Сказы деда Савватея. Сага о деревеньке Выселки. пр

МЫМРИНЫ

   А дальше владения Мымриных, с облезлым от времени штакетником и скворечником на высокой слеге, над сараем.
   Василий Матвеевич Мымрин известный и в других сёлах, уважаемый потому, что печник знатный. Куда в деревне без печника? Придёт бывало к кому в избу, заглушки все поправит, сажу вычистит, тягу проверит, да и совет дельный даст:
«Чем печь-та топитя?- спросит,- надоть ольхою, да берёзою сухою. Печь када греится, она ж дышить, фасадом расширяится, поняли, нет ли? Отсюда чаво происходить?- и сам же отвечал,- а трещинки происходють. Их надобно тут жа замазать глинянай кашкай, посля забелить извёсткай, штоба не бралася. Ну штоба не обмелиться, коль прислонисси». И глядя на хозяйку дома, так умильно, чтобы не обидеть, возьмёт и скажет: «Сама-та вона как напудрилася, принарядилася, а печь не белёна стоить, непорядок тах-та! С уваженьицем к ёй надоть ба, кормить поди вас».
   Добрейший человек Василий Матвеевич, чего не скажешь про бабу его. Вот уж назола, право слово - назола и есть! Эта Варвара Мымрина, уж и не помню как по батюшке её величать, вечно всем недовольная. По улице просто так не пройдёт, всем замечаний надаёт, примется научать, будто другие первый день на свете живут.
   Слышал раз за столом на поминках, как отчитывала хозяйку: «Эта чаво у табе, стюдень штоля, холодец? Какой жа это холодец, дрышпалка, вота чаво! А мясу-та, мясу наклала! А я вота уж сварю, так будь-будь! Возьмёшь яво кусок, об стол им шмякнишь, а он подпрыгиваить, да так высоко. И главно, с ём ничаво не деится, упругай потому что. Ох! Уважаю я бабы, упругай стюдень!» Она щурила блаженно глазки. «Да ты, поди на одних хрящах да масолыгах яво варишь, вота он и рязиновай у тебе бываить»,- не выдерживала какая-нибудь соседка, да и решалась на этот спор с Варварой только от того, что уж опрокинула, за помин души стопочку, другую да осмелела. «Чаво ещё,- аж подскакивала Варвара,- это я -та на масолыгах? Постыдилася ба! Успарять ещё мене будить! Эта вона твоя родня чрез реку сядить, лошадьи капытЫ грызёть, а у мене всяво вдоволь и жалеичка прозрачныя, скусныя и мяско покладено. Успаряить она!»
   Буквально через несколько минут, уже забыв о споре, опять принималась поучать Варвара несчастную хозяйку поминального застолья: «Бляны ты на чём заводила, а? Неуж-та на молоке не снятом,- Варвара закатывала глаза, показывая этим, что в ужасе, - на обрате надоть и яиц не класть, понятна табе, бесталычь? Вот уж мои бляны пышныя, дышуть прям, да все об этим скажуть, подтвердять, кому их исть-та доводилося. Коли уж ня можишь, коли руки из задницы растуть, мене б попросила штоль напечь».
   Как-то дочь привезла из Заболотья, где жила с семьёй, квашеной капусты, сама рубила, так Варвара, поджав губы недовольно, через плечо, высказалась: «Чавой-та? Больна сера, пожалуй исть воздяржуся. Прошлай-та раз все дёсинки стёрла об неё, жосткая больна у тебе получается. Нет, всё жа не могёшь ты, доча, квасить капусту. Вот я всю жизню квашу, за ухи от миски не оттягнишь, всем ндравится. Да об чём я, вы и сами знаитя, вить так она и есть».
   И донимает та Варвара всю деревню - то не так и это не эдак.
«Эй, суседка- окликала да цепляла, проходя вдоль дворов Варвара кого-нибудь работающего в огороде,- чаво ж у табе рядиска така щуплявая? Ваду-та на её жалеишь поди? Гляди в купырь пойдёть. Вообче-та с хорошими зубами да со смятаной и таку съишь, куды табе зря с добром!»
«Да какая табе дела, щуплявая аль крепкая моя рядиска, чаво к мене пристябалася,-  не сдерживалась та,- иди своём путём».
   Или зайдёт к кому в избу, в чугунок заглянит на припечке: «Штой-та у табе каша колом стоить? А я ноня варила так вота у мене прям прахОвая, рассыпучия, скусныя! Толь табе маманя не учила как надоть, толь сама така дурёха народилися?»
   По молодости драли её за космы нещадно бабы, учили рот зря не разевать, да всё впустую. Варвару, уж видать, не переделать.
   Василию Матвеевичу особенно достаётся от жены. И копает плохо, и сажает криво, и говорит не то и делает ни это. Терпит, сопит, молчит, однако и у него нервы не выдерживают и он принимается ругаться на чём свет стоит. А так как он человек богобоязненный, стыдливый, то выражается смачно, но не употребляя при этом грубой, площадной брани. Ругань его приходили послушать, да и теперь, поди, ходят под забор и соседи, как на бесплатный спектакль, уж больно ёмко психовал Василий Матвеевич. Во как наловчился! Я тоже слышал и не раз, как он себя распалял, навроде: «Ох ты! Разъядрёна канитель!- метался по двору и вопил Мымрин, громыхая вёдрами,- расковырь твою болячку, чаво за баба такая зловредная,- орал он,- рассвистень в сопливай тваёй носе, размозжи тваю колену,- дальше крепче расходился Василий Матвеевич,- разъядрёнай горькай корень, а не баба мене досталася, расколбасить, размусолить таку-та перешницу, голытьба штоб ёй в родню!»
   За этим всем слышен был грохот падающих поленьев в сарае и опять: «Раздраконила мене во все печёнки, да штоба ты подавилася своёй соплёй!»
   Народ грохотал хохотом на всю деревню.
   А печник орал: «Накладать табе в передник вонючего чаво, да поболе, чтоба с верхом, расхренячить нос об лавку, дура баба, расшибить табе башку притвором! Ах, ты ж! Разбуробила всюю дяревню!»
   Поорав так, он постепенно успокаивался, остывал, народ, получив заряд веселья шёл по домам, а Василий Матвеевич - складывать развороченную поленницу дров. Вот как!
   Видно именно после одной такой ругни он и решился выстругать себе домовину - гроб! Нашёл хорошие тесины, рубаночком прошёлся, шкурочкой отшлифовал, сплотил, а размер самому неловко снять. Позвал Варвару. Та ничего не подозревая явилась, вытирая руки о тряпку, свиньям еду месила.
«Накось табе сантиметр, промерь мене от макушки до пяток, да прикинь,
мал-маля, чуток накинь, штоба с запасцем, вытянуся я ещё».
«Накой? Накой надоть-та?»- вяло поинтересовалась жена.
«Накой, накой, вот жа связалси с дурай такой»,- огрызнулся в ответ муж.
«Чавой-та, пинджак, аль портки хошь заказать Спиридонихе? - не унималась, зевая и прикладывая сантиметр супруга,- в рост намериваисси пойтить, старая ты оглобля?»
«Гроб сабе мастерю, не видишь штоль?»- ошарашил муж.
   Ещё до конца не понимая, Варвара принялась поучать, как всегда делала:
«От жа дурень! Хто ж гробы с запасцем делаить? Прямета плохая. Аль мене за собою жалаишь забрать»,- и вдруг до неё дошёл смысл сказанного мужем.
   Как устроила она вой, так всех волков поди в лесу до икоты перепугала. Люди не знали, что и думать.
   Муж угомонил: «Будя, будя выть! Закройся, молотилка. Молотишь чаво ни попадя! Ша, дело решённая. Скольки тама, мотри,- перешёл он к делу,- метр восемьдисить пять? Всё, вали отседа, к свиньям».
   А уж вот когда он закончил, налюбовался и убрал домовину на чердак, то Варвара даже стала по деревне хвалиться: «Во чуду какую состряпал мой-та! Ваши мужуки так не смогуть. Гроб гладинькай. В городе такого поди не купишь. А вас-та завидки бяруть!»
   Бабы молчали на сей раз в ответ. А что скажешь? Какие там завидки - жуть берёт!

СМАГИН

   Дальше, за домом Мымриных, проживает мужчина самостоятельный, да бобыль, Сергей Платонович Смагин, а по просту-то - Платоныч. В молодости у него была история душещипательная, трагедия, одним словом. С той поры один и кукует. Слыхал я, уж не помню теперь от кого, что приударил Платоныч в городе за одной молодкой. Уж он и так и сяк и наперекосяк - безответно. На стройке он тогда работал, не плохо получал. Она всё же раскинула умишком, что деньжата водятся у ухажёра, принялась тянуть из него. Купи шляпку, сумочку, конфеты. Дальше - больше. Серьги там и ещё украшения какие-то. Ну, Платоныч, он мужик доверчивый, наивный. Хоть и прошёл войну, в людях ни шиша не разбирается. Вот когда все сбережения вытянула из него, то стала сторониться. Как-то у дома поджидал её, видит, с кавалером, да целуется-милуется, обнимается с ним. Платоныча, так в жар и бросило! Таиться и прятаться за кустами не стал, прямо подошёл и спросил в лоб, что, дескать, такое? А она как заверещит на его справедливый вопрос: «А ты чего хотел, валенок дырявый! Дярёвня корытная! Думал, что я, красивая, молодая, интеллигентная, клюну на тебя? Ищи себе под стать! Нечего в городе тебе ловить,- потом глядя с презрением на растерявшегося Смагина, сквозь зубы процедила,- жил бы ты лучше в деревне, ел бы там грыбы!»
   Так прямо и сказала! Подцепила кавалера под локоток и ушли они. Платоныч долго стоял, обдумывал, а потом и согласился с её словами: «И то верно, нечего тута проживаться, домой надоть чесать».
   И уехал, в Выселки. Живёт с пой поры в родительском домике, сразу после пожара в Заболотье построенном. Помогает всем в деревне, никому не отказывает. Молчаливый, трудолюбивый и добродушный. Станки ткацкие бабам направлял раньше, когда ткали, прялки мастерил, колёсные ободья, детские игрушки вытачивал из липы, строительством по найму занимался. Вычурные наличники, крылечки делал всем разные, с затейством. Гляди, избёнка покосилась, в землю вросла, на бочок припала, а щурится, улыбается голубенькими ставенками на окошечках, окладами наличничков, да узорьем крылечек. Дюже бабы его уважают в Выселках, зазовут, коль увидят, накормят от души, крепеньким угостят, но Сергей Платонович не злоупотребляет этим. Так лишь, для аппетиту. Собака у него охотничья, кобель, каких-то благородных кровей. Вот с ним и ходит Платоныч в гай, да на болото за дичью, удачно ходит, пустым не бывает. Потом бабам отдаст, они ощипят, опалят, выпотрошат и лапши или там щей наварят ему, хлёбова одним-то словом. А то он и сам не промах. Как запечёт в печи уточку, да бекасов или вальдшнепов, все идут и носом крутят, ловят запах сногсшибающий. Вкуснотища!
 
Продолжение следует.