В гостях у бабушки

***
Мне всегда будет хотеться вернуться в этот день. Не знаю, как я это поняла, каким шестым чувством, но нет никаких сомнений. Мама, тетя и бабушка сидят на кухне красивого гнездышка и перечитывают старые письма почти сорокалетней давности, их живой, заливистый смех наполняет квартиру. Я, лежа в ванне с книгой в руках, вслушиваюсь в мелодичные, теплые и немного безумные звуки их совместного прошлого, порождающего счастливый миг настоящего, и чувствую себя немного лишней в этой романтике воспоминаний, раздвигающей пелену прожитых лет.
Мне хорошо, фантастически хорошо и безмятежно, потому что хорошо им. А еще потому что этот вечер тоже растворится в вечности, чтобы изредка всплывать в памяти, рождая теплые чувства.
И никогда не повторится.

***
Весной я отрезала волосы - длинную объемную гриву из, впрочем, довольно тонких волос, которые так нравились моей семье. Им не нравился только цвет - жемчужно-белый, становившийся то холоднее, то теплее в зависимости от мастера и расстановки звезд на небосводе. Всем, кроме мужа - ему я нравилась любой, вне зависимости от цвета и длины локонов.

Прядь за прядью на пол падала моя жизнь со всеми радостями и горестями инженера телевизионной студии. Сантиметр за сантиметром я избавлялась от овеществленного воплощения своих иллюзий, в которых жила последние несколько лет. Иллюзий, в которых у меня было все, о чем я мечтала, даже больше, чем нужно - и, как всегда, практически ничего.

Материализация моих желаний валялась на полу белым пушистым месивом, по которому я прошлась ногами. Наверно, отвергнутые волосы чувствовали то же, что и я, когда другие топтали мою спину. А может быть, им повезло, и они лишились чувств сразу.

К бабушке я приехала совсем стриженой. Чуть выше лопаток оказалось недостаточно, я безжалостно откромсала еще пятнадцать сантиметров и выкрасила то, что осталось, в каштановый цвет, никак не желающий держаться, превращающийся в родной русо-пепельный с рыжинкой после первого же мытья головы. Вечное напоминание о том, кто я есть, и что мне никогда не стать другой.

Впрочем сейчас я очень похожа на маму и на свою начальницу - славную девушку, работать с которой мне захотелось из личной симпатии. Именно поэтому мне уже несколько недель стыдно сказать ей, что нам не судьба сотрудничать, потому что на собеседовании я умолчала о самом главном. Я не сказала ни слова о своей беде, искренне надеясь, что все позади.

- Теперь ты будешь отращивать? - спрашивает бабушка с надеждой. - Длинные волосы - это так красиво!
- Никогда! - отрезаю я и, смягчая тон, добавляю, что не люблю длинные волосы.

Бабушка вздыхает с сожалением, а я усмехаюсь. Я вру. Ей, маме, мужу - всем, в том числе и себе.
Я просто не знаю девушку с длинными волосами, обнимающую моего мужа на фотографии возле тетиного дивана.
Она счастливая и улыбается.
С ней еще ничего не случилось. Она даже еще не вышла замуж и уж точно не успела устать от работы.

***
Так плохо маникюр мне еще не делали. Заусенцы, порезанный палец, не убранные с кутикулы капельки лака, отсутствие основы перед нанесением тона – впрочем, цена в 250 рублей позволяет не придавать этому значения, в Петербурге такое даже не вообразить. Наши почти столичные расценки живо волнуют мастера, она расспрашивает меня обо всем – и, конечно, о шеллаке (он же шЕлАк, он же шИлАк – ударение, произношение и написание на любой вкус).

- Очень хорошая штука, - авторитетно заявляю я, - особенно на длинные ногти. От них вечно откалываются крохотные кусочки обычных лаков, вечно цепляется краешек…

Мастер косится на мои крохотные круглешки, обстриженные в ноль. Я поясняю, что носила длинные-длинные когти аж два года, и были такие хорошие, не ломались, особенно красиво было на свадьбе – никто из подруг не верил, что родные, без наращивания.

Она не спрашивает, почему я изменила длине сейчас, но я, словно оправдываясь, спешу заверить, что они мне надоели. Жуть, как надоели. Ни печатать нормально, ни писать, ни одевать линзы…

Можно было бы сослаться на пианино, но этот вид досуга совсем вышел из подкорки – за два года шикарного маникюра я практически перестала музицировать, а потом не смогла толком начать. Забавно, что именно ногти были основной причиной разрыва с музыкой, как с профессией. Я мечтала о красивых, ухоженных и опасно вызывающих ногтях, постукивающих по столу или подлокотнику кресла.

А теперь нет ни их, ни музыки.

Не засыхающий вопреки сушке лак немного смазывается, когда одеваю верхнюю одежду. Растираю его пальцем, думая, что это совершенно незаметно и неважно, равно как и пара капелек на кутикуле. Равно как и потраченные 250 рублей с двумя часами жизни. Мне некуда спешить и неоткуда бежать.

И никому нет дела до коротких ногтей, окрашены они или нет.

***
- Я очень хочу, чтобы ты выучилась на журналиста, - говорит бабушка, и я медленно киваю. Нет никакого смысла объяснять человеку старой формации, что в наши дни суть и смысл высшего образования практически упразднены.

Люди тратят годы на специальности, по которым не работают, а любой не имеющий нужной квалификации школьник может пописывать статейки и получать за это финансовое вознаграждение, не выходя из дома. Когда мой двоюродный брат поступал в институт, мы дружно советовали ему учиться на журналиста. Зачем, резонно возразил он, это я и так делаю последние полтора года. А начинал с обычного блога, посвященного моде, вычитанной и высмотренной на просторах всемирной паутины.

Все мои доводы не возымели бы на бабушку существенного воздействия, даже скажи я честно, что после двух полученных образований мысль о третьем не вызывает ничего, кроме легкой тошноты и головокружения.

Поэтому я просто соглашаюсь – как и всегда. Пусть ее греет мысль, что когда-нибудь я это сделаю. В одной из следующих жизней, не раньше. В конце концов, я и правда хотела стать журналистом. А еще юристом, историком, геологом, певицей и космонавтом в детстве.

Ничего общего с инженером мультимедиа и экономистом-менеджером по кафедре электронного бизнеса.

Моя семья, состоящая сплошь из преподавателей, могла бы мной гордиться.

***
Весь город укутан снегом – мягким, рассыпчатым, искрящимся белым настом, отражающим свет даже в пасмурный день. Из-за этого кажется, что здесь значительно светлее, чем у нас, в болотах. Пожалуй, если бы не развитая промышленность и сплошные нефтехимические комбинаты, республика Башкортостан была бы поистине райским местом.

Легкая поземка в лицо заставляет щеки раскраснеться. От свежести сухого, не влажного и не промозглого воздуха немного кружится голова. А после прогулки очень приятно выпить горячего-горячего чаю. Начинаю понимать, за что мама так любит зиму. Такую не любить невозможно. Попробуй полюби другую – почти отсутствующую, со скачущей из минуса в плюс температурой, обязательно с пробирающим до костей ветром и непременной слякотью, хлюпающим месивом из грязи, талого снега и вечной соли, разъедающей обувь. Я так и не научилась.

Не научилась по-настоящему любить восхитительно красивый город, давший жизнь мне, отцу и бабушке.

***
Они ушли в магазин, а я воспользовалась свободной минуткой, чтобы посвятить себя творчеству. Бессмысленному занятию, которое не приносит ни дохода, ни читателей. Занятию, не встречающему понимания в семье уже больше десяти лет - но я продолжаю, словно это имеет какое-то сакральное значение.

Они возвращаются слишком рано, настойчиво звонят в домофон, почему-то не желая пользоваться ключами. Приносят с собой звуки, слагающиеся в эмоции прежде, чем в слова. Молча забираю тяжелый пакет с продуктами и несу на кухню - два шага от прихожей. Стараясь не растерять творческую мысль, возвращаюсь к компьютеру и пишу.

Из кухни доносятся голоса.

- Смотри-ка, а посуду не помыла, - замечает бабушка.

- Никогда не моет, - с готовностью подхватывает мама.

- Избалованная выросла. Ленивая.

- Да, ни помощи, ни желания помочь - ничего. Ничего по дому не делает.

Еще пять минут разговоров о моих исключительных достоинствам, а потом они спохватываются, что я, скорее всего, слышу.

Я слышу. В голову лезут привычные весомые аргументы - что мою посуду только в резиновых перчатках из-за аллергической кожи, а их здесь нет, что один раз не помыла свою чашку, а целую неделю исправно это делала, несмотря на сухость рук, а дома, между прочим, готовлю и убираю, и вообще это касается только меня и мужа - что там у нас дома...

Но я просто молчу, продолжая писать стихотворение зимним солнечным утром. На него наверняка не придет ни единого отклика, даже если опубликовать на лбу.

Я просто забыла о посуде. Как всегда.

***
Город встречает серыми декабрьскими сумерками. Сознание, привыкшее к солнцу и свету за какую-то неделю, наивно ждет, что они рассеются, когда наступит утро. Пустые надежды. День - всего лишь время, когда сумрак становится чуть-чуть прозрачнее.

Иногда, в редкие шестьдесят суток, беспорядочно разбросанных по году, происходит чудо. Однотонный, суровый и печальный Петербург вспыхивает разноцветными огнями, яркими, удивительными красками, от которых захватывает дух. Душа мгновенно уносится ввысь - и дышит полной грудью, как будто воздух уже не влажный, как будто и на него подействовала удивительная магия солнечного света.

- Все-таки тяжело у вас, без тепла и солнца, - качает головой подруга, жительница столицы.

Патриот во мне обиженно сопит и возражает, что наш город идеально подходит людям с особым состоянием души, грустным романтикам и поэтичным философам.

- И депрессивным меланхоликам вроде меня, - подвожу черту под тезисом. - Для моего мировосприятия Петербург идеален.

- О нет, - отзывается подруга и как-то слишком сочувственно смотрит мне в глаза. - Все наоборот. Это город вас такими делает.

Я фыркаю, еще не зная, насколько она права. Буквально через месяц после этого разговора я отправлюсь к ней в Москву и безвозвратно изменю отношение к родным местам и собственной сути.

С тех пор каждый раз мучительно тяжело возвращаться в серое бесцветие, пожирающее все проявления счастья, веры и надежды.

Возможно, поэтому он всегда ждет меня с букетом в руках.
________________________

Декабрь, 2013, Башкирия.