Счастливчик Пашка

-  Не расстраивайтесь. Документы, конечно же, вещь важная, но для нас намного важнее ваши глаза!
        Девушка улыбается мне, но говорит слишком сдержанно. Ее голос звучит заунывно, а лицо светится искренней радостью. Это несовпадение очень смущает меня.Хорошо выучено, вот в чем дело, наконец соображаю я. Она - региональный оператор отдела опеки и попечительства Администрации N-ской области. Смущенно улыбаясь, она то и дело поглядывает в окно, там гаснет морозный январский день. Сумерки сиреневые, густые. Красиво. Городок приятный. Чуть больше часа назад я вышла из вагона поезда, от долгой поездки меня все еще немножко знобит и потряхивает изнутри. Пока девушка изучает мои документы,стараюсь отогнать ненужную дрожь.
- Это же вы мне звонили пару дней назад? Мы так рады, что вы в нашу Тмутаракань все-таки добрались! Правда, правда, рады! Для нас это такая удача! Все будет хорошо! Очень не хочется, чтобы вы с пустыми руками уехали. К нам редко из таких отдаленных  регионов заглядывают. Богатый у вас город, знаменитый! Это такой шанс для наших детей! Но я пока не могу вам помочь. Федеральный закон для всех один. У нас прокуратура очень серьезная, свирепая, и если не исправить – ходу документам не даст. Исправить обязательно надо! – говорит она, и посвящает меня в выявленные неточности формулировки, найденные ею в моих бумагах.
         Я не спорю, спорить бессмысленно. В своем сотовом быстро нахожу номер специалиста отдела опеки и попечительства, готовившего мои документы в городе, где я живу. Удивленной женщине долго объясняю, где я нахожусь, и что от меня требуют. Девушка, сидящая напротив меня, подает знак рукой, и я передаю телефон ей.
- Прочтите внимательнее! – говорит она. – Федеральный закон для всех один. – Молчит некоторое время, слушая голос в динамике. – Значит, мы с вами по-разному понимаем. Всего-то исправить вам необходимо формулировку одного предложения. Это же недолго. Все остальное в полном порядке, один документ исправить - это дело нескольких часов! – улыбается она, и возвращает телефон мне.
- Я узнаю у руководства, - говорит мне мой специалист. – И перезвоню вам.
          - Вы в гостиницу или у нас подождете? – улыбается мне милая девушка региональный оператор. – Это дело часа, ну, от силы двух. Мы так не один раз уже делали! Обычно люди даже не уезжают от нас, в коридоре ждут. Вы не переживайте, они же там, в вашей опеке, тоже все понимают! Исправят два слова, пришлют быстренько нам копию факсом, а оригинал по почте позже придет. И мы все-все решим.
Часа два хожу по гулким коридорам. Мой телефон молчит. Не выдерживаю ожидания, звоню сама.
-А, это вы, - узнает мой голос специалист. Уже не безнадега. – Исправить можно. Но документ нужно будет подписать у заместителя главы Администрации города.
- Сколько времени потребуется? – спрашиваю я.
-Ну, - вздыхает специалист, - сегодня четверг. К среде следующей недели документ будет у вас.
- Как же так? – просто задыхаюсь я. – А быстрее нельзя? Я в гостинице остановилась. И потом еще наверняка потребуется время на оформление документов на опеку в самом N-ске!
- Понимаю, но у нас определенный порядок, - слышу в ответ. – Постараюсь побыстрее. Я перезвоню вам.

- Как неделю? – просто остолбенев недоумевает милая девушка. Ее лицо и лаза в этот раз оживают неподдельно. – Может быть, вы что-то неправильно поняли?
    Нет, поняла я все правильно.
- Вы войдите в мое положение, - искренне смущаясь улыбается мне милая девушка, и внимательно разглядывает свои новые туфли, - пока ваши документы не в порядке, я не могу направить вас в детский дом. Будем ждать.
Я, конечно же, вхожу. Я всех понимаю. Будем ждать.
Через полчаса я оказываюсь в маленькой комнатке студенческого хостела и падаю замертво в кровать.
          Вот и утро пятницы. Проснулась еще затемно. Все еще спят. Оделась в общей ванной, чтобы не разбудить соседей. Попила чаю, прокравшись в одних носках на общую кухню. На улицу идти не хочется. Незаметно ожил хостел. Студенчество позавтракало и разбежалось. А вот меня никто не беспокоит.  Ждать невыносимо. Звоню в родной город.
- А, это вы! - голос явно раздражен. - Вам необходимо прислать на наш адрес телеграмму со следующим текстом, - слышу я.
           Даже не спрашиваю почему она сама не позвонила мне. Записываю под диктовку точные формулировки казенных фраз, бегу на главпочтамт. Через час получаю уведомление о доставке телеграммы. На часах 11.40. Остаток зимнего дня бесконечно набираю номер специалиста опеки. Мало ли что не так в телеграмме? Мне не отвечают. Пятница, однако. И это тоже придется понять.
           Субботу и воскресенье вынужденного безделья бегаю по магазинам, преследуя две цели: знать наверняка, где что из детских вещей срочно можно будет купить, и чтобы не сойти с ума. Ем пирожки, гуляю в парке. И все время пытаюсь представить себе, как сказать двум чужим детям, что я почему-то теперь хочу занять место их мамы, которую они знают, помнят и любят.
Жду звонка до 11.00 утра понедельника. Некрасиво слишком настойчиво звонить. Помню раздраженный голос пятницы, не хочу никого злить. Мой сотовый молчит. Теряю терпение, некрасиво звоню.
- А вы послали телеграмму? – печально интересуется женский голос. – У меня ее еще нет, не принесли еще в кабинет. Наверное, бросили в мою ячейку в приемной. Я после обеда посмотрю и перезвоню вам.
Перезвони. В ожидании консультаций и оформления очередных бумаг, последние полгода я не один час провела в коридоре у этого кабинета. От него до приемной ровно двенадцать шагов, я знаю, я сосчитала не один раз, было время. От бессилия звоню милой N-ской девушке.
- Документы готовят. Пока мы можем хоть что-нибудь делать?
- Ну, я же говорила вам! – вздыхает и она. – Пока мы ничего не можем. Можем только ждать.
В недрах великого Гугла нахожу телефон начальника отдела опеки и попечительства моего города. Собрав всю оставшуюся нежность в моем голосе, представляюсь, коротко объясняю ситуацию, спрашиваю:
- Что мне делать? Мне так нужны эти документы!
- Вы не одна, специалист работает. Только неизвестно, как быстро его в Администрации подпишут. Там свой порядок. Сегодня отвезем ваши бумаги. Вам перезвонят.
Ответ ясен и лаконичен. На часах 14.30 понедельника.
 
В 9.00 утра вторника звоню в приемную заместителя главы Администрации по социальной политике моего города. Объясняю ситуацию. Документов на подписи нет.
- А как вы хотели, - смеется секретарь, - это и есть тот самый человеческий фактор! Звоните в опеку, пусть документы везут. Мы-то подпишем!
Звоню специалисту опеки.
- Да что вы такую панику устраиваете? – она очень раздражена. – Я машину вам где возьму?!
- Давайте я оплачу вам такси! - не сдаюсь я.
-Так не делается! – взрывается она.
- А как делается?
- Ну, знаете ли!!! Я удивлена вашим поведением, ведете себя как ребенок! Ждите, я вам перезвоню.
Перезвони, конечно. Да, с поведением у меня просто неуд за полугодие. Я в чужом городе, где каждый день ожидания даже в хостеле стоит денег, которые я планировала потратить на детей. Стремительно летят дни отпуска, взятого за свой счет. А впереди самое трудное – найти общий язык с двумя ничего не понимающими мальчишками восьми и десяти лет отроду. И дней на это непростое знакомство остается все меньше и меньше.

- Давайте порассуждаем.  Сейчас 12.30. После обеда ваши бумажки, если их привезли, конечно, будут у меня на столе. Но я не знаю, как скоро удастся их подписать, - ободряет меня секретарь мерии. – Заместитель сегодня может посмотреть только срочные и все, вы же понимаете! Я не могу знать, где ваши бумаги, может быть, уже и в канцелярии. У меня их сейчас нет. И я их искать не буду. Это не мое дело.
Канцелярия городской мерии расположена на первом этаже, приемная – на третьем. Это я тоже знаю. Иногда бываю в этой славной организации по служебным делам. Выпрашиваю, выведываю, выплакиваю у доброго секретаря телефон канцелярии.
- Я еще не смотрела сегодняшние бумаги, - щебечет жизнерадостный тонкий девичий голосок. – Сейчас буду готовить на подпись. Я на всякий случай положу ваши документики в красную папку, раз вам так надо. Документы из красной папки подпишут обязательно до 16.30. Не переживайте!
Переживать я уже не могу. Звоню милой девушке региональному оператору N-ска.
- Документы исправлены, сейчас на подписи. Что мы можем пока сделать по моему вопросу?
- Мы можем только ждать! – печально произносит она.

Просыпаюсь в эти дни очень рано, а вернее, совсем почти не сплю. Свободного времени невыносимо много. Брожу по хостелу. Дежурная и жильцы поглядывают на меня с подозрением. Я успела несколько раз попить чаю, я уже ненавижу чай, почитала книгу, не один раз ответила по телефону на бесконечные вопросы подруг и сослуживцев. Каждый следующий вопрос: «Ну, как там двигаются твои дела?» - приводит меня во все большую ярость, и я плачу. Очередной звонок телефона. Сотовый высвечивает входящий. Меня пробивает дрожь.
- Пришли ваши бумаги! Приезжайте! – милая девушка региональный оператор N-ска надеюсь искренне за меня рада.
Среда, 13.30. Очень хочется заплакать, но плакать сейчас совсем не надо. Пью успокоительное и вызываю такси.

- Вы же о них меня по телефону спрашивали? – на мониторе фотографии двух милых мальчишек. - У этих совсем безнадега. Бабушка с ними не общается больше года, мама лишена родительских прав, у обоих отцы указаны со слов матери. Ими давно никто не интересуется, у меня в базе отмечено, что давно. Проблем не будет. Сейчас еще две вот эти формы заполните, и эти заявления, и вот здесь, и все. Идти вам далеко не придется, детский дом – это вон то зеленое здание напротив, только двор перейти. Раньше все это был детский дом, и наш корпус тоже, а теперь вот деловой центр здесь сделали, а там так и остался детский дом. А детей разделили по возрастам, и младших перевели в областной. До него ехать часов пять на автобусе, у нас большая область. Не волнуйтесь, старшие здесь остались. На втором этаже найдете Ирину Петровну, детского психолога, она вам будет помогать дальше. Теперь все зависит только от нее. Она работает с детьми, и все вам подскажет. Только вот проблема у нас еще одна: медкомиссию вы не успеете теперь пройти. Приемный день в больнице для наших детей один раз в месяц. Без медкомиссии детей не отдадут. Мы его пропустили, пока ваши документы ждали. У вас есть время еще подождать? А я попробую узнать, что можно сделать.
        Вот это новости! Паниковать нет сил. Часа через два избавляюсь от бумаг. Выхожу в просторный двор, и, сделав всего несколько шагов, останавливаюсь. Меня с головой захлестывает страх. Больше года в моей жизни занял этот путь. Долгие телефонные разговоры, и просто бесконечные ожидания у кабинетов. Справки, анкеты, характеристики, формы. И опять справки, анкеты, характеристики, формы. И опять ожидание. Потом почти двое суток дороги, вокзал, аэропорт, опять вокзал. Вот и все. Осталось просто перейти двор. Легкий морозец, совсем легкий. Начало вечера, воздух прозрачный, и густо пахнет снегом. Долго смотрю на ветки заиндевелого дерева, так долго, что вдруг понимаю - от холода больше не чувствую своего тела. Береза! А я и не поняла сразу, что это береза! Высокая такая, раскидистая. Сквозь рисунок облепленных снегом веток видны горящие теплым светом окна в доме напротив. Плакать мне совсем не хочется, а я так боялась некстати расплакаться. Хорошие таблетки, помогают. Я улыбаюсь сама себе, и иду мимо березы к крыльцу.
- А Ирина Петровна-то у нас сейчас в отпуске! – смеется полная приветливая блондинка, которую мне представили как директора детского дома. От волнения я не запомнила как ее зовут. – Кто же это именно к ней вас в департаменте направил? – я отвечаю кто, и она продолжает: - Да это, по сути, и не важно. У нас специалисты все хорошие. Я вас познакомлю с Ниной Ивановной. Она у нас недавно работает, сейчас ведет все дела вместо Ирины Петровны, она замечательный специалист.
       Я, конечно, соглашаюсь, а что я могу сказать, у меня нет выбора, да и все равно, если честно, какой замечательный специалист меня примет. Лишь бы принял. Еще какое-то время разговариваю с начальницей. Знакомлюсь с подоспевшей Ниной Ивановной. Из кабинета директора мы поднимаемся на второй этаж по отдельной боковой лестнице. Сюда запрещен вход воспитанникам. Сюда вход только по приглашению, по особому приглашению. Доводчики на дверях по дороге к кабинету психолога настроены очень туго. Это для того, чтобы нельзя было быстро и незаметно в них проскочить. Здесь не должно быть нежданных гостей и лишних ушей, заповедная территория. Так положено, объясняют мне.
- Вы уже видели их? Я хочу сказать, вам фотографии показывали? – спрашивает меня директор. – Обычно они показывают. - Она делает широкий жест в сторону здания напротив, видимо имя в виду ту самую милую девушку.
- Да, - отвечаю я и удивляюсь звучанию собственного голоса, чужой совсем. – Показывали, когда документы мои принимали. – Говорю еле слышно, язык словно вата.
- Да ей не важно, - как-то уж слишком жизнерадостно смеется Нина Ивановна. – Вот читаю анкету, она указала, что ей не важен цвет волос и глаз, и пожеланий особенных нет. И правильно, правда же! На компьютере должно где-то видео быть. Сейчас найдем, - говорит она, надевает очки и всматривается в большой монитор на столе. Разговор, видимо, идет обо мне. Это я указала, что мне не важен цвет глаз и волос детей в своей анкете. Я помню.
- Вот и занимайтесь делом. А я своими делами займусь, - говорит директор, и уходит. Это, хорошо. В ее присутствии я чувствую себя неуютно. Пусть идет. Мы остаемся вдвоем. Нина Ивановна долго молчит, изучая компьютерные недра, и я молчу. Наконец, разворачивает монитор ко мне.
- Я меньше месяца здесь работаю, ничего еще толком не знаю, - она опять жизнерадостно смеется. - Пока вы смотрите видео, я приглашу воспитательницу. Она вам про них больше расскажет, чем я. А я дела их заодно прихвачу. Вы же хотите ознакомиться?
         Конечно, хочу. Она уходит. Я остаюсь одна. Странно тихо в этом кабинете. Никакие, даже очень отдаленные голоса не долетают до меня, совсем никакие. Теплый, очень теплый дом. И тихий. До прихода Нины Ивановны я успеваю посмотреть видео не один раз. Младшему восемь, старшему десять. Ваня Ш., и Коля Ш. Они братья. На видео глаза у них кажутся совсем черными. Мальчики собирают конструктор, рисуют, убирают игрушки, заправляют свои кровати. Добрый женский голос за кадром что-то рассказывает под мелодичную музыку. Возвращается Нина Ивановна, и я пытаюсь прочесть документы в принесенных ею папках, а она без устали рассказывает мне о себе. О том, как она еще в молодости получила образование в одном из престижнейших Московских ВУЗов, о том, как долго работала в столице, жила с мужем и сыновьями в Черемушках. Как ее тщетно просили остаться на ответственной работе, но она таки перебралась в родной город, прижилась в местной областной Администрации, а меньше месяца назад перешла на работу в детский дом. Я не сержусь на нее, просто совсем не могу сосредоточится на том, что читаю.
- А вот и Катюша! - отвлекается она от своей биографии, и представляет вошедшую в кабинет девушку. –  Вернее, Катерина Сергеевна, воспитатель во второй семье.
На вид Катерине Сергеевне лет девятнадцать. Она отчего-то совсем-совсем неловко улыбается.
- Вы смотрели тетрадь? – тревожно спрашивает девушка почему-то меня.
- Какую тетрадь? – не понимаю я.
- Ах, тетрадь! – догадывается Нина Ивановна. – Да, да, конечно же, нужно посмотреть тетрадь! А где она?
- Я не знаю, - виновато отвечает Катерина Сергеевна, - вы же психолог.
Нина Ивановна начинает перекладывать на столе папки и тетради, и продолжает:
- А вот они меня все и спрашивают теперь. Это же дыра, говорят они мне. А я им устала повторять, что я со своими связями могла бы устроиться хоть где, несмотря на возраст и все эти сокращения. Но я хочу применить свое образование! Я специалист высочайшей квалификации, так зачем знания зарывать, правда же? Мне здесь очень нравится! Поверьте, это и есть то самое место, где я хочу работать! – не унимается она ни на секунду. Тетрадь найдена. Она открывает ее и вчитывается в мелкие буковки ее строчек. Читает долго. Или мне кажется, что читает она слишком долго? Но я все еще не злюсь.
- А вы знаете, - говорит она, - а вас ждут новости. Бабушка-то звонит! Вот, смотрите! – и выкладывает большую раскрытую тетрадь передо мною на чистейшую поверхность полированного стола. – Последний звонок был всего несколько дней назад. Звонит, передает подарки, и сама навещает примерно раз в две недели. Вот тебе и раз! – шумно удивляется Нина Ивановна.
– Мама лишена родительских прав, дети находились под опекой у бабушки. Пару месяцев назад их передали нам. И вы вдруг так быстро приехали, - очень тихо говорит Катерина Сергеевна. – Нам никто не говорил, что вы приедете именно к ним. Что вы вообще приедете. Мы не знали.
- Что удивительного? Они есть в федеральной базе! Как раз недавно про детей видео снимали. Вот и приехали! – бойко парирует Нина Ивановна.
- Нужно позвонить Ирине Петровне, - неуверенно говорит Катюша. – Лучше бы позвонить.
- Смотрите, как хотите. Но зачем? Все и так ясно. Мать лишена, и не навещала ни разу, опеку бабушки отменили судом за употребление, мы их и не извещать имеем право об усыновлении. У них прав никаких. Отцы неизвестны. В чем проблема? Знакомить вас надо, будете находить общий язык с детьми. Чего ждать?
- Я позвоню Ирине Петровне, - теперь уже уверенно говорит Катюша и выходит в коридор.
Я продолжаю слушать биографию Нины Ивановны. Возвращается Катюша.
- Она сейчас приедет, - говорит она мне, улыбаясь.
Мы ждем. Пьем чай в соседнем кабинетике. Катерина Сергеевна ушла, у нее работа, дети. Мы опять вдвоем.
- Я просто получаю удовольствие, общаясь с вами! – доверительно говорит мне Нина Ивановна, наконец, отойдя от своей биографии. – Вы адекватный, серьезный образованный человек! Я недавно прошла курсы повышения квалификации в области. Курсы крутейшие, как теперь говорят. Очень интересно было, вы понимаете меня. Ирина Петровна, конечно, профессионал. Давно работает, знает детей. Но вот вчера я обратила внимание на то, что в шкафчике, где висит ее пальто, на полочке расставлены иконы. Вы знаете, и так много! А на иголочках фотография Пашки и Димки среди них приделаны. Представляете? Это двое из наших старших воспитанников. Они взрослые уже, Пашке шестнадцатый год. Шесть лет живет в детском доме, год ему еще у нас жить и все.  Димка на год поменьше. Ну, сами понимаете, таких, как они, в семьи не берут, чудес не бывает. Все хотят маленьких, девчонок чаще берут, а мальчишек, вот как вы хотите, не старше десяти лет. Пашка у нас сирота, родители давно умерли. Добрый мальчик, ласковый, танцует хорошо. Жалко, конечно, парнишку. Но иконы тут зачем? Причем тут это? Правда же?
         Я молчу, и только иногда киваю головой в ответ. Спорить мне с ней не хочется. Пытаюсь осторожно выспросить, как мне вести себя, как говорить с детьми и что вообще говорят в таких случаях.
- Как есть и говорите! – отвечает она, и опять пускается в воспоминания о себе. Я не слушаю, о чем она рассказывает. Что-то настойчиво подсказывает мне, что в моем деле все идет совершенно не так, как я рассчитывала.
- Давайте уладим некоторые формальности.  – Она раскрывает очередную тетрадь. Вписывает дату, мои данные. – Что пишем в графе «причина усыновления»? Давайте напишем, что вы хотите реализовать себя как…
Я перебиваю ее:
- Только не реализовать! Я давно себя во всем реализовала, поверьте. Напишите, что я просто хочу помочь.
- Хорошо, хорошо! – смеется она. – Так и пишу. Вот и все. В вашем вопросе все ясно. Давайте-ка я пошлю за Ванечкой. Вот вы и познакомитесь! Он здесь, недалеко! Оба мальчики здоровы, вы сами только что все читали.
- У Вани с глазками небольшие проблемы, - говорю я. – В заключении написано, что это при лечении с возрастом пройдет.
- Конечно, пройдет! – соглашается Нина Ивановна и бодрым шагом выходит из кабинета.
         Я опять остаюсь одна, и опять надолго. Все мысли в моей голове путаются окончательно, нарастает чувство тревоги.

- Вы знаете, какая незадача! - улыбается Нина Ивановна. – Ванечка в больнице, у него с глазками что-то случилось. Операцию ему сделали на глазках. Говорят, что это прозвучало сегодня в обед на оперативке, а я как-то в голове не отложила. Ну, ничего! Зато старший, Коленька, здесь. Я его сейчас и позову.
Она опять оставляет меня одну. Теряю счет времени. Слышу, как тяжело открывается дверь с тугим доводчиком. Детских шагов я не слышу.
- Я вам неправильно сказала! – Нина Ивановна опять смеется, и отмахивается от меня руками, как от комара. – Ванечка здесь, в больнице Коленька. Ему вырезали аппендицит еще на прошлой неделе. Еще неделю ему в больнице лежать придется. У вас есть время подождать?
- Конечно, есть! – еле слышно отвечаю я, и чувствую себя вконец опустошенной.
Раздаются быстрые гулкие шаги, и в кабинетик заглядывает Катюша.
- Зачем Ванечку? Коля должен согласие дать сначала. Ему десять, он все решает. Ванечка здесь не причем! – недоумевает Катерина.
- Действительно! – поддерживаю я Катюшу. – Давайте пока Ванечку трогать не будем. Давайте Колю подождем!
- Да идемте!  - торопит меня Нина Ивановна. – Идемте! Сейчас я вам гостевую комнату открою, и вы поговорите! – Прежде чем я успеваю ответить, она скрывается в дверях. Я догоняю ее в коридоре, она уже открывает ключом большую дверь со стеклянными вставками. – Накиньте шубку, здесь холодно! – говорит мне она. – Идите! Идите же! Ну! – шипит она на приближающуюся к нам Катюшу.
Холода я не чувствую. Я совсем ничего не чувствую. И даже не понимаю, как иду вслед за ней, я просто автоматически переставляю ноги. Ждем. 
Возвращается Катюша, с ней совсем маленький, не по возрасту маленький темноглазый и темноволосый мальчик.
- Усаживайтесь! – приглашает широким жестом в сторону большого кожаного дивана Нина Ивановна, и тут же продолжает: – Это наш Ванечка! Поедешь жить к тете?
Он смотрит на меня широко открытыми глазами меньше секунды и начинает плакать, растирая слезы ладошками по щекам. Он ничего не может понять. Он напуган. Я подсаживаюсь ближе. Пытаюсь взять его за руку. Он не позволяет.
- Не бойся, - говорю ему я, или не я, не могу понять. – Мы поедем вместе с Колей, мы его не оставим здесь. Мы купим тебе теплую куртку, и Коле купим. Только если ты сам захочешь ехать.
- Ну, это совершенно ни к чему, - вмешивается Нина Ивановна. – У нас тут все есть, и свои куртки, и ботинки. Тебе же нравится в детском доме?
- Нравится, - всхлипывает Ваня.
- Ты же не хочешь отсюда уезжать? - смеется Нина Ивановна.
Ваня опасливо кивает головой. Мне непонятно, почему он кивает. И Ване не очень понятно. Мальчик задумывается, пытаясь угадать, что от него хотят.
- А у тети будет еще лучше! Тетя хорошая! - смеется Нина Ивановна.
Ваня заливается слезами снова. Я слышу сквозь слезы его голосок:
- Опять ехать я не хочу! Я не хочу опять ехать!
- Ты никуда не поедешь, если не захочешь! – говорю ему я. – Не плачь. А Коля где?
- Не знаю! Я не знаю! – он плачет все сильнее. Еще совсем немного – и его не успокоить.
- Идите! Берите его и идите! – вдруг громко командую я Катюше. Она смотрит на меня с нескрываемой благодарностью, и поспешно уводит Ваню.
- Ну, как знаете! - улыбается Нина Ивановна. Я не могу ей ответить. Я совсем не могу говорить.
        В гостевую комнату вбегает невысокого роста женщина. Она не успела снять пальто. Она очень встревожена. Останавливается напротив меня, впивается глазами в мое лицо и застывает. Я не знаю кто она, но я так благодарна ей за то, что она, наконец, пришла.
        Мы сидим в том же маленьком кабинетике, где еще совсем недавно я смотрела папки с делами мальчишек.
- Они у нас всего второй месяц. Младшего забрали прямо из школы. Сказали, что быстренько нужно съездить в больницу. Привезли к нам, суббота, на смене Алена, студентка, опыта никакого. Вечер, часов шесть, и никого больше нет. Ваня рыдал до утра, и Алена вместе с ним, потому, что никак не могла его успокоить, - рассказывает Ирина Петровна. - Колю в тот вечер не нашли. Он узнал, что брата забрали, и пустился в бега. Потом мама и бабушка его сами через несколько дней привели к нам, решили, что так и вправду всем будет лучше. Бабушку по отцу Коли лишили опеки через суд. Пьет. Предупреждали не раз, не послушала. Маму прав на детей обе бабушки несколько лет назад лишили сами. Теперь вот и с бабулей так получилось. Но есть еще одна бабушка, мать отца Вани. Когда мать лишали прав, она сразу написала отказную, не взяла их к себе. Узнав, что бабушка Коли потеряла возможность заботиться о внуках, собирает документы только на гостевую, совсем забирать не собирается. Мы не можем ей отказать. А мальчики бредят тем, что она заберет их совсем, детки очень к ней привязаны. Она звонит и приходит, и они ничего слушать не хотят. Детям не объяснить, что такое гостевая, что это не на совсем. Они не пойдут к вам. Они пока не готовы к вам идти. Коле десять полных лет. По закону его мнение решающее. Он должен дать согласие. Согласия он не даст, вы сами понимаете. Да еще ему сегодня сделали операцию, вырезали аппендицит. Связи с ним нет никакой, сегодня врачи не пустили к нему даже нашего сотрудника, в больнице карантин по ОРЗ. Да и не согласится он. Он пока еще верит, что его и брата свои заберут насовсем. Они же все своим до конца верят.
- В пятницу или в четверг ему глазки правили, - вмешивается в наш разговор только что вошедшая в кабинет Нина Ивановна.
- Сегодня, сегодня, аппендицит вырезали - уточняет Ирина Петровна.
- Да что же такое! Никак запомнить не могу, что с кем случилось! - смеется Нина Ивановна.
- Я здесь уже почти неделю. Почему мне об этом никто не сказал? –  О! Я наконец-то сумела что-то выговорить. – Почему?
- Все эти сведения есть у регионального оператора, он ведет федеральную базу. Передаем напрямую, всего-то через двор перейти, - вздыхает Ирина Петровна. – Не знаю. А мы не знали, что вы к ним приехали. Мы бы вас предупредили сразу.
- Зачем Ваню тогда сейчас было, если решает Коля? – я очень стараюсь четко сформулировать то, что хочу сказать. У меня почти получается. – Это же для него как… - я не могу подобрать нужного слова.
- Да. Вы правы. Не знаю. – Ирина Петровна долго смотрит на меня в упор и молчит.
До автобусной остановки меня вызывается проводить Нина Ивановна. По дороге она опять рассказывает о том, что совсем недавно окончила очень престижные областные курсы повышения квалификации, о своем «железном» Московском дипломе, о том, как любит свою профессию и о том, как интересно все сегодня у нас получилось. Я иду рядом с ней молча. Пустота внутри.

           Я прихожу в детский дом на следующий день. Мы вчера договорились с Ириной Петровной о встрече. Она встречает меня приветливо. Нина Ивановна в этот раз не участвует в нашем разговоре, сославшись на неотложные дела. Я рада этому.
- Детский дом весь переполошился. Все обсуждают ваш приезд. К нам не так часто приезжают из такого далека, мы провинция. Мне так неудобно перед вами. Вы неделю ждали, пока подготовят документы, и живете в гостинице, это расходы. Я не могла предположить, что так получится. Я не знала о вашем приезде до вчерашнего дня. Если бы вы приехали немного позже, у нас всех был бы шанс. Но пока, пока его нет. Дети совсем не готовы принять ваше предложение. – Я не спрашиваю ее ни о чем. Я сама все понимаю. – Если бы меня предупредили пусть всего неделю назад, сразу как вы приехали, я хотя бы попыталась поработать с ними, хотя навряд ли получилось бы. Коля еще уверен, что бабушка их заберет. Он не знает, что такое гостевая, что это не навсегда. Гостевая – это самое худшее. Они так надеются, годами надеются, а их не забирают. А они не идут в другие семьи, ждут. И их невозможно переубедить.
- Я понимаю! - я, правда, все понимаю. Она сейчас говорит такие понятные мне вещи.
- Да еще Пашка! – Ирина Петровна совсем горько улыбается. – Он вчера Ване сказал, чтобы он не ходил к вам жить. Пашка старший в их семье. У нас детки живут семьями, человек десять-пятнадцать разного пола и возраста в одной группе, общие комнаты для всех, только спальни у девочек и мальчиков разные. Главные – самые старшие. В их семье главный Пашка. Ему пятнадцать. У него шансов нет, таких, как он, не берут в приемные семьи, слишком взрослые. Они это знают. А у нас тут недавно еще и случай был такой. Забрали одну девочку, тоже в другой город уехали, далеко уехали. Что-то у них там не заладилось, и семья написала отказную. Девочку не привезли обратно к нам, оставили там, далеко, в чужом городе. Они теперь все боятся. Боятся, что увезут, вернут, и оставят далеко. Вот он ему и наговорил. Опекает, заботится, как старший. Хотя я не понимаю его. Он два года сам ходит за мной хвостом, просит, чтобы я нашла ему семью. Умоляет просто! А сам вот так! Это он от безысходности так сказал, я знаю. У него шансов нет, он это понимает. Пашка очень хороший! Хотите, я вам его фотографию покажу?
- Хочу, - говорю я.
         Ирина Петровна смотрит на меня так, словно видит меня впервые, ее глаза наполняются слезами, и она быстро начинает искать что-то в компьютерных папках. Я вижу, как дрожат ее руки. Спустя минуту она впивается в мое лицо тревожными глазами, и мне кажется, что они сейчас прожгут насквозь кожу на моих щеках. Не отводя от меня взгляда, медленно разворачивает в мою сторону монитор на своем столе, и меня пробирает дрожь. С фотографии на меня смотрит открытым пронизывающим голубым взглядом мальчик лет одиннадцати. Коротко стриженные светлые волосы, печальная улыбка на губах, тонкие черты лица, тонкие пальцы, словно у виртуозного музыканта-скрипача.
- Он очень хороший! – она говорит так вкрадчиво, словно боится напугать меня звучанием своего голоса. – Когда он танцует, он – Бог. Он не тихоня, но не конфликтный совсем! Добрый очень, заботливый. Когда он был помладше, старшие мальчишки в их семье его не любили, они были проблемные и жесткие, жестокие очень, как говорят, бедовые, ему долго жилось трудно. Не пьет, книжки читает, в футбол играет. С юношеской сборной города ездил в Москву на соревнования.  А старшие из других семей то драку затеят, то украдут, что плохо лежит. Он своих в обиду старается не давать. Первый год идет, как он сам старшим стал в своей семье, обидчики ушли, выпустились, теперь старший он. Слабохарактерный наш Пашка. Все делает сам, никого не заставляет. Сам убирает за всех, сам за младшими следит. Учится плохо, учителям на уроках рожицы строит. Просто он очень веселый и добрый. У него есть бабушка, от нее у меня отказная. Последняя написана меньше месяца назад. Я знаю, что каждый год их писать не надо, но она законов не знает, а я ее каждый год спрашиваю про внука, и прошу отказную написать, все надеюсь, что у нее в душе что-то шевельнется. Иногда она берет его на лето или каникулы, но это бывает очень редко. Сестра его жила у нас. Она ушла, учится в училище, живет в области. От нее тоже отказная. Он знает. Пашка ласковый такой! И постоянно собирает всякую мелочевку в свой шкафчик, где только находит! Болтики, гаечки, винтики, пружинки у него всякие хранятся, как что нужно, так наши рабочие к нему бегут. Хозяйственный! Два года он меня просит найти ему семью. Но у него нет шансов. У него уже паспорт. Его никто не возьмет. И он знает.
- Я могу с ним поговорить?
Ирина Петровна словно неясно услышала меня.
- Вы хотите поговорить с ним? Вы хотите с ним поговорить? Я правильно вас понимаю?
- Да, правильно. Я хочу поговорить с ним, - повторяю я, и на всякий случай утвердительно киваю головой в подтверждение к своим словам. – Как вы думаете, мне стоит с ним поговорить?
- Вы серьезно?
- Абсолютно. Можно?
Ирина Петровна закрывает лицо руками.
- Счастливчик! Я знала, счастливчик, наш Пашка! Только бы с ума от радости не сошел! Я поговорю с ним! Прямо сейчас поговорю! Я так за него молилась! Я вымолила вас для него!
Впервые за все то время, что мне пришлось прожить в этом городке, я возвращаюсь в гостиницу через весь город  пешком. Долго иду по ярко освещенным нешироким старинным улочкам, улыбаюсь, оглядываю прохожих и дома вокруг, вытираю замерзшими пальцами застывающие на моих щеках на морозе слезы.

Уладив процедуру с оформлением необходимых документов, мы назначаем день моей встречи с Пашкой.
- Наши дети учатся в обыкновенной школе, что рядом с нами, в классах с домашними детьми. Он два месяца как переведен на индивидуальное обучение, выхлопотал себе ЗПР, - говорит мне Ирина Петровна, и быстро, чтобы я не успела задать повисший в воздухе вопрос, добавляет: - Это не потому, что он не обучаем или болен. У меня есть твердая уверенность на этот счет. Здесь дело в друге. Вот он и добился этого нарочно, чтобы быть поближе к нему. Все это видно, я все это понимаю. Они хорошо дружат с Сашей, но у Саши серьезный диагноз. А у Пашки – не было никакого. Слабохарактерный, дурит, подражает ему, вот и все. Не берите в голову. Этот диагноз снимется при первой медицинской комиссии. Конечно, медалиста из Пашки не сделать, но он вполне способен учиться в обычном классе обычной школы. Пусть слабенько, но способен. Он первый помощник во всем всему детскому дому, отказа от него ни в чем нет. Доверчивый, даже наивный иногда бывает. Но если с ним договориться – ни за что не подведет, он умеет держать слово как взрослый. Просто он тоненький такой, не выглядит на свой возраст, и ростиком не вышел. Но я знала, я знала, я так надеялась, что ему повезет! Пашка у нас счастливчик!
Мы говорим о Пашке несколько часов, и расстаемся далеко затемно. Я уже знаю, молоденькие воспитательницы успели мимоходом рассказать, что Ирина Петровна мать двух дочерей, полтора года назад взяла на воспитание из детского дома девочку и мальчика, двойняшек-первоклашек, а сейчас занимается оформлением документов, чтобы забрать еще одну девочку, чуть постарше. Но она не торопится домой, уделяя мне сполна внимание и время. Я знаю о Пашке все, что только можно узнать.

Приезжаю в детский дом ко времени окончания уроков в школе. Паша вот-вот должен вернуться. Сегодня нам предстоит самый важный в нашей жизни разговор. Ирина Петровна ждет меня.
- Я еще ничего не говорила ему. Только сейчас скажу. Чтобы не сорвало парня. Мало ли что опять с документами, а он и в школу может ходить перестать на фоне стресса. Он столько ждал! Если бы вы только знали, сколько и как он ждал! Вы понимаете, что сегодня произойдет? – она не дает мне возможности ответить: - Произойдет чудо, вы понимаете? Самое настоящее чудо! Вы им всем дадите веру в шанс, в то, что чудо может произойти с каждым из них! Они не верят! И он не верит уже. Вы с Пашкой всем дадите надежду. Сейчас я его позову.
Она уходит. Я остаюсь одна в маленьком знакомом кабинетике. И вдруг понимаю, что совершенно не готова. Что говорить ему? Как говорить? Он – взрослый парень, совсем взрослый.

Дверь тяжело открывается. Ирина Петровна не входит, остановилась на пороге, бодрым голосом называет меня по имени и отчеству, и приглашает пройти в комнату для гостей. Собираясь последовать за ней, поднимаюсь со стула и вдруг вижу, что Пашка стоит за ее плечом. Взъерошенный, растерянный. Он почти уткнулся в ее спину, и я непроизвольно поднимаюсь на цыпочки, чтобы получше разглядеть его,но все равно вижу только неровно остриженную светловолосую макушку и поднятые острые плечи. Он поднимает лицо не сразу. Несколько секунд он мучительно решается, а потом пол вдруг колышется под моими ногами: Пашка смотрит мне в глаза, смотрит долго, пристально. Он не верит. Видит меня, и все еще не верит, что я пришла, и пришла именно к нему. Смотрит пронзительно, испытывающее и горько.
Ирина Петровна не видит его взгляда, она уже идет по коридору. Пашка еще секунду медлит, быстрыми шагами догоняет ее и идет рядом. И вдруг останавливается, оборачивается, широко и открыто улыбается мне.
- Здравствуйте! – голос у него по-мальчишески звонкий.
- Здравствуй, Паша!
Я спрашиваю, могу ли я сесть рядом с ним. Он разрешает. Я опускаюсь на мягкий диван. На Пашке старенькая футболка и видавшие виды спортивные шорты, скоро вечерняя тренировка.
- Если чего-то очень ждешь, - говорит Ирина Петровна, - то это обязательно сбывается. Ты же ждал, правда?
Я внимательно смотрю на Пашку. Его глаза полны слез. На скулах, не на секунду не останавливаясь, ходят желваки. Пальцы на руках стиснуты с такой силой, что косточки совсем побелели, и я начинаю бояться, чтобы они не переломались.
- Да, - еле слышно говорит мальчик, – и несколько раз подряд кивает коротко остриженной головой, пытаясь проглотить свои слезы.

Больше всех из нас говорит Ирина Петровна. Рассказывает ему обо мне то, что успела узнать за это время. Он слушает молча. Потом говорю я. Что-то о том, что он взрослый парень и о сложности решения, которое принять может только он. Пашка изредка украдкой посматривает на меня и сдержанно улыбается. Взгляд у него теперь веселый, но все такой же пронзительный. Когда он, наконец, смотрит мне в глаза, то просто прошивает меня насквозь синевой, и я мгновенно забываю весь русский язык и все, что было в моей жизни до встречи с ним.
Мы смеемся, мы разговариваем. И я, очередной раз обращаясь к нему, вдруг легко подталкиваю его плечом. Пашка в ответ смотрит на меня с такой добротой, что у меня перехватывает дыхание. Наша встреча подходит к концу. Прощаясь, я слегка обнимаю его, и он не отстраняется от меня.
- Я правильно понял, что вы из другого города? – вдруг уточняет Пашка. Он больше не улыбается.
        - Да, - говорю я.
- И нам нужно будет уехать отсюда? – мальчик все больше мрачнеет.
-Да, - говорю я. – У всего есть своя цена, ты же понимаешь.
        - А можно я поеду с другом? – вдруг спрашивает меня Пашка.
- Паша! – восклицает Ирина Петровна. – Пашенька! Он болен! Ему нужны особые условия.
- Кто он? Расскажи мне о друге? – прошу я. Пашка смотрит на Ирину Петровну и совсем мрачнеет. Он молчит.
- Это принципиально? Это твое условие? – спрашиваю я.
- Нет! - отвечает Пашка. – Это не условие. Это просьба. Я догадывался, что будут с ним проблемы, но не спросить не могу. Я знаю, что он болен, но мы дружим.
- Тебе нужно время, чтобы мне ответить? – спрашиваю я.
- Нет, - отвечает он. – Мне все понятно. Мы об этом говорили уже, давно говорили, еще до вашего приезда.
Расстраивать его совсем не хочется. Я обещаю подумать над его просьбой. Да и мало ли что там за друг? Нужно узнать, насколько он болен, и, возможно, забрать их вдвоем. То, что мальчишек будет двое и один не совсем здоровый – меня совсем не страшит. Пока ничего не обещаю, и мы просто договариваемся встретиться на следующий день и погулять по городу. От стола, у которого мы сидим, до двери – шагов двадцать. Теперь уже Пашка нерешительно обнимает меня на прощание, идет к двери медленно, оборачивается ко мне раз пять, и прежде чем выйти из комнаты, на несколько секунд замирает у дверного косяка, словно не хочет расставаться до завтра.
        Ирина Петровна улыбается мне сквозь слезы.
        - Поверьте мне, - говорит она, - все будет хорошо! Вот вы сейчас сидели с ним рядом, я все смотрела на вас. Если бы вы только знали, как вы похожи!
Меня пронизывает холодок. Я вдруг отчетливо понимаю, что будет завтра.
- Я говорила вам о нем. Саша – аутист, - объясняет Ирина Петровна. – Он полностью под покровительством Пашки. В детском доме он года четыре. Только недавно стал иногда смотреть нам всем в глаза. Он редко с кем-нибудь разговаривает. Мальчик не обучаем. Не читает даже по слогам. Вот как-то они с Пашкой ладят, дружат. Больше никто из детей им не интересуется ни из их семьи, ни из других семей. Наш детский дом не коррекционный, а его вот к нам почему-то определили. Поэтому он обязан ходить в школу. Ходит, ставят ему там тройки просто так. Представляете, как дети и педагоги рады такому ученику. Уже поднимали вопрос о переводе Саши в специализированный детский дом, но пока до конца ничего не решили. Домашние дети его в школе очень обижают, да и наши его, мягко говоря, совсем не жалуют. Он только с Пашкой каким-то чудом общий язык нашел. В этом году перевели Сашу на индивидуальное обучение. Пашка добился, чтобы учится вместе с ним. Дурачка из себя представлял полгода. Водит его на уроки за руку, чтобы по дороге никто не обидел. Мы не раз с Пашкой говорили и о нем, и о том, что будет, если представится шанс уйти в семью. Вы не справитесь с Сашей. У него серьезнейший диагноз, и со временем он будет прогрессировать. Годам к двадцати пяти Саша будет травкой. Без памяти, без эмоций, одна физиология останется. Я поговорю с Пашкой еще, поверьте, он и так все понимает.

         Этим вечером Ирина Петровна не пришла, срочные дела. Встречает меня Нина Ивановна. Я заранее прошу ее оставить нас с Пашей одних, мне не хочется говорить с ним в ее присутствии. Он приветливо улыбается мне, и сегодня смотрит не прячась. Навстречу мне весело и тепло вспыхивают его голубые-голубые искорки-глаза.
         Мы усаживаемся на тот же самый диван, что и вчера. Но Пашка вдруг отворачивается от меня. Слишком резкая перемена. Я замираю.
- У меня бабушка есть. Она меня на каникулы берет.  – Пашка говорит глухим безучастным голосом. – Ей помогать надо. А я уеду так далеко, я не смогу ей помочь.
- Как у бабушки здоровье? – осторожно интересуюсь я. 
- Вполне нормальное, бегает пока, в магазине полы моет даже, - отвечает Пашка.
– Мы пригласим ее к нам на лето, или сами приедем. Так будет хорошо?
- У меня сестра есть еще.
- Я знаю. Работает?
- Да, работает. Продавщицей.
- Я думала о ней, я читала твое дело. Пусть она едет и живет с нами, - предлагаю я.
- Она не согласится, она с парнем. Бабушка болеет, ей помогать надо. – Он понимает, что врет неловко, и глаза у Пашки наливаются слезами. – Мне год остался. А потом в училище надо идти. Так все делают. Я на шофера пойду, а потом на «скорую» водителем, буду людям помогать. – Он говорит отрывисто и сухо.
- А потом что? Как потом ты будешь жить? Тебе некому будет помочь. Говори прямо, я вижу, что не в бабушке дело.
- Хорошо, скажу. Я не могу.
- Так только год остался, - не выдерживаю я. – А потом как? А потом что? А так мы с тобой будем вместе, будем помогать друг другу.
Пашка поднимается, давая мне понять, что разговор окончен. Все это время он старательно отворачивал от меня свое лицо. А теперь незаметно для меня старается смахнуть побежавшие из глаз слезы.
- Пусть хоть год, - говорит он. – Далеко очень. Очень далеко. Так бы я приходил, если бы здесь. Заберите кого-нибудь другого. У нас полно, кого забрать. Взрослых полно, таких, как я. Я-то вам зачем. Почему именно я?
- Потому, что ты лучше всех.
- Есть лучше!
- Для меня ты лучше всех, - отвечаю я.
- Кто это вам сказал? – настораживается он.- Только про ангелов не рассказывайте. Я не поверю.
- Мое сердце, - отвечаю я. И не лгу. – Ирина Петровна ошиблась? Ты не хочешь?
- Она не знает. И не надо ей знать. Спасибо вам. Я не могу.
Пашка быстро идет к дверям.
- А попрощаться? – пытаюсь вернуть его я.
Он останавливается, оборачивается, раскрывает руки для объятий, делает шаг ко мне на встречу и выбегает из комнаты.

- Весь детский дом гудит! Все Пашку спрашивают, когда он едет! Все завидуют ему, но по-доброму. Они зовут его Пашка-счастливчик! – Ирина Петровна говорит быстро и волнительно. В телефоне эхом раскатывается ее голос. – Когда вы едете?
- Паша не едет, - говорю я. – Он так решил.
- Как не едет? Почему не едет? Он так сказал? Он не мог так сказать! Как же так? Я поговорю с ним, сегодня же поговорю! Я не верю!
- Не настаивайте. Он должен решить сам, только сам.

             Я приехала в детский дом в последний раз, уладить перед отъездом с бумагами, нужна моя подпись под одним из документов. Нина Ивановна не отпускает меня. Усаживает в кабинетике, где мы встретились в первый раз. С каким бы удовольствием я покинула бы ее сейчас! Но чтобы уйти, мне нужно собраться с силами. Мне так плохо, что я с трудом двигаюсь. Я ничего не понимаю.
- Как же так вчера все получилось? – недоумевает она, берет меня за руку, заглядывает в глаза.  Кто бы мог подумать! Упустить такой шанс! Как глупо! Да для них это просто сказка! Такое случается крайне редко, чтобы в их возрасте предлагали уйти в семью! Что, что случилось?
Я не слушаю ее, я не могу ее слушать. Безвольно сижу на стуле около двери. Коренастый паренек, насквозь пропахший табаком и пивом, останавливается слишком близко меня. Я и не слышала, как он вошел.
- Слышь-ка! Я домой когда пойду? – грубо спрашивает он Нину Ивановну.
- Виталий? Что ты здесь вообще делаешь? – удивляется она. – Ты правила знаешь, вы сами сюда не ходите.
- Я неделю дома не был. Нина! Иванна! Я сдохну здесь скоро! – напирает он. – И виновата будешь ты!
- Рановато ты про дом заговорил. К концу недели посмотрим, какие оценки принесешь. Вот тогда и заходи. А сейчас иди отсюда!
         Разговаривает парнишка с Ниной Ивановной, но весь разговор не сводит с меня хитрых колких глаз. Смотрит триумфально, и его явно разочаровывает отсутствие слез на моих глазах. Мне уж слишком кажется, что он полностью в курсе нашего с Пашкой последнего разговора, а эта его просьба – повод заявиться в кабинет психолога на меня посмотреть. Нина Ивановна категорически велит ему выйти, он еще раз победоносно глядит на меня, и не спеша покидает нас.
- Вот крендель сказочный! - смеется Нина Ивановна. - Не все такие старшие у нас, как Пашка. Этот Виталик в другой семье старший. Позавчера он у нас выпил, да выпил так и такого, что еле до нас добрел, скорую помощь вызывали, сами никак откачать не смогли. Где только он эту гадость берет!
Молчу. Нет сил говорить. И крендель этот довольный из головы не идет. Подписываю бумагу, и через несколько минут я свободна.
В коридоре меня поджидает Ирина Петровна.
- Что мы можем сделать, как вы думаете? – Ирина Петровна говорит тихо. – Он ходил такой счастливый! Что могло случиться?
Я опять молчу в ответ. Я ничего не понимаю. Чувствую, но не понимаю.
- Как же так? Он просил меня два года! Ну, вы же понимаете, ему страшно! Одному ехать так далеко! Сашу вы не возьмете, я понимаю. У нас есть парнишка, он на год младше Пашки. В учебе Дима звезд с неба не хватает, но он чудесный мальчишка. Очень аккуратный и деловой. Он из другой семьи, но они отлично ладят. Они вдвоем самые лучшие в нашем детском доме. Вы возьмете двоих?
- Конечно же, возьму! – на секунду у меня появляется надежда.
- Я поговорю с ними. Вдвоем им будет не страшно. Двух самых лучших у нас заберете! Да и ладно! Лишь бы им было хорошо! Правда, есть одно «но». Вы должны знать. Несколько лет Дима ходит по выходным по гостевой в одну семью. Но мы все знаем, и знаем давно и точно, что они его никогда не возьмут насовсем. И он знает. Я поговорю с ними. Я объясню им, что с вами будет лучше! Это же навсегда! На-всег-да! Они должны это понять!
- Вы так верите мне?
- Я знаю, что с вами они будут навсегда. Я так молилась за них. Вы приехали к нам не просто так, не случайно. И я точно это знаю.
             Следующим вечером в аэропорт я еду одна.
             То, что мы, взрослые, тогда не могли понять, большинству детдомовцев было ясно, как Божий день: Пашка и Димка старшие в своих семьях. Они добрые, они отстаивают добро. В других семьях старшие парни криминальные, бедовые, с неоднократными приводами в полицию, жаждущие абсолютной власти. Пока Паша и Дима остаются в детском доме – сохраняется шаткое равновесие мира. Если хоть один из них уедет - мир будет нарушен в пользу зла.
Кандидаты в родители появляются в этом детском доме редко, здесь дети взрослые, ажиотажа нет. Но и они охотнее в семьи берут девчонок, говорят, с мальчишками сложнее найти общий язык. Самым старшим финал ясен -  чуда не будет, в семью не уйти. Да и все равно уже. А вот идущие за ними еще надеются. Второй по возрасту эшелон мальчишек-подростков, понимая, что возможность уйти к приемным родителям для них стремительно приближается к нулю, два года назад поставил при поддержке самых старших на тот момент парней в детдомовских семьях, стоящих у вершины детдомовской власти, жесткие условия: пока им не посчастливится уйти в приемные семьи - никто из младших детдомовцев не вправе принять предложение усыновителей, иначе оставшимся придется несладко. У них первых должен быть шанс. И теперь, став старшими, они жестко заставляли считаться с их условиями. Отсюда сплошные отказы детей, под любыми предлогами нежелание идти в семьи. За два последних года в семью ушли только двойняшки, спорить с Ириной Петровной не решились даже старшие бедовые. В ее же семью уходила в скором времени и еще одна девочка, и оспорить это тоже никто не мог. Это, как говорится, в договоре форс-мажор. Дима познакомился со своей гостевой семьей еще до озвучивания ультиматума, да и уезжать из детского дома ему было не надо, насовсем переселиться ему так и не предложили. Он знал, что навсегда остаться у покровителей не сможет, но и бросать их Димка тоже не захотел. Старый друг - лучше новых двух, тем более, намного лучше непонятной, приехавшей из неоткуда тетки. А Пашку в детском доме еще крепко держал и никому ненужный, вечно побитый аутист Саша, постоянная бессловесная мишень для жестокости старших бедовых, а для него – верный друг. Подстраховать «снизу» их некому, соратников из числа тех, кто стоит на ступени возрастной лестницы на полшага назад у них нет. Маленькие держат нейтралитет, ни во что не вмешиваются, и это тоже соблюдается всеми как закон.
               Найти гостевую семью – давнишняя заветная и неосуществимая Пашкина мечта. Городок у них совсем небольшой, местные жители взрослых детдомовцев даже на гостевую не берут. Да хоть бы на гостевую! И пусть, что не навсегда, зато он останется в детском доме, и присмотрит за установившемся равновесием. А уйти в семью и уехать – это предать всех сразу. Уйти и так придется, но пока семьи имеют запас спокойной жизни, до выпуска Пашки и Димки. Это полтора года нерушимой стабильности без краж, поборов, наездов, разборок, пьянок и драк. Отговорив идти в семью Ваню и Колю (не их очередь, только пришли и сразу на усыновление – нечестно!), как старший в семье Пашка полностью выполнил договор с бедовыми, ни к чему не подкопаешься, и теперь мог диктовать условия сам, имел полное право. И, конечно, уйти не мог, даже навсегда. После разговора с Ириной Петровной до разговора со мной на раздумье времени у него не было, и он выдвинул первое пришедшее в голову невыполнимое условие – взять вместе с ним аутиста Сашу, ни секунды не сомневаясь, что я на это не соглашусь. Не мог же он открыто сказать, что условия ухода для него неприемлемы: младшим пацанам, остающимся в детдоме, в случае Пашкиного ухода бедовые старшаки пообещали отбить почки, девчонок пустить по рукам, а аутисту Саше предсказали быстрый конец. Уж что бы там получилось – кто знает, все-таки детский дом не без взрослых глаз, да даже рассуждать о том, что все будет без него хорошо, Пашка не мог.  Дима тоже не мог уйти, и, отклонив мое предложение, объяснил Ирине Петровне все просто и правдоподобно: у него есть приемная семья, пусть только гостевая, но есть. И это было полнейшей  правдой.
           Выяснилось все это значительно позже, а тем памятным для меня вечером Дима и Паша отказались поехать со мной, особо ничего не став разъяснять плачущей навзрыд Ирине Петровне. А история с «отказной» девочкой, оставленной в другом городе приемными родителями, послужила прекрасным объяснением их нежелания ехать в приемную семью.