Личное сообщение часть вторая 8

Музыкальный день на этом не закончился. Выйдя из компании, я устало плелась мимо "Чайковского". Крошечный портье у порога протягивал прохожим приглашения. Из-за полуприспущенных занавесок доносился голос Вертинского. Противный, но парадоксально завораживающий. "О, как трудно любить в этом мире приличий...", - гнусаво-лирично подвывал певец лиловых негров и кокаиновых деточек. Слова дрожали, и дребезжали, и трескались. Дробились, отливаясь в мелкие крючки, впивающиеся в тело. Я замерла без сил. Тягучие ноты выкручивали внутренности. Звуки-крючки будто цеплялись за них и норовили растащить в разные стороны:


И бледнеть, и терпеть, и не сметь увлекаться,
  И, зажав своё сердце в руке,
Осторожно уйти, навсегда отказаться
И ещё улыбаться в тоске.


Мучения от прослушивания "Пани Ирены" навели на мысль о том, что у людей, принимающих алкоголь или наркотики, чтобы заглушить боль, возможно, нет иного выхода. Вот и московский бульвар под боком, и сиреневый трупик кокаинеточки уже маячил сквозь решётку голых веток. Говорят, что во время кокаинового кайфа человек чувствует  необычайный прилив сил, становится отважным и... прилипчивым, без стеснения пристаёт к другим людям с рассказами о тайно снедающих его желаниях. Только я понятия не имела, где достают такие утешительные вещи, поэтому мне оставалось мазохистки дослушать песню до самого конца, а потом надрывно поплакать, придя домой. Ночью мне снилось, что я достала у себя из живота гроздь отвратительных белёсых кишок, которые затем превратились в плавающую по воздуху кусачую рыбу-змею.



На следующем уроке Максим обратился ко мне с просьбой:
- Татьяна, пока Алиса в отъезде, не могли бы мы вместе почитать книжку, потому что хотя я вообще-то начал сам, но одному слишком трудно.
- О, конечно, с большим удовольствием! А что именно? - даже не влюблённый преподаватель радуется, если студент проявляет интерес к литературе.
- Я скачал кучу романов Бегбедера и Уэльбека, но Уэльбек  пишет сложнее, а из Бегбедера... там было около десяти штук..., но я подумал, что хочу прочитать "Любовь живёт три года". Вы знаете эту книжку?
Должна признаться, что единственное произведение гламурного писателя, с которым мне довелось ознакомиться - это бестселлер "99 франков". Пришлось сообщить об этом Максиму:
- Нет, я не читала. Ну, тем лучше, значит, мне тоже будет интересно.
- Я распечатал несколько страниц. Вот. - Макс протянул шесть аккуратно скреплённых степлером листков. 
- О'кей. Поехали.


И мы прочитали о том, как женатый на прекрасной "фарфоровой аристократке" герой по имени Марк Марроннье в первый год не может прийти в себя от счастья, во второй он начинает испытывать к жене что-то наподобие братской нежности, но вроде тоже доволен жизнью, а на третий от любви остается пшик, точёная нежная ручка жены кажется герою гадкой резиновой перчаткой, которую хочется с отвращением сбросить с колена.

 
Вернувшись домой, я бросилась скачивать роман, накинулась на него, забыв обо всём, и, конечно, мне ничего не стоило прикончить его за пару часов. Ведь я владею невероятной скоростью чтения, развившейся вследствие изучения истории словесности, когда за одну предэкзаменационную ночь требовалось ухитриться переварить целые пласты мировой литературы. Современные писатели редко утруждают себя объёмными произведениями, так как что я живо выяснила, что женатый герой полюбил замужнюю женщину, которая поначалу строила из себя недотрогу, однако любовь победила все преграды, пара счастливо соединилась, а герой понял, что настоящая любовь живёт намного больше трёх лет. Дабы развлечь читателя, вынужденного проводить время над  банальной историей, а может, и ради собственного удовольствия знаменитый француз обильно украсил повествование интересными подробностями интимного досуга персонажей.


В дверь позвонили. "Нет, нет, нет, - я накрылась с головой и свернулась как Центральноамериканский броненосец, - бесполезно, зачем вы тратите время, уберите руку с кнопки, садитесь обратно в лифт и жмите на первый этаж, я не намерена вам открывать". Снова назойливое треньканье. Я зарылась ещё глубже в мягкое одеяло из бараньей шерсти. В коридоре кто-то настырно-противный не унимался. После шестнадцатого сигнала, от которого раскалывалась голова, я выползла в прихожую и сквозь глазок, помутневший от того, что когда-то давным-давно его наполовину замазали краской во время ремонта, силилась разглядеть, кто же не давал мне спокойно и печально поспать. Я злилась, потому что в маленьком холле за дверью никого не было, а,  значит, придётся выволакивать себя за порог квартиры, чтобы отпереть большую дверь на лестничную клетку.
- Ой, привет!
- Привет!
Отупелое молчание. Ну, а что сказать однокласснице, которую вы не видели пятнадцать лет и, положа руку на сердце, предпочли бы продолжать оставаться в неведении относительно её бурной судьбы?
- Можно зайти?
- Естественно, извини, просто не ожидала, к тому же чуть-чуть не в форме...


Я одурело оглядывала бывшую девочку, с которой много лет назад сидела за одной партой и которая с поразительной скоростью и виртуозностью решала контрольные по алгебре и физике для всего класса, а после школы одним махом окончила филологический и искусствоведческий факультеты МГУ. Золотисто-рыжие волосы, заставившие меня попутно вспомнить роскошную лисью шубу её матери. Кустарно связанная крючком чёрная юбка, а сверху не то пелерина, не то шаль, не то пальтецо такой же ручкой вязки, вокруг шеи тонкая чёрная горжетка. И самая удручающая, но эффектная, деталь образа - ярко-жёлтые лакированные туфли, сверкающие на ногах, обхваченных чёрными гольфами. Взгляд блуждал по квартире, где на самом деле если что и изменилось за те годы, что мы не виделись, то лишь в сторону обветшания...


- Послушай, э-э-э...
- Олимпия, - участливо подсказала она.
Всегда ненавидевшая своё, как ей почему-то казалось, грубое имя, Ольга требовала, чтобы её величали на какой-либо экзотический манер. Предпочтения менялись в зависимости от жизненного периода и душевного состояния, поэтому без подсказки угадать, что именно мило ей в данную минуту, было всё равно что собирать кубик Рубика, не пользуясь схемой в журнале "Наука и жизнь". Уже были опробованы и забракованы Мелисса, Одетта, Изабелла, Амарго. Настал олимпийский цикл.
- Олимпия, хорошо... - я потихоньку выбиралась из ступора, - ты проходи, и туфли можешь не снимать, давай перекусим, расскажешь, что да как...


В нездоровых серо-зелёных глазах мелькнуло благодарное оживление.
Мы сидели на кухне как в старые добрые времена, когда болезнь Ольги была ещё столь неприметна, так неуловима и робка, что распознать трагические намёки мог бы  лишь маститый психиатр.
- Как дела, Олимпия?
  Ольгу прорвало, и я слушала жалобы на регулярно цепляющуюся к ней на улицах милицию, на хитрых и жестоких соседей, специально рассыпавших возле подъезда муку, на ужасную приятельницу по фамилии Ширма (а, раз Ширма, значит, заслонка для тёмных делишек). Постепенно информация становилась всё более и более скверной. Пепельно-чёрное душное облако безумия клубилось над нами вкупе с парами множества выкуриваемых ею ментоловых сигарет. Я узнала, что по указке неких зловредных и сверх- могущественных сил телевизионные дикторы передают  Ольге зашифрованные специальным образом угрозы, смысл которых понятен лишь ей одной. Но коварным тварям  и этого мало, они обожают глумиться над порядочными людьми. В отсутствие Ольги замаскированные под людей черти проникают в её квартиру, перемещают предметы, оставляя повсюду зловещие знаки-предостережения.


Я искреннее жалела бедную Ольгу-Олимпию, не представляя, как можно выжить в таком кошмаре. Я всё ещё не понимала, что мой личный ад уже выслал мне пригласительный билет, и лишь по недоразумению из-за большого  количества рассылок он до сих пор не доставлен. Я прилагала огромные усилия, чтобы  посочувствовать подруге детства, но головная боль превратила меня в немногословное зеленоватое существо, судорожно тискающее чашку с чаем. 
- Мигрень замучила, прости, пожалуйста, - вставила я реплику в поток ольгиных чудовищных излияний.


Внезапно бывшая самая умная ученица в классе кинулась в коридор, откуда возвратилась с ридикюльчиком (и да, он тоже связан крючком). Она щурилась, копаясь в сумочке, жёлто-рыжие пряди падали на лоб  осенними ветками плакучей березы. Со всё укрупняющимся чугунным бруском в мозге и тошнотой в горле я следила за её истеричными движениями. В конце концов она извлекла пакетик, где трепыхалось какое-то белое содержимое. Пробник жемчужной пудры, а может рисовой или бамбуковой?  Ольга всегда любила новинки. С блаженной улыбочкой, от которой делалось и вовсе жутко, она препроводила прикинувшийся косметикой порошок себе на ладошку и, диковато подмигнув, поднесла симпатичную горстку "снежка" к носу.
- Классно! Только тем и спасаюсь, - каким-то потусторонним голосом произнесла она и заговорщически протянула пакетик мне. - Для старой подруги ничего не жалко!
Привет, воскресшая кокаиновая деточка...


Продолжение http://www.proza.ru/2016/01/26/90