Берегиня. Глава 10. Фёдорович

Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2016/01/26/225

Глава 10. ФЁДОРОВИЧ

- Ты, Сергеевич, только не обижайся! Но я тебе со всей душой говорю...
- Да о чём разговор, Фёдорович...
- Ты сам посуди - ну какой из тебя рабочий? Голова-то у тебя светлая, но руки не оттуда растут... Только не обижайся. Тебе бы чем-то другим заниматься...
- Да разве я не вижу? Но что мне, в челноки было подаваться? Или в чиновники лезть?

Фёдорович ответил не сразу. Сорвал помидор, обтёр его платочком, машинально подбросил на ладони.

- Тут ты правильно рассуждаешь. Вашего брата в цех не очень-то и загонишь...
- Так, по твоему, и загонять не стоит...
Фёдорович рассмеялся:
- Ладно! Давай-ка кончать симпозиум. Тебя разве переспоришь? Лучше вот этот попробуй. Глянь, какой красавец!
- М-м-м... Что-то с чем-то! Какой сорт?
- А бог его знает! Мать! Здесь кто у нас?
- “Черный принц”.
- Великолепно! Я такого чуда и в Оше не пробовал!
- А вот тут...

Контакт со свежими помидорами с детства лишал Паганеля контроля над собой. Неудивительно, что уже битый час он бродил за Фёдоровичем по бесчисленным грядкам и теплицам, с энтузиазмом дегустируя всё новые и новые плоды прямо с кустов. Конечно, огромным усилием воли он мог бы положить конец этой бессовестной обжираловке, но невооружённым взглядом видел, какое удовольствие доставляет радушному хозяину его безостановочное чавканье.

Честно говоря, такого сердечного приёма он даже предвидеть не мог. Прежние отношения с бывшим бригадиром были, мягко говоря, очень уж далеки от идиллии. Хотя, положивши руку на сердце, Паганель не мог бы сказать, что чем-то виноват перед этим человеком.

Год назад, в аккурат после экспедиции, Санин "почтовый ящик" спёкся и по протекции Витасика его приняли на работу в маленькую частную шарашку. Ясное дело, умел он до обидного мало, во всяком случае из того, что требовалось на новом рабочем месте. Но ведь искренне пытался компенсировать недостаток квалификации старанием и попросту отменной физической силой, в которой среди здешних пенсионеров ему равных не было! Впрочем, как ни странно, как раз в период ученичества никаких трений с новыми “коллегами“ у него не возникало.

Проблемы начались тогда, когда он кое-чему научился и стал стягивать на себя операции, которые в маленьком коллективе не имели постоянных исполнителей. Потому что понял, что слесарь, коим он теперь являлся, обязан обслуживать более узких специалистов - сварщиков, токаря, вторичницу. В таком режиме, собственно, работал и бригадир. Почему его старания в этом направлении вызвали столь яростную реакцию Фёдоровича - Паганель так и не понял. Но реакция была совершенно неадекватной. А поскольку Саня к подобному обращению не привык, то пришлось ответить соответствующим образом. Короче - поговорили...

В общем-то в маленькой их бригаде каждую неделю кто-то с кем-то подобным образом, то есть на матюгах, регулярно собеседовал. Без всякой классовой солидарности. Другое дело, что пролетарии умели виртуозно выходить из, казалось бы, непреодолимой конфронтации. Прополощут друг друга на верхних регистрах, посопят по разным углам цеха и, глядишь, уже разливают в токарке невесть откуда взявшуюся поллитровку. И как с гуся вода...

Так мириться Паганель не умел. Во-первых, потому, что по большому счету раньше ни с кем не конфликтовал, чем и заработал еще в студенческие годы свое изящное прозвище. А во-вторых, не умел пить. То бишь не чувствовал нюансов ритуала, начинающегося с выискивания финансовых ресурсов, затем источника поступления этой самой поллитровки, посуды, закуски, места употребления... Однажды, отчаявшись, принес пару бутылок и попытался, наконец, установить контакт с бригадой. Естественно, ничего  не получилось - не стали пить! То есть один, самый страждущий, всё-таки припал, а остальные состроили очень постные лица...

Вторая фаза конфронтации началась с того, что Паганель, уже свободно ориентировавшийся в производстве, попытался выступить с рационализацией. Тут уж он получил с обоих сторон - и от пролетариев, и от угнетателя. И то, как отнесся к делу этот “новый русский”, не разглядевший собственной выгоды, оказалось стократ обиднее всех насмешек со стороны работяг. Хотя тот же Фёдорович и постарался талантливо резюмировать всё сказанное в предельно издевательской форме. Саня тогда впервые всерьез пожалел об утраченном социальном статусе... Послать эту тупоголовую братию ко всем чертям хотелось до посинения. Но удержался. Дёргаться в его положении не-ку-да...

А год назад Фёдорович заболел. Сначала по мелочи - простыл на остановке. Потом простуда перешла в грипп, давший осложнения. Потом - ещё что-то. Один раз, вроде бы отвязавшись от хворей, он появился на работе. Похудевший и бледный, но чему-то улыбающийся, походил по цеху - и исчез надолго.

Стало ли легче Паганелю уживаться с оставшимися? Бог его знает! Поспокойнее стало, но по этой ли причине? Нет, не по этой! Просто перестал принимать близко к сердцу дурость, на которую по неопытности вскидывался вначале. Да идёт оно всё...

То, что продуктовый паек на выбывшего из строя рабочего до сих пор выделяется, Паганель узнал только сегодня, когда его попросили забросить Фёдоровичу полмешка крупы и консервов...  Это удивило. Как-то не ожидал он эдакой заботливости от нынешнего своего начальника. Ну никак не вязалось это с обликом “нового русского”! Расчувствовавшись, согласился заскочить на пару минут.

А Фёдорович обрадовался гостю так искренне, что все планы насчет блицвизита отпали сами собой. И совсем не из-за продуктов обрадовался, хотя, как прикинул Паганель, приварок был в этом доме не лишним...

- А, Сергеевич! Ну, тебя-то мне Бог послал! - так совершенно неожиданно встретил его Фёдорович. - Никак не одолею этот чертов драндулет! - он показал на подростковый велосипед, разложенный на импровизированном верстаке.
- Какие проблемы? - из вежливости поинтересовался Саня, абсолютно не интересовавшийся подобной техникой. Оглядевшись, он раскланялся с выглянувшей из летней кухоньки хозяйкой - маленькой ладной женщиной, совсем не соответствующей его представлениям о пенсионерке.

- Да ты понимаешь, внука подвожу... - огорчённо пояснил хозяин. - Тут в трещотке пружинка запала. Такая фитюлинка крохотная... не поддеть. Руки-то не те стали, что бывалыча... Ну-ка, подсобляй...
Поддеть “фитюлинку” оказалось непросто даже в четыре руки. У Фёдоровича они действительно мелко дрожали, а Паганель не привык к таким тонким работам. Но зато, когда взмокшие от напряжения и перемазанные смазкой они одолели эту операцию и глянули друг на друга, то от души расхохотались.

- Мы с тобой - как два молодых фельдшера! - вытерев лоб, сказал Фёдорович.
- Это почему же?
- А потому, что один знает как ставить клизму, а другой - куда!

Они опять рассмеялись. Льда в общении как не бывало.
Потому-то так запросто они теперь ходили по помидорным джунглям, разговаривая даже на те темы, которые в иной ситуации показались бы рискованными...

- Дед, опять ты со своими помидорами? Когда только угомонишься? Ну-ка, давайте руки мыть! - с почти неуловимым нерусским акцентом скомандовала маленькая узкоглазая хозяйка. И улыбнулась Паганелю как своему - просто и дружелюбно. Так, что у Сани отчего-то защемило в сердце...

- Давай без церемоний, Сергеевич! - Фёдорович, вытерев руки, легонько подтолкнул Паганеля на веранду, где уже был накрыт стол. Помидоры на нем были во всех видах...

Саня, любопытствуя, огляделся. На веранде, судя по всему, в это ещё тёплое время жили. Был в ней какой-то особый домашний уют, который создается не поймешь сразу чем. То ли занавесочками на окнах, то ли подвяленными березовыми вениками, развешанными под потолком. То ли несколькими фотографиями, явно - семейными. Он скользнул взглядом по одной, другой... и бухнулся в плетёное кресло, очень удачно случившееся рядом. Ноги враз отказались его держать.

- Хорош поросёнок? - Фёдорович, не заметив Саниного смятения, гордо кивнул на ту самую фотографию, от которой отшатнулся гость. - Младшенький! Сашенька! Ох и доволен будет, что лисапед спасли! А то дед чуть не оплошал...

Паганель, не слыша, смотрел на карточку, явно сделанную каким-то провинциальным фотографом. “Поросёнок“ - пушистый пацаненок лет пяти с огромным плюшевым мишкой наперевес - был действительно хорош. Но дело было не в нём. Прижавшись к пушистой головке мальчишки, с фотографии смотрела Наташка. Похудевшая и подурневшая, с печальными глазами  на бледном лице, это была всё-таки она.

Наташка...

Паганель вздрогнул и очнулся оттого, что на колени ему по-хозяйски взгромоздился здоровенный черный котяра. Деловито муркнув, он без долгих церемоний вывернулся чуть ли не наизнанку, подставляя ласке горло и живот.

- Васька! А ну брысь! - вступилась за гостя хозяйка.
- Ничего, ничего... - пробормотал Паганель, машинально почёсывая кота. Эта мягкая ласковая животина была ему сейчас очень кстати. Правильно говорят, что кошки на себя человеческие беды забирают...
- Избаловался,  стервец. Верёвки из нас вьет! Дочь-покойница совсем крохотным из похода принесла... - никак не акцентируя жуткое словосочетание, как данность, с которой все здесь давно свыклись, пояснил Фёдорович. - Всё память...

- Наташка!!!
Молчание...
- Наташка...

***

- ...Хлеб наш насущный даждь нам днесь и прости нам долги наши, яко мы прощаем должникам своим...
- Юноша, вы шапку-то снимите! - негромко сказал женский голос из-за спины.
Саня, спохватившись, сдернул бейсболку и тихонечко шагнул вперёд, пытаясь разобрать слова молитвы, которые привычной скороговоркой произносил молодой священник.
В эту церквушку на окраине города Паганеля занесло без всякого осознанного намерения. Просто на душе было плохо...

В Катманду неугомонный Гриша, едва выползший из-под капельниц, затащил его в буддистский храм. Они все тогда только-только начинали отмякать от пережитого на Горе, поэтому-то Саня и дал себя уговорить без большого труда. Сначала просто глазел на непривычно обряженную публику как баран на новые ворота. Всё было в диковинку - и убранство помещения, и бритые черепа служителей, и барабаны, которые вертели своими руками прихожане. Молитвенные барабаны, как шепнул на ухо Гриша, уже успевший что-то понять в ритуалах.

Слов молитв там, естественно, тоже было не разобрать, но, мало по малу, в его душе что-то зарезонировало. Он ещё успел прагматично задуматься о способе воздействия на психику, прежде чем отключился. То есть он не терял сознания или контроля над собой, но было впечатление, что его бессмертный дух отделился от усталого тела и витал где-то в прекрасном и вольном полёте. И в какой-то момент Сане показалось, что к нему в душу опять, как на Горе, стучится кто-то очень нужный, но совершенно забытый...

Второй раз его не пришлось даже уговаривать. Они с Гришей опять пошли в тот самый храм и опять наслаждались необъяснимым раздвоением личности. Души были умиротворены и вообще, всё в жизни казалось прекрасным и совершенным. И тот, очень нужный "кто-то" приблизился ещё на полшага...
А потом пришёл МЧС-совский борт и пришлось в пожарном порядке сматывать манатки.

Никаких православных традиций родители-атеисты Сане не привили. Поэтому и здесь он какое-то время просто стоял, уже не пытаясь вникнуть в непонятный текст, а впитывая в себя неведомую энергию, которую в маленьком церковном зале излучало всё. Он не умел молиться, не знал, как перекрестить лоб и когда надо бить поклоны. Он лишь надеялся, что произойдет что-то, что смягчит раздирающую его сердце боль.

В самом страшном он обманулся. У стариков, как выяснилось, было две дочери. Котёнка в дом когда-то принесла не Наташка, а старшая, Ольга. Именно её фотография с черной каёмочкой, на которую Саня поначалу не обратил внимания, висела там же на веранде. А Наташка была жива. И, возможно, вполне счастлива.

Но дело было даже не в Наташке...

Прокручивая в памяти рассказ Наташкиной матери, Паганель с ужасом сопоставлял с ним собственные, почти стёршиеся воспоминания. Неужели тогда, пятнадцать лет назад, до него дотянулись боль и отчаяние рожавшей Наташки? Ошибки быть не могло - новогоднюю ночь ни с какой другой не спутаешь...

И потом... Неужели прав был Юрик, уверяя, что дело вовсе не в его болячках, а в чём-то другом? В ком-то, кому нужна была его помощь...
Господи, но ведь что же это получается?..
Господи!
Паганель закусил губу, чтобы не закричать...

..наутро, впервые после сумасшедшей новогодней ночи Санька потянулся - и не почувствовал ставшей уже привычной тяжести в сердце. Осторожно поднялся, двинул телом туда-сюда, словно проверяя себя. Тихо...
Немощь больше не вернулась. Осталось только неясное чувство то ли сожаления о чём-то, то ли ощущения своей вины - и тоже непонятно за что. Но и это постепенно прошло...

- За упокой? Да, конечно! В субботу будет служба. Кого  вы хотите помянуть?
- Дочку...
Женщина сочувственно посмотрела на Паганеля. Потом взяла ручку и приготовилась писать.

- Как звали девочку?
Саня, почему-то с удивлением, уставился на неё. До этого момента он даже не задавался этим вопросом. Дочку звали... дочкой... Наташкина мать как-то ведь называла умершую внучку, но слова тогда летели мимо его сознания...

Паганель неловко поклонился озадаченной женщине и пошел к выходу.  Уже у самой калитки обернулся, глянул на крест над куполом, вокруг которого заполошно носилась какая-то мелкая птаха. Закрыв глаза, ещё раз поклонился в сторону креста и вышел за ограду...

Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2016/01/28/230