Бог книг не пишет. Ольга Ланская

А вот скажу я вам, может, и совсем не умное слово, но складывается у меня такое впечатление, что писатель и политик – несовместимы, как родник и место тайное, отхожее.
Никому не в обиду говорю. Вижу так… Но еще добавлю: писатель – не Бог.
Как-то в юности брала я интервью у Гранина Даниил-Александровича. Приезжал он в группе ленинградских знаменитостей в Заполярье. С мэтрами.
А, может, это мэтры брали их с собой народу показать, да с народом пообщаться.
И Васильева наезживала, и Шесталов, и сам Рытхыу с супругой, которую брал с собой всюду, чтобы поглядывала за ним-то. А ее и уговаривать не надо было. Знала, что азиатские парни слабы на водочку. Иной от одного запаха совсем дуреет. Нельзя им. Их предки генетически к другому яду приучили. Да не в этом суть.
А привозил их всех в Заполярье старый уже тогда Анатолий Ефимович Горелов, когда-то создавший Ленинградскую писательскую организацию, потом 25 лет по зонам да тюрьмам проведший.
Правда, и там берегли его, так как много книг знал и мог часами рассказывать забулдыгам тогдашним, народу нашему тюремному.
Только сдается мне, что даже там тогда другие люди были. Честнее, что ли. Слово умели держать.
Но вот, когда к уркам попал – те всегда нелюди были, проиграли они писателя. Но жив остался. Отрезали они ему кончик языка, – так он мне рассказывал. И еще смеялся…
В общем, десяточку–то из 25 Анатолий Ефимович как на «курорте» (не приведи, Господи!) провел, потому что через 15 лет перевели его на поселение и там не то председатель, не то  еще кто, в общем, начальник, давал ему старые бланки, на которых писать можно. И карандашик. И позволял делать ему свои записки.
Чем не курорт для писателя?!
Туда и Роза Рафаиловна могла уже к нему прибыть.
А потом то-се, реабилитация.

И вернулся он в Ленинград, к родным Пенатам. Да не с пустыми руками.
Написал он тогда уже столько чудесных книг да таким ясным языком, что я, забывая русский из-за общения с чужими, хватала его тома, чтобы вкус подлинно русского во рту покатать, душу им промыть, глаза от скверны очистить…
Ну, да я не о том начала-то. Хотя надо добавить еще строчку, что вернувшись в Ленинград и человеческую жизнь, Анатолий Ефимович, образовав все дела, бросился в Хибины. В Заполярье.
Там все эти годы жила его мечта, там пребывала. И называлась она любимой всеми горняками да горнячками газетой: «Хибиногорский», а потом – и по сию пору – «Кировский Рабочий».
А создавал-то ее он. В туманные 30-е годы, когда никого из нас, пожалуй, и на свете не было… А мне в ней поработать пришлось не один год, когда прошли годы и именовалось его детище "Кировским рабочим". Но о создателе ее мы не забывали, потому что в архив газеты заглядывать не ленились, а читать те номера всё равно, что лицом в уголь горящий.
Время-то безжалостно.
Обжигает…

Набирал он себе в сотоварищи людей, как полагал, одаренных, хоть и не всегда про Крайний Север слышавших.
Единственный, о ком этого не скажешь, был Юра Помпеев, комсомольский Бог юного города нашего и всей Всесоюзной ударной стройки, написавший свою знаменитую «Хибинскую Спарту».
А сила тех поездок, тех встреч была  в разговорах. Серьёзных.
Много тогда люди читали, много думали – куда да как… 
Был Гранин тогда не стар, и волосы, как вороново крыло.
Личико круглое, как у старичка-лесовичка, и брови вперед задиристо так торчат. Такому и поверишь. Да и не с лица воду пить.

Собирались в актовом зале Кольского Филиала Академии наук СССР молодые и не совсем геологи да космофизики, химики, да минералоги, сами поэты, сами, порой, и писатели, но к приезжим относились с пиететом. Еще бы! Только что из Ленинграда народ-то! Как не поговорить? Как не послушать?
И вот, запомнилось мне из многих тогдашних ленинградских речей один Гранинский вопрос:
– Вы отчие могилы помните?

Нам, молодым да умным, странным вопрос этот показался. В Новом Городе и кладбища-то еще не было… Да и мало у кого отцы с фронтов вернулись.
Особое поколение слушало Гранина.
Особое.
Войной обожженное поколение.
Знал ли он это? Думал ли?
Не знаю.
Он упрекал с трибуны горячо, убежденно, вдохновенно о том, как велик грех не помнить отчие могилы и т.д. и т.д.

И вот, сижу я на краешке ленинградского кладбища.
И крестов вокруг меня несчитано…
И горя – немеряно…

Эх, ты, думаю, старый! Вокруг поэтической строчки мозги наши юные, как юлу детскую закручивал, а это – от края до края – ты предвидел?
А если да, то почему о могилах говорил, а не о людях, которым бы жить да жить, а не молодыми под крестами гнить, почему?

Не спросила я его тогда об этом в своем интервью. Не предвидела. И, думаю, ничего бы он мне путного не ответил. Тоже, наверное, не мог ни предвидеть, ни предсказать…
А впрочем… Все один Бог знает. Но он книг не пишет.

Ольга ЛАНСКАЯ,
Санкт-Петербург