Две чашки кофе. Первая

Нужно было убить пару часов в Стамбуле.

Поздняя осень. Минареты тонут во влажном тумане.

Не погуляешь.

Поймал такси. Шофера звали Мурад. Был таксистом в Мюнхене. Не выдержал, вернулся домой.

Вот, говорю, катаемся два часа, а потом в аэропорт имени Ататюрка, которого я весьма почитаю.  Мурад запросил двести долларов, но согласился на сто.

Поехали в Азию по мосту Ататюрка, которого, как было сказано, я весьма почитаю, с тем, чтобы в Европу вернуться по мосту Мехмеда Фатиха. 

Несколько полицейских и скорых пронеслись мимо. Мурад с сомнением посмотрел им вслед: если что-то серьезное, можем застрять в пробке.

Развернулись, поехали в Европу обратно по мосту почитаемого мною Ататюрка.  С той стороны, где Принцевы острова, небо пробил светлый столб. На востоке собиралась гроза. Внизу под мостом проплывал гигантский сухогруз.

Вот что, говорю. Хочу кофе. Самый лучший в Стамбуле кофе. Не второй, и тем более не третий. Тебя (на середине моста мы перешли на ты) тоже приглашаю.

Аллес кляр, сказал Мурад, все понятно. Лучший кофе тут недалеко, и пробок не будет.

(и да, это был лучший кофе, который я пил в Стамбуле, а среди выпитых мною чашек – количество которых исчислению не поддается – он делит первое место с тем кофе, которым меня угощали бедуины, но об этом во второй главе кофейного мемуара).    

Некоторое время мы тряслись на пыльных улочках района Капы. Купол мечети Мудрости Всевышнего то возникал, то пропадал в просветах между высокими глинобитными стенами. Потом въехали на улочку, которая взбиралась на вершину холма. Дома на ней выглядели нежилыми, но то было первое, обманчивое, впечатление.

За укатившимся вниз по склону мячиком побежал малыш. Гордо прошествовал кот. Коты на Востоке преисполнены степенной важности, и любой бы на их месте преисполнился: сам Пророк, да благословит его Аллах и приветствует, отрезал однажды полу халата, не желая тревожить спящую на ней кошку. Зато нет более жалкого создания в этих краях, чем уличный пес.

Мурад припарковался у дома, который, может быть, уже стоял тут в тот день, когда великий визирь Кара-Мустафа вел по этим холмам свое войско в последний поход (кончилось дело тем, что шею бедного визиря обмотали шелковым шнуром, концы которого тянули в разные стороны несколько янычар – но это не имеет к нашему рассказу никакого значения… хотя, завертевшись в стамбульском круговороте, быстро перестаешь понимать, что тут имеет значение, а что – никакого…)

Здесь, сказал Мурад. Лучший кофе лучшего города вселенной.

Стекла в окне не было. В низенькой комнатке у дровяной печки суетился старик. Перед окном, на мостовой, стоял пластиковый стол. Для равновесия под ножки было подложено по кирпичу.

Мы сели на табуреты. Мурад ободряюще подмигнул (видимо, принимая меня за полного сомнений Avrupali, европейца), но я достаточно пожил на Востоке, и тени сомнения не было в моей душе.

Старик раздул огонь, поколдовал над очагом и вскоре вынес две дымящиеся латунные турки. В глиняную чашку пролилась густая черная жидкость. Потом принес блюдце с розовым рахат-лукумом, обсыпанным сахарной пудрой.

Прошло много лет, я объехал много стран, много чего попил и поел, но вкус того кофе, что сварил старик в маленькой кофейне на горбатой улочке где-то во чреве района Капы, все еще у меня на языке.  Но слов, чтобы его описать, в нашем языке нет, придется положиться на мое свидетельство.

Найти эту кофейню я не смогу, даже если бы и задался такой целью, да и какой смысл ее искать… Может быть, старик все еще колдует над скудным очагом, может – уже не колдует, на все воля Всевышнего.
 
Воистину богобоязненных ожидает место спасения,

Райские сады и виноградники,

и полногрудые сверстницы,

и полные чаши

(сура 78 «Ан-Наба»)