Нити нераспутанных последствий. 25 глава

30 ноября. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. Вечер. « Что, что может остановить действия, посланные сердцем разуму? Пожалуй, это самый сложный вопрос всех столетий, в которые росла и прибывала Привязанность.  Стоит сказать, что с тех пор, как ее власть в физической оболочке взяла верх над главным механизмом, то жизнь в теле стала течь совсем по иному руслу. Характер, запрятавшийся еще глубже, пригрозил замолчавшему сердцу указательным пальцем,  и тут же вернулся на свое место, из которого выйдет тогда, когда тело начнет диктовать условия сознанию. Вот чего всегда боится стучавший механизм, биться спокойно, закрыться, после открыться, потому что с новым вдохом никто не может предугадать, что последует в следующую минуту. Хотя очень отчетливо именно это известно предчувствию, младшему брату сознания. Как редко предчувствие показывает свое настоящее лицо, всегда прибывает в отдалённом крыле души в полном одиночестве, собирает рассыпавшиеся пазлы с замятыми концами. Оно собирает картинку, которая послужит отгадкой тому, что так мучает светящийся шарик, но иногда его роль заключается в совсем ином. Например, когда упавшее духом сердцем сменилось в управление сигналов физической оболочки, предчувствие всегда пытается говорить именно с ней, с работой тела. Все настолько запутанно, что часто само сердце хочет ответить ангельскому голосу, но спрашивают вовсе не его, а тело, тело. То упрямо молчит часы, бывает, что и дни, потом же и разум, и сознание получают те самые подсказки, смысла от которых уже в пять раз меньше. И все же есть, есть, то, что может помочь сердцу взять вверх над тем, над тем, что не посмеет оставить его стучать, стучать по соседству со сверкающим шариком, излучающем два разных света. Да, если два луча исходит, значит, спасение близко! Ведь успокоить взбунтовавшееся тело, подчинявшиеся дочери Черной Подруги, может лишь тот, у кого глаза горят также, при виде не холодного стекла, а того, кому оно необходимо не во все хитрые минуты»-  а что делать, когда человека с горящими глазами не оказывается рядом? Все получается еще сложнее, потому что та единственная душа за плотным слоем стен может быть ужинает, или дышит зимним воздухом….
Аринки действительно не было в комнате в восьмом часу вечера. Где была эта черноволосая девушка, что делала? Неужели решила отвлечься, отдаться снежной бури, которая устроили в ином мире, за окном, свою непредсказуемую игру. Смысл, которой был в том, чтобы заманить из теплого помещения к себе множество легко одетых людей, они бы спешили, укрывали обмороженные лица шарфами прямо так, как Лешка часто закрывает темными рубашками свои руки. Но рано или поздно, если идти долго, людям непременно надоест подобное, они  поймут, что находятся, будто на далеком севере, где есть каждый из них, существует поодиночке. И вот они обнажат свои покрасневшие шеи, затопчут шарф с шапкой ногами, поднимут глаза к небу, холодному небу, пойдут напролом, слушая тяжелое дыхание. Они сдадутся непременно дикому льду потому, что кончаться силы. Ведь сколько бы времени не укрываться под тяжелым слоем одежды, мороз все равно проберется к запястьям, и сам проникнет к внутренним клеткам тела. Лешка же, мысленно перенеся из пустыни, именно сюда, в страну, зарытую белыми снегами, и тоже бросив шапку, закатал рукава белой рубашки, а шарфа, клетчатого шарфа или наоборот однотонного не было. Он бросился в лапы мороза ослабленным, с поникшими глазами, когда снимал с себя и шуму из молодого медведя. Но стоило ему остаться в одних лишь серых брюках, и раскрытой рубашке, как мороз отступил на десять шагов, метель перестала поднимать с мёртвой земли крупинки. Закон природы был нарушен, зима закрыла глаза на то, чтобы дать морозу путь к невинному телу. Наклонившись, русоволосый юноша, провел рукой по жесткому снегу, как тот не принялся таять под его ладонью, а наоборот скатился в разные стороны. Расширив глаза, Лешка заметил, что в углубление, отчистившегося от снега, виднеется небольшая коробка из светлой пластмассы. Просунув внутрь красные руки, он разглядел содержимое. Встав сначала на колени, а после, поднявшись окончательно, он увидел, как на маленьком куске марле лежит этот самый предмет, который обязательно сможет помочь теплу проникнуть, искусственному, но по ощущениям настоящему теплу прямо к незащищенному сердцу. Почему-то стеклянный, не большой, какие были буквально сорок лет назад, шприцы этот нацелился на его загоревшиеся глаза. Рядом на снегу, вспыхнул огонь, образовав собой круг. Это был первый шаг, за которым следует второй, включающий в себя открывание этой самой коробки. Огонь дал уверенность Лешки, что тепло не исчезнет, холод не вернется, если он предпримет дальнейшие действия. Все еще чувствуя, как ледяные снежинки садятся на его синие плечи, встав в очередной раз на колени, положив коробку на снег, он с лёгкостью повернул маленький черный механизм. Теперь она была открыта, образовался второй круг загоревшегося более тусклым пламенем огня, тусклым, но горячим.  На секунду отведя глаза, посмотрев прямо, он заметил, как на поверхности появляются построенные, мелкие темные камешки, заложенные в основу новому пламеню, дальнейшему пламеню. Обратившись к коробке, заметил стеклянную вещицу, чей конец был обведён ровным контуром синего цвета. Вещь ждала, ждала прикосновения его нежных рук. Не став долго думать, он поддался соблазну, взяв вещицу, с первого же раза отломил конец, к запястью стеклась тонкая красная струя, кровь появилась на указательном пальце. Но, не обращая на это внимание, он знал лишь то, что стало еще теплее, больше не мерзла спина, плечи покрылись теплом из его собственной иллюзии. Третий, образованный огнем круг, в десяти шагах от него, не заставил ждать своего появления. Оставался предпоследний шаг, от него невольно заболели локтевые сгибы, поэтому раз уж он решил, надо довести дело до конца, согреться, согреться. Это было его самым главным желанием. Не прошло и трех секунд, как в старый, но не треснутый стеклянный шприц была набрана прозрачная жидкость, названная в честь Бога Сновидений. И верно вместе с теплом, в его сердцем застучится и сон, но до этого нужно одно, еще одно движение. Четыре круга из огня, тогда сомкнуться, образуют один, широкий, а после коснуться самого Лешки. Замерев во взгляде, он вдруг поднялся на удивление всем. Наблюдая за ним, Мороз посыпал на его русые кудри крупные снежные хлопья. Но тут, вдали, показалось чье-то лицо, покрасневшие щеки, едва не сомкнувшиеся глаза, валенки с белым узором, шуба из северного волка. Там, пробираясь по сугробам, шагала она, девушка, который был подвластен огонь, огонь. Стоило Лешке заметить ее, спешившую Аринку, как сделав шаг, он понял, что огонь, созданный им самим, не пускает его. Резко повернувшись, застегнув второпях мелкие пуговицы рубашки, он поднял эту самую коробку над взбушевавшимся пламенем. Жаль не увидел того, что обронил сзади себя одну из верхних пуговиц, та в один миг была зарыта снегом. Между тем Аринка, с растрёпанными черными волосами, подошла к первому для нее огненному кругу, протянула левую руку в его строну, зажмурила глаза, когда поднялись сурово крупинки острого снега. А он, Лешка, все еще стоял, подняв коробку со всем содержимым над огнем. Ему не хотелось прощаться с теплом, ненастоящим теплом, но живые глаза Аринки, тянули к себе в тысячу раз больше, чем то, от чего уже пора отказаться. Приблизившись к огню впритык, не сводя взгляд с девушки, остановившийся у закрытой двери, он очутился там, откуда и начинались его мысли…
Знакомая комната въелась в его светлые глаза. Сидя на мягком стуле, не облокотившись на спинку, с левой стороны была открыта полка, в которой и лежал приготовленный предмет, конечно не из стекла, как в его сознание, но такой же с сияющей стальной иглой. Он глядел перед собой в длинное, как ему показалось вытянутое зеркало. То было немного заляпано, но он смог разглядеть  слегка мутно свое бледное лицо. А как только повернул медленно голову в сторону стоявшей девушки, опустил руки. Увидел, что Аринка медленно шагает к нему в бирюзовом вязаном свитере, черной юбке, чей крой вышит солнцем. Она идет, он чувствует, его дыхание замедляется, не заметно для себя, он приподнимается со стула, кладет левое запястье на гладкий стол. И вот Аринка здесь, между ним нет ни одного шага, лицо к лицу, она стоит молча, глазами не говорит. Лешка, подняв одно плеч выше другого, стоит не ровно, хочет сесть, закутаться в одеяло, но глаз с серьезной девушки не сводит. Русоволосый юноша рассеивает тишину первым:
- Пришла, и всё-таки спасла, все действия, остановив, глаза мои во что-то превратив, продолжи так стоять, и с нежностью шептать. Шептать слова завета, красивого привета, ты только не молчи, и робко не грусти. Когда молчишь, напротив и не смотришь, соблазн становится велик, и храбрость, покидая тело, завет давно в темнейше дело. Знаком я с правилом игры, и злые умыслы поры шагают все за мной, тебя бояться лишь, как им известно, с лет-то старых тишь. Я умоляю, не молчи, ты просто говори, движения останови. И телу, я прошу, придай тепло, двоякое, не умное тепло!
Даже после его слов, она все равно молчала. Чего же она ждала? Отвела от него единственное спасенье - взгляд, посмотрела в пол. Не выдержав, юноша схватил блестящий предмет, опустил левую руку прямо. Неожиданно Аринка, схватила его жестко за запястье, взглянула, она взглянула так же, как пару минут назад. Другой рукой, разжав его пальцы, она кинула шприц куда-то на кровать, и поняла, что еще миг его молчанья и все, все кончится. Но спасенье иногда заключается в кое-чем еще, в таком прекрасном, от чего по рукам бегут мурашки, от чего розовеют щеки, выздоравливают глаза, и название этому - поцелуй.
Мгновенье не успело пролететь мимо, Аринка коснулась его бледных, слегка сухих губ, своими розоватыми, сомкнула глаза одновременно с ним. И вся радость, настоящая радость, проникла в каждый уголок его души, тела. Тут же стало тепло, так тепло, от этого и не хотелось спать, и есть, хотелось так стоять, просто стоять, понимая, что рядом она, эта черноволосая девушка, источник непревзойденного счастья. Они не замечали ничего вокруг себя, но не, потому что были отвлечены, а потому что сзади приоткрылась тихо дверь.
Вошла Тишина, глядя на то, как Аринка отвлекает Лешку, она прошлась вперед в приторном, синем платье, с открытыми рукавами, что закрывали колени. Окинув взглядом, сидевшую на полу слабую Привязанность, которую и не думала увидеть Аринка, Заступница израненных сердец, присела на кровать, потянулась за тем предметом, который выбросила Аринка. Дочь Черной Подруги тут же, отлепившись от двери балкона, поднявшись, отрицательно, испуганно помотала головой, пытаясь остановить мягко улыбавшуюся Тишину. Та была непреклонна, посмотрела еще раз на целовавшихся Аринку с героем, после чего коснулась стальной иглой мягкой кожи в области локтевого сгиба. Привязанность, обомлела, тут же ощутила легкость в горле. Красные полосы на ее шеи исчезли, она мигом присела к Тишине, но та упала в беспамятстве, закрылись серебряные глаза.
Не веря всему, не веря тому, что Свидетельница многого смогла потерять сознание, переместиться в иной мир, где грани замыкают определенные квадраты, выдают симметрию, Привязанность, отрицательно, медленно помотала головой. Обратив на секунду внимание на по-прежнему стоявших друг с другом молодых людей, выдохнув, она закатала рукава бардового свитера, нависла над телом Тишины. Смотрела так взволнованно, понимала, что прежде никогда не испытывала беспокойство, за ту, с которой годы назад никак не могла найти общий язык. Инстинктивно приложив голову, с собранными в длинный хвост волосами, на грудь спасительницы, принялась слушать удары уставшего механизма. Сердце билось слабо, но ровно.
- Тишь, Тишенька…- сама того не ведая, дочь Черной Подруги назвала ее имя ласково, так мягко, что внутри ощутила новый прилив сил, сил, которые ей и дала служница Судьбы. Сосредоточившись, через несколько секунд она сомкнула руку вокруг Тишина, как оказалась в руках с ее легкой физической оболочкой. Облокотившись коленом на мягкий матрас, еще раз взглянула на Лешку, уже давно позабывшего об искусственной радости, на Аринку, которая так и не разомкнула ресницы. Те вымокли в сахарной пудре, и теперь оттолкнуться им будет вдвойне сложнее, но не сложнее, чем его еще минуты назад слезившимся глазам.
Устремившись к двери, Привязанность, если смотреть со стороны, гордо зашагала к двери. Вдруг замерла, осознала, что распахнуть дверь руками не получится, и тогда открыв полку в сознание, перелистнула страницу, с которой на нее смотрел серьезный портрет матери. Она вспомнила, как глядела на нее зловеще Черная подруга во время тех моментов, когда учила настойчиво дождь принять силу одного только взгляда. Собравшись, не оборачиваясь мысленно произнесла: « Откройтесь те, откройтесь двери, могучая преграда растопись, и морю улыбнись. Приветливой молвой замки все убери, и легкость некую придай, словам моим и взгляду,  чудесному раскладу ты оправдание найди, вот только поспеши». Стоило ей придать голову некую убедительность, дверь и вправду в первый раз открылась перед ней так спокойно, беззвучно. Не улыбнувшись, она выскочила из комнаты, в глазах забил цветной ковер. Пропуская узоры, выбрасывая стены, не воспринимая их голоса, такие же нервные голоса, придерживая голову Тишины, чувствуя, как ее руки касаются шелковые, белые волосы, продолжала быстро шагать, побежала. И каждый раз, стоило ей оторваться ногами  от холодного пола, она попадала в пространство короткого полета. Жаль, притяжение держало ее крепко, внутри оболочки земли, жаль, что если бы ее душа жила в теле иного существа, например бабочки, то расправив крылья, она бы смогла преодолеть то, чего, получается, обмануть только железным птицам. Лет сорок назад, ей часто приходилось сопровождать своего героя, катаясь в металлической капсуле, название ей не нравилось. Никогда не произносила: « Самолет», ведь птица, раз уж крылья есть. Помнила, словно случилось вчера, как становилась обыкновенным пассажиром, сидела напротив собственного героя или героини, только те никогда не знали, что это она, их страшная преграда жить, дышать. Конечно, дочь Черной Подруги обижалась на их мысли, поэтому все время сидела в шляпе, или закутывалась платком, а однажды не полетела и вовсе, после чего слегка ревновала их к ней, к Тишине, чье тело сейчас в ее руках, и жизнь этого тела решиться только от ее быстрых действий. Главным было найти арку, еще один проход, только не из дерева, как дверь в комнате Лешки. Подойдет та арка через десять шагов.
Перестав бежать, запыхавшись, она остановилась, прежде чем, арку спиной заслонил высокий человек в сероватом костюме, в черных, коротеньких сапогах. Ковер закончился, узоры выбились, в ногах Привязанность ощутила слабость, но упорно продолжила идти, пока человек с длинными, кедровыми волосами, черными глазами не открыл ей свое знакомое лицо. Положив руки за спину, сомкнув их замком, он, не проявив улыбку, узнал в девушке свою двоюродную сестру. Разумеется, он был удивлен, увидев, как бережно его сестра несла тело главной Свидетельницы многого, несла потому, что душа находилось в тревожным состояние, которое не понять холодному Пристрастию, умевшему только ждать, ждать, пока человек, выбранный им самим, выполнит его требование.  Сразу вспомнила почему-то Привязанность, как десятки лет назад в месяце июле, в городе песков и жары, появился в коридоре ее брат, которому она так же не хотела отдавать полюбившуюся душу. И нельзя забывать, что в тот раз она проиграла потому, что также стояла с опущенными руками. А сейчас, нет, только не сейчас! Подняв чуть выше тело Тишины, она с ухмылкой пошла прямо на него, выпрямив спину заговорила:
- И что же братец мой, такой уж не родной! Пропустишь ли сестренку, когда в руках ее вся та, о ком не смел ты думать годы, простые с неба своды убирать, а после в тучах вновь искать? В моих руках слуга Судьбы, прекраснейша молва с ней ходит парой, а после, наступая всем на ярость, уходит кто куда, но лишь успеть бы все понять, и к сердце предпринять о том, кто смеет быть она в реальности, в простой лояльности. О, знай, мой нелюбимый брат, что если, даже если не пропустишь, путь узкий так закроешь, то облака ее найдут, к Хозяйке приведут, меня конечно заберут. Ведь я теперь слуга иной, а мать моя мне только мать, тебя в соратники зовет. Прости, что разговор прерву, нарочно убегу, но стоит тело мне спасти, и поспешить к Судьбе на ужин.- как только она договорила, тут же услышала немедленный ответ брата.
- Не принимай мое ты искушенья, как нравственность уходит в бытия, чудесные края. Но все же стоит предложить одно, не умно будет отказать, разумней будет предпринять. Послушай, что же родственно душе, твоей игривой малой голове! Скажу я то, нарочно не навру, и все же одолела скука, печальная вся мука меня постигла аж вчера, достигла лишь с утра. И как забавно б было, вернувшись в окруженье, тебя заметить за столом, и с матерью улыбки сомненья скрыть, и прежне время до конца раскрыть. Вернись, вернись моя сестра, героя передай без сожаленья, какого-либо одобренья я от тебя конечно вот дождусь. А дни спешат, они летят, и птиц на свете лишних истребляя, подобных прогоняют. Все ж мои слова ты не забудь, неистово и с грустью к сердцу не прими, а лучше утопи все горе, оставь дурную службу, и мирно так заговори, почтенье матери прими.- его голос звучал во всем теле Привязанности. Этот отвратительный голос ей захотелось сломать, не слышать никогда боле, потому что все, о чем он говорил приносила ей не физическую боль, а душевную.
Так и продолжив стоять напротив его мрачного, слегка синего лица, с которого исчезла вся пудра, закрывавшая две красные полосы, она отчетлива стала быть уверена в том, что за этот короткий срок, а дни она вовсе не считала, она по-настоящему привязалась к ним, особенно к Аринке, непременно к Лешке. За него сейчас она была счастлив, раньше считала его очередным человеком, не стоящим ее переживаний, а тут поняла, как ошибалась, не видя того, что не видит ни один человек, кроме Тишины. Так ничего не ответив, сделав умное лицо, соединив губы в трубочку, она зашагала к арке, босиком, босиком. Пристрастие смотрел ей вслед, смотрел уперто долго, пока золотым светом не загорелась обыкновенный проход. Через него ежедневно проходят сотни человек, а дочь Черной Подруги прошлась впервые, когда колючие тепло обхватило ее плечи, потянуло ввысь, в верх во Дворец Судьбы, к братьям небесным Тишины…
« Впервые столкнувшись с тем, что может остановить тягу к искусственной радости, перевернув все мысли, душа не сразу очнется от незабываемого чувства. Потому что ничто не запоминается так, как созданное иным светящимся шариком счастье. Верно, вот она отгадка, близкое сердце! Если рядом оно, если в силах передать то, что внутри него самого безудержно скрыто, то нечего искать иного способа, как остановиться перед холодом, спрятать руки за спину.»
***
30 ноября. 2018 год. Во дворце у Судьбы. Ранее утро. «Именно забота придает сердцу тепло. В смысле этого хрупкого слова, ранимого понятия, так нуждается каждый светящийся шарик. Будь он одинок, будь каждый день, перед его лицами крутится тысяча поданных душ. Те совершенно одинаковые по внешним признакам, несут в себе все украшения для розоватого пряника. А забота все равно остается на первой ступени, на высокой ступени. Как бы смешно это не казалось, но это чувство конечно можно сравнить со съедобным лакомством. И вот в руках красивый, недавно испеченный пряник, только представьте, как он манит откусить первый самый мягкий кусочек. Заставляет своей украшенной оболочкой прикоснуться кончиками губ, ощутить сладкий аромат чего-то необыкновенного, пожалуй, аромат корицы. Он посыпан ею лишь отчасти по бокам, в середине малинового цвета пуговка, вокруг нее желтые лучи из застывшего крема. Они безумно вкусны, симпатичны, но жесткие для белоснежных зубов. Но разве это останавливает неголодное еще тело? Вовсе нет, потому что больше всего в этом испечённом прянике каждого привлекут насыпанные цветные звезды, голубые, синие, и яркие красные. Они так бросятся во взгляд, что станет уже важно горячая ли выпечка, напротив холодная, может вовсе ненастоящая, сделанная из пластмассы для какого-либо спектакля, или из гипса, покрашенного в потрясающие цвета. А если все это исчезнет, и пряник останется в абсолютно голом, первоначальном обличии? Звезды осыпаться, лучи пропадут, от румяности не останется и следа. Тогда отчетливо можно будет понять, что подобный, пустой пряник совершенно не вызывает аппетит. Так и пролежит он на каком-нибудь прилавке, сотни взглядом упадут на него, после отвернуться. Раскупят все, он останется. В чем же причина? Наверно в самом простом. Ведь пряник - это тело, а украшения они представлены нам маленькими частичками заботы. Разуму следует заботиться о физической оболочке, украшать ее карамельным месяцем, желтым кремом, хоть и становлением разных красителей. Впрочем, главным остается то, что нельзя забывать о привлекательности пряника, которая служит не только для приобретения внимания, но и для того, чтобы не засохло тело в одиночестве, чтоб не потерялась физическая оболочка в то время, пока светящийся шарик купался в сахарной пудре» - в последнее время Тишина, названная Привязанностью по-новому Тишенькой, осознанно перестала украшать свой пряник. Стала относиться к жизни физической оболочки халатно, как неприемлемо Свидетельнице многого. Но представившись вновь Защитницей израненных сердец, она поклялась, спасти чужое, с легкостью позабыв о своем.  К чему она пришла? К тому, что этой ночью, семь часов назад в очередной раз прибавила своему телу искусственной, такой не нужной радости. А ведь в ней с самой первой секунды появления на свет уже была заложена настоящая радость, скрыта правда, но если разбудить тихонько, то весь мир разобьется от ее истинной улыбки, от восторга. Но она будто позабыв об этом, правда, в благородных целях решила не просто разбудить свое, но и сделать так, чтобы познакомить тело с тем, чем иногда пользуется человек. Верно, готовые гормоны радости, по душе практически всем, но сейчас Тишина знала лишь одного человека, у которого всячески отбирала готовое свойство для поднятия настроения, которое через пару дней превратиться из радости во что-то иное, грубое. Но пока мы обратимся к Тишине.
Во дворце Судьбы, в царстве млечных облаков, было раннее утро, как и там, на поверхности Земли. Не пробили золотые часы в комнате Тишины еще и девяти утра, твердая стрелка молчала, не хотела будить мирно спавшую на широкой, мягкой кровати Тишину. Кровать была выполнена под интерьер известного всем стиля Рококо, по моде восемнадцатого века. От него была в восторге, как и Судьба, так и все ее служащие. Тишенька не была исключением, она редко спала здесь, и вообще спала. Нельзя забыть, что большинство ночей она бегала по крышам домов, а после приходила в свою небесную комнату, не до конца садилась на край кровати. Воцарившийся покой продолжал свое правление в этом широком месте. Под легким, воздушном навесом, который был натянут от спинки до ног кровати,  под ним и лежала на спине Тишина. Ее укрыли по грудь теплым, шелковым одеялом, переодели в ситцевую длинную ночную рубашку, волосы тронуть не посмели. Они никогда не кому не давала их, редко заплетала, и сейчас они постепенно сваливались с слегка приподнятой, вышитой блестящими нитями, подушки. Она из ее рук не была спрятана под одеялом, бездыханно лежала на иной маленькой, бардовой, набитый пуховыми перьями, подушечке. На этом самом левом локтевом сгибе лежала белая марля, служившая в роли компресса. После вчерашней инъекции морфина, они, служащие Распорядительницы жизней обнаружили на ее руках синие следы, красные, воспалившиеся точки. Слишком нежная кожа не позволяла ей так обращаться с собой, но Заступница израненных сердец не слышала ее требований, продолжала спать, чувствуя, как затекла ее шея, а сил повернуться нет. Она продолжала прибывать в царстве сна, не видела ничего. Лишь ждала пока разомкнуться глаза, чьи ресницы усеяны мелкими серебряными крупинками. И вот, когда она откроет их, то не увидит потолок усеянный маслеными ангелами, младшими братьями Брата Судьбы. Она увидит этот самый навес, сделанный в виде угольного конуса, на верхушке которого парит свежий пар, настоящий кислород, собранный перед последним слоем земной тропосферы, после которой выход открывается в космос. Пар неспроста над ее головой, ведь мозг ее получеловеческого тела получает дополнительную дозу кислорода, у нее не болят руки, мысли не заставляют ее усердно думать, думать о них, о героях…
За тяжелыми дверьми, со сверкающими ручками, по деревянному полу носился скрип. Вместе с прохладой, он исходил от шагающей девушки лет двадцати восьми. Но обратим внимание на то, как в прохладу постепенно проникала горячая струя из глубокой тарелки, с высокими, но тонкими краями. Тарелка стояла на подносе, сделанном из серебряная ендовы. Ее плавно несла эта самая незнакомка в темном, бархатном платье, ее спину туго затянули ровным корсетом. Он придавал ей вежливую, величественную походку. Изысканность можно было увидеть в ее руках, они легко держали поднос, концы ее белоснежных кружевных рукавов касались холодных ручек. Разумеется, она не шла босиком, на ногах под платьем были скрыты бирюзовые туфли с хрустальной отделкой. Поэтому ее шаги слышались во всех залах длинного дворца. Идя по коридору, она направлялась к комнате Тишины, совершенно не догадываясь о том, что ждет ее там, точнее кто. Вот из ее высокого хвоста из волос, цвета русских полей, выпала прядь, дотронулась до нежных щек. Не взглянув на это, не сводя взгляда, ее походка замедлилась, концы платья перестали плавно плыть по полу. Слегка подняв голову, она подошла к окну, закрытому плотными, не бархатными, а словно стоящими шторами. На гладкий, белый подоконник она поставила этот самый поднос, устремила взгляд на то, что было за слоем стеклянного мира, за рамой, разделенной черными дугами на четыре плотных квадрата. Стекла и вправду не давали возможность кислороду улетучится к облакам, чтобы те направили его вниз, к морю, которому и так хватает нужного воздуха. Девушка, по имени Преданность, так звали одну из служащих Судьбе, обратилась к левой стороне. У такого же окна второго от двери, и стояла Привязанность. Позабыв о подносе, она загляделась на дочь Черной Подруги, но смотрела не так явно, вечно отводила взгляд, пока Привязанность не оторвалась руками от подоконника.
Ее мраморное лицо вмиг поменялось, совершенно не зная, кто конкретно перед ней, не здороваясь, было дело, хотела сама взять поднос. Сделала три шага напротив Преданности, как та, отойдя назад, облокотилась к бирюзовой, с пастельной отделкой стене, правой рукой зашагала по шторе. Левой же тихо потянула на себя поднос. Ее движения отчетливо дали понять то, что она не просто желает говорить, она желает завести знакомство с новой служащей Распорядительнице жизней. В этом плане Привязанность с детства отличалась не особо приемлемой чертой, временной скромностью. Забивалась в себя девочка с золотыми волосами, пряталась за платьем матери, пока та однажды не задев ее рукой, не вывела вперед к сотням чувств, важных и смелых. Человеческие лица навсегда въелись в ее подсознания, сейчас на нее так же глядела эта незнакомка. Но в ее глазах не было чего-то коварного, игривого, смотрела просто с интересом. Привязанность решила первой завести разговор, уже придумала с чего начать, поставила ладонь на подоконник, и заговорила так, как ее мать, важно, но спокойно. Лишних эмоций она не выдавала, треснутые губы не прикусывала, глаза старалась не тереть, хотя уж очень они чесались. И во всей ней Преданность мгновенно уловила неизведанную многим тревогу, тревогу дочери Черной Подруги.
-  Не встретив тебя никогда под корочкой тонкого льда, не смея, я Правде во взгляде легко так отдаться, и мило до жути во всем признаться, стою у окна пятый час, вестей дожидаюсь от страха. Недавно совсем одного повстречав, героя любимого века, в полуночи с криком в чужие объятья меня утащил ветерок, и славный нам всем петушок, на палке из злата изыска, он крикнул, разы и утих. Игрушка замолкла, в тиши утонув, она будто меня, услыхав, Заступницу быстро прислала, и всех уж пускать не велела. И что же там было, в той комнате темнотой, под светом неугомонным? Отвечу я Вам незнакомка, по праву не буду смела, но очень добра я стану вон к той, кому вы бульон принесли, не зная, что погубила себя, себя… Но во время та подоспела, а то б погубил уж себя наш герой, звонящий рой пронёсся над морем, и громким хором нас всех б разогнал. Уволок бы нас воздух, и беспощадно ругал, словно трепал за нудные многим проделки, за слова с пустотой в отделке. С вами я говорю, тяжело не смотрю, но хочу расспросить об одном. Как можно вот так вот второй-то раз, себя подставлять под удар холодов,  их невзрачных холстов одевать солёны наряды, в снегу себя зарывать, а после стекло доставать, доставать?- говоря так выдержано, на последнем слове Привязанность сдалась.
Томно глядя в глаза воспринимающей девушки, она потрясла головой, а после, засмеявшись, аккуратно сняла с шеи атласный желтый платок. Яркий цвет проник в разум Преданности, она увидела, как на этой безобидной шеи царили три красные полосы, словно тугим жгутом стягивали долгое время горло, а потом отпустили. Преданность не отвернулась, улыбнулась не внятно уголками губ, преподнесла два пальца к полосам, провела по ним нежно, нежно по огрубевшей коже, как те побледнели. Дочь Черной Подруги не ощутила ничего, но явно поняла, что Преданность пришла именно к ней, потому что вызвано это чувство и было ею. Запретное чувство, Преданность ласково взяла из опущенной левой руки тот самый платок, как повязала одним узлом на ручку подноса.
- Пришла к тебе по праву, и сомневаться и не перестану. Рукой я проведу по голубому стану, как раны прежние уйдут, все боли в области пройдут. Целебно свойство - искренность всех действий, не рукотворных всеми мнений ты обошла иные лица, как замкнутые отворила все страницы, и обратилась к тем, в кого проснулась уж давно влюбленной, такой уж обломленной. В любви спасенья нет, оно во мне, в моем предназначенье, и в нежном говоренье. Без спешки всей увидеть можно, как все проходит по мосту, по сонному ручью вода бежит из жил сюда, и к сердцу ровно направляя, струи души из солнца брызжут. Но только брызнут лишь тогда, когда вокруг появиться молва, что та заступницу спасла, себя под риск большой поставив, в гоненья список занеся, немедленно с дороги так свернув, ты помогла, ты помогла себя в первой благодарить. В своем лице ты стала преданней и расторопней, как Тишина слабей, но так нужней,- прервавшись говорить, Преданность вновь взяла поднос, обратилась к собеседнице, - Позволь войти и благодарность принести. В бульоне не вода, раствор солей из раковин глубин и теплых льдин. На солнце те нагревшись, мы устрицы в бульон сложив, весь жемчуг, высадив из плена, насыпали в бульон из мяса вольной пташки, любившей так во сне летать, в реальности клевать.
Привязанность не успела кивнуть в ответ, как услышала новые шаги. В третьем отсюда коридоре шла она, дочь Творца в приторном синем платье, с ровным кроем, с бледно желтым воротничком, что был виден, стоял на ткани платья в области плеч. Руки были прикрыты длинными рукавами, на синей ткани, едва виднелись кружевные линии в виде запутанных узоров. Это было одно из тысячи платьев, она одеяла его торопясь, потому что спешила, желала увидеть свою девочку, любимую Тишку. Верно, так она называла Тишину  очень редко, но сегодня ночью услышав это от дочери Черной Подруги, вдруг разомлела, порозовела, и с беспокойством отправилась спать. Дождавшись раннего утра, она, наконец, могла увидеть ее вновь, посмотреть на несчастные руки, сонные руки, а потом начать обвинять в том, насколько она глупа, подставлять под огромный риск физическое тело, которое не так просто создать. Но в глубине души она очень жалела это создание, чье сердце бьется сильнее, когда рядом те, кого так жаждешь спасти. Утонув в своих мыслях, Судьба прошагала мимо стоявших служащих дам, как вошла в уже открывшиеся двери. 
Солнце пролилось на ее тень, уничтожив тьму. Распорядительница жизней, соблюдая все рамки, не быстро приблизилась к по-прежнему мирно спавшей Тишине. Обернувшись, увидев, что Преданность и Привязанность замерли, сделали вид, что смотрят на что-то иное, она присела на край мягкой кровати, как Тишка словно ощутила ее присутствие, медленно открыла красные глаза. Туман будто окутал ее видение, как подняв руку, с которой упала марлевая повязка, сомкнув ее в локте, она коснулась своих залипших в серебре ресниц.
- Здравствуй, Тишенька…- приговорила Судьба, как наклонившись в ее сторону, подняла чуть вверх ее подушку. Тишина, не говоря ничего, с тяжелой головой, приподнялась, оказалась сидеть. Судьба махнула рукой в заднюю сторону, в надежде увидеть Привязанность.
Спустя секунду та вошла в двери, следом и Преданность с подносом в руках. Подойдя по правую руку от Тишины, Преданность поставила его на низкий белый пустой столик, оглядела Свидетельницу многого с неряшливой прической на голове, с сухими губами. Та сидела словно неживая, руки положила на живот, опустив локти. Привязанность тут же поняла убедительный взгляд Судьбы в ее сторону, как мгновенно удалилась. Задержалась у дверей, не резко поманив к себе Преданность.
- И что же делала вчера, мое любимое дитя? Не у что ль кружева плела, так рядом выбирая нужных, и отклоняя вовсе чуждых? О чем они мне рассказали? Признаться, в удивленья я, в немыслимом приобретенье, что больше знаний о тебе в свою шкатулку получила. Изгибы с ровненьких сторон, похожих на летающих ворон, вчера видала глупую картину, по-настоящему до ужаса раниму сцену, про то, как ты дитя небесных сводов, без радости излишек вековых, таких чудных, к стеклу вновь прикоснувшись, осмелела, в лице вся побелела. Но бледность вся к лицу, и красоте твоей она добавка, вот только к телу и здоровью, как впрочем, моему терпенью из хрупкости твоих поступков, способна уловить хозяйка суть, прозрачной больше муть не будет. И прекрати мутить ты воду, и в серебре б ты искупалась сходе с сестрицей бренных всех ночей, конечно, не земных полей. А если ближе вдруг поля, себя не отдавай конкретно, эмоции плесни, себя убереги. Послушай снова ты меня, слова не отворачивай, и купол не верти, и с легкостью смотри в глаза неугомонной Правде.  Плесни во взгляд несмелой раде не смелость вовсе, а терпенье, и жалость ты, конечно, убери, с пути без пыли ты смети…- стоило Распорядительнице жизней договорить, как приподнявшись на миг, взяла поднос, как тут же Тишина выхватила его у нее. С жадностью начала есть. Казалось, она голодна. Но все было не так, она пила обжигающий горло бульон, чтобы, наконец, заговорить с той, которая так не добро, и в тоже время с маленьким сочувствием глядит на нее, салфеткой пастельного цвета вытирая желтые уголки губ своей Тишины.
Судьба ждала, пока Свидетельница многого отложит на поднос звонко блестящую ложку, и ответит, и ответит этим голосом с вовсе не русским акцентом. Да, верно в ее физической оболочке представилась какая-то смесь между двумя народами, с которым в прошлом веке по чистой случайности она связала свою жизнь. Облизнув губы, она продолжила молчать, как Судьба заботливо взяв поднос за обе тонкие ручки, поставила на дальний угол широкой кровати. Неужели она не знала, что говорить? Разумеется, в ее голове давно летели строки с бешеной скоростью, только вот, как их воспримет дочь Творца, она предугадать не могла. Помнила Тишенька один день, в тех самых годах, она очутилась не на этой кровати, а там, в знакомой квартире, где были все, но не видел никто. Привязанность не проявила милость, посмеялась, а после только протянула руку, что-то проговорила, и ушла к тем, за кого боялась Тишина.
- Ответ предельно ясен будет! Вы знаете наверняка, как ветер с маяка, не закрывая свет лучины, и пленнику не режа руки тяготой времен, похвально бьет струей в лицо, и обжигает морем солнце. Так я свое-то тело давно на растерзание лучей, в ночи отдав, не стану прятаться на тепленькой печи, и в айсберге застряну лучше, и в льдину превращусь, но с ними очутюсь. Дороже света мне мои герои. И вот он шанс! Его нашла второй я раз, позволили увидеть весь шар, потрепанный, но прежний, любимый шарик мой. Видали ново тело? Не о себе я говорю, и тихо так шепчу, я говорю о нем, о настоящем, и родном, о том, при чьем дыханье сердца, мой механизм идет на новые устои, и забывает о покое, и мысли, в голове смешав, одно, одно мне предлагает воля. А может, незнакомы с ней? О нет, вы так знакомы! Тогда вернувшись вы на Землю, и облачившись в чужеродный плащ, неугомонный ветер, пропуская, не слушая отца, известного нам всем Творца, вы брата видеть так хотели, хотели и ему помочь. Но вот беда, пришла она, ваш разум мыслил по-иному, и да совсем уж по чудному, глядели вы со стороны, а мне, мне так не надо. Надежду я не отпущу, и пусть я тело потеряю на часы, предельно глупые холсты я злато нарисую прямо, но закричу, и помогу, ведь я люблю… Любили тоже вы, а после прорыдали на коленях у Отца, прося  его увидеть Брата, любимого Земле, и странам в общем не различье!- говоря все это, Тишина чувствовала, как внутри срывается ее голос, связки твердеют, словно льется на них поступенно свинец.
Судьба менялась в лице, и как только та остановилась говорить, то она приподнялась над ней, поставила руки на пояс. После чего из ее глаз исчезла вся мягкость, схватив Тишину за больную руку, она грубо стянула ее на пол. Заступница израненных сердец не сопротивлялась, повалившись на пол, она упала на живот. Через секунду поднявшись на локти, услышала отдаленный слегка голос, ощутила, как кровь приливает к красноватым точкам на локтевых сгибах, будто готова вылиться, и не вернуться назад.
- Ну, разве можешь ты меня судить, так просто говорить, о Брате, об Отце, и о легенде человека? С тобой вопрос закрыт, он в дебрях так достаточно укрыт! С тобой хотела обсудить вопрос, нас всех ужасно мучащий вопрос, о радости и о стекле, о том, что ты, забылась детка, с суровости на сторону одну вступив, мои слова вдруг пропустив.- она стояла к ней спиной, не поворачивалась. Молчание Тишины постепенно губило ее, душе было неудобно, как обернувшись, она присела на платье, встала на колени, хотела подержать слабую Свидетельницу многого. А та поднялась сама, тяжело дыша, стоя на ногах, смотрела сверху вниз, пока Судьба не продолжила, - О Тишенька моя, не знаю, что со мной. Не видя Брата так давно, я перестала мыслить равно. Судьбе не подобает так вести себя, тебя понять могу, и очень я хочу.
Тишина внезапно ощутила не ловкость. Боялась как бы, кто не зашел, не увидел этого безумства, как Госпожа сидит на коленях перед собственной служащей. Почему  она не встает? Чего ждет, неужели того, пока Тишина не протянет ей руку, мирно кивнет, уйдет? Ну, если так, и мысли правы, то пускай ждет. Тишина все еще глядела на нее в течение восьми секунд, как отрицательно помотав головой заговорила:
- Слова мне ваши очень близки, так рана в сердце не немом давно залипла липким клеем, из азбуки лесной, нашла смалу, и принесла в Москву пургу, а в Евпаторию, а в Евпаторию весну. Но что нам всем весна? Пожалуй, дайте нам вина, излишней радости подбавьте, и царстве глухости без криков, в безумье одиноких стонов, найдите яркость старых грез, на небо вознести вы без слез. Я ваш прошу всего лишь об одном, немыслимом, но дорогом. Позвольте к ним сейчас вернуться, не руку Лешку к аленьким губам прижать, а девушек всех двух с Свидетелем нам отыскать, а после привести туда, где ходит скрытно тайна, шарахаясь, и укрываясь в стенах, больших и длинных пленных. Я удалюсь, так быстро в путь на землю я умчусь, и вы поймете, я скромна, и с виду так нема, по-настоящему смела и речи ваши не приму, я в мыслях их похороню.- пока Тишина говорила все это, то видела в глазах темные круги, они становились шире, в правом полушарии головы наступила тяжесть. Когда кончились слова, и Судьба обернулась к ней в пол оборота, то слегка сомкнув глаза, Свидетельница многого больше не смогла владеть своими ногами.
Распорядительница жизней вовремя подхватила слабое тело обеими руками, никого не позвала. Добавила негромко:
- Тебя остановить не в силах буду, и пусть случится хоть потоп, неслыханный сюжет, исправит пол легенды, то будь добра ты право соберись, надолго отлучись. И приведи ты девушек туда, куда года никак не думала взглянуть, элементарно Ветер провернуть, чтоб домик увидать и небо. О слабости ты позабудь, найди в своем ты месте глюкозы сладкой дозы, и словно миленькую розу на грудь к себе ты заколи. А можешь вовсе съесть и торт, причудливый с кремами, ты только сладость получи о радости не смей гадать, предупреждать, предупреждать, твоя на это воля. Захочешь снова поиграть? Прошу, прошу, возьми вещицы в руки, и в очередь построй разлуки себя с героями Земли, я не могу тебя доверить риску. Я не могу, Тишенька!- проговорив это Распорядительница жизней, ощутила, как руки Тишины вдруг окрепли, брови слегка поднялись, а глаза, глаза, в них она не смотрела, но знала, они загорелись. Грубо оттолкнув от себя Госпожу, Тишина, едва не падая, побрела к двери.
Судьба осталась стоять, смотря на то, как Тишина раскрывала двери, спотыкалась каждый четвертый шаг. Неожиданно замерла, обернулась, на подоконнике увидела лежавший мирно черный плащ, похожий был у ветра, только этот отличался тем, что капюшон был обвит золотой тесьмой. Схватив его, левой рукой она поспешила…
И что-то все же было в том, что Судьба увидела в Тишине часть себя, как Черная Подруга разглядела в глазах дочери свое отражение. Но нет, Распорядительница жизней, опустив отчаянно руки, не моргая, понимала, что эта девушка с растрепанными волосами, исколотыми руками намного смелее, живее, чем она. И то, что Тиша напомнила ей о Брате, о том дне, не беспокоило ее, а наоборот придавало веру в то, что второй раз Свидетельница многого ни за что не отпустит на неизвестные годы любимую душу. И Судьба никогда не была Тишиной, в ее роли она выступила лишь однажды, после чего навсегда ушла с Земли, потеряв Брата, отравив облака, настроив грозу, она бежала по дворцу так же, только при этом знала, что все ее слышат, но никто не воспринимает в серьез эту десятилетнюю девочку. Об истории жизни Судьбы можно рассказать многое! Не будет ли против она, если кто-нибудь, расскажет то, что было скрыто от  людей, знавших лишь половину той легендарной книги? Ведь прошло много столетий, а дочь Творца лишь между самых дорогих поданных открывает дорогую историю собственной жизни.
« Никогда не получиться испечь заново тот пряник, который уже был испечен. Никогда не получиться создать душу вновь, если она, какой век прибывает между двумя временами. А вот посыпать лакомство цветными звездами поздно не бывает. Подумаешь, тесто стало более жёстким, светящийся шарик тверже. Это не помешает украсить его белым, плотным кремом, посыпать сахаром, и выставить на прилавок. Его могут не купить, не жить он точно останется под всей оболочкой, обманчивой, но существующей.»