Лавкрафт и немного германской философии

Когда рядом раздается «Говард Филиппс Лавкрафт» для многих посреди тумана, охватившего не самые повседневные воспоминания, возникают образы Ктулху и рептилойдов. Что ж, неплохо!
У некоторых, кто проявляет больший интерес к фэнтези, мистике и ужасам, перед глазами появятся даже названия повестей и рассказов, откуда им стало известно о Старцах, Древних и прочих существах из «Мифов Ктулху».
Сегодня мы попробуем познакомиться с этим одиозным писателем с нетривиальной точки зрения. Это путешествие будет проходить через тернистую, однако знаменитую и популярную немецкую философию. Еще точнее? Через концепцию аполонического и дионисического начал, созданную Фридрихом Ницше, и при поддержке Артура Шопенгауэра с идеей возвышенного.

По Ницше, аполонийское начало – воплощение порядка, стремления к прекрасному и гармонии. Дионисийское, как многие уже догадались, — его противоположность. В нем правит бал хаос, сумбур и совершается изоляция разума и рациональности, отторжения всего, кроме инстинктивных ощущений и первобытного безумия.
В Древней Греции до прихода Сократа преобладало дионисийское начало. В те прекрасные времена область бессознательного занимала главенствующее положение во всех сферах жизни, приводя к гармонии с миром и выражению сильного Духа. В стремлении рационализировать греков постигла не лучшая из участей: они лишились этой “приземленности”, проявлявшей в них природную сущность и иллюстрировавшей единство с Космосом, заменив ее губительными искусственными «иллюзиями”.

Выходит, что низвержение эпохи духа наступило с появлением чрезмерного оптимизма, препятствующего воплощению переживаний в знаменитых античных трагедиях, через которые дух находил разрядку. Трагедия, в свою очередь, была результатом противостояния между двумя этими началами.

Каким же образом может удаться связать Лавкрафта со всем этим? Лавкрафт отводит в своих произведениях важную роль сну и страху. Чего только стоит знакомство его персонажей с невообразимыми существами, чей дом находится далеко за пределами нашей галактики! Сон часто позволяет им преодолевать любые барьеры и расстояния. В этом плане он близок аполонийскому началу, с присущими ему структурой и порядком. Страх, к нашему удивлению, тоже располагает гносеологическими функциями. Он – самый настоящий пример дионисийского начала, пробуждающий в человеке животное. Он способен вынудить признать негодность старой операционной модели, необходимость ее замены и перемен.

В своем желании объяснить происходящее, привести в порядок рассудок человек претерпевает переломный момент, вслед за которым либо ломается и тонет в безумии, либо смиряется и принимает новую парадигму, позволяющую видеть прежний мир иначе. В любом случае, изменится только он. Как раз эти метаморфозы приводят нас к осознанию масштабов мира, ограниченности возведенных наукой методологий и теорий. Человечество пребывает в состоянии отчужденности, отвергая неподвластные их возможностям феномены. И кто–то должен помочь преступить через этих идолов, как бы сказал Бэкон.

Двойственная сущность страха заключается в возможности обнаружить что–то прекрасное, совершенное, близкое к природе и благодаря ей проявившееся в нем самом. Большинство людей подвластно «человеческому» и умеют восхищаться просто красивыми предметами, доступными их обыденному восприятию. В то время как малое число людей взглянет в лицо ужасному, заметив в чем–то хтоническом возвышенное. Знакомый многим образ разъяренного океана или моря и бушующей стихи может повергнуть в ужас из–за столкновения с собственной беспомощностью. Пусть некоторым, обычно именно обладателям творческой натуры, удастся созерцать во властвующем хаосе и кошмаре прекрасное. Артур Шопенгауэр обращает наше внимание именно на наличие даже такого воплощения идеи возвышенного, открывающегося немногим. Ведь, пожалуй, не каждый восхитится палитре и каскаду цветов, источаемых приближающимся метеоритом? И что будет одолевать того, перед кем предстанет величественный, но бесконечно жуткий и чуждый Йогг–Сотот?