будто извиняется за что-то, но объяснял для себя все это тем, что он, Иван – заместитель начальника. И на Николая все еще должность его сказывается. Никак еще не освоится с тем, что главный механик – фигура для лесопункта не менее значимая, чем его, Ивана, должность.

   - А кто из вас хоть удочки взял? Или думаете, что в такую непогодь и на рыбалку идти не надо? – спросил Павел и рассмеялся.
   - У нас в поселке говорят, что на… а если точнее, то для хорошей рыбалки удочки не главное, - произнес Николай, открывая банку тушенки.   
   - Не понял… - удивился Павел.
   - Он хочет сказать, что главное, чтобы было что налить и чем закусить! Правильно Коля? - поддержал разговор Иван.
   - А-а-а… - протянул Дрозд. – С этим нельзя не согласиться.
   За окном смеркалось. Иван достал из коробки керосиновую лампу, зажег и повесил под потолком. 
   - Это не опасно? Не зашает36 наше укрытие? – забеспокоился Павел.
   - Не переживай, дружище. «Летучая мышь» - фонарь безопасный, - проговорил Николай.
   - Да-а-а, - не переставал удивляться Павел. - Чего вы тут только с собой не набрали! Хорошо стала жить советская деревня, - добавил он с легкой иронией.
   - Ну а чего? Я на реке, да так, чтобы не по работе, лет пять не был. Могут себе позволить с комфортом отдохнуть руководители лесопункта? Да не простого какого-нибудь! В передовиках ходим по всему управлению! Скоро у нас и орденоносец свой появится. Документы отдали на нашего передовика. Орден Ленина если дадут, то мы на весь мир знамениты будем! – с пафосом заключил Иван.
   - И не на себе же тащили барахло. Машинка наша верная везла, - поддержал Стугова Кравцов. – На нашей «семёре» можно и без дорог до нужного места добраться. Да ты и сам же не раз убеждался.
   - Да, так оно, конечно, - согласился Павел. – Интересное сейчас и удивительное время! Наша глубинка стала жить лучше города! Деревни и села процветают… И что удивительно, несмотря ни на что! Даже можно сказать вопреки всему! Жизнь на селе сейчас бурлит! Хоть кругом и бездорожье, а дефицит нынче только в сельповских магазинах и купить можно. Моя постоянно к своей знакомой в Холмогоры ездит. Всё чего-то оттуда везет. То куртки, то два магнитофона прикупила иностранных. То вот недавно штаны какие-то ихние привезла. Джинсами зовут. Всё япошки за лес нам, а точнее вам, везут.
   - Ну, у вас в городе тоже полки не пустые в магазинах, - подметил Стугов.
   – А Двина бурлит и гудит на всём протяжении от Котласа до Архангельска, - поймал кураж Дрозд. - Каких только моторок и катеров на ней нет. Я уж про разные там грузовые или пассажирские пароходы-теплоходы не говорю. На реке пароходы-теплоходы, а по берегам на полях и лугах трактора да комбайны работают… Эх, моя бы воля, так я бы сейчас не в Москву за хорошую работу людей отправлял, а в деревню!
   - А я больше, ребята, вам скажу, - решил поддержать Павла Николай. – Наши коровы поселковые по удоям превосходят колхозных с Тойги! А с Ачема некоторых хоть сейчас можно на ВДНХ или еще какие выставки посылать… Да что там коровы! Ты в клуб зайди. Каждый вечер молодежь на танцах веселится. Днем на работе, а вечерами в клубе веселятся. Я тут в городе последний раз когда был… Ну, когда диплом получал, так там выпускной устроили. Люди танцуют, а лица какие-то не праздные. У одного спросил, так он знаете, что мне ответил? «А чему радоваться? Завтра на работу идти!» О как! На работу, как на каторгу! А у нас, нет! У нас люди утром с песнями в лес едут, и вечером уставшие обратно тоже с песнями возвращаются!
   - И вообще, как пенсии стали всем колхозникам платить, так в деревнях молодежь стала задерживаться, не так в город рвется. Разве, что подучиться. Потом обратно в основном возвращаются, – проявил осведомленность Дрозд.
   - Давно ли ты, Паша в деревне начал разбираться? – прервал его Иван. – Ты те пенсии видел? Что на них купишь? Люди горбатились всю жизнь, а в итоге страна им на бутылку водки и хвост трещочки каждый месяц выделяет… Да, ладно вам. Чего всё про деревню, да про деревню. Тем более так красиво расписываете, будто на партсобрании выступаете. Ты лучше нам Паша расскажи, что в мире делается. Вечера сейчас темные, ночи – длинные. Время есть послушать. Мнение друга и человека близкого, так сказать к власти, хотелось бы услышать.
   Павел поднялся с отпиленной березовой чурки, служившей стулом, покрутил у лампы фитиль и стал одеваться.
   - Я схожу проветрюсь. Потом и договорим. А то я с середины дня на улицу не выходил. С детства люблю при луне на реку смотреть. А у вас она сумасшедшая в этом месте какая-то. Ей будто берега мешают весь свой норов показать. Завтра дождя вроде не должно быть, так надеюсь, что поудим. Не лясы же точить приехали, - он накинул плащ и хотел уже выйти из палатки, но остановился.
   - Никак отдумал, товарищ майор, - улыбнулся Иван, видя замешательство приятеля.
   - Я вот что хотел сказать. Это касается золота. Того самого, которое я уже много лет ищу, - как-то уж очень интригующе произнес Дрозд. – Мне кажется, что я знаю, что произошло тогда, ну, по крайней мере, знаю, где золото лежит… Я просто уверен, что оно лежит там с тех пор и никуда не делось. Просто оно в двух местах лежит. Одно место я думаю, что мы только все вместе сможем найти… Вместе с Анной. А вот второе… Нам с Николаем нужно тебе кое-что сказать. Да и сон я видел с неделю назад. Не верю я в сны, а в этот верю… Хочется верить.
   - Эвон у нас как теперь милиция-то дела расследует. По снам… Ну, ты гулять или все таки присядешь, объяснишь, - Иван хотел казаться спокойным, но последние слова произнес с явным нетерпением, что выдало в нем большой интерес к произнесенному Павлом.
   - Э-э-э… я всё-таки воздухом речным подышу. Времени у нас хватит всё обсудить, - произнес Дрозд и вышел из палатки, тщательно закрыв за собой брезентовый вход.
   - Видать не торопится говорить, - проговорил Иван. – Сказал бы, что не хочет или не может. А то «проветрюсь»… А ты не хочешь проветриться?
   - Я? – Николай с удивлением посмотрел на Ивана. – Не-е-е, я уж лучше тут у печки, в тепле. «Альпинист» покручу, он не хуже Павла новости нам расскажет.
   - О чем это он? И причем тут Анна? – повернулся Иван к Кравцову. – Тайны Мадридского двора прямо какие-то.
   - Да я и сам не понял, что он хотел сказать, - искренне произнес Николай. – Твой же друг, вот вернется его и пытай… Золото, наверное, нашел.
 
   Выбравшись из теплой палатки, Павел сразу же попал в порыв пронизывающего холодного ветра. Желание вернуться назад появилось тут же. Но решив, что возвращаться плохая примета, он обогнул палатку и подошел к речному обрыву. Высота его была небольшая и брызги от бьющего в него порога долетали до лица Павла. Взглянув вниз, где бурлил неугомонный порог, Павел поежился, но не отступил. Буквально несколько дней назад он любовался морем, подставляя лицо под теплый бриз. А здесь, над водой, хозяйничал колючий и холодный ветер, срывающий в нее последние листья с деревьев и раскидывая по берегам серые речные волны.
   Павлу на миг показалось, что он даже различает его в свете полной луны. Видит ветер похожий на огромный плащ, закрывающий большую часть неба, и машущий своими полами словно крыльями. От их взмахов вода в реке пенилась и не знала, куда деваться из тесных речных берегов. А бурлящий порог, словно дикий зверь, рычал и ощетинивался, встречая каждый его взмах.
   «Жуть, а уходить не хочется, - подумал Павел. – Нужно всё-таки сказать Стугову, что Анна дочка той Марии. Судя по сообщениям от Кравцова, всё одно Иван к золоту не ближе, чем он с Гмыриным. Нужно объединить усилия. Возможно, они быстрее смогут отыскать… Ну, а когда найдут… Когда найдем, тогда и думать будем. Главное найти, там всем хватит, - размышлял Павел, стоя на краю обрыва.

   - Слышь, Иван. А чего твоя Анна Сашку ругала, когда мы с тобой сюда собирались, - спросил Николай.
   Он, правда и сам толком не понял, почему спросил его именно об этом. Ну, ругала мать сына. Чего тут особенного? Может, подумал, что тот отвлечется, вспомнив об Анне, и тем самым исчезнет появившаяся напряженность в отношениях с Павлом. Или Может, не захотелось продолжать разговор, о чем Павел не стал рассказывать, вот и ляпнул, что первое в голову пришло.
   - За дело ругала. Раньше всё с кем-то поцапается из-за пустяка какого, а тут… - проворчал Иван. -  Как не бранить-то! – продолжал он. -  Чего только не удумает, паразит. Удить в выходные на Ереньские озера бегал с мальчишками, что постарше. Не клевало, говорит, так чтобы пустым не возвращаться, поснимал окуней с крючьев37 у Степана Ларина. Так с дырками их домой и принес. Анна внимание сначала не обратила, когда чистила. Степан вскоре пришел и сказал. Она в чугунок то заглянула, так и есть, у всех спины крючками проткнуты…
   – Смышленый, - улыбнулся Кравцов. - Ведь это сообразить надо, чтобы с крючьев снять на уху. Рыбак растет. А рыбаку без улова возвращаться стыдно, - не унимался он.   
   - Ага, сообразить, - передразнил Иван. – Он и лесу у крючьев распутывал, будто щука утащила окуня, а сама не зацепилась. Вот, паразит.
   - Да, ладно. Не шуми. Сын-то один у тебя. Другого не будет. Да и особо ничего не случилось, - добродушно проговорил Николай.
   Павел любил Сашку. Забавный и смышленый был мальчуган. Смелый и отчаянный не по годам, он напоминал Кравцову его самого. И от того баловал его при малейшей возможности. Сашка чувствовал это и тянулся к дяде Коле, как он называл Кравцова.
   - Не будет… - протянул Стугов.
   – Что, остальные-то в стороне стояли? Он один снимал? Не верю. Витьке Райкову уж четырнадцать. Вот и свалили всё на мальца. А твой всю вину на себя взял. Не стал дружков предавать… Так я думаю дело было.
   - Вечно ты его выгораживаешь, - проворчал Иван. – Вы бы с Зоей тоже на пацана «скинулись», вот и баловал бы своего.
   - Да мы «скидываемся», а всё девки рождаются, - улыбнулся Николай.
   - Ладно. Я вздремну немного, - проговорил Иван. – Павел нагуляется, так толкни, ужинать будем.
   Иван растянулся на матраце, заложив руки за голову, и вскоре раздался громкий храп Ивана. «Уж лучше шум порога слушать, чем Ивана», - подумал Николай и улыбнулся пришедшему на ум сравнению.

   «Да и про Кравцова заодно скажу, чтобы уж всё сразу стало понятным, и никаких недомолвок не было», - размышлял Дрозд, вглядываясь в пенящую водную массу.
   Он попытался снова вспомнить недавний сон и от желания даже прикрыл глаза. Павел снова увидел лежащую на кровати мать Анны, и ему даже показалось, что он снова слышит голос Марии. По крайней мере, зрительная картинка очень точно совпадала с тем, что он помнил. И опять в глаза бросился крестик на груди Марии. Он поблескивал в лучах вечернего солнца и был очень заметен. Блеск был настолько сильным, что Павел отвернулся к окну.
   Повернувшись, увидел в окне отражение того же крестика. А у окна стоял Гмырин и улыбался. В его руке был отчетливо виден рисунок все с той же схемы реки. Гмырин переводил взгляд то на крестик на окне, то на рисунок. Павел видел, что Степан Сергеевич что-то говорит, но не мог разобрать.
   Дрозд открыл глаза. Сердце стучало с бешеной скоростью. Казалось, еще немного и оно вырвется из груди. Он понял, что понял, как и где нужно искать золото, понял, что оказался очень близок к разгадке его тайны и улыбнулся. «Нужно срочно попасть к Смильскому, - подумал он. – Где поймали Марию, и где были первые жертвы золотого парохода… Эвон я как загнул – «жертвы золотого парохода».
   Павел не услышал грохота обваливающегося берега. Лишь почувствовал, как ноги, а затем и всё тело будто проваливается в  бездну. Он не успел ни испугаться, ни понять, что происходит. Последнее, о чем он подумал, было то, что он скоро встретиться со всеми «жертвами золотого парохода» и сможет узнать все, что произошло на самом деле в те годы.
   Обжигающая водная пучина не позволила ему ни вскрикнуть, ни возможности сопротивляться и противиться разбушевавшейся стихии. Глядя в след удаляющейся луне, он увидел, как в огромном кругу воды, готовом вот-вот сомкнуться над его головой, отчетливо просматривается крестик Марии.    

***

   Павла похоронили на деревенском кладбище Ачема. На похороны из тех, кто знал его, пришли Иван с Анной, да Кравцов с женой. Гмырин прислал телеграмму, чтобы тело в Архангельск не отправляли, а похоронили его на ближайшем к месту гибели кладбище. Немного позднее он позвонил Ивану, пообещав, что все бюрократические процедуры берет на себя и оперативно их решит. Еще через сутки Степан Сергеевич снова позвонил Стугову и сказал, что из города никто приехать на похороны не сможет. Попросил, чтобы похоронили сами, а все документы привезет к девятому дню не забыв добавить, что, скорее всего, приедет вместе с сестрой Павла, то есть своей супругой
   Жена Павла была на шестом месяце. Беременность протекала не совсем обычно, а потому после отъезда Павла на рыбалку, по совету врача Наталья легла в больницу. Здесь Гмырин и сообщил ей о случившемся, попросив свою супругу побыть какое-то время вместе с ней. Родители Павла умерли в начале шестидесятых, и из родни у него осталась лишь сестра.
   К девятому дню у Стуговых собрались Гмырин с Татьяной Ивановной, приехавшие вместе с ними двое коллег Павла по работе и Кравцов. Жена Николая с утра прибегала к Анне, помогла с готовкой и ушла, сказав, что в школе сегодня родительский день, а на завтра нужно с учениками в поход идти. Вряд ли у нее будет возможность освободиться от дел. Не приехала с города и вдова. Наталье нездоровилось, а потому Гмырин был против ее поездки, предложив съездить на могилу вместе с ней снова, когда ей будет лучше.
   Кравцов сам съездил к пристани и привез всех гостей в Шольский. По дороге заехали в сельский совет Нижней Тойги и забрали документы, касающиеся смерти Павла. Ехали молча, но уже перед самым поселком Гмырин попросил Николая рассказать о случившемся у Савеловского порога.
   - По телефону мне Иван, конечно, суть сказал, но будь добр, Коля, расскажи ты, - попросил Гмырин. – Да и сестра Паши должна услышать из первых уст о том, как он погиб.
   Николай согласно кивнул, и не отрывая взгляда от дороги стал рассказывать о событиях того вечера.
   - Я так и не пойму, как он мог свалиться в реку… Вы же трезвые все были, - перебил Николая Гмырин.
   - Вам бы на месте побывать, тогда понятнее стало бы, - ответил Николай. – Говорю же, что сильным течением берег подмыло, а Павел, наверное, в темноте и не увидел этого, и не понял, что берег может обрушиться. Высота там метра два до воды, а таким течением не то, что человека, слона унесет… Мы же Пашу в километре ниже назавтра нашли. Унесло далеко. И если бы он не зацепился плащом за лежащую в реке елку, бог знает, куда бы его еще унесло течением. Нынче же вода в реке много выше весенней будет и течение соответственно сильное… Тут плюнул, а через секунду за километр унесет… извините за сравнение.
   - Эх, Паша, Паша. Сорок лет всего и прожил… Да уж, смерть такую принять - врагу не пожелаешь. Уж я-то знаю, - подытоживая рассказ Кравцова, произнес Степан Сергеевич. – Помню, на войне, когда реку форсировали, немало солдат не от пули погибло, а от холода и судорог. Ледяная вода не хуже пули бойцов прибирала. Руку подать редко кто успевал… течение. Да в такой обстановке самому бы на плоту остаться…
   После этих слов никто более до самого Шольского не проронил ни слова. Лишь рев мотора «уазика» да хлеставшие по нему ветки деревьев нарушали тишину.

   На следующий день гости в сопровождении Кравцова отправились на кладбище в Ачем. В лесопункте накануне под трелевочник рабочий попал, потому Иван еще рано утром уехал на катище провести расследование. «Если проблем не возникнет, так в деревню с обеда подъеду, - сказал он Гмырину перед уходом из дома. – Вы особенно не торопитесь. В Ачеме побудьте, советую посмотреть. Люди там удивительные. У вас в городе таких нет. А вечером все вместе и вернемся. Николай после кладбища к местной бабульке вас отведет. Клавдией Петровной зовут. Это бабка, а точнее, тетка друга моего. Там отдохнете. А может я до того и обернусь».
   Иван приехал на кладбище в полдень, когда гости уже покинули кладбище. Постояв минут десять, он пригубил из взятой с собой бутылки с водкой, и направился в деревню. Проходя мимо магазина, услышал знакомые голоса, доносящиеся из открытой двери сельпо, и повернул в сельпо. Он поднялся на крыльцо и едва не столкнулся с выбегающим из магазина мужчиной. «Не нашенский какой-то, - подумал Стугов. – В деревне ему делать вроде бы нечего. Страда давно прошла. Все городские, что с города на сенокос приезжали, давно уехали».
   - Привет, Иван Иванович, - едва переступив порог, услышал он голос деревенской продавщицы. – А я спрашиваю у твоих гостей, где начальник? И никто толком сказать не может где ты. Я думаю, что уж к дружку своему на девятый день все одно приедешь.
   - Здравия желаю, Нина Ивановна, тебе и всему твоему деревенскому «сельпу», - дурашливо произнес Иван. – Чем гостей моих удивить собралась? Ну-ка доставай пряники мягкие да мятные из-под прилавка. Тут люди серьезные приехали, из милиции все, так лучше, так сказать добровольно…
   - Ты Ваня, не пугай хорошего человека, - вступилась Гмырина за продавца. – Пряников мы уже купили. А сейчас просто стоим, разговариваем.
   В магазине, кроме приехавших с Шольского на поминки, никого не было. Толи людей в милицейской форме испугались, толи в пятницу поговорить не о чем было. Обычно тут всегда кто-то есть. Лучше места, чем обо всех деревенских новостях узнать, и не придумать. Народ сюда в свободное время шёл порой не за покупками, а за новостями. Кое-кто из завсегдатаев к открытию приходили и вместе с продавцом после закрытия уходили.
   Но это в основном были старушки преклонного возраста, которым в силу никудышного здоровья путь в лес или на какие-либо колхозные работы был уже заказан. Нина Ионова в будни магазин отрывала ближе к вечеру. Часа на два не больше. Лишь в пятницу и выходные магазин работал обычно с обеда, сразу как с пекарни хлеб привезут. До семи вечера времени всем хватало, чтобы и наговориться и чего-то прикупить из того, что было. А продавала, как говорила Ионова, она то, что «в лесу и реке не водилось, в огороде не росло да в хлеву не резвилось».   
   Само строение магазином назвать было трудно. Небольшой даже по деревенским меркам серый домик с остатками деревянной обшивки сейчас выглядел не очень презентабельно. По словам стариков когда-то здесь была часовенка. Подо что только потом колхозники его не приспосабливали, пока не разместили тут магазин. Как привык народ с давних пор в часовенку ходить, так и по сей пору и ходит сюда. Тянет сюда и сами не поймут почему. Тут зарождались новости для «сарафанного» радио. В этих стенах и на «орехи» доставалось, если кто провинился в чем. И человека нужного всегда здесь можно увидеть. Не ходить к нему по нескольку раз, дожидаясь, когда тот с поля, фермы или с лесу домой вернется, а подождать в магазине. Уж куда, куда, а сюда редко кто не заглянет.
   Вот и сейчас, народ в магазине вроде бы городской собрался. Но никто не торопился на выход. Кто с продавцом говорил, а кто в сторонке стояли, что-то обсуждая между собой.
   - Ты чего, Иван Иванович, сегодня такой, будто первый раз в магазин ко мне пришёл? – улыбалась острая на язык Ионова. – А может, пол-литра нужна, да спросить стесняешься? – веселилась она, поправляя сбившийся передник.
   - Ну, Нина Ивановна! Ты как всегда со своими шутками. А сегодня поминки вроде, не до них, - проговорил Стугов.
   - Ты, Иван Иванович, не сердись. С грустью и в жизни и на поминках тяжело. А с улыбкой жить тем, кто живой, легче. А им,   - Ионова показала рукой в небо. – А им все одно. Да и не против они будут, если мы по ним не только слезы лить будем в такой день, а жизнью своей жить.
   - Вот товарищи, правильные слова говорит Нина Ивановна. Коротко и понятно, - поддержал ее Гмырин. – Ну, красавица, спасибо тебе за беседу и прием. Не посчиталась со временем, поговорила с нами. Пойдем мы. Нам еще, я так понял на другой конец деревни, к Клавдии Петровне зайти нужно.
   - Ну, вы меня… не знаю какого звания вы, прямо в краску вогнали, - Ионова и в правду раскраснелась. – От наших-то деревенских редко доброе слово услышишь… И вам всего хорошего.
   Когда вся компания двинулась к выходу, Стугов остался на месте. 
   - Вы идите, я вас нагоню. У меня есть вопрос к хозяйке, - проговорил Иван, и притворил за ними дверь.
   - Видно и в самом деле пол-литра нужна, али о Граньке что узнать хочешь? – Ионова без иронии словно и говорить не умела.
   Сколько раз Иван видел и слышал ее разговор, но чтобы та разговаривала без шуток и прибауток не припомнит.
   - Да, что вы меня, Нина Ивановна, с вашей Гранькой все путаете, - засмеялся Иван. – Стоит только хорошую женщину на машине по пути подвезти, как тут же… Да откуда вы и… А впрочем, о чем это я. Вы в своей деревне, наверное, знаете то, чего еще не сучилось. А не то, что кто-то кого-то на машине по лесной дороге подвез.
   - Ладно, не серчай, Иван. Вы всех моих товарок сегодня распугали, а мне с кем поговорить? Вот и слушай теперь вместо них, - то ли оправдываясь, то ли обвиняя, проговорила Ионова.
   Иван прошелся вдоль небольшого прилавка, покачал весы с красными «клювиками». И, дождавшись, когда они успокоятся, а «клювики» остановятся напротив друг друга, посмотрел на продавщицу.
   - А что за мужичок только выбежал с магазина, когда я входил? Меня чуть не сшиб, - спросил он.
   - А-а-а, так то бригадир мышеловов… или крысоловов. Бог знает, как их там правильно называть. С экспедиции они, с Москвы. Два года назад первый раз приезжали, так избу вверху поставили. У Большой Ехты срубили. Там вроде и жить собирались. А в прошлом году все лето и сейгод на реке живут, мышей, говорят, ловят для чего-то, - охотно пояснила Ионова. – В прошлый раз под запись он продукты брал, так сейчас заходил, рассчитался.
   - Слышал, слышал, - проговорил Иван. – Ну, пока, Нина Ивановна, не буду задерживать тебя. Да и деревенские может хоть за хлебом придут, а то милиционеров, поди, побаиваются. По домам сидят.
   - Иди с Богом… Аннушке своей от меня привет передавай. Да не обижай девку, она у тебя – «золото»!… Таких нет в округе боле…
   Последние слова Иван услышал уже на крыльце. «Ну, да, «золото» и есть. И мать ее – «золото», и я тоже со всем этим золотом рядом», - подумал про себя Иван, усмехнулся и быстрым шагом стал догонять городских.
   - Что за мужичок такой проворный в магазине был перед твоим приходом? - спросил Гмырин, когда Стугов их догнал.
   - Я у Нины Ивановны сейчас как раз о том же и спрашивал после вашего ухода, - ответил Иван. – Бригадир каких-то мышеловов. Так она сказала. С Москвы. Да они уж тут не первый год. Избушка у них срублена вверху у Ехты. А что?
   - Где срублена? – не понял Гмырин.
   - Речка в том месте в нашу реку впадает. Большой Ехтой зовут. Кстати, тут от Ачема недалеко и Малая Ехта тоже есть, - пояснил Стугов.
   - Какой-то этот бригадир… - задумался, подыскивая нужное слово, Гмырин.
   - Не такой? - подсказал Иван.
   - Во-во, не такой. А точнее, уж очень он на «наших» похож, - продолжил Степан Сергеевич.
   - На ваших? – теперь уже не понял Стугов.
   - Да. Мы так между собой тех, у кого с законом нелады были или есть, зовем, - Гмырин на миг задумался. – Точно, «наш» он. Вернусь в город, справки наведу…
   - А чего… - Иван замялся, пытаясь подобрать слово помягче, но ничего на ум не пришло и он произнес: - Чего уголовнику в наших краях делать? Эти же вроде мышей для науки отлавливают по всей реке, изучают перемены в климате и прочее на них.
   - Вы о чем там шепчетесь? – Гмырина обернулась к несколько отставшим мужчинам. – Не можешь ты, Степан, без ваших милицейских спросов да расспросов. Дай человеку хотя бы в этот день от работы отдохнуть, да и поминки все-таки.
   - Да идем мы… идем, - Гмырин ускорил шаг и увлекая за собой Ивана, поравнялся с компанией. – А тебе мало двух капитанов и генерального механика, так еще и Ивана хочешь в свою компанию забрать.
   - Главный механик, Степан Сергеевич, - поправил Кравцов.
   - А я как сказал? – спросил Гмырин, и сам же ответил. - Генеральный, на мой взгляд, даже лучше звучит. Ну да не суть. Хочешь быть главным, как говорится, будь им.
   - Ох, Степа, - вздохнула Татьяна Ивановна и покачала головой.
   Оставшуюся часть пути до дома Клавдии Петровны компания прошла молча, словно вспомнив зачем они приехали в Ачем. Они снова растянулись по деревне, не спеша, рассматривая добротные дома колхозников.
 
   Ластинина как всегда была скупа на слова и приветствия. Выражение ее лица не менялось, ни когда увидела гостей на пороге своего дома, ни потом, когда грела самовар и рассказывала о своем житье-бытье. 
   - Клавдия Петровна, я же тоже родом с деревни. Может вам помочь чем? – спросила Гмырина. – Чем, так сказать, смогу…
   - Да, и правда, баба Клава, может дровишек поколоть? Нас тут много сегодня, разомнемся заодно, - поддержал Татьяну Иван.
   - Ну помоги, голубушка, если хотце. Вон в углу корзина с жаровицей. Перекатай сколько хоть, если ничего делать не думаешь, - ответила бабка. – Там и жёлоб стоит, а ведро чисто на мосту возьми, там оно одно, не спутаешь, – продолжала говорить Клавдия Петровна. - А дров-то у меня… Топить не перетопить. Витька с Колькой каждую зиму и привезут и наколют. Сидите, уж. После поминок, какая работа.
   А Татьяна оживилась. Всё лучше, чем без дела сидеть за столом, да предаваться с мужиками воспоминаниям о прошлом. Она улыбнулась, услышав знакомое деревенское название клюквы. Ягоды она давно не катала, но помнила с детства, как это делается, и частенько в городе с грустью вспоминала об этом на первый взгляд незатейливом деле.
   - Витька наш утром прибегал. Сказал, что в том месте, где Пашка ваш утоп, река полностью берег промыла. Теперь там русло другое стало. Прямо река-то течет. Считай с полкилометра спрямила… А порог, который раньше за несколько верст было слышно, теперь такой же как и все, - проговорила Клавдия Петровна.
   - А Виктор где? – удивился Иван. – Он же вроде на работе должен быть.
   - Он уже два дня на реке с Толей-«воробьем»38. Лучат они. Папиросы вымочили, так прибегал в деревню за другими, - пояснила старушка.
   - Надо же, и «Воробей» здесь…, - удивился Стугов. – Что-то рано они в Тойге навигацию закрыли. Или на кого он свой буксир оставил… – То ли обращаясь к Клавдии Петровне, то ли сам себе проговорил Иван.
   - Тех дел не знаю, милок… Не знаю, врать не буду, - проговорила бабка и вышла из комнаты.
   - Да, стихия. Вон она какие берега сносит. А что ей человеческая жизнь… - вздохнул Стугов, в который уже раз за последние дни подумав, что если бы не золото, то Павел остался бы жив.
   Сообщение о том, что река сменила русло, его озадачило. Где-то далеко внутри у него стала зарождаться мысль, касающаяся последних событий и связи их с местом, где находится золото. Но ее очертания были настолько расплывчатыми, что сейчас он не смог ее ухватить и зацепиться за нее. Да и обстановка не располагала к анализу. Он покачал головой, и стал разливать чай по граненым стаканам. 
 
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

1961 год
 
   Сафрон освободился в день, когда вся страна узнала о Юрии Гагарине. Слушая сообщение из репродуктора у ворот воркутинского лагеря, он поклялся себе, что больше никогда не попадет сюда, или в подобное заведение. Решение не было спонтанным. Он уже давно сам для себя решил, что этот срок для него будет последним. И после отсидки уже не будет помогать стране, вырубая уголь в шахте или валя лес в тайге.
   «Сорок пять уже, - размышлял он, сидя на железнодорожном вокзале. - Нужно пожить по-человечески и для себя хоть немного, а то в последнее время… Эх, дело бы какое стоящее… Жаль что не воюем ни с кем. Сейчас бы с удовольствием бы хоть в штыковую, хоть в разведку… Тамарку может найти? А вдруг кто есть у неё? А может, кто из ребятишек есть? Вдруг малец? Да и девка тоже неплохо. Так хоть будет, для кого жить… Шепнула же тогда, что беременна от него. Может так чего в голову ей взбрело. А может и на самом деле?»
   - Откинулся, смотрю, - прервал его раздумья чей-то хриплый голос.
   Рядом стоял высокий, немного не складный мужчина в добротном для тех мест костюме и начищенных до блеска ботинках.
   - Григорий, - протянул он руку Сафрону и улыбнулся, обнажив два ряда крепких и здоровых зубов. – Григорий Суворов.
   - Сафрон…
   Казалось уж кому другому, но не ему бы сантименты разводить. Но почему-то в этот момент Сафрону стало неловко перед незнакомым мужчиной. Он смутился за протянутую им в ответ, еще не отмытую от угольной пыли руку и въевшуюся под ногти грязь. Он никогда ранее не замечал за собой даже намека на робость или стеснения при новых знакомствах. А тут… Пытаясь хоть как-то скрыть своё смущение, он с напускной грубостью добавил:
   - Чем внимание твоё, пардон, ваше заслужил, - тут же подумав, что лучше бы этого не говорил совсем. 
   - Да, вы не робейте. И стесняться рабочего загара тоже ни к чему. Я вижу, паровоз ждете? Так он через час будет. Мне тоже на нем до Москвы добираться, - очень спокойно и дружелюбно произнес незнакомец.
   Сафрон смотрел на мужчину и не мог понять. Такое с ним было впервые, чтобы кто-то подходил и, не испытывая внешней неприязни к нему, заводил разговор. Последний раз так любезничал с ним немецкий офицер, который пытался объяснить в мае сорок пятого, как ему с товарищем, загулявшим накануне в поверженном Берлине, найти свою часть. Но тогда он был молод, хорош собой и на лице не было отпечатков лагерных лет, холодных и сырых тюремных камер.   
   - А чего мне робеть? – стал успокаиваться Сафрон. – Я честно, от звонка до звонка. При мне и справка есть, если вы оттуда…
   - Нет, я не оттуда, - снова улыбнулся Григорий. – А хотя определенное отношение имею. Но только не к тем, о ком вы сейчас подумали.
   «Чего он ко мне прицепился», - Сафрон вглядывался в спокойное с большими карими глазами лицо незнакомца, пытаясь понять причину интереса к нему.
   - Дырку на мне не протрите, - Григорий присел рядом на свободное место. – Вы, Сафрон Петрович Савельев, кличка «Сафрон», сорока пяти лет от роду. Последний срок семь лет. Отсидел четыре. В тридцать девятом окончил Свердловский горный институт. В том же году получил первый срок. Украли в том же институте партию драгоценных камней и пытались с подельником продать в Москве… В сорок первом освободился и ушел добровольцем на фронт, – Почти скороговоркой проговорил Суворов. – Да, впрочем, чего это я. Вы лучше меня знаете свою биографию. Не будем терять на это время.
   - Что ты хочешь? – Сафрон почувствовал интерес к собеседнику. Если тот так хорошо изучил его биографию, то, скорее всего, не для того, чтобы чаю попить с ним в поезде.
   - Я… мы уже давно ищем человека, который бы знал толк в старательских делах. Точнее, не столько в старательских, сколько в поиске кладов, если так вам будет понятнее, - Григорий высморкался в платок. – Извините. Да и как человек вы подходите для нашего мероприятия. Я изучил много личных дел, в том числе и ваше. И думаю, что не ошибся. Вы еще не купили билет? У меня их два и в хорошем купе. Не будем сейчас здесь говорить о деле. Поезд через час. Вагон четвертый, четвертое купе. Не опаздывайте.
   Суворов встал, улыбнулся, глядя в глаза Савельеву, и пошел к выходу с вокзала. Сафрон посмотрел ему вслед. Потом перевел взгляд на вокзальные  часы. «Четыре, - отметил он. – Уж скоро темнеть будет». Подняв с полу свой мешок, положил на лавку и лег, отвернувшись от вокзальной суеты.

   Когда он открыл дверь купе, паровоз уже набирал ход. Сквозняком тут же сдуло со стола какие-то листочки. Только газету Григорий успел накрыть ладонью.
   - А я грешным делом уж подумал, что отдумал ты ехать, - произнес Григорий и, наклонившись, собрал бумаги. – Проходи, не стесняйся. До первой станции почти шесть часов ходу. Там воздухом подышим, и тогда уж спать можно будет укладываться. Ну, а пока посидим, чайку попьем, за жизнь, как говорится, поговорим.
   Сафрон сделал вперед два шага и прикрыл дверь. Окинув взглядом стену, повесил на крючок фуфайку и присел напротив Суворова.   
   - В детстве меня звали то «лосем», то «сохатым», - засунув бумаги в портфель, продолжил говорить Григорий. - Это все от моей внешности. Ноги длинные. Голова большая. Да вы и сами, наверное, обратили внимание на мои пропорции…
   - На ноги я только у баб смотрю, а голова у мужика в первую очередь, чтобы думать, а не красоваться, - сухо заметил Сафрон.
   - Имею воинское звание и служу Родине. И этим горжусь. В полном смысле, - не обращая внимания на реплику Савельева, продолжал Григорий. - Есть профессиональные тайны, они вам ни к чему. А прочее скрывать от вас ничего не буду… почти ничего, так будет точнее. Навредить вы всё одно мне не сможете, а для пользы нашего будущего дела будете знать, что работаете «с» и «под» руководством государства. Как там у вас называют? «Контора»? А мне больше нравится, когда добавляют «глубокого бурения». Мы с вами отчасти даже коллеги…, - он замолчал, услышав за дверью какую-то возню.
   По бряканью подстаканников Суворов понял происходящее снаружи купе, подошел и открыл дверь. В коридоре стояла молоденькая проводница, вероятно пытавшаяся то ли постучать, то ли открыть дверь в купе. Руки ее были заняты стаканами с чаем, какими-то связками с ключами и огромной корзиной с сушками и другой снедью. А потому сделать ей это с первого раза не удалось. Второго не потребовалось, помог догадавшийся Суворов.
   - Ой, спасибо вам, гражданин, - улыбнулась проводница. – А то вот - набрала полные руки… думала, что управлюсь.
  - Два стаканчика я возьму, и ты бы нам чего-нибудь посерьезнее принесла. И закусочки из ваших припасов. Ты не против, Сафрон Петрович?
   Суворов нравился Савельеву всё больше и больше. Ничего лишнего в разговоре для такой ситуации, всё по делу. Говорит открыто и уважительно. Сафрон уже и забыл, а вернее  никогда не испытывал подобного обхождения и уважительного отношения к себе. Накопившаяся с годами неприязнь к такого рода собеседникам постепенно притуплялась. На месте ее постепенно, где-то в глубине души зарождалось новое для Савельева чувство. Он впервые за долгие годы понял, что хочет кому-то доверять. Доверять и быть нужным не той братве, с которой еще недавно казалось в огонь и в воду, а своей стране. А может и семье, если получится.
   - Спасибо… - Сафрон уже в который раз смутился. – Не против, - ему показалось, что из-за своих размышлений он не услышал чего-то еще, сказанного Григорием.
   – Суворов, - представился он девушке, отметив замешательство Савельева. – Григорий Григорьевич меня зовут, а вас как барышня? А то ехать долго, мало ли еще зачем обратиться придется, – добавил он.
   - Нина, - ответила девушка и вышла из купе.
   Потянувшись, он наклонился к окну и сдвинул его немного вниз. Встречный ветерок устремился навстречу, заставив Суворова прищуриться и снова присесть на лавку. 
   - И чем же это я вашу «контору» заинтересовал, что она меня у ворот лагеря встречает? – поинтересовался Сафрон. – Стукач из меня не получится. Не те университеты проходил.
   – Вот что, Сафрон. Ты, надеюсь, Тамару Ильиничну Петухову помнишь? – Суворов всегда отличался умением любой разговор перевести в нужное для него русло, и использовал для этого довольно-таки действенные методы. – Сын у тебя от нее есть. Четыре в этом году будет. Под Москвой живут. Адрес дам, навестишь. Говорил я с ней. Помнит тебя и ждет… Но дело есть дело. Месяц отдохнешь и ко мне, в Москву. А чтобы мог спланировать семейную жизнь, скажу, что работа у тебя будет особая. Май-октябрь работаешь. То есть лето. Ноябрь-апрель - с семьей. Два-три сезона я думаю, хватит. Управишься.
   - Хорошо, начальник, - проговорил Сафрон. – Всё одно сейчас не скажешь о сути дела. А я не тороплюсь. Чего раньше времени голову забивать делами. Тем более, что не своими, – Сафрону и вправду сейчас не очень-то хотелось говорить о чем-то серьезном. – От рюмки не откажусь, и если позволите, я бы поспал немного. Как остановка будет, так меня толкни, с тобой на улицу выйду.
   - Начальником меня не зови больше. Начальники у тебя по ту сторону забора остались, - поправил Суворов. – Капитан у меня звание… Товарищ капитан. А в будущем, когда работать вместе будем, будешь знать меня под псевдонимом… - Григорий на мгновение задумался, - ну пускай будет «Сохатый».
   Вернулась проводница с прикрытой платком корзинкой. Через минуту на стол перекочевала бутылка грузинского коньяка, лимон, два небольших стограммовых стаканчика, кусок копченой колбасы и бутылка лимонада. Григорий открыл свой портфель, вытащил оттуда плитку шоколада и вместе с двумя новенькими червонцами положил девушке в корзинку. Затем накрыл всё тем же платком, и протянул проводнице. 
   
1914 – 1932 года

   - Мам, а мой тятька был герой? – спросил Гришка, укладываясь спать.
   - Ага, герой… голова с дырой. Спи, давай, - ночью проснешься, так не пугайся. Я в ночь эту неделю буду работать. Утром к девяти вернусь.
   - Мам, а скоро Новый Год наступит? – не унимался сын.
   - Через месяц…
   - А какой?
   - Гриш, ну ты чего? -  Антонина порой удивлялась вопросам сына. – Единицу прибавь к нынешнему.
   - Одна тысяча девятьсот тридцать третий? И мне исполнится тогда двенадцать лет?
   - Третий, третий. Какой еще, если сейчас тридцать второй… Исполнится, если мать слушать будешь… И хватит на сегодня вопросов, спи!
   Через полчаса Антонина Степановна отложила шитьё, посмотрела на уснувшего сына и на глаза навернулись слезы. «Знал бы ты о том герое… Как-то нужно собраться с духом, да рассказать. Пусть знает от кого он на свет появился, - поправляя сбившееся у сына одеяло, подумала Суворова. – Расскажу, скрывать не буду. Уж лучше пусть узнает об отце своем всё от меня».
   Еще свежа была в памяти история, когда Зойка, соседка ее, всем рассказывала, что двойня-то ее от героя гражданской. А оказалось, что тот «герой» у генерала Краснова служил, а потом у поляков чем-то промышлял. Заявился к ней, когда детям уж восьмой пошел. А через два дня за ним пришли и всё, как есть рассказали прямо при детях. Так Лёшку, сынка ее, соседский пацан с омута вытащил. От стыда за отца своего утопиться хотел.
   Смахнув слезу, Антонина обвела комнату взглядом. «Совсем я зашилась, - вздохнула она, глядя на уже несколько дней не оторванный листок календаря. – Ладно, завтра оторву, да почитаю». Женщина снова глубоко вздохнула и стала собираться на работу.
   На лесозаводе №3, где Суворова работала с первых дней своей трудовой биографии, к ней относились с уважением. Работа бракером отнимала немало сил, но Антонине Степановне нравилась. Восемь часов на ногах, согнувшись над плывущими по лотку бревнами, не каждому и мужику было под силу. Но ей с подругой, ее напарницей, такая работа особых физических неудобств не доставляла. Сначала, по-молодости, было всё нипочем. Ну, а потом привыкли. За пятнадцать лет тысячи бревен проплыли мимо них, и каждое было измерено и отмечено ими с помощью маленького топорика.
   В этот год в Архангельске набирал силу новый шестнадцатый лесозавод, и многие ее знакомые перебрались туда, на другой конец города. Но Суворова ничего менять в своей жизни не хотела. Ни место работы, ни в личной жизни. На предложения подруг найти ей какого-нибудь мужичка, отмахивалась, говоря, что у нее уже есть мужичок. И хотя ему пошел лишь второй десяток, но другого ей не надо.
   Время от времени она вспоминала свою первую и последнюю любовь. Спрашивала себя о том, чтобы она стала делать, если бы отец Гришкин вдруг объявился. Но так и не могла ничего ответить.   
 
   Тоня до того, как устроилась на лесозавод, жила недалеко от архангельской пристани. Все свободное время она проводила у реки. Особенно ей нравилось бывать там вечерами и любоваться Двинскими пейзажами. Ей нравилась река и все, что с ней связано. На корабли и пароходы она не могла насмотреться. Знала почти все их названия. Могла почти безошибочно определить, куда и зачем они плывут.
   В начале июня одна тысяча девятьсот четырнадцатого года она увидела его первый раз. С причалившего к пристани парохода, в числе других его пассажиров, сошел и мужчина тридцати с небольшим лет. Он был не один. Вместе с такими же, приятной наружности мужчинами, он уже почти прошел мимо нее. Но вдруг остановился, внимательно окинув Тоню взглядом, широко улыбнулся и подмигнул ей. А уже через секунду шагал по площади, о чем-то беседуя со своими спутниками и выразительно жестикулируя руками.
   Тоня поняла, что краснеет. Она даже оглянулась по сторонам, не увидел ли кто ее смущения. И видя, что стала объектом пристального внимания лишь одного из многочисленных стражей порядка, успокоилась. А на следующий день подружке своей закадычной Гале рассказала, что видела принца. Да и кого же, как не принца может увидеть пятнадцатилетняя девушка. Возраст незнакомца она тоже снизила до того, в каком она обычно представляла принцев, сказав подруге, что тому лет двадцать, или чуть-чуть больше.
   Через год они с Галиной уже работали на лесозаводе, и о той мимолетной встрече Антонина вспоминала лишь, когда кто-то из заводских парней пытался за ней приударить. Смотрела на них оценивающе, как будто сравнивая их с кем-то. И сравнение было всегда не в их пользу. 

   В следующий раз они встретились уже при советской власти. Осенью двадцатого года ситуация в городе после гражданской войны нормализовалась. Лесозаводы восстановили своё производство, а вместе с этим и оживала жизнь в городе. В тот день Антонина после почти двухлетнего перерыва, связанного с военными действиями, впервые шла на свой завод. Накануне ей исполнился двадцать один год, и она всё еще пребывала в приподнятом настроении. Напевая полюбившуюся мелодию и не замечая никого вокруг, она столкнулась с одиноко стоявшим у заводской конторы мужчиной. Подняв на него глаза, Антонина от неожиданности вскрикнула и удивленно заморгала глазами.
   Он тоже узнал ее и улыбнулся. А она, как и тогда, много лет назад, покраснела и смутилась, отчего показалась ему еще привлекательнее. Мужчина приподнял с головы шляпу и немного погодя произнес:
   - Здравствуйте, девушка! Сергей меня зовут. Сергей Сергеевич, если по батюшке. Я вас узнал! Сколько же лет прошло!
   - Шесть… - выдохнула Тоня. – А меня Тоня. Тоня Суворова, - немного справившись с собой, добавила она.
   - Боже мой! Шесть лет… Тоня Суворова! – искренне проговорил Сергей. – Вы не поверите, но я ругал себя за то, что тогда прошёл мимо и к вам не подошёл. Но поверьте, очень был занят. Очень.
   - Да, ничего же страшного. Вот встретили же снова, - смущение стало проходить, и Антонина почувствовала себя увереннее. – И я вас.
   - Вы здесь работаете? На «6-й версте»?39 Я вас после работы встречу, хорошо? – проговорил Сергей.
   - Вы будете меня ждать весь день? – удивилась Антонина. – Но это, же очень долго!
   - У меня есть кое-какие дела. Я ими и займусь. А в четыре вечера буду здесь. Договорились? – он с надеждой посмотрел на нее.
   - Хорошо, - ответила Тоня, и зашагала в сторону проходной.
   Ей хотелось прыгать от радости, но она шла намеренно спокойно, чувствуя на себе его взгляд, и стараясь не выдать переполнявшие ее чувства.

   Сергей Сергеевич Ямпольский никогда бы не подумал, что столько лет проведет на Севере. После полученного письма от  Сергея Аркадьевича Гмырина, он лишь однажды выезжал за пределы Архангельска. Но это никак не было связано с поисками золота. По рекомендации Сергея Аркадьевича он был назначен помощником начальника морского торгового порта, и это была его рабочая поездка.   
   Всё остальное время он провел, совмещая свои служебные дела с названной Гмыриным «параллельной перевалкой». Во всей этой круговерти он и не заметил, как пролетели одни из самых тяжелых для России лет. Много истерлось в его памяти. Но было такое, о чем он помнил, и что забыть было просто не возможно. Именно об этом он сейчас и размышлял, проводив взглядом понравившуюся ему девушку. 
   Поджидая директора лесозавода, Сергей вдруг вспомнил, с каким интересом он вместе с другими горожанами, наблюдал за тем, как в порт вернулся «Святой мученик Фока»40 в далеком четырнадцатом году. И это был последний не связанный с военными действиями корабль, пришедшие в последующие годы в Архангельский порт. После чего мысли его перенеслись уже в военные годы, когда строили новый порт «Бакарицу». Как несколько зимних месяцев провел по распоряжению властей на строительстве аванпорта «Экономия». Как радовался вместе со всеми, когда закончилось переоборудование железной дороги на широкую колею.
   Пришли на память огромные кучи военного обмундирования, выгруженные прямо на причал, и лежавшие там по несколько дней из-за того, что их некуда было девать. Вагонов не хватало, склады были забиты продовольствием и боеприпасами. Вспомнил, как с иностранных пароходов грузы выгружали на рядом пришвартованные катера и лодки. Места на причалах тоже не хватало, и в качестве площадок использовали даже плоты с лесом.
   Всё это было. Также как и увезенные тонны продовольствия пригнанными с Волги пароходами и там проданными за полцены рыночным спекулянтам. Также как и перегруженное в Вологде в «свои» вагоны нижнее белье, и отправленное для дальнейшей реализации на Урал.
 
   В последние дни Ямпольский часто просыпался по ночам и смотрел во внутренний двор, слегка отодвинув занавеску. Он понимал, что работа в оккупированном интервентами и белогвардейцами Архангельске в те годы рано или поздно вызовет интерес у нынешней власти. Даже, несмотря на то, что в последний год он практически всё время проводил на работе, участвуя в восстановлении порта и его акватории, он не чувствовал себя в безопасности.
   Гмырин не раз заверял его, что ему не о чем беспокоиться. Но чего стоят такого рода заверения, он знал на горьком опыте, тех, кого, когда-то сам защищал от правосудия. Непосредственное участие самого Сергея Аркадьевича в «параллельной перевалке» и подготовке в ограблении парохода с золотом не давало ему повода для самоуспокоения. Ямпольский прекрасно понимал, что это, наоборот, усложняет его положение. Теперь ему нужно быть вдвойне осторожным.
   И хотя Гмырин за все время ни разу даже намеком не давал повода усомниться в его порядочности, но от этого Сергею Сергеевичу было нелегче. Являясь главным свидетелем преступлений Гмырина, понимал, что опасаться нужно не столько людей из ЧК, сколько Сергея Аркадьевича. А надеется, что Гмырин не постарается от него избавиться, и возможно руками тех же чекистов, было глупо. Да и какая для него будет разница, если его возьмут, арестуют Гмырина или нет. Ему-то всё одно будет – «стенка». А вот Гмырин может и выкрутится…
   - Аркадич, ты чего такой смурной? – голос директора лесозавода заставил Ямпольского отвлечься от размышлений. – Я уже минут пять стою и смотрю на тебя, а ты будто не видишь.
   - Ох, Иван Николаевич, и не говори, - пришел в себя Сергей. – Столько дел, что порой себя не замечаю.
   - Да, ладно уж, плакаться-то, - Рогов протянул в приветствии руку Сергею. – У меня думаешь легче? Неделю дома не был…
   - Да, конечно, всем сейчас непросто, - закрывая за директором дверь в контору, проговорил Сергей.
   Через полчаса, прощаясь в кабинете с Роговым, Сергей вспомнил о недавней встрече с Антониной. Ему пришла на его взгляд неплохая мысль, и он тут же поделился ей с директором.
   - У вас тут работает знакомая моя. Тоней зовут. Суворова Тоня. Лет двадцать. Ты не мог бы её сегодня отпустить пораньше, - Ямпольский вопросительно посмотрел на директора.
   - Любовь что ли? – Рогов уже мысленно попрощался с товарищем, и сидя за столом, протирал стекла очков.
   - Давно не виделись… Понимаешь… - попытался что-то сказать Сергей, но тот его перебил.
   - Понимаю, - встал, подошел к двери и, приоткрыв ее, кивнул кому-то головой. – Наталья Петровна, найдите Суворову…
   - Антонину, - добавил Сергей.
   - Суворову Антонину, - обратился он к подошедшей к двери женщине. – Через десять минут она должна быть у входа в контору, – и, не дожидаясь ответа, закрыл дверь. – Всё, Серёжа, иди, а то дел по-горло. Мы с тобой все решили. За документами кого-нибудь пришлю.
   - Спасибо, дорогой, - Сергей очень часто обращался со словами «дорогой» или «дорогая» к близким ему людям. Жизнь на юге России и общение с жителями с Кавказа, наложили на него определенный отпечаток. Рогов уже разменял шестой десяток, но такого рода обращение со стороны Ямпольского его приятно забавляло.

   Они пробыли с Антониной вместе до утра следующего дня. Гуляли по городу, обедали в лучшем архангельском ресторане, и снова гуляли. А когда начало темнеть, приехали домой к Ямпольскому. Поздно вечером, лежа в постели, ему почему-то очень захотелось поделиться с Тоней тем, о чем он ни с кем не говорил. Антонина внимательно его слушала, положив голову ему на грудь, и не проронив ни слова. Сергей, закончив свой рассказ, не стал ничего у нее спрашивать.
   - Спи любимая. Утро вечера мудренее, - и дернувшись всем телом, заснул.
   Антонина высвободилась из его объятий, встала и подошла к окну. Глядя на опустевшую улицу, она снова и снова вспоминала его рассказ. Легла она уже под утро, когда на дворе забрезжил рассвет. 
   Больше они не виделись. От знакомых узнала, что через два дня Ямпольского арестовали. Сказали, что кто-то анонимку подбросил в ЧК. Антонина пыталась что-то узнать о его судьбе, и даже однажды подкараулила после работы директора лесозавода, чтобы тот помог хоть что-то узнать.
   - Забудь, если не хочешь неприятностей, - услышав ее вопрос, проговорил Рогов. – И больше у меня о нем не справляйся.       
          
1954 год

   Одна тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год выдался у Григория Суворова богатым на события. В личном плане ничего существенного не произошло. А вот на службе многое изменилось. Григорий Григорьевич в свои тридцать три пользовался у сослуживцев авторитетом. Начальство тоже было к нему благосклонно. А все потому, что Суворов относился к такой породе людей, без которых как говорится, никуда. Коллеги между собой называли его «нужником» чаще, чем по имени или званию. А в его присутствии обращались к нему либо как «Григорич», либо «шеф».
   С первым было понятно, а вот второе прозвище появилось у него еще в военные годы, и потянулось за ним и в мирное время. Что, как и почему, никто сейчас и не помнил. Но весь отдел, да и сам старший лейтенант Суворов знали, что, если кто-то говорит: «Шеф», то это о нем. У начальства, пользующего при работе оперативными псевдонимами, проблем с выбором его для Суворова не было. И в личном деле Григория оно значилось тоже «Шеф».
   В недавно образованном комитете Григорию Григорьевичу Суворову в силу его гражданского образования было поручено заниматься делами, история которых начиналась, как правило, еще до революции, и раскрытие которых имело для страны большое народнохозяйственное значение. Уголовная составляющая таких дел не являлась главной в расследовании. Результатом работы отдела считались факты возвращения стране чего-либо из тех несметных богатств, что были похищены до революции семнадцатого года, во время иностранной интервенции или в годы гражданской войны.
   Работа нравилась Григорию. Ему, вообще, было интересно изучать историю государства того периода. А заниматься любимым делом с детективной составляющей было интересно вдвойне. Тщательный анализ прошедших событий, изучение причастных к ним людей, сбор информации о местах преступлений и их совершивших, - этим он мог заниматься чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Благо, что он до сих пор был не женат, и быт не отнимал у него много времени.
   Дело о пропавшем золоте в далеком одна тысяча девятьсот четырнадцатом году ему передали несколько дней назад. Полистав документы, он понял, что это необычное и очень сложное дело, которое потребует много сил, средств и времени. В папку вместе с прочими бумагами и документами был подколот небольшой клочок пожелтевшей бумаги, на котором была сделана короткая надпись: «Не исключен интерес ОГПУ». Кто и зачем сунул эту бумагу туда, было для Григория не так и важно. Главным было то, что вполне возможно, и кто-то из нынешнего МВД знает об этом. А может и не только знает, а и занимается им. Хотя такие дела не были прерогативой милиции, но иногда личная инициатива была выше инструкций.
   «Ладно, с милицией разберемся позже, а вот в Архангельск для пользы дела съездить на несколько деньков не помешает. Заодно и на могилку к маме. Уж года три не был», - размышлял Суворов, слегка постукивая «Делом» о свой рабочий стол.   
   Дело и на самом деле оказалось очень сложным и запутанным. Не хватало документов, справок, показаний и прочих бумаг, которые всегда присутствуют в такого рода событиях. Большинство его фигурантов давно уже умерли или исчезли в неизвестном направлении. Революционная неразбериха отразилась и на сохранности имевшихся тогда документов.
   Немногие в то время придавали значение и осознавали всю важность и необходимость скрупулезного и бережного отношения к бумажной документации. Часть архивов было утрачена или испорчена. Особенно на периферии, где и при царе-то со специалистами было не густо, а во время и в первые годы после революции их почти совсем не было. Лишь в конце двадцатых отношение у людей к архивным данным удалось поднять на должный уровень и привести в порядок разрозненные по различным ведомствам документы.

   В Архангельске Суворова встретил Александр Попов - его коллега из местного управления. Поезд приходил вечером, времени, чтобы поужинать, оставалось не много, а потому прямиком с вокзала они поехали в ресторан, находившийся прямо на берегу Северной Двины.
   - Слушай, Саша, как ты думаешь? Откуда из Архангельска мог отходить пассажирский пароход в одна тысяча девятьсот четырнадцатом году? – спросил Суворов.
   - В Котлас?
   - Тогда он шел до Вологды, но это не так важно. Считай, что до Котласа?
   - Так откуда ему отходить, если не от вот этой пристани, - и Александр кивнул в окно, за которым в свете уличных фонарей, хорошо был виден речной вокзал и пристань. 
   Суворов некоторое время смотрел в их сторону, о чем-то думая про себя. Потом повернулся к Попову и произнес:
   - Сорок лет назад от этой пристани ушел пароход с золотом.
   - И чего?
   - Пароход ушел и пришел. А вот золото по пути пропало… Ладно, Саша, все дела потом. Ну, а сегодня ужинать и спать, - проговорил Григорий.
   Попов был опытным работником, а потому понимал, что задавать какие-то вопросы о работе и делах сейчас будет не уместно, да и не совсем прилично. А потому он подозвал официанта, и, сделав заказ, спросил:
   - Ты давно в наших краях не был?
   - Три года назад приезжал, - ответил Григорий. – Как сам-то, Александр Андреевич, поживаешь?
   - Да, чего нам. Работа, дом, снова работа, - махнул рукой Попов. – У тебя как со временем?
   - Да вот, хочу несколько дней побыть здесь. Дело у меня к тебе будет. Завтра и переговорим в управлении, - на Суворова накатила усталость, и что-то серьезное обсуждать не хотелось. – Скажу только, что работы у тебя прибавится.
   - Да я уж понял… У меня остановишься, я и жену предупредил, чтобы комнату для тебя приготовила.
   Суворов не любил останавливаться в гостиницах, и однажды в разговоре с Александром обмолвился об этом, а тот, естественно, запомнил.
   - Спасибо, Саша, - произнес Григорий.

   На следующий день в управление они приехали вместе. По давней традиции начали новый день со стакана чая, минут десять посидев за небольшим столиком в углу кабинета.
   - Ну, что, товарищ старший лейтенант, вернемся к вашим… нашим делам? – спросил Попов, убирая стаканы в шкаф.
   - Мне поручили новое дело. Оно касается давних событий, произошедших в нашем городе. Да, именно, в Архангельске, - проговорил Суворов. – Всех деталей, чтобы не нагружать тебя ненужной информацией, я пока говорить не буду. По мере необходимости, так сказать, всё узнаешь. Скажу лишь, что тебе поручается собрать сведения, имеющиеся в архивах и делах нашего ведомства и наших смежников в МВД. Обо всех, кто есть вот в этом списке. Если, сочтешь, что кого-то не хватает, оформишь отдельным списком. Предупреждать о строгой секретности не буду. Сам знаешь. Количество посвященных в эту работу как обычно, не более трех… вместе с тобой.
   - Разреши взглянуть, - перебил Попов.
   Суворов достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист и протянул коллеге.
   - Оставь у себя, - Григорий встал из-за стола. – По каждой фамилии нужны фотографии, характеристики, биографии, образцы почерка, письма… ну не мне тебе говорить. Всё, что касается каждого из них.
   - Так тут не на один месяц работы, товарищ старший лейтенант! – воскликнул Попов.
   - Да хоть не один год, - Суворов ожидал подобной реакции от коллеги. – Сколько потребуется… Раз в месяц отчет и новые документы нашей почтой будешь мне отправлять. Вот как-то так.      
      
1970 год

   - Говорю же тебе, что просёк он меня. Я такие взгляды шкурой чувствую, - проговорил мужичок, что встретился Ивану накануне в магазине. – Нужно «Сохатому» весточку дать об этом.
   - Заладил, ты, Сафрон, «срисовал-срисовал»… Что на тебя и глянуть нельзя. Они же – менты. Им везде нос нужно сунуть, не всякий из них что-то маракует, - ответил худой, со скуластым лицом и заметно старше Сафрона мужик.
   - Нет, Жора, я знаю, что говорю, - сказал Сафрон и вышел из избы.
   На поляне перед лесной избушкой сидели шестеро мужчин. Все в одинаковых черных стеганых фуфайках и кирзовых сапогах они расположились вокруг костра и молча потягивали светящиеся в темноте папиросы.
   - Ну, наконец-то! – увидев Сафрона, произнес тот, что был в зимней шапке ушанке. – Теперь хоть в избе отдохнуть можно. А то целый вечер тут сидим, сопли морозим…
   - Заткнись, - жестко отреагировал Сафрон на сказанное, и, обращаясь уже к другому, что сидел ближе всех к нему, проговорил: – «Карась», завтра с утра смотайся на почту. Письмецо утром получишь. День туда, день обратно… И никаких гулянок там. И не вздумай в Шольском в ящик бросать! В Тойге заказным отправишь!
   - Да, как день туда и обратно? До Тойги отсюда почти шестьдесят километров будет. Прошлый раз четверо суток, да и то еле успел… Ноги стер.
   - Прошлый раз ты целый вечер в Шольском в клубе прохлаждался. Там и ноги, наверное, стёр, - оборвал Сафрон.
   Сидевшие у костра мужики дружно захохотали. Им хорошо было известно о том, как назначенный бригадиром гонец с поручениями бегает. Раз пять за два сезона он ходил в Нижнюю Тойгу и каждый раз без приключений обойтись не мог.
   - А может у Тоньки на кровати пятки-то натер! – прокричал небольшого роста, с окладистой бородой мужичок, тем самым вызвав новый взрыв смеха.
   - Хорош зубы скалить, - осадил мужиков Сафрон. – Два дня «Карась», два. А ты, «Гвоздь», чем Тоньку вспоминать, лучше бы инструмент в порядок привел! – и, сделав паузу, заключил: - А теперь, как говорят в Советской Армии, отбой. Завтра мышей искать к «Орлецам»41 пойдем.
   Смех моментально затих, и мужики, побросав окурки в костер, потянулись в избу.
   - Сам бы за два сбегал, я бы посмотрел, - пробурчал себе под нос «Карась», уходя последним от костра.
   Сафрон слышал сказанное, но оставил без внимания, лишь проводил того взглядом. Он знал его еще по прошлой отсидке. Знал, что Вовка Карасев, или как звали его в их кругу, «Карась», сможет, если на него надавить, сделать невозможное возможным. Время шло к зиме, и через неделю вся бригада собиралась покинуть эти места до следующего лета. Поход к Орлецам был последним в этом году. И ждать, когда «Карась» нагуляется в Шольском или в Нижней Тойге, желания, да и времени не было. Потому Сафрон и был столь категоричен в сроках командировки.
   «Через трое суток вернется, и то хорошо… Что за народ у нас, пока не пристрожишь, так толку не будет! - подумал Сафрон и, как случалось и в прежние годы незадолго до отъезда с реки, погрузился в воспоминания.
   Ничем другим здесь, в северном лесу, в такие часы заняться было не чем. Воспоминания придавали ему силы. Особенно приятно ему было вспоминать встречу с Тамарой в год его последнего освобождения в шестьдесят первом и военные годы. Первую половину сороковых он считал для себя временем, прожитым не зря. А всё остальное – суетой, не заслуживающей внимания. Кроме семьи, конечно. 

   Суворов прочитал письмо от Сафрона еще утром, когда принесли почту с конспиративного адреса. Навести справки об ачемских гостях, которых тот встретил в магазине, много времени у него не заняло. Уже через два дня информация обо всех, кто приезжал на поминки, была у него на столе. Сейчас, глядя на лежащую перед ним папку, он пытался понять, как ему поступить.
   Разложив перед собой всё, что касалось только семейства Гмыриных, он внимательно пересматривал все документы о них. Слева он сложил несколько фотографий и документов, касающихся Гмырина-младшего, а справа разложил все сведения об его отце. «Сафрон писал, что младший что-то заподозрил, увидев его. И неспроста. Судя по документам, Степан Сергеевич был в составе делегации, посещавшей Воркутинский лагерь в пятьдесят восьмом. Там же в то время был и Сафрон. Поэтому, ошибки быть не могло. Гмырин-младший узнал Сафрона, или постарается это сделать. Это еще тот мент. Вспомнит обязательно, если не вспомнил сразу. И его вмешательство сможет навредить всей моей операции, - пришел к выводу Григорий. - Ну, что же, - подумал он, - придется, тебя, полковник, на пенсию проводить… А хотя… всё будет зависеть от твоего поведения».
   То, что отец его имел отношение к похищенному золоту, Григорий понял уже давно. Не прошло и года после его визита в пятьдесят четвертом к Попову в Архангельск, как он получил от него папку с информацией о Гмырине Сергее Аркадьевиче. Сначала ничего, чтобы могло привлечь его внимание, он в той папочке не обнаружил. Но, когда просмотрев всё ее содержимое, уже завязывал тесемочки на ней, появилось чувство, что чего-то не досмотрел, чего-то не увидел. Он опять раскрыл папку и снова вглядывался в лицо Гмырина на фотографиях. Перечитал все, имеющиеся в папке письма и документы. Но так ничего и не обнаружив, закрыл ее и отложил в сторону.
   Как часто бывает в таких случаях, он сообразил о том, что не давало ему покоя лишь, когда ворочался дома на кровати, пытаясь в тот день заснуть. Утром первым делом войдя в кабинет, он отыскал в папке пожелтевший лист бумаги, и стал снова читать: 
   «В чрезвычайный комитет. Товарищи! Имею честь сообщить вам, что недавно встретил в городе господина Ямпольского Сергея Сергеевича 1880 года рождения. Я был удивлен, что пособник белогвардейского движения на русском Севере до сих пор жив и здоров. Прогуливается с молодой девицей по городу, посещая рестораны. Ранее, будучи работником порта, был свидетелем, как этот господин неоднократно общался с белыми офицерами. Курил вместе с ними папиросы и смеялся. А однажды я видел его вместе с ними в трактире. Считаю, что таким людям не место среди нашего трудового народа. Куликов».
   Кто-то заботливо приклеил эту записку к листу бумаги с информацией об Ямпольском С.С. Но сейчас Суворова мало занимало то, кто это сделал. И содержание доноса его интересовало также в меньшей степени. Суворов внимательно разглядывал то, как она была написана. Его заинтересовал почерк этого Куликова, написавшего ее, понимая, что вряд ли фамилия автора была именно Куликов. Григорий положил несколько документов, написанных собственноручно Гмыриным Сергеем Аркадьевичем рядом с запиской. Документы были явно написаны одним человеком.
   Через два дня он получил заключение специалистов. Выводы были ему понятны и без него. Автором записки, подписанной якобы Куликовым, был никто иной, как Гмырин С.А. Самого его давно уже не было в живых, а вот сын его, Степан Сергеевич, был именно тем, кого встретил Сафрон в Ачеме. Занимая в настоящее время должность заместителя начальника архангельской милиции, он мог вольно или невольно помешать работе Суворова. Известно ли что Степану Сергеевичу о делах своего отца и похищенном золоте, Суворов не знал. Но решил, что на всякий случай нужно сделать так, чтобы Гмырин-младший, даже если что-то и знает о пропавшем золоте, навсегда забыл о нем.

   Звонок из Москвы не застал Степана Сергеевича врасплох. В силу его служебного положения ему оттуда часто звонили по разным причинам. Вот и сейчас, когда секретарша сказала, что Москва на линии, он спокойно взял трубку у себя в кабинете.
   - Полковник Гмырин, - четко, по-военному проговорил он.
   - Здравствуйте, полковник, - раздался голос на том конце провода. – Меня зовут Григорий Григорьевич Суворов.
   - Чем обязан? – пытаясь определить, откуда звонят, спросил Гмырин.
   - Комитет вас беспокоит. Я завтра в ваш город прилетаю. Нам бы поговорить с полчасика. Как у вас со временем? – произнес Суворов.
   - Вы дневным рейсом прилетаете? – спросил Степан Сергеевич.
   - Да, в два уже буду в городе, - ответил Григорий. – И если бы часиков в пять… Да в пять я мог бы быть у вас.
   - Очень хорошо. Я буду вас ждать, - и, услышав короткие гудки, нажал на кнопку звонка.    
   - Татьяна Васильевна! - крикнул через дверь кабинета Гмырин, не дожидаясь, когда там отреагируют на звонок вызова. – Татьяна!
   - Слушаю вас, Степан Сергеевич… - на пороге появилась женщина лет сорока.
   - Ты почему мне не сказала, что с московской конторы звонят? - раздраженно проговорил Гмырин.
   - Извините, товарищ полковник… - опустив глаза, проговорила секретарша. – Степа, он сказал, чтобы я не говорила. Сказал, что сюрприз хочет сделать… Приятный такой голос у него и обходительный такой… Наверное, симпатичный мужчина.
   - Я тебе, Татьяна, сколько раз уже говорил! На работе я тебе не Степа! – еще больше распаляясь, проговорил Гмырин. – Ты меня в могилу сведешь с такими сюрпризами!
   - А чего? Он же сказал… - попыталась обидеться женщина.
   - Всё, Татьяна, иди и работай, - Степан Сергеевич прервал секретаршу и, махнув в ее сторону рукой, отвернулся к окну.
   «Сюрприз… - подумал про себя Гмырин. – У них сюрпризы хуже атомной бомбы. Ладно, посмотрим, что и как, - он решил «наверх» о звонке пока не докладывать. - Завтра и доложу, как ясность какая-то будет». Он тут же с сожалением подумал, что как только начнет думать об отпуске, так неприятности одна за другой появляются.
   Вот и Сафрон из головы не выходил. В том, что в Ачеме он встретил именно его, Гмырин не сомневался. Память у него была цепкая, и если уж что-то слышал или видел, обязательно запоминал, или, по крайней мере, мог в любой момент вспомнить о том. Вот и в этом случае. Со времени, когда он в последний раз видел Сафрона, прошло чуть больше десяти лет. Еще в Архангельск с поминок не вернулся, а уже понял, где встречался с тем бригадиром мышеловов. Да и как его звать тоже вспомнил. В пятьдесят восьмом по служебным делам пришлось ему бывать в лагере под Воркутой. Вот тогда он и заприметил Сафрона. Почему он запомнил его, он сейчас и не вспомнил. Просто запомнил и все. Как запоминал и многое и многих других. 
   «Может и вправду завязал и в экспедицию к кому-то нанялся», - Гмырин который день собирался навести справки о той экспедиции, но все чего-то откладывал. - И вот еще «конторе» понадобился. И не здешней, а московской, - ему отчего-то очень не хотелось, чтобы Сафрон неспроста оказался в Ачеме».
   
   Самолет приземлился в архангельском аэропорту вовремя. Суворов в местное управление о своей командировке сообщать не стал. В туалетной комнате аэропорта привел себя в порядок, а потом, как и все, добрался до города на автобусе. Выйдя на остановке недалеко от управления, где работал Гмырин, не спеша пошел к нему на встречу. Попова хоть он считал своим приятелем, и не доверять ему у него повода не было, но беспокоить его все равно не стал. Посчитал, что так ему будет в этот раз удобнее.
   В приемной у Степана Сергеевича Григорий был ровно в семнадцать часов. В помещении никого не было, и, судя по порядку на столе секретаря, вряд ли кто доложит о его приходе. Не успел он, как следует осмотреться, как дверь из кабинета распахнулась, и на пороге показался полковник милиции.
   - Григорий Григорьевич? – поинтересовался он.
   – Майор Суворов Григорий Григорьевич, - Григорий вытащил из кармана удостоверение и, развернув, показал полковнику.
   То, что это был Гмырин, Суворов не сомневался. Он хорошо помнил его лицо по фотографии.
   - Полковник МВД и заместитель начальника управления, Гмырин Степан Сергеевич, - в свою очередь представился хозяин кабинета, бросив взгляд на «корочки» и пожимая протянутую ему руку. – Прошу, проходите, - он пропустил гостя вперед. – Секретарша отпросилась, так что сам встречаю.
   Тут Гмырин слегка слукавил. Он еще час назад предложил Татьяне уйти с работы, обещая сегодня с ней поужинать. Видеть нынешнего посетителя ей ни к чему. Не смотря на всю свою взбалмошенность, она была человеком проверенным. И в разглашении увиденного и услышанного в стенах управления, замечена не была. Но чего в жизни не бывает, а потому Гмырин предпочитал проводить подобные встречи без свидетелей. 
   «Вот тебе раз, - тем временем думал Степан Сергеевич, услышав, как зовут гостя. – Вот он, какой Суворов Григорий Григорьевич. А я-то в своё время обыскался. Ну, никак не мог предположить, что он может работать в «конторе. Кто бы знал, кто бы знал… Хотя… Если бы и предположил, там всё так засекречено, то не факт, что бы нашел».
   - Вы же из наших краёв? И матушка у вас здесь похоронена? - Гмырин решил убедиться в правильности своей догадки.
   - А вы неплохо осведомлены, хотя только сейчас познакомились, - улыбнулся Суворов. – Вижу, что вы подготовились к встрече, а это меня всегда радует.
   - Работа такая, товарищ майор, - загадочно улыбнулся Гмырин в ответ. – Вы присаживайтесь. Я сейчас чайку организую, или может чего покрепче?
   - Чайку с удовольствием. Кстати, на счет покрепче… - протянул Суворов и достал из портфеля бутылку коньяка. – Но с этим не будем торопиться. Сначала чай, да и поговорить бы. А то я после спиртного о делах не люблю говорить.
   - Пять минут, Григорий Григорьевич. Сейчас организую, - проговорил Гмырин и вышел из кабинета. 
   Суворов, оставшись один, оглянулся. Ничего лишнего в кабинете не увидел. На стене портрет генсека. Стол чистый, никаких бумаг на столе нет. В кабинете абсолютная чистота и порядок. «Серьезный человек, - ничего другого Григорию сейчас в голову не пришло. – А вот то, что о моей персоне осведомлен, и скорее всего, знает не мало, это неспроста. Но ничего…».
   - А вот и я, - полковник с подносом в руках вошёл в кабинет, прервав мысли Суворова. 
   «Даже не встал после моего ухода. Уж очень спокоен ты, майор», - подумал Гмырин, подходя к столу, а вслух же сказал:
   - Чаек, бутербродиков в буфете взял. Вы же с дороги. А кушать нужно, - выкладывал он с подноса принесенное.
   - Спасибо, полковник, не откажусь. На ужин сегодня не приглашаю, самого пригласили, - Григорий аккуратно намекнул, что продолжения сегодня не будет. Пусть даже, если ради этого пришлось приврать.
   - Понимаю, понимаю, - кивнул в ответ головой Гмырин. – Я, честно говоря, и сам сегодня занят. Это у меня не последняя на сегодня встреча.
   - Да… всё работа, работа. Не жалеем себя. На отдых времени совсем не остается, - заметил сдержанно Суворов, а про себя подумал, что, небось, к любовнице намылился, и работа тут совершенно не причем.
   Они еще несколько минут поговорили о погоде, обсудили недавно прошедший военный парад в честь 53-й годовщины Октябрьской революции, не забыли и вступившего буквально с неделю назад в должность президента Чили Сальвадоре Альенде.
   - Я собственно, Степан Сергеевич, вот чего здесь, - Григорий решил перевести разговор в нужное ему русло, и покрутил пальцем вокруг потолка.
   - Можете говорить спокойно, - Гмырин понял его жест. – Здесь наш разговор останется между нами.
   - Григорий Григорьевич, вы человек с достаточным жизненным и профессиональным опытом, а потому отнесетесь к тому, что я скажу ответственно и мудро, - Суворов посмотрел в глаза Гмырину. – К нам попали документы, касающиеся вашего отца. Конечно же, сын за отца не в ответе… Но это, если дело касается обычных граждан. А мы с вами, Степан Сергеевич, на службе у государства. И доверие к нам должно быть полным и не вызывающим сомнений…
   - Да, конечно, товарищ майор, - у Гмырина, как он сам любил выражаться, плохое настроение сменилось на очень плохое.
   - Так вот. По доносу вашего отца в двадцатом году был расстрелян человек. И человек в то время не последний в нашем городе. Я имею в виду Архангельск. С тех пор прошло пятьдесят лет, но такие вещи, сами понимаете… Кроме того есть сомнения относительно его причастности к другим, так скажем не благовидным делам. И нам не очень хотелось бы, чтобы об этих фактах узнали в вашем ведомстве, - Суворов замолчал, пытаясь допить чай, оставшийся в стакане.
   У Гмырина немного отлегло от сердца. Все-таки дела отца и его дела – две большие разницы. Но, что же они попросят взамен? Не та это контора, чтобы заниматься благотворительностью.
   - Честно говоря, мой покойный отец незадолго до смерти кое-что помнится мне, рассказывал о том давнем случае. И с его слов не такой уж невинный тот расстрелянный был, - после небольшой паузы проговорил Гмырин.
   Степан Сергеевич не обманывал. Отец и на самом деле где-то за год до смерти рассказал ему об Ямпольском. По прошествии лет он очень сожалел о содеянном и раскаивался. Сергей Аркадьевич просил тогда прощения у сына своего. И хотел, чтобы тот нашел кого-то из ближайших родственников и просил прощения у них за него. И если в чем они нуждались, помог им, чего бы это для него не стоило. И Степан Сергеевич нашёл. И не кого-нибудь, а сына его родного. Вот только никак лично встретиться не пришлось. А потому и прощения не смог попросить, и помочь, если в чем нуждается.
   - Да, нехорошая история, - продолжил Суворов. – Но как бы то ни было, она может для вас иметь серьезные последствия. Вам же уже скоро шестьдесят, и менять что-то в таком возрасте ни к чему.
   - Что вы хотите? – Гмырин не любил долгих прелюдий, а потому постарался сразу понять, что от него им нужно.       
   - Да в принципе, сущий пустяк, - Суворов пальцами помассировал шею. – Извините. К вечеру шея затекает, - и опустил руки. – Вы недавно в Ачеме были. Родственника схоронили. Примите наши соболезнования.
   - Спасибо, - поблагодарил Гмырин.
   - И встретились с Сафроном Савельевым. По крайней мере, он вас узнал, - Григорий посмотрел на Гмырина. – Вы с ним однажды пересекались, и мы почему-то уверены, что вы очень хорошо запомнили его, - полковник сидел спокойно, и никак не реагировал на сказанное. - Нам нужно, чтобы вы не предпринимали никаких действий относительно Сафрона. Этот человек сейчас работает на нас.
   - Да, я, конечно же, узнал Сафрона. Не сразу, но вспомнил, где его видел, - спокойно ответил Гмырин. – Так все-таки, товарищ майор, может по глоточку? Честно говоря, вчера лишнего позволил. А здоровье не то стало, что в молодости…
   - Да чего уж, давайте, - поддержал Суворов. – И вот еще что. Я думаю, что вы знакомы с делом об исчезнувшем золоте в четырнадцатом году. История громкая, и вы с вашим положением вряд ли о ней не слышали. Да к тому же, мы думаем, что и отец ваш не зря тогда анонимку на того гражданина написал. У нас есть основания предполагать, что Ямпольский, так звали его, был непосредственно причастен к тому золоту. И он каким-то образом хотел нанести вред вашему отцу. А тот, написав донос, избавился от него. – Суворов сделал глоток коньяка, - И мы вас убедительно просим никаким образом ни лично, ни через ваше ведомство не заниматься поисками того золота. Этим делом занимается наше управление… и довольно давно.
   Гмырин посмотрел на майора. Потом налил свою рюмку до краев и выпил.
   - Да я не против. Но не столько потому, что просит об этом ваша «контора», - коньяк начал действовать на Гмырина.
   Лицо полковника  покраснело, а на лбу выступил пот. Он вытер пот платком и, расстегнув пуговицу у рубашки, продолжил говорить:
   – Вы не спросили у меня, откуда я вас знаю. А ведь наверняка хотели спросить. Не буду более вас держать в неведении. Еще раз убедился сегодня, что чего только в жизни не бывает. Так вот. Вы, Григорий Григорьевич и есть тот, кого искал я по просьбе моего отца много лет, чтобы попросить за него прощения в смерти Ямпольского. Искал кого-либо из родни, а нашел сына родного. По документам нашел. А в живую только сейчас вот случай нас с вами свел. И потому прошу от имени отца своего у вас прощения за донос на вашего батюшку… Ну, а Сафрон… А что Сафрон? Пусть живет и работает. Лишь бы закон не нарушал, - спокойно заключил Гмырин.
   В кабинете повисла тишина. На лбу Суворова выступил пот, но он казалось, и не замечал его.
   - Это правда? – спросил он. – И сам же и ответил, - Да, конечно, о чем я спрашиваю.
   - Это правда, - повторил Гмырин. – Ямпольский Сергей Сергеевич - ваш отец. Я вам передам всю информацию о нем… И еще. Моя жена недавно потеряла своего родного брата. Он был неплохим работником милиции и немного занимался золотым делом… в свободное от работы время, - все-таки слукавил Гмырин. - Документ о возобновлении следствия мы в свое время получили. Но так ничего и не обнаружили. А интерес к нему у московского начальства постепенно угас, и никто уже несколько лет об этом деле не вспоминал, - продолжал Гмырин. - И в память о нем и своем отце, хочу сказать, что никаких попыток найти или что-то узнать о золоте, с моей стороны предприняты не будут.
   Степан Сергеевич в последних словах был искренен. Смерть Павла заставила его кардинально пересмотреть свои взгляды относительно его будущего. Годы делали своё, и он уже не хотел каких-то жизненных перемен. Ни с золотом, ни без него. Гмырин встал, прошел к сейфу и вынул из него тоненькую папку.
   - Вот, держите. Здесь всё, что касается вашего отца и того, как вы появились на свет, - произнес Гмырин. – Наши судьбы с вами оказались чем-то похожи… Вы не находите?

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

1975 год

   Сафрону в последнее время что-то нездоровилось, и он в этот раз решил остаться в избушке. Мужики же еще два дня назад ушли к Смильскому. Савельев посчитал, что тот район нужно еще раз проработать. И если ничего, то, как и решили с Суворовым, будут закрывать экспедицию. За шесть сезонов, проведенных на реке, они изучили ее верховья настолько, что Сафрон, казалось, мог с закрытыми глазами пройти по ней, помня каждый кустик на берегу или камень в реке.
   В мае-июле, в период белых ночей, «мышеловы» поисками занимались в вечернее и ночное время. И лишь с приближением осени работали днем. Летом на реке много деревенского люду и лишний раз привлекать к себе внимание Суворов запретил. А в вечерние и ночные часы всё меньше любопытных или случайных свидетелей.
   На все возможные вопросы местного населения, Суворовым для «мышеловов» были придуманы ответы, объясняющие все их действия. С самого начала своего появления, они представились ачемянам сотрудниками из столичного университета, который поручил им исследовать лесных мышей и грызунов в этих краях. На вопросы, которые бы вызывали затруднения с ответами, «мышеловы» отвечали, что они де люди подневольные, и особо не интересуются «что и зачем». А их задача исследовать грызунов вдоль всей реки.
   Легенду придумал Суворов. Он понимал, что, то, чем будут заниматься люди Савельева несколько лет, в первую очередь не должно вызывать у местного населения беспокойства за свою жизнь и здоровье. А потому научная экспедиция показалась ему наиболее подходящей легендой. Меры предосторожности и конспирации были разработаны им очень тщательно. Даже с университетом была договоренность, что отвечать на случай интереса со стороны местных властей.
   Случайный свидетель вряд ли смог  предположить, что экспедиция ищет не норы грызунов и их самих, а пропавшее перед началом первой мировой войны золото. Даже металлоискатели были внешне изменены, а «Сафроновцы» называли их между собой только «мышеловками». И с этой стороны за всё время не было ни одного сбоя. А вот результата так и не достигли… Золота как не было, так и нет.
   Сидя у костра, Сафрон время от времени подбрасывал в него в ветки и сучья, что остались от спиленной сегодня сухой елки. Хоть и покидать скоро здешние места, а дров в избе оставить нужно. Избу они в первый свой приезд построили добротную. Был у него в тот год в бригаде мужичок деревенский. Срубил избу как положено. Правда, не на самом берегу, а от чужых глаз подальше. Но для рыбака или охотника двести метров лишних пройти лучше, чем спать под открытым небом.
   Вот и хотел ее оставить местным жителям не как брошенную из-за ненадобности, а в качестве подарка. Изба, она не один десяток лет послужит людям. «Всё какая-то польза от Суворовской затеи будет», - решил он. Деревенские этому месту на реке уже и своё название дали. Теперь его чаще «у мышеловов» или «у крысоловов» зовут, чем «у Большой Ехты». Вот и занимался Сафрон в эти дни наведением порядка, да ремонтом избы. Сегодня вот камни кое-какие в печке заменил. Завтра навесы на дверях собрался поменять, да стекло колотое заменить. На крышу новых досок весной еще привезли с Шольского. И неделю назад пока его люди на Смильское не ушли, ее заново перестелили.

   Суворов обещал, что и в случае неудачи здесь, на Нижней Тойге, не оставит его без дела, хотя в конце этого года Сафрону и стукнет шестьдесят. Нынешней весной, недели за две до отъезда в Ачем, обмолвился Григорий о новой работе для Савельева. «Лет на пятьдесят, Сафрон Петрович, - рассмеялся тогда Григорий. – Юбилей справишь, и вперёд…».
   В тот день они о многом говорили. Суворов как обычно достал из сейфа початую бутылку коньяка и «Столичной». Знал, что Сафрон коньяк не очень уважает. А вот от стаканчика-другого водочки не откажется. Просидели, проговорили допоздна. Суворов тогда в первый раз за пятнадцать лет и проговорился, что причастен к его досрочному освобождению в шестьдесят первом. Савельев, правда, и сам догадывался, но всё это время виду не подавал.
   - Когда двадцать лет назад мне попало это дело, - вспоминал Григорий. – Я был молод и наивен. Думал, что горы сверну. Оказалось, что горы и на самом деле легче свернуть, чем это треклятое золото отыскать. Я ж из-за него и в должности застрял, да и если бы не оно… Хотя я не жалею. Окунулся в историю, да и на Родине, благодаря нему бывал чаще. Да что говорить, если и Танюшку свою и то через него встретил.
   Он немного помолчал, раскуривая сигарету. Сделав пару затяжек, посмотрел на Савельева.
   - Так и с тобой судьба свела через это золото, - он выпустил к потолку с десяток дымовых колечек.
   - Я-то уж – великое счастье, – проворчал Сафрон.
   - В общем, куда не крути, а жаловаться грех, - не обращая внимания на замечание приятеля, заключил Григорий.
   Первые несколько лет все их отношения не выходили за рамки «начальник-подчиненный». Но в какой-то момент эта граница стала менее заметной. Суворов даже свадьбу справлял зимой, чтобы Савельев смог на ней присутствовать. Но как говорится, дружба - дружбой… Что же касалось дела, здесь они оба придерживались дисциплины и старались держаться в рамках своих должностных полномочий. А свадьба Григория стала своеобразным началом их дружеских отношений.
   - Маринке моей десять сейгод исполнится, - проговорил Григорий.
   Сафрон редко включался в разговор. Он уже привык к размеренной манере Суворова общаться. Скажет что-то, помолчит. Скажет, опять замолчит. И так может целый вечер говорить один. В такие минуты Григорий и не требовал от Сафрона какого-то участия в разговоре. Даже ради приличия.
   - Твои шестьдесят справим в хорошем ресторане, - глядя на капающие за окном сосульки, и тоном, не терпящим возражений, произнес Суворов.
   - Гриш, ты вот говоришь, что не жалеешь ни о чем, а я жалею, - решился вставить пару слов Сафрон. – Жалею, что такой человек как ты, из-за этого дела так начальником отдела и остался. Ты же – голова, и мужик настоящий. Тебе бы всей вашей «конторой» руководить…
   - Вот-вот, - быстро нашёлся Григорий. – Правильные люди редко высоких должностей и постов достигают. И я считаю это справедливо. Лучше пусть на местах у нас будут хорошие исполнители и специалисты, а там, - поднял он палец вверх. – А там пусть будут… просто будут, – улыбнулся своей шутке Суворов.
   Из часов выскочила кукушка и скороговоркой отбарабанила восемь вечера.
   - Вот же зараза. Всё время вздрагиваю, когда она куковать начинает. Так вот… Мне помнится, ты как-то спрашивал, чем я занимался до того, как тебя в Воркуте встретил. Я тогда не ответил. Если хочешь, скажу сейчас, - Расстегнув у рубашки ворот, он продолжил откровения. – Прежде, чем я на тебя вышел, ты не поверишь, два года вот за этим… Нет вру, стол был другой. Но все равно, два года с утра до вечера за столом просидел. Бумаги и телефон, телефон и бумаги. Думал, с ума сойду. Информации перелопатил… С людьми встречался. Со всеми, кто мало-мальски причастными были к золоту.
   План составил поиска детальнейшего, и… Дело прикрыли. Приостановили! Представляешь? Я к руководству. Те руками развели… Всё, что царского времени касалось, говорят приказано было забыть… Слава богу, нашелся кто-то наверху и несколько дел, в том числе и это в пятьдесят восьмом снова открыли. Я еще два года убил на то, чтобы план поисков утвердить. Бюрократия сплошная. Полгода твою кандидатуру согласовывал. Было ощущение, что кто-то очень не хочет расследования. 
   Так однажды на совещании и заявил …дурак. Теперь не «дело», а меня отстранили. Ты представляешь! Пять лет в пустоту! – Суворов что есть мочи стукнул кулаком по столу. – Через полгода обратно отдали. Столько времени потеряно было. Могли бы еще в начале шестидесятых, лет на десять раньше в Ачем выдвинутся… Еще налить? По «пятьдесят»?
   - Наливай. Так и потом тоже через «пень колоду» поначалу все шло, - заметил Сафрон. – То «в ружье», то «отбой».
   - Нет, Сафрон. Если бы в шестьдесят первом, или втором хотя бы начали искать, то вряд ли отставка Хрущева повлияла бы на поиски. А так… – возразил Григорий. – Ты за два года группу собрал. Людей подготовили, и уже хотели выезжать, как опять всё встало. Ну, не можем мы у нас в стране спокойно жить и работать. Или не умеем. Ну, сменилось руководство, так что, нужно после этого все дела приостанавливать и снова их согласовывать уже с новым начальством?
   - Да чего ты так сегодня разошелся, Гриш? Тем более дела все старые и ничего не исправишь. Даже если и знал бы чего наперед, все равно «соломки» не успел бы постелить, - Сафрон подошел к Суворову и обнял его за плечи. – Вон, смотри, народ бежит, через лужи перепрыгивают… А ребятишки из снега бабу лепят…
   - Бабу лепят… - передразнил Суворов. – Обидно, Сафрон Петрович, за нас всех обидно. Ты на заводе слесарил тогда два года вместо того, чтобы делом заниматься. Ребят не всех собрал.
   - Так же разрешили… - постарался успокоить друга Сафрон.
   - Разрешили… В Европе дела закрутились, не до нас стало. Вот и отмахнулись, чтобы не мешали. Кто в Чехословакию, а кто в Ачем… Нашли бы золото, если бы не все это. А так…
   
   Всплеск крупной рыбы прервал воспоминания Сафрона. Он знал, что тут под угором в яме семга живет. И не одна. Видел не раз, как летом при закате солнца прыгали. То одна, то две вместе. В начале сентября деревенские мужики останавливались у них переночевать. Сетки ставили, а вот поймали или нет, Сафрон не видел. «Значит, не поймали, - решил Савельев. – Живи тогда, красавица…» 
   Тушить костер не стал, решив, что тот догорит и сам потухнет. В избе зажег свечку. Были у них и керосиновые лампы, но Сафрон любил, когда горит свеча. Запах от нее перебивал другие, и казалось, что в избе становилось легче дышать. Развесив отсыревшие портянки и сапоги, залез на нары. Немного посидев, задул свечу и лег на спину. «Скоро домой… Игоря должны этой осенью в Армию призвать. Жаль, что не провожу. Но, ничего. Тамара отправит… справится. Суворов обещал поближе к дому служить устроить. Приеду, съезжу, навещу», - уже сквозь сон подумал Савельев.

1976 год
 
   Встреча нового одна тысяча девятьсот семьдесят шестого года у Стуговых была не очень радостной. Сашка улетел в районный центр на олимпиаду по математике и должен был вернуться еще в прошлом году, но погода сбила все планы. Самолеты последние два декабрьских дня в Шольский не летали. Боковой ветер и метель сделали свое дело. И хотя снег на аэродроме поселковые трактора исправно разгребали по его сторонам, меньше его не становилось. Метель стихла лишь к середине первого января, а потому раньше следующего дня Иван с Анной сына и не ждали.
   Утром второго января Иван проснулся от шума приближающегося самолета. «Ну, наконец-то», - подумал он и, соскочив с кровати, пошел умываться.
   - Я сейчас на аэродром схожу… - увидев на кухне Анну, проговорил Иван.
   - Тихо ты, - Анна приложила палец к губам. – Пусть ребята поспят. Умаялись с дороги…
   - Чего? – Иван закрыл за собой кухонную дверь. – Какие ребята?
   Анна посмотрела на заспанное лицо мужа и улыбнулась. Тот пришел от Ластининых слегка навеселе в начале второго ночи и сразу крепко уснул. Конечно же, он не слышал, как ближе к утру, Сашка завалился в дом с какими-то ребятами. Уставшие так, что отказались даже от чая, они завалились спать в Сашкиной комнате, едва скинув верхнюю одежду.
   - Они пешком пришли. Вдоль Двины сначала шли, а потом уж от Нижней Тойги сюда. Санька много не рассказывал. Самолеты не летали, вот он тридцать первого и решил пешком домой на попутках попадать. А с ребятами с Архангельска, Валькой и Андрюшкой, он в аэропорту познакомился. Они на каникулы в Ачем к бабкам своим едут. Ну вот, так втроем и прошли всю дорогу пешком. В праздники, какие попутки. Всю дорогу ногами прошли. Намяли, поди… Все в валенках да полушубках. Вот молодежь нынче какая… А если бы что случилось в дороге? На улице же мороз… - Анна замолчала. Глаза заблестели, наверное, представила ребятишек в морозный день ночью в лесу.
   - Отчаянные… ты чего мокроту тут разводишь, – Мужики настоящие. И решение серьезное приняли. Не каждый подумать о таком сможет, не то, что идти. Тут… - Иван ненадолго задумался,   – тут почти сто километров будет. Ну, Сашка, ну молодец!
   - И ты туда же. Иди, умойся сначала… отец! – махнула рукой Анна.
   Ребята проснулись и через час, уже позавтракав, собирались в деревню. Сашка ходил по дому, заметно прихрамывая. «Стер всё-таки ноги, - подумала Анна. – Ну и то польза. Хоть дома немного посидит».
   - Обратно поедете, так к нам ночевать обязательно, - напутствовал новых друзей Сашка.
   - Спасибо вам, Анна Степановна, - проговорил тот, что выглядел немного постарше.
   - Да за что, Валя, спасибо, - отмахнулась Анна. – Сашка верно говорит, обратно будете возвращаться, к нам тоже приворачивайте.
   Ребята ушли, а Анна стала собирать на стол. Завтра уже всем на работу, а потому ей хотелось Новый Год хоть сегодня всем вместе встретить.
   - Иван, оставь Марью в покое, - видя, как муж мешает дочке читать книжку, проговорила Анна. – Иди, пока я на стол собираю, лучше расскажи, о чем таком можно с Ластиниными до полуночи говорить и про семью забыть.
   Иван уходя, пощекотал дочку и присел у кухонного стола. У него секретов от жены особых не было. Наоборот всегда старался с ней советоваться или рассказывать о своих рабочих делах, и не только рабочих.
   - Не соображу что-то, что за ребята? – спросил Иван. - Кому роднёй-то приходятся…
   - Тот, что повыше, Валька, Таисьи внук. Домик у них небольшой напротив Савватия Федоровича. А второй – внук Афони-«Быка»… Да, что тебе говорить, всё равно не знаешь. Ты вот в Ачеме чаще меня бываешь. Мужики оттуда у вас работают, а никого кроме вашей Клавдии, да Нинки с магазина не знаешь, - проговорила Анна. – Ну, так, чего скажешь?
   - А чего говорить? Посидели вчетвером. Колька тоже пришел. Кино по телику посмотрели. Новая комедия. «Ирония судьбы». Надо бы еще раз кино-то посмотреть, когда в клуб привезут или по телику повторят, а то за разговорами не все и понял, - начал Иван. – Ну, выпили немного…
   - Ага, немного. Ты же без шапки домой пришёл! – улыбаясь, перебила мужа Анна.
   - Я Кравцову отдал. Он свою ушанку в машине оставил. Не подумал, что машину водитель в гараж угонит. А мне ближе домой, чем ему, - Иван посмотрел на Анну так, будто не шапку другу отдал, а амбразуру грудью накрыл. – Ну, старое вспомнили. Год не простой был у всех, - нехотя проговорил  Стугов.
   - И это все семь часов, что тебя дома не было? – Анна пыталась напустить на себя строгость, но ей это явно не удавалось.
   Иван понял, что двумя фразами тут не обойтись.
   - Кстати, Николай Ефимович, невольно подтвердил наши с тобой догадки, что происшествия на реке случались и раньше. Берега часто подмываются, особенно весной. Изменять русло, как случилось у Савеловского порога, для этой реки, скорее всего не в первой. Он на карте показал еще похожее место. На которое он случайно забрел, когда смолье прошлым летом они с Витькой рубили. Мы с Кравцовым съездим туда сейгод. Посмотрим, что и как, - договорив, Иван замолчал.
   Анна достала из печи чугунок, открыла крышку, и по кухне разошёлся аппетитный запах щей. Стугов потянул носом и проглотил слюну.
   - Ого! Ну, сегодня настоящий праздник. Щи на столе, вся семья в сборе, - весело проговорил Стугов.
   - А Кравцов, поди, опять лишку выпил и прощения просил? – не обращала Анна на реплики мужа.
   - Ну, было, я уж на то не обращаю и внимание, - согласился Иван.
   Кравцов вскоре после похорон Павла пришел как-то вечером к Стуговым, покаялся в грехах своих перед ними и прощения у обоих попросил.
   - Ты, Николай, не обижайся на нас, - сказала тогда Анна. – Но мы не священники, чтобы грехи отпускать. Честно сказать, я чувствовала все время что-то, но понять не могла… Такое по молодости с каждым может случиться… Ты сказал, мы тебя услышали и приняли к сведению. А прощать не за что. Плохого же ты ничего не совершил. А совесть свою уйми. Себя грызть за прошлое ни к чему. Ну, смалодушничал, что со всяким может случиться. Время-то какое было… Заодно и понял для себя, что живем мы честно и открыто. И о тайне нашей узнал. А у кого нет… тайны-то? Тайна та не в золоте, Коля. Хотя и золото найти тоже интересно. А вот дневник матери хотелось бы разыскать. Не всё мы знаем о тех годах. Да и о себе тоже. Будешь Ване моему помогать, спасибо тебе скажу. Нет… Дружить и дальше будем… Дальше нужно жить, Коля, детей растить. Да и сами еще не старики. Девчонки у тебя славные. Подрастут, свататься придем, - она улыбнулась Николаю и замолчала.
   Иван лишь тогда похлопал по плечу главного механика и своего товарища. Вот с тех пор Николай как выпьет лишнего, так снова возвращается к той теме и просит, чтобы Иван не держал на него зла.
   - Понятно… - проговорила Анна, услышав ответ муж.
   - Да, пока Кравцов еще не сильно выпивши, я с ним на крыльцо покурить выходил. Понял по его взгляду, что-то сказать хочет, а при Ластининых не может, - Иван снова вдохнул приятный кухонный аромат. – Сказал, что недавно звонил ему на рабочий телефон Степан Сергеевич.
   - …Гмырин который? – уточнила Анна.
   - Ну да, он самый, - протянул Иван, отвлекшись на шум из дочкиной комнаты.
   - Чего из тебя всё нужно вытаскивать… Начал так говори, потом с детьми наиграешься. Скоро уж обедать надо, - одернула Анна мужа.
   Дверь в кухню приоткрылась. На пороге стоял Сашка, держа в руках шапку.
   - Ты куда? – удивилась Анна. – А ноги? Да и обедать сейчас уж будем.
   - Да и, правда, сын, - поддержал Иван. – Мы тебя столько времени ждали, подарки вот заждались. И Маше из-за тебя еще не вручили…
   - Мам, пап. Я буквально на полчаса. Вы пока посекретничайте, я и вернусь… Тоже с подарком, - Сашка сделал наигранно просящее лицо. – Я скоро! С сюрпризом! – последние слова прозвучали уже одновременно с захлопнувшейся входной дверью.
   - И куда он? - Иван посмотрел на Анну. – Куда он?
   - Вот и спросил бы у него! Чего меня спрашивать? – покачала головой Анна.
   Она поначалу удивлялась привычке мужа спрашивать ее о том, о чем сам бы мог прекрасно спросить. И неважно о ком или о чем. Он мог в присутствии дочки спросить у нее, как у Марии в школе дела. Или глядя в след уходящей соседке, спросить, зачем она к ним приходила. Но потом привыкла, и намного спокойнее реагировала на вопросы мужа в такие минуты.
   - Так чего Гмырин-то звонил? – вернула Анна мужа к разговору.
   - Сказал, что то, чем они с Павлом занимались, более его не интересует, - проговорил Стугов. – Он имел в виду золото, - почти шепотом добавил он.
   - А я думала, чего-то тихо стало вокруг всей этой истории. Нигде ничего не происходит. Новых людей в Ачеме не крутится. Были мышеловы, да и те съехали в прошлом году, - Анна вымыла в рукомойнике руки и, глядя на тикающие ходики, поправила выпавшие из-под платка волосы.
   Через полчаса, как и обещал, вернулся Сашка с «сюрпризом». На пороге стояла его одноклассница Лиза Артёмова. «Хорошо, что я и для нее подарочек приготовила», - подумала Анна, увидев их вместе.

   После обеда Маша убежала с подружками кататься с горки у поселкового клуба, а Лиза с Сашкой ушли в его комнату. Вскоре оттуда послышались звуки «Пинк Флойда» и громкий голос Сашки вперемешку со смехом Лизы.
   - Слушай, Вань, - Анна притворила дверь в комнату. - Мне кажется, не нужно больше тебе силы и время тратить на поиски золота.
   - Не понял? – Иван от удивления обжегся горячим чаем.
   - Да что ты такой нервный-то стал, Вань. Я о том золоте, что на схеме нарисовано, - Анна присела на стул рядом с ним. – А если и вправду реку в том месте промыло, и оно где-то в реке лежит, илом и камнями замытое. Разве ж найдешь…
   - Если бы место найти, то… да чего уж. Я еще в прошлом году, когда с Кравцовым на реке неделю лазили, тоже подумал. Да отступаться вроде не хотелось. Столько времени потратили, - проговорил Иван.
   - А вот то, что мать моя спрятала, найти более реально, да и место, где оно может быть понятнее… Хотя само золото мне сейчас уже не так и важно. А вот тетрадку с записями матери хотелось бы увидеть. Много она не успела сказать. И думается, что немало чему удивимся и узнаем, если найдем ее, - размышляла Анна. – А то золото и вправду рекой смыло. Иначе бы вы уж нашли бы место. 
   - Не знаю, как в этом году у меня с отпуском. Получится или нет. Нужно и сено выставить, и оградку на материной могилке поправить… Всё время нужно, - Иван почесал затылок.
   - Как уж получится, Вань, - сказала Анна и стала убирать со стола. – А мать, наверняка место как-то пометила.
   - Пометила… А может кто ту метку ненароком нарушил? – еле слышно проговорил Стугов. И непонятно было, кому он это говорит, толи себе, толи для Анны.   
   Иван еще какое-то время посидел за столом, о чем-то размышляя. Потом встал и вышел с комнаты.
       
1985 год

   Кравцов обвел взглядом большую комнату. Вроде бы ничего лишнего не осталось. Всё ненужное барахло днем увез на свалку. Осталось разобрать лишь в сарае. Но с этим решил не торопиться. Завтра Ластинины зайдут, моторы, канистры и прочее нужное заберут, а остальное в металлолом школьники утащат. С собой из вещей ничего решил в город не брать. Только документы, да кое-что из одежды. Чемодан уже второй день стоял у входной двери, дожидаясь хозяина.
   Татьяну еще в июле к Стуговым в город отправил. Десятый класс там будет заканчивать. Анна Степановна поможет с ее устройством. В последнем письме Иван написал, что Анна успокоилась после прошлогоднего потрясения. И чувствует себя намного лучше. Над Татьяной «трясется» как над дочкой. Сам же Кравцов решил доработать до осени, а потом уж ехать. С жильем в Архангельске в свое время ему еще Гмырин помог. Правда квартира в деревяшке и с печным отоплением, но зато в центре города, и с хорошей перспективой под снос. А значит, и квартиру новую получат от города.

   Перемены в жизни Стуговых начались в прошлом году. В тот год огромное горе постигло их семью. Дочка их вместе с мужем сгорели в собственном доме. Мария в девятнадцать вышла замуж. Год, отучившись в педагогическом в Архангельске, она затем вместе с мужем уехала к нему на родину в Воронеж. Там и случилось несчастье. В своем доме они жили на окраине города. Пока пожарные добрались и вытащили их из горящего дома, они в дыму и задохнулись. Сказали, что от проводки загорелось. Иван ездил туда один без жены. Марию домой не повезли, там и похоронили.
   Анна месяц ходила как тень. Потом отошла немного. «Работой и спаслась», - как потом сказала она ему. А через месяц от Сашки письмо пришло. Написал, что служится нормально, чтобы не волновались. Как тут не волноваться, если служил он в Афганистане. После окончания института призвали, и вскоре оказался он в ограниченном контингенте для исполнения интернационального долга. Написал о ранении, и что все зажило «как на собаке», и что чувствует себя прекрасно. «Уж лучше бы совсем ничего не писал. Мать только-только с похорон стала приходить в себя», - подумал тогда Кравцов, узнав о ранении. 
   А еще через месяц Ивану предложили работу в Архангельске. Повышение. Как он не хотел ехать… Да пришлось. Сказали, что раз коммунист, значит, приказы партии должен исполнять. Ну а куда Николай без Ивана. Даже директор и тот, когда Стугову приглашение сделали, сказал тогда Кравцову: «Значит, останется скоро поселок с одной моей головой. А две другие считай, отрубили». Николай хорошо знал, что директор частенько в шутку сравнивал руководителей лесопунктом с тремя головами змея. Одна из которых, его, а две другие принадлежат Ивану и главному механику, то есть Кравцову.
   В дверь постучали. Кравцов оторвался от своих мыслей и подошел к двери, заталкивая на ходу в брюки выехавшую рубаху.
   - Привет, Николай Семенович, - в дверях стояла почтальон. – Дома еще. Вот письмо тебе. Не стала в ящик бросать. Вдруг не заглянешь до отъезда.
   - Спасибо, Наденька. Точно бы забыл в ящик посмотреть. А ты чего не звонишь? Звонок-то вроде работает, - поблагодарил юного почтальона Кравцов и нажал на звонок.
   Убедившись, что тот как и прежде «поёт соловьем», оглянулся в след уходящей девушке. Усмехнулся чему-то, глядя как та, удаляясь от дома, семенит по мокрым после дождя мосткам, и вернулся в дом.
   Письмо было от Ивана. Николай разорвал конверт, вынул письмо и стал читать. «Работу мне нашёл, это хорошо, - подумал Кравцов и сунул письмо в карман. – Чего писать о том, будто я без работы в городе останусь», - он еще немного поворчал на друга, хотя, конечно же, был рад тому, что о нем кто-то заботится.
   Кравцов какое-то время постоял в коридоре, пока взгляд его не остановился на стоящем чемодане. Он наклонился и достал из него толстую тетрадь со сделанными под кожу обложками, и прошел к столу. С самого начала, занявшись поисками золота, Николай аккуратно записывал в нее всё, что касалось этой истории. Иван знал о ее существовании, но не одобрял затею друга. Правда, время от времени он в нее тоже заглядывал, когда пытался освежить в памяти какие-то события. Несколько лет назад, желая сделать очередные записи после вылазки на Тойгу, на своем месте тетрадь не обнаружил. Ни жена, ни дети, как оказалось ее вообще никогда не видели. Переставив в книжном шкафу несколько книг с места на место, он решил, что тетрадь скоро найдется сама. «Видно выпивши, сунул не туда», - подумал Николай и стал делать записи на отдельных листочках, надеясь в скором времени их переписать в тетрадь. Но время шло, тетрадка не находилась, а количество листов с заметками в коробке из-под сандалет все прибывало и прибывало.   
   Но как говорится, нет худа без добра. Не случись переезда в город, то она еще долго бы лежала под матрацем. Нашлась его тетрадка, когда он стал собираться в город и разбирать то, что в доме накопилось годами. И сейчас решив, что всё нужно до отъезда аккуратно в нее переписать со своих листочков, Николай уселся за стол. Разложив на столе все записи по-порядку, открыл тетрадь, и принялся писать, надеясь, что быстро с этим управится. Просто перепишет и всё. Однако быстро не получилось. Заново перечитывая старые записи, он погрузился в описываемые в них воспоминания. Прошел час, а ни строчки в тетрадке не появилось. Поняв, что с такими темпами он может просидеть до самого вечера, Кравцов принялся писать.

   «1977 год. Сентябрь. В конце месяца решили с Иваном до Смильского съездить. Поселковые на нас с уже как на умалишенных смотрят. Говорят, на реку ездите, удочки таскаете. А всё без рыбы возвращаетесь. Пришлось в прошлый раз сказать, что Иван как-то потерял на реке часы - подарок отца. Так вот теперь на рыбалке меньше удим, чем по берегам ползаем. А вдруг найдутся…
   Вода в реке небольшая. До Большой Ехты с Ачема за день добрались. Почти все шестами пихались42. Мотор лишь несколько раз заводили – мелко в реке. Ночевали в избе, что от мышеловов осталась… В метрах в ста от избы в сторону леса я обнаружил (ходил за рябчиком) нечто похожее на могильный холмик. Раскапывать не стали. Иван обратил внимание на камень, лежащий, будто вместо могильной плиты. На нем были высечено: «ТПО 1972».
   На Смильском пробыли два дня. В этот раз рассматривали взрослые деревья, надеясь найти на них какие-то метки. Ничего интересного не увидели. Спустились вниз по реке до Ачема…».
   «1980 год. Июль. Взяли с Иваном отпуск на сенокос. Но зарядили дожди. Решили с Иваном съездить до Смильского. Все равно дожди обещали еще неделю. Анна с нами тоже поехала. Через сутки были на месте. На Разбойничье Слуде два дня изучали лежащие там камни. Некоторые заросли мхом, очищали. Облазили весь бор, но никаких меток опять не обнаружили. Несколько камней перевернуть не удалось…».
   «1983 год. Май. На День Победы решили съездить до Разбойничьей Слуды. Анна тоже поехала с нами. По дороге ломался мотор, но уже ночью были на Смильском. Выспались и на Слуду. Анна ходила и приговаривала, что чувствует, что оно здесь. Сутки пробыли там. Снова ничего не увидели, чтобы могло указать на спрятанное матерью Анны золото. Анна, уезжая, сказала: «Что-то мы не видим, или не можем увидеть… нужно думать…».
   «1984 год. Май. Иван сказал, что, наверное, понял, где надо искать. На все мои вопросы отвечал, что сначала нужно на Слуду попасть. Но уехать не смогли. Пришла телеграмма о гибели Маши. Теперь уж не знаю, когда и соберемся…».
 
   Кравцов дописал последние строчки. В тетрадке из девяноста шести листов чистыми осталось только два. Держа в руках эти два листка, он вспомнил, что когда только начал делать записи, в шутку подумал, что золото найдут после того, как закончится тетрадь. Будучи человеком суеверным, он еще раз посмотрел на чистые листы и подумал: «Что же я на них напишу, когда найдем?»
   
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
1994 год

   С тех пор, как построили в Вельменьге леспромхоз, многое в Шольском изменилось. Время вносило коррективы в привычки и образ жизни жителей поселка. Он вместе со всей страной не только покинул СССР, но и в угоду лесозаготовителям перекочевал из одного района в другой. Из-за чего соседний Ачем оказался отрезанным чужим районом от своего. Никому не нужная деревня, казалось, так и застряла в бывшей стране, не успев вместе со всеми в новую Россию.   
   Связь с внешним миром у жителей Шольского тоже изменилась. Раньше в районный центр можно было добраться за пятнадцать минут на самолете. Теперь до него нужно было ехать на автотранспорте несколько часов, преодолевая по пути на пароме или барже Северную Двину, или зимой по ледовой переправе. А вот попасть туда или выехать во время ледостава или ледохода, стало невозможно. Лесопункт из самостоятельного предприятия превратился в участок леспромхоза. Молевой сплав с Нижней Тойги ушел в прошлое, а заготовленный лес стали вывозить по автодороге в Вельменьгу.
    
   Стуговы были в курсе перемен, происходящих в Шольском. оттуда к ним постоянно кто-то да заезжал. Кому нужно было в областную больницу, а кто ехал навестить учившихся в городе своих детей. А кто просто по городским магазинам походить и по пути с родней или друзьями повидаться. И очень многие из них навещали Ивана с Анной. Видя всё происходящее в стране и в Шольском, у них уже не было сожаления о переезде, как иногда было в первое время после приезда в Архангельск.

   Стуговы встретили одна тысяча девятьсот девяносто четвертый год с пожеланиями друг другу и надеждой, что уж в этом году они точно выберутся в Шольский и Ачем. Да и к Смильскому хотелось бы попасть. И когда лето перешагнуло экватор, они всё-таки собрались. Решили, как и все ехать на машине. По времени выходило быстрее, чем теплоходом по Двине, да и вещи, что будут там необходимы, везти на машине удобнее. Они обсудили все детали поездки, и в письме Виктору Ластинину Иван сообщил, что в первых числах августа они с Анной обязательно приедут.    
   - Сколько лет мы тут не были? – спросила Анна, рассматривая мелькающие за окном деревья.
   - …Десять, с восемьдесят четвертого. Как уехали тогда, - не отрывая взгляд от дороги, проговорил Иван.
   По всем приметам дорога вот-вот должна была привести их на берег Нижней Тойги, откуда будет виден Шольский.
   – Интересно вода в реке большая или нет. А то, говорят, через Тойгу не переехать на наших «Жигулях», - вслух подумал Стугов. 
   - Десять лет прошло… Марии уже десять лет нет с нами, - проговорила Анна и прослезилась.
   - Ладно, мать, что уж поделаешь… - попытался успокоить ее Стугов.

   Тогда, в восемьдесят четвертом, гибель дочери надолго выбила Анну из привычного ритма жизни. На работе она еще как-то держалась, а вот дома плакала постоянно. Ей казалось, что жизнь ее остановилась. Беспокойство за сына, служащего в Афганистане, лишь усугубляло ее состояние. Иван как мог, пытался подержать жену, но его слова до сердца Анны не доходили. Она слушала, что он говорит, но ничего не могла с собой поделать.
   И лишь суета с переездом в Архангельск несколько отвлекла ее. Навалившиеся заботы притупили накопившуюся боль. Но все равно, когда поздно вечером Иван засыпал, она вновь возвращалась к ней. И тогда Анна, не в силах сдержать слезы, тихо лежала и плакала, уткнувшись в подушку.
   Время от времени Иван пытался говорить с ней о продолжении поисков золота и дневника ее матери. Но Анна ничего не хотела об этом слышать. Но когда в девяносто втором их Сашка уехал в Америку и с тех пор не написал ни одного письма, она изменила своё решение. «Нужно ехать туда, и найти Сашку», - как-то подумала она. А спустя какое-то время поняла, что для этого потребуются деньги. И деньги немалые. 
   
   О своих планах относительно Сашки Анна, наверное, в первый раз в жизни, не стала говорить мужу. Лишь вечером за ужином сказала, что снова хочет вместе с ним заняться поисками дневника и золота. Иван был удивлен такой перемене в жене, но ничего не сказал. Лишь покивал головой и, глядя ей в глаза, улыбнулся.
   Иван давно ушел с лесного управления, куда перевелся с Шольского. Однако времена перестройки не обошли и их семью. И однажды вернувшись вечером с работы, он произнес:
   - Всё, Анюта, начинаем новую жизнь, - подошёл к жене и обнял. - К Кравцову в кооператив ухожу.
   - Что-то ты долго думал, - спокойно ответила тогда она.
   Иван частенько в последнее время говорил, что работа в городе его разочаровала и она не для него. Не мог он приспособиться к бумажной рутине и роли чиновника.
   - Я же в лесу уже более тридцати лет, - говорил он тогда, заключив жену в своих объятьях. - И бросить не так-то просто. Вот ты же не уходишь из лесхоза.
   - Не ухожу, потому что меня всё устраивает… пока устраивает, – ответила Анна.
   - Ну и хорошо. А я с Николаем поработаю. Заработки у него неплохие, и работа живая.
   И уже  добавил, отпуская ее из своих объятий:
   - Сашке поможем с долгами рассчитаться.
   Анна очень переживала за сына. Тот после возвращения с Афганистана с родителями жить не захотел, занял у своих бывших сослуживцев денег на кооперативную квартиру, и жил отдельно. И всё бы ничего, да вот возвращать деньги не торопился. С небольшой зарплаты инженера возвращать занятые деньги у него плохо получалось. А друзья всё чаще и чаще напоминали о долге.
   Анна не заметила, когда у сына появилась мысль искать счастья за границей. Но тот постепенно увлекшись этой идеей, перестал жить настоящим, и в какой-то момент заявил, что продает квартиру и уезжает в Америку. Не прошло и двух лет, как Стуговы провожали сына в аэропорту.
   - Устроюсь, напишу, - сказал он на прощание, и шагнул в зал ожидания.
   С тех пор прошло два года, но никаких известий от него Стуговы не получили.

   Через полчаса машина выехала к берегу Нижней Тойги. За рекой виднелся Шольский. Уровень воды был невысокий, и они благополучно перебрались на другой берег.
   Видимой разницы между нынешним поселком и тем, что они покинули десять лет назад, Иван на первый взгляд, не заметил. Но было ощущение, что скоро поселок ждут большие перемены. И перемены не к лучшему.
   - А где Николай? – спросил Виктор при встрече. – Ты говорил, что Кравцов с вами тоже приедет.
   - Перед самым отъездом спину у него прихватило, - ответила Анна. – Вот, я за него, - и засмеялась так, как не смеялась все годы, что они жили в городе.   
   Шольский хорошо подействовал на нее. Она почувствовала прилив сил, настроение заметно улучшилось, и даже нажитые с годами болячки сегодня о себе не напоминали.
   - Да, годы… - проговорил Виктор. – Моложе не становимся. От того и болезни всякие привязываются… Вот чего вы тогда уехали… Николай от бога механик, лесопункт на такие объемы вышел! Если бы остались, так и сейчас лесопункт, скорее всего бы работал как и прежде…
   - Вить, не начинай… - прервал приятеля Иван.
   - Да, знаю, знаю. А вот всё одно не понимаю, - и Виктор, и многие в Шольском тепло вспоминали Стуговых и сожалели, когда те уехали. - Сейчас, конечно, лесопункт еще скрипит, но работает. Но скоро, я думаю, нам тут всем хана.
   - Да что ты такое говоришь, - на пороге стояла жена Виктора. - Чего это хана-то! Вон, в магазинах завались всего стало… Привет, Стуговы!
   - Наташенька, здравствуй! – Анна расцеловалась с золовкой.
   - Наташа, здравствуй, - произнес Стугов, обняв сестру.
   - Привет, братец. Слава богу, приехал. А то все мы к вам, а вас с городу не вытащишь… - Наталья повернулась, и, подхватив под руку Анну, потащила ее на кухню.
   Виктор посмотрел им вслед и сказал:
   - Вот баба, дура! В магазине-то завались, только вот в кармане - шиш!
   - Ну, это же временно, Виктор Ефимович. Год-два и выправимся! – с наигранным оптимизмом проговорил Иван. – Стране сейчас непросто.
   - Ой, Иван Иванович. Не пойму я, когда ты шутишь, а когда правду говоришь, - вздохнул Ластинин. – Да это «непросто» у нас длится сколько себя помню… А до меня родители всё «пояса затягивали». Где это видано, чтобы пенсионеры работяг кормили! А куда денешься, если им зарплату не платят… Да, чего уж! Ты вон в своем кооперативе на себя работаешь и деньги получаешь. А мужики из лесу не вылазят, а деньги только обещают.
   - Ну, не совсем так, Вить, - возразил Стугов. – У нас задержки не меньше. Сейчас мало кто вовремя платит. Всё зачеты, зачеты. А живых-то денег тоже почти не видим.
   Виктор махнул рукой в сторону кухни и проговорил:
   - Ну, Наталья! Вот вечно так. Настроение спортит, а сама «в кусты»…
   И не дождавшись реакции Ивана, спросил:
   - Вы надолго в наши края? Я не гоню, живите, сколько захотите… Вы же на реку собрались?
   - Недельку-другую на реке поживем, у вас денька три. Как–то вот так, примерно, - пояснил Иван. - Можно было бы и дольше, да на операцию через месяц. Сердце, как мотор, ревизии и обслуживания просит.         
   У Ластинина они пробыли три дня. Пообщались с бывшими односельчанами. Даже за грибами Анна с Натальей выбралась. Сходили на кладбище. Ухоженные могилки родителей порадовали Ивана. «Надо будет отблагодарить Виктора с Натальей, если в этот раз найдем золото», - подумал Иван, глядя на множество, посаженных у могил цветов. Особенно приезду друзей обрадовался Виктор. И чтобы больше времени побыть с ними, даже взял отгул. К гостям и любопытным, что приходили к нему повидать Стуговых, относился необычно спокойно. Он даже слегка гордился тем, что Стуговы остановились именно у него. Хотя как могло быть иначе. У кого жить, как не у родной сестры.
   Но все хорошее когда-то заканчивается. Вот и на смену встрече пришло время расставаться. Три дня пролетели незаметно, и Стуговы засобирались на реку. Когда прощались на берегу, у Виктора отчего-то защемило сердце. Он смотрел вслед удаляющейся лодке, и в голову пришла мысль, что может быть вот так и прощаются с друзьями навсегда. Он старался ее прогнать, пытаясь подумать о чем-то хорошем. И когда через несколько дней он снова увидел Анну, то вспомнил тот день, и всё понял.

   - Ваня умер, - проговорила Анна. – Сердце… сердце, наверное, не выдержало… Шестьдесят пять всего… - с посеревшим от горя лицом, она не могла сдержать слез.
   Наталья обхватила подругу за плечи и тоже зарыдала. Виктор пытался как-то успокоить женщин, но у него мало что из этого получалось. В конце концов, заставив их выпить водки, ему удалось хоть немного их успокоить.
   - Я не смогла его в лодке везти… Так оставлять – звери кругом. Похоронила я его Витя, похоронила, - еле слышно проговорила Анна. – Я лодку не помню, привязала или нет. Ты проверь, чтоб не унесло. Там вещи мои остались. Сложи их пока в сарай. Один свой мешок я в машину положила. А остальное сил нет… Я посплю немного. Не спала давно… И в милицию сообщи, скажи о случившемся… Я посплю и всё расскажу… Кравцову тоже позвони. 
   Анна прилегла тут же на диване, и через минуту уже спала.

   В начале августа в этих краях ночью хоть и ненадолго, но становится по-настоящему темно, и становится понятно, что белые ночи остались уже в прошлом. Самые нетерпеливые рыбаки в это время достают из сараев свои остроги, и выезжают лучить. Настоящая рыбалка начнется позднее, осенью, но как говорят, охотку сбить, уже можно.
   До Смильского Стуговы добрались лишь к концу второго дня пути, когда над рекой уже стали сгущаться сумерки. Мотор хоть и работал исправно, но особо не гнали. Мелко было. Особенно на перекатах. В некоторых местах они выходили из лодки и тащили ее по каменистой мели. Иван хорошо помнил фарватер, но все равно несколько раз после ударов винтом по камням, менял шпонки.
   За прошедший день не с привычки устали. Анна, растапливая печь в избе, сказала:
   - Да, старость – не радость. Завтра сначала выспимся, отдохнем, а потом уж делами займемся.
   - Да, я тоже устал что-то сегодня. Да… годы берут свое… Раньше до сюда добирались и сразу на Слуду бежали, - согласился Иван. – А теперь чувствую, что пока не отдохну по-хорошему, и желания-то туда идти не появится.
   - Появится, - возразила Анна. – Не чай же пить сюда приехали.
   По мере того, как огонь в печи разгорался, в избе становилось теплее. Анна собрала на стол небольшой ужин. На плите зафыркал чайник, оповещая, что вскипел.   
   - Эх, сейчас бы в баньку, усталость как рукой сняло бы, - проговорила Анна, заваривая чай.
   - Была когда-то здесь, - Иван каждый раз, когда речь заходила об этой бане, говорил с особой грустью. - Я помню то время. Она, может и сейчас стояла бы, да крыша потекла, а чинить в то время некому было. Вот и сгнила банька. Один остов остался. Да ты же видела у реки… весь травой уж порос. А у нас даже где-то старая фотография была, где я у нее стою. Помнишь?
   Иван скинул сапоги, повесил их поближе к печке. Видя, что Анна не поняла, продолжил:
   - Ну, когда самолет искали в пятьдесят седьмом или восьмом. Там фотограф был. Вот и сфоткал меня.
   - Да, да… А где та фотография? – вспомнила она наконец.
   - Давно не видел. Дома где-то лежит, наверняка, - ответил Иван, разливая по кружкам чай.

   Анна проснулась первой. Встала, взяла с печи еще теплый чайник, и вышла на улицу. Поочередно поливая себе на руки, умылась. Выпрямившись, она разглядела, как сквозь деревья пробивалось утреннее солнце. Анна закрыла глаза и минут пять так и стояла, подставив лицо под лучи восходящего солнца.
   - Загораешь? – раздался за спиной сонный голос Стугова.
   - Какая красота, Вань, - она повернулась к нему и открыла глаза. «Чего-то он сегодня не в настроении», - глядя на мужа, подумала она.
   - Вечером нежиться будем. Давай по «чайковскому»43 и… Разбойничья Слуда нас уже столько лет ждет, - у Ивана и на самом деле с настроением сейчас было не очень. – Я к реке, умоюсь.

   - Ты чего сегодня такой? – спросила Анна, когда он вернулся. 
   - Какой такой?
   - Да смурной какой-то, - она налила ему чая из заправленного вечером китайского термоса.
   - Чего-то не по себе мне, - Иван глотнул горячего чая. – Мандраж какой-то… Как школьник перед экзаменом. Не пойму, что такое.
   - Всё хорошо, Вань, мы же вместе, чего волноваться? - попыталась успокоить Анна мужа. – Я как ночью не проснусь, ты все не спишь. Всё думаешь, думаешь чего-то.
   - Да, что-то сердце защемило, вот и не спалось, - проговорил Иван.
   - Таблетку-то пил?
   - Да пил… конечно же пил, - ответил Стугов.

   Через час они уже стояли на краю Разбойничьей Слуды. У Анны было ощущение, что на бору только-только кто-то прибрался. Настолько чистым был белый мох. Высоченные сосны слегка поблескивали на солнце, и казалось, что и эти вековые деревья не обошла заботливая рука. Следы от сделанных много лет назад раскопок аккуратно заросли мхом и из общего фона совсем не выделялись.
   - Какая красотища! – воскликнула она.
   - Здесь всегда так, - отозвался Иван. – Здесь красиво даже в плохую погоду. Я помню, тут когда-то много деревьев было ветром повалено. Но и тогда от бора было «глаз не отвести». А сейчас и следов тех не осталось. Всё чисто и ровно…
   Анна дотронулась рукой к похожему на густую пышную пену мху. «Много ли нужно мне для счастья… - подумала она. – В такой вот красоте с Иваном бы жить… Вот и всё счастье…».
   - …у меня давно мысль была. Сегодня проверим мои догадки, – оторвал ее Иван от приятных мыслей.
   Видя, что Анна задумалась о чем-то своем, и не расслышала его первых слов, он уже намного громче позвал ее:
   - Аня, подойди ко мне! – и присев, рядом с большим камнем у толстой вековой сосны, внимательно стал его разглядывать.
   - Видишь?
   - Что? – не поняла она.
   - Раньше камень не так лежал. Его перевернули, - проговорил Иван, ощупывая со всех сторон камень.
   - Да кому же нужно тут такие валуны переворачивать? - удивилась Анна. – Тут и народу-то не бывает.
   Иван встал. Прошел еще несколько шагов и снова присел.
   - Иди сюда!- снова крикнул он.
   И когда Анна подошла, добавил:
   - И этот перевернут.
   Он встал, подошел к Анне. «Как я раньше не сообразил? Видел же, что камни перевернуты», – подумал он, а вслух сказал:
   - Всё… Считай, нашли.
   - Иван, говори толком!
   - А я и говорю, считай, что мы нашли золото, которое мать твоя спрятала здесь. Осталось лишь узнать под каким из перевернутых камней оно лежит.
   Он схватил Анну на руки и закружил.
   - Пусти меня, уронишь же! – кричала она, закрыв глаза от удовольствия. – Ну, пусти же!
   - Не уроню! – Иван опустил ее на землю. - Сходи, пожалуйста, к лодке. Мешок серый принеси с веревками, и сумку с инструментом.
   - Нет, ты сначала скажи, что ты затеваешь!
   - Всё оказывается проще, чем могло быть, - он оглянулся, будто здесь мог быть кто-то еще. – Помнишь мышеловов?
   Анна кивнула головой.
   - Так вот. Они по всей реке бродили несколько лет. Мышей искали или еще чего, но изрядно берега у речки потрепали. Но искали они, то золото, которое на схеме нарисовано. Если бы об этом месте знали, обязательно нашли бы. Я когда увидел надпись на камне у мышеловов… Ну, помнишь, я тебе рассказывал, когда мы с Кравцовым что-то типа могилки обнаружили рядом с их избой…
   Ну, так вот. Я тогда и подумал, что именно на камне, у которого золото закопала матушка твоя, знак свой она и нацарапала. Не на дереве. На нем со временем все смолой затянется. А на камне! А камень тот мы не нашли, потому что мышеловы его перевернули, когда они своих мышей искали. Ну, в смысле, он не один был перевернут. Но в том числе и он.
   Какие-то камни они приподнимали и так же на место опускали. А какие-то, видать при подъеме, переворачивались на другой бок. Обратно их укладывали уже перевернутыми! Понимаешь?
   Иван с широко открытыми глазами смотрел на жену.
   - Камень с меткой нужно найти. Я посмотрел. Тут таких камней всего три штуки. Перевернем сегодня-завтра и всё! Всё, понимаешь! – Иван от возбуждения не мог стоять на месте.
   - Начинаю соображать, - проговорила Анна. – А чего те мышеловы под камнями искали?
   - Да, какая разница чего они вообще там делали! Мышей искали или золото наше искали… - Иван осекся, не совсем понимая, чего это он сказал.
   - Ты думаешь…
   - Да ничего я не думаю. С языка вот сорвалось, - Иван только сейчас стал осознавать смысл им произнесенных слов. – Факт тот, что кроме них никто землю не рыл вдоль реки, - добавил он, понимая, чем занимались так называемые мышеловы все это время.
   - А если они нашли… - теперь уже Анна испугалась собственных мыслей.
   - Если бы нашли, то не уезжали бы как «побитые собаки». Ты же видела их, когда они в Шольский пришли. Все усталые, а в глазах сожаление о бесполезно потраченном времени. Разочарование и отсутствие успеха читалось даже в глазах их бригадира, как бы он не пытался это скрыть. Не нашли они кроме мышей ничего, - подбодрил себя и Иван.

   Вчера весь оставшийся день Иван был занят изготовлением подъемного приспособления. Анна же тем временем обкопала их по периметру, чтобы можно было подводить веревки. А сегодня с самого утра они приступили к основной работе.
   - Ну что… три камушка и всего-то! – улыбался Иван. – Выбирай, который первый!
   Анна, немного поразмыслив, указала на ближний к ним валун. С первого раза перевернуть огромный плоский камень не удалось. Вторая попытка оказалась успешной, и то, что было скрыто годами от всех, предстало перед их глазами. Они мхом счистили остатки прилипшей к камню земли.
   - Аня, смотри, - еле слышно проговорил Иван, указывая на знак, напоминающий крест. – Сходи на реку за водой, отмоем по-хорошему, - И не дожидаясь ответа, стал рукавицей оттирать въевшуюся грязь.
   Когда Анна вернулась, Иван сидел, привалившись спиной к сосне, положив одну руку на камень. Она не сразу сообразила, что произошло, и дотронулась до мужа. От прикосновения рука его съехала с камня, и Анна увидела высеченный на нем крест. И только тогда поняла, что ее Иван мертв.
   - Сердце… - прошептала она.
   Ноги ее подкосились, она опустилась рядом с мужем и молча заплакала.
   
1999 год

   Кравцов проводил Анну взглядом. Затем посмотрев по сторонам, подошел к рядом стоящему дереву, и, прислонившись, аккуратно открыл тетрадь. 
   «Дочке моей Софье Ивановне Сальниковой, родившейся в г. Вологда в 1934 году, - читал он. - Это написано мною, Марией Николаевной Сальниковой, урожденной Ерахичевой Марией Михайловной. 
   Пишу записку тебе моя дорогая, не надеясь, что найду тебя в оставшееся мне время. Здесь будут описаны в основном лишь те события, о которых правду знаю только я. Думала, где эти записи оставить для тебя так, чтобы другие не нашли. Ничего другого не придумала, как спрятать подальше от чужих глаз. А ты, если очень захочешь, я верю, что сможет найти их и прочитать.
   С трех лет я, так же как и ты, осталась одна. Только в отличие от тебя родители мои погибли. Воспитывала меня тетка. Потом я уехала учиться в Крым. Там и связалась с людьми, с которыми впоследствии украли золото с парохода.   
   Не буду утомлять тебя рассказом о том, как и почему я участвовала в ограблении парохода с золотом в самом начале июня одна тысяча четырнадцатого года. Если тебе это интересно и важно будет, то можешь прочитать в газетах того времени, расспросить очевидцев или ознакомиться в архивах соответствующих органов. Напишу лишь о том, о чем не догадывались мои друзья и соучастники, с кем мы всё это проделали, и о том чего никто из них никогда уже не узнает. Не узнает, потому что никого из участников тех событий сейчас уже нет в живых.
   Так вот. В одна тысяча девятьсот тринадцатом году, я еще совсем девчушкой жила в Крыму вместе со своими друзьями. Тогда же по заданию Клавдии Ивановны Зотовой, она же Елизавета Романовна Гольдштейн, я приехала в Архангельск с целью заочно познакомиться с Гмыриным Сергеем Аркадьевичем, а заодно и понаблюдать за ним. После чего я должна была высказать своё мнение о том, можно ли доверять Гмырину, или он вызывает какие-либо сомнения. Клавдия - это организатор ограбления парохода. А Гмырин занимал высокий пост в Архангельске и помогал нам.
   Вместе со мной поехала служанка Клавдии, Серафима. Я, конечно же, догадывалась, что помимо  помощи мне в поездке, она будет внимательно следить за мной. И обо всех моих действиях впоследствии узнает и Клавдия. Совместная поездка с этой опытной сорокалетней женщиной с одной стороны облегчала моё путешествие. Но с другой… С другой, мне приходилось вести себя осторожно и аккуратно, а это было не совсем удобным для меня. Излишняя опека всегда сковывала мои действия.
   Клавдия знала, что у меня в Архангельске живет дядька. А потому для всех я ехала с целью его найти и наладить с ним родственные отношения. Не пойму до сих пор, зачем тогда дядьку своего во всю эту историю захотела втянуть.
   Одно сейчас объяснение нахожу тому. Испытать себя хотела, на что способная хотела понять. Лет-то мне было… Всего ничего. А то все хвалят меня, какая я умная, какая сообразительная… Я тогда думала, что весь мой ум от родителей моих. А что я сама могу и чего стою в том мире? А кто, кроме родного человека может помочь в такой ситуации? Если бы отказался дядька помочь, то, ничего бы больше и выдумывать не стала. Все бы пошло так, как Клавдия хотела.
   Вот и пошло-поехало. Одно знаю точно. Обмануть и забрать всё золото себе, не хотела. И чтобы я с ним делать-то стала. Думала, всё до конца доведу и тогда Клавдии и Виктору своему на блюдечке преподнесу. Даже тогда, когда в больнице тюремной с Клавдией последний раз виделась… Даже тогда думала, всё до конца доведу… Смогу. Ан нет, не смогла. И тюрьма с большевиками тому не оправдание. 

   Дом дядьки я нашла довольно быстро. Помнила от тетки своей, что Семеном его зовут. А то, что до замужества тетка моя носила фамилию Кравцова, я не забыла с детских лет. Семен Иванович принял меня хорошо. Честно говоря, на дядьку он мало похож был. Не на много старше меня. Ему тогда всего двадцать пять стукнуло. Увидев меня, улыбнулся. «Неужели нитки прясть приехала?» – первое, что я тогда от него услышала. Поняла, что признал меня. У него и остановились. Дом у него большой был. Комнат много, чуть ли не десять. Только вот от центра города далековато жил. Но рядом с домом у него площадь торговая была, так там завсегда можно было какой-нибудь тарантас нанять. Минут за двадцать до рынка на Поморской доезжали. А там недалеко и до Гмырина было.
   Семен веселый мужик был. А вот жена у него грустная всё время была. Не запомнила, как ее звали. На люди редко показывалась. Болела чем-то, дядька сказывал. Молодая была, а вот, все болела чего-то. Вечером как-то Семен толи сказку рассказал, толи что, не знаю. У него правды-то не добиться было. Скажет, а ты, поди, догадывайся, врёт он или правду говорит. Так вот.
   Сказал, что мы роднёй самому Ермаку приходимся. Этому, толи разбойнику русскому, толи герою. Отец-то мой родом с села Борок, что на Северной Двине. А дядька сказывал, что и Ермак оттуда. Ермаком-то его после назвали. А до того Ерахой звали. Вот от него и фамилия наша пошла – Ерахичевы… Ох, да не то я писать тут хотела… Ну, раз уж написала, так теперь переписывать не буду. Про Ермака чего пишу?… А-а-а. Это я к тому, что Семен-то веселый мужичок был. Вот и рассказал забавную историю. Тогда же радио-то не было еще. Потому разговоры всякие вечерами-то и разговаривали.
   Гмырина нашли не сразу. Вернее, дом-то его нашли, а его в городе тогда не оказалось. Серафима к нему на работу ходила справляться. Сказали, что с Москвы должен дня через три только приехать. Ну, пока суть да дело, город получше рассмотрела. Понравился мне. Воды много, словно у моря самого стоит. Идешь по набережной, будто по берегу моря. Конца и края городу нет. 
   Мы и извозчика одного и того же нанимали каждый день. Он хоть помнил, где мы накануне были. А то мы по первости плохо в городе дорогу справляли. Обедали каждый день в разных ресторанах. Народу в них иностранного тогда много было. Да и в городе самом, то тут, то там речь то английская, то немецкая слышалась. В Вологде, где я росла, такого не было. Там, вообще, речи незнакомой, кроме матюков, не слышала. В первый раз язык иностранный в Ялте услыхала. Хорошо Клавдия Зотова рядом была, а то я чуть ли не с открытым ртом на пожилую парочку уставилась от необычности.
   Гмырин появился на пятый день. Я думала, что увижу солидного дядьку, с лысиной и с животиком. А он оказался… Если бы не нужен был, так мимо десять раз прошла бы и внимания на него не обратила. Не на что обращать. Какой-то он незаметный, да и молод был как внешне, так и по годам. Знакомиться с ним не стала. Погуляли мы с Серафимой за ним. Посмотрели. Вроде не суетиться, не озирается. Держится спокойно и уверенно. Я даже его про себя молодцом назвала. Не чувствуется в нем опасности.
   Так мы с недельку за ним приглядывали. А я всё думала, как мне с Семеном разговор завести, да про мой план ему рассказать. Пока думала, а жизнь сама и случай дала. 
   Серафима простудилась, затемпературила, и в город ехать со мной отказалась. А Семен неожиданно вызвался меня в город на своей кобыле отвезти. У него и бричка своя была. В тот год там цирк сгорел, так он подряд имел на постройку нового. Как отъехали, я, не скрывая ничего, суть своих планов ему рассказала.   
   Сначала он громко смеялся. Но потом извинился. Сказал, что от нервов смех его, и вопросы стал задавать. В город мы приехали, на речном вокзале остановились. Так часа два и проговорили с ним. Он еще хотел своих верных мужиков к делу привлечь. Одному с такой ношей, конечно же, не справиться.
   Когда всё обсудили, у меня от радости даже голова закружилась. Потом на стройку к цирку ездили в другой конец города, в Соломбалу. Там на рынке рыбу покупали, а я всё твердила про себя, что смогу это дело провернуть. Но когда вечером уже смотрели, как Гмырин свою собачку выгуливает, Семен мне сказал, что мала я слишком еще для таких дел. Только от того у него сомнения есть. Справлюсь ли я со всем, что мне нужно будет сделать. А я как посмотрю на него тогда… и так ему в глаза смотрела, не отрываясь, пока он меня не осадил. «Вот сейчас вижу, что в тебе проблемы не будет, - сказал он тогда. – Вся в мать свою пошла. Сделаем дело, племянница».
   Еще с неделю в Архангельске я тогда прожила. Решили мы с ним, что, он трех надежных парней с собой возьмет на тот же пароход, которым и мы поедем. А потом, когда пароход с Нижней Тойги отчалит, всё золото, что мы в туалетной стене спрячем, они вынесут через одну остановку в Верхней Тойме. Спрячут там у его шурина, и в город вернутся. А на следующий год заберут и до Нижней Тойги доберутся с ним, а потом в верховьях реки его окончательно и спрячут. Года два-три пока всё успокоится там и пролежит. А потом уж можно будет спокойно его забирать, да и Клавдии показать. 
   Всё так он и сделал. Даже не смутило его, что меня схватили. Когда узнал об аресте, план менять не стал. Решил пока меня не будет, поутихнет всё, а потом мы вместе и решим, что делать с ним. Но вот то, что случилось потом, никто предположить не мог.
   Весной одна тысяча пятнадцатого года Семен вместе с тремя своими дружками забрали в Верхней Тойме золото и благополучно добрались до Нижней Тойги, а потом на лодке и до Ачема. Оттуда вверх по реке далеко поднялись. Место присмотрели, где золото спрячут, да тут же, и на ночлег остановились. Думали, ночь отдохнут, а утром яму выкопают, спрячут золото и обратно. Дружки-то его спать завалились. За неделю, что с Верхней Тоймы вышли, усталость у всех большая накопилась, вот и уснули все. А лодку с золотом к кусту привязали.
   Семен решил сразу не ложиться, а сначала место то на бумаге зарисовать, чтобы потом быстро нам золото найти. В мае-то светло в наших краях. Вот и стал ходить вдоль реки, чтобы местность изучить. Только он карту дорисовал, да в карман сунул, как грохот большой раздался. Деревья да кусты стали падать там, где дружки его спали с золотом. Бежит он обратно и видит, как навстречу ему река впереди себя все крушит и ломает, прокладывая себе дорогу. Буквально перед его сапогами земля обрушилась и река пронеслась.
   Сначала подумал, что снится ему всё это. Побежал он обратно от того места и… снова к реке прибежал. Побежал в другую сторону, снова к реке вышел. Только тут заметил, что не заметил, как руку вередил. Боль была сильная, сразу понял, что не сон. Немного успокоился, снова пошел туда, где своих людей оставил. Пришел, а там… река течет. Весной в тот год вода в реке сильно поднялась, да и промыло течение себе русло новое через мыс напрямик. Так невольно на острове и оказался.
   Весь день следующий пытался найти кого из дружков своих. Нашел одного. Да и тот мертвый был. Похоронил его там же. Ну а золото искать в ледяной стремнине тогда было смерти подобно. Перевернутую лодку в километре нашел ниже по течению. Так на ней через сутки обратно в Ачем вернулся. Тот же старик, что с нами в тайгу ходил, ему руку спас. Перелом у него был серьезный. Мог или руки лишиться, а в худшем случае и жизни. С неделю у них жил. О золоте и о том, что случилось, Семен ничего не сказал. А как температура спала, так и ушёл от них. В Архангельск вернулся.
   Пару раз вызывали его в полицию. Родственники погибших обратились с заявлением о пропаже. Отговорился, что вместе на рыбалке на Двине водочки выпили, а куда они девались после того не помнит. Что-то еще спрашивали, да так и попустились. Война шла с германцем, крестьянские судьбы мало кого тогда волновали.
   О золоте помнил, да что толку. Против стихии не попрешь. Унесло все, да и замыло где-то на яме. Через два года ездил туда один. Место по памяти нашёл. Если бы по рисунку его, что тогда нарисовал, искать, так не нашел бы. Сильно изменилось там. Река русло сменила. Подумал тогда, что лет через десять и полой зарастет ивой и травой затянется, так совсем не сыскать по его рисунку. Всё это он мне позднее, когда встретились, рассказал.
   На том и оставил поиски. Решил, что если я объявлюсь, так расскажет, всё как было. А там уж как я решу. А мне срок за ограбление дали, когда поймали. Ну, а как освободилась в семнадцатом, до Вологды добралась, да и успокоилась тоже. Не было сил жить, а не то, что золотом справляться. Так и жили мы с ним. Он в Архангельске сначала, а в тридцать втором в деревню уехал жить, а я в Вологде. О золоте помнили, да и только. Желания к нему и стремления найти не было никакого.
   Встретились с Семеном случайно или нет, одному богу известно. Незадолго до гибели его и встретились. Приехал он в тридцать четвертом году в Вологду. Думал сестру проведать. Не знал, что Таисья, тетка моя, а его сестра родная, давно уж на Украине жила. Никого не нашел, да и обратно ехать засобирался. Тетка-то потом во время войны под оккупацией была и вместе с детьми и внуками все погибли. Никого из них не осталось.
   А я к мужу зачем-то тогда на работу ходила. Он же у меня на вокзале железнодорожном работал. Я тогда беременна тобой уже была. Уж на седьмом месяце. Иду по перрону, а Семен прямо на меня и идет.
   Узнала сразу, хоть и возмужал. Мужик настоящий стал. Развернула я его с вокзала. У нас два дня прожил тогда. О многом переговорили. Всё, что помнили друг дружке и рассказали. Я всё больше ревела, воспоминания трудно мне давались. Вот и сейчас пишу, а глаза на мокром месте.               
   Семен новой семьей обзавелся. Первая-то жена еще в пятнадцатом умерла. Болела сильно. Потом он долго не женился. О первой всё забыть не мог. Так же как и я о погибшем Викторе своем. Со второй женой он с детьми не торопился. Не ладно жили с ней. Я в подробности не вдавалась, что, да как там у них складывалось. Не рассказал, значит, не хотел. Детей тоже пока не было. Правда Алевтина его, то есть жена, тоже беременная к тогда была, как и я. Значит тем годом и родить должна была.
   А в тридцать седьмом Семена и не стало, кто-то ножом ткнул насмерть. Кто и почему, неведомо мне. Письмо от Алевтины было, что Семена не стало. Два слова всего и написала она тогда. Даже о детях не обмолвилась. Ну, а я ничего писать не стала. Своих забот хоть отбавляй, да и писать чего… Мы же с ней ни разу не виделись. А что незнакомому человеку о своих болячках говорить… Без толку. 
   Если кого из детей Кравцова встретишь, то знай, что это единственная, какая родня у тебя осталась. Это твой дядька, если Николаем звать, или тетка, если Мария. Так Семен с женой решили назвать ребеночка, когда родится. Думаю, что хоть и после его смерти родился кто, назвала Алевтина, так как задумали. Бывает же так. Вы с одного года будете, а они тебе дядькой али теткой будут. Но убили дядьку незадолго до того, как Алевтина родила. Но это позднее уж было, а тогда в тридцать четвертом многое мне стало понятно.
   
   Решили мы тогда с ним, что Семен, когда в Архангельске будет, так или сам в милицию свою карту отнесет или подбросит как-то. Русло решили не перерисовывать. Оставить рисунок как есть. Мало ли в какие руки бумага попадет. А милиция, если захочет, то и по такой бумаге золото найдет. Тяжело в то время в стране было. А золото для страны нашей пригодилось бы. 
   Сами-то мы искать его не думали. Где же его в реке найдешь. Карту ту тебе тоже перерисовала сюда. Где тропа нарисована, там река сейчас. Крестик на карте у Семена я тогда сама дорисовала, он похож на тот, что я в Вологде купила и ношу его теперь.
   Не зря говорят, что мир тесен. Так вот. Тогда в Вологде Кравцов передал мне письмо, которое у него оказалось случайно. Лихой он мужик был. Но сам в делах темных не участвовал, а вот дружбу с таким людом водил. Башковитый мужик был. К нему и льнули все кому непопадя. Кто за советом, кто за помощью, а кто и просто поболтать за жизнь.   
   Годом ранее дружки его дом в Архангельске подломили… Вместе с цацками разными и документы с сейфа прихватили. Цацки естественно себе забрали, а с документами к Кравцову пришли, чтобы посмотрел, может ценность какую представляют. Сами-то они в том ничего не понимали. Вот и увидел он среди бумаг всяких письмо это. Говорит, что сразу понял, что в нем обо мне речь идет. А дом они ни кого-то, а того самого Гмырина подчистили.      
   Сначала хотела письмо вместе с моими записями приложить, но отдумала. Письмо старое уже, потрепанное. Потому решила переписать его. А само письмо в икону засунула. Вот, что там было написано:
   «Гмырину С.А. Здравствуйте, уважаемый Сергей Аркадьевич!
Нас постигло огромное горе. Скоропостижно скончалась Клавдия Ивановна Зотова. Она ездила в Вологду по делу, о котором вы знаете, а вернувшись, сразу и заболела. Доктор сказал, что в этом году в тех краях наблюдается вспышка Сибирской язвы. Скота погибло много и люди тоже болели и умирали. 
   Перед смертью она просила вам написать и сообщить, если с ней что-то случиться. Также просила, чтобы вы помогли Марии уберечь ее от тюрьмы. Говорила, что девчушку ту вы знаете.
   С почтением к вам, ваш друг, Ямпольский С.С.».

   А я всё думала, что Клавдия забыла обо мне. Думала, что не захотела она мне помогать. Когда прочитала письмо это, противно стало на душе. За себя стыдно стало. И так мне Клавдию стало жаль…

   Вот такие вот дела, доченька. А в тридцать седьмом сначала мужа моего арестовали, потом и меня. Так и оказалась ты в три года в детском доме. Меня вскоре выпустили, но тебя найти до сих пор не могу. Что я только не предпринимала. Случилось так, что с тридцать седьмого, как выпустили с тюрьмы, жила в деревне Ачем, что на Нижней Тойге. Потом в Вологде год, а с пятьдесят второго в Архангельске.   
   Жить мне немного осталось. Болезнь во мне живет уж давно. Решила, что тетрадку эту на Смильском спрячу под баней, чтобы не нашел никто, а место отмечу крестиком, похожим на тот, что сейчас ношу. Уверена, что ты рано или поздно захочешь узнать о своих родителях. Будешь пытаться выяснить всё о себе и в конце концов найдешь и эту тетрадь.
   Если мне удастся найти тебя, то всё расскажу, и свой крестик отдам тебе… Такой же крест высекла и на камне, рядом с золотом, которое на Разбойничьей Слуде лежит. Только ты сможешь по этим знакам и золото найти. Если не найдешь, что ж, значит не судьба. Знаю, что похожа на сумасшедшую, решившую в лесу дневник спрятать, и надеется, что только ты его найдешь. Но доченька, в жизни случаются порой невероятные вещи. А здесь… Сердце подсказывает, что найдешь. И только ты. 
   Многое из того, что ты узнаешь обо мне и о событиях, со мной происходивших, будет, может, непонятно тебе. Или с неприязнью что воспримешь. Кому-то что-то из моих поступков или действий моих знакомых и родных, покажется непонятным, а может и преступным. Но мы жили тогда и думали иначе. 
   Я не оправдываю ни себя, не своих знакомых. Судить или осуждать нас можно. Но вот справедлив ли суд будет? Кто имеет право судить прошлое, не зная и не чувствуя его и, ощущая его лишь из книг или чьих-то воспоминаний. А потому, прощения не прошу ни у кого. Если у кого и хотелось бы, так тех уже нет. Перед ныне живущими мы ни в чем не виноваты. Надеюсь, что поймешь меня.       
   Твоя мать, Мария Николаевна Сальникова, 10 мая 1896 года рождения (урожденная Ерахичева Мария Михайловна). 1954 год. Деревня Ачем – Смильское (Разбойничья Слуда)».

   Кравцов дочитал тетрадь, достал из пачки папиросу и, закурив, пошел вслед за Анной. Пройдя с сотню метров, он увидел ее, неподвижно сидящей у одинокой березы с навсегда застывшим взглядом, устремленным к Разбойничьей Слуде.

ЭПИЛОГ
1915 год

   - Так, мужики, - еле слышно проговорила Серафима. – Вроде спят. Пора. И чтобы тихо у меня и без крови. Лодку с золотом сюда гоните, пока их старшой по берегу бродит… Как приплывете, их лодку переверните и пусть ее несет. А мешки в нашу переложите. По течению вниз быстро сплавимся…

*****
Примечание автора: Оригинал произведения снабжен иллюстрациями автора

Сноски в романе:

1  Персонаж романа
2  Исчезла, пропала (местное выражение)
3  По одной из легенд основателями деревни были Савва и Борис из числа новгородцев, участвовавших в 14 веке в разграблении Великого Устюга   
4  Имеется ввиду вверх по реке (Местное выражение)
5  Местное название перегородки из досок, отделяющей помещение, где устроена печь от основной комнаты
6  В некоторых северных деревнях так называли не отапливаемую прихожую или тамбур, из которого вели двери в другие комнаты и на улицу    
7  Надрываться, прилагать сверх усилия (местное выражение)
8  Падают первые редкие снежинки (Местное выражение)
9  Лодка, сделанная из осины
10 Хариус (местное название)
11 Жаравица, жаровица – клюква (местное)
12 Педагогический институт (разговорное)
13 Название улицы в Архангельске
14 Место на берегу реки, куда зимой свозят лес, а весной скатывают их на воду для сплава
15 Смоляные дрова при ловле рыбы ночью острогой
16 Ограничители
17 Название места в селе
18 Дождевой червь (Местное выражение)
19 С 1930 года - город Сыктывкар
20 12 сентября 1957 года город Молотовск был переименован в город Северодвинск
21 Рабочий поселок, пригород Архангельска
22 Увидела (местное выражение)
23 Пирог с гольянами (Местное название)
24 Ловить рыбу бреднем (Местное выражение)
25 Приток реки Мезень в Архангельской области
26 Народное название машины ЗИЛ 157
27 Село в Архангельской области
28 Генеральный секретарь КПСС (разговорное)
29 Советское пассажирское речное судно на подводных крыльях
30 Сокращенное название Сплавной конторы – предприятия, занимающегося сплавом леса по реке
31 Народное название машины ГАЗ-69
32 Название места в Шольском
33 Название речного теплохода. Работал на реке Северная Двина в  60-90-х годах  ХХ века
34 Известные советские актрисы Эмилия Мильтон и Зинаида Воркуль
35 Год выпуска: 1965. Режиссер: Татьяна Лиознова
36 Загорит, воспламенится (Местное выражение)
37 Жерлицы (Местное название)
38 Деревенское прозвище
39 Название лесозавода. Впоследствии переименован в лесозавод №3
40 Парусно-паровое судно первой российской экспедиции Г.Я.Седова к Северному полюсу (1912-1914)
41 Название места на реке
42 Отталкивались. В мелководных реках с быстрым течением для передвижения на лодке используют деревянные шесты, которыми отталкиваются от каменистого дна
43 Выпить чаю (разговорное выражение)