Море. Этюд

 Море
То ли была выбрана не та краска неточным старческим взглядом, то ли парикмахер переборщил со временем - ее волосы отливали фиолетовым. Они ложились холодными волнами на ее завявшее с годами лицо, будто листья обнимали старую нежную розу. Нет, больше всего ее волосы походили на море. Ни океан, ни озеро. Море. А под ним скрывалось лицо. Дно. Сердце моря, на котором отражены все землетрясения, перепавшие ему, хоть и изрядно присыпанные песком лет.

  Щеки мягко, но тяжело падали с лица, делая его длинным и вязким. Брови были слегка подкрашены каким-то серым цветом, что не бросалось в глаза, а наоборот, очень неплохо их подчеркивало. Создавалось впечатление, что по ее векам хорошо прошлись частым гребнем - такие глубокие и ровные были ее морщины. Сейчас жалею, что не успела хорошо рассмотреть ее глаза. Если честно, я даже забыла заметить их цвет. Непростительно и глупо.
 Ее движения были скоординированы  и точно направлены, но в них проявлялась черта, присущая старикам: когда рука ее направлялась за очередным бланком, она сначала уверенно двигалась к цели, но затем резко останавливалась, словно ее хозяйка на миг впадала в забвение, забыв о совершаемом действии.  Но, почти сразу, память и уверенность снова пронизывали  кончики пальцев и ее действия продолжали внимать рутине.

  Из ее уха торчала маленькая пластиковая палочка, видимо, часть слухового аппарата - слышала она плохо, мне то и дело приходилось повторять свои реплики. Она сама по натуре была тихой. При знакомстве с ней, ты понимаешь, что описывать ее нужно шепотом. Она сама более походила на шепот, нежели на человека. Что-то такое тихое, шуршащее. Она вела себя так, будто сам воздух задавил ее своим присутствием, своим объемом и шумом и заставил ужиться в рамках тишины. Ее голос был тяжелым, грудным и рыхлым, но не очень низким. Говорила она так, будто я находилась всего в паре сантиметров от нее, и мне приходилось напрягаться, чтобы расслышать ее слова. Когда я переспрашивала ее, и она совсем немного повышала голос, он сразу становился неровным и начинал срываться.
  Пока “море” шептало мне о библиотечных правилах, я рассматривала женщину с головы до ног довольно пытливым взглядом. Джемпер на ней был серого холодного цвета, что очень мило сочеталось с ее волосами. Я была готова поспорить, что и глаза тоже были серыми.  И, что даже если  в юности они светились лазурью или отливали зеленым, то сейчас они выцвели, умело подстроившись под джемпер. В этот момент я и заметила, что на самом деле море изнутри  серое. С побледневшими рыбами, ушедшими в спячку или на пенсию. Оно выцвело, как глаза.
Я, было, хотела продолжить изучать так приглянувшийся мне облик, но услышала, как женщина, недавно присутствовавшая на одном из собраний по поводу рождения какого-то писателя, упомянула знакомое мне имя. Вы бывали в такие дни в библиотеке? Когда небольшое количество людей собирается в уютном здании, полном книг и мягких кресел, чтобы послушать монотонную усыпляющую речь библиотекарш, читающих стихи с интонацией Малышевой и насладиться действительным талантом  читать стихи ярких лиц, случайно приглашенных в это место. Так я ушла глубоко в размышления, забыв о море,  джемпере, рыбах и глазах, но через несколько минут сухая рука протянула мне два тома «Мертвых Душ», и я поспешила удалиться, оставив много неприметных деталей качаться на волнах.

                * * *


     Через месяц я опять заскочила в библиотеку. Когда я вошла, женщина-море увлеченно рассматривала какие-то безделушки. В этот день я заметила, что рыбки обрели цвет и вышли из норок. Зимняя спячка закончилась.  Знаете, она, будто зажила заново изнутри. Все морское дно, словно всколыхнулось и уже не страшилось перейти порог шепота. Ах, да, глаза у нее, хоть и бледные, но голубые – она тщательно скрывала их от меня под бороздами морщинистых век, но я все же смогла в них заглянуть.
  С волос смылся яркий пигмент, и теперь они походили на легких беззаботных барашков, пенистыми шубками щекочущих поверхность моря.