Что русскому хорошо, то немцу смерть повесть

Аннотация

Сатирическая повесть-странствие на тему «приключения иностранца в России».
Ученый-психолингвист из Германии, уроженец российского города Проплешинска Арсений Дашкин приезжает на родину с необычным заданием: найти ключевые слова и понятия, которые определяют жизнь людей в непредсказуемой и непонятной России. Он изучает нравы обитателей провинциального городка, глухих деревень и приходит к неожиданному открытию, которое многое объясняет в понимании «загадочной русской души».
Книга весело и правдиво рассказывает о буднях человеческой жизни. Повесть «Что русскому хорошо…» многое объясняет в устройстве парадоксальной российской жизни.
Объем рукописи 8 п.л.(330тыс. знаков без пробелов 388тыс. с пробелами




Сергей Корниенко

ЧТО РУССКОМУ ХОРОШО, ТО НЕМЦУ СМЕРТЬ

Часть первая. Птица Вещун

Глава первая
С некоторых пор важной достопримечательностью города Проплешинска стала диковинная птица. Она прилетела невесть откуда, и поселилась в священном месте города – в дупле огромной липы, которую по преданию посадил выдающийся и непримиримый критик российский, он же уроженец Проплешинска, Вольдемар Дубинский. Липа эта росла в городском парке имени Дубинского неподалеку от гранитного бюста "неистовому Вольдемару" и являлась живым памятником критику и свидетелем его гения. По этой причине величественное дерево толщиною в два обхвата тщательно оберегалось, и было огорожено массивной чугунной цепью. Тут же красовалась надпись на мраморной плите, которая говорила о том, кто и когда посадил это дерево.
И вот в дупле этого неприкасаемого природного обелиска поселилось пернатое чудище. Вернее, чудище, но не пернатое. Те, кто видел птицу, утверждали, что это вовсе не птица, а что-то невообразимое, по форме и размерам напоминающее подушку. Туловище покрыто кучерявой черной шерстью, как у барана. Голова в перьях, с клювом и гребнем, как у петуха. И лапы куриные, но крупнее. Крылья голые, кожистые и мерзко-костлявые как у летучей мыши.
Вот такой монстр объявился в тихом губернском городе Проплешинске, затерянном среди лесов и полей Великой Русской Равнины. Название города происходило от старинного русского слова "плешь", что означает голое, ничем не заросшее место. Оно может быть на голове, в лесу, в стране...
Революции, войны, реформы, перестройки будоражили необъятную Россию, многие города меняли название свое, а Проплешинск оставался Проплешинском во все времена. И в этом виделась какая-то особая и необъяснимая сила земли проплешинской, где ничего не укоренилось чуждого и лишнего за все три века существования города. И что характерно, диковинная птица, прилетевшая в город из неведомых краев, нигде в мире не обнаружила себя, а объявилась именно в тихом Проплешинске. Видимо, это было не  случайно. Наверняка не зря...
Подобное  существо могло удивить итальянцев, эскимосов, башкир, кого угодно, но только не проплешинцев – спокойных невозмутимых хозяев скромной жизни своей. Обнаружили горожане удивительного пришельца при весьма занятных обстоятельствах…
Это случилось, когда в Проплешинске начинались выборы градоначальника. В тот знаменательный день, в парке, как раз рядом с мемориальным деревом, проходил очередной предвыборный митинг проплешинцев. Скопище людей делилось на три небольшие толпы, которые сошлись в жаркий воскресный день в тенистых аллеях парка, чтобы с помощью речей, восклицаний и прочих звуков и жестов определить, чей кандидат в градоначальники лучше.
Каждая пристрастная группировка держала укрепленный на палке портрет своего выдвиженца. Все трое были степенные люди, известные в маленьком городке. Эти три портрета-хоругви маячили над головами митингующих. Микрофон на экспромт-трибуне гудел, скрипел, верещал, стонал, выл, захлебывался пламенными речами одержимых избирателей, когда вдруг раздался звук, который ни один проплешинец в жизни своей ни разу не слышал. Это одновременно напоминало гудок парохода, бой башенных часов и что-то гнусавое, пророчески-поднебесное, как Глас Божий. Всепоглощающий звук исходил из кроны липы-памятника. Толпа, вдруг притихшая и сплоченная, мышиной стаей придвинулась к дереву почти вплотную. И тогда прогремел еще раз этот возвышенный трубный сигнал. Горожане разом подняли головы к дуплу дерева. Именно оттуда обрушился сейчас на них крик. Никто еще не успел ничего сообразить, как из древесного чрева высунулось что-то живое, похожее на зад крупной птицы и метнуло в людей веером, чтобы на всех хватило, струю, похожую, скорее, на известковое молочко, чем на птичий помет. Потому что всякий помет дурно пахнет, а эта жидкость абсолютно не походила на экскременты. В ней было не физиологическое, а что-то знаковое. Это как красная краска на плакате.
Вот такие безобидные (и, как выяснилось впоследствии, легко очищаемые) выплески из экзотического организма, обильно оросили митингующих граждан. Отдельная прицельная струя прямиком попала в портрет одного из претендентов на пост градоначальника. После этого жидкая атака птицы прекратилась. Она выдвинулась из гнезда в своем ужасном великолепии, покрутила безобразным челом своим и улетела на мерзких кожистых крыльях, отстраненная и непонятая, как птеродактиль.
– Ангел! – воскликнул кто-то в толпе.
– Сирун! – возразил мужской бас.
Этот категоричный возглас определил не только имя, но и пол удивительного пришельца.


Глава вторая
Однако, мерзкая кличка загадочного существа не прижилась. Птица оказалась не только диковинной, но и вещей.
Скорые выборы городского головы показали, что победил именно тот кандидат, портрет которого был обрызган из птичьей клоаки. Новый градоначальник, честь ему и хвала, расценил это непотребное действо в свою пользу и увидел в том знак божий, а птицу посчитал посланной свыше. Поэтому он решительно пресек всяческие поползновения изловить таинственное животное и приставил к дереву охрану. "Это чудо еще не раз нам пригодится, оно еще подаст нам вещий знак" – сказал градоначальник.
Таким образом, в Проплешинске был узаконен собственный оракул. Появление невероятной святыни внесло особый трепет в души горожан. Некоторые из них, те, кто ждал решающих событий, кто находился на переломе жизни, когда чаши судьбоносных весов замерли в напряженном равновесии, частенько прохаживались неподалеку от дупла, где шевелился всезнающий Вещун, в надежде получить его вещую метку. Но чудо-птица не снисходила до рядового обывателя. И это еще больше придавало ей значимости и величия.
“Всех не обсеришь!” – рассудили здравомыслящие горожане и выжидательные прогулка около гнезда сошли на нет.
Но вот однажды птица еще раз подала свой неповторимый голос. Он как фабричный гудок накрыл леденящим кровь гулом весь город. Это случилось, казалось, без всякого повода: проплешинцы ничего не решали важного, не ожидали каких-либо высоких решений на свой счет, да и событий заметных не намечалось. Однако птица прокричала. Об этом доложили градоначальнику, и тот поручил выяснить, что могло возбудить вещую птицу.
Пресс-служба городского головы вскоре доложила все наиболее значимые последние события из жизни города. Ничего особенного не произошло. В локомотивном депо злоумышленники угнали тепловоз. В пригородном дачном поселке обнаружили нелегальный бар-казино с бильярдом и самогоном. Прокуратура возбудила уголовное дело на  директора фабрики графитовых стержней Рафаила Семеновича Эксгаустера за валютные махинации. Но под стражу попал однофамилец директора-вора, инвалид с детства Иван Иванович Эксгаустер. Сам мошенник то ли умер, то ли уехал с награбленным за границу, то ли живет в Проплешинске по чужим документам, решительно изменив свой внешний облик.

Одна новость в реестре проплешинских событий последних дней заинтересовала градоначальника с физиологической стороны: в областной психиатрической больнице объявился архангел Михаил в возрасте шестидесяти восьми лет в дымину пьяный. Его привезли из деревни Сучки со смертельной для человека дозой спирта в крови, но он выжил, потому что архангел...
– Архангелов нам еще не хватало! – буркнул градоначальник, и тут же поинтересовался – это сколько же процентов спирта было у него в крови?
– Шестьдесят восемь процентов, столько же, сколько лет, – доложил помощник.
– Это что же, у меня, значит, спирта в крови должно быть сорок девять процентов? - пошутил градоначальник.
– Вы же не архангел, – возразил референт.
– То-то и оно. Архангелы у нас все в Москве… Слушай, Петрович, а сколько же это водки надо выпить, чтобы такой процент спирта был?
– Ну смотрите… В человеческом организме не больше пяти литров крови. Водка содержит сорок процентов спирта...
И начался увлекательный подсчет, за которым напрочь забыли о предупреждении вещего Вещуна.
Между тем трубный сигнал его был ненапрасным. Накаркал!
Не прошло и двух дней, как в город невесть откуда нагрянула высокая комиссия ООН по поводу безалаберного хранения химического оружия на военных складах в семи километрах от Проплешинска. Такое тут началось! Губернатора вызывали в стольный град и вытирали там об него ноги. Шум был большой на весь мир. А ведь был вещий знак Вещуна! Можно было навести бутафорию. Не разгадали…
После того случая городской голова с невероятным трепетом стал почитать птицу. Даже пришел однажды к ее дуплу, чтобы заглянуть в глаза ее вещие,  но чудовище не показалось.
– Чем вы ее кормите? – спросил градоначальник у директора парка.
Птицу ничем никто не кормил. Она, скорее всего, вообще не нуждалась в земной пище, но директор парка культуры и отдыха, бывалый ответственный работник, тут же сориентировался и стал убеждать градоначальника, что бесценная птица знает себе цену и питается исключительно мясными и рыбными деликатесами.
– Ниже сервелата и шпрот, сволочь такая, не опускается, – заявил директор парка. – Кормим всем миром, исключительно на энтузиазме… Давно надо решить вопрос о компенсации…
– А коньяк эта птичка случайно не пьет? – ухмыльнулся градоначальник.
Директор парка обиженно возразил:
– Вообще-то, это он. И кличка у него – Вещун.
– Вещун? Ну, что же… - одобрил голова.
Он еще раз вгляделся в дупло и тут, как по заказу, из черной утробы дерева высунулось что-то косматое и бесформенное, и тотчас жидкая белая струя, похожая на известковый раствор, ударила градоначальника в грудь. Все чиновничье окружение ахнуло и оторопело. Никто не имел ехидства в душе по поводу столь неблаговидной акции. Дураку было понятно, что то был знак особой значимости нового проплешинского головы. Он и сам был доволен. Отряхивая с пиджака мелообразную пыль, которая минуту назад было жидкостью, усмехнулся:
– Ну, вот и познакомились!
И все дружно засмеялись.


Глава третья
По утрам, задолго до начала рабочего дня, городской голова приходил в свой кабинет и через окно смотрел на базарную площадь, где располагался главный рынок города. Центральный рынок Проплешинска выступал в качестве спасительного храма, вселяя в души людей веру в благополучие, и в качестве богадельни, потому что давал дешевую еду, одежду и работу многим людям. Торжище, расположенное в двух шагах от муниципалитета, составленное из тысячи торговых палаток, являлось как бы вторым городом. Целые улицы разноцветных палаток…
Рынок работал как часы – четко, без сбоев. Градоначальник мечтал весь город превратить в огромный рынок, где каждый может быть продавцом или покупателем…
И вот однажды утром, в один из таких раздумчивых моментов, проплешинский голова услышал, как в парке не холме протрубил свою вещую серенаду Вещун. “Ну, опять что-то нескучное будет” – подумал градоначальник и заметно погрустнел. Ночью ему приснилась огромная мерзкая крыса, явно не к добру. И он почти точно знал, что теперь это по его душу кричит-надрывается вещий Вещун… Спасибо, чудо-птичка! Предупрежден, значит, вооружен. Главное, чтобы тебя не застали врасплох…
Получив предупреждение экзотического оракула, городской голова поручил расшифровать сигнал компетентным службам. Досужие люди действовали оперативно и грамотно. Они не стали анализировать ахинею последних городских событий. Специалисты установили чрезвычайно важный момент: птица в парке кричала в восемь часов десять минут. Именно в это время в Проплешинск приходит из Москвы фирменный поезд “Проплешье”, соединяющий Проплешинск со столицей.
– Значит, с этим поездом кто-то прибыл к нам инкогнито, – заметил губернатор. – Какой-нибудь чиновник по особым поручениям. Или кто еще с важной миссией!..
Накануне в драмтеатре была премьера бессмертной комедии Николая Васильевича Гоголя “Ревизор”. Гениальная пьеса очень сильно поразила воображение городского головы.
Градоначальник сообразил, что всякий нормальный ревизор не будет связываться с ведомственными гостиницами, а устроится в лучшем отеле города. Он попросил своего помощника узнать обстановку в гостинице “Проплешинск”.
Удар был рассчитан точно – через час помощник, запыхавшись, доложил, что, в самом деле, в гостинице остановился какой-то подозрительный иностранец с русской фамилией. Он хорошо говорит по-русски и утверждает, что родился в Проплешинске.
– Чего ему надо? – взволнованно спросил городской голова.
– А шут его знает! Он ушел блуждать.
– То есть как блуждать? Что значит блуждать?
– Ну, значит, по городу ходит…
– Да чего же он ходит?
– Я-то откуда знаю! – возопил помощник градоначальника.
– Ладно… Позови ко мне Кряхтевича, – приказал голова и о чем-то глубоко задумался.
А задуматься было о чем, ой было… О неправомерном выделении участков под строительство коттеджей в курортной зоне Проплешинска… О частном таксопарке, принадлежащем городскому голове... О трехкомнатной квартире в элитном доме для двухлетней внучки градоначальника…О переселении третьей городской больницы из архитектурного памятника – здания бывшего реального училища – в общежитие завода железобетонных изделий… О выселении театра юного зрителя из чудо-теремка, украшенного затейливой резьбой и витражами, специально возведенного в свое время для детского театра… У-у, если начать копать, то в уголовном кодексе статей не хватит, чтобы обозначить в полной мере послужной список городского головы.
В тот же день, когда градоначальнику пригрезилось явление в город Ревизора, случилось еще одно несанкционированное событие. Психиатрическая больница Проплешинска в силу крайней ветхости закрыла свой старый корпус, построенный в 1906 году. Тяжелых больных перевели в другие корпуса, а наименее опасных и более благополучных выпустили вон.
Ну и денек!


Глава четвертая
Действительно, в восемь десять утра с фирменным поездом “Проплешье” в город прибыл Некто. Это был мужчина еще не старый, но уже и не молодой. Не толстый и не тонкий. Он вышел на розовую от утреннего солнца привокзальную площадь. Она сверкала весенними лужами на мокром асфальте, но на газонах и возле домов еще лежал серый изношенный апрельский снег.
Приезжий поставил у ног небольшой парусиновый чемодан, и оторопело и не без опаски огляделся вокруг. Вот так, наверное, первооткрыватели банановых стран впервые высаживаются на берег. Или возвращается на родину человек после долгих лет каторги. Но в любом случае, приезжий выглядел нездешним. Его тут же “сфотографировал” бригадир привокзальных перевозчиков – крепкого сложения мужичок с массивной золотой “гайкой” на указательном пальце. Он сразу оценил костюм приезжего: легкая куртка неведомого в Проплешинске покроя, под ней вызывающе яркий свитер, легкие черные брюки и редкостные матово-глянцевые туфли на тонкой подошве.
Бригадир сам решил обслужить дорогого гостя. Подкатил на своем темно-синем “Форде” и приятно, по-родственному улыбнулся:
– Доброе утро! Куда едем?
– Гостиница “Проплешье”, – сказал приезжий с милым легким акцентом русского человека долго жившего за рубежом.
– “Проплешинск”, – поправил бригадир.
– Да, да, конечно “Проплешинск” – согласился солидный пассажир.
Гостиница “Проплешинск” была самая респектабельная в городе, находилась совсем недалеко от вокзала, и потому мы не сможем попутно с нашим героем составить цельное впечатление о славном городе Проплешинске. Мы увидим только старинный центр с узкими улочками, составленными из старинных купеческих двухэтажных кирпичных домов вперемешку с безликим железобетонным новостроем советской поры. И еще нельзя было не заметить безобразный асфальт под колесами автомобиля: выбоины, наспех залепленные чем-то черным.
– Ну и дороги у вас! Как после бомбежки! – не удержался от едкого замечания пассажир.
– Ямочный ремонт, – многозначительно ответил водитель.
По истечении шестиминутного путешествия синий “Форд” эффектно подкатил к солидной, с голубыми елями перед фасадом, гостинице “Проплешинск”. Ушлый извозчик тактично молчал, набивая себе цену. Выдержав театральную паузу, таксист торжественно произнес цифру, от которой даже сам вздрогнул. Но богатый пассажир был не лыком шит. Он внимательно посмотрел на водителя, который нетерпеливо крутил “гайку” на пальце, и, нимало не конфузясь, вручил ему сумму значительно меньше объявленной. При этом ввернул словечко, в Проплешинске не распространенное, но убедительное:
– Жопановыйгод! Ты что ли не понял, брателло, что я отсюда родом?
“Брателло” не спорил. Полученная выручка в три раза превышала истинную стоимость проезда от вокзала до гостиницы.

 
Глава пятая
В вестибюле гостиницы "Проплешинск" было гранитно-мраморно, прохладно и пустынно. Ни швейцара, ни обслуги не видно. Вдруг, как из-под земли, перед нашим героем выросли два чернявых горбоносых джинна. На корявом русском они без всяких предисловий предложили выгодно обменять доллары на рубли. Согласны также были купить золото или старые монеты. И ни “здрасьте”, ни “извините”. Такая беспардонная фамильярность не понравилась гостю. Тем более, ему не хотелось походить на человека, готового продать золото или старые монеты. А доллары он сто лет в глаза не видел, так как предан был родному евро. И он вновь обратился к магической фразе, которую позаимствовал у таможенника в аэропорту "Шереметьево – 2":
– Чтозажопановыйгод?!
Торговцы звонкой монетой вздрогнули, как от ужасного заклинания и тут же исчезли в никуда, как настоящие джинны.
За стойкой не было ни дежурной, ни администратора. Только надписи на стекле. Как в зоопарке, где написано "волк", а в клетке пусто. В самом дальнем углу холла за стойкой было еще какое–то окошко.
Приезжий прищурился и прочитал: "обмен валюты".
Валюту обменивала девушка, бледная и хрупкая, как лапша.
– Вы не знаете, где сотрудники гостиницы? - учтиво спросил приезжий.
– А вам зачем? – полюбопытствовала лапша.
– Да как сказать, – замялся господин. – Я хотел в гостиницу… как бы немного поселиться…
– Ну, тогда подождите! – девушка улыбнулась. – Они чай пьют
– О, чай! Это святое! Я подожду…А вы мне поменяйте пока... – и человек протянул несколько новеньких хрустящих купюр.
Девушка охотно приняла деньги и заметила:
– Какие новые!
– Да, – согласился господин, – никто еще ими не пользовался. Только со станка…
– С какого станка? – спросила девушка-обменщица.
– На котором деньги печатают, – уточнил приезжий.
– Я поняла, – сориентировалась девушка.
С чужими деньгами в руках она стала строгой и деловой. Обмен валюты начался.
Первым делом лапша покрутила ассигнации в руках, потом долго рассматривала чужеземные деньги на свет. Затем девушка пропустила купюры через детектор, и это было нормально. Но вместо того, чтобы принять валюту и выдать рубли, лапша почему-то стала совать злополучные купюры в другую какую-то проверочную машинку...
Приезжий заметно заволновался. Тут бы и дурак догадался, что деньги его вызвали подозрение у валютного кассира. Такой проверки денежных знаков обладатель евро не видел в своей жизни никогда и нигде. Даже в кино. Но что это?! Девушка еще раз пристально вгляделась в купюру. Приезжий был на грани паники. Он уже понял, что деньги его – фальшивые, и что сейчас будет экстренно вызвана охрана, и наручники сомкнутся на его запястьях...  Тем временем девушка достала огромную лупу…
Слава Богу, герой наш был не чистокровным иностранцем, а русским по рождению, даже проплешинцем. Ему вдруг захотелось приключений, и он надеялся, что если не эта, так другая его купюра окажется, наконец-то, фальшивой.
Исход обмена валюты был совершенно неожиданный. Девушка-лапша проверила все три денежных бумажки и… благосклонно вернула их владельцу.
– Что?! – с нервным восторгом выдохнул человек.
Вот уж поистине Россия непредсказуемая страна! Наш герой мог вырвать все волосы на своей голове, но так и не понять, почему в обменном пункте валюты ему, после тщательнейшей проверки, вернули деньги назад. Оказывается, у девушки не нашлось нужного количества рублей, чтобы произвести обмен.
– Зачем же вы так тщательно проверяли мои евро, когда знали, что не будете их менять? - спросил наивный человек.
– Вы же не спешите, вам нужно дождаться администратора гостиницы, вот мы немножко и развлеклись.– обменщица бесхитростно улыбнулась.
– Однако! – вспомнил вдруг человек очень емкое русское слово, и подивился непосредственности девушки-лапши. – Спасибо, что помогли скоротать время.
– Вон как раз администратор гостиницы пришла, – сказала лапша и совсем по-дружески улыбнулась приезжему.
Администратор гостиницы “Проплешинск” была строго одетая дама с достоинством, возрастом неполных пятидесяти и уже прожитых сорока. В гостинице этой прошла вся ее жизнь, и от того глаз администратора был как сканер, а голова работала как компьютер. Увидев нашего героя, администраторша поняла, что с этим человеком будет не все просто, и потому улыбка ее была предельно деликатна.
Владелец неразменных евро подошел к стойке и с самЫМ приветливЫМ ВИДОМ протянул свой паспорт:
– Мадам, мне нужен одноместный номер, – сказал он.
Суховато как-то это получилось у гостя. Кроме улыбки нелишне еще доброе слово сказать…
“Мадам” скривила губы в деланной улыбке. Как она и думала, паспорт оказался заграничный. Администраторша небрежно взяла его, будто только и делала в гостинице "Проплешинск", что оформляла на жительство иностранцев.
В паспорте ни слова не было по-русски! И вот эти чужие буковки, неподвластные пониманию дежурного администратора главной гостиницы города Проплешинска, напрочь разрушали ее образ: нерушимый, авторитетный и непререкаемый.
С большим усилием, на грани догадки, служительница гостиничного сервиса вычитывала имя гостя, выписанное латинскими буквами: ARSENIY DASCHKIN.
– Арсений, что ли? – раздраженно спросила администраторша. –. А фамилия как? Дачкин?
– Дашкин.
– Отчества, как водится, нет, – проявила осведомленность дама.
– По паспорту – да. Но можно звать Арсений Иванович.
– Арсений Иванович, – оприходовала имя чужеземного гостя администраторша.
А дальше было совсем плохо – название страны проживания этого Дашкина совсем невозможно было понять. Латинскими буквами значилось: “Bundesrepublik”. Но что это за страна, администраторша, хоть убей, не знала.
– Значит, гражданин… страны?..
Дашкин Арсений Иванович никак не мог сообразить, что надо подсказать, и миролюбиво таращил на даму глаза.
– Из страны какой, я спрашиваю? – рявкнула администраторша.
– Страна – Федеративная республика Германия, город – Братенберг, – терпеливо объяснял наш герой. – А родился я в Проплешинске...
Администраторша онемела. Туча вопросов всколыхнулась в ее пикантном мозгу: ктотакойпочемууехалзачемприехалинадолголи???
Давно в администраторше не просыпался такой живой интерес. Ее упитанное тело было на грани оргазма.
Она зачем-то вертела паспорт, совсем забыв, что надо дать приезжему заполнить карточку гостя. А гость уже полчаса топтался в холле гостиницы, мечтая поскорее попасть в свой номер и принять с дороги душ. Он стал наглядно проявлять нетерпение. А зря. За давностью отсутствия в родимой стране, Дашкин забыл причуды общения в тихих российских городках. А надо-то всего пару минут поговорить с ответственным человеком типа “по душам” Это значит сказать что-то доверительное или сокровенное, похожее на правду. И все. Есть контакт! Ну, сказал бы две-три фразы, мол, в командировку приехал по линии ЮНЕСКО. И все. Ну, добавил бы: ученый. И тогда бы уже точно было все. После этого можно о нем любому сказать: из Германии по линии ЮНЕСКО к нам приехал в командировку ученый. И убийственно добавить: и что характерно, наш, проплешинский!
Но ничего подобного сказано не было. Администраторша чувствовала  себя оскорбленной. И это обидное состояние требовало сатисфакции. Как результат – гость был поселен в самый мрачный номер, где никогда не бывает солнца, где отвратительно работает телевизор и как неукротимый водопад ночью и днем клокочет сломанный бачок унитаза.
Более того, администраторша коварно задержала гостя, пообещав вызвать горничную с этажа, чтобы та проводила его. Такого никогда не было в гостинице "Проплешинск", чтобы гостя встречала дежурная по этажу и препровождала в номер. Но администраторша продолжала накручивать телефон, в поисках дежурной по этажу. В конце концов, Дашкину это надоело. Он решительно забрал ключи и пошел к лифту.
Перед тем, как вызвать лифт, постоялец обернулся к администраторше:
– Скажите, где здесь у вас буфет?
Та чуть не рассмеялась, но вежливо ответила, что буфета в гостинице нет, и что вечером работает ресторан, а днем можно покушать совсем рядом, в кафе “Привет”. И при этом как-то очень странно улыбнулась.
Гость из Bundesrepublik бодро укатил на лифте на свой четвертый этаж...


Глава шестая
Номер гостиницы, куда определили гостя из Германии и уроженца Проплешинска Арсения Дашкина был самый типичный для российских провинциальных гостиниц, построенных в пору "всеобщего равенства и социалистического благоденствия". Это была крохотная квадратная комната, обставленная в стиле "Аминь", т.е. “отныне, и вовеки веков”, Здесь была полутораспальная кровать, аккуратно застеленная чем-то лазаретно-белым, при ней вытертый коврик на полу, импортный телевизор на деревянной тумбочке, маленький холодильник в углу, а также мягкое кресло и рядом – экстравагантный торшер из рисовой бумаги.
Каким–то чудом в номере, размером с двухместную могилу, уместился еще письменный стол и джентльменский набор на обшарпанной столешнице: графин, стакан и телефонный аппарат. Весь этот натюрморт однозначно намекал: наливай, пей и звони по телефону. Красноречивые следы говорили о том, что звонили и пили здесь немало: то тут,  то там значились телефонные номера, начертанные чем попало, включая карандаш для бровей, шариковую ручку и что-то острое.
Поверхность письменного стола можно было читать как православный катехизис – долго и безнадежно. Дашкин не стал этого делать. Он продолжал с удивлением осматривать свое приютное место, лучше которого в гостинице  "Проплешинск" ему не сыскали. Однако у этого жилища-кладовки было одно неоспоримое достоинство: всеми здешними благами (за исключением туалета и ванной, которые помещались за отдельной дверцей) можно было пользоваться, не вставая из-за стола: включить телевизор, торшер, налить воды из графина, открыть холодильник и позвонить по телефону. Дашкин подумал, что этот "люкс" мог бы устроить инвалида с нарушениями опорно-двигательного аппарата или какого-нибудь бездомного, которому негде жить. Впрочем, таковым он сейчас и являлся.
Сидя на единственном стуле, приткнувшись грудью к столу, Дашкин вдруг вообразил себя космонавтом, который оторвался от грешной земли и устранился в хладный космос, где наряду с ледяным одиночеством есть неповторимая радость временной потерянности. Арсений был счастлив, что ему удалось исчезнуть из своей размеренной цивильной жизни в Братенберге, отдохнуть на время от привычных дел, от близких и не очень близких людей и вернуться на незабываемую свою родину – в Проплешинск. И вот так внезапно здесь объявившись, как бы заново родиться, никому не известным, не нужным, а потому свободным и независимым.
Дашкин наскоро принял душ и с большим воодушевлением намерился позавтракать.
Он долго шел по пустынному гостиничному коридору мимо заколоченных тишиной дверей и почему-то ему представился тифозный барак, из которого уже удалили всех усопших. Только на выходе, перед лифтом, в неуютном холле выкрашенном бежевой масляной краской, обнаружилась дежурная. Она примерно сидела за своим столом: тонкая, с прямой спиной и, судя по всему, читала что-то увлекательное, потому что едва оторвалась от книги, чтобы принять у Дашкина ключи от номера. Когда девушка подняла лицо, Дашкин похолодел. На него смотрела... администраторша, которая так неуклюже определяла его на жительство. С тою лишь разницей, что дежурная по этажу была значительно моложе администраторши. Те же черты, то же выражение лица, тот же заторможенный взгляд... Это так развеселило Дашкина, что он наивно поинтересовался:
– Простите, администратор там, внизу, не родственница вам?
Дежурная по этажу прилежно улыбнулась и ответила мягким, приветливым голоском:
– Что вы, она – администратор, а я – дежурная по этажу…
Дашкин непроизвольно стал ковырять пальцем в ухе. Он ничего не понял, хотя родился и вырос в России. Тогда он повторил сказанное более громко:
– Я говорю, внешне вы с ней очень похожи! Очень. Как мать и дочь!..
Дежурная по этажу основательно задумалась. Она, видимо, не только книги читала, но и любила соображать по неожиданному поводу. Глаза у  девушки сошлись на переносице, она теребила ключ от Дашкиного номера и при этом бормотала:
– Что же у нас с Верой Васильевной общего, чем же мы похожи?.. А!..
И тут Дашкин услышал такое, чего предположить не смог бы никогда.
– Я поняла, в чем наше сходство. – Дежурная по этажу сияла от своего открытия. – Мы же с нею обе две педагогический институт закончили!..
Дашкин был потрясен таким сообщением.
– Это что же, у всех, закончивших местный институт, появляется на лице одинаковое выражение, улыбка, сияние глаз и даже манера говорить? Вас что же там, клонируют?
– Не знаю, но что-то особенное появляется.
– А, может, это проплешинская особенность? – предположил Арсений. – Знаете, в каждой местности у людей свои причуды…
– А вы откуда? – не удержалась от бестактного вопроса девица.
– А вас как зовут? – В том же духе ответил Дашкин.
– Ира.
Дашкин галантно раскланялся и сказал, как в сказке:
– Прощайте, милая девушка!
– Куда же вы?
– Иду позавтракать в кафе “Привет”, – уже не по сказочному доложил Арсений. – Не могли бы вы составить мне компанию?
– Вы хотите покушать в “Привете”? – лицо девушки выразило ужас крайней степени.
– А что такое?
– Не ходите в “Привет”! Вы человек приезжий, непривычный…
– Я родился в Проплешинске, – заявил Дашкин.
– Все равно…
– А что здесь обычно едят? - полюбопытствовал Дашкин.
– В основном пирожки…
– Да, да, помню, пирожки, – улыбнулся приезжий, – “тошнотики”…
– А в “Привет” все равно не ходите, – попросила девушка и добавила для убедительности – они вас убьют!
– Кто?!
– Повара из "Привета"... У них недавно заезжие артисты отравились. Все как один. Молоком. Хотя это считается противоядие, но в “Привете” даже молоко действует как яд.
– Это интересно! – оживился Дашкин.
– Да, все как один отравились. Правда, не насмерть… Вот так же как вы, приехали, поселились и пошли завтракать в "Привет"... И все как один... Но у нас в городе “Скорая помощь” хорошо работает. Когда их откачали, они в знак протеста отказались выступать в нашем городе…
– Так им и надо! - воскликнул Дашкин. - Артисту нельзя отрываться от жизни. Мне чертовски интересно будет позавтракать в этом легендарном кафе!
С этими словами Дашкин поцеловал руку дежурной по этажу и величаво удалился. Можно было подумать, что он шел не завтракать, а поднимался на эшафот при большом скоплении народа.


Глава седьмая
Вот теперь, когда наш герой худо-бедно устроился в гостинице и еще не отравился в кафе “Привет”, надо рассказать, что это за гусь такой пожаловал в Проплешинск.
Арсений Дашкин, гражданин Федеративной республики Германии русского происхождения. Место жительства – городок ученых – Братенберг. Ведущий специалист лаборатории психолингвистики института Международного маркетинга. Специалист по России. Доктор наук. Женат на немке, детей не имеет.
Если вы вдруг не знаете, что такое психолингвистика, то сильно не огорчайтесь. Кроме Арсения Дашкина и еще двух-трех человек, науку эту никто толком не понимает. А вообще психолингвистика – это такое направление исследований, когда с помощью ключевых слов и понятий открываются мотивы поведения, смысл существования и жизненная философия различных общественных групп, племен и народов.
Дашкин еще в молодые годы легко и блистательно защитил диссертацию на степень доктора сразу двух наук – философии и филологии. А начало научной карьеры его началось необычно – в гостиной уютного домика его немецкой родни. Именно здесь, в шпайзехалле, попивая любимое темное пиво и музицируя на гитаре, исполняя песни своей полузабытой российской юности Арсений вдруг по-другому услышал беззаботную песенку из популярной советской кинокомедии. Он уловил в ней глубочайший подтекст, где о свойствах русской безалаберной души, о бездумном правлении, о народе и правительстве, живущими разной жизнью, все сказано в образной и доходчивой форме. Эта короткая песенка оказалась способной заменить многостраничные труды скучных монографий про “красного медведя на Востоке”. Вот эта песенка.

Остров Невезения
Весь покрытый зеленью, абсолютно весь.
Остров Невезения в океане есть.
Остров Невезения в океане есть.
Весь покрытый зеленью, абсолютно весь.

Там живут несчастные люди-дикари.
На лицо – ужасные, добрые внутри.
На лицо – ужасные, добрые внутри.
Там живут несчастные люди-дикари.

Что они ни делают – не идут дела.
Видно в понедельник их мама родила.
Видно в понедельник их мама родила.
Что они ни делают – не идут дела.

Крокодил не ловится, не растет кокос.
Плачут, богу молятся не жалея слез.
Плачут, богу молятся не жалея слез.
Крокодил не ловится, не растет кокос.

Вроде не бездельники, и могли бы жить.
Им бы понедельники взять, и отменить!
Им бы понедельники взять, и отменить!
Вроде не бездельники, и могли бы жить.

Как назло, на острове нет календаря.
Ребятня и взрослые пропадают зря.
Ребятня и взрослые пропадают зря.
На проклятом острове нет календаря!

По такому случаю ночью, до зари
Плачут невезучие люди-дикари.
И рыдают бедные, и клянут беду,
В день какой неведомо, в никаком году!

Подробный контент-анализ этой песни, при наложении на российскую действительность, давал довольно четкую систему координат огромной и загадочной страны. Неустроенная жизнь, отсутствие четкого курса развития, «авось», «наобум» как главные движители российской жизни... Это было убедительно и свежо. Такими делами в Братенберге никто не занимался, хотя здесь находится серьезный центр изучения психосоциальных особенностей стран и народов. Вот так Дашкин, под гитарное пение на немецкой кухне, стал ученым с большим будущим.
Четко продуманные тексты некоторых песен, выражения, устоявшиеся в обиходной лексике в значительной мере помогают понять характер народа, степень развития общества. Вот в таком направлении работал ученый-психолингвист Дашкин.
Но то было в Советском Союзе, а как сейчас обстоят дела в России, широко и резко, шагнувшей в демократию и капитализм? Какими ценностями живут русские люди в двадцать первом веке? Насколько в новой стране изменились русский народ, русская судьба? Это предстояло выяснить, потому что мировому сообществу небезынтересно, чем дышит огромная непредсказуемая страна на востоке евразийского континента. Дашкин понимал, какая трудная задача стоит перед ним.


Глава восьмая
Гостиница “Проплешинск” находилась в самом центре города, в двух шагах от площади имени Ленина, но как бы на отшибе, на берегу реки Муры, где в гранитно-асфальтовую набережную упирался короткий каштановый бульвар. Здесь, на крутом речном откосе, высилось странное сооружение. Из бетонного куба к небу тянулся серебристый металлический обелиск высотою с хорошую сосну. По форме конструкция напоминала четырехгранное лезвие старинного меча. Кверху острие “меча” слегка расширялось и раздваивалось. Один конец был чуть выше другого. Называлась эта композиция “Росток”. Дашкин с гордостью посмотрел  на проплешинскую достопримечательность. В Европе подобных сооружений Арсений не видел. Он с гордостью подумал о своей малой родине.
Дашкин очень быстро нашел кафе “Привет”, расположенное на первом этаже старого благородного дома, построенного в эпоху архитектурных излишеств. Открывая с азартным трепетом дверь, Арсений ожидал увидеть картинку из фильма ужасов: посетители кафе в самых разных позах застыли в мертвом сне. Вот тучный мужчина не успел даже проглотить хлеб – пухлая рука с куском застыла у ворота рубашки. Другой едок скончался на первом блюде – синяя рука намертво сжимала ложку, а глаза стеклянным блеском смотрели в вечность. Бабушка и внучка так и не успели добраться до вожделенной запеканки и сырников – пригубили смертоносный компот и сидят с опущенными головами, как будто задумались. А тем временем повар-злодей уже  засыпает в бак очередную порцию стрихнина...
С фантазией у Дашкина было в порядке, и о бдительности он не забывал (предупрежден, значит, вооружен), однако ничего тревожного в заведении Арсений не обнаружил. Да, ни единого посетителя в зале, но столики чистые, вполне сносно пахнет едой…
Арсений взял поднос, подошел к раздаточной стойке и взял порцию блинов со сметаной. Он хотел с джемом, но женщина в белой куртке, которая выдавала еду, долго смотрела на Дашкина, на его чуждый для здешних мест костюм, благообразный вид, вдруг сделала книксен и сказала:
– Джем не держим-с...
Неожиданно для себя Дашкин втянул голову в плечи и виновато пролепетал:
– Прошу пардону!
Он и сам не знал, что это такое, но раздатчица благосклонно кивнула, приняв извинение.
Кто бы мог подумать, что вот сейчас, здесь, в "кафе смертников", поедая русские блины на опаре, Дашкин окончательно забудет о причастности своей к другой стране. Он опять вернулся в город своего детства, откуда уехал совсем молодым в другую жизнь, оставив здесь и забыв многие пристрастия и привычки. И вот сейчас эти забытые привязанности возвращались к Дашкину, горячо и ощутимо, как будто Доктор Время впрыснул ему молодую и горячую кровь юных лет.
Арсений с отчаянной лихостью захотелось пшенной каши, размешанной на сковородке с дешевой ливерной колбасой. Эту еду часто готовила мать в трудные времена его детства. Пшенная каша с ливером было лакомое блюдо в их доме в те далекие годы. Дорого бы сейчас он отдал за ложку этого пахучего месива, чтобы почувствовать вкус ушедшего времени. Но то была недоступная роскошь – попробовать лакомое блюдо детства. Оно, видимо, имеет свой особый аромат именно тогда, когда мама накладывает тебе тарелку каши и ласково говорит: "чтобы все съел!"...
Пшено Дашкин давно не ел, и не видел его много лет. А той дешевой ливерной колбасы, которую ела не всякая кошка, Дашкин не пробовал уже никогда. Сейчас, благополучно поедая блины и пшенную кашу на молоке, Арсений понял, что никакая отрава не возьмет его в российских забегаловках, потому как он вырос на ней. И все эти немецкие сосиски и сыры, пудр-клейсы, свиные ножки с капустой, которые он обожал… – все это, оказывается, было только приятным отвлечением от исконных его корней.
 В России можно жить только по-русски, именно так, как здесь принято есть, пить, говорить! – вывел нехитрое правило Дашкин, допив безвкуснейший чай и подымаясь из-за голого пластикового стола, где не было салфеток, а скатерть только предполагалась.
На крыльце Дашкин достал носовой платок, чтобы вытереть губы и вдруг ощутил невероятное: в нем проснулась юношеская привычка сморкаться в тротуар. Желание было неодолимым, как утренняя рюмка для пьяницы. Арсений торопливо огляделся по сторонам – никого. Мастерски, как в старые времена, зажав большим пальцем одну ноздрю, он резко и сильно продул другую ноздрю. Надо сказать, получилось это у него весьма непринужденно и изящно. Дашкин не сморкался с помощью пальца много-много лет и испытал сейчас непередаваемый восторг лихой свободы. Даже страшно представить, если б он сморкнулся вот так, пусть даже трижды изящно, на Хаймат-штрассе родного Братенберга. Но здесь, в дорогом сердцу Проплешинске, Дашкин сделал это органично и естественно, как если бы был бычком в стаде и на глазах у всех пустил струю. Чтобы закрепить успех, Дашкин так же мастерски сморкнулся через другую ноздрю. Он сделал все настолько чисто, что даже не понадобилось пользоваться платком... “Жив, жив, курилка!” – словами великого русского поэта похвалил себя Дашкин.
Радостный и обновленный взошел Арсений на главную площадь Проплешинска, носящую имя бессмертного Ленина. Все тот же огромный памятник  вождю мирового пролетариата, все тот же четырехэтажный дворец власти рядом – напыщенный желтый дом, где заседают главные начальники Проплешинского края.
Эту площадь Арсений помнил как первый поцелуй. Ведь именно здесь, проходя праздничной школьной колонной на демонстрации, посвященной то ли Первомаю, то ли Октябрьской революции, Дашкин впервые в жизни сумел выпить вино прямо из бутылки. Было это в седьмом классе. И еще запомнил Арсений, что им, юным демонстрантам, велели нести транспаранты – кумачовые полотнища на палках – развернув надписью к трибуне. Чтобы тем, кто стоял там, удобней было читать: "Народ и партия – едины", "Учиться, учиться, учиться, как завещал великий Ленин"...
С тех пор площадь не изменилась. Все так же чугунно-незыблемо держит кепку в руке вождь мирового пролетариата. Все так же монументально желтеет непотопляемый корабль местной власти – здание областной администрации. Сюда Дашкин должен был нанести первый визит, объявить о своем присутствии в городе. Того требовал деловой этикет. Но не сегодня, только не сегодня…
Арсений заметил стоянку такси и намерился посетить кладбище, чтобы обновить память о родителях своих, похороненных в проплешинской земле.


Глава девятая
В России Дашкин не был четыре года. В Проплешинске и того больше. Про родное захолустье Арсений вспомнил, когда их институт включился в работу по формированию Международного бизнес-каталога. Захотелось поддержать свою малую родину в трудное рыночное время, приложить все свои способности, чтобы найти подходящую зацепку и обосновать включение Проплешинска в столь авторитетный документ.
На примере Проплешинска Арсений должен был изучить российскую провинцию, чтобы нащупать какие-то непроторенные пути западного капитала в великую и загадочную шестую часть мировой суши и оживить там жизнь. Эта задача была Дашкину по плечу, потому что он знал один секрет.
Россию, как известно, умом не понять. И не только чужеземным, но и своим, отечественным. Но Дашкин никогда и не морщил лоб в постижении характера своей отчизны. Он в этом деле доверял мудрому и философичному русскому народу, который силен своим коллективным разумом. Поэтому Дашкин внимательно перечитывал русские народные сказки, изучал пословицы и поговорки, и удивительно точно прогнозировал действия правительства или какого–то политика, поскольку они повторяли поступки тех или иных сказочных персонажей, выступали то в качестве Иванушки-дурачка, то Соловья-Разбойника, то старика, поймавшего Золотую рыбку…
Но вот в России сменился политический строй. Из недоделанного социализма страна бросилась в самодельный капитализм. Народ, приученный к общей кормушке и кнуту пастуха, отвязали и выпустили в дикое поле, где шакалы и лисы, где западни и ловушки. И началась большая вакханалия в большой стране. Ни одно цивилизованное государство не может подобрать ключи к российскому партнеру, чтобы нормальным образом сотрудничать.
Огромная страна напоминает пьяного водопроводчика, который в постоянном угаре и бреду что–то обещает, открывает то холодную воду, то горячую, постоянно жалуется на нехватку денег, что-то бубнит, обещает, заваливается в спячку, просыпается с больной головой, опять крутит задвижки и заглушки, вымогает деньги… И в итоге – одни протечки и засоры.
Все это длится до безобразия долго, и утомило порядком соседей и наблюдателей. Они уже давно поняли, что лучше миновать этого корыстного, вороватого водопроводчика, который сидит на задвижке и решает, кому какой воды сколько давать. Зарубежные политики и бизнесмены начали входить в контакт, минуя заполошного водопроводчика, напрямую с теми, кто эти трубы наполняет в разных необъятных просторах России.
В провинции напрямую, казалось, проще устроить дела, но и здесь проявляет свои свойства загадочная русская душа. И перед Дашкиным была поставлена  задача определить логику поведения провинциального российского жителя от губернатора до безработного.
Психолингвист Дашкин должен был с помощью своего оригинального метода собирать и выявлять слова и понятия, ключевые для российской жизни. С тем, чтобы потом, обработав их на компьютере, можно было определить программу успешных действий в российской глубинке.
Это была трудная задача, которую еще никто толком не решил: составить своеобразный путеводитель по российской провинции для зарубежного инвестора. Краткий, понятный и достоверный. Для Арсения Дашкина настал звездный час его карьеры и жизни. И он готов был выполнить такую высокую миссию.
Вот потому и зашлась в крике на своем вещем суку птица Вещун, когда в Проплешинск прибыл эмиссар мирового сообщества Арсений Дашкин.


Глава десятая
На этом кладбище уже много лет никого не хоронили, оно осталось в неизменном виде, как заброшенный  город, надежно укрытый кронами высоких дубов, кленов и вязов. Несмотря на давность времени, Дашкин помнил, куда надо идти среди нагромождения металлических оград, вычурных гранитных памятников и старинных склепов.
Он нашел в полном запустении родные могилы. За ржавой оградой доживали свой век два покосившихся металлический памятника. Фотографии на них, упрятанные под толстое органическое стекло, помутнели. Зато рядом вырос красавец-клен. Деревце тянулось к небу и считало себя здесь хозяином. Дашкин не стал прибирать старый погост. И тем более у него не появились мысли о том, чтобы заменить памятники. Могила не может жить дольше тех, кто помнит погребенных. Память в сердце – лучший памятник усопшим. Так он считал.
На кладбище Дашкин пробыл недолго. Он был рад, что быстро нашел родные могилы, что ощутил связь с родной землей через могилы отца и матери. И немного грустно подумал о том, что земля для всех одна, за какой бы государственной границей она не находилась.
Выбравшись из кладбищенского лабиринта, Арсений вышел на широкую аллею, которая привела его к церкви. Это был самый старый в городе храм. Судя по новому сиятельному куполу, дела церковные в Проплешинске обстояли хорошо.
Возле входа в храм Дашкин заметил какое-то оживление и решил посмотреть, что к чему. То, что он увидел, повергло его в крайнее изумление. У церковных врат, на двух табуретах стоял гроб. В нем лежал покойник, какой-то старик, а вокруг гроба сгрудились дети одного класса, и учительница что-то им рассказывала, используя усопшего в качестве наглядного пособия. Арсений догадался, что вот сейчас, у настоящего гроба с настоящим мертвецом проплешинские школяры проходят урок Смерти. Или постигают таинство разлуки тела с душой….
Восковое лицо покойника, изумленные взоры детворы и размеренная речь учительницы угнетающе подействовали на Дашкина. Он отошел подальше и попал к нищим, которые стояли унылой вереницей вдоль церковного забора. Возле этих людей можно было проводить другой увлекательный урок: о Нищенстве и его составляющих, которые заключают в себе напускную скорбь, показушное смирение и благолепие. Они везде одинаковы – нищие. Это особая порода людей-попрошаек, которые не признают никакой другой вид существования. Назначь такого хоть губернатором, он после аппаратного совещания сбежит на паперть и, закатив глаза, будет креститься и бормотать жалостивые слова.
В скорбной череде прицерковных побирушек Дашкин обнаружил брешь. Это один нищий был без ног и высился на деревянном постаменте на подшипниках-колесах на уровне табуретки. Приглядевшись к несчастному, Арсений обнаружил, что у него и рук нет! Вместо них – полые деревяшки, куда инвалид засунул свои короткие культи. На шее его висела сумка, предназначенная для подаяния. Но больше всего поразил Дашкина не этот печальный облик четвертованного судьбой человека, а то, что мужчина выглядел вполне опрятно – побрит и пострижен, в чистой клетчатой рубашке… И веселый умный взгляд!
Арсений достал пятидесятирублевую ассигнацию и вложил ее в сумку нищего, где он успел разглядеть несколько кусков хлеба и конфет.
– Не туда, не туда! – забеспокоился мужчина.
Он живо освободил руку-деревяшку и Арсений засунул бумажку в деревянную полость, как в копилку.
– Как же вас так? – вырвалось у Дашкина.
– Авария, – сказал инвалид. – Неудачно катапультировался, прямо в тундру… Пока оленеводы меня нашли, пока доставили куда надо, удалось спасти только тело…
– Вы летчик?
– Бывший. Майор-инвалид запаса. Но, как видите, в строю – он показал на соседних нищих.
Арсений присел рядом на корточки, и завязалась беседа. Дашкин узнал, что инвалид живет один в квартире на втором этаже. Помощь ему требуется только тогда, когда надо преодолеть два лестничных марша до двери. Его поднимают соседи. Вниз он спускается сам. И дома у себя все делает сам – готовит, убирает и даже стирает. Это было потрясающе!
– Как зовут вас, – спросил Арсений симпатичного ему человека.
– У меня есть хорошая кличка, – усмехнулся инвалид. – “Кенгуру”.
– Кенгуру? Почему Кенгуру?
– Потому что у меня вот сумка на животе, – засмеялся короткий человек.
Арсений тоже не удержался от улыбки.
– А еще кенгуру – они не живут на нашем материке, – сказал мужчина. – Мало их у нас. Только в зоопарке. Вот и таких как я – мало. Тоже вроде как кенгуру…
Арсений с теплой душой простился с хорошим человеком. Он знал, что отныне будет вспоминать его. И имя у него простое – Кенгуру.


Глава одиннадцатая
С легкой душой возвращался Дашкин из царства мертвых в шумную толчею города.
Арсений шел по улице своего детства. Он даже помнил, что она носила имя выдающегося русского революционера. Улица мало изменилась, все те же двухэтажные каменные домики, где расположились всевозможные магазины и лавки. Но что поразило Дашкина, эти торговые заведения, наспех отделанные пластиковым сайдингом и с алюминиевыми жалюзи на витринах, большей частью носили не то чтобы вычурные, но совершенно диковинные названия. Было впечатление, что конкурировали между собой проплешинские торговцы не товарами и обхождением, а вывесками. Поскольку это напрямую относилось к профессии Арсения, он достал блокнот и стал копировать названия, которые требовали расшифровки: “Бар HOLIDAY”, “Жан Клебен”, “Скиз”, “Громада”, “Техномагазин”, “Альянс”… На фоне нелепейших этих словообразований безобидными ангелами вознеслись на вывески старые добрые слова: “Гастроном”, “Мужские костюмы”, “Кондитерская”…
Дашкин трепетал, изучая центр Проплешинска, и не уставал записывать в свой блокнот названия лавок, кафе и торговых фирм. Шагая по городу, где пытались жить новой жизнью ветхие домишки, облицованные, где свежей доской, где алюминием, где пластиком и плиткой, Дашкин начал воспринимать Проплешинск как гигантскую съемочную  площадку, где снимается какой-то многосерийный фильм абсурда под названием типа “Вверх по лестнице, ведущей вниз”…
На улице Московской Арсений узрел магазин под вывеской “Uncle Sam”. Русского перевода не было. Психолингвисту стало невероятно интересно, как сами продавцы понимают это замудренное название? С этим вопросом Дашкин зашел в магазин. Молодая продавщица любезно вышла ему навстречу, а он прямо с ходу спросил, как по-русски называется магазин. И вот здесь он совершил вторую за сегодняшний день ошибку (первая – когда он не удосужился перемолвиться парой общих фраз с дежурным, администратором в гостинице).
Невинное желание Дашкина узнать перевод загадочной фразы “Uncle Sam” над входом, девушка-продавец восприняла как личное оскорбление. Она тонко уловила в наивном вопросе респектабельного человека некоторый подвох. Вот он издевается про себя, а она, как дура, должна отвечать за чьи-то глупые названия.
– А что вас, молодой человек, смутило в названии нашего магазина? – нервно прищурилась продавщица.
– Хочу знать, как произносится по-русски название вашего магазина.
– Ну, допустим, “дядюшка Сэм”.
Дотошный посетитель нежно улыбнулся:
– Дядюшка Сэм? А кто это?
Девица скривилась от такой тоски:
– Мущщина, ну какая вам разница, кто, да что…
– То молодой человек, то мущщина, – весело заметил Дашкин и предположил:
– А вы, мадам, не филолог?
– Нет, не филолог, – подтвердила продавщица.
Дашкин только теперь огляделся кругом и увидел, что находится в магазине спортивной одежды – повсюду были развешаны спортивные костюмы, куртки, ветровки…
– И это все американское? – уточнил он.
– Почему американское?
Дашкин перестал играть дурака. Он внимательно посмотрел девушке в глаза и объяснил:
– Потому что “Дядюшка Сэм” – это нарицательный образ Соединенных Штатов Америки.
– Да? Как интересно!
Продавщица дернула спинкой, как кошка, которой что-то не по нраву, и, чтобы прекратить мерзкую сцену просветительского издевательства, она сказала очень сильную фразу, которая надолго озадачила Дашкина:
– Ты чё, сильно умный?
Арсений оторопел. Он пережил сложную гамму чувств: стыд, озарение, возмущение, обиду и, в конце концов, восторг.
Сама того не подозревая, девушка озвучила классическое русское выражение, какого, наверное, нет ни в одной стране мира. На Дашкина нашло просветление, подобное открытию. Когда он мысленно повторил слова продавщицы, у него возник новый вопрос: это как же называется страна, где в ответ на естественный и безобидный вопрос тебя величают "сильно умным"? "
Он благодарно посмотрел на девушку:
– Спасибо вам огромное. Извините, если, обидел. Вы мне очень помогли. Спасибо большое.
Дашкин низко поклонился. Непроизвольно это у него получилось. Но проплешинская дива усмотрела в этом продолжение фарса и пошла в атаку:
– Слушай, дядя! Шел бы ты со своими поклонами милостыню просить!
И вот тут у Дашкина кончился запас немецкой сдержанности, проплешинское начало взяло верх. Он, забыв про свое цивилизованное гражданство и ученое положение, перешел на "ты" с незнакомой дамой, и грубо сказал:
– Слушай, милка, сюда: твоя беда в том, что ты не училась на филфаке!
Не дожидаясь ответа, Дашкин покинул магазин “Uncle Sam” и тут же высморкался через левую ноздрю. Он даже не заметил этого неблагородного акта. В нем все кипело от негодования, и ему очень захотелось помочиться в подворотне. Это проснулась еще одна юношеская привычка Арсения. Он ничего не смог с собой поделать, тем более подворотни Проплешинска, как и в старые времена, к тому располагали. Дашкин совершил грех в каком-то маленьком дворике.
Находясь во взбудораженном состоянии, Дашкин увидел магазин с успокаивающей вывеской "Блюз". Он зашел сюда, рассчитывая обнаружить на прилавках компакт-диски, аудиокассеты, нотную литературу или музыкальные инструменты. Но, войдя в магазин, оторопел – на стенах, на прилавках, на манекенах – везде было вывешено, выложено, надето женское белье. Дашкин хотя и оторопел, но не растерялся:
– Что-то я не туда, наверное, попал, – громко объявил он и улыбнулся миловидной продавщице.
– А может не так все плохо? – рассудила востроносенькая блондинка в фирменном атласном черно-белом халате.
– Я подумал, раз "Блюз", значит, музыка...
– Это аллегория, – объяснила блондинка.
Дашкину понравилось красивое слово. Он оценил также, что продавщица произнесла его легко и естественно.
– Десять против одного, что вы – филолог! – заявил Дашкин.
– Угадали! Пединститут, специальность "русский язык, литература".
Дашкин рассмеялся.
– Мы с вами одних кровей. Я тоже в некотором роде…
Умненькая филологиня, торгующая женским бельем, махнула рукой и сказала просто, по-домашнему:
– Оставьте эти благоглупости! Вы – приезжий и, наверное, большой ученый. Вы даже когда молчите, выделяетесь из толпы. Своей одеждой в том числе. У нас сначала на одежду смотрят. Такой курточки ни у кого в Проплешинске нет…
– Что же мне теперь, рабочую блузу носить? – усмехнулся выделяющийся из толпы человек.
– У нас в Проплешинске не любят, когда кто-нибудь чем-то выделяется.  Имейте это в виду. Так что если вы к нам надолго, тогда вам лучше поменять гардероб.
– Вот как! Спасибо. А что будет, если я в своем костюме останусь?
– А вы как иностранец будете выглядеть. Значит, доверия к вам не будет…– Девушка сердобольно взглянула на Дашкина и скорбно, по-матерински вздохнула:
– У нас простые люди не любят иностранцев. Потому что рядом с ними мы невыигрышно смотримся. Они и культурней, и раскованней, и вообще, из другой жизни. А мы тут... В общем, плохо, когда на кого-то приходится снизу вверх смотреть. Это унижает…
– Надеюсь, вас я не унизил? – трепетно поинтересовался Дашкин.
Девушка кокетливо улыбнулась в ответ.
Определенно, Арсению все больше нравились проплешинские женщины. В отличие от многих других женщин, населяющих страны и континенты, они не позировали, не жеманились, не кривлялись, а вели себя открыто и естественно. А это называется искренность. Это дорогого стоит.
От избытка чувств он подошел к продавщице и поцеловал ее в маковку. Волосы были чистые и душистые.
– Где же лучше всего купить в вашем городе одежду? - спросил Дашкин, ощущая в душе теплую волну.
Девушка недолго думая ответила, что на Центральном рынке он найдет все.
– У нас там весь город одевается, – пояснила девушка. – Выйдете оттуда как с армейского склада...   
Дашкин от восхищения сложил руки на груди и отвесил глубокий поклон, однако не рассчитал и угодил лбом в стеклянный прилавок. К счастью, не разбил ни того, ни другого. И что удивило его больше всего, девушка сделала вид, что не заметила этот конфуз и душевно улыбнулась Дашкину.
В Германии таких улыбок Дашкин не видел даже у танцовщиц варьете. “Боже, какие  здесь женщины!”. Арсений впервые за долгие годы пожалел о том, что молодость прошла, что с годами он стал грузен и ленив, и душа его давно застыла в печальной дреме...

Глава двенадцатая
Дашкин прислушался к совету милой продавщицы и направился на Центральный рынок Проплешинска. Ему не требовалось спрашивать туда дорогу – все пути в городе вели на Центральный рынок.
Базар в Проплешинске был тихий, спокойный. Разноцветные торговые палатки, выстроенные в ровные ряды, напоминали лагерь войска, ушедшего на битву. А здесь остались интенданты, которые устроили торжище, зная, что войско с битвы уже не вернется.
Этот торговый табор, составленный из синих, красных, зеленых палаток был огромен. Дашкин обходил строго за рядом ряд и изучал товары. Здесь можно было купить все, от набора мягкой мебели до пучка зеленого лука. Что поразило иностранного гостя на проплешинском рынке – поразительно низкие цены и такое же низкое качество. Вернее, даже не качество, а свойства товаров. Он мысленно прикидывал на себя брюки, пошитые по чудовищным лекалам, обувь всю на один фасон с неправдоподобно вытянутыми носками или рубашку самых блеклых тонов в мире и понимал, что не наденет это на себя никогда. Отвык он, что ли от такого барахла…
Когда Арсений точно решил, что ничего не купит себе из одежды на этом рынке, он стал ходить по нему, как по театру под открытым небом. Больше всего его забавляли девушки и женщины, которые тут же, в торговой палатке, примеряли на себя джинсы или платья. Они не стеснялись обнажаться до колготок и бюстгальтеров, и это было очень прогрессивно для захолустного российского города. Дашкин даже подумал, что летом в пригороде Проплешинска можно обнаружить нудистский пляж. А что?
В палаточных рядах, где торговали конфетами, печеньем и сладостями пристроился развлекать публику уличный певец. Он стоял с обшарпанной гитарой наперевес, скоблил медиатором по струнам и невероятно громко и звонко пел что-то пронзительно-лирическое про казака, шашку, пулю, коня и бурку. У ног певца, в качестве емкости для подношений стояла огромная картонная коробка, в которую можно было поместить и самого исполнителя вместе с гитарой.
Дашкин подумал о видеокамере. Если бы он снимал фильм, то после кадра с этим певцом он бы резко поднялся над рынком на кране и снял бы оттуда всю эту панораму базарной жизни, где сквозь лабиринты палаток и лотков движется масса людей в каком-то запрограммированном движении. И все бы это напоминало работу гигантского органа пищеварения – с пищеводом, тонким и толстым кишечником, желудком, двенадцатиперстной и прямой кишкой.
Затем – крупные планы: люди на входе в эту безразмерную утробу, свежие еще, с деньгами и желаниями, с надеждами и предвкушением радости от предстоящей покупки. Это людское месиво, вливаясь во чрево рынка, напоминает полноценную пищу, со своей энергетикой и калорийностью, которая по мере продвижения по рыночному организму приходит в состояние расщепления на белки, жиры и углеводы…
А еще он обязательно бы снял торговок пирожками, булочками и всякой другой печеной едой. Получилась бы очень колоритная сцена. Все эти торговки, человек восемь, стояли почему-то рядом. У каждой была корзина с товаром, закрытая потрепанной хламидой светлого цвета – то ли тряпка, то ли клеенка… И вот эти горластые женщины одновременно, с интервалом в десять секунд выкрикивали каждая свое:
– Беляши с мясом!
– Пирожки с картошкой, капустой…
– Чебуреки, горячие чебуреки!
– Пирожки со сгущенкой…
– Беляши, беляши!
– Пирожки… горячие…
Дашкин знал, что “пирожок” – это не просто слово или товар. Это главная еда в городе. Пирожки и беляши продают не только на рынке, но на каждом углу в людном месте, разносят по учреждениям, магазинам и конторам.
В словаре жизненных понятий российской провинции, который следовало составить Дашкину, слово “пирожок” должно было занять почетное место. И он записал: “Пирожок – доступная и самая распространенная еда российской провинции”.
Арсений купил у каждой торговки по изделию из жареного теста и начинки и двинулся к выходу. Сейчас, выталкиваемый толпой к воротам, он вспомнил, что недоснял свой фильм про базар. Он опять мысленно поднялся со съемочной камерой над пищеварительной системой рынка. Ближе к финалу, к прямой кишке, люди, уже обессиленные, обезжиренные, как отработанный материал, как фекальные массы, неуклонно, с некоторыми заминками, движутся к выходу. Цикл закончен. Они накормили рыночный организм своим духом и плотью, отдали ему не только деньги в обмен на товар, но и свою энергию, свои надежды и помыслы.
И рынок, напитавшись сам, гарантировал благополучие и стабильность городу. Эту значимость главного базара Проплешинска можно было сравнить с работой электростанции или ядерного реактора, который снабжает энергией жизнь города. Вот и еще одно слово попало в словарь ключевых терминов психолингвиста. “Рынок (базар) – товарно-денежное подразделение, жизненно важное для каждого значимого населенного пункта. Определяется укладом местной жизни и в той же мере формирует этот уклад. Лиши Россию базара, и она погибла!”.
Наконец, Дашкин, как частичка фекально-народной массы, был исторгнут из анналов рынка. Он ничего не купил здесь себе из одежды и не смог бы ничего купить, даже если бы обветшал, как Робинзон Крузо. Единственное свое приобретение – пакет с пирожками – нес сейчас в руке Дашкин.
Запах из пакета был настолько аппетитный, что Арсений сел на скамейку в сквере и достал что первым попало в руку – беляш с мясом. Надкусил и задумался. Букет запахов был многозвучен, как симфония и обладал каким-то психотропным действием. Малейшие и тончайшие оттенки этого амбре пробуждали буйную фантазию. Дашкину вдруг привиделись знаменитые Чикагские бойни, где он никогда не был, с кровью, с выпущенными кишками из вспоротых бычачьих животов… На смену этому ужасному кадру пришел другой, уже виденный где-то в хроникальном кино – на каком-то колбасном заводе, на краю огромной мясорубки сидит крыса, пытается достать лапкой фарш, не удерживается, падает в чан и машина перемалывает ее, живую, вместе с убоиной… И, наконец, тонкое обоняние Дашкина вычленило из запаха беляша с мясом еще одну составляющую нить-ассоциацию, более пристойную, но не менее отвратительную. Это момент, когда конь извергает из себя знаменитые конские яблоки…
Дашкин быстро закрыл пакет с пирожками и резко поднялся со скамьи, оставив там  еду. Он сделал вид, что никогда рядом с этим пакетом не был. Даже если б его кто-то окликнул, догнал и сказал бы: “вот, возьмите, вы забыли…” Арсений сумел бы отказаться.
Но никто, к счастью, не догнал, а Дашкин сделал в своем словаре очередную запись. “Беляш с мясом – еда возбуждающего действия, универсальная. Годится для утоления голода, для сведения счетов с недругами (путем угощения), может применяться в качестве приманки для ловли раков”.



Глава тринадцатая
Это ни с чем несравнимое удовольствие – приехать в незнакомый город и без всяких гидов открывать его достопримечательности. Для Дашкина такое удовольствие было двойным – он открывал заново свой, полузабытый город детства.
Появилось много нового. Залы игровых автоматов, боулинг, казино, бары, бильярдные… В центре города отличались отделкой офисы и магазины, били по глазам рекламные щиты… Все это, наверное, должно было изображать развитие капитализма в России. Но как далеко, как далеко все это от совершенства! Старый добрый город всеобщей советской уравниловки был похож сейчас на крепостного крестьянина, который в отсутствие господ примерял барское платье.
Главная улица Проплешинска – Московская, была, подобно Арбату в Москве, сугубо пешеходная. Здесь пробавлялись звуками уличные музыканты, здесь торговали своими картинами проплешинские художники. Арсений видел эти полотна в рамах, приставленные к уличному бордюру. В основном, то были пейзажи: реки, леса, моря, озера… Причем, нарисованы настолько ярко и четко, что даже если представить, что картину эту где-то в медвежьем углу будут годами засиживать мухи, им помета не хватит, чтобы приглушить сверкающие краски проплешинских художников.
Что же касается музыкантов, то их было в основном трое. Внизу улицы, возле драмтеатра, пожилой благообразный мужчина, не алкаш, и не оборвашка, играл на электрической мандолине бравурные марши. Играл небрежно, и потому получалось фальшиво. Зато громко. В середине улицы Московской, возле торгового центра очень прилично играл симпатичный парень на баяне. И репертуар у него был не дешевый, не на потребу толпы. Арсений узнал в его пассажах Баха, Вивальди и Джеймса Ласта. И в начале проплешинского арбата, возле монументального здания Сбербанка, тусовались едва оперившиеся юнцы. Один пел под гитару что–то бесформенное и не запоминающееся. Двое других подруливали к прохожим с шапкой и вежливо предлагали расстаться с деньгами:
– Давайте поддержим музыканта…
Подошли и к Дашкину с таким предложением, на что он ответил, что поддерживать уже поздно, пора закапывать талант…
Но самым интересным местом на проплешинском арбате был перекресток, у которого расположился творческий пост местного телеканала: телекамера на штативе, оператор при ней, и нервная девица с микрофоном. Она прицеливалась к прохожим, кого-то вычисляла, время от времени кидалась к жертве и произносила один и тот же набор слов:
– Здравствуйте, программа “Перекресток”, скажите, кто первым должен объясняться в любви?..
Не миновала чаша сия и нашего героя.
Дашкин ободряюще улыбнулся девушке-репортеру, приветливо помахал оператору, который наводил на него камеру и спросил:
– А что, эта проблема так остро стоит сейчас?
Девушка-репортер улыбнулась и промямлила что-то нечленораздельное. Арсений решил помочь начинающим журналистам, взял микрофон в руку и стал говорить прямо в камеру:
– Наверняка многие на вопрос, кто первый должен объясняться в любви, скажут, что это должен делать мужчина. Вовсе не обязательно! Вот я люблю венские сосиски, а им все равно, люблю я их или нет. Так нужно ли говорить в этом случае о любви? Наверное, нет, правда? – обратился он к репортерше.
Девушка счастливо хлопала ресницами. Арсений решил увеличить размеры своей помощи и продолжил:
– Или другой случай. Я безумно люблю свою собаку, и она обожает меня. Кто из нас должен сказать друг другу о любви? Наверное, тот, кому это сделать проще. Не так ли, друзья мои?
– Спасибо за содержательный ответ, – поблагодарила девушка, приняла микрофон и смотрела на него, как на волшебный прибор, куда можно говорить не только дежурные вопросы и однозначные ответы.
Безумно интересно было ходить Арсению по улице Московской. Это была улица сюрпризов. Вроде уже все прошел, все посмотрел, ан нет. В крохотном скверике возле почтамта играли двое. Один на флейте, другой на виолончели. Видимо, не для денег, а просто так, потому что не было возле них емкости для подношений, да и место у них было непроходное. Но чудесно у них получалось!
Арсений сел на уличную скульптуру – какого-то цементного монстрика типа мальчика на чем-то типа лошадки, и слушал необыкновенное сочетание звуков, которые чудесным образом соединялись так, что не требовалось даже никакой мелодии – звуки уже сами собою являли музыку.
Дашкин с благоговением внимал волшебной гармонии флейты и виолы, но грубая проза жизни разрушила тонкий мир его эйфории:
– Здравствуйте, Василий Павлович!
Женщина пенсионного возраста и боевой внешности приветствовала его.
Арсений хотел было сказать, что он никакой не Василий Павлович, но по глазам женщины понял, что Василий Павлович – это он и только он.
– Здравствуйте, – отозвался Дашкин. Сладкая музыка, которую он только что вкушал, осталась в другом мире.
– Что мне делать, Василий Павлович? – напирала женщина. – Подскажите! На улице Суворова уродуют тополя. На улице Пушкина свалили чудесные старые ветлы. Возле гостиницы “Турист” начисто вырубили боярышник…
– Простите, – перебил Арсений, – вы имеете к этим деревьям какое–то отношение?
– Конечно, имею! Они украшают мой город. А эти уроды в оранжевых жилетах из зеленхоза, говорят, они засохли! Ну не могут же на всей улице сразу засохнуть все деревья! Они чем-то их обрызгивают, и деревья погибают… Они ведь совсем беззащитные – ни пожаловаться, ни убежать… Что делать? Как спасти? Я в отчаянии…
Женщина была предельно взволнована, нужно было успокоить ее. Дорого бы сейчас отдал Арсений, чтобы узнать, кто же такой этот Василий Павлович. Может ли он помочь или нет? На всякий случай Дашкин пообещал нейтральное:
– Не беспокойтесь, я это так не оставлю. Я все выясню, и виновные понесут наказание…
–Уж, пожалуйста, Василий Павлович. Мне ведь кроме вас и обратиться не к кому. Вы – единственный нормальный человек в городе. А они ведь не могут убежать от их пилы…
– Конечно, не могут, – согласился Арсений.
– Спасибо, Василий Павлович, уж вы им там скажите…
– Скажу…
Дашкин вновь обратился к уличным музыкантам, но сладости в их звуках уже не ощущал. Было такое уныло-пакостное состояние, как если бы кто-то во время литургии испортил воздух.
И все же завершающий аккорд впечатлений этого дня был мажорным. На обочине улицы Пушкина увидел Дашкин занятную и живописную фигуру. Вроде женщина. Одета она, трудно сказать во что. То ли заношенный спортивный костюм, то ли остатки космического скафандра, в котором явилось это существо когда-то на Землю. Возраст пешехода такой же неопределенный, как и пол, как и место жительства.
Вот стоит это нелепое, смешное и жалкое создание у кромки тротуара, но дорогу не переходит. Оглядывается и зовет хриплым голосом: “Гришка! Гришка, сукин сын! Ты куда подевался? Иди сюда!”.
Дашкин тоже стал озираться, в поисках мальчика Гришки или, на худой конец, мужика с таким именем, но никого нет, а фигура все не решается без этого Гришки дорогу перейти. И тут из-за тумбы выныривает беспородный, когда-то белый пес. Наверное, тот самый Гришка. Так и есть. Хозяйка дождалась свое непутевое чадо, и под своим прикрытием перевела собаку через оживленную улицу.
Вот и все приключение. Но что удивительно, незначительная сценка, которую случайно подсмотрел Дашкин, по-особому осветила длинный монотонный и бесцветный сегодняшний день. Арсений воочию увидел Заботу, Нежность, а может, и Любовь Он рад был, что сумел разглядеть эти признаки душевного тепла в человеческом теле, где, казалось бы, температура давно уже опустилась ниже 36 и 6 десятых градуса.


Глава четырнадцатая
Посвятив день приезда знакомству с городом, посещению родительских могил, Дашкин вернулся в гостиницу усталый, но полный впечатлений. На этаже, возле столика дежурной, его встретил с радушным подобострастием господин крупных размеров. В джинсовом костюме, серых кроссовках, с пепельной от прожитых лет шевелюрой.
– Кряхтевич! – представился джинсовый господин. – Журналист местной газеты “Проплешье моё”.
– Чем обязан? – сухо поинтересовался Дашкин. Он не любил такие вот спонтанные встречи, когда одна сторона желает тебя видеть, а ты об этом ни сном, ни духом…
– Вы издалека приехали в наш город…
– И что же? – Арсений с недоумением смотрел на местного газетного волка.
– Может быть, у вас есть интересные планы, задачи, относительно посещения нашего города…
– Конечно, есть, ну и что?
– Да, но к нам не каждый день приезжают гости из заграницы…
Этот Кряхтевич оказался напористым малым. Глаза у Дашкина засверкали:
– Вы уже знаете, откуда я приехал?
– Да, – репортер виновато улыбнулся, – Проплешинск – город маленький.
– А что еще вы про меня знаете? – полюбопытствовал иностранец.
Кряхтевич обиженно надул губы:
– Предпочитаю информацию получать из первых рук.
– Похвально, – заметил Арсений и задал простецкий вопрос:
– Скажите, а что, в Проплешинске нет никаких событий, если всякий заметный приезжий вызывает повышенный интерес у журналистов?
Матерый журналист не растерялся и здесь:
– У нас любят приезжие высказаться, особенно всякое начальство из столицы…
– У вас и местные ляйтеры не прочь покрасоваться на страницах газет, – заметил Дашкин. – Мне попала в руки какая-то ваша цветная рекламная газета… Там на первых двух страницах ваши местные деятели, начиная с губернатора и кончая депутатами городской думы выступают. Причем, весьма оригинально – портрет и рядом огромными буквами его поздравительная тирада…
– Это вам наверное “Проплешинский курьер” попался, – предположил репортер.
– Возможно! Так вы знаете, с чем эти ваши чиновники поздравляют читателей? С Великим постом, который предшествует масленице!
– Мга–га–га, – рассмеялся Кряхтевич. – Им дай только повод покрасоваться на газетной полосе. Нет, в нашей газете такого нет. У нас серьезные читатели, им хочется все знать, в том числе…
– Мне нечем, к сожалению, обрадовать ваших читателей, – заявил Дашкин. – В газете говорить надо о сделанном, а не о намерениях и планах, так что извините…
Но не так просто отбиться от назойливого репортера, если ему во что бы то ни стало надо выполнить задание. Кряхтевич достал свой очередной козырь:
– Вы сегодня побывали в печально знаменитом кафе “Привет”. Каковы ваши впечатления?
Дашкин остановился и с любопытством посмотрел на джинсового человека:
– Да, я посетил кафе “Привет” и вышел оттуда живым. И еще, если вы заметили, выйдя оттуда, я высморкался прямо в тротуар…
Репортер аппетитно заржал сытым коньком, но от своего не отступал:
– И все же, как вам наш город?
Арсений пожал плечами:
– Что толку, если я выскажу свое мнение. – Арсений обратился к дежурной по этажу – Вы как жили, так и будете жить. Правда?
Девушка услужливо улыбнулась странному гостю. Дашкин поклонился репортеру, надеясь окончательно проститься с ним. Но журналист был в высшей степени пройдоха. Он пошел следом за Дашкиным, но уже не в качестве репортера, а как добрый гид:
– Вы знаете, Арсений Иванович, в Проплешинске есть место, где можно попробовать бочковой “Глоссер” и душевно пообедать.
Арсений как раз намеревался это сделать. Он снисходительно посмотрел на репортера:
– Интересное предложение. Идемте ко мне в номер. Но учтите – интервью у вас буду брать я!
– С удовольствием, – обрадовался Кряхтевич. – Меня, кстати, Борисом Абрамовичем зовут…


Глава пятнадцатая
В номере Дашкин усадил Бориса Абрамовича в кресло, сам умыл руки после улицы, достал блокнот, примостился за столом и для начала принялся пытать местного газетного волка о губернаторе: как зовут, как лучше к нему попасть на прием…
Тайный засланец городского головы с ужасом подумал, что этот русскоговорящий посланник Черт Знает Кого, который приехал в Проплешинск Черт Знает Зачем, не случайно так высоко берет. Губернатора ему подай, не меньше! Ой, накопает он тут!.. Кряхтевич максимально собрался, чтобы не сделать ошибки.
– Да, губернатор у нас есть, – осторожно сказал о и внимательно посмотрел Дашкину в глаза. – Только как бы это сказать…
– Да уж говорите, как есть, – велел Дашкин, и почему-то подумал о неизлечимых человеческих болезнях.
– Видите ли, Арсений Иванович… Губернатор у нас… того… – Кряхтевич выдержал зловещую паузу, после которой даже благая весть способна убить слушателя наповал.
– Что, он хронический алкоголик? Гомосексуалист? – ерничал залетный гость.
– Он весьма негативно относится к иностранцам, – заметил Борис Абрамович. – Осторожный очень...
– Отчего так? – оживился Арсений.
– Приезжал тут один… американец… Приверженец псевдоучения дианетики… Предложил наладить в Проплешинске изготовление интересного прибора… Забыл, как называется… Не зря приехал, знал, что наша местная электронная промышленность парализована, в разрухе. Надеялся дешевое производство наладить…
– А что за прибор?
–Да вы не поверите. Это что-то типа карманного детектора, который способен менять ориентацию, привычки человека…
– Типа зомбирования, – подхватил Арсений.
– Да. Вот, к примеру, ты алкоголик или наркоман… Носишь в нагрудном кармане такой прибор, и не тянет тебя ни к выпивке, ни дозу принять…
Дашкин звонко рассмеялся:
– Это знакомо! Чистой воды шарлатанство!..
– А наш губернатор ухватился: это же почетно – избавлять людей от порока. Да и рабочие места дополнительные, налоги опять же в бюджет губернии… А где все это производится? В Проплешинске! А кто это организовал? Губернатор!.. Чуть дело до контракта не дошло… Вот бы прославились на весь мир.
– И чем дело кончилось?
– В центральной прессе появилась издевательская статья “Детектор проплешинской глупости”. И статья сработала как реклама! Потянулись сюда всякие деятели испытывать проплешинскую эту самую глупость.
– Что, так уж велика глупость проплешинская? – усомнился Арсений.
– Приехали как-то датчане или канадцы, точно не помню. Предложили построить гидроэлектростанцию на основе уже существующего водохранилища. В его плотину высотой двенадцать метров они предложили врезать турбину какую–то компактную, хитрую, суперэффективную. Наши власти  ухватились: как же, “Проплешинская ГЭС”. Звучит!
И контракт подписали. И впендюрили эти самые датчане или канадцы свою турбину. Она оказалась настолько экономичной и миниатюрной, что обеспечила электричеством только несколько близлежащих домов. Кукольная электростанция получилась! Одно название.
Дашкин от души посмеялся вместе с репортером. 
– Так что сейчас у нас в Прплешинске нет никаких громких проектов. Местная власть избрала тактику «малых дел». А, кстати, вы-то, Арсений Иванович, зачем сюда нагрянули? – прищурился Кряхтевич. –  Уж нет ли у вас какого-то очередного проекта? Ха-ха-ха…
– Угадали! Угадали, геноссе Кряхтевич! – Арсений весело посмотрел на журналиста. – Я уполномочен отобрать некоторые перспективные проекты из вашей губернии для Международного инвестиционного каталога…
Кряхтевич в ответ закатился смехом. Прокашлявшись, он стал диктовать:
– Пишите: “Проплешинская ГЭС – на каждое подворье”…
Теперь оба собеседника забрались в высшие сферы веселья. Их смех разносился по мертвецки тихому этажу гостиницы “Проплешинск”, как увертюра к внезапному представлению, на которое еще не успели созвать зрителей.
Отсмеявшись, Кряхтевич сказал негромко и серьезно:
– Уезжайте отсюда, Арсений Иванович. Никаких проектов, идей, начинаний вы здесь не найдете. Здесь Никому Ничего Не Надо!
Дашкин схватил со стола свой блокнот, и что-то быстро там начеркал. Глаза его сияли, как у рыболова, который поймал крупную рыбу.
– Что это вас так заинтересовало? – полюбопытствовал репортер.
– Да так… Я словечки красные собираю… – объяснил Дашкин. – Типа хобби. А у вас, Борис Абрамович, есть любимые словечки, выражения?
– Конечно, есть! Например, хулиоиглесиас…
– Это же певец такой испанский...
– Да, можно сказать, певец. Но в русском контексте имя это напоминает завуалированное ругательство. Например, меня спрашивает товарищ: “а не поехать ли нам шары покатать?”. А я отвечаю: “а хулиоиглесиас!”.
– Забавно, – похвалил немецкий ученый. – А что за шары?
– Да боулинг, – небрежно бросил Кряхтевич. – Много разных словечек коверкаем для оживления жизни. Вот для вас, как представителя солнечной Германии, сообщу давнее свое любимое выражение: “жопен зи плюх!”.
Репортер охотно расхохотался над своим перлом и пояснил Дашкину, онемевшему от восторга:
– Это как бы приглашение садиться. Тут одно только слово немецкое – “зи”, а как звучит!
Дашкин захлопнул свой красивый кожаный блокнот, объявил:
– Все! Теперь только осталось залить это дело пивом и хорошенько закусить в том же духе. Показывайте, где тут у вас немецкое пиво из бочек подают…


Глава шестнадцатая
Ресторан, куда Кряхтевич привел Арсения, находился совсем недалеко от гостиницы. Назывался ресторан “Бочка”. Иного названия быть не могло, потому что построено заведение было в форме бочки. Изящная архитектурная композиция из дерева, стекла и кирпича удачно вписывалась в окружающий ландшафт, образованный маленьким сквером со скамейками, искусственными водоемчиками и дикими валунами. Здесь же была небольшая площадка для парковки машин. А чуть в стороне от этого оазиса благополучия разбежались неказистые серые домишки за косыми заборами – частный сектор
Именно эти лачуги, вытянувшиеся вдоль набережной, больше всего поразили Дашкина на пути к ресторану. Самое главное – они были жилые, эти хибары прошлого века, сжавшиеся в комок от ударов беспощадного времени. Один домик настолько глубоко врос в землю, что окна его, мутные и слепые, видны были только до половины.
Арсений остановился. Ему очень захотелось вдруг заглянуть в этот приют загробной жизни, чтобы узнать, какая она там, эта жизнь? И в одном полуокне он с удивлением обнаружил бледный лик старухи. Она, не шевелясь, смотрела на них оттуда, снизу, почти из-под земли. Это напоминало затонувший корабль, где в каютах заживо погребены люди. Старуха заметила взгляд со стороны, нагнулась и взяла на руки ребенка. То ли хвасталась, то ли предлагала забрать младенца…
Арсений с ужасом посмотрел на своего спутника. Кряхтевич все понял и ответил вполне оптимистично:
– Где бы ни жить, лишь бы жить!
Арсений тут же записал эту спасительную фразу в блокнот…
В ресторане Арсению понравилось всё. Особенно поражал интерьер: столики располагались на площадках-ступенях, в три яруса. Официанты были исключительно мужчины, в черной паре и с галстуком-бабочкой. И даже “Глоссер”, как ни странно, был вполне съедобным. А кухня в ресторане оказалась просто великолепной. Кроме крупных багровых раков, предназначенных к пиву, было много чего подано и съедено.
– Частный ресторан, – многозначительно заметил Кряхтевич.
– Чувствуется хозяйская рука, – сказал Арсений, отдуваясь от обжигающей сборной солянки.
Какое-то время они молчали, утоляя первую волну аппетита. Потом уже, когда наступило чувство сытого покоя, Арсений вдруг вспомнил:
– Да, Борис Абрамович, вы, помнится, начали рассказывать про “тактику малых дел” вашего губернатора…
– Господи, как это печально! – осведомленный проплешинец отчаянно отхлебнул пиво из бокала и поддел вилкой тонкий ломтик скмги:
– То, что вы сейчас услышите, Арсений Иванович, будет напоминать бред сивой кобылы…
– Давайте бред сивой кобылы, – разрешил Дашкин.
– Ну, представьте: маленькое вымирающее село, где живет десяток стариков. Они на хер… миль пардон… никому не нужны и понимают это. Им привозят два раза в неделю хлеб и прочую съедобную муру, чтобы совсем с голоду не окочурились…
Кряхтевич допил свое пиво и продолжил:
– И вдруг строят к этому богоугодному месту дорогу. Грейдер, гравий… Все как положено. Построили, в общем… И по этой дороге приезжает к одуванчикам Большая Жизнь в лице Самого Губернатора, приближенных лиц, строительного начальства… А также неизменная губернаторская капелла с баянистом и с тетками в красных сарафанах.
– Хор? – осторожно уточнил Арсений.
– Ну да, хор по имени капелла. Согласитесь, так красивей звучит. Ну и, конечно, телевидение, пресса… Губернатор говорит красивые слова, разрезает ленточку на пару с начальником дорожного строительства. Капелла встает полукругом перед очумелыми аборигенами в поддевках и валенках и поет типа:

Ты скажи, ты скажи,
Чё те на, чё те надо.
Может я, может я
Чё те дам…

Какой–то полоумный дед в очках что–то шепелявит, сморкается в горсть и откровенно рыдает. Конечно, от счастья. Вся эта хрень фотографируется, снимается на видео… Потом все уезжают. И старикам этим, как и прежде, два раза в неделю привозят хлеб. Но уже по хорошей дороге…
Дашкин с огромным удовольствием слушал своего нового знакомца и в качестве гонорара за хороший рассказ заказал для Кряхтевича еще одного большого “Глоссера”. Воодушевленный рассказчик жадно припал к халяве и решил еще подработать:
– А вот, Арсений Иванович, другое “малое дело” губернатора… Прошу не путать “малое дело” и “сделать по-маленькому”. Ферштеен?
– А хулиоиглесиас, – отозвался Дашкин.
Он здорово утомился за этот день. Крепкое пиво и обильная еда сделали из него осоловелого человека. Арсений с интересом приготовился слушать очередную байку веселого корреспондента.
Кряхтевич не тянул.
– Это было осенью в одном рабочем поселке. Туда провели газ в частные дома. И вот – торжественная сдача “малого дела”… прошу не путать с… Ну, опять губернатор нагрянул – отец родной, капелла его в срана… в сарафанах, строители, мужики и бабы из поселка… И еще два необычных персонажа: мальчик и девочка. Оба в каких–то диковинных костюмах из крашеной марли. И что характерно, мальчика зовут Огонек, а девочку – Горелка. У нее на голове такая коронка в виде пламени газовой горелки на плите. У мальчика на палочке красные тряпки болтаются, вроде как факел… В общем, полный писец.
Дашкин раскрыл свой блокнот, навострил ручку:
– Прошу уточнить слово пи…
– Писец… песец… – все равно, главное, чтобы звучало похоже, – объяснил репортер. – Ну вот, сказали речи, спели коронную “Ты скажи, чё те надо”… И тут мальчик Огонек и девочка Горелка побежали вдоль улицы. Бегут и дотрагиваются до калиток, вроде как вентиль газовый открыли…
– Какой вентиль, Борис Абрамович?
– Я – о “тактике малых дел”… Уезжайте отсюда, Арсений Иванович!
– Уеду, – решительно заявил гость из солнечной Германии. Но расскажите мне напоследок что-нибудь занимательное из жизни проплешинцев… Еще кружечку, Борис Абрамович?
– С удовольствием, – ответил Кряхтевич и начал как по писаному:
– Это случилось в центральной больнице одного нашего райцентра… Ну, понимаете, в каждом районе есть центральная больница…
– Да, понимаю, понимаю, дальше! – требовал Дашкин.
– Ну вот, умер в этой больнице молодой мужчина. Из деревни он был… Ну, приехали за ним в больничный морг родственники. Пьяный санитар выдал им труп. Покойника одели, положили в гроб и увезли в деревню хоронить.
Через некоторое время в тот же больничный морг приехали другие люди, чтобы забрать своего усопшего родственника.
– Что, еще один умер? – удивился Дашкин.
– Ну, наверное, раз так было… Это быль, я ничего не сочиняю, – заметил репортер. – Ну так вот! Все тот же пьяный санитар выдает им еще один труп. Но убитые горем родственники нашли в себе силы, чтобы заартачиться: “Это не наш покойник!”. “Как не ваш! – возразил служитель морга. – Других больше нет. Было всего два…”.
Вот тут и выяснилось, что санитар по пьяной лавочке перепутал трупы. В деревню увезли не того, кого надо.
– О, майн Готт! – не удержался от реплики Дашкин.
– Да… Обескураженные родственники поехали в ту деревню, чтобы вызволить из чужих рук своего мертвеца. Приезжают, а там вовсю идет “прощание с телом”. Пьяные родственники не хотят отдавать труп из гроба. “Это наш Вася, мы, – говорят, – его уже одели”. “Посмотрите внимательно, – увещевают другие родственники. – Это же наш Николай!”… Нелепейшая ситуация: пьяная или дурная родня приняла за своего чужого покойника!
– О, майн Готт! – воскликнул Арсений. – Как хорошо, что я не умру в районной больнице. А то вот так увезут чужие люди в другую деревню…
– А вам-то, покойнику, не все ли равно? – резонно заметил Кряхтевич.
– Что это вы меня хороните! – возмутился Дашкин. И рассмеялся:
– Ох уж этот проплешинский юмор… с кладбищенским душком…
– Отлично сказано, – похвалил репортер.
– Давайте-ка, Борис Абрамович, что-нибудь повеселей, – попросил Дашкин.
– Сколько угодно, – согласился Кряхтевич и хорошо отхлебнул пива. – Вот был случай… Два года назад на проплешинской городской свалке нашли пять человеческих ног…
– Борис Абрамович, – взвыл Дашкин. – Ну разве это смешно?!
– Так вы же не знаете, чем дело кончилось, – обнадежил рассказчик печального образа. – Со смеху умрете!
– Да вы меня за сегодняшний вечер уже похоронили, и, по-моему, не раз…
– Что-то все мы о печальном… – раздумчиво заметил Кряхтевич. – Грустно тут у нас… Уезжайте отсюда, Арсений Иванович…
– Уеду, уеду, – пообещал Дашкин. Больше он в этот вечер не смеялся.


Глава семнадцатая
Но гость из солнечной Германии не спешил уезжать. Он утром, без завтрака, но после душа и бритья направился на площадь имени Ленина в желтый массивный четырехэтажный дом проплешинского правительства.
В вестибюле, возле лестницы, Дашкина остановил вежливый милиционер. Он сидел за крохотным письменным столом, на котором едва умещались журнал для записи посетителей, телефонный аппарат и бдительные кулаки милиционера.
– Вы к кому?
– Я в приемную губернатора, – отчеканил Дашкин.
– Вы записаны?
Дашкин ни секунды не поколебавшись, ответил почему-то на чужом языке:
– Ес.
– Ваша фамилия? – домогался милиционер.
Арсений предъявил свой паспорт.
Блюститель порядка долго листал документ, наконец, застенчиво спросил:
– Фамилия ваша как?
– Дашкин.
Милиционер принялся куда-то звонить, но безуспешно. Иностранец стал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу. Милиционер вернул ему паспорт:
– Проходите, господин Дашкин. Второй этаж, на двери надпись “Приемная губернатора”.
В приемной губернатора было чрезмерно многолюдно, но эта многолюдность была какая-то однобокая. Вокруг стола секретаря губернатора столпились самые разные люди – степенные и помоложе и наперебой выкрикивали:
– Версаче!
– Зайцев.
– Клебен.
– Кальвин Клайн…
– Повторяю, – раздался голос, по всей видимости, секретаря. – Известный дизайнер одежды, семь букв.
– Версаче!
– Версаче!..
Дашкин под шумок отворил дверь губернаторского кабинета и нос к носу столкнулся с человеком, который собирался выходить. А поскольку в кабинете никого больше не было, Арсений решил, что это и есть губернатор. И не ошибся. Как-то само-собой вырвалось:
– Хутен таг, херр губернатор!..
Губернатор опешил. При слове «херр» брови его грозно взметнулись. А вообще на вид он был добрый малый: невысокого роста, широкий в талии и плечах, с круглым русским лицом.
Дашкин очень компактно объяснил, что он приехал в Проплешинск от международного комитета по инновационным технологиям…
У губернатора сразу сделалось скучное лицо. Он неожиданно спросил Дашкина:
– Вы во сколько утром встаете?
– В семь! – ни с того, ни с сего брякнул Арсений.
– А я в шесть! – гордо доложил губернатор. – А насчет инноваций – это в торгово-промышленную палату. Там вам все расскажут…
Дашкин вышел в приемную вслед за губернатором, и все присутствующие почтительно поздоровались с ним.
Арсений не мог сдержать улыбку. Он успел заметить, что в Проплешинске любят здороваться. Особенно мужчины. Идешь по пешеходной улице Московской, навстречу какой–то господин топочет. Ты посмотришь ему в глаза чуть дольше обычного постороннего взгляда, и редкий случай, если он не кивнет тебе. А то и подбежит, и руку пожмет. А иногда за какого-то Василия Павловича принимают. Даже забавно…
Пестрая толпа разгадывателей кроссвордов устремилась куда-то вслед за губернатором, а секретарь – обаятельная женщина в черном строгом костюме приветливо кивнула Арсению:
– Здравствуйте, Василий Павлович! А я и не заметила, как вы к губернатору прошли…


Глава восемнадцатая
Дашкин решил не откладывать свой визит в торгово-промышленную палату. У того же дежурного милиционера он узнал как туда пройти. Это оказалось совсем рядом.
Милый старый особняк на тихой улице, солидная вывеска у двери “Проплешинская торгово-промышленная палата”. Как только Дашкин появился здесь, у него сложилось впечатление, что его здесь уже ждали. Арсения без проволочек провели к президенту Проплешинской торгово-промышленной палаты. Тот встретил высокого гостя стоя, моложавый, стройный, в хорошем костюме и при дорогом галстуке. Президент как будто только и делал, что встречал иностранцев: тут же подали капучино, сдобные сухарики, минеральную воду…
Дашкин расположился в удобном кресле и рассказывал президенту о туманных планах мирового сообщества найти, одобрить и поддержать ценные идеи проплешинцев, создать совместные предприятия и тому подобный бред.
Руководитель торгово-промышленной палаты насторожено слушал Арсения и, дождавшись паузы, вставил свое веское слово:
– Вообще-то обычно под идеи ищутся деньги, а здесь как бы наоборот… И почему к нам, в Проплешинск прибыли вы?..
– Хороший вопрос, – похвалил Дашкин. – Все дело в том, уважаемый Юрий Сергеевич, что я поклялся вывести Проплешинск на мировую орбиту, потому как родился и вырос здесь, в Проплешинске.
– Неужели?! ****юшки! – воскликнул президент и тут же осекся… – Простите, вылетело  ненароком… Каламбур, твою мать!.. И давно не были на родине? Восемнадцать лет? Ого! Что же мы тут минералку пьем, сейчас попробуем “Золотую курочку”.
– Что это? – поинтересовался Арсений.
– Это настойка. Фирменная, наша, проплешинская. Еще есть водка “Золотой петушок” и бальзам “Огонь Прометея”. Тоже уникально и неповторимо…
Президент палаты принялся убирать со стола бумаги в долгий ящик и при этом разговаривал с гостем.
– А вообще у нас в Проплешинске хорошая водка. Винокуренный промысел – самое древнее проплешинское производство. Да что я вам говорю, Арсений Иванович, сами здесь выросли, знаете…
– Да, да, – согласился Дашкин. – Еще в школьные годы пришлось много винца попить. Особенно портвейна.
– О, портвейн! – президент торгово-промышленной палаты сладострастно закатил глаза. – Я еще застал эти времена. Был по рупь две, по рупь семнадцать, по рупь двадцать две…
– Нет, нет, – перебил Дашкин. – Портвейн был по рупь двенадцать. А по рупь семнадцать было “Молдовенское”!
– Да, да, – согласился президент, – “Молдовенское”, конечно “Молдовенское”. Чудный кисло-сладкий вкус, как сейчас помню.
– А по голове как било! – воскликнул Дашкин. – Перед танцами из горла бутылочку высосешь, и первый парень на деревне…
– Из горла – это хорошо! – воскликнул президент, потирая руки.
Он открыл шкаф и достал бутылку настойки. Скрутил пробку и протянул Арсению:
– Вспомним молодость?
Дашкин принял бутылку, взволнованно вздохнул и приложился к сосуду, как трубач к трубе, чтобы пробудить в душе давно уснувшее ощущение. Он сделал несколько глотков и протянул ополовиненную “Золотую курочку”.
– Классно! – похвалил президент торгово-промышленной палаты.
– Тут, главное, не обхватывать горлышко целиком. Надо щели оставить по бокам. Тогда за один присест можно всю бутылочку уговорить, – поделился опытом Дашкин.
– И я вам один полезный рецепт сообщу, – откликнулся президент торгово-промышленной палаты. –  Никогда не следует понижать градус!
– Как это? – не понял иностранный гость.
– Ну, то есть начинают с менее крепких напитков, и затем по нарастающей, а никак не наоборот. А то расстройство здоровья может приключиться…
– Как вы сказали? Не понижать градус? – Дашкин извлек блокнот и старательно записал полезную фразу.
– Да, вы там в своей академии передайте эту информацию. Ну, так что, перейдем плавно к “Золотому петушку”?
– Это я не знаю…
– Это очень хорошо, я знаю, – сказал президент и нажал три раза кнопку звонка.
Арсений вспомнил почему-то выдающегося русского физиолога Павлова, автора теории об условном и безусловном рефлексе. У него в ответ на звонок, подопытные собаки выделяли слюну. У президента Проплешинской торгово-промышленной палаты в ответ на звонок дрессированная секретарша принесла поднос с двумя широкими стопками, наполненными влагой коньячного цвета, и блюдечком с маслинами.
Выпили за процветание Проплешинска. Дашкин похвалил фирменную водку.
– “Золотой петушок” – это только надводная часть айсберга, – заметил президент. – Мы сейчас поедем на Проплешинский ликеро-водочный завод и там перепробуем всю продукцию. Вы поймете, Арсений Иванович…
– Давай просто Арсений, – разрешил заезжий земляк.
– Давай, Сеня, – согласился президент. – А я пусть буду Толик.
– Пусть будешь Толик, – подхватил Сеня.


Глава девятнадцатая
Директор ликеро-водочного завода оказался преприятнейшим человеком. Радушный чрезвычайно. Можно было подумать, что он затем только и появился на свет, чтобы встретить сегодня дорогих гостей, Толика и Сеню. Он с радостью великой пожал руку дорогому гостю из Германии и сообщил, что в прошлом году принимал одного лорда из Великобритании.
– А, может, пэра? – решил уточнить Арсений.
Директор завода задумался, потом ответил:
– Нет, пэра не было, был только лорд.
– Короче, Николай! – вмешался Толик. – Наш гость и не пэр, и не лорд, а наш, проплешинский горлист. Мы с ним уже на “ты”, присоединяйся.
– Давай хоть поговорим чуть для приличия, – возразил директор и спросил у Арсения:
– У вас в Германии пиво в основном пьют?
– Да. И вино, и пиво. Водку мало пользуют.
– А пиво молодежь цедит из банок и бутылок на каждом углу, как у нас? – спросит Толик.
– Да, – ответил Дашкин, пьют, где хотят и как хотят.
– И зассали, поди, всю Германию, – предположил Толик.
– Да нет, у нас биотуалеты, мусоросборники…
– А у нас биотуалеты только в центре, и те часто закрыты, – оживился директор завода. – Однажды иду по Московской, и в скверике, возле драмтеатра, вижу – этот биотуалет. Как водится, на замке, без билетера… а перед дверцей – куча конского дерьма. И я подумал, что в Проплешинске только лошади в голову придет воспользоваться биотуалетом… Хха – ха –ха !
– Конечно, – согласился Толик. – Зачем платный туалет, когда кругом столько кустов и заборов! – Вот, Сеня, привези в Проплешинск тысячу этих срамных будок, сделай их бесплатными, не пойдут! Это ж надо дверцу открыть, дверцу закрыть… Да еще в очко попасть…
– Вот если за это тебе деньги заплатят, тогда можно приучить к культуре, – заметил директор завода.
– Ага! – воскликнул Толик. – Зашел, поссал, да еще и монетку за это получи!.. Ладно, ближе к делу!
– Сейчас девчата нам все приготовят, – успокоил хозяин.
…И вот они вошли в дверь, на которой была табличка “Лаборатория”. Дашкин увидел длинный пластиковый стол, уставленный несметным количеством бутылок с самыми разнообразными этикетками. Еще было три маленьких стаканчика,  тарелка с нарезанным сыром и вазочка жареного арахиса.
– И это все?! – бестактно удивился Дашкин.
– Свыше тридцати наименований, почти вся продукция завода, – с обидой в голосе заметил директор, которого звали Николай Николаевич.
– Я про закуску! – уточнил Арсений.
– Так мы же не пьянствовать садимся, мы будем дегустировать, – объяснил Николай Николаевич. – При дегустации закуска не положена. Сыр и орешки – нейтральные продукты, они не мешают чувствовать вкус продукта.
– Ну-с, приступим! – потер руки президент Проплешинской торгово-промышленной палаты Толик, и налил себе из первой попавшейся бутылки.
– По–ме–ран–цевая, – прочитал он и засмеялся, – живы будем – не помрем!
– Я знаю эту пословицу, – сказал Дашкин и попросил директора завода – мне бы чего послабее, нельзя градус понижать…
Николай Николаевич понимающе кивнул:
– Именно так, Арсений Иванович, – вот “Рябиновая на коньяке”, традиционный русский продукт…
– Э, да будьте проще, – сказал Толик, – Сеня, Коля… Давайте выпьем за знакомство!..
Через полчаса дегустаторы едва добрались до середины бутылочного ряда. Арсений старался соблюдать ритуал дегустации: он почти не закусывал и долго полоскал рот всевозможными наливками и настойками. При этом пытался записывать в свой блокнот характеристики напитков. Директор завода Коля умел найти каждому своему продукту неповторимые качества.
– Старка, – диктовал он. – Старая водка. Настаивается на яблоневых и грушевых листьях. Мы их получаем, кстати, из Молдавии.
– А своих-то листьев у нас нет! – Ввернул реплику Толик.
– И вот эти листья придают напитку темный цвет, – сказал свое умное словцо Арсений.
– Не темный, а золотистый, – поправил Коля. – Но здесь главное, не цвет, а запах… Это мой любимый напиток.
Директор завода налил всем в стопки.
– Вы понюхайте, понюхайте. И закройте глаза… Это как воспоминание о родном доме. Ты приехал к родителям-старикам, ходишь по забытому саду, вспоминаешь былые времена, когда все были вместе… А всего–то горсть сушеных листьев и сорокапятиградусный спирт “Экстра”…
– Ну вот, всю поэму сломал своей технологией, – сказал Толик и с остервенением выпил романтическую «Старку». Арсений тоже опрокинул в себя божественный продукт и стал поспешно записывать про забытый сад и когда все вместе…
– Но это еще не все! – заявил гостеприимный директор завода.– Вот забавный продукт! – он взял в руки бутылку с простенькой этикеткой. – “Беспохмельная
– Ею, наверное, лучше всего заканчивать застолье, – предположил Сеня.
– Заканчивать надо развратом! – выдал президент Толик.
– У вашей “Беспохмельной”, наверное, секретный рецепт? – спросил Сеня.
– А-а, он подбирается к твоим секретам, наш германский дружок, – засмеялся Толик.
– Да, Сеня, секрет у этой водки есть, – подтвердил Коля-директор. – Но я тебе, братишка, как земляку, открою этот секрет… Ты можешь даже не пробовать ее на вкус. Она мало чем отличается от “Праздничной”, “Русской”, “Губернаторской” и прочее. Потому что, “Беспохмельная”… – алкогольных дел мастер выдержал паузу – та же самая водка! И никаких особых добавок!
– Вы что же, дурите людей? – Дашкин искренне возмутился.
– Ничего не дурят, наеборот, помогают людям не болеть! – встал на защиту соплеменника Толик.
– Все дело в этикетке, – открывал свой секрет директор завода. – Она дает эффект плацебо… обмана. Человек внушает себе, что у него не будет похмелья, и от этого ему наутро намного легче. Он похмеляться не будет.
– А похмеляться надо! – вставил свое президентское слово Толик. – У похмелья есть одно замечательное качество: с утра выпил – весь день свободный!
Сильно сказано! – заметил Сеня и ухватился за свой блокнот.
– Васильич, а новый продукт у тебя какой-нибудь есть? – поинтересовался Толик.
– Есть одна новинка, да что толку… Продать сейчас водку очень сложно.
– Как, в России никто не берет водку? – Дашкин изумленно встряхнул головой.
– В России, может, берут, а в Проплешинске и окрестностях предпочитают самогон . Дешево и сердито!
– Но культурный человек не станет пить такую гадость! – воскликнул Дашкин.
– Вот будете получать пособие по безработице или мизерную зарплату – сами в шинок побежите, – заявил директор ликеро-водочного завода.
– Шинок? – заинтересовался Дашкин.
– Да, шинок. Это точка так называется, где торгуют самогонкой, – пояснил Толик. – Обычно какая-нибудь квартира, которую все местные алкоголики знают.
– Давай сюда свою новинку! – потребовал председатель Проплешинской торгово-промышленной палаты. – Мы гостя сейчас удивим…
– Вы и так меня удивили, – признался Дашкин. – Льете, льете, а на закуску один сыр! Я ведь в Германии за двадцать лет форму утратил, не могу пить “под сукнецо”!
– Сейчас мы эту форму вернем, – пообещал директор завода, принимая от сотрудницы в белом халате литровую колбу с бесцветной жидкостью.
– Надо тренироваться, чтобы форму не терять, – резонно заметил Толик.
– Вот вам новый продукт. – Коля поднял над головой сосуд с жидкостью. – Рабочее название этой водки – “Непобедимая”. Для азартных людей. Крепость – пятьдесят шесть градусов!
– Само то! – похвалил Толик.
– Я больше не могу так пить! – взмолился Сеня Дашкин.
– А мы разве пьем? – удивился директор Коля. – Мы только пробуем…
– Ему надо хорошую закусь! – воскликнул Толик. – Наш земляк пристрастился в своей Германии хорошо закусывать. – Мы сейчас поедем к Назарову!
– Кто это, директор мясокомбината? – попробовал пошутить Дашкин.
– Хуже! Это руководитель одной контролирующей службы, – объяснил Коля. – Большого гостеприимства человек!
– Для своих друзей, – добавил Толик.
– Вот там, Сеня, будет, чем закусить!
– И не только закусить! – многозначительно добавил Толик и рассмеялся, как начинающий актер, репетирующий Мефистофеля – деланно и фальшиво.


Глава двадцатая
После конкретных телефонных переговоров с гостеприимным Назаровым было решено, что гости приедут к нему на службу прямо сейчас, и сразу – в сауну. Искупаются, отдохнут, а там и хозяин освободится.
Наши собутыльники (а точнее не скажешь) прихватили вместительную коробку с “продукцией” и в благостном состоянии возвращенной молодости, когда никто никому ничего не должен, когда много времени и сил и очень мало обязательств, беззаботно ехали продолжать праздник жизни. Солидные люди на время забыли свой возраст, свои должности, свое положение. Они были равны друг с другом, естественны и открыты. Такое состояние стало возможным во многом благодаря исконно русскому продукту. Справедливости ради надо сказать, что наибольший эффект русская водка сообщает русскому человеку – человеку загадочной души. Этот крепкий напиток в сочетании с хорошей компанией, является универсальным ключом, открывающим душу нараспашку.
Дашкин узнал детскую кличку директора ликеро-водочного завода – Майнфред, что в переводе на русский язык обозначает “мой друг”. “Хорошо иметь в друзьях директора ликеро-водочного завода”, – подумал Дашкин и вспомнил, что в Братенберге у него настоящих друзей-то и нет. Сослуживцы, родственники по линии жены-германки. Чтобы они вот так просто бутылку когда поставили… У них даже понятия такого нет “бутылку поставить”. А уж если им про “Беспохмельную” водку рассказать, они вообще ничего не поймут.
Коля, директор завода, будто уловил настрой мыслей гостя, спросил:
– Как там немцы пьют?
– В водке они мало понимают, – ответил Сеня. – Пиво в основном хлещут, вино…
Коля был огорчен ответом:
– Вот и у нас пиво на первое место встало. Реклама всех оболтала. Дети, старики и даже старухи пиво полюбили! Цедят, как воду…
Дашкин захотел утешить директора:
– Но в Германии есть иностранцы, много русских. Вот они могут оценить “рашен водка” особенно "“Беспохмельную”…
Коля оживился:
– Так в чем дело? Можем отгружать вагонами…
– Я обязательно укажу в отчете твою продукцию, – пообещал Дашкин. – И про “Старку”, конечно, упомяну. Я записал, Коля, твою новеллу про старый сад…
– Коля, между прочим, стихи пишет, – сообщил Толик-президент.
– Нет, я романсы люблю, – возразил директор. И неожиданно запел:
Не пробужда-а-а-ай, воспоминаний
Минувших дне-е-ей,
Минувших дне-е-ей…
Что удивительно, Дашкин откуда-то вспомнил слова этого древнего и красивого романса и охотно подхватил:
Не возроди-ишь былых жела-а-ний
В душе мое-ей,
В душ-е-е мо-е-ей…
– На ****ки едут, и такие песни поют! – ухмыльнулся Толик.
– Какие ****ки? – отрезвел Сеня. – Я есть хочу!
– Конечно, – согласился Толик. – Сначала попить-поесть, а уж девушки – потом.
– А я женат, – сообщил Сеня.
– И я, – подтвердил Толик.
– И я, – добавил Коля.
И все дружно рассмеялись.
– А у тебя жена – немка? – поинтересовался директор Коля.
– Да, – сухо ответил Дашкин. – Только никаких интимных вопросов!
– Хорошо, – согласился Коля. – Я только угадаю ее имя.
– Надо же? – удивился Толик. – Не знал, что ты, Колёк, – экстрасенс.
– У них набор невелик: Матильда, Гертруда, Грэтхен, Мэдхен… – сказал Колёк.
– Откуда такие познания? – заинтересовался Дашкин.
Директор ликеро-водочного завода рассмеялся:
– А я недавно внуку сказки братьев Гримм читал… Ну что, угадал?
– Нет, – ответил Дашкин. – Мою супругу зовут Ирэна.
– Красивое имя!
– Да, – не без гордости согласился Сеня. – А сестру ее зовут Херлинда.
– Как, как? – переспросил Толик. – Хер… Линда? Это одно слово или два? Ха-ха-ха!..
– Ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха!


Глава двадцать первая
В то время, когда Дашкин рассказывал про немецкие имена своим веселым собутыльникам, в кабинете градоначальника сидел на диванчике известный нам репортер Кряхтевич и отчитывался о проделанной работе:
– Кое-как к нему в доверие вошел… Он такой отстраненный. Вежливо так отодвигает, мол, извините, я сам с усам… Потом я его уже в “Бочку” соблазнил пойти пообедать…
– Ну, что он? Как? – пытал голова.
– Глазастый, собака. Идем к бочке, а он в подвальном оконце убогой халупы жильцов разглядел. Удивлялся очень, говорит, не подумал бы никогда, что тут люди могут жить…
– А ты не мог другой дороги найти? – буркнул чиновник.
– Там кругом одни трущобы, – огрызнулся репортер.
– Не трущобы, а ветхий жилой фонд. У нас в городе таких “трущоб” восемь тысяч штук!
– А в ресторане ему понравилось…
– За чей счет сидели? – поинтересовался голова.
– Каждый за себя, – соврал Кряхтевич. – Я пива кружку взял, а он уж оттянулся по полной…
– Тебе нельзя расслабляться, ты на службе, – усмехнулся городской голова. – Ну, так что он там?
– Да ничего, – буркнул Кряхтевич. – Все со своим Международным бизнес-каталогом приставал. Идеи ему нужны, проекты… Я сказал, что нет у нас никаких идей-проектов, и чтобы он уезжал отсюда. Обещал уехать.
– Как же, – усмехнулся градоначальник, – уехал! Он на следующее утро к губернатору пошел.
– Как пошел, так и вернется…
– Да не так! Не так! – голова начал заводиться. – Он пошел потом в торгово-промышленную палату. А там – комитет по управлению имуществом рядом, всякие общественные фонды… Сам знаешь, “доброжелатели” найдутся…
Голова строго посмотрел на Кряхтевича и подвел итог:
– В общем, Борис, с задачей ты не справился. Вместо того чтобы нейтрализовать, дезинформировать этого германца, ты пиво только можешь с ним пить… Он хоть пьянеет быстро? Крепок выпить?
Кряхтевич обиженно молчал.
– Не все мы про него знаем! – рассуждал городской голова. – Чует мое сердце, есть у него какая-то тайная цель. Вот так просто в Международные каталоги, да еще бесплатно, не попадают…
– Так они, наверное, идеи у нас хотят украсть под маркой этого каталога.
– У нас все уже давно украдено и продано, – веско заметил градоначальник.
– А вообще-то я вспомнил, он словечки всякие интересные в блокнот свой записывает, – сообщил репортер.
– Фольклор что ли собирает? Пусть собирает, этого добра у нас как грязи…Вот что… – очки у градоначальника торжественно засияли. – Ты скажи ему при следующей встрече как-то ненавязчиво, что, мол, городской голова хочет пообщаться с бывшим земляком… Я сам выведаю у него, за чем он к нам пожаловал!


Глава двадцать вторая
Баню Дашкин никогда не любил. Ни русскую, с веником и каменкой, ни финскую с сухим паром, когда сидят люди, потеют изо всех сил, разговаривают о чем-то, а потом в бассейне ополаскиваются и – по новой!
Но та баня, куда привезли сейчас Арсения, больше напоминала небольшой банкетный зал с помывочным отделением. Баня только угадывалась – где-то дышала теплом парная. За полупрозрачной стенкой-занавесом из стекляруса проглядывал, как в бреду, бассейн с голубой водой. За другим полупрозрачным занавесом из гремучих висюлек просматривалось что-то вроде раздевалки, с длинной лавкой и шкафчиками. Но самое почетное место в этой, с позволения сказать бане, занимал большой длинный стол из светлого дерева и деревянные резные стулья в стиле “Русь изначальная”. По стенам трапезной висели хорошие репродукции старых мастеров на тему досуга. Дашкин узнал одну из картин – “Вакханалию” Рубенса. Безобразные дебелые козлоногие женщины, мерзопакостная негритянка и голые мохнорылые мужики предавались безумным оргиям…
Стол в бане видимо всегда был готов к застолью: стопка чистых тарелок, рюмки, фужеры, ножи и вилки сгрудились на краю, готовые в любой момент ринуться в бой. В углу этого “предбанника” сыто урчал холодильник. Одновременно он служил подставкой для телефонного аппарата. Президент палаты взялся звонить хозяину, что гости прибыли. Отсмеявшись в трубку, Толик доложил, что все нормально и хозяин велел начинать без него. Он открыл холодильник и позвал Дашкина:
– Сеня, иди, выбирай, что ты хочешь…
Дашкин бесцеремонно пошарил в чужих припасах и достал палку салями, баночку маринованных огурцов, консервы “Печень трески в масле”, и какое-то мясо на блюде, похожее на буженину и уже порезанное.
– Пока хватит.
– Ну и хорошо, – одобрил Толик и дал команду Николаю наливать.
– Подожди, пойду, разоблачусь, – сказал директор завода и скрылся за декоративным занавесом раздевалки.
– Культурно здесь, – похвалил Дашкин интерьер. – Все продумано…
– О–о! Здесь когда находишься, забываешь какой век на дворе.
– Тут вообще полное забытье, подал голос из-за штор Коля-директор завода.
– Что, надо обязательно раздеваться? – растерянно спросил Дашкин.
– Баня ведь, Сеня! – удивился Толик и тоже пошел раздеваться.
– Ну что ж, перед стриптизом тяпнем для смелости, – сказал Сеня и налил себе большую рюмку. Тяпнул, закусил любимым огурчиком и последовал примеру товарищей.
Вскоре они прочно обосновались за столом – три голых мужика. Пили, ели, шутили и смеялись. Со стороны они походили, если не на гомосексуалистов, то на пациентов уролога или проктолога – точно!
– Вот такая баня мне по душе! – признался Дашкин. – Чтобы сухо и за столом…
– И в любое время можно смыться, – скаламбурил Коля-директор. – Сейчас париться пойдем…
Но париться не получилось. Распахнулась дверь и на пороге, в васильковом махровом халате, в эффектной позе первооткрывателя замер человек весьма важной наружности. Он был невысок, плечист в заду и потому казался похожим на комод. За спиной его топтались женщины. Они были одеты весьма по-деловому: в блузках, жакетах, юбках и брюках. Арсений насчитал пять особей. Со стороны можно подумать, что это судебные приставы выводят банкрота, с которого взяли все, что можно, оставили только плавки и халат. А не воруй!..
Дашкин вдруг сообразил, что дамы одеты, а он, иностранец, можно сказать зарубежный гость, нагишом за столом, да еще и пьяный… Однако собутыльников такое обстоятельство нисколько не смущало. “Что ж, в чужой монастырь со своим уставом не лезут”, – подумал Дашкин и попросил вполголоса Толика:
– Представь меня…
– А мы вас заждались! – воскликнул Толик. – Знакомьтесь, это Арсений Иванович, хоть и из Германии, а наш, проплешинский. Доктор наук…
Дашкин поднялся из-за стола – белый, незагорелый, с рыжим чахлым пушком на груди. К нему подошел Комод. Улыбнулся, сверкнув золотым зубом, крепко пожал руку, и не назвал ни имя свое, ни фамилию. Затем он обернулся к своей свите и весело приказал:
– Девочки, в загон!
Женщины дружно направились в раздевалку.
А сам хозяин сбросил неуловимым движением халат и остался в плавках и в волосах, которые густо покрывали все его тело и даже спину. Комод сел за стол и налил себе фужер водки. При этом еще громко запел:

Налей полней бокалы, кто врет, что мы, брат, пьяны…

Опрокинул одним махом полный фужер, и выдохнул свежевыпитой водкой прямо Дашкину в лицо:
– Бетховен!
– Какой Бетховен? – не понял Арсений.
– Это ария Бетховена была… – важно заметил Комод.
Тут из-за шторы стали появляться женщины-девицы. Они, видимо, хорошо знали здешние правила, все были в первозданном виде, но со следами прожитых лет. Отличались дамы возрастом, размерами бюста, количеством жировых складок на боках и стрижкой лобка. На лицах их не было разврата и можно было подумать, что все эти женщины явились на медицинскую комиссию.
– К столу, к столу! – командовал Комод. – Валя, загляни в холодильник, прибавь закуски.
Затем хозяин оборотился к Дашкину и с усмешкой принялся объяснять:
– Это передовики нашего трудового коллектива, посещают баню в качестве поощрения… Знакомить не буду, сами разберетесь. А мы пока с Маришей пойдем, обсудим один производственный вопрос…
Комод увел статную, с крепким телом женщину лет сорока куда-то мимо бассейна.
Загремели тарелки и вилки, забубнили мужские голоса, зазвенели бокалы, зашипела газированная вода, забулькали водка и вино. Женщины в основном налегали на еду.
Рядом с Дашкиным села достаточно спелая дама лет тридцати пяти. Смуглая телом и достаточно поджарая, без вульгарных жировых складок и целлюлита. И грудь ее была приятной формы, и лицо не страшное… Но что-то мешало нетрезвому Арсению проявить свой основной инстинкт. Нет, не врожденное целомудрие, которого у Дашкина отродясь не было. И не укоризненно-скорбный образ далекой германской супруги Ирэны… Что-то ущербное скрадывалось в облике обнаженной застольной соседки. Следы трудного детства проглядывали сквозь нажитый образ проплешинской леди: тесный барак, пьяница-отец, ранняя половая жизнь, беспорядочные связи…
Женщина подняла свою стопку с водкой, улыбнулась Дашкину и сказала хриплым прокуренным голосом
– Будем знакомы!
После этого Арсений окончательно убедился в правильности своих предположений. Ему вспомнилась одна французская певичка, которая поет таким вот хриплым  вульгарным голосом. Он терпеть ее не мог по той причине, что видел в ее тусклом взгляде, ранних морщинах в углах губ те же признаки гнусного и убогого детства, которое завяло в ней нераскрытым цветком…
Арсений оглядел других дам и не нашел ни в одной из них малейшего повода для того, чтобы хоть какая-то искра смогла пронзить вольтовой дугой его обнаженное тело.
Толик заметил растерянный вид зарубежного гостя и шепнул ему на ухо известную истину:
– Не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки!
– Это точно, – согласился Арсений и налил себе полфужера “Старки”. Чтобы проникнуться ароматом лежалых листьев в осеннем саду.
И так проникся, что сознание надолго покинуло его тело. Дашкин напился в зюзю, в дрободан, в отключку, в усрачку…


Глава двадцать третья
Очнулся Дашкин глубокой ночью в своем гостиничном номере, одетый и на кровати. Включил свет. На столе стояла бутылка “Беспохмельной”, как издевка, и большая пластиковая бутылка с фруктовой водой. Арсений выпил ее почти до дна, разделся и опять завалился спать.
Утро было поздним, но не безнадежным. Дашкин окончательно убедился, что жив и относительно здоров. Он убрал в шкаф, с глаз долой, бутылку водки, побрился, принял душ и поклялся не вступать больше ни в какие контакты с местными руководителями. Он решил просто пожить без всякой цели, или, говоря другими словами, отдохнуть. Пошататься по городу, не имея в голове никаких заданий и обязательств.
И так оно и было. Арсений ел мороженое, забегал в забегаловки попить пива и перекусить в закусочных. Заглянул даже в казино, где выпил чашечку кофе, но играть не стал. Ему нравился родной Проплешинск, как может нравиться любое место, где не надо каждый день спешить на работу, принудительно общаться с нужными и не нужными людьми, держать в голове массу дел и делишек и проходить-пробегать мимо главных ценностей жизни – покоя и воли.
Арсений посетил памятные уголки города, где бывал в детстве – цирк, Дом пионеров, куда ходил на новогоднюю елку, краеведческий музей… Пытался он отыскать старый дом-барак, где давным-давно жил он с папой и мамой и с бабушкой. Но дома не было. На его месте оказалась современная автомагистраль. Зато Арсений нашел родильный дом, где появился на свет. И школа, куда пошел он в первый класс, была еще жива и, как и положено, звенела детскими голосами на буйных переменках.
Во время этих неспешных прогулок по городу детства одного не мог понять Дашкин – почему с ним так часто здороваются проплешинцы? Ладно бы они все друг с другом здоровались, как жители маленькой деревни. Но нет, только с ним. Едет Арсений в троллейбусе, обязательно кто-то ему кивнет через головы пассажиров, улыбнется приветливо. На улице иногда остановит какая-нибудь гражданка или вполне вменяемый гражданин и как бы отчитываются перед ним: мол, все у нас хорошо, спасибо большое, удачи вам… И опять Василием Павловичем называют. И спросить неудобно, кто же такой Василий Павлович. Смешно ведь – тебя называют Василий Павлович, а ты спрашиваешь в ответ: “Это кто такой?”.
На улице Московской – городском “Бродвее”, Дашкин начал узнавать знакомых. Девушка Света, которая торговала мороженым на лотке, приветливо улыбалась ему. В ряду художников ему постоянно кланялась какая-то дама. Она торговала аляпыми натюрмортами. Завидев Дашкина, подходила и спрашивала вполголоса:
– Василий Павлович! Когда же их всех посадят?!
На что Дашкин осторожно отвечал:
– Посадят! Обязательно посадят. Дайте срок…
А уж когда Арсений приближался к творческой бригаде программы “Перекресток”, он сплетал пальцы в замок и показывал жест типа “мир-дружба”, но отстаньте от меня. Однако девушка с микрофоном все же подбегала к нему и спрашивала:
– Добрый день! Это программа “Перекресток”. Скажите, куда можно потратить свободное время?
Или:
– Добрый день! Это программа “Перекресток”. Скажите, можно ли бросать мусор под ноги?..
Дашкин точно знал, что когда человек участвует в никчемных шоу, бестолковых играх, тупых викторинах и просто пытается ответить на репортерскую глупость, то при этом очень легко пробить защитную пленку Здравого смысла, которая защищает мозг нормального человека от глупой беды. Поэтому всякие шоу, которые и “ток” и “не ток”, интерактивные опросы, “прямой эфир”, где водопадом, как в ватерклозете, клокочет глупость и пошлость – это прибежище для недоумков и тупиц, которые еще в молодые годы при счете загибали пальцы, а при чтении шевелили губами.
– “Мир-дружба!”, “Перекресток!” – откланивался  Дашкин и отправлялся к драмтеатру.
Там всегда дежурили несколько девушек с лошадьми и пони и предлагали катание. Здесь пахло конским навозом, который тут же и был, поскольку никому не приходило в голову убрать с асфальта лошадиное дерьмо в центре города, а уж оштрафовать за это – тем более. Поначалу Дашкин искал специальные урны с пакетами, которые на его второй родине как раз и предназначены для такого рода отходов. Но, увы, в Проплешинске не хватало и обыкновенных, бессмертных плевательниц.
Лошадиные запахи напоминали Дашкину родной Братенберг, где у него был не только “Мерседес” в гараже, но еще в конюшне стояли две славные кобылки – Марта и Коко. Ах, как они славно гарцевали с Ирэной по выходным в окрестном Грюн-парке. И милейший пес Трумэн, чистопородный “немец”, всегда сопровождал их на этих прогулках.
Милую сердцу картинку живо представлял себе Арсений, вдыхая запах конского навоза напротив Проплешинского драмтеатра. Такое доступно только людям с богатой фантазией.
Со временем, наблюдая за импровизированной конюшней в центре Проплешинска, Дашкин открыл новое для себя зрелище. Оно относилось к девочкам, которые приводили сюда лошадей и катали на них детей.
Их было пять или шесть разновеликих дев, возрастом примерно от четырнадцати до восемнадцати лет. Одеты они были одинаково плохо, если не сказать, убого. Кто – в какие-то истертые не стираные джинсы и свитер цвета земли, кто – в изжеванный спортивный костюм... На ногах – сапоги или кроссовки. Школу они, как видно, не посещали, и потому были беспробудно веселы и сообразительны. Но что больше всего поражало Арсения – это лица девочек-жокеев. Казалось, они принадлежат женщинам, содержавшимся в колонии общего режима, настолько мордашки эти были изношены и порочны. Глядя на лошадиных девочек, легко было представить их и в сорок, и в пятьдесят лет.
Они курили возле своих животных, о чем-то весело разговаривали, искусно сплевывая на землю. А когда становилось скучно, пускали дым в морду какой-нибудь лошади. Та морщила нос, обнажала зубы и, казалось, лошадь улыбается. Это чрезвычайно веселило девиц, и они почти по-лошадиному ржали.
Дашкин смеялся сквозь слезы, глядя на этот убогий уличный спектакль, и с радостью думал: хорошо, что эти проплешинские амазонки не ходят в школу, значит, они, скорее всего, не узнают, что лошадь можно убить каплей никотина. А если вдруг узнают об этом – непременно испробуют. В этом Дашкин был абсолютно уверен.


Глава двадцать четвертая
Однажды на Московской улице Дашкину встретился репортер Кряхтевич. Арсений обрадовался ему, как родному:
– Приветствую вас, Борис Абрамович!
Репортер расцвел, как майская рожа:
– Здравствуйте, дорогой Арсений Иванович! Как складываются ваши отношения с городом? Много ли открыли здесь достопримечательностей?
Арсений рассказал про свои открытия. Про музей одной картины, где побывал на сеансе в гордом одиночестве. Про канатную дорогу в парк на холме, почему-то непопулярную у горожан. Поделился Дашкин с репортером невероятным открытием – он узнал богатый магазин рабочей одежды, где можно купить костюм врача, сварщика, охранника, геолога, слесаря, спасателя, военного, грузчика и еще черт знает кого.
– И какой же костюм вы себе выбрали? – вежливо спросил Кряхтевич.
– Я приглядел себе армейский камуфляж и ботинки рабочего. С металлическими носками, чтобы копыта не оттоптали в толпе.
Борис Абрамович одобрительно усмехнулся и спросил:
– А главную достопримечательность Проплешинска почему вы не назвали? Вы же были в городском парке!
– Да, был, ну так и что? – насторожился Арсений. – Там есть интересный аттракцион, называется “Вальс”. У входа на него надпись: “Посещение аттракциона не рекомендуется детям до пяти лет, а также лицам, имеющим протезы верхних и нижних конечностей, глаз и зубов”.
– Это все ерунда, – отмахнулся Кряхтевич. – Там есть мемориальная липа, которую посадил неистовый критик Дубинский. В липе – дупло.
– Тоже мемориальное? – съязвил Дашкин.
– Хуже! В этом дупле живет наш городской оракул – неистовая чудо-птица Вещун!
– Не видел птицу Вещун! – признался Дашкин.
– Да как же так! Ну, батенька!…
– Борис Абрамович, голубчик! – воскликнул Дашкин. – Умоляю вас, проведите меня к этому дубу, покажите мне эту птицу вещую! Давайте вон на канатной дороге подъедем, совместим приятное с полезным…
– Нет, нет, спасибо, – поклонился Кряхтевич. – О прошлом годе имел я удачу застрять на этой чертовой канатке. Меня болтало на ветру над каким-то огородом на высоте двадцать метров. Я, простите, блевал на грядки, а снизу мне грозили вилами… Так что увольте!
– Но я много раз на ней ездил – и ничего! – возразил Дашкин.
– Вам можно, вы иностранец! – парировал журналист. – Давайте-ка, поднимемся по улице Красной, я покажу вам редкостный памятник родителям Ульянова Володи.
– Кто это?
– Ульянов Володя – это Ленин в детстве. А кто такой Ленин, объяснять не надо…
– А родители-то его причем? Он же не здесь, не в Проплешинске появился на свет! – воскликнул Дашкин.
– Правильно, родился он в другом месте. А вот эльтерны его познакомились именно у нас, в Проплешинске. Свидетельством чему – памятник матушке и батюшке…
Репортер помолчал в задумчивости, потом добавил:
– И угораздило же их слиться в экстазе! А такие серьезные люди были. Сейчас я их вам покажу, они исполнены в чугуне…
Арсений и репортер поднимались по невероятно крутой улице, даже машины ехали здесь с большой натугой. В каком-то дворе Дашкин заметил яркую вывеску “Стальные двери”. А рядом – реклама на большом щите: “Надежнее наших дверей только крышка гроба!”.
– Посмотрите, – воскликнул Дашкин, – как остроумно! Клянусь, ни в одном городе мира не придумают такого!
– Да там такое и не поймут, – заметил Кряхтевич.


Глава двадцать пятая
– Вон в дупле, видите, шевелится?
Дашкин напряг зрение, вгляделся в темное чрево дупла и в самом деле, обнаружил там какое-то бесформенное существо…
– Ваше счастье, Арсений Иванович, если птичка эта покажет вам свою клоаку и обрызгает…
– Но я не хочу быть градоначальником Проплешинска, – ответил Дашкин. – Репортер уже успел рассказать ему всю подноготную птицы Вещун.
Однако, загадочное создание никак не хотело показываться.
И чего только они не делали, чтобы вызвать наружу чудище – свистали, цокали языком, крякали, улюлюкали, пока не привлекли внимание милиционера. Он прибежал откуда-то с выпученными глазами:
– Вы чего здесь шумите?! Нельзя! Проходите, проходите!
– Позвольте, товарищ! – осадил блюстителя порядка Дашкин. – Мы не просто шумим. Мы пришли птичке долг отдать!
– Какой долг! Что вы дурите! Проходи…
Кряхтевич понял юмор и включился в игру:
– Деньги. Мы должны Вещуну  деньги! – с этими словами репортер достал из кармана пятидесятирублевую банкноту и помахал ею в воздухе:
– Фью, птичка! Возьми денежки!
В дупле что-то засопело, заклохтало… Милиционер замер в ожидании, что сейчас и в самом деле Вещун вылетит из гнезда и схватит деньги своей костлявой лапой. Но тщетно. Птица в гнезде была, а выходить не хотела.
– Вы чего дурите?! – возмутился милиционер. – Порядочные вроде люди, а дурите! Проходите, здесь нельзя находиться!
Дашкин решил игру довести до конца.
– Любезный! – обратился он к человеку в форме и с пистолетом на боку. – Мы, в самом деле, должны этой птице деньги. Только мой товарищ перепутал. Мы брали не пятьдесят рублей, а пятьдесят евро. Да, Борис Абрамович?
– Скорее всего, – витиевато ответил Кряхтевич.
Дашкин достал пятидесятиевровую купюру и помахал ею:
– Хелло, Вещун! Возьми должок, мой золотой!
И тут произошло невероятное: что-то зашелестело, зашумело в воздухе, заклекотало, поднялась волна ветра… Дашкин инстинктивно прикрыл лицо рукой и ощутил, как на плечо ему село что-то тяжелое и когтистое. Это создание ласково пролепетало что-то типа “Гурл, гурл” и слетело. Арсений открыл глаза и увидел нечто мохнатое и безобразное, улетающее на кожистых крыльях. Внизу, уткнувшись в газон, лежал Кряхтевич. И где-то в отдалении, на парковой аллее чесал без оглядки блюститель порядка. Наверняка, бежал за подкреплением. Но что удивительно, пятьдесят евро в руке своей Дашкин не обнаружил.
– Вы живой? – спросил Арсений репортера.
Кряхтевич поднялся и нервно рассмеялся:
– Вот так пошутили! Когда он вам на плечо сел, я подумал, что сейчас он вас унесет к чертовой матери…
– Нет, он унес только деньги.
– А птичка не дура, соображает в дензнаках, – с восхищением заметил репортер.
– Удивительное создание, – заметил Арсений. – Мне кажется, с этой птичкой я бы мог подружиться. – Интересно, куда она полетела?
– В банк, конечно, деньги менять…
– А, может, сразу в Европу? Чего ей тут у вас делать?
– Как чего делать? Вещать! Это наш оракул, – заявил репортер.
– Вы что, всерьез этому верите? – спросил Дашкин.
– Верь, не верь, а хочется чего-то этакого…
– Я бы на вашем месте задумался о другом. Откуда взялся этот гибрид? Не иначе, из какой-нибудь секретной лаборатории, – заметил Дашкин.
Кряхтевич оторопел от неожиданности:
– А что, интересная гипотеза! Спасибо, Арсений Иванович, за сюжет…


Глава двадцать шестая
После парка Дашкина потянуло на природу На рейсовом автобусе он поехал вза город, в санаторную зону Проплешинска. Здесь он с удовольствием погулял среди столетних матерых сосен, размышляя о чудо-птице. 
Едва Дашкин появился в гостинице, в фойе его перехватил Кряхтевич. Он был слегка возбужден:
– Арсений Иванович, Арсений Иванович! Тут такое дело… Вас хочет видеть наш городской голова…
– Зачем это? Мне не надо! – Дашкин возмутился, он терпеть не мог посягательств на свою свободу.
– Да это я виноват, – принялся объяснять репортер. – Была пресс конференция с ним, и я обмолвился, что есть у нас в городе человек из Германии от мирового сообщества, который составляет Международный каталог достойных проектов. Он очень заинтересовался, хотел с вами поговорить в любое удобное для вас время…
Дашкин тяжело вздохнул. Он терпеть не мог посредников в своей работе. Арсений посмотрел на часы. Было самое время обедать.
– Я смогу встретиться с вашим мэром через два часа, не раньше.
– Отлично! – одобрил Кряхтевич, – он будет вас ждать в шестнадцать пятнадцать.
– Какая нехарактерная для Проплешинска пунктуальность, – язвительно заметил Дашкин.
Он решил отомстить репортеру за внедрение в свой график:
– Кстати, Борис Абрамович! Не составите мне компанию? Я хочу пообедать в кафе “Привет”. Там сегодня подают печень коровы, сдохшей от цирроза…
Репортер понимающе заржал и отказался. Сказал, что ровно в шестнадцать часов зайдет за Дашкиным в номер и препроводит его к градоначальнику.
И все так и было. Любитель экстрима Дашкин самоотверженно пообедал в кафе “Привет”, Кряхтевич зашел за ним ровно в шестнадцать, и они отправились пешком в здание городской мэрии, это было в двух шагах от гостиницы.
– Умнейший человек наш градоначальник, – хвалил городского голову Кряхтевич. – В самом деле, голова! Не зря его наш вещий Вещун это самое… ну я вам рассказывал.
– Да, обделал он его, – вспомнил Дашкин. – А у нас в Братенберге, на выборах бургомистра, чучело одного претендента прокатили на таратайке через весь город самые настоящие черти, с рогами и копытами…
– Это называется “черный пиар”, – заметил репортер. – Только зря вы насчет Вещуна сомневаетесь, он его, можно сказать, и выбрал… Кстати, наш градоначальник кандидат филологических наук. Нам, журналистам, однажды читал лекцию по этому, как его… паблик… релейшен... релейшенз…
– Что вы мучаетесь, – поморщился Дашкин. – Скажите проще – связь с общественностью. Без всяких павликов…
– Ха-га! – отозвался на шутку Борис Абрамович. – Любит он журналистов…
– Вы давно на него работаете? – спросил Дашкин.
– С чего вы взяли? – Кряхтевич обиженно дернул плечом.
– Ну, вот мою встречу с ним организовали…
– Так это я сам ему по глупости…
После этого разговор как-то сник. Молча Кряхтевич привел Дашкина в приемную градоначальника. Секретарь без всяких вопросов пошла докладывать шефу и тут же вышла из кабинета с приветливой улыбкой:
– Проходите.
– Всего хорошего! – попрощался с Дашкиным Кряхтевич. – Удачи вам…

И они встретились лицом к лицу, два интеллекта, два ученых человека. Один – охотник, другой – дичь. И поскольку Дашкин не знал о таком раскладе сил, то в качестве дичи, безусловно, выступал он. За ним охотился сейчас градоначальник, с улыбкой пожимая Арсению руку. Ему нужно было выведать тайные замыслы этого германца проплешинского происхождения.
Внешне городской голова производил неплохое впечатление: холеное лицо, очки в тонкой золоченой оправе, умный взгляд, дорогой галстук… Но в глазах у мэра Проплешинска Арсений заметил некий порочный огонек. Он подумал, что было бы лучше, если б градоначальник носил темные очки. Подумал, да тут же и сказал об этом:
– Вам очень подошли бы темные очки…
Городской голова растерялся. Задуманная им схема разговора была разрушена.
– Почему вы так считаете? – невольно вырвалось у чиновника.
– Глаза – вход в душу, – заметил Дашкин. – А двери лучше держать на замке!
– А в Германии носят темные очки? – задал контрвопрос  градоначальник.
– Там и туфли носят, и костюмы, и зонты, когда надо, – пошутил Дашкин.
Градоначальник посмеялся, пригласил гостя сесть на диван, сам устроился рядом и заворковал:
– Я слышал, вы родом из наших мест?..
– Да, коренной проплешинец, – подтвердил Дашкин. – И горжусь этим!
– Почему так? – полюбопытствовал голова.
– Здесь особая, неповторимая атмосфера, – признался Дашкин.
– В чем же она проявляется?
– О-о! Во многом! В Проплешинске очаровательный юмор… – Дашкин засиял лицом, вспомнив те перлы, какие довелось услышать ему в городе. – Вот, например, возле гостиницы разговаривают две хорошо одетые дамы. К ним подходит побирушка и просит на хлеб. “Подождите, – одернула ее одна из женщин. – Вы что, не видите, что мы разговариваем!”. А та возмущается: “А я что, должна стоять и ждать, когда вы наговоритесь?”… Вроде как всерьез люди говорят, а получается очень смешно…
Градоначальник дипломатично улыбнулся, а Дашкина понесло дальше:
– А какие в Проплешинске скульптуры милые! Они разбросаны там и сям во всех скверах: обезьянка в шляпе и на горшке; какой-то святой с нимбом над головой… Очень тучная женщина голая под кустом лежит; девочка, просит подаяние… Забавная компания собралась в центре Проплешинска. Особенно впечатляет скульптура перед входом в ваше здание: обнаженная женщина с обрубленными руками и ногами голой попой на постаменте сидит… Очень содержательно!..
Градоначальник неуютно хихикнул:
– Эти скульптуры имеют определенную художественную ценность. Они достались городу совершенно бесплатно! Несколько лет назад в Проплешинске проходил фестиваль андеграунда… Съехались скульпторы с разных мест, выразились, так сказать, и уехали. А свои работы оставили городу.
– Отлично! – похвалил Дашкин. – Можно сделать такие конкурсы традиционными, даже международными…
– Надо подумать, – уклончиво ответил градоначальник.
– Вам будет, о чем подумать после моего отъезда, – многозначительно сказал Арсений.
Лицо городского головы напомнило лужицу, в которой отразилось хмурое небо.
– Вы что имеете в виду?
– Я имею в виду, что скоро ваш город… наш город будет под прицелом международного внимания.
По лужице, в которой отразилось хмурое небо, прошла легкая рябь. Городской голова совладал с собой и улыбнулся как-то наперекосяк:
– Что же мы такого…хе-хе… сделали, чтобы нас, понимаете ли, того…
– Я хочу включить Проплешинск в особый раздел Международного инвестиционного каталога как город особого туристического значения…
– Не понял?! – тревожно переспросил градоначальник.
На самом деле он понял весь ужас своего положения. Покойная жизнь, на которую опирался градоначальник, закачалась, как табурет под ногами висельника.
– Подождите, подождите… – голова вернулся за свой стол. – Давайте я сейчас приглашу своих заместителей и вы, так сказать, принародно, объявите нам свое решение.
– Давайте сделаем это завтра, – попросил Дашкин. – У меня сегодня одна важная встреча, мне нужно к ней подготовиться…
– С кем встреча, если не секрет? – полюбопытствовал градоначальник.
– Секрет, – улыбнулся Дашкин.
– Тогда давайте завтра сюда ко мне. Часиков в десять вас устроит?
– Вполне, – согласился Арсений.
– Отлично! – бодро провозгласил голова, однако лицо-лужица выглядело так, будто вдруг грянул сильный мороз.


Глава двадцать седьмая
Назавтра Дашкин, в боевом настроении явился к назначенному часу в приемную градоначальника. Секретарь тут же открыла перед ним кабинет шефа. Городской голова приветливо пожал Арсению руку и сказал, что выступать Дашкину придется в конференц-зале перед общественностью и журналистами.
– К чему такой ажиотаж? – удивился Дашкин. – Я просто хотел вам сообщить свое мнение по поводу…
– Это интересно будет узнать всем, – сказал голова. – А то живем в глуши, в застое… А у нас, оказывается, козырный город.
– Ну что ж, – приободрился Дашкин. – Пойдемте козырять…
В небольшом уютном зале было невероятно светло от осветительных приборов – телевидение раскинуло здесь свои сети. На первых рядах сидели представители местной прессы, вооруженные диктофонами, блокнотами, фотоаппаратами. Был среди них и Кряхтевич. Остальную человеческую массу составляли, видимо, работники аппарата городского головы и какие-нибудь приглашенные. Впрочем, это Арсения мало волновало, ему надо было достойно выйти из нелепой ситуации, куда втянул его городской голова.
Градоначальник коротко представил “координатора Международного бизнес-каталога из Германии, нашего бывшего земляка Арсения Ивановича Дашкина”. После этого подвел высокого гостя к маленькой трибуне, а сам сел в первый ряд.
Дашкин улыбнулся в зал невидящим взором и подтвердил:
– Да, друзья, я родом из Проплешинска. Здесь закончил сорок девятую школу, потом учился в Москве, потом переехал жить в Германию, защитил там диплом доктора наук и сейчас работаю в институте мировой социальной практики. Наш институт работает, в частности, над Международным бизнес-каталогом. Попасть в этот каталог большая честь, не каждый город мира имеет для этого основания…
Дашкин сделал паузу, в ожидании каких-либо вопросов, и вопрос прозвучал. Какой-то журналистоподобный мужчина из первого ряда очень умно спросил:
– По каким критериям происходит отбор населенных пунктов в ваш каталог?
Дашкин искренне обрадовался такому интересному вопросу:
– Для этого нужны какие-то исключительные обстоятельства: наличие стратегических природных ресурсов, современных наукоемких предприятий, особых исследовательских или образовательных центров, уникальное географическое положение… Ничего такого в Проплешинске нет. Но здесь есть другое – самобытность, особый строй жизни, который может привлечь сюда зарубежных туристов.
– Можно вопрос? – раздалось из зала.
– Да, да…
– Поясните конкретно, в чем же такое особое своеобразие Проплешинска…
Дашкин не заметил, кто задал вопрос, поэтому отвечал в зал сразу всем:
– Все знают болгарский город Габрово. Там люди до смешного экономны и бережливы. Это один из мировых центров юмора, а заодно и туризма. Проплешинск может получить такую же известность, потому что является городом абсурда… Вы живете здесь и не замечаете… А со стороны очень заметно. Поверьте, это трогательно и мило…
– Например? – требовал конкретики все тот же голос.
– Пожалуйста, примеры! – Дашкин вошел в азарт и начал загибать пальцы:
– В Проплешинске безобразные цементные скульптуры украшают центр города. Это настолько бездарно и пошло, что представляет объект особого внимания. Дальше! В городе есть музеи, где, по-моему, никогда не ступала нога человека.
– Где это?
– Адрес!
– Сейчас, сейчас. На каких-то задворках, где нет фонарей и асфальтовых тротуаров я нашел музей малоизвестного русского ученого, уроженца Проплешинска Плечевского. Там тихо и пусто, как в кулацком амбаре после продразверстки. Есть удивительный музей одной картины. Много раз стучался в закрытую дверь, и никто мне не открыл! Мне рассказывали, чтобы посмотреть электронную копию шедевра, надо сесть в маленький зрительный зал, прослушать лекцию про художника, написавшего картину, посмотреть концерт самодеятельности школы-интерната номер восемь. А потом уже, в зале погасят свет, и ты будешь десять минут в кромешной тишине созерцать на экране слайд с изображением знаменитой картины художника Серова “Грачи прилетели”.
В зале раздались смешки. Воодушевленный, Дашкин продолжал:
– Почему именно грачей этих прилетевших я должен смотреть в музее одной картины? Да и вообще, почему они прилетели, грачи эти? Они давно уже никуда не улетают! Обленились, питаются на помойках!..
В зале настало нездоровое оживление, от которого ничего хорошего ждать не приходится. Но Дашкин, впал в ораторскую эйфорию и выкладывал дальше:
– Мне довелось однажды увидеть, как с городского вокзала отходит на Москву фирменный поезд “Проплешье”. Когда он трогается в путь, на перроне звучит марш “Прощание славянки”. Очень красивый и знаменитый марш. Под этот марш когда-то войска уходили на битву. А здесь под “Прощание Славянки” людей отправляют в Москву. Как на битву?
Зал оживился:
– А что!
– Вполне соответствует…
– По городу можно часами проводить экскурсии на тему “Это не нужно никому!”– продолжал Дашкин.
– Что вы имеете в виду? – строго спросил почтенного вида мужчина, похожий на начальника.
– Да хотя бы канатную замечательную дорогу! – воскликнул Дашкин. – На ней никто не ездит, хотя очень удобно и приятно добираться по воздуху в Центральный городской парк… И цена проезда баснословно низкая, как в троллейбусе…
– Она иногда заклинивает… Люди боятся застрять… Такие случаи были, – пояснил городской голова.
– Так расклиньте ее! – возмутился Дашкин. – Она же в парк идет! А там бесподобная птица Вещун – ваш городской оракул! Это похлеще Лох-Несского чудовища будет…
С третьего ряда решительно поднялась какая-то дама. Она, видимо, решила дать отпор этому зарвавшемуся проплешинцу-германцу.
– По-вашему получается, господин Дашкин, что Проплешинск – город абсурда. Здесь много лишнего, бестолкового и, судя по вашим отзывам, прямо скажем, глупого… Но это ваше видение. Я могу о тех же самых вещах сказать совсем по-другому, и это будет естественно и нормально…
– Совершенно с вами согласен, – ответил Дашкин. – Но тогда у города не будет шарма, своеобразия. Он не привлечет туристов, и вы будете жить тихой прежней и неприметной жизнью!
– А мы другой жизни и не хотим! – возразила дама. – Я думаю, все здесь со мной согласятся…
– А почему бы и нет? – заявил какой-то молодой журналист с редкой бороденкой а ля Ришелье. – Устраивать в Проплешинске фестиваль абсурда. Клёво!
– Ваша газета только и ищет сенсацию на пустом месте, – огрызнулся пожилой мужчина, похожий на износившегося чиновника.
Здесь поднялся городской голова. Он подождал пока телеоператор возьмет его в кадр, и стал говорить взвешенно и солидно:
– Мне безумно грустно и даже стыдно слышать от бывшего соотечественника такие вульгарные характеристики нашего города… Его, между прочим, родного города… Я не буду сейчас говорить о том, какой в свое время резонанс в России и окрестном зарубежье вызвало создание в нашем городе музея одной картины! Такого больше нигде нет! Я не буду говорить о самом чистом и культурном фирменном поезде российских железных дорог “Проплешье”, который всегда отправляется в рейс под прекрасный марш «Прощание Славянки»… У господина Дашкина может быть свой взгляд на вещи. Но главное, что меня возмущает в оценке нашего незваного гостя из Германии… – очки градоначальника свирепо сверкнули в сторону Дашкина, – это то, что он наших замечательных людей, жителей проплешинска, определил в разряд этаких дурачков, которые живут в идиотском городе и погрязли в маразме и слабоумии…
– Вот тут я не согласен! – запротестовал Арсений. – Люди – это особое достояние Проплешинска! Пусть где-то трудятся фермеры, шахтеры, пусть где-то собирают на конвейере автомобили или компьютеры… А проплешинцы имеют от рождения такое качество, которое ни в каких университетах не получить, ни за какие деньги не купить!
– Что вы имеете в виду? – прозвучал вопрос из зала.
– Я имею в виду особое чувство юмора проплешинцев. Вот главная достопримечательность города! Что там жалкие габровцы, которые из экономии обрубают кошкам хвосты, чтобы зимой тепло в доме сберечь...
– Как это, тепло и хвосты? – спросила какая-то дама, судя по облику, перенесшая недавно базедову болезнь.
– Кошка без хвоста быстрее в дверь прошмыгнет, и холода с ней меньше войдет в дом, – популярно объяснил Арсений.
В зале многие заулыбались.
– А что же летом с хвостом? – допытывалась все та же гражданка.
– Я много ходил по городу, – продолжал Дашкин. – Наблюдал много забавных сценок…Вот одна из них… Вечер, сквер. На скамейке жена уговаривает подвыпившего супруга: “Хватит тебе здесь сидеть, пойдем домой, у меня там бутылочка есть”. – “Да где у тебя может быть бутылочка!” – возмущается мужчина. – “В холодильнике стоит”. – “Да где у тебя холодильник?!”…
Дождавшись, пока утихнет смех в зале, Дашкин предложил:
– Такой юмор надо собирать в книги, переводить на другие языки и тем славить веселый город Проплешинск!
Вот так бравурно закончил Дашкин свою краткую речь, но аплодисментов отчего-то не дождался.
Заключительный аккорд этой импровизированной пресс-конференции вознамерился совершить городской голова. Он вышел к трибуне, жестом послав Дашкина сидельцем в зал, мол, твое время истекло, засранец! С доброй улыбкой градоначальник обратился к залу:
– Я живо представил поездку в город абсурда Проплешинск. Вот на вокзал приходит поезд с туристами под звуки похоронного марша. На перрон выносят гроб. Из него встает кто-то из городской администрации в белом саване с хлебом-солью и приветствует гостей города…
Дальше голова продолжал при бурном оживлении в зале:
– А на привокзальной площади вместо такси – катафалки. Они везут дорогих гостей… Нет, не на кладбище, а в гостиницу под названием “Морг”.
Публика в зале захлебывалась смехом, а вдохновленный голова продолжал:
– После обеда в ресторане, оборудованном в виде мертвецкой, гости знакомятся с городом абсурда. Кругом люди, наряженные Петрушкой, Иванушкой-дурачком, Емелей… Всевозможные Василисы, премудрые и прекрасные разводят гостей по дурацким экскурсиям дурацкого города Проплешинска…
Журналисты не скрывали свой восторг:
– Супер!
– Хочу жить в таком городе!
Но градоначальник их строго осадил:
– Тогда вам место в балагане! А я жить в балагане не желаю… Быть посмешищем всего мира… И только потому, что заезжий… заезжий… Он не мог найти подходящего слова, чтобы пристойно обозвать Дашкина…
И тут репортер Кряхтевич дипломатично зааплодировал, и аплодисменты эти тотчас умножились. Это был заключительный аккорд встречи.
После такого финала Дашкину ничего не оставалось, как уйти не прощаясь.


Глава двадцать восьмая
Омерзительно чувствовал себя Дашкин. Он старался оживить в родном городе жизнь, придумал ему новый имидж, обещал поддержку… Ну что плохого в том, чтобы сыграть роль идиота, если тебе подают? И градоначальник удивил! Умный, творческий человек… Здорово ведь он про катафалк и про гроб на перроне придумал! Нет, не хотят ничего делать земляки, не надо им ничего…
Маленький центр в городе Проплешинске, куда бы ни пошел, обязательно попадешь на улицу Московскую. Это пуп здешней земли. Улица не изменила своего назначения с тех давних пор, когда юный Арсений гулял здесь по вечерам, встречался с друзьями, знакомился с девчонками… Да и сейчас вечером на Московской не протолкнешься. Но днем улица пустовата. И всегда непредсказуема.
Вот и теперь Дашкин увидел черт знает что: по середине улицы двигался огромный трехколесный велосипед высотою с грузовик. Колеса на уровне человеческого роста и какой-то пропеллер, который ворочал широкими лопастями за спиной седока. Его Арсений с трудом разглядел. Это был седой коротышка-старикашка, похожий на сказочного тролля, а может быть на эльфа – Арсений путался в этих персонажах.
– Ого! – воскликнул Арсений, и старичок-тролль живо обернулся.
Машина остановилась, и седовласый эльф пропищал с верхотуры:
– Желаете прокатиться?
– Желаю! – воскликнул Дашкин. – Еще бы не прокатиться на такой невиданной машине. А она, грешным делом, не летает?
– Нет, – сказал старичок. – Лопасти за спиной особым образом шелестят, и звук этот придает ощущение полета.
Арсения удивила правильная речь эльфа, и он непроизвольно спросил:
– Вы случайно по образованию не филолог?
– Нет. Проплешинский политехнический институт. А это моя собственная конструкция для увеселения граждан.
– Ну и как, катаются граждане? – спросил Дашкин, забираясь на высокое сиденье по лесенке-трапу.
Изобретатель вежливо промолчал.
Дашкин нашел педали, стал их крутить и – о чудо! – колеса легко провернулись, он плавно поехал, а за спиной зашелестели крылья. Как у птицы. Он полетел! Полетел над землей, свысока поглядывая на прохожих.
Если бы это случилось в Братенберге, люди, конечно же, все улыбались бы ему, выкрикивали приветствия и махали руками. Проплешинские обыватели, будто специально не замечали Дашкина на чудо-велосипеде. Только несколько парней наблюдали за ним с выражением ожидания на лице: грохнется он сейчас или чуть погодя...
Вот так же одиноко ездил Дашкин на канатной дороге в парк на холме. Два-три человеческих лица мелькнет во встречных кабинках и пустота, вакуум человеческий…
Радость счастливого пилота-велосипедиста быстро пропала. Дашкин остановил машину, спустился на землю и подождал тролля.
– Отличный велосипед! – похвалил Арсений конструктора. – Легкий ход и действительно ощущение полета!
Он дал денег старику, сколько посчитал нужным, тот остался доволен.
– Вы, я вижу, приезжий? – спросил он Дашкина.
– Да, я из Германии…
– Я чувствую, что не наш… Скажите, а за границей эта штука может быть востребована?
– Еще как! – воскликнул Дашкин. – Отбою не будет…
– Вы шутите? – прищурился недоверчиво эльф.
– Ни в коем случае! Там люди веселые, любознательные. Они такого велосипеда сроду не видали…
– Вот и я так думаю, – оживился тролль. – Хочу поехать в Европу прямо на этом крылосипеде. Сначала в Польшу, потом дальше… И за десять тысяч долларов продам, где предложат…
–  Вы можете выручить гораздо больше, – обнадежил изобретателя Арсений. И добавил:
–  Ехать вам надо отсюда…


Глава двадцать девятая
Тайна имени Василий Павлович открылась Дашкину случайно. Однажды забрел он как-то на площадь имени Карла Маркса. Здесь, как ему сказали, стоял первый в мире памятник великому прозектору капитализма. И вот у этого самого памятника теоретику коммунизма в виде огромного бюста на высоком пьедестале, заметил он толпу зевак. Пожилые женщины, которым некуда спешить, праздношатающиеся студенты, бесхозные мужчины… Стоят тесным кружком и слушают какого-то человека. Тот в сером плаще, в шляпе, в замызганных, давно не кормленных кремом полуботинках. И что характерно – баян на груди. Но человек не играет и не поет, а что-то пламенно вещает. Арсений подошел поближе, прислушался…
–  Сейчас девиз общества – “Обогащайтесь!”. Как можете. Хоть грабьте! Страна криминализирована! Люди живут в бедности и страхе, потому что государство не может обеспечить не только благосостояние, но и безопасность своих граждан…
–  Мы давно уже не граждане, а сами по себе! – выкрикнул кто-то из толпы.
–  Правильно! – согласился оратор. – А в основе коммунистической идеи лежит принцип изначального равенства людей. Мы приходим в этот мир без собственности, без морали, без духовных ценностей, без добродетелей. Все это нам дает общество. Что наши дети могут получить при нынешнем государстве? Рабские должности на частных предприятиях? Или бандитский пистолет? А коммунисты хотят создать справедливое общество, где каждый мог бы развить свои способности, где невозможна эксплуатация человека человеком…
–  Вы столько лет были у власти, а что толку? Развалили все! – воскликнул мужик из толпы злобного вида.
–  Это демократы все развалили! – возразила ему интеллигентного вида старушка. – При коммунистах я чувствовала себя и свободней, и богаче. А что дала ваша демократия? Свободу слова? Вот и кушайте ее, эту свободу слова!..
Оратор-баянист посчитал уместным сделать музыкальную паузу. Рванул меха и грянул довольно приятным голосом:
Ве-есь ми-и-р насилья мы разру-шим
До основа-а-нья, а-а затем…
Мы на-а-ш, мы новый мир постро-им,
Кто был ничем, тот ста-анет всем…

И замолк. Так, видимо, задумано было: поговорил, спел куплет для разрядки, потом опять беседа.
– Неправда! – возразил парень в джинсовой куртке. – Кто ничем был, тот ничем и останется.
– А ты стань! – возразил лектор-баянист.
– Где же мне стать, – стоял на своем студент. – Учусь, учусь, а диплом получу и стану безработным.
– А ты не учись, родителей не разоряй! Умей делать что-то полезное, нужное, и не пропадешь, – посоветовала женщина решительного вида.
– Правильно! – согласился оратор-коммунист. – “Не знай, а умей!” – вот лозунг нашего дня.
Дашкин торопливо стал записывать эту крылатую фразу, а коммунист по-свойски подмигнул ему, как старому знакомому.
– Ты пойми, студент, – увещевал марксист. – Когда нет большой цели в жизни, она никому не нужна, твоя жизнь, кроме тебя самого. А когда мы строили коммунизм, мы были все вместе, тогда не было лишних людей.
– Что же вы не построили? – вознесся едкий мужской голос.
– Потому что вот такие, как ты, стояли в сторонке и наблюдали, ждали, что им все поднесут на блюдечке, – свирепо огрызнулся баянист и заделал очередную музыкальную паузу:

Вышли мы все из наро-о-да
Дети семьи трудово-о-й.
“За лучший мир и свобо-о-ду!” –
Вот наш девиз боевой.

– Пустые слова! – выкрикнул все тот же студент, озабоченный грядущей безработицей.
– Вначале было слово! – как гирю на весы бухнул пропагандист. И показал на Дашкина:
– Вот пришел меня поддержать главный врач нашей уважаемой больницы…
– Психбольницы, – уточнил кто-то и по толпе прошелся смешок.
– Да, психиатрической больницы, – согласился коммунист-баянист. – Кстати, это самая старая и самая крупная больница в Проплешинске. Там очень хорошие врачи, умные, вежливые, культурные. Скажите им, Василий Павлович!
Дашкин слегка растерялся. Никогда в жизни ему не приходилось выступать в качестве главного врача психиатрической больницы. Зато он теперь знал тайну своего второго имени. Два десятка любопытных глаз с интересом смотрели на Дашкина. Он подумал, что если сейчас откажется от такой почетной миссии, то обыватели навсегда поставят крест не только на пациентах, но и на врачах психиатрической больницы. И Дашкин, не успев собраться с мыслями, понес всякую чушь, лишь бы не молчать:
– Я плохо знаю революционные песни, но то, что вы поете, товарищ…
– Петухов… Петухов я, Василий Павлович.
– Но то, что вы поете, товарищ Петухов, оно, мягко говоря, сегодня уже не ко времени.
Слушатели одобрительно загудели:
– Конечно!
– Не в тему эти партийные гимны!..
– А кто знает “в тему”? – весело спросил Василий Павлович Дашкин.
– Я, я знаю! – вперед вышел парень самой простецкой внешности.
– Что ты знаешь? – спросил Дашкин.
– Дайте мне баян! – приказал песняр-самородок.
Коммунист Петухов с интересом передал ему инструмент. Парень, озорно улыбнувшись, объявил свой номер:
– “Хутор Говнище!”.
И без экивоков затянул:
Мы на острове Буяне нашим хутором живем.
В окруженье всякой пьяни наши песенки поем.
Эге-гей, Говнище, хутор наш родной!
Кто навоз в округе ищет, приходите к нам домой…
Дашкин под шумок исчез с площади имени Карла Маркса и дал себе слово не появляться здесь больше никогда.


Глава тридцатая
Дашкин был настоящий психолингвист, большой специалист. Ему хватало небольшой зацепки за какое-то слово, чтобы развить из него, как из семечка, кустистую идею. Вот и сейчас словосочетание “хутор Говнище” навело его на мысль о сельском туризме в России.
Если есть хотя бы в подобии такие вот “хутора Говнище”, то там должно быть вполне достаточно экстремальных ощущений, которые ценятся многими туристами и путешественниками. Причем, традиционные способы “вкусить адреналин” уже вроде как примелькались: восхождение на пик, полет на воздушном шаре, сплав по горной реке, путешествие через пустыню или океан, вылазка на необитаемый остров… А ты попробуй проживи в глухой деревне, без денег, без помощи, незащищенный, ненужный никому, как живут сельские жители в российской глубинке!
Как живут русские люди в сельской глубинке Дашкин знал только из газет. Сам он и в прежние годы никогда в деревне не был. “Неужели там всё в дерьме?” – думал Арсений, возвращаясь памятью к яркой площадной песне у памятника Карлу Марксу. Он захотел узнать ответ у того сельского парня, который под гармошку озвучил свою откровенную балладу.
Дашкин вернулся на площадь и с радостью заметил, что митинг продолжается. Разглядел он и парня того и отозвал его в сторону.
Дашкин устроил форменный допрос:
– Ты отчего про хутор Говнище пел?
– А что? – растерялся парень. – Песня такая есть. Из песни слова не выкинешь.
– Все правильно, – согласился Дашкин. – Сам ты случайно не из деревни?
– Из деревни, – ответил парень. – Я тут в больнице лежал… Вот как раз выписался…
– А много дерьма-то в деревне?
– Хватает…
– Далеко твоя деревня?
– А что вам, вообще-то надо?
– Хочу найти хутор Говнище! – объявил Дашкин.
– Тогда это к нам… Только у нас поселок называется Сосновый бор…
– Тебя как зовут? Федя? Хорошее имя. Слушай сюда, Федя. Я не знаю, чем ты в вашей деревне занимаешься, но хочу предложить тебе работу проводника.
Парень с тревогой смотрел на незнакомца.
– Да, я забыл тебе представиться… Я ученый из Германии, мне нужно найти у вас опытную площадку для зарубежного сельского туризма. Представляешь, приезжают к вам в деревню иностранцы пожить вашей жизнью. И еще деньги за это платят! Наденут сапоги, возьмут вилы и – говно чистить. Или сено косить. Или дрова на зиму колоть…
– Они у нас с голоду перемрут, – заявил Федор. – Магазина у нас нет, почты нет, телефон только сотовый, с опушки леса берет…
– Отлично! – глаза у Дашкина засияли, как у счастливого охотника, вышедшего на долгожданный след. – Ты должен показать мне все прелести вашей деревенской жизни. Я нанимаю тебя проводником по хутору Говнище!
– У нас поселок Сосновый бор…
– Да это я так, фигурально, образно выражаюсь!..
Парень оживился от такого необычного предложения, но еще не нашел что сказать.
– С кем ты там живешь? Где у вас можно поселиться? Когда ты едешь в деревню?
Федор не сразу переварил эти вопросы.
– Сегодня точно туда не еду. Я сейчас домой иду, у меня в Проплешинске мать и отец живут, и брат. А в деревне я один.
– Отлично, Федя! Когда ты поедешь в деревню?
– Не знаю, мне еще цепь надо купить для мотоцикла, колесо заднее для велосипеда…
– Но ты меня на постой пустишь? У тебя там большой дом?
– Нормальный… Я завтра вечером поеду, на электричке, – определился парень.
– Зачем на электричке? Давай такси возьмем! – предложил Дашкин.
– Не-е, там машина не пройдет… Там мост, наверное, уже затопило…
– Как затопило? – не понял Дашкин.
– Половодье сейчас, – объяснил Федя, – А деревня наша – за рекой…
– Отлично! Вундербар! – восторгу Дашкина не было предела. – Какая удача, что мы с тобой встретились!
Дашкин пошарил по карманам и достал сторублевую купюру:
– Вот, возьми, Федя, в качестве аванса.
– Не, не возьму! – решительно отверг деньги Федор. – Чего придумали… Я так вам все покажу, мне самому интересно…
– Где же мы встретимся на вокзале? Когда электричка?
– Электричка в пол шестого. Давайте встретимся в пять возле пригородных касс.
– Завтра! – уточнил Дашкин.
– Завтра, – подтвердил новоиспеченный экскурсовод.


Глава тридцать первая
Сейчас, накануне экстренного отъезда в деревню, Дашкин решил доделать самые важные дела. Он вспомнил, что тайны имени Василий Павлович больше нет. Путем несложных размышлений Арсений сообразил, почему его принимают за Василия Павловича, главного врача Проплешинской психиатрической больницы: он, видимо, имеет с ним сильное внешнее сходство. Это наводило на мысль о двойнике.
“Уж не братец ли мой – близнец?” – с сарказмом подумал Арсений. Ему захотелось срочно повидать этого человека, прямо сейчас.
Дашкин остановил первую попавшуюся девушку:
– Извините, мне надо попасть в психбольницу, где это?
Девушка отчего-то округлила глаза и сменила орбиту движения, опасливо озираясь на незнакомца, жаждущего попасть в дурдом.
“Не так спросил”, – понял свою ошибку Дашкин. Теперь он подошел к автобусной остановке и выбрал солидную женщину, которая могла бы ему помочь.
– Здравствуйте! – вежливо обратился Арсений, но ответа не дождался. Тем не менее, продолжил: – Я в командировке здесь… Нужно мне попасть в психиатрическую больницу… По делу…
Солидная женщина внимательно оглядела Дашкина.
– Конечно по делу! – согласилась она. – Туда без дела никто не приходит… У меня зять там лечился…
– Так как туда добраться?
– Полгода лежал… – продолжала докладывать дама. – Вроде бы успокоили его там… А он вернулся и шкаф платяной продал, собака!
Арсений понял, что женщину эту тоже не грех бы показать психиатру… Он остановил такси и велел водителю ехать в психбольницу.
– Надеюсь, она в Проплешинске одна? – уточнил Дашкин на всякий случай.
– Одна, – буркнул водитель, и это были его последние слова. Он тревожно молчал всю дорогу, будто вез роженицу на самых последних сносях.
Психбольница оказалась рядом с парком культуры и отдыха имени Дубинского. На территории лесопарка были огорожены высоким глухим забором несколько корпусов. Арсений вычислил, что резиденция главного врача должна быть в новом двухэтажном корпусе. И не ошибся.
Дашкин вошел в приемную главного врача. За столом секретаря сидела женщина в белом халате и с кем-то говорила по телефону. Когда она увидела Дашкина, глаза ее округлились, слова в горле застопорились, и она за ненадобностью положила трубку.
– Василий Павлович… – пролепетала она. – Вы же… в кабинете?..
Дашкин сходу вошел в роль и строго посмотрел на секретаршу:
– В кабинете? – переспросил он. – Ты уверена?
– Только сейчас… я… з-заходила... почту относила…
– Да неужели? – удивился Арсений. – В кабинете? А ну-ка, загляни!
Неотрывно глядя на главного врача, секретарша спиной вперед подошла к двери кабинета, заглянула и отпрянула. Давно не видел Дашкин человеческого лица такой белизны!
– Ну что? Там я, в кабинете?
Секретарша кивнула, не в силах разомкнуть бескровных губ.
– Там – мое тело, – пояснил Дашкин. – А я – душа. Пойду, вселюсь в свою оболочку. Минут десять никого ко мне не пускай!..


Глава тридцать вторая
Когда Дашкин зашел в кабинет главного врача Проплешинской психиатрической больницы, он и сам чуть не лишился чувств: сходство было поразительным. Даже цвет волос, прическа совпадали один к одному.
Подлинный Василий Павлович не растерялся. И даже не удивился, будто давно ждал этой встречи:
– Здравствуй, братишка, здравствуй, близняшка! – приветствовал Дашкина Подлинник.
Арсений настолько замешкался, что не смог поддержать шутливый тон и представился по полной программе, сообщил кто он, откуда и зачем.
– Я давно догадался о нашем сходстве, – признался Дашкин. – Меня часто останавливают ваши пациенты, что-то рассказывают, на что-то жалуются… Но ко мне… то есть к вам, очень почтительно относятся.
– И не мудрено, – засмеялся Подлинник. – Да вы присаживайтесь, присаживайтесь… У нас в больнице всего тысяча сто тридцать пять мест. Было бы больше, с вами здоровались бы намного чаще.
– Неужели так плохо? – с пониманием спросил Дашкин.
– С чем плохо? С местами или с людьми? – спросил доктор, и сам же ответил:
– С местами. Недавно пришлось закрыть аварийный корпус. Выписали досрочно почти триста человек… А на ремонт денег нет…
Дашкин на какое-то время задумался, а потом спросил:
– А, может, не больницу расширять надо, а людей в нормальное состояние приводить…
Подлинник рассмеялся:
– Ну, точно вы германцы-иностранцы далеки от русского народа. Вы посмотрите, как людей оболванивают!.. Телевизор – это основной инструмент зомбирования. Вы посмотрите передачи какие...
– В моем номере не работает телевизор, – сообщил Дашкин. – Я смотрю его на улице Московской. Не зря там дежурят журналисты из программы “Перекресток”. Они приумножают весь этот бред!
– Да, знаю, – сказал Василий Павлович. – Там Леночка Тимирязева дежурит с микрофоном. Наша пациентка… Она с помощью журналистики спасается от аутизма…
В этот момент открылась дверь и заглянула секретарша главного врача. Ей, судя по всему, так и не пришла в голову мысль, что однажды могут встретиться абсолютно похожие люди и ничего умопомрачительного в этом нет.
– Что, Лиза? – спросил главный врач.
– Я… хочу узнать… вас двое или вы один?
– Вопрос сложный, – ответил истинный Василий Павлович. – С одной стороны нас сейчас двое, а с другой стороны я – один.
– А-а, – сказала бедная Лиза и прикрыла дверь.
– Она, по-моему, станет сегодня вашим пациентом, – предположил Дашкин.
– Она давно наш пациент, – с гордостью заметил главный врач.
– Как?! – изумился Дашкин. – Вы доверяете секретарскую работу умственно отсталому человеку?
– Она не умственно отсталая, – возразил Подлинник. – У нее своеобразное психическое заболевание. Называется “сверхценные идеи”.
– О, майн Готт?! – продолжал изумляться Дашкин. – Разве есть такая болезнь?
– Представьте себе. Обычный человек, у которого очень развито чувство собственного достоинства, повышенная эмоциональность, а в жизненных установках превалирует какая-то одна ведущая идея, и есть больной сверхценной идеей. У Лизаветы это идея всеобщего порядка. То, что нужно как раз для секретарской работы…
– Ха, вы разыгрываете меня! – Дашкин засмеялся. – А я, наивный, поверил…
– Клянусь на словаре Брокгауза и Эфрона! Есть такое заболевание “сверхценные идеи”! Могу вам “Справочник психиатра” предъявить...
– Но это же нормально, когда у человека есть какая-то мечта-идея! – воскликнул Дашкин.
– Вы считаете нормально? – доктор прищурился. – А вспомните революционеров? Они хотели всех загнать в царство всеобщего благополучия…
– А как же всеобщее равенство, справедливость по Закону божию? – спросил Дашкин.
– Бред! – отрезал доктор. – Всеобщего равенства, справедливости нет и быть не может. Даже в вашей Германии люди живут по-разному. Это нормально… А у нас многие считают себя поборниками справедливости, нравственности… Это потому, что людей этих в чем-то ущемили, у них непомерно развитое самолюбие.
Дашкин был ошарашен:
– Так что же, выходит, почти все люди больны сверхценными идеями?
– Нет, многим все по барабану, это не самое распространенное заболевание, – успокоил Дашкина доктор. –Самое распространенное психическое заболевание… – главный врач понизил голос – о нем никто не знает… Это сосудистая патология. Или, проще сказать, скудное мозговое кровообращение. Головной мозг получает мало крови, плохо питается и, вульгарно выражаясь, плохо соображает… Вы заметили, почему развитые страны ничего ценного давно не могут ничего придумать?
– Почему? – выдохнул Дашкин. Выражение его лица сейчас мало отличалось от того, с каким заглядывала недавно в кабинет секретарша.
– Потому что жирная, насыщенная белком пища провоцирует сосудистые заболевания. О них все знают, это атеросклероз, гипертония и так далее… А вот о плохом мозговом кровообращении не говорят. Хотя проявления его налицо на каждом шагу, во всех сферах общества, на всех уровнях…
– Что же делать? – воскликнул Дашкин.
– Хороший вопрос, – похвалил доктор. – Я вам скажу, что делать. За всю страну отвечать не берусь. А с Проплешинском надо сделать вот что: присвоить городу статус психиатрической больницы. Основания для этого есть… Тогда я, как главный врач, буду вместо градоначальника.
– Так у вас тоже сверхценная идея! – констатировал Дашкин.
Подлинник рассмеялся:
– Ну, батенька! С кем поведешься, того и наберешься…
Дашкин испытывал сейчас сложные чувства. Но главное, что понял – весь этот спектакль закончится, как только откланяется он главному врачу. Арсений энергично поднялся:
– Рад был познакомиться, Василий Павлович. Прощайте!
Главный врач лукаво посмотрел на двойника:
– Всего вам доброго, Василий Павлович! Вы уж нашу марку не роняйте…


Глава тридцать третья
Городской голова вздохнул свободно, когда выяснил, что лично ему приезд Дашкина не угрожает. Конечно, бредовая идея этого германца сделать Проплешинск мировой столицей идиотов крайне оскорбительна, но неопасна. Многое, в конечном итоге, зависит от городских властей, от губернатора… А здесь все в порядке, граница, что называется, на замке. Но покой, как известно, нам только снится…
Новая напасть объявилась – пропала вещая птица Вещун! Какая-то сволочь подбросила в дупло дымовую шашку и буквально выкурила драгоценное создание. Вот так они дежурят эти стражи порядка! А оракул исчез бесследно. Не появляется уже вторые сутки. И вряд ли уже появится.
Лишиться оракула – предвестника беды в то время, когда в стране новый президент, новое правительство, когда не ясно, куда и откуда дуют ветры перемен, когда надо быть всегда начеку… Ах, надо любой ценой найти птицу!
Градоначальник срочно вызвал Кряхтевича.
– Ты знаешь, что Вещун пропал? – начал голова сразу с главного.
– Да, в курсе, – сообщил репортер.
– Он очень нужен городу. Как нам его отыскать?
– Как обычно чего-то ищут – объявление дать, награду назначить тому, кто найдет…
– Кто найдет… – буркнул голова. – А кто поймает?
– Я поймаю! – заявил Кряхтевич. – Нужно только валюту ему показать, и Вещун у вас на плече…
– Что ты мелешь, какая валюта! – градоначальник болезненно скривился.
– Это факт! – заверил репортер и рассказал о происшествии в парке с участием “германца” Дашкина.
Градоначальник был потрясен:
– Вещун сел ему на плечо? Ты видел? И курлыкал даже? Надо же! В меня он чем-то брызгал, а этому Дашкину-гавняшкину на плечо сел! Особый знак!
Опять тревога поселилась в сердце градоначальника. Его тут же бросило в пот. Последний раз он так потел в пятницу, когда ел гуся с капустой на именинах зятя…
– Да ерунда все это, – успокаивал Кряхтевич. – Все дело в иностранных деньгах. Я ведь предлагал шутки ради пятьдесят рублей, он не взял. А пятьдесят евро у Дашкина взял. У меня просто валюты не было…
– Да валюта здесь ни при чем, – кисло заметил голова. – Этот Дашкин-промакашкин неспроста у нас появился. Ох, наделает он нам хлопот… Слушай, а не мог он его, Вещуна, того… умыкнуть?
Репортер искренне рассмеялся:
– На черта кому нужно такое чудо! А уж если забирать, то сразу с дуплом, с дубом, с Проплешинском в придачу!
– Он приберет и с Проплешинском…
Голова насупился на минуту, потом просветлел лицом:
– Вот что, Борис Абрамович! Надо, понимаешь, этого Дашкина повернуть к нам лицом… Ах, надо было с ним по-другому… Он нам нужен!.. Сделай так…
– Я не могу влиять на его поведение, – сходу отпарировал репортер грядущую просьбу. – Вы так публично и блистательно отказались от его проекта сделать Проплешинск центром туризма… А это, между прочим, шанс подняться нам из грязи…
– Чтобы организовать к нам паломничество как в город дураков? – возмутился градоначальник.
– Да у нас любой город возьми… – возражал Кряхтевич. – А тут свой человек, обещает протеже…
– Ты что, Борис Абрамович, оппозицию, что ли мою представляешь? – усмехнулся голова. – Может, на следующие выборы свою кандидатуру выставишь?
Кряхтевич ухмыльнулся:
– Да что вы… Вещун же вас отметил…
– Да, – спохватился градоначальник, – о Вещуне…
– Я понял, – подтвердил Кряхтевич. – В газетах дадим объявления, приз обозначим тысяч в десять… А с Дашкиным вы сами улаживайте… Я ему не указ…
– Что же я ему скажу?
Хитроумный репортер загадочно улыбнулся:
– Есть одна бредовая идея, на которую он наверняка клюнет…

Но «клевать» на заманчивое предложение было некому. В гостинице “Проплешинск” секретарю градоначальника сообщили, что два часа назад Арсений Иванович Дашкин полностью рассчитался и съехал с вещами.
«Уехал, – вздохнул градоначальник. – Скатертью дорога!.. Одной головной болью будет меньше».
Но напрасно городской голова полагал, что дотошный «германец» убрался восвояси в свою благополучную Германию. Дашкин ехал сейчас в электричке в камуфляжном костюме, грубых рабочих ботинках и с баулом у ног. Рядом, на грубой деревянной лавке, сидел его новый товарищ Федя Смирнов – проводник по хутору Говнище.



Часть вторая. Сельский туризм


Глава первая.
Дашкин с чисто немецкой пунктуальностью явился на вокзал ровно к 17 часам, как и договаривались, однако в зале пригородных касс Федора не было. Арсений подумал о том, что проводник его вполне мог забыть о встрече или переменить свои планы, а то и уйти на радостях в буйное празднество после успешного излечения.
Дашкин нервно разгуливал по залу с объемной сумкой на плече, где на дне покоилась его цивильная одежда. Сам же он был облачен в камуфляжный костюм военного образца в зелено-коричневых разводах. Рабочие ботинки из коричневой свиной кожи гулко ступали по мраморным плитам вокзального зала. Голубая кепка-бейсболка с длинным козырьком укрывала тенью лицо чужеземца, как вуаль затеняет лицо профурсетки. Над козырьком кепки светилась приметная надпись, повторяющая начертанием титул газеты «Проплешье моё». Этот подарок репортера Кряхтевича нелепо дополнял экипировку зарубежного ученого.
В камуфляжной форме Арсений ощущал себя в повышенной боевой готовности. Такое состояние было уместно в опасной российской жизни, расположенной между двумя важными плацдармами – Базаром и Вокзалом.
Уже четверть часа отирался Арсений на неуютном проплешинском вокзале в самом отчаянном настроении. Он мрачно смотрел на угрюмо-задумчивых людей, которые тревожно сидели на железных вокзальных лавках, застуживая свои мочеполовые органы. Пассажиры чутко прислушивались к невнятной вокзальной трансляции, чтобы не пропустить посадку на свой поезд и уехать поскорее из этого скопища случайных людей в родную спасительную норку.
Дашкин, видимо, слишком заманчиво вышагивал по залу в ожидательной позе, его заметили. Подошел круглолицый русский мачо и с фальшивой улыбкой спросил:
– Такси не нужно?
– Не нужно! – отказался Дашкин.
Круглолицый амиго пристально оглядел необмятый камуфляжный костюм, дорогую сумку Арсения и вполголоса предложил:
– А квартиру снять, девочку? Надо?
Ах, как неуместно объявился сейчас этот кретин!
– У меня ориентация другая, я парня жду, – ответил Арсений и загадочно улыбнулся.
Агент привокзальных услуг как-то незаметно отпрянул и исчез. А Дашкин подумал, что даже в такой спокойный город как Проплешинск, иностранцев лучше завозить группами, как малых детей. И обязательно под надзором провожатого. Иначе вовлекут, обдурят, ограбят, а то и в заложники возьмут… Зато будет что вспомнить. В этой обиходной опасности, которая может появиться вдруг, ниоткуда, есть особая экзотика российского туризма. А уж какими сюрпризами чреват в России сельский туризм, об этом приходилось пока только догадываться. Неожиданности здесь начинаются с самого начала, когда не является вовремя проводник…
Черт бы побрал этого Федю! Дашкин все больше нервничал, вместо того, чтобы брать пример с флегматичных проплешинцев, которые не только хладнокровно студили на вокзальных седалищах из продырявленного железа свои гениталии, но еще и жевали крупные вокзальные пирожки и булки, прихлебывая газировку из огромных пластиковых бутылок.
– Здравствуйте, Арсений Иванович!
Это Федя-проводник незаметно подошел сзади. Дашкин обрадовался ему, как умирающий доктору. Он ухватил парня за рукав, опасаясь, что тот вдруг исчезнет. Федор скромно улыбнулся и одобрительно осмотрел русскоговорящего иностранца:
– Хороший костюм купили. Удобно, практично и дешево. У нас многие в таких ходят. А еды какой взяли? А то ведь магазинов у нас там нету…
– На всю жизнь не напасешься, – философски заметил Дашкин, – а на первое время харчи есть – консервы, хлеб, копченая грудинка…
– Нормально, – одобрил Федор. – Рыбу будем ловить. Сейчас, в половодье, вода мутная…
– А нам не надо поторопиться? – нервно поинтересовался Дашкин.
– Успеем, – успокоил парень.
Спутники купили билеты и тут как раз объявили посадку на их электропоезд. Зал ожидания, как по команде, загудел, зашевелился, и толпа, подхватив сумки и мешки, устремилась к выходу с отчаянным шарканьем и сопением. Этот людской поток, который давился сейчас в узких вокзальных дверях, напомнил Дашкину хронику военных лет, когда местные жители убегали от оккупантов на последнем поезде.
Они с Федором вступили в эту сумбурную кутерьму из человеческих тел, и Дашкин порадовался, что купил ботинки с железными носками. В них он чувствовал себя весьма защищено. Арсений держал Федю за рукав куртки и с отчаянием перебирал ногами, чтобы не отстать и не упасть.
– Что, всегда такая суета? – спросил Дашкин своего проводника.
– Всегда, – грустно ответил Федя. – Хотя мест обычно всем хватает… Это люди с испугу так… боятся, что все лавки в вагоне займут…


Глава вторая
Вожделенная электричка медленно подплывала к платформе. Поезд еще не успел остановиться, а к его дверям уже тянулись цепкие руки толпы. Люди готовы были пальцами разомкнуть створки, чтобы первыми забраться в вагон. Весь этот базар-вокзал наши путники наблюдали со стороны.
– Две минуты и все залезут, – пообещал Федя.
Дашкин оценил его мужество отделения от толпы. Парень все больше нравился ему своей воспитанностью, несуетливостью и деревенской основательностью.
И в самом деле, через две минуты сутолока возле вагонных подножек закончилась. Но когда Дашкин вошел в вагон, он невольно отшатнулся, как если бы ненароком попал в дамский туалет или другое запретное место. Обшарпанные деревянные скамьи-диваны, грязный пол, сто лет не мытые окна… И запах! Запах, который трудно с чем-либо сравнить. Не то чтобы неприятный, но какой-то беспросветный запах, без надежды на лучшее что ли… Ученый из Братенберга определил, что проруха, убожество, бескультурье и нищета могут иметь такой запах. После немецких айзен-ваген, схожих по комфорту с салоном самолета, проплешинская электричка напоминала поезд, в котором перевозили арестантов в прошлом веке.
Дашкин оторопело посмотрел на Федю:
– Пойдем в другой вагон!
Они прошли в следующий вагон. Там было то же самое, плюс разбитое окно. В третьем вагоне шумная компания девиц широко расположилась пить пиво. Они с ногами забрались на лавки, с хохотом делили между собою чипсы и сухарики и по очереди прикладывались к темной пластиковой бутыли. На соседних лавках многообещающе зубоскалили парни. «Здесь покоя не будет», – подумал Дашкин и через тесный тамбур пробрался в четвертый вагон.
– А чего вы ищете? – спросил Федор.
– Где почище и потише, – сказал Дашкин.
– Да бросьте вы… – сердито оборвал Федя. – Садитесь вот тут…
Они сели на свободную лавку напротив благообразных старичков-пенсионеров в облике дачников. Дашкин оглядывал вагон и пассажиров на грани ужаса. Этот бывший россиянин, погруженный полностью в германское гражданство, купающийся в немецком благополучии и погрязший в европейской культуре, даже представить не мог, что из губернского российского города в двадцать первом веке могут отправляться такие поезда. Ему навязчиво грезилось, что людей сюда заманили каким-то обманным путем, чтобы увезти на каторгу или в рабство.
Нужно было как-то адаптироваться в непривычной среде, и Дашкин плюнул в проход. После этого он почувствовал себя здесь своим. Арсений в очередной раз порадовался, что купил маскировочную униформу – на ней не так заметны будут грязь и пыль.
Постепенно Арсений свыкся с дорожным неуютом, а когда электричка с шипением закрыла двери и поплыла в пространстве, он окончательно успокоился, как висельник, у которого выбили табуретку из под ног. Арсений уже не интересовался земными образами попутчиков – дачников и сельских женщин, которые возвращались с рынка и громко судачили о своих торговых делах. Теперь Дашкин с интересом неимоверным оборотился к своему попутчику-проводнику в иной мир под названием Сосновый бор или хутор Говнище.
Федя Смирнов оказался на редкость смышленым парнем. Он четко уловил, что интересует Дашкина, и рассказал о главных достопримечательностях своей глухой деревни. Федя очень стройно обрисовал Арсению схему сельского туризма.
Жить иностранцы могут либо в пустующих домах деревенских, с мышами, с сортиром во дворе, с помойкой за огородом, либо на постое у кого-то, или на базе отдыха завода «Проплешмаш». База недалеко от поселка, на берегу лесного озера и вполне комфортна. Из нее иностранные туристы могли бы делать вылазки в русскую деревню и участвовать в ее жизни. А именно: заготавливать сено, колоть дрова, чистить хлев, пасти или доить коров, полоть огород и прочее.
Фантазия Федора разбушевалась, и он сделал гениальное предложение: выдавать каждому иностранцу 20 рублей на день. Столько, сколько он, Федя, получает от государства в виде пенсии за свою инвалидность.
– Тогда у них стимул к жизни будет! – заключил парень.
– Ты думаешь, у немцев или итальянцев нет стимула к жизни?
– Конечно! Если б им жизнь была в радость, они не стали бы искать приключений в русской деревне, – убежденно заявил Федор. – Это все равно, что в омут…
– Какой ты умный! – воскликнул Дашкин. – Ты хочешь сказать, что любой человек, которому жизнь не мила, приедет в вашу деревню, поживет вашей жизнью и после этого скажет: «Боже мой, как я счастливо, оказывается, жил в своей поганой Европе!»…
Польщенный парень покраснел от похвалы:
– Ну, что-то вроде того…
Дашкин не переставал восхищаться:
– Здорово! «Сельский туризм в России – лучшее средство от суицида!». Отлично звучит. Молодец! Ты, наверное, Паша, в школе отличником был?
– Что вы! – Федя засмеялся. – Так себе учился… И сейчас книжек не читаю…
– Отчего же ты такой смышленый? – допытывался Дашкин.
– Я не смышленый, я – трезвомыслящий – объявил Федя.
При этих словах старичок и старушка, что сидели напротив, внимательно посмотрели на парня.
– Я выпиваю очень редко, – признался Федя. – Мозги еще не все пропил…
Дашкин уважительным взглядом обласкал парня. А Федор подумал и пригрозил:
– А мог бы спиться! У нас поселок имеет еще одно название – Пьяный поселок…
– Какой ценный у вас поселок, – заметил Дашкин. – К нему любое название подходит: Сосновый бор, хутор Говнище, Пьяный поселок… А почему поселок Пьяным зовут?
Федор как всегда обстоятельно принялся отвечать:
– Пьют везде, вы знаете. А у нас в поселке есть особенность – кто ни попадет к нам, хоть ненадолго, обязательно напьется. А то и в запой уйдет… Однажды к дяде Коле приехали из Проплешинска товарищи с работы, за грибами. Ну, сходили в лес, набрали грибов, выпили и домой поехали. А один товарищ у дяди Коли остался. «Не надо, – говорит, мне грибов, давай лучше их пропьем». И пропили… Потом опять за грибами пошли, и опять обменяли их на самогон. И так пять дней, пока за тем мужиком жена из города не приехала… Так что вы тут своих иностранных туристов караульте. А то за ними женам далеко ехать придется!
– Да, да, – засмеялся Дашкин. – Дорфшнапс великая сила! Зато у вас работники останутся. Немцы хорошие хозяева, они много чему могут научить ваших крестьян.
– У нас в поселке три с половиной человека, старики в основном. Их учить поздно… А что такое дорьфшнапс? – спросил Федя.
– Дорф по-немецки, это деревня, – объяснил Дашкин. – А шнапс – сам понимаешь…
– Водка! – догадался Федя.
– Правильно, – подтвердил Дашкин. – И еще есть важное слово. Тринкен… Пить!.. Хочешь, немецкому тебя научу?
Вот так неторопливо и ни о чем разговаривали наши герои, пока электричка катила по Великой Русской Равнине, заселенной проплешинским людом. За окном, сменяя одна другую,  тянулись длинные, в одну улицу, деревни с кирпичными домами и бревенчатыми домишками, с огородами, колодцами, козами, курами и прочей деревенской требухой. Через каждые пять-семь минут поезд останавливался, и динамик строгим женским голосом объявлял остановку. Когда в очередной раз поезд остановился, и вагонное радио объявило: «Растопыркино», Федя сказал:
– Зер гут! Приехали!


Глава третья
Они вышли из электрички прямо под синее небо, окунувшись в апрельский воздух, пахнущий последним снегом и оттаявшей землей. Электричка понеслась дальше отстукивать свои железные версты, а Дашкин и Федор семенили по шпалам к железнодорожному переезду, где была дорога.
Справа, за частоколом лесополосы, угадывалась большая деревня, а с другой стороны были луга, которые убегали к лесистым холмам. Они дыбились на горизонте, темными волнами.
– Нам туда! – Федор показал на холмы. – Во–о–он там, в лесах, видите, деревня?!
Дашкин прицелился взглядом в даль и с трудом различил на одном из холмов невнятные признаки человеческого жилья – что-то вроде пригоршни щепок, которые обозначали дома деревни.
– Так далеко? – изумился германец.
– Не очень, – успокоил Федор, – всего пять километров.
– Пять километров? – изумился Дашкин. – И пешком?!
– Не только, – заметил Федя. – Плыть еще надо… Я же говорил, что половодье…
– А где река? – встревожился Арсений.
– Там… – махнул вперед Федор.
– Даже реки еще не видно… – Дашкин обреченно вздохнул и огляделся на людей, которые вместе с ними шли по шпалам:
– Они тоже поплывут?
– Нет, они здесь живут, в Растопыркино. А нам надо в Сосновый бор.
– В хутор Говнище, – уточнил Дашкин.
– Ну да, в Пьяный поселок, – добавил Федя, и путники немного развеселились.
Они прошли краем поселка по асфальту и вышли в луга, где чавкала под ногами скользкая блестящая дорога, похожая на змею, только что выползшую из своей старой шкуры. Вскоре Дашкин увидел реку, которая оккупировала прибрежные кусты и деревья, а в середине русла дыбилась мутными волнами.
– Река Мура, – объявил Федя.
Дашкин уважительно смотрел на поток, не представляя, как его можно переплыть. Федор угадал мысли чужеземца:
– На том берегу дачи… У них лодка… Должны приплыть к электричке…
Дашкин заметил двух женщин с рюкзаками. Они терпеливо стояли в отдалении, на крутом берегу, тоже, видимо, ожидая переправу.
Федор сел на могучую корягу, выброшенную половодьем, и принялся переобувать сапоги. Дашкин чопорно вышагивал вдоль берега. Потрогал зернистый снег в ложбинке, который доживал последние часы и вдруг увидел на взгорке две могилы. Они были оформлены, как положено: оградки, памятники из сварного железа в виде четырехгранных тумб-обелисков, выкрашенных черной краской.
– Здесь кладбище? – крикнул Дашкин Федору.
Федор потопал переобутыми ногами, подошел и обстоятельно объяснил:
– Здесь никто не похоронен… Это просто память об утопленниках… Река их похоронила… Не нашли… Вот родственники и поставили здесь памятники, чтобы как у людей…
– Утопленники? – Дашкин поежился. – Страшная смерть…
– Да. Они вот так же вот, как мы… В половодье утонули…
– Но мы пока еще не утонули! – возразил Дашкин.
– Конечно, – подтвердил Федор, и добавил  – У нас обычно в половодье тонут…
Федя подошел к самой большой ограде:
– Вот здесь муж с женой похоронены… То есть, как бы похоронены… Дачники… Переплывали на резиновой лодке и попали под провод линии электропередачи. Видите вон, опоры через реку? Вода сейчас высокая, провода всего метр над водой... Не успели они на тот берег выгрести, речка их в аккурат на ЛЭП вынесла... Канули, как в воду…
Дашкин скорбно притих.
– А вот эта могила… – Федор подошел к другой ограде. – Это женщина, тоже дачница. На моих глазах утонула. Мы с отцом как раз на том берегу были. И они оттуда отплывали… Шесть человек на деревянной лодке. Пять мужиков и она. Муж ее как раз и греб. А весла одного не было. Он не стал искать, говорит, я и одним веслом угребусь. И стал грести, как лопатой. Не угребся, снесло их…
– Что, тоже на ЛЭП попали? – предположил Дашкин.
– Нет, ЛЭП тогда высоко была… Они на трос наткнулись. Вон там, ниже, поперек реки трос был натянут… От старого висячего моста остался... Лодку к нему и прибило. Они ухватились за трос, а лодку у них течением из под ног унесло. А женщина не успела ухватиться. Да еще рюкзак за спиной… Выглянула из воды два раза, и все! И больше ее никто никогда не видел…
Дашкин не нашел ничего сказать. Он насупился как-то нехорошо, с тревогой смотрел на поток и мерил взглядом расстояние до линии электропередачи.
И тут показалась дюралевая лодка. Она отчалила с того берега. Какой-то мужик греб в их сторону.
– Это не тот, который с одним веслом?.. – спросил Дашкин.
– Нет, тот зимой помер. Салом подавился… –  бесстрастно сообщил Федор.
– Как салом? – ужаснулся Дашкин.
– Ну как… заглотил и не справился с куском…
– О, майн Готт! – воскликнул Дашкин. – Какая нелепая смерть!
– Смерть всякая нелепая, – философски заметил Федя.
Тем временем лодочник причалил к месту, где ожидали женщины. Пассажиры, что называется, стали подниматься на борт. Дашкин убедился, что весел у лодочника два, что рюкзаков за спиной ни у кого нет и смело сел в лодку.
Они на удивление быстро пересекли бурные вешние воды, и Арсений радостно помахал могилкам на том берегу, мол, я сегодня еще поживу…


Глава четвертая
Дашкин чувствовал себя первооткрывателем, впервые ступив на сельскую землю глубинной России.
Сначала они с Федором долго и путано пробирались по лабиринту дачного поселка. Это скопище кукольных домиков, крохотных земельных участков, огороженных всякой дрянью, напоминало Дашкину заброшенное кладбище. Издалека садовые домики, размером чуть больше собачьей будки, очень походили на могильные памятники.
Невольно Дашкин вспомнил праздничные домики сельских немцев с аккуратными палисадниками, ухоженными клумбами, похожие на картинку из книжки о счастливом детстве… Но тут местная реальность ухватила полу его куртки ржавой пружиной: а не задумывайся! Бди! Откуда могла взяться здесь, в дачном массиве ржавая пружина? А из кроватной сетки. А сетка эта служила важным фрагментом чьего-то забора.
Дашкин не увидел ни одной живой души на дачном пространстве, и предположил, что это, наверное, брошенные участки.
– Да нет, – возразил Федор. –Рано еще, земля сырая, копать нельзя…
– И что, люди вот здесь летом что-то делают? – допытывался Дашкин.
Федор подозрительно посмотрел на Дашкина. Он не понимал, тот шутит или вправду такой тупой.
– Ну, живут, когда хотят, – объяснял Федя. – Обычно на выходные приезжают: полить, прополоть…
– Что же здесь выращивают? – спросил не без интереса Дашкин.
– Все, что можно съесть, – доступно объяснил Федор. – Картошку, огурцы, помидоры, тыкву…
– И вот эти жалкие огороды люди возделывают, чтобы прокормиться?
– А для чего же? – возмутился Федор, – Не для забавы же! И то, у них часто воруют урожай. Приедет человек, вроде все нормально… Начнет картошку копать, а ее нет. Куст есть, а клубней в земле нет.
– Как так? – не понял Дашкин. – Декоративный сорт такой?
– Ага, сорт!.. Это бомжи украли… Тут земля рыхлая, можно картошку выбирать не копая, руками…
– О, майн Готт! – не удержался Дашкин и достал блокнот, чтобы вписать туда сенсационную информацию.
Наши герои миновали дачно-кладбищенскую зону, поднялись песчаной дорогой на холм, где пустила корни деревня Сосновый бор. Это поселение представляло собой длинную улицу, растянутую на километр. По улице, нехоженой и неезженой, бежал довольно мощный ручей. Он собирал на пути своем всякий мусор и берега его были усеяны пустой пластиковой посудой из-под пива, масла, фруктовой воды… Все это напоминало помойку. Дашкин не удержался:
– Как у вас грязно!
– Весна, – буркнул Федя. – Как обычно, снег тает, и все говно наружу…
Замечание проводника по хутору Говнище прозвучало слишком поздно. Дашкин уже вступил в эту мерзкую субстанцию. Пока он очищал свой новый рабочий ботинок от собачьей какашки, его облаяла маленькая черная дворняжка. Она выбежала из калитки крайнего дома и явно прогоняла людей со своей территории.
– Гадить надо меньше, мадам! – укорил ее Дашкин.
– Это кобель, – поправил Федор.
– Какая разница, – Дашкин поморщился, – дерьмо-то одно…
Они медленно поднимались вверх по главной и единственной улице мимо старых, стоящих на остатках бодрости деревянных домов. Крытые ржавым, давно не крашеным железом или замшелым шифером, они выглядели устало, если не сказать, заброшенно. Однако стекла в окнах были целы, и печные трубы бодро нацелились в небо. Из некоторых вился легкий дымок.
– Что-то людей не видно, – заметил Дашкин.
– А кого тут смотреть, – сказал Федор. – Народу почти нет. Раз, два и обчелся….
– А остальные дома пустуют?
– Да, – подтвердил Федя. – Старики померли, а дети их и внуки на лето когда приезжают. Но не больно-то…
– Отчего так? – полюбопытствовал Дашкин.
– Во-первых, тут земля плохая. Песок, ничего не растет. А во-вторых, здесь все лето на улицу не выйдешь: комары, мошки, оводья, слепни… Ни днем, ни ночью покоя нет…
– Отлично! – воскликнул Дашкин.
– Это вы сейчас так говорите, пока холодно…
– Да нет, я с точки зрения сельского туризма. Это же экстрим…
И Дашкин начал загибать пальцы:
– Антисанитария, удаленность от больших дорог, отсутствие магазина, полиции… нет никакой связи, даже сотовой… Летом, как ты говоришь, гнус зверствует! Что еще у вас особенного есть? Может, чертовщина какая водится?
– У нас тут люди разные живут, некоторые почище любой чертовщины будут… – многообещающе заметил Федор.
Дашкин радостно засмеялся от предвкушения интересных знакомств. А пока он осторожно ступал по деревенской улице, густо заминированной собачьими экскрементами.


Глава пятая
Дом Федора мало чем отличался от соседних: серые бревенчатые стены, три окна на улицу, железная ржавая крыша, скрипучее крыльцо… Откуда-то высыпали собаки, целая свора. Дашкин обожал собак и попросил Федора незамедлительно представить ему этих четырехлапых обитателей деревни.
– Вот это – Лайка, – Федор показал на маленькую белую собачонку с просящей мордашкой.
– Так это же дворняжка! – возразил Дашкин.
– Да, но когда мне дали щенка, сказали, что лайка. Я ее так и зову – Лайка. Она у меня коров пасет.
– А этот черный кобель, точно лайка, – заметил Арсений.
– Да. Это Корнет. Дяди Коли Борисова собачка. Корнет всем кобелям на нашей улице трепку задает… А Кузю у Соколовых насмерть загрыз.
Дашкин уважительно посмотрел на Корнета. Пес держался сдержанно и с достоинством, будто знал, что во всей этой своре, он самый породистый и благородный.
Какой-то белый пушистый шарик выкатился под ноги.
– Жульен! – объявил Федя. – Соседкин сторож.
Дашкин с улыбкой посмотрел на плутоватую мордашку Жульена:
– Надо же, какие у вас тут клички дают!..
Федор представлял собак дальше:
– Тузик! – коротко объявил он, неуважительно ткнув сапогом серую лохматую дворнягу с неправильным прикусом. Можно даже сказать, с кривыми какими-то зубами и очень глупой внешностью.
– Как же его Корнет не треплет? – спросил Дашкин.
– Потому что они вместе у хозяина живут, на пару. Очень дружат. Они вдвоем всех кобелей и угнетают…
– Поэтому ты, Федя, держишь исключительно сучек, – догадался Дашкин.
– Наверное, – согласился Федя и погладил с особой нежностью симпатичную дворнягу черно-рыжего окраса с добрыми преданными глазами:
– Это Альма, моя собачка!
– И вот эта твоя собачка, – догадался Дашкин, показывая на щенка-подростка русской гончей.
– Да, это Чага, – подтвердил Федя и потрепал за уши невероятно худую гончую.
– У тебя три собаки! – удивился Дашкин. – Не много?
– Пускай живут, – разрешил Федор. – Лайка пасет, Альма на все случаи жизни, а Чага будет охотиться.
– Что, здесь охота есть? – спросил Дашкин.
– А как же? – удивился Федор. – Леса вон кругом до горизонта. Кабаны, косули, зайцы, лисы, утки… Сейчас вот как раз открылась охота на водоплавающих и на вальдшнепов.
– Это же очень привлекательно для туристов! Не голая пустошь, а охотничьи угодья! – возрадовался Арсений, но тут же потускнел лицом. На какой-то миг он потерял бдительность и вступил в ту самую субстанцию, которая дала хутору такое неприглядное название.
Дашкин с выражением омерзения на лице принялся обтирать ботинок о прошлогоднюю траву, а Федор тем временем взошел на свое крыльцо, отомкнул легкую дощатую дверь и торжественно повел рукой:
– Проходите, Арсений Иванович! Мой дом – ваш дом!
Гость из Германии не без трепета вошел в незнакомое жилище. Сначала были сени. Дашкин с трудом вспомнил, что так в деревенских русских домах называется прихожая, похожая на чулан. А чулан – это кладовая всякой рухляди и барахла. У Федора в качестве рухляди в сенях стоял бывалый велосипед, какие-то сети, намотанные на палку, громоздкий рукомойник, по форме похожий на куцее пианино из фанеры, где вместо клавиш была эмалированная раковина.. Какие-то тазы и ведра…
Как и положено чужому человеку, Дашкин неловко задел плечом оцинкованное корыто, висевшее на гвозде. Оно загрохотало фальшивым театральным громом и ударило гостя по ноге. Но Дашкину было не больно, потому что грубые рабочие ботинки с металлическими носками и были рассчитаны на то, чтобы на них падали всякие болванки и прочие кирпичи-железки..
Федор отворил низкую дверь, уже непосредственно в жилую часть дома, а вот Дашкина не предупредил, чтобы тот пригнулся. Арсений не вписался в габариты прохода и каски на нем, как назло, не было… Судя по звуку удара, домик у Феди был довольно крепкий. Он наградил незваного гостя хорошей шишкой на лбу.
Дашкин шальным взором обшарил незнакомое помещение, и оно показалось ему довольно просторным. Этакий гибрид типа кухни-столовой, что у немцев называется шпайзехалле.
Большая печка занимала самое главное место. У маленького оконца приткнулся стол под старенькой клеенкой. Какой-то древний темный буфет с застекленными створками дремал в углу. А в другом углу устало дрынчал холодильник-долгожитель. К дверце его была привязана резинка, которая опоясывала холодильник и крепилась к гвоздю в стене. На холодильнике стоял маленький телевизор в треснутом пластмассовом корпусе. Некрашеные полы из толстых досок замыкали картину деревенского обиталища.
Было довольно свежо в доме.
– Сейчас печку затопим, – объявил Федя и принялся разбирать рюкзак.
Дашкин со своей стороны тоже выложил на стол продукты: две банки тушенки, банку сгущенки, сардины и шпроты, увесистый кус копченой грудинки, банку растворимого кофе, сахар, хлеб и бутылку водки.
Федя убрал в холодильник куриные окорочка и грудинку, а взамен достал оттуда бидон молока.
– Давайте перекусим на скорую руку, – предложил Федя.
Он налил две большие кружки, отрезал белого хлеба.
Дашкин торжественно приподнял посудину:
– С благополучным прибытием!
Федя охотно чокнулся молоком и добавил:
– А я выпиваю редко… Вот молочко люблю.
Приятели слегка позавтракали. Потом Федя показал гостю главные свои хоромы. Чтобы попасть в жилую половину дома, требовалось не только открыть еще одну дверь, но и разуться.
Жилая часть дома была совсем крохотной: два оконца размером с газетный лист, низкие потолки. Скудное пространство было заставлено платяным шкафом, круглым столом без скатерти и диваном. В углу на тумбочке стоял большой телевизор допотопного образца. Опять печь занимала главенствующее положение в комнате, но здесь она выполняла функцию перегородки, так как отделяла два темных угла, где стояли кровати.
Но самое главное, что бросалось в глаза, в доме были очень низкие потолки. Дашкин боялся выпрямиться во весь рост. С присущей ему непосредственностью, он спросил:
– Потолки-то почему такие низкие?
Федя, как всегда, нашел вразумительный ответ:
– Чтобы зимой топить меньше. Объем-то небольшой…
– У тебя здесь дедушка с бабушкой жили? – полюбопытствовал Дашкин.
– Да, я сюда приезжал из города на каникулы… А потом, когда школу окончил, приехал насовсем… Дед давно умер. Я с бабушкой жил. А два года назад и она померла. Восемьдесят шесть лет прожила…
– И все время один живешь? – спросил Дашкин.
– Нет, – успокоил парень. – Батя с матерью приезжают из Проплешинска, брат младший, студент… Картошку тут сажают, сено помогают заготавливать…
– Покажи свое хозяйство, – попросил Дашкин. Ему было тесно с непривычки в таком экономном жилище, тесном, как фамильный склеп.


Глава шестая
Во двор вышли через заднюю дверь, из сеней. И тут Дашкин сразу же совершил ошибку – он шагнул в сторону от пешеходной доски и по щиколотку увяз в навозе.
– А я думал, это земля, – простодушно признался он.
– Нет, это говно, – сказал Федя. – У меня корова и бычок. Где живут, там и срут…
– А, может, Федя, у тебя сапоги есть? – поинтересовался Дашкин.
– Есть, да в них все время плохо, нога преет… Вы больше с доски не отступайте… А лучше сюда вообще не ходите…
– Что же ты дерьмо-то за коровами не убираешь? – полюбопытствовал Дашкин.
– Некогда, – просто ответил Федор. – Я только в хлеву прибираюсь…
В хлеву навоза тоже было с избытком. Особенно в закутке, где обитала корова. Она лежала сейчас на грязном полу и осуждающе смотрела на хозяина, мол, где же ты, варнак, шляешься!..
Бычок в своем стойле усердно жевал сено. Шерсть на его боках была покрыта засохшим навозом.
– Соседка присматривала, пока я в городе был, – объяснил Федор плачевное состояние своих животных. – Какой с нее спрос. Спасибо, хоть кормила, корову доила…
Парень решительно взялся за лопату. Дашкин по-своему решил заняться навозными делами – надо было отмыть ботинок от этого добра. Федя объяснил, что таз можно взять в сенях, а вода в колодце на улице.
Возле колодца имелись лавочка и столик. Дашкин расположился здесь со всеми удобствами. Он не только помыл ботинки, но и постирал носки. Никто его не смущал, потому что деревня была пуста, как после чумы.
Однако, незнакомец, осуществляющий гигиенические действия у колодца, все же привлек внимание. Из дома, расположенного рядом с Федиными хоромами, вышла женщина солидных, но еще бодрых лет. Одета она была в довольно приличную черную юбку и белую блузу. Рядом с нею катился знакомый пушистый шарик.
– Жульен! – вспомнил Дашкин.
Женщина улыбнулась, польщенная вниманием к своей животине.
– Здравствуйте! – приветствовала она незнакомца.
Дашкин откликнулся на приветствие и представился:
– Арсений Иванович! Я с Федей приехал…
– Вижу, что с Федей, – сказала женщина. – Я соседка его, Валентина Ивановна меня зовут.
И тут же посочувствовала:
– Что, вляпались?
– Да нет, специально в дерьмо вступил, – объяснил Дашкин. – Консистенцию надо было определить… Я ведь, Валентина Ивановна, специалист по всякого рода дерьму. Изучаю как ученый…
Валентина Ивановна рассмеялась:
– Вся жизнь – дерьмо. Это надо исследовательский институт, чтобы проблему изучить…
– А вы не деревенская! – сделал заключение Дашкин.
И зачем он только это сказал! Женщина, обнаружив достойного собеседника, обрушила на Арсения лавину сведений о здешней дерьмовой жизни. Дашкину ничего не оставалось, как внимать рассказу взбудораженной женщины. Он сумбурно откладывал в памяти сведения о деревенских жителях: кто беспробудно пьет, кто сидел в тюрьме, кто ест кошек и кто состоит на учете в психбольнице.
Когда Арсений утомился от такой негативной информации, он спросил, кто же в деревне является положительным во всех отношениях человеком.
– Федя Смирнов! – не задумываясь ответила Валентина Ивановна. – Не пьет, не курит, не матерится… И тут же добавила:
– Но родители обирают его до нитки. Картошка вырастет, они все в город увезут, ему оставят два мешка на всю зиму. Бычка зарежет, все мясо съедят, Феде голову да копыта отдадут… А так он молодец! Всем в деревне помогает, кому свет наладит, кому из Растопыркино что привезет…
Дашкин посчитал, что на этой оптимистической ноте можно и раскланяться со словоохотливой соседкой. Он непривычно для этих мест поклонился ей в пояс:
– Спасибо, Валентина Ивановна, за интересные сведения. Рад был познакомиться…
И, надев мокрый ботинок, собрался идти. На лице женщины выразился испуг: она ведь ничего про незнакомца не узнала!
– А вы-то кто? – задала она важнейший вопрос.
Интерес женщины был настолько велик, что Дашкин подумал: если соседка не получит достойный ответ, она умрет на месте. Арсений не хотел быть убийцей. Но он также поступил беспощадно, сказав правду:
– Я ученый из Германии. Приехал изучать вашу деревню…
От такой внезапной вести глаза энергичной женщины увеличились до беспредельных размеров. Дашкин подумал, что базедовой болезни ей не миновать.
– В каком смысле изучать? – спросила Валентина Ивановна.
– Во всех, – ответил Дашкин. – А начал вот с дерьма под ногами. Много его тут у вас…


Глава седьмая
Пока Федор управлялся с навозом в коровнике, Дашкин решил растопить печь. Он никогда в жизни этим не занимался. Специально решил поиграть в Прометея, потому что разжигание деревенской печи могло войти в программу сельского туризма в России.
Арсений наложил березовых поленьев, сообразил подложить под них тонкой лучины, которая лежала тут же, возле печи, и даже кусок бересты вставил в печной заряд в качестве запала. Дашкин поклялся разжечь огонь с одной спички. И это ему удалось. Но только дым почему-то шел не в трубу, а в хижину. И здесь новоявленный истопник проявил грандиозную сообразительность: если дым не идет в трубу, значит, туда нет пути. Дашкин нашел какую-то закорюку, дернул ее, и она оказалась у него в руках – закопченная железка, похожая на лопатку. В таком виде и застал его Федя.
– Это заслонка, – сказал хозяин, и осторожно вставил железку обратно в печную щель, но не до конца.
Федя объяснил несведущему гостю, что с помощью заслонки открывается и закрывается труба. Открывается, чтобы дым уходил, а закрывается, чтобы тепло сберечь.
– Очень важный инструмент, – подчеркнул Федор. – Закрывать трубу надо только тогда, когда в печке все прогорит, и останутся красные угольки без синего цвета. Синий цвет – это угарный газ.
– Да, да, – понимающе кивал германец. – Угарный газ, синие угольки…
– Надо закрывать, когда уже только красные угольки! – продолжал наставлять Федя. – Чтобы тепло не ушло. А если раньше – угоришь…
– Что значит «угоришь»? – спросил психолингвист.
– Ну, по-немецки это вроде как «капут». Голова болит, блюешь... А можно и умереть. В Чертеиме прошлой зимой две сестры-старушки…
– Ладно, ладно, не будем о печальном, – перебил Дашкин. – Печка-убийца – это хорошо! Это экстрим на уровне тарантулов или ядовитых мухоморов.
– У нас скоро сморчки пойдут, – объявил Федор.
– А мухоморы?
– У нас тут поинтересней кое что есть, – заявил Федор. – Тоже гриб, похожий на мухомор – серый такой, с чешуйками на шляпке и на длинной тонкой ножке. Но не мухомор. «Зонтик» называется. Это как свинина. Его крупными кусками нарежешь, в муке обваляешь, и как свиная отбивная получается…
Дашкин был доволен:
– Здорово! Мы про этот гриб напишем в «Путеводителе по хутору Говнище». В Германии в лесу грибы не собирают. Немцы народ не рисковый. Они из магазина грибы берут: шампиньоны, вешенки…
– А у нас подосиновики, подберезовики, белые, маслята, опята… – хвастался Федор.
– А змеи есть? – спросил Дашкин.
– Море! – подтвердил Федя. – Гадюка степная, гадюка болотная, ужи, медянки… Ой, сколько тут змей! – Федя отчаянно качал головой.
– А клещи? – вспомнил очередную опасность Арсений.
– О–о–о! Клещи!.. – Федя готов был вырвать волосы у себя на голове. – Через несколько дней собаки все в клещах будут. Из леса натащат… Но больше всего, Арсений Иванович, у нас здесь комаров! А по теплу оводья пойдут. Эти, как пули. Кожу пробивают только так… Коровы в это время и не едят ничего, от гнуса отбиваются. Молока в это время по три литра дают… А у Алтаревых конь все лето в конюшне стоит. Он ипподромовский, нежный, мух вообще не переносит. Как-то запрягли его об эту пору в телегу. Мошкара тут же налетела. Коняка не вытерпел, и рванул, куда глаза глядят. Нашли в лесу. Без телеги, одни оглобли висят…
– А люди-то как терпят? – спросил Дашкин.
– Мы на ночь дома «Фумитокс» в розетку включаем. Такие ароматные пластинки. Они нагреваются, пахнут, и комары мрут от того аромата. А на улице, когда косить надо или что еще срочное – накомарник надеваем…
– Да ты смеешься надо мной! – опомнился вдруг Дашкин. – Тут же центр России, не тундра, не тайга какая-нибудь. Гадюки, клещи, комары и слепни…
– А еще крысы, мыши, бешеные лисы и волки, – добавил на полном серьезе Федя.
Дашкин не хотел верить парню:
– Прямо какие-то дебри Амазонки получаются…
– Вполне, – согласился Федор. – Пойдем на старицу или в пойму… Если тропу потерять, всю жизнь можно по болотам плутать. У нас здесь летом знаете, сколько грибников блукает? Даже свои, местные, и те…
Тут в сенях кто-то предупредительно затопал, дверь распахнулась и какой-то круглый толстый человек в очках по-театральному громко, чтобы услышали в последних рядах, объявил:
– Можно?!
– Здрасьте, дядь Вить! – приветствовал пришельца Федор.
– Здравствуй, – не глядя на парня ответил «дядь Вить» и подошел к Дашкину:
– Рад приветствовать дорогих гостей.
Мужчина протянул для пущей радости руку:
– Купоросов Виктор Петрович! Пенсионер, охотник…
Арсений тут же вспомнил, что взбалмошная соседка возле колодца упоминала какого-то старика-охотника, вечно пьяного, кажется, Купоросова, который в случае неудачной охоты истребляет кошек, обдирает их и варит из них суп…
Дашкин осторожно пожал протянутую руку:
– Арсений Иванович…
– Как же так, – удивился Купоросов, – из Германии, а имя русское?
– Да я там только живу, – объяснил Дашкин. – А родился в Проплешинске…
– Вот так так! – озадачился пенсионер-охотник. – Родился в Проплешинске, а живет в Германии… Федь, тут без бутылки не разберешься… Есть у тебя? Вот, держи деньги…
Федор достал из шкафа трехлитровую банку самогонки, приладил воронку к пустой бутылке… Но Купоросов его остановил:
– Зачем лишние движения делать? Ты разлей сразу по стаканам, мы и выпьем за знакомство.
– Вообще-то мы только приехали, надо осмотреться для начала… – принялся объяснять Дашкин ситуацию.
– Вот сейчас для резкости взгляда выпьем и осмотримся… – безапелляционно заявил Виктор Петрович.
Арсений поразился гостеприимству пенсионера-охотника: пришел в чужой дом и распоряжается устроить здесь застолье! Ну, точно, в Германии он не жил…
Федя, видимо, был воспитан в уважении к старшим. Он принес стул из горницы, и застолье началось.
Дашкин был предельно осторожен. Испытав коварство проплешинской водки, он еще более осторожно принюхивался к самогону.
– Со знакомством, Арсений Иванович! – провозгласил тост пенсионер и легко и непринужденно опрокинул граненый стакан в свое тренированное горло.
Федя вовсе не стал пить, пригубил и отставил стакан:
– На, пей, дядь Вить!
Дашкин сделал глоток и оценил качество зелья. Дорфшнапс хоть и отдавал лимонной корочкой, все же имел резкий сивушный дух. Однако, чувствовалась ручная работа – домашняя водка грела и освежала одновременно. Выпив полстакана, Дашкин почувствовал невероятный подъем и тягу к жизни. Первым проявлением этого оживления был волчий аппетит. Он достал грудинку, открыл шпроты и начал сооружать себе огромный бутерброд…
Они даже не допили «гостевую» бутылку Купоросова, когда в дверь постучали и вошли новые обитатели Пьяного поселка. Два сухощавых старичка-молодца приветливо улыбались на пороге. Тот, что был в черной суконной кепке и с красным лицом обнимал большую пластиковую бутылку. В ней плескалась бесцветная жидкость, похожая на самогон. Другой товарищ держал на раскрытой ладони закуску – моченое яблоко.
– Добрый день! – пропели старички-дружки. – Где тут наш дорогой гость из Америки?
Дашкин понял, что деревенское радио начало свою работу…


Глава восьмая
Через полчаса в кухне у Феди Смирнова шло заседание «совета старейшин» хутора Говнище о том, чем можно развлечь в деревне иностранных туристов.
Купоросов Виктор Петрович сказал, что по части охоты на вальдшнепа, утку, зайца или даже лису он – первый проводник.
Борисов Николай, тот, что пришел в обнимку с бутылкой, объявил, что найдет для дорогих гостей самый качественный самогон. Ваня, его верный собутыльник, чесал затылок и ничего придумать не мог, поскольку этот бывший горожанин против своей воли жил в деревне вместе с супругой, ничем деревенским не увлекался, и потому жил в постоянном состоянии пьянства и распрей с женой-трудоголиком.
Был в компании заседателей и новый человек – Леша Гранин. Красивый крепкий мужик лет сорока, ладный, стройный и в меру буйный. Он красиво пил. Стакан с зельем будто сам собою появлялся в его руке, Леша опрокидывал его в воздухе, и струя, описав короткую дугу, с легким журчанием попадала прямо в луженую глотку.
Леша Гранин молчал, слушал, что-то понимал или не понимал, хмурил лоб и закатывал глаза. Наконец, концентрация алкоголя в его крови достигла критической точки откровения, и он выдал:
– Я всем этим немцам пи….лей навешаю!
И, чтобы присутствующие поверили в серьезность его намерений, Леша грохнул по столу кулачищем и прокричал страшным голосом:
– Хенде хох! Гитлер капут!
Охотник Купоросов сморщился в презрительной усмешке:
– Дурак ты! Какой Гитлер? Какой капут?
Но Леша Гранин не унимался. Он решил заявить о себе с другой стороны:
– Я не Лермонтов, не Пушкин, я – Алеша Колотушкин!
– Ху…шкин ты, – миролюбиво заметил все тот же Купоросов.
Федя, как хозяин, понял, что один из незваных гостей дошел до того состояния, когда надо его провожать:
– Леша, уже все выпили. Мы сейчас в лес пойдем с Арсением Ивановичем…
– Как все выпито? – усомнился Гранин. – У тебя что, больше ничего нет?
– Нет! – сказал Федя.
– Я сейчас мигом найду! – загорелся Алеша Колотушкин. – Давайте денег, господа, и я принесу…
– Да нет, хватит, – сказал благоразумный Ваня. – Мы тоже пойдем. Надо человеку с дороги отдохнуть.
Леша Гранин на минуту задумался и определил:
– Отдыхать надо, это верно. Я устал. Я пойду… А фрицев… – он сверкнул глазами на Дашкина, как будто он был самый главный в мире фриц. – Фрицев я не люблю! Сколько они наших в войну изничтожили!..
Это были последние слова агрессивного обитателя деревни перед тем, как он покинул славную компанию.
Дашкин с большим напряжением сидел за столом. Понимая русскую речь, он не мог понять своих собеседников. Краснощекий Коля рассказывал, как он много лет назад в этом поселке окончил первый класс. А чтобы не ходить во второй, поставил учителю бутылку самогонки и тот выписал ему справку, что он закончил два класса сельской школы.
– Зачем? – недоумевал немецкий ученый. – Ведь работать таким маленьким еще рано. Учился бы и учился.
– Я все понял и так, – ответил Коля. – Читать, писать и считать я умел. Чего же еще?
– Правильно! – поддержал Федя. – Надо знать самое главное.
– Потом меня взял азарт, – продолжил рассказ Коля, – и я поставил учителю трехлитровую банку самогонки. Он выписал мне свидетельство, что я закончил четыре класса! А тогда это был выпускной класс…
Дашкин долго усваивал эту деревенскую арифметику, потом спросил:
– Если я правильно понял, вы закончили всего один класс сельской школы?
– Да! – с гордостью подтвердил Николай.
– Кем же вы по жизни работали? – полюбопытствовал Дашкин.
– Я был трактористом в строительной конторе, в Проплешинске. Тридцать два года на одном месте! И тоже права тракториста купил. За ящик водки. Она дешевая тогда была…
– И работали? – не отставал Дашкин.
– Да. Только работал. А чинили мне его механики. Я в нем внутри ни бум бум…
Дашкин развел руками в знак восхищения перед таким самородком.
Товарищ Коли, Ваня, осмелев после выпитого, открыл свой талант. Оказывается, он всю жизнь любил танцевать. И вот сейчас Ваня показывал «сидячую» чечетку: дробно топал ногами, хлопал себя ладонями по ляжкам и бокам, выстукивая особый ритм. Надо сказать, получалось у него довольно складно. А в конце этого сидячего танца Ваня делал такой непристойный жест, который на русский язык можно перевести типа так: а вот тебе кукиш с маслом!..
Охотник-пенсионер Купоросов пообещал Дашкину сегодня охоту на вальдшнепа и задремал, уронив голову на грудь.
Арсений уныло сидел за пьяным столом. Федор тоже терзался от такого никчемного застолья. У него, наверное, было много дел по хозяйству, а тут собрались бездельники, пьют и лясы точат, лишь бы время убить. И как кость в горло, еще один персонаж объявился: невероятно шумный старичок закатился в избу. Был он давно не брит, но глаз у бодрого старца по-молодому сверкал.
– Привет честной компании! – воскликнул гость и поправил рукой верхнюю челюсть – она у него, видимо, плохо держалась при разговоре.
Он достал из-за пазухи пластиковую бутылку и протянул Федору:
– Федь, мне литру налей. В долг! Деньги – с пенсии.
– Не, дядь Юр, мне деньги сейчас нужны…
– Куда тебе деньги! – воскликнул старик. – Половодье кругом! – и подмигнул Дашкину – У нас тут стихия…
Федор, недовольно бурча, налил литр самогонки.
Охотник Купоросов, услышав журчание струи, очнулся от забытья, посмотрел на вошедшего, на пластиковую бутылку с выпивкой и протянул стакан:
– Это Соколов. Хороший человек…
– Хороший! – подтвердил Соколов и подошел к Дашкину:
– Вы к нам надолго в командировку?
– В какую командировку? – переспросил Арсений.
– Ну, говно изучать?
Услышав родное слово, все за столом оживились.
– Ну, как… – Дашкин замешкался. –  Пробы будем брать, потом анализы… Результаты будут зависеть от объемов, консистенции и так далее.
– Объемы тут хорошие, – заявил Соколов. – Только дерьмо в основном собачье… Люди свое дерьмо еще прячут. Стыдятся… А вот коровьего мало… Извели скотину почти всю…
Соколов примерился присесть на табурет, который освободил Леша Гранин, но Дашкин распорядился хитрее:
– А вот садитесь на мое место… Мне надо идти по делам…
Гости поняли, что засиделись, все поднялись как один, будто протрубила труба заветный час.
Коля с Ваней прихватили свою недопитую «няню», Соколов засунул свою «литру» за пазуху. Только охотник Купоросов развел руками – мол, извиняйте, уходим налегке. Но он, хотя был квелый, о делах помнил:
– Сегодня, Арсений Иванович, я  зайду за вами в половине восьмого. Пойдем за вальдшнепами…
Когда незваные гости, наконец, удалились, Дашкин не удержался от реплики:
– Какие тактичные здесь люди! И никакой матерщины и поножовщины!


Глава девятая
Федя проворно убрал со стола остатки сихийного пиршества, выставил на пол кошкам облизать две банки из-под рыбных консервов и сделал внушение Дашкину, что с едой надо быть поаккуратней.
– В каком смысле? – не понял гость.
– В смысле чтобы поэкономней… Вон две банки рыбных консервов съели, а из них можно было суп сварить, два дня его есть…
Дашкин внимательно смотрел на парня, пытаясь понять, шутит тот или над ними взаправду нависла костлявая рука голода? Похоже, Федя не шутил.
– У меня есть деньги, – сказал Дашкин, – можно купить все что надо.
– До ближайшего магазина шесть километров, – заметил Федя . – Да еще через реку плыть. Одна морока…
– А мы вальдшнепов сегодня настреляем, – легкомысленно предположил Дашкин.
Федя рассмеялся:
– Вальдшнеп – это не еда, это название птички. Ее, между прочим, еще убить надо и найти впотьмах. А веса в ней не больше ста пятидесяти грамм.
– Ладно, разберемся, Федя, – успокоил парня Арсений. – Будет день, будет пища… Знаешь, чего я сейчас хочу? Дров поколоть!
– Очень хорошо! – обрадовался Федя. Я как раз собирался…
Они перешли через дорогу-улицу, где у Феди были баня, амбар и дровяник. Хозяин выдал Дашкину колун, поставил его к напиленным ольховым кругляшам и благословил на скромный подвиг:
– Вы, главное, ногу себе не разрубите. Вы, когда рубить будете, ноги расставьте пошире, и тогда будет все хорошо.
Дашкин расставил ноги пошире, размахнулся и изо всех сил вдарил по чурке. Она лопнула со звоном пополам, а колун, почти не утратив силы, глубоко вошел в сырую землю. Дашкин проследовал за топорищем и рухнул в грязь. При этом он вспомнил сразу очень много непечатных русских слов, с помощью которых легко скрасить всякую неловкость.
Федя помог гостю подняться. И даже тени улыбки не было на его лице. Арсений нашел снег под стеной дровяника, обтер руки.
– Давайте, я буду колоть, а вы картошку идите чистить, сварим на ужин… – предложил Федор.
Дашкин ничего не успел ответить, потому что вдруг, откуда ни возьмись, нарисовалась женщина в бежевом плаще и весьма игривой внешности. Судя по всему, она много чего повидала за свою долгую жизнь, но еще не утратила азарта бытия. Женщина улыбнулась какой-то кривоватой улыбкой и заговорила хриплым басом:
– Здравствуйте! Где здесь говновед из Германии? Я хочу с ним познакомиться…
Она пристально посмотрела на Дашкина:
– Ты из Германии?
Дашкин молчал. Он с любопытством наблюдал за дамой, которая, безусловно, была одной из самых ярких личностей хутора Говнище. Она достала из кармана плаща маленькую бутылочку с прозрачной жидкостью:
– Вот, говновед! Сейчас чекушку раздавим, и ты мне расскажешь про говно все, что знаешь!
Дашкин вопросительно посмотрел на Федора. Тот кисло улыбнулся и пожал плечами. И тогда Арсений пошел в атаку на хамоватую леди:
– Мадам! Еще не падают листья. Еще весна… У нас все впереди… А этот ценный бальзам, который вы предлагаете пригубить в вашем обществе слишком суров для непосвященного трункенболда. Так что эскьюзми, пардон, энтшульдиген…
Обладательница деревенского нектара застыла монументом. Не мигая, смотрела незваная гостья на Дашкина и, судя по ее удивленным глазам, она не поняла ничего, но догадалась, что ей дают от ворот поворот. Но вроде как не обидно, ответить-то не на что. Женщина исторгла презрительные молнии из своих гневных глаз, затем гордо и молча удалилась.
– Здорово вы ее отбрили! – похвалил Федор. – Вроде и не обидно, и не понятно… Но она на вас теперь зуб будет точить…
– Кто это?
– Это Галя Непролейкапля. Познакомиться с вами хотела…
– Непролейкапля? – переспросил Дашкин. – Это фамилия такая?
– Нет, кличка… Алкашка она. Одна живет на краю поселка. С гонором женщина. Если что сделаешь не по ее, она может и порешить.
– В каком смысле порешить? – переспросил Дашкин
– В прямом. Она недавно Вовчика Маленькую Головку, собутыльника и сожителя своего, по голове два раза топором хряснула!
– Как, натурально топором, по голове? – не поверил Дашкин.
– Да. Хорошо, у Вовчика маленькая головка, промахнулась она, вскользь получилось. Ухо только ободрала…
– О, майн Готт! – воскликнул Дашкин. – Эдак она к нам ночью придет, все окна высадит топором своим… Здесь полиция-то есть? – с надеждой спросил Арсений.
– Да вы что? – усмехнулся Федя. – Какая полиция! Участковый за пятнадцать километров живет. Он последний раз был здесь зимой, когда Сашке Тахте труп к воротам подбросили…
– Какой труп? – изумился Дашкин.
– Обыкновенный, женский…
И Федя рассказал историю, которая поразила Дашкина больше, чем самый изысканный триллер…
Дело было зимой, к вечеру. От станции в поселок шли три мужика – Леша Гранин и два его товарища из Растопыркино. Они были веселы и беззаботны с самого утра и в Сосновый бор, то бишь в Пьяный поселок, навострились в надежде на дармовую выпивку. Перешли мост через реку, дачи миновали и вдруг видят, на повороте дороги, на пеньке сидит женщина. Пьяная и с бутылкой недопитой в руке. Судя по всему с дач пришла, замерзает, уже говорить не может. Мужики быстренько помогли ей ту бутылку допить, и сказали, что сейчас приедут за ней на лошади.
Пришли в поселок, пока лошадь запрягали, пока доехали… А женщина уже окоченевшая лежит…
– Без лошади-то никак нельзя было обойтись? – спросил Дашкин. – Взяли бы ее сразу и довели, донесли до поселка.
– Да кто ее знает… – ответил Федя. – Может, они сами еле ноги переставляли…
– Сколько оттуда до поселка было?
– Да метров шестьсот, – ответил Федя.
– И три мужика не могли женщину до тепла дотащить?
Федор задумался над этой версией и нашел свое объяснение:
–Так пьяные же…
– И что же дальше было?
– А дальше они положили ее на сани и привезли в поселок. А куда девать – не знают. Вот и подбросили к воротам Тахты…
– Почему же они именно Тахте подбросили мертвеца? – задумчиво спросил Арсений.
– Наверное потому, что Тахта не пьет. Он и полицию вызвал.
– И что же? – допытывался Дашкин.
– Ну, приехал участковый, увез ее…
Наступила долгая мрачная пауза. Наконец, Дашкин спросил:
– Зачем, Федя, ты мне рассказал эту историю? Я местных ужасов тебе не заказывал!
– Так сами же спросили про полицию! – возмутился парень. – Вот я и вспомнил… А еще на дачах мужика одного убили. Вор он был. Поймали его дачники и…
– Хватит, Федя, хватит, – поморщился Арсений, – не люблю я это…
– Так вы же сами про полицию спросили…
– А зачем я про нее спросил? – спросил Дашкин. – Не помню! Ты у меня всю память выбил своими кошмарами…
Товарищи крепко задумались: по какому же поводу вспомнили они о полиции? Первым очнулся Федя:
– А-а! Это насчет полиции, что нету ее тут…
– Да! – воспрял Дашкин. – А нет ее потому, что эта леди в плаще и с самогоном может нам ночью безнаказанно окна побить топором…
– А мы ее грохнем тем же топором и – в речку, – весело объявил Федя.
– Как грохнем? Убьем что ли?
Дашкин чувствовал, что в этой деревне у него начисто пропало чувство юмора.
– Конечно, – без улыбки подтвердил Федя. – Знаете, почему дачники убили вора? Потому что им участковый однажды сказал, когда их в очередной раз ограбили: «Сами ловите этих жуликов и сами с ними разбирайтесь. Если и прибьете кого, я ничего знать не буду…».
Федя бесстрастно смотрел на гостя, и не понять было, шутит он так, или все эти ужасы, о которых рассказал парень, в самом деле были… Во всяком случае Дашкин чувствовал, что здесь, на хуторе Говнище, действуют какие-то свои правила здравого смысла, не понятные даже ему, русскому человеку. А уж немцам-европейцам эту логику русской души никогда не понять. Арсений с удивлением открыл для себя, что если не знать русского языка, то жить в России станет намного проще. Даже если тебя кто и тяпнет топором по голове, ты не будешь знать – за что?


Глава десятая
Дашкин от души поколол дрова, хорошо пропотел и почувствовал тот момент, когда хочется принять душ. Но он был достаточно умен, чтобы понять – в деревне, где нет газа, водопровода и даже сливной канализации, смешно надеяться на душ. Но помыться Арсению очень хотелось. И он осторожно спросил Федю-хозяина:
– Как тут у вас насчет помыться?
– Баню топим, – ответил Федя.
Суть вопроса парень явно не уловил. Тогда Дашкин углубил свой намек:
– Что, каждый день топите?
– Зачем каждый день?! – удивился Федор. – Так никаких дров не хватит. Раз в неделю топим…
– А когда сильно вспотеешь, например? – не отступал Дашкин.
– Так остынь, обсохни…
– А если чесаться начнешь? – гнул свое Дашкин.
Вот тут парень, кажется, врубился:
– Вы помыться хотите что ли?
– Да, да, – радостно закивал Арсений. – Хоть немного…
– Ну, если немного, тогда можно нагреть воды и в бане ополоснуться… А если сильно помыться надо, тогда баню придется истопить… Я-то вчера у родителей в ванной мылся. В городе-то хорошо…
И тут у Дашкина возник вопрос, который сам собою слетел с его уст:
– Федя, а зачем ты в деревне живешь, когда в городе у тебя родители, брат?..
– Не хочу в городе жить! – обрубил Федя. – Да я там ничего и не умею делать… Там только говно чистить в трубах. Мне предлагали…
– Но ты и тут говно чистишь каждый день!
Федя улыбнулся:
– Тут говно родное, от моей коровы. Я ее сам из теленка вырастил… А в городе говно чужое, человечье…
Дашкин хоть и объявил себя в деревне говноведом, но вроде как в шутку, ему мерзко было говорить о низменном. Он перевел разговор на другое:
– На что же ты здесь живешь. Федя? Тут ведь негде работать?..
Федору понравился вопрос. Он просветлел лицом как ветеран, которого спросили о былых заслугах:
– О-о-о! В нашем поселке нет никакой работы, а люди живут.
– В каком смысле живут? – решил уточнить Дашкин.
– Чего? – не понял парень.
– Ну… жизнь человека предполагает какие-то радости. Что-то уметь хорошо делать, радовать людей, приносить им пользу… Возделывать сад… растить детей… – Дашкин пытался примитивно сформулировать глобальные основы человеческого бытия.
Вот теперь Федя понял его:
– Все это у нас есть! День прожил – вот и радость. Пользу мы друг другу приносим. Вот я гоню самогон, который очень нужен многим людям. Значит, я приношу пользу. Они дают мне за него деньги и приносят пользу мне. И яблоки у нас тут растут, и дети у многих есть…
– Значит, все хорошо! – подтвердил Дашкин.
А сам вспомнил другую жизнь, которой живут немецкие бауэрны в опрятных деревушках. Там тоже коровы, тоже навоз, тоже земля… То есть компоненты жизни те же, а вот организация ее совсем другая. Там хорошо работают и хорошо живут. А здесь черт те чё, и жизнь черт те какая!
– Интересно, есть в вашем поселке хозяева, у которых все есть? – спросил Дашкин.
– В каком смысле «все есть»? – насторожился Федя. – У нас у каждого все есть, что ему надо…
– Ну… богатые что ли, – уточнил Арсений.
– В каком смысле богатые? – уточнил Федор.
– Да что ты придуряешься! – сорвался Дашкин. – Неужели не понятно? Богатые, зажиточные, у которых дом – полная чаша.
– Я им в чашу не заглядываю, – буркнул Федя. – С виду у нас все бедные. Вон, Баранов, с матерью слепой жил… Она – пенсионерка, инвалид. Он – безработный… Огорода, считай, нет, скотины – никакой… А умерла у него мать – оставила ему в наследство восемьдесят тысяч… Вот тебе и бедные…
Дашкин решил с другого конца подойти:
– Я, Федя, про явных богачей спрашиваю… Ну, кого в случае восстания грабить будут…
Федя рассмеялся и ответил, как всегда неожиданно и мудро:
– Грабить будут в первую очередь тех, у кого самогонки много. Меня вот точно разбомбят, потому что я самогонкой занимаюсь.
– А зачем ты самогонкой занимаешься?
– Да где ж еще деньги взять? Молоком торговать не выгодно. Бычков на мясо откармливать тоже в убыток… А пенсия у меня маленькая как у инвалида второй группы… Мне дядя Юра говорил, что в колонии, где преступников содержат, столько же примерно на человека в месяц приходится…
Дашкина развеселило такое сравнение:
– Значит, ты как преступник живешь? Как в исправительной колонии?
Федя надменно усмехнулся:
– Почему же… У меня тут свободы полно. Природы здесь много. Я иногда в лес далеко зайду, устану. Лягу на траву и усну… Проснусь, как будто заново родился, сил полно и радость на душе от такой свободы…
– Да, природа, это самое святое на свете, – заметил Дашкин.
– Конечно, – согласился Федор. – Вот пойдете сегодня с Купоросовым на охоту…
– Да он, поди, не проспится, – засомневался Арсений.
– Придет, – успокоил парень.
– Ладно, как будет, так и будет, согласился Дашкин. – Что-то мы отвлеклись, Федя. Я заметил, тут у вас спросишь о чем-нибудь и уйдешь в черт знает какие дебри…
–Я помню. Вы насчет помыться спрашивали и про богатых людей в деревне.
– Точно! – обрадовался Дашкин. – И ты мне до сих пор не ответил на эти вопросы.
– Дак оно не интересно, когда сразу все ответишь. Тогда разговору не получается, – объяснил Федя. – Вот теперь отвечаю. Можно баню, конечно, истопить. Но мыться будете уже перед сном, когда с охоты вернетесь…
– Да нет, я могу из ведерка, – извиняюще сказал Дашкин. – Просто я привык душ принимать и бриться каждый день…
–У меня батя тоже бреется каждый день, – сообщил Федя. – Даже когда бухает, бреется…
И без перехода добавил:
– А кто самый зажиточный в деревне, так это дядя Толя Кукушкин. У него усадьба вся из кирпича. Даже баня кирпичом обложена… Но он тут не живет. Он в городе строительный начальник. Деньги просто сюда вкладывает. У него брат здесь живет, дядя Володя. Но они не дружат между собой. Потому что дядя Володя однажды по пьянке за что-то обиделся на дядю Толю и с топором за ним побежал. Дело летом было, дядя Толя в речке только спасся. На тот берег переплыл. Дядя Вова было за ним собрался, но топор в руке помешал…
Дашкин рассмеялся до слез:
– Я вижу, у вас в деревне топор такой же главный инструмент, как ложка…
Федя оживился:
– Кстати, не хотите ли поесть?
– Давно хочу, – признался Дашкин.
– Сейчас сделаем щи-пятиминутку, – объявил хозяин, но в мозгу его продолжали крутиться другие колесики:
– А еще у нас хорошо живут Тахта и Ларионыч. У них скотины полно всякой, а у Ларионыча еще и пасека…
– Ну, слава Богу, теперь ты, Федя, ответил на все мои вопросы…  - облегченно вздохнул Дашкин.


Глава одиннадцатая
Много чего ел в своей жизни Дашкин, а вот щи-пятиминутку в Федином исполнении пробовал впервые. Хотя рецепт приготовления блюда очень простой: берется квашеная капуста, добавляется колодезная вода, мелко нарезанный лук и подсолнечное масло. Потом эту смесь неплохо, как говорит Федя, «забелить» молоком и есть с хлебом.
Дашкин так и сделал: съел с хлебом целую тарелку. Он ел и думал, кому могла бы подойти эта еда? Каторжанину? Но если каторжан так кормить, они или сбегут, или устроят бунт с членовредительством. Если кормить щами-пятиминутками рабов, они от бессилия не сдвинут с места галеры. Если употреблять это блюдо во время поста и каждый день, то белый свет покажется с копейку… В конце концов Дашкин придумал, что Федины щи пятиминутного приготовления подойдут лучше всего раскаявшемуся грешнику в качестве наказания. Но лучше всего, по мнению Арсения, этот харч мог подойти туристам из благополучной страны в качестве очистительной клизмы.
Однако, эффект от чудо-щей оказался более глубоким, чем предполагал Дашкин. Буквально через пять минут после трапезы его стало дуть в разные стороны. По научному это называется «метеоризм». Вещь настолько неудобная в быту, что Дашкин вынужден был ходить по огороду и выпускать газы, которые по обилию и мощи своей готовы были поспорить с природным месторождением.
Весенний ветерок разносил гнусный дух перекисшей капусты по всей округе, отчего собаки попрятались по своим будкам, а прилетевшие из Африки скворцы, позабыв о брачных трелях, умчались на острых крыльях за горизонт.
Дашкин отчего-то вспомнил кафе «Привет» в Проплешинске и артистов, которые там отравились. А если бы им подали Федины щи-пятиминутки? Это сколько же народу загубили бы они в зрительном зале?
Арсений сконфуженно признался Феде в своем недуге и попросил таблетки активированного угля. Таблеток таких в Фединой аптечке не оказалось. Он предложил Дашкину усмирить возмущенное брюхо самогоном с солью. Пострадавший безропотно выпил доморощенное снадобье и, что удивительно, оно ему вроде бы помогло.
Пережив свой тяжкий конфуз, Дашкин с восхищением смотрел на Федора. После чудовищной трапезы, парень чувствовал себя нормально. Он поставил новое колесо на велосипед и сейчас в чулане-мастерской точил на наждачном круге цепь для бензопилы.
– И что, Федя, у тебя никогда не бывает такого? – осторожно спросил Дашкин.
– Чего такого? – как всегда уточнил Федя.
– Ну, в смысле дует…
– Чего дует? – не понял парень.
– Да что ты придуриваешься! – взорвался Дашкин. – Из брюха дует, вот как у меня после этих щей…
– Бывает, – признался Федя. – Особенно когда первой травы наешься…
– Какой травы? – не понял Арсений.
– Да любой! Любой травы! – внушал германцу Федя. – Витамины-то нужны… Я ем подснежники, крапиву, одуванчики и цветочки такие мелкие, сладкие… Они первыми появляются…
Но Дашкин думал о своем.
– Давно ты такие щи кушаешь? – спросил он
– Еще бабушка с дедушкой когда живы были…
– Долго они жили? – полюбопытствовал Дашкин.
– Долго… Дед в семьдесят два помер, а бабушка в восемьдесят шесть…
– И ты, Федя, долго будешь жить, – пообещал Арсений.
– Я инвалид, – ответил Федя. – Инвалиды долго не живут!
Дашкин озадаченно потер щеку:
– Никогда не знаю, Федя, когда ты шутишь, а когда правду говоришь.
– Сейчас правду говорю, – подтвердил Федор. – У меня диабет с четырех лет. Я инсулин себе колю каждый день…
– Час от часу не легче! – заметил Дашкин. – У тебя – диабет, у меня – метеоризм… Не известно, что завтра будет…
– У меня завтра снова будет диабет, а у вас что – не знаю… – сказал Федор.
– А я, кажется, знаю, – сдавленно прошипел Арсений и, схватившись за живот, помчался в сортир – дощатую будку в углу огорода.
И вот там, в уборной, сидя на корточках в неудобной позе над «очком» – выпиленным отверстием в полу, Дашкин понял, что квашеная капуста, разбавленная водой и молоком, заправленная сырым луком и постным маслом – это не блюдо, не еда… Это – входной билет в чистилище. Это топливо для полета души, поскольку, когда тело твое становится тебе в обузу, невольно вспоминаешь о душе и о Боге.
Здесь, на хуторе Говнище, Дашкин понял, что при резкой смене образа жизни, надо предельно осторожно относиться к столу. Потому что, каков стол, таков и стул…
Изнуренный, но просветленный, Арсений выбрался из деревенского сортира. И как раз вовремя. За забором он увидел Купоросова. Тот был в теплой куртке, спортивной шапочке,  с ружьем за спиной и выглядел вполне бодро. Не забыл свое пьяное обещание старый охотник!


Глава двенадцатая
Они шли сырой дорогой вдоль леса. Снег только что сошел на нет и превратился в месторождения талой воды. Земля, по уши напитанная влагой, не могла принять эти вешние воды, рытвины и кюветы превратились в болотца и озерки.
– Вот даже в этих лужах утки на ночь садятся, – сообщил Купоросов. – Я два дня назад вот здесь, прямо на дороге, материка взял.
– Какого материка? – не понял Дашкин.
– Ну, селезня, – пояснил охотник. – Крякнул вот так…
Купоросов очень натурально покрякал по утиному.
Эти звуки моментально напомнили Дашкину о проблемах с желудком. Вот так же «крякал» он недавно в Федином клозете. Арсений метнулся в кусты с грустным лицом засранца, обреченного на жидкий стул.
«Пятиминутные щи» с шумом и свистом опять пробудили вулкан в утробе заезжего говноведа.
– Идите, идите дальше! – успел крикнуть Дашкин и Купоросов весьма прытко ускакал вперед.
Через некоторое время Арсений нагнал охотника:
– Извините… живот расстроился… Резкая смена обстановки сказалась… Вы, Виктор Иванович, больше, пожалуйста, не крякайте… а то у меня как бы рефлекс на эти звуки…
Старый охотник понимающе кивнул:
– Из вальдшнепа суп душистый получается… Вроде птичка мелкая, а духовитая…
Дашкин вспыхнул:
– Это вы на меня что ли намекаете?
– Ни в коей мере! – успокоил охотник. – Просто жратва – дело тонкое…
– А вот это что, бывшее поле? – решил отвлечься от низменного Арсений.
– Да, здесь уже пять лет совхоз ничего не сажает. Развалился совхоз… Вон, березой все поросло…
Дашкин посмотрел на березы высотою в рост человека и почему-то подумал, что поле это уже никто и никогда не возродит. И тут где-то совсем рядом закрякала утка. Дашкин подумал, что это опять Купоросов, но нет, тот помнил уговор. Невидимая крякунья еще раз напомнила Дашкину о том, что он не просто идет на охоту, а несет с собой диарею. И опять все повторилось. И опять Арсений догонял охотника, и опять извинялся за свой неуместный конфуз.
Купоросов с улыбкой внимал Дашкину, и говновед точно знал, что охотнику будет о чем рассказывать своим товарищам про эту нынешнюю охоту на жидком стуле…
Наконец пришли на вырубку. Здесь удобно лежало забытое кем-то березовое бревно. На нем и уселись охотники, как на лавочке. Уже темнело. Небо загустилось, зажглось незримым светом, как если бы в море, на глубине, включили яркие лампы. На опушке вовсю пели-заливались птицы.
– Соловьи поют? – предположил Дашкин.
– Нет, соловьев еще нет. Это дрозды, – пояснил Купоросов.
Дашкин решил сосредоточиться на охоте:
– Ничего, что мы тут разговариваем, шумим? Не отпугнем вальдшнепов?
– Нет, – успокоил охотник. – Они дурные сейчас, у них брачный сезон. Самец летит и кричит «хор», «хор»… Если внизу есть самка, она дает ему знак: взлетает и опять садится на землю, и он садится к ней. Вот и вся механика… Иногда шапку бросишь вверх и он, дурак, клюет! Разворачивается, думает, подруга его зовет…
– Что же они такие глупые, птицы? – сделал обобщение Арсений.
– Да не скажи… Вот гусей взять… Однажды в пойме на озерцо села большая гусиная стая. На середке сидят, с берега не достать. Тогда решили так: одни спугнут их, а другие, с противоположного края, будут стрелять. Разумно?
– Разумно, – подтвердил Дашкин.
– А случилось все по-другому… Гусей шугнули, а они полетели не на нас, а вверх, винтом. Так и ушли…
– Да, охота дело тонкое, – брякнул что ни попадь Дашкин.
Охотники замолчали. Они шарили глазами в воздушном пространстве над поляной в ожидании вальдшнепов. Дашкин был без ружья, но охотничий азарт заставлял чаще биться его сердце. Ему то и дело чудился заветный клич озабоченной птицы: «хор», «хор». Но только дрозды безумствовали на краю леса. Они не жалели голосов для весенней своей песни, будто жили на свете этот один-единственный день и потому не стеснялись сказать главное.
А что есть у птицы самое дорогое? Наверное, песня. Переливчатые, сильные голоса дроздов клокотали в голых ветвях весенних дерев. Эти звуки человеку с открытой душой могли сказать очень много. Например, такое: ты не грусти, если в жизни сложится что-то не так. Какие твои годы, все образуется. Видишь, как мы радуемся жизни, хотя век птичий очень короткий. А почему мы такие беззаботные? Да потому что не думаем, как вы, о всякой чепухе. У нас заботы конкретные: гнездо, потомство, перелет…
Вот так примерно переводил Дашкин на свой язык дроздовые трели, когда прямо над головой  услышал долгожданное хорканье вальдшнепа. Птица в считанные секунды перелетела через поляну охотников, Купоросов даже не успел вскинуть ружье.
– Я видел его! – воскликнул Дашкин.
– Проморгали, – констатировал Купоросов.
Арсений решил утешить охотника:
– Немудрено! Вон он как промчался! Это какую ж реакцию надо иметь…
– Я вчера троих снял, – скромно сообщил Купоросов. – Двоих, правда, не нашел, они вон там, в орешнике упали. А один дома, в холодильнике…
– Так вы для еды или для охоты стреляете? – поинтересовался Дашкин.
– И то и другое, – ответил охотник.
Дашкин посмотрел на небо – угасший кристалл. Чудесный свет уже не горел в глубинах моря. Ранняя ночь пала на землю.
– Ничего не видно, – сказал Купоросов. – Идем домой.
– Да, – отозвался Арсений, – спасибо за охоту. Я первый раз на тяге был.
– А я давно охотой промышляю, – признался Купоросов. – У меня дед, отец охотниками были…
Он задумался на минуту и вдруг провозгласил:
– Охотиться надо молодым, пока силы есть, азарт… А тут чего… шестьдесят два года…
Дашкин ничего на это не ответил. Он подумал, что Купоросов, наверное, неосознанно усвоил главный завет природы: гнездо, потомство, перелет… Всему свое время. Нужно четко знать, когда строить гнездо, а когда собираться в дальний путь.


Глава тринадцатая
Они приехали неожиданно, как бродячие комедианты, как ватага бандитов, или, как то и другое вместе. Молодые парни из окрестной деревни нагрянули к Феде Смирнову в гости. На двухколесном мотоцикле они умудрились уместиться вчетвером
Хлопцы были навеселе, привезли с собой еще и пива в пластиковых бутылях и велели хозяину топить баню. Федя держался достойно: показал где дрова, где воду взять для бани, а сам работать не стал. Ребятишки шустро занялись делом, а Федя достал огромную сковороду и принялся чистить картошку. Дашкин был не рад такому наглому вторжению в их тихую деревенскую жизнь и спросил с раздражением:
– Они тебе кто, друзья, родня? С какой стати приехали вот так, как к себе домой?
– Они мне дрова по дешевке продают, запчасти всякие к мотоциклу достают, другие дела… – объяснил Федор.
– А-а, – понял Дашкин. – Это твои деловые партнеры.
– Ну да… Ребятишкам скучно, вот они и шарахаются…
Гости тем временем раскочегарили баню, натаскали в бак воды и явились в дом трапезничать. Парни, которые вчетвером уместились на маленьком мотоцикле, легко разместились и за куцым Фединым столом. Сам хозяин стоял у плиты и жарил картошку. Дашкин устроился на табурете в отдалении и рассматривал незваных гостей. Трое были совсем мальчишки, лет шестнадцать-семнадцать, не больше. И только один, лет двадцати пяти, имел бывалый вид. Он занял лучшее место за столом, он же разливал пиво по стаканам. Налил великодушно и Дашкину. Германский ученый вежливо отказался.
– Что так? – насторожился паренек с нервным личиком.
– Не люблю пиво, – объяснил Дашкин.
– Так давай самогонки выпьем! – запросто предложил малец.
Арсений внимательно посмотрел ему в глаза:
– Я, друг мой, здесь на работе. Социолог я. Слышал про такую профессию?
Парни переглянулись с таким видом, будто Дашкин признался, что он педераст. Чтобы не упустить инициативу, Арсений взял свой внушительный блокнот в черном кожаном переплете, достал ручку и объявил:
– Сейчас я вам задам несколько вопросов. Для науки. Фамилии, имена можете не говорить. Опрос анонимный…
– А зачем это? – Спросил все тот же молодец с нервным личиком.
– Чтобы знать, куда жизнь идет, – доступно объяснил Дашкин.
– Ну, давай, калякай! – разрешил старшой.
– Вопрос первый: из какого вы села?
– Ха, анонимно! – воскликнул паренек в лыжной шапке, надетой по самые уши. – Анонимно, а сам местожительством интересуется…
– Ладно, ладно, пусть знает, – захорохорился Нервный. – Мы из совхоза «9 января».
– Что такое «9 января»? – спросил Дашкин.
– Это царские солдаты в этот день толпу расстреляли на предмет революции, – объяснил грамотей в лыжной шапочке.
– И поп один, козел, всю эту толпу мирную специально под выстрелы подвел, – добавил паренек с квадратными челюстями.
– В общем, кровавое воскресенье было в истории, и наш совхоз так и назвали, – подытожил старшой.
– Ах, вспомнил! – воскликнул Дашкин. – Кровавое воскресенье. Это было в 1905 году. Революция так начиналась…
– Во, во, кровавое воскресенье! – засмеялся Нервный. – У нас каждое воскресенье в поселке кровавое…
– И понедельник…
– И суббота…
Ребятишки развеселились. Дашкин продолжил опрос:
–То есть вы все родились и выросли в этом поселке?
–Ты еще про судимости спроси, – встрял старшой. – У меня есть судимость… За кражу!
– Мы все воруем! – зашумела пацанва.
Дашкин рассмеялся такой детской непосредственности юных жителей сельской глубинки.
– Что же вы воруете? – уточнил Дашкин и получил гениальный ответ:
– Все, что можно продать…
Слово за слово, и Арсений выяснил, что в поселке «9 января» был когда-то плодово-ягодный совхоз, консервный завод. Но постепенно хозяйство развалилось, завод, трактора, автомашины, прочую технику совхозное начальство распродало, огромные плодовые сады забросили. Работать стало негде и люди вынуждены прибирать к рукам все бесхозное.
– Мы по осени яблоки машинами продаем перекупщикам, – рассказывали ребята.
– И бревна из лесу возим, сколько хотим.
– И железки разные подбираем…
– И не только у нас в поселке…
Дашкин с удивлением слушал всю эту браваду. Только сейчас он понял, как свободна Россия, где можно спокойно рассказывать каждому встречному о своих преступлениях, где самогон гонит каждый, кому не лень, где безнаказанно можно ударить односельчанина топором по голове, и где участковый милиционер поощряет самосуд…
Отчего-то злость и досада одолели вдруг Арсения. То ли за державу стало обидно, то ли зарвавшиеся юнцы вывели из себя… Дашкин закрыл блокнот и объявил ребятишкам:
– А еще можно красть время у других людей! Вот вы приехали сюда незванно-негаданно и нарушили все наши планы. Идите в баню или езжайте в свой поселок!
Парни ошарашенно смотрели на приличного городского человека, какого-то социолога, который им, детям здешних полей, лесов и оврагов, волчатам заброшенного человеческого племени посмел что-то указывать! Немая сцена длилась недолго. Федя поддержал Дашкина:
– Да, пацаны, идите в баню, а то мне надо корову с бычком искать, шастают где-то по деревне…
Сверкая очами, гневно сжав кулаки, хлопцы высыпали на улицу и там, сбившись в кучу, стали что-то горячо обсуждать.
– Не понравилось им ваше замечание, – заметил Федор.
– Разве я что-то не так сказал? – удивился Арсений. – Приехали, как снег на голову, да еще бахвалятся здесь, пьют, курят!..
Дашкин распалялся все больше. Он с досадой и злостью смотрел через окно на парней, которые были крайне возбуждены алкоголем и непочтительным обращением в свой адрес. Арсений подумал, что сейчас парни, посовещавшись, бросятся в дом и в отместку переломают здесь все и хозяевам устроят «девятое января». Но случилось совсем другое. Ребятишки вдруг развеселились и принялись тяпать друг друга головами.
Дашкин и Федя азартно наблюдали эту редкостную картину. Стук стоял страшный, лбы бились друг о друга со всей силой, будто парни условились вышибить друг у друга мозги.
– Это же чистой воды головотяпы! – воскликнул Дашкин. – Редкостная порода людей! Как мамонты! Давно-давно жили они на Руси, перетяпали всех своих соседей из других племен – лапотников, кособрюхих, гущеедов, куралесов еще кого-то…
– Неужто так и было? – засомневался Федя.
– Истинно говорю! – воскликнул Арсений и не смог удержать свой восторг.
 С криком «Ого-го!» ученый выбежал на улицу, чтобы получше рассмотреть ископаемое племя. Хлопцы вошли в экстаз. Они бились лбами с бараньим упорством. Стук стоял как в биллиардной, только здесь вместо костяных шаров стучали живые человеческие кости. От сознания того, что внешне нормальные люди вот так забавляются, пробуя на прочность собственные головы, делалось холодно и ужасно. Дашкин предполагал, что от мощных ударов черепами высвобождается энергия и от этого парни испытывают некое удовольствие, неведомое простым смертным.
Но Арсений заблуждался в своих догадках. Он скоро в этом убедился, когда к нему подскочил Нервный и молча, с улыбкой, припечатал его лбом. Дашкин тотчас почувствовал, что удовольствия от соприкосновения с чужим лбом никакого нет. Есть только чувство растерянности, замешательства и недоумения: за что?! Но сообразить не удалось. Прискакал другой бодучий отрок и тоже ударил Дашкина в лоб своим натренированным черепком. Арсений отчетливо увидел искры перед глазами, и ярость неимоверная проснулась в нем. Он стал махать руками в надежде попасть в чью-то ненавистную физиономию, но головотяпы были умелыми бойцами. Ни один удар Дашкина не попал в цель.
Кровь из рассеченного лба заливала Дашкину глаза, и он еще больше зверел. Кто-то подло, сзади, хорошенько врезал ему по затылку. Никогда еще так унизительно не избивали Дашкина: не кулаками, не ногами и даже не палками, а головой! Дашкин зарычал в ярости и неожиданно для себя крикнул:
– Федя, наших бьют!
Классический русский клич «Наших бьют!» возымел действие. Утирая кровь с лица Дашкин видел, как на улицу выскочил Федор и стал дубасить головотяпов короткой палкой на ремешке. «Нунчаки» – вспомнил Арсений название этого грозного оружия.
Головотяпы дружно ретировались. С криками «Всё!», «Хватит!», «Уходим!», «Не надо!» они бросились к мотоциклу и, чадя на всю улицу синим дымом, убрались в свой поселок, носящий имя кровавого воскресенья.


Глава четырнадцатая
– Это так оставлять нельзя! – заявил Дашкин, когда Федя неумело замотал ему голову бинтом.
– Да ладно, они своё получили… – примирительно буркнул Федя.
– Нет! Они должны знать, кто в доме хозяин. Я это так не оставлю!
Дашкин терзался не столько разбитой головой, сколько страдал морально: какие-то сопляки нанесли урон его достоинству, унизили его как человека.
– Я требую сатисфакции!! – кричал Дашкин.
– Чего? – переспросил Федя.
– Возмездия! Я им покажу Кузькину мать!.. Где эта деревня? Я заставлю этих подонков правду любить!.. Или они тебе друзья?
– Да какие друзья, – мямлил Федя. – Они все там в поселке подраться любят. Наваляют они вам…
– Пусть. Зато я сделаю так, как надо сделать, – объяснял Дашкин. – Они честь мою попрали…
– Ну, вы прям как дворянин какой, – усмехнулся Федя, – «требую сатисфакции», «честь попрали»…
– Да, я не позволю так с собой обращаться! Дай мне велосипедную цепь и отвези к ним. И сразу можешь уезжать. Мне главное, показать им, что я их не боюсь!
Федя задумался на пару минут, потом объявил:
– Ладно. Поедем завтра вечером к ним в клуб. Разберемся. Я еще Лешу Гранина позову и Андрея Мещерякова… А цепь велосипедная у меня есть
– Спасибо! – Дашкин страстно пожал парню руку. – Ты настоящий товарищ!..
Посулив немерянное количество самогона, Федя без труда договорился с Лешей Граниным и с Андреем Мещеряковым. Наверное, он мог бы мобилизовать более многочисленный отряд, но остальные бойцы были древние и немощные. Да и мотоцикл «Урал» рассчитан всего на троих седоков, а их уже набиралось четверо!
К назначенному часу Федор выкатил из гаража свою трехколесную машину. Положил в люльку полуторалитровую бутыль самогона, во внутренний карман упрятал свои грозные нунчаки. Дашкин с благоговением приютил в своей куртке велосипедную цепь, поскольку единоборствами никакими не владел. В отчаянную минуту слепая ярость была его главным оружием и представляла несокрушимую силу. На всякий случай, в надежде на мирное урегулирование конфликта, Дашкин надел бейсболку, подаренную журналистом Кряхтевичем, с надпись над козырьком: «Проплешье моё». Это клеймо по понятиям Дашкина должно было сыграть роль редакционного удостоверения. А газета всегда защищала людей и помогала восстановить справедливость.
К месту формирования боевого десанта подплыл Мещеряков, пухленький парень, спокойный и невозмутимый, как бегемот после сытного обеда. Постное лицо парня ничего не выражало. Как объяснил Федя, драться Мещеряков не умел и не любил, но за самогонку готов подставить свои телеса под любые удары, потому что болевой порог у него очень высокий. Его сколько не бей, ему хоть бы что. Он будто создан самой природой для битья. Федя рассчитывал, что на Мещерякове ребятишки из поселка «9 января» отыграются за всех. Главное – вовремя его им предъявить.
А главный боец хутора Говнище Леша Гранин запаздывал. Чтобы не терять времени, заехали к нему. Выяснилось, что Леша безнадежно пьян. Он набрал свою дозу более легким путем, и биться с парнями из соседней деревни не желал. Гранин выполз на крыльцо, цепляясь, как осьминог, пальцами за косяк и объявил:
– В-вот пусть только с-сюда с-сунутся… Я им п-покаж-жу…
Что хотел показать Леша, товарищи так и не поняли. Группа возмездия в усеченном виде помчалась сельским проселком в бандитское логово имени кровавого воскресенья. Если бы вздумалось водрузить над мотоциклом боевое знамя, то на нем обязательно следовало написать крупными золотыми буквами: «ОТВАГА». Иначе и не назовешь это предприятие.
Федор вел мотоцикл мужественно сдвинув челюсти. Он в мыслях рубил всех налево и направо своими кленовыми нунчаками, приравненными уголовным кодексом к холодному оружию. Рубал-то рубал, но все же надеялся на самогон – полуторалитровая пластиковая бутылка отборного зелья лежала до поры в недрах мотоциклетной коляски.
Дашкин, раздувая ноздри, дыбился на заднем сидении и думал, как лучше распорядиться велосипедной цепью – развернуть ее во всю длину и пользоваться как плеткой, или намотать на кулак и этой утяжеленной рукой превращать головотяпские рожи в кровавое месиво… Но в глубине души Дашкин надеялся на мирное урегулирование конфликта и поглубже натянул кепку-удостоверение газеты «Проплешье моё».
Мещеряков, судя по всему, ни о чем не думал. Он торжественно и невозмутимо восседал в коляске с застегнутым пологом, как бюст Героя Всех Времен и Народов. Дашкин пытался с ним заговорить, но Мещеряков молчал, как будто уже окаменел на веки веков.
Клуб, где кучковалась местная молодежь, был на краю села, возле оврага. Одноэтажное здание из силикатного кирпича внешним обликом походило, скорее, на конюшню. Но это был клуб.
Федор заглушил мотор. Боевики из хутора Говнище прибыли на враждебную землю. Мещеряков с проклятьями высвободился из клеенчатого полога и, ни слова не говоря, влепил Дашкину хорошую затрещину.
Германский психолингвист, а по-здешнему – социолог, опешил от неожиданности. От своих такого не ожидал! Весь гнев, какой он вез для разбирательства со своими обидчиками-головотяпами, перекинулся сейчас на этого подонка Мещерякова. Но тот уже скрылся за дверью клуба, как у себя дома.
– Ах, гад! Сука!!!
Дашкин выхватил велосипедную цепь и, размахивая этим оружием, ворвался в клуб. Он даже не видел, кто тут и что тут. Он был слеп от ярости. С белыми от гнева глазами он кричал:
–Где он?! Где этот подонок?! Я убью его!..
Дашкин метался по пустынному залу, опрокидывая стулья и со свистом размахивая гибкой железякой. Какие-то серые тени разбежались по углам, но Мещерякова среди них не было. Арсений взбежал на сцену, там стоял какой-то стол.
– А ну, выходи, подонок! – крикнул он громовым голосом и хряснул от всей души по столу своей безумной цепью. Стол тут же рухнул, как карточный домик. И только тогда Дашкин перевел дух и огляделся.


Глава пятнадцатая
В клубном сумеречном пространстве стал проявляться народ. Какие-то девушки с белыми лицами. И парни, наоборот, с красными рожами. Дашкин узнал среди них старшого головотяпа, который уже знаком был с тюрьмой. Тут же и Нервный колбасился. Арсений тяжело смотрел на них, не зная, что сказать. Федя многозначительно застыл у входа, засунув руку за пазуху. Из-за портьеры выглянул Мещеряков. Физиономия у него была наглая, но все же с налетом вины.
– Извините, Арсений Иванович, – пропел он. – Как-то случайно получилось… Перевозбудился…
Дашкин великодушно наклонил голову, в знак прощения, смотал цепь и упрятал ее в карман.
Подошел старшой, протянул Арсению руку:
– Вы не обижайтесь за вчерашнее… Нехорошо получилось…
– Бля! – воскликнул Нервный и не понятно было, то ли он таким образом присоединяется к извинению, то ли, наоборот, выражает несогласие…
– Неси полторашку! – велел ему старшой, и Нервный беспрекословно отправился за выпивкой.
– У нас тоже есть, – сказал Федя со строгим лицом.
– Ну, так наливай! – усмехнулся старшой и пригласил гостей к столу, стоящему у стены зала.
Это был обычный конторский письменный стол из прессованных стружек, предельно обшарпанный. На нем стояло синее пластмассовое ведро. К ведру была привязана черным шнурком белая эмалированная кружка. Рядом, как экспонаты в музее древностей, расположились мутные захватанные стаканы и пластмассовая коробка из-под шашек, приспособленная под пепельницу.
Федя многозначительно выставил на стол полуторалитровый пластиковый флакон. Тут понабежала местная мелкая публика: девчушки-подростки, мальчонки среднего школьного возраста. Какая-то круглолицая кнопка деловито предупредила гостей, показывая на кружку, повязанную с пластмассовым ведерком:
– В эту кружку самогонку не лейте, она только для воды!
Дашкин не поверил, что в каком-то сосуде здесь может быть вода, а не самогон:
– Что, неужели, правда, в ведре вода?
– Да, – подтвердила Кнопка. – Это ведро нашему клубу подарил районный отдел культуры. Чтобы жажду утолять…
– Вот мы и утоляем жажду, – усмехнулся старший головотяп. – Пьем из стаканов, а закусываем из ведра…
Дашкин поверил, потому что нигде не было видно ни корочки хлеба, ни фольги от плавленого сырка и уж тем более конфетной обертки. Арсений понял, что люди здесь приучаются к аскетизму с ранних лет.
Удивил всех Федя. Он достал из какого-то потаенного кармана банку маринованных опят и вилку:
– Сегодня будем закусывать грибами!
Старшой уважительно покачал головой:
– Ладно, садимся, мужики…
Дашкин тут же объявил, что пить не будет. Но не потому, что затаил какую-то обиду, а по причине трезвого образа своей жизни.
Его сильно и не упрашивали. Зато Федя и Мещеряков крепко обосновались за столом. А Дашкин ухватил Кнопку за руку и потребовал объяснений:
– Где заведующая клубом?
– Я заведующая!
Арсений навел на девчонку свою жуткую надпись на кепке и сказал:
– Я из газеты. Меня зовут Арсений Иванович.
– А я – Юля, – представилась самая юная заведующая клубом в мире.
– Сколько же тебе лет, Юля? – не удержался от бестактного вопроса Дашкин.
– Двадцать один!
Дашкин выпучил глаза. Больше шестнадцати он девчонке бы не дал.
Юля поняла его замешательство:
– Мы тут все маленькие, – пояснила она.
– Здесь, наверное, в давние времена гномы жили, – пошутил Дашкин. – Ну, показывай, заведующая, свой клуб!
Девушка впервые в жизни видела живого корреспондента и решила показать клуб по полной программе.
Она вывела Дашкина наружу и опять завела в дверь.
– Вот отсюда мы заходим…
– Неужели? А я и не заметил…
Дашкину внезапно сделалось неимоверно скучно. Он подумал о том, что от скуки, возможно, люди падают в обморок. Ему до смерти не нужен был этот клуб, просто требовалось убить время, пока Федя не завершит дипломатическую миссию.
Слева от входа была длинная узкая комната без двери. Единственное, что имелось здесь, был стул с обломанной спинкой, на котором стоял запыленный зачуханный магнитофон. Он невнятно, но громко хрипел в стиле «диско». Под эти ритмы какой-то мальчонка лет двенадцати дергался в авторском танце непонятного покроя.
– Это Колька Плющ, – пояснила Юля. – Он с дедушкой и бабушкой живет…
– А родители где? – машинально спросил Дашкин.
– Они у него в машине разбились два года назад.
– О, майн Готт! – промямлил Дашкин.
Он обратил свой взор в другую сторону и увидел откидную стойку, за которой виднелись стеллажи с книгами. «Библиотека», – догадался Дашкин. Тут же, на стене,  красовался нарядно оформленный листок под названием «План работы клуба». Дашкин бегло пробежал по нему взглядом. «Провести беседы: «В здоровом теле, здоровый дух», «Ищи себя, пока не встретишь»…
Арсений уважительно покачал головой. Оказывается, в глухом селе очень важно найти себя. А главное – встретить! Это как же долго надо пить, чтобы дойти до такого состояния, когда встречаешь самого себя! Дашкин ничего не стал говорить по этому поводу, он строго посмотрел на девушку:
– Юля, можно посмотреть книги в библиотеке?
– Конечно! – обрадовалась девушка и подвела Арсения к стеллажам.
– У нас тут все в сохранности, полный учет…
Дашкин блуждал взором по корешкам книг и с удивлением читал знакомые всему миру имена: Чехов, Д. Лондон, Вальтер Скотт, Э. Хемингуэй… Были здесь и незнакомые писательские имена. Какой-то Каюм Гатназаров написал книгу «Следили за восходом солнца». А Огультэг Оразбердыева отметилась книгой «Утро моей жизни»…
– И что, кто-то у вас в поселке читает книги из библиотеки? – затаив дыхание спросил Дашкин.
– А как же! – с гордостью заявила Юля и достала маленький ящичек с карточками читателей. Их было немного, и хранились эти имена так бережно, будто это не читатели поселковой библиотеки, а прославленные земляки, герои, павшие за светлое будущее своей родины…
В это время в клуб вошел Нервный. Он шел с лицом победителя, и рука его сжимала пластиковую бутыль с выпивкой, как гранату с выдернутой чекой.
Дашкин понял, что мирное урегулирование затянется на неопределенное время и попросил Юлю познакомить с ребятами.
– Конечно! – охотно согласилась девушка. – Только можно, я выйду покурю? А то терпеть уж нету больше сил. Целый час вожу вас тут… Вы, кстати, не курите?
– Нет, ответил Дашкин, – но тоже выйду с вами.
Они вышли на крыльцо. Юля достала из джинсового кармана сигарету, чиркнула зажигалкой. Стемнело совсем на дворе. Во тьме девушка казалась еще меньше.
– Скучно вам тут, наверное, жить, – заметил Дашкин. – Сами себя развлекаете, как можете.
– Это только вечером скучно, когда делать нечего, – заметила девушка, неумело попыхивая сигаретой. – А днем работы полно… Корову подоить, в стадо отогнать, травы накосить, огород копать-полоть, по дому много каких дел…
– А что же мать, отец? – полюбопытствовал Дашкин.
– Отца нет, а мать в Москву на заработки уехала. С сестрой вдвоем мы управляемся. Мы с ней двойняшки. Она сейчас придет…
– О-о! Тогда вам замуж надо поскорее выходить! – воскликнул Дашкин. – Сразу станет легче жить.
Юля рассмеялась от души над таким пассажем и выбросила сигарету в ночь. Это был ее тонкий ответ на глупость тупого корреспондента.
Дашкину ничего не оставалось, как спросить девушку о насущном:
– Где здесь у вас туалет?
Юля ничуть не смутилась. Она завела Дашкина за угол и показала какое-то крыльцо.
– Что, здесь туалет? – удивился Дашкин.
– Нет, это бывшая кинобудка. Сейчас здесь магазин. Он работает три дня в неделю, когда привозят хлеб. Таня Сизова, моя подружка, здесь работает продавцом.
После этих слов Юля незаметно исчезла. Дашкин был восхищен находчивостью и деликатностью деревенской девчонки, мол, чего ты дурацкие вопросы задаешь! Какой тебе туалет! Вон кругом сколько кустов!
И все же гражданин Германии не мог поверить, что в селе построили клуб без туалета. Он обошел кругом все здание и вернулся опять к входу. Там, под фонарем, кучковались парни. Дашкин задал им свой насущный вопрос. Ребята скромно заметили, что туалета в клубе нет, а нужду можно справить в любом месте, где темно.
Так Дашкин и сделал.


Глава шестнадцатая
Дашкин вернулся в зал, где все было по-прежнему: за «питейным» столиком сидели Федя, Мещеряков и пятеро местных парней. Они уже не звякали вилкой в банке с грибами, закусывали привычным способом – кружкой из ведра.
С головотяпами Арсений общаться совсем не хотел, он держал дистанцию в качестве пострадавшего, который получил удовлетворение. И хотя бинтовая повязка на его голове напоминала белый флаг, о примирении не могло быть и речи. Дашкин встретился взглядом с Федором и красноречиво показал ему часы на руке, мол, пора бы и до дому. Федя понимающе кивнул, но продолжал сидеть с парнями.
Арсений нашел Юлю и ухватился за нее, как за поводыря по лабиринтам здешней жизни. Надо было как-то убить время и Дашкин попросил девушку дать ему интервью. И так торжественно это у него получилось, будто руки попросил. Юля прониклась и важно кивнула, мол, на интервью согласная.
Они сели за свободный стол у сцены. Дашкин высказал свое удивление, что нигде нет ни окурков, ни бумажек.
– А мы убираемся тут, – гордо объявила Юля и добавила для веса: клуб – это наш дом!
– Что же, вы и праздники здесь отмечаете? – лил воду «репортер» Дашкин.
– Ну да, складываемся, покупаем продукты, джин-тоник, даже вино…
Судя по всему, Юле понравился вопрос самозванного корреспондента. Она принялась рассказывать, как встречали они Новый год:
– Мы аж по двести рублей сложились… У Коли Махтина дома гуляли, он один живет. Купили колбасы хорошей, мяса, рыбы копченой. Котлеты сделали, салат с майонезом… Джин-тоник, шампанского две бутылки… Ребята даже водку пили…
– Песни пели, плясали? – предположил Дашкин, подавляя зевоту.
– Да, баян был у нас, гитара…
– А головами парни не бились?
Юля улыбнулась:
– Нет, слава Богу, обошлось… Они обычно при чужих выпендриваются.
«Ничего себе, «выпендриваются», – подумал Дашкин, почесывая разбитый свой лоб.
В этот момент вдруг, откуда ни возьмись, в помещение влетели две девчушки-подружки. Они были намертво сцеплены друг с дружкой под ручку и оттого напоминали заводную игрушку. Игрушка эта со смехом покружила по залу и выкатилась обратно за дверь. Никто не обратил на девчонок внимания, а Дашкин развеселился. Дремота его развеялась как дым.
– Кто это? – спросил он у Юли.
– Одна – моя сестра Оля. А другая – Таня Сизова. Она у нас продавцом в магазине работает. Три раза в неделю, когда хлеб привозят…
– Веселые девчонки! – похвалил Арсений.
– Мы тут все веселые. Годы у нас такие, – мудро заметила Юля.
Дашкин с уважением посмотрел в голубые девичьи глаза, и впервые внимательно оглядел девчушку. Оценил джинсовый полукомбинезон, ладно сидящий на короткой фигурке и озадаченно посмотрел на галоши, в которые была обута заведующая клубом.
Юля засмущалась под таким испытующим взглядом и напомнила Дашкину о главном:
– Ну, давайте, вопросы задавайте своего интервью…
– Да! – оживился Дашкин и раскрыл блокнот:
– Ну, с чего начнем?
Юля приосанилась и торжественно заявила:
– Во-первых, если честно, я не завклубом… Это подруга моя завклубом. Она живет на Центральной усадьбе, это два километра отсюда. Приезжает по выходным. А на каждый день мне ключ оставляет.
– Ты хорошо справляешься, – подбодрил Дашкин.
– Да, – согласилась Юля. – Здесь все знают два правила, которые неукоснительно надо соблюдать…
– Какие правила? – оживился Дашкин. Ему было удивительно, что в этом обшарпанном сарае под вывеской «Клуб» действуют какие-то правила. Тем более, неукоснительные…
Юля принялась перечислять:
– Во-первых, не бросать окурки на пол и даже пепел не стряхивать. Полы-то мы сами моем! В пробку от бутылки, в форточку, но не на пол!
Дашкин критично огляделся в надежде обнаружить нарушение первого неукоснительного правила клубного поведения. Действительно, парни за «столом переговоров» курили, а пепел аккуратно стряхивали в пластмассовую коробку из-под шашек.
А Юля продолжала подводить положительный баланс клубной жизни в цитадели головотяпов:
– И второе. У нас никто из питьевой кружки не пьет самогон. Чтобы она не воняла сивухой. Вдруг кто-то из непьющих захочет просто воды попить.
– Это та кружка, которая привязана к пластмассовому ведерку? – уточнил Дашкин.
– Да, к тому ведру, которое нам в прошлом году районный отдел культуры подарил.
– Лучше бы они вам бильярд подарили, или настольный теннис, – вздохнул Арсений.
И опять с топотом и смехом забежали неразлучные подружки. Они, сцепившись локотками, обежали все пространство небольшого зала, покружили возле столика, где разговаривали Дашкин с Юлей и, обежав напоследок печку, подпирающую потолок, вновь скрылись за дверью.
Это загадочное явление невероятно веселило Дашкина. Ему все больше нравилось в здешнем клубе. Он вспомнил план работы клуба, вывешенный при входе, где его потрясла тема лекции «Ищи себя, пока не встретишь». И он задал Юле следующий вопрос своего интервью:
– Кто у вас беседы в клубе проводит?
– Заведующая. У нее высшее образование…
– И много народу на беседы собирается?
– Да вот как сейчас, человек двадцать… Тут больше не бывает.
Дашкин окинул взглядом зал и заметил в углу еще один стол. За ним сидели две очаровательные девчушки-симпапушки лет двенадцати. Большие мастерицы макияжа. Пудра, тушь, румяна – все в обилии преобладало на их юных мордашках. Девочки увлеченно играли в шашки. Одеты они были в одинаковые коричневые плащики.
– Это близняшки? – поинтересовался Дашкин.
– Нет, двойняшки, – пояснила Юля. – Сестры Агаповы, Света и Катя. Одной одиннадцать, другой четырнадцать лет. Очень похожи. Их отец по пьянке часто путает…
Дашкин продолжал испытующе шарить взглядом по клубному залу. У самой дальней стены стояли стулья, свинченные в ряд – остатки обстановки зрительного зала. Там сидели два паренька. Они задушевно о чем-то разговаривали и пили пиво из банок.
– Это что за супермены? – подивился Дашкин. – Баночное пиво пьют, однако…
– Да, у них есть деньги, – подтвердила Юля. – Это Сашка Саяпин и дружок его Максим Пряхин, вон тот, что справа. Он, кстати, сын заведующей клубом. Ему тринадцать лет. Пьет пиво здесь, а мать и знать не знает… – Юля засмеялась.
– Уже ночь на дворе, где же он будет спать? – вырвалось у Дашкина.
– А вот здесь, в клубе и заночует… – спокойно ответила Юля.
– Может, они ночью воровать пойдут? – шутливо заметил Арсений, вспомнив главный бизнес местной молодежи.
Юля улыбнулась в ответ:
– Нет! Они честно деньги зарабатывают – старушкам помогают. Дров наколют, воды принесут… Они, например, у бабы Мани бак с водой наполнят и сто рублей получат…
И тут опять притопали заводные подружки. Они, как всегда, хихикая, немного покружили по залу и решительно приблизились к столу, на котором лежал раскрытый блокнот Дашкина. Он в азарте ухватил одну из девчонок за рукав. Ему безумно хотелось узнать механизм действия этой загадочной игрушки под названием «Подружки навек».
– Ага, попались! А ну, садись, показывайте, как вы устроены!
– У нас интервью, – пояснила Юля.
Девчонки застыли у столика, сцепившись локоток за локоток и тихонько смеялись. Видимо, завод у игрушки еще не кончился.
– Они всегда такие смешливые, когда вместе, – пояснила Юля.
Подружки неотрывно смотрели на раскрытый блокнот, переглядывались и смеялись. Дашкин тоже засмеялся и спросил:
– Ну, так над чем смеемся?
– Колечки! – ответила одна из подруг и показала на блестящие никелированные дужки, которые скрепляли страницы Дашкиного органайзера. Они, действительно, походили на блестящие колечки.
– Мы думали, вы колечками торгуете! – заметила другая подружка.
И все дружно засмеялись такому конфузу. Дашкин смеялся больше всех. Он никогда не думал, что его деловой блокнот может вызвать такой интерес и восторг. «О, майн Готт! – думал он. – Какая святая простота!». Дашкин пожалел, что нет у него стакана с водой, где бы лежал стеклянный глаз или вставная челюсть. То-то было бы смешно!..


Глава семнадцатая
Часам к одиннадцати в клубе стали появляться новые люди. Какой-то парень заявился, в фасонистой кожаной куртке с заклепками и в джинсах, заправленных в короткие сапожки. Как принц местного разлива. Он поздоровался с выпивающими парнями, но пить с ними не стал. Пристроился к столу, где двойняшки гоняли шашки по клетчатому полю. Парень взялся сыграть новую партию. Двойняшки счастливо светились, расставляя шашки.
– Кто это? – полюбопытствовал Арсений.
– Саша Бедан, – ответила Юля с гордостью в голосе. – Он на Центральной усадьбе живет. У него отец предприниматель, пилораму держит, а мать – библиотекарь.
Дашкину захотелось поговорить с представителем местного бомонда. Он подошел к парню, как к старому знакомому:
– Привет, Саша! Я тут летопись вашего поколения составляю для газеты… – Для пущей убедительности Арсений навел на парня надпись на кепке: «Прплешье моё».
– Здравствуйте! – бодро отозвался Саша Бедан. – Давайте, спрашивайте…
Дашкин стал задавать вопросы, а парень охотно рассказывал о себе. Учится в девятом классе, не пьет и не курит. Занимается спортом – настольным теннисом, читает книги. После школы обязательно будет юристом…
Дашкину понравилось это выражение: «буду юристом». Не «собираюсь поступать», а «буду»! Арсений поблагодарил парня за беседу и вышел на крыльцо подышать. Ночь весенняя, по-апрельски свежая, обступила сельский клуб со всех сторон. Только лампочка перед входом отчаянно пробивала тьму, как путеводный маяк.
На огонек из тьмы вышел парень. Коренастый, круглолицый с наглым взглядом. Если б он был постарше, его можно было принять за бригадира, председателя заготконторы или заведующего элеватором.
– Кто такой? – бесцеремонно спросил он Дашкина.
Арсений проигнорировал вопрос и неприязненно разглядывал юного хама. «Еще один головотяп вылупился», – подумал Дашкин.
– Выпить есть? – спросил наглец.
– Я тебе не справочное бюро, – жестко ответил Дашкин и с гневом посмотрел парню в глаза. Тот слегка сник и прошел в клуб.
На лавочке сидели парни, курили. Дашкин спросил их, что за пацан такой крутой объявился.
– Это Витька Жихарев из Центральной усадьбы.
– Какой важный, – заметил Дашкин, – гладкий и даже пузо отрастил. У него отец, наверное, начальник какой-нибудь?
Ребятишки на лавочке засмеялись:
– Нет, отец у него обыкновенный тракторист. Балованный он просто… Бугай такой, а учится только в девятом классе.
– Наверное, второгодник злостный? – предположил Арсений.
Ребятишки на лавочке ухмыльнулись, но ответить ничего не успели – в клубе раздались дикие вопли и послышался знакомый Дашкину стук непробиваемых лбов.
Он вбежал в зал и застал мерзкую картину избиения, когда все на одного. «Одним» был как раз этот наглый переросток Жихарев. Двое держали его за руки, а третий, Нервный, сладострастно тяпал его по лицу. Кровь обильно капала из носа избиенного на клубный пол.
– Хватит, хватит! – кричала Юля. – Вы мне весь клуб загваздаете!
Побитого парня выволокли на улицу и дали ему большого пинка. Наказанный с проклятьями вбуравился в кусты и исчез в ночи.
– За что они его? – спросил Арсений у Федора и Мещерякова, которые отрешенно сидели за временно опустевшим столом.
– Он самогонку налил в клубную кружку, – объяснила Юля.
– Причем, сам налил, без спроса, – сказал Мещеряков абсолютно трезвым голосом.
– Пора домой, – сказал Дашкин. – Федя, поехали!
Федя взглянул на Дашкина и тот обомлел – парень был в стельку пьян. Он невидящим взором смотрел на Арсения и молчал, как неразумная божья тварь.
– О, майн Готт! – вспомнил о силах небесных Дашкин и обратился к Мещерякову:
– Давай потащим его к выходу!
Но Федор, оказывается, слышал! Более того, он сумел и заговорить:
– Я сам! – крикнул Федя и на полусогнутых стремительно бросился к выходу. Конечно же, запутался в собственных ногах и рухнул на пол.
Дашкин с Мещеряковым подняли мотоциклиста и вывели на крыльцо.
– Как же мы поедем домой? – ужаснулся Дашкин.
– Так и поедем, – пробормотал Федя и уточнил:
– Мы на мотоцикле приехали? Где он?
Ему показали. Парень разбежался и прыгнул на трехколесную машину как на коня – поперек седла. Но чуть-чуть не рассчитал и угодил в коляску.
Местные ребята смеялись, наблюдая бесплатный спектакль. Юля вынесла из клуба нунчаки, отдала их Дашкину:
– Вот, Федя палки свои потерял…
Федора усадили как чучело за руль. Мещеряков забрался в коляску. А Дашкин с тревожным холодком под сердцем устроился на заднем сиденье. Сельская молодежь сгрудилась возле них в скорбных проводах, будто они навсегда сейчас покинут землю. «А что? – подумал с ужасом Дашкин. – Вот так разобьемся насмерть и – все…». Он пожалел, что не пил сегодня спиртного, пьяному, как известно, море по колено.
Федя одним рывком ноги завел свой «Урал» и… вместо дороги въехал на крыльцо клуба. Все три цементные ступени преодолел его вездеход и заглох. Ребята смеялись до слез. А Дашкин соскочил с сиденья и задумался всерьез о ночлеге в этой чужой деревне. Не хотел он погибать такой нелепой смертью, однако, его смутил Мещеряков. Парень невозмутимо торчал в коляске как бюст героя, как безногий инвалид, которому нечем бежать.
– Ты что, поедешь с Федором? – в ужасе спросил его Арсений.
– А что, – невозмутимо ответил Мещеряков. – Он выедет… Ему бы только дорогу найти…
Ой, как не хотелось Дашкину оставаться на ночь в этом бесприютном клубе! Как он жалел, что поехал сюда утолять свою сатисфакцию. Получается, что честь свою восстановил, а смерть нашел… Ах, как обидно!
Ребята стащили с крыльца мотоцикл, повернули его передним колесом к дороге. Дашкин опять сел позади пьяного в стельку мотоциклиста. Федя опять завел с одного рывка мотор. «Урал» резко взялся с места, причем не на дорогу, а на три чахлых березки. Арсений закрыл глаза в ожидании скорого конца. Каким-то чудом они проскочили впритирку между двумя деревцами, и тут Федя более уверенно взялся за руль.
Они выехали-таки на дорогу, политую желтым светом мотоциклетных фар. Дашкин впервые в жизни пожалел, что атеист и что ни на русском, ни на немецком языке не может толково обратиться к Богу за помощью. Он держался обеими руками за сиденье, не видя ни зги. И только Федя каким-то чудом находил переднему колесу дорогу, гнал вовсю вперед и что есть мочи горланил любимую свою песню:
– Эге-гей, Говнище, хутор наш родной!..
Федя мчал на бешеной скорости в непроглядной ночи по перелескам, по полям как по черной пустыне, где никогда не будет света. От этой безысходной черноты, от скорости, от свиста ветра в ушах Дашкин вдруг ощутил невиданный прежде душевный подъем. Будто он совершил что-то необычное: побратался с чертом, попал в «черную дыру» или на другую планету… Но он точно знал, что подобного в его жизни никогда не было и вряд ли будет. Радость от такой небывалой краски жизни привела его в трепет. И Дашкин с неистовым восторгом заорал, подпевая Федору:
– Кто навоз в округе ищет, приходите к нам домой…
От такой поддержки Федя наддал газу, машина еще стремительней полетела по невидимой дороге, то и дело распугивая весенние лужицы, которые мелкими брызгами скакали прочь в ночь.
Порывом ветра у Дашкина снесло кепку с головы. Славная бейсболка проплешинского пошива осталась в лугах. Какая-нибудь полевка найдет ее и долго будет ломать голову: что же это такое, «Проплешье моё»? Арсений расценил потерю кепки-удостоверения как итог того, что роль журналиста отыграл до конца и тема головотяпов исчерпана. Он сорвал с пострадавшей головы бинт и поверил, что сегодня они благополучно доберутся до дома.


Глава восемнадцатая
Пришло время, когда Дашкин остро почувствовал, что хочет сменить место жительства. Словоохотливые, шумные поклонники Зеленого змия, которым Федор продавал зелье бутылками и стаканами, являлись в любое время суток, чаще всего перед рассветом, когда похмельный синдром наиболее суров. Мужики колотили что есть мочи в дверь и кричали: «Федя, открой, трубы горят!»… К тому же две кошки хозяина по ночам активно охотились за крысами и мышами. Они подчас утраивали такие погромы, от которых среди ночи обрушивались с полок кастрюли и чашки, и Дашкин в ужасе просыпался, готовый к самому худшему.
Все это влияло на нервную систему европейского человека, привыкшего к цивилизованному распорядку жизни. Дашкину все чаще и чаще хотелось побыть одному. И он кстати вспомнил, что в двух километрах от поселка расположена база отдыха завода «Проплешмаш». В один прекрасный день он и отправился туда по лесной дороге, чтобы найти устроенный привычный быт – с душем, унитазом, удобной мебелью… Хоть какой-то комфорт! Дашкин соскучился по нему.
С радужными надеждами Арсений шагал мимо загорелых солидных сосен, миновал мосток через ручей и двигался дальше по пустынной песчаной дороге в лесу, радуясь, что ни одной живой души не встретилось на пути его. Он слушал щебет птиц, дышал лесной свежестью и улыбался первым бабочкам, которые мельтешили по-над дорогой, выбирая свой жизненный путь.
Вдруг очень живописное болотце открылось Дашкину справа по ходу. Оно было идеально круглым, в нем отражалось голубое небо, а по краям болотце было опушено зелеными ресничками рогоза. На этом «лебедином озере» плавала утиная пара: уточка и селезень. Птицы не замечали человека, застывшего на дороге, и о чем-то ласково переговаривались. Дашкин с нежностью в душе наблюдал эту бесхитростную картинку природы, слушал негромкий утиный разговор, вникал в добрый шум вековых сосен над головой и ощущал себя частью этой живописной композиции. Ему захотелось, чтобы кто-то сфотографировал его здесь, в безлюдном месте России, его родины, где так хорошо и привольно сейчас его душе. Эту фотографию он носил бы всегда с собой, и это была бы его персональная икона, которая хранила бы его покой в шумной и тесной человеческой суете.
И будто в награду за нежный взгляд человека на воду, лес и диких птиц, сверху, с небес, упали на него печальные божественные звуки. Арсений поднял голову и оторопел от неожиданного счастья: огромная журавлиная стая изломанным углом проплывала в вышине. Ах, как нежно и трогательно звенели голоса благородных птиц! Дашкин неотрывно и жадно смотрел на плывущий в небе караван, и вдруг непрошенные слезы выступили на глазах. Ах, журавли, журавли! Отчего так печальна песнь ваша? Отчего сердце сжимается, когда летите вы в далекие дали. И всегда мимо, как счастье… Арсений понял, почему людей так трогает, когда в вышине проплывает своим курсом птичья стая. Птицы возвращаются на родину. Или покидают ее. И это так похоже на человеческую жизнь, которая состоит из потерь и приобретений.
Журавли звонко курлыкали, и в птичьих голосах можно было различить радость. Радость встречи с родиной. И усталость. Усталость от долгого пути к ней. Но Арсений настроился на своё. Глядя на журавлей, вернувшихся на родину, он думал о себе: вот, улетел из родных мест, а куда, зачем улетел? И к чему пришел? Дашкин вдруг понял, что нет ни чужой, ни родной земли, а есть жизнь человека, которая сложилась или не сложилась. И вовсе не важно, где и как он живет. Каждый все равно по-своему счастлив. И Федя Смирнов, и охотник Купоросов, и он, Арсений Дашкин…
А журавли в небе – это лирика. Арсений вытер глаза и помахал вслед журавлиному клину. Последние птицы из стаи скрылись за кромкой леса. Да, он тоже, как журавли, вернулся на краткий срок туда, где родился. Но если благородные птицы оглядывают родную землю сверху, когда она похожа на раскрашенную карту с зелеными пятнами лесов, с голубыми жилами рек, то Дашкин вернулся на родину земным путем, преодолевая массу неудобств и наблюдая неизбывные мерзости человеческой жизни. Чтобы радостно жить на земле, надо, как перелетные птицы, постоянно находиться в состоянии полета. Воспарить над суетой и стремиться строго к цели…
База отдыха «Проплешмаша» превзошла все ожидания. Дашкин ожидал увидеть какие-то скромные жилые корпуса, возведенные для утомленных тружеников «Проплешмаша», хозяйственные постройки, но он не увидел ничего. Глухой трехметровый забор без единой щели, непроницаемые металлические ворота, покрашенные недоброй серой краской. Ни надписей, ни вывесок…
Арсений обнаружил в заборе калитку, но она была заперта. Зато рядом обнаружилась кнопка звонка. Где он прозвенел, этот звонок, Дашкин не слышал, но вскоре калитка открылась и появился охранник в черной форме и с автоматом через плечо. Он выжидательно смотрел на Дашкина.
– Гутен таг, – сказал Арсений. – Ихь бин дойче тоурист. Во ист ире хауптляйтер?
Парень в черной форме оторопел.
– Сейчас, сейчас, – пролепетал он и захлопнул калитку.
– Доннер веттер! – буркнул Дашкин, возмущенный таким нелюбезным приемом.
Вскоре калитка открылась вновь, и теперь два человека в черной форме охраны предстали перед Дашкиным: прежний сторожевой парень и мужчина средних лет типичной проплешинской внешности – с пузцом и круглым лицом.
– Здравствуйте! – на чистом русском языке приветствовал их Дашкин. – Это база отдыха завода «Проплешмаш»?
Охранники, которые приготовились общаться с иностранцем, вновь удивились.
– Ес, – ответил молодой на вопрос, а старший строго спросил Дашкина:
– Вам чего надо?
Арсений коротко и понятно объяснил про сельский туризм для иностранцев, про возможное проживание иностранных гостей здесь, на базе.
Караульщики внимательно слушали, затем у старшего глаза стали оловянными. Он созрел для отрицательного ответа. И когда Арсений назвал главную свою просьбу, что хотел бы лично испытать условия проживания на базе отдыха, охранник ответил отказом.
– Нет? – переспросил удивленный Дашкин.
– Нет! – подтвердил старший.
Он строго и деловито сообщил, что база отдыха «Проплешмаша», это не совсем то, что подумал Дашкин:
– Здесь отдыхают высшие руководители предприятия и их гости.
– Но речь идет об иностранных туристах… – пытался доказать своё Дашкин. – Международные контакты, престиж, паблисити…
– Какой Пабл? Какие Сити? – поморщился охранник. – По всем вопросам обращайтесь на завод, к начальству!
И захлопнул калитку.
Дашкин почувствовал себя оплеванным. Он высморкался поочередно через обе ноздри, и ему стало немного легче. Пробиться в «высший свет» не получилось. Хутор Говнище, как бы не был непригляден и убог, но в гостеприимстве ему было не отказать.


Глава девятнадцатая
Дашкин убедился в этом, когда посетил зажиточное подворье супругов Банниковых, у которых в деревне была странная кличка – Тахта. Надя – Тахта, Саша – Тахта…
Еще до того, как постучаться в дверь их неказистого домика, Дашкин знал, что раньше Банниковы жили в городе. Хозяйка работала поваром в школьной столовой, а «сам», как называют в России мужа в простых семьях, был рабочим на заводе. Когда дело дошло до пенсии, они оставили свою квартиру детям, а сами обосновались в деревне, в родительском доме. Кстати, кличка Тахта досталась от матери Александра Григорьевича, которая жила прежде в этом домике. Старушка шепелявила на старости лет, и вместо буквы «к» у нее получалось «х». Говорила она не «так», а «тах». И поскольку была любопытна и общительна, то всякие новости сопровождала репликами: «так, так…». А получалось «тах, тах…». Вот и кличку за то получила. Отправилась бабушка в мир иной, а кличка ее перешла к детям в наследство. И сын ее, Александр Григорьевич, и супруга его Надежда Петровна несут на пару странную эту деревенскую кличку.
Но до чего же гостеприимные люди оказались! Едва только ступил Дашкин через порог, его встретили, будто ждали всю жизнь. Круглая, как колобок, хозяйка светилась добром и радушием, и это было не показное – от души. Сам хозяин, щуплый седеющий мужичок в синей выцветшей рабочей спецовке лукаво улыбался, будто знал про Дашкина какую-то тайну. Впрочем, тайны и не было никакой, в деревне все знали, что из Германии приехал ученый изучать сельское дерьмо.
Дашкина усадили на стул посреди большой кухни-прихожей, и он огляделся. Чтобы живописать бытовой сумбур семейства Банниковых надо быть по меньшей мере Брейгелем. Причем, именно старшим, поскольку младшему не по плечу соединить на полотне весь космос предметов и действий, происходящих в жизненном пространстве двух жителей хутора Говнище.
Середину комнаты занимали мешки с комбикормом, отрубями и мелкой картошкой. Тут же теснились огромные алюминиевые кастрюли и чаны, в которых что-то мокло, набухало и парилось. В углу, на газовой плите набирал градусы огромный сосуд из чугуна, тоже предназначенный явно не для людей.
Заметив ошалелый взгляд гостя, распаренная хозяйка пояснила:
– У нас три поросенка, семьдесят индоуток, корова, бычок и телочка.
– И еще я! – вставил свое веселое слово Александр Григорьевич, прозванный в деревне также Пузырем, за свой объемный живот при худом теле.
Дашкин продолжал шарить взглядом по комнате, открывая все новые острова и месторождения жратвы. На столике у окна стояло много пластиковых бутылок, наполненных молоком. На другом столе, судя по всему, обеденному, Дашкин заметил остатки хозяйской трапезы. На огромной черной сковороде, в самых аппетитных красках в виде половинной фазы луны сверкала яичница с беконом! Желток был так ярок, кусочки румяной ветчины были нарезаны так искусно, что у Дашкина весь рот наполнился слюной. Он едва успевал ее глотать. Никакое усилие воли не могло подавить низменный инстинкт. Арсений только сейчас понял, как давно не ел он нормальной еды...
Радушная хозяйка налила гостю большую кружку молока и открыла холодильник. Дашкин мечтал, чтобы там оказался студень, или попросту – холодец. Он очень почему-то захотел погулять вилкой по небольшой кювете с дрожащим говяжьим студнем, как в давние свои проплешинские времена. Холодца, конечно, не было, но то, что извлекла простая сельская женщина из недр холодильника, говорило о том, что не такая уж она простая. Простые сельские женщины такого не совершают. На круглом фаянсовом блюде вальяжно раскинулся круглый торт! Был он высок и пышен, темен телом от наличия в нем какао-порошка и обильно полит сверху шоколадной глазурью. Это был классический торт, имя которого Дашкин хорошо знал.
– Да это же «Прага»! – воскликнул он.
Хозяйка благодарно сверкнула на него очами:
– Да. Вот, решила муженька своего порадовать, сляпала…
Надежда Петровна отхватила приличный сегмент кондитерского чуда, выложила на отдельную чистую тарелку для дорогого гостя. Дашкин с благодарностью принял угощение, а сам косил глазом на сковородку с яичницей. Хозяева, наверное, не понимали, что такая простая и обыденная для них еда может привлечь внимание германского ученого. Они, наверное, не знали, что у Феди Смирнова нет кур, а сам германский ученый безумно любит яичницу с грудинкой.
Дашкин устал глотать слюну и спросил:
– А что это у вас в сковороде какого-то необычного цвета яичница?
– Это утиные яйца, – ответила Надя Тахта.
– Утиные? – Дашкин сделал изумленное лицо, будто утка для него такая же экзотика, как страус, слоновая черепаха или, на худой конец, мамонт.
– Даже не утиные, а индоутиные, – уточнил хозяин и понимающе протянул Арсению вилку.
– Сейчас я вам тарелочку дам, – сказала Надежда Павловна.
– Не надо, я просто попробую, – ответил Дашкин, придвигая поближе сковородку. – Вы лучше хлебца мне…
И Дашкин на некоторое время замолчал. Он пожирал вожделенное блюдо и был в состоянии прострации, как тот человек, придавленный мочевым пузырем до предела в неподходящем месте, когда уже плевать на стыд и присутствие посторонних глаз.
Востроглазый хозяин решил приправить трапезу гостя анекдотом, до которых был большой любитель. Он начал без предисловий:
– Пришел мужик к женщине в гости. Она вином его угостила, вкусным ужином накормила. Тот напился, наелся, развалился довольный в кресле, а она ему говорит: «Ну, теперь ты мой!». А он отвечает: «Сама мой свою посуду!».
Арсений вежливо покривился в улыбке, но жевать не перестал. Яичница была необычайно сочная, именно такая, какую любил Дашкин.
Александр Григорьевич оказался неутомимым рассказчиком. Пока Дашкин доедал яичницу, жевал нежнейший торт «Прага», запивая его молоком, он услышал веселые истории про доктора, случайно отправившего пациента к праотцам, про незадачливого мужа и находчивого любовника, про еврея, который всех обвел вокруг пальца…
Покончив с едой, Дашкин бурно выразил свой восторг по поводу съеденного и подумал, чтобы попроситься к Банниковым на постой. Но, оглядев убогое жилище местных «кулаков», отогнал эту мысль прочь. И все же не удержался от бестактного вопроса:
– Как же в таких крохотных домиках люди живут? У вас только одна жилая комната, и там печка четверть пространства занимает…
На этот каверзный вопрос Александр Григорьевич высказался в том смысле, что раньше люди скромно строились, чтобы не вызывать зависти у соседей, чтобы в кулаки не попасть.
– Но вам же тесно! – воскликнул Дашкин.
– Тесно, – подтвердила Надежда Павловна. – Особенно когда дочка с внуком приезжает…
– У нас скотина лучше живет! – ухмыльнулся Саша Тахта и повел гостя на подворье.
То, что Тахта назвал «конюшня» было намного прочнее и опрятней ветхих деревенских домов. Таких «конюшен» было три. Построенные из свежих сосновых бревнышек, с прочными струганными полами, крытые шифером… Здесь, в чистоте и сухости жили парнокопытные, каждый в своем стойле. Коровье семейство выглядело так, будто их содержали ради меха – вычищенные, ухоженные с пушистой шерстью. В другом домике (сараем, хлевом никак нельзя было назвать) жили свиньи. Едва заглянув туда, Дашкин попятился, когда увидел гладкие телеса, поросшие щетиной. Это были никак не свиньи, а по меньшей мере носороги-подростки.
Саша Тахта зашел за загородку. Хрюкающий шалун играючи ткнул своим пятаком хозяина и опрокинул его.
– Вот чертяка! – весело отряхиваясь, поднялся с пола Александр Григорьевич.
– Здесь совсем нет навоза! – воскликнул Дашкин. – Куда вы его деваете?
– Это нам Вовчик Маленькая Головка помогает, – сказал Тахта и принялся посвящать гостя в таинства судьбы этой легендарной в поселке личности.


Глава двадцатая
У Дашкина появилась возможность получше узнать, что такое «легендарная личность». Когда Александр Григорьевич рассказывал про Вовчика Маленькую Головку, трудно было разделить, где кончается правда и начинается вымысел. Но что было совершенно точно, это то, что сорокалетний человек несколько лет жил в поселке в сарае с земляным полом. У него не было ничего. Ни родителей, потому что воспитывался он в доме сирот, ни жены, ни детей… Не было у Вовчика никаких документов, как не было и никакого постоянного заработка. Из года в год этот человек умудрялся жить абсолютно без денег.
Он значился в поселке в качестве батрака – помогал односельчанам в хозяйственных делах. У Тахты Вовчик Маленькая Головка убирал навоз за животными. Его здесь кормили, наливали с собой молока или сыворотку. Иногда подносили стаканчик-другой деревенской водки и давали небольшие деньги на сигареты. Это то, что Вовчик имел за свою помощь у Тахты. А что другие ему дают и за что, Александр Григорьевич объяснять не стал. Единственное, что он сообщил Дашкину, это то, что Маленькая Головка получает много одежды от сердобольных сельских женщин. У кого-то сын подрос, что-то осталось из одежды от мужа, когда тот был в миниатюрной форме…
– Лучше меня одевается, – весело доложил Саша Тахта. – Галстук даже носит, паразит…
Дашкин рассмеялся, представив картину, когда к хозяину, облаченному в выцветшую рабочую спецовку – линялые синие хлопчатобумажные брюки и такой же пиджак, приходит на работу батрак в костюме и с галстуком и принимается вычищать в коровнике лопатой дерьмо…
И что удивительно, так оно и случилось! В этот момент на подворье Тахты появился Вовчик Маленькая Головка. В приличном сером костюме. Брюки со стрелками заправлены в хромовые сапоги. И рубашка в голубую полоску, довольно свежая, была под пиджаком, и галстук…
Вовчик прямым ходом проследовал в дом.
– Сейчас позавтракает, – объяснил Александр Григорьевич. – Пошли, познакомлю с нашей живой легендой.
Когда они вошли на кухню, Вовчик восседал на том месте, где недавно сидел Арсений и ел толченую картошку с котлетами. Когда ему представили Дашкина, он поднялся и, как принято в России, протянул незнакомому человеку руку:
– Володя!
Дашкин пожал тонкую бледную ладонь сельского батрака и подумал, что рука эта, скорее, подошла бы скрипачу или парикмахеру…
Володя неторопливо поглощал свою еду, прихлебывал молоком и рассказывал главные новости деревенского дня:
– Колька Сорокин щуку люлькой поймал на полтора  килограмма…
– Где? Когда? – оживился Саша Тахта.
– Утром, где старичный ручей  в Муру впадает… И еще красноглазки, подлещики… – рассказывал подробности Вовчик.
– Надо идти, – засуетился Тахта. – Сейчас щука икру бьет, беснуется, как чумная, только ее и бери…
А Дашкин смотрел на Вовчика Маленькую Головку, чинно поедающего котлетки, и думал, что он, наверное, и в самом деле, лучше всех живет в поселке. Не обременен своим хозяйством, свободен в выборе… Захотел выпить, поесть, пошел, отдал сколько надо, времени и сил, получил желаемое – и свободен.
Тут же Дашкин вспомнил великую русскую пословицу: «С утра выпил – весь день свободен!». Значит, выпивка на Руси – это самый простой путь к свободе! Вот, вот одно из ключевых слов российского народа! Арсений достал блокнот и на заветной страничке, где уже значились «Халява» и «Бардак», вписал еще одно великое слово «Свобода». Написал, и тут же подумал, что в разных странах слово это понимается тоже по-разному. Если в Европе свобода – это возможность людей самим определять свою жизнь, то в России свобода – это возможность ничего не делать. Вернее, делать, что хочешь. То есть, тот же бардак…
Арсений с грустью подумал, что в поиске значимых слов российской жизни пошел уже по кругу.
Он спрятал блокнот и собрался уходить из хлебосольного дома Тахты, но добрейшая Надежда Павловна предложила Дашкину отведать блинчиков, фаршированных творогом, присыпанных сахаром и щедро политых желтой густой сметаной. Ну какой нормальный человек устоит перед таким угощением!
Дашкин с аппетитом поедал блинчики, сидя за одним столом с Вовчиком Маленькой Головкой, и думал: как восхитительно непредсказуема человеческая жизнь, когда в богом забытой деревне встречаются за одним столом ученый из Германии и сельский поденщик без рода и племени, без документов, без гроша в кармане. Их приветили щедрые, гостеприимные, добрые люди, накормили вкусной и сытной едой…
Не известно, сколько бы долго продолжались эти бравурные размышления обожравшегося гостя из Германии, но в сенях послышалось какое-то несмелое копошенье, распахнулась дверь и в комнате объявились еще два обитателя деревни. Это были уже знакомые Дашкину неразлучные друзья Коля и Ваня. Один из них картинно держал на плече топор, другой воинственно прижал к груди пилу-ножовку.
– Ну, где тут фронт работ? – бодро поинтересовался Коля и привычно обшарил взглядом обеденный стол.
Ваня, судя по всему, тоже не отказался бы увидеть рюмочку с бутылочкой. Однако, гостеприимство хозяев на Ваню и Колю сегодня, видимо, не распространялось.
– Что же вы вчера не приходили? – упрекнула их Надя Тахта. – Вовчик с Лешкой Граниным разве вдвоем бревна подымут…
Коля с Ваней принялись что-то в оправдание бубнить, а Дашкин, еще раз поблагодарив хозяев, посчитал уместным уйти. Александр Григорьевич вышел проводить гостя. Он показал на обтесанные бревна в углу участка:
– Вон там хочем маленький домик-времянку поставить. Чтобы с Надей было где жить.
– У вас же есть дом? – не понял Дашкин.
Саша Тахта принялся объяснять Арсению свою затею отремонтировать старую лачугу, которую построили родители полвека назад.
– Дом совсем плохой, – пояснил Тахта. – Надо подымать его, фундамент из бетонных плит подводить, стены обкладывать кирпичом…
Такого Дашкин еще никогда не слышал, чтобы бревенчатые стены у дома обкладывались кирпичом. Он решил уточнить:
– Вы хотите этот трухлявый дом обкладывать кирпичом?
– Да, – подтвердил Александр Григорьевич. – Снаружи кирпичный будет, а внутри – деревянный.
– Тот же самый, какой сейчас? – не поверил Дашкин.
– Да.
Арсений не мог скрыть своего удивления:
– Но ведь это же… Смысл-то какой?! Вы сейчас живете в ветхих, изъеденных мышами стенах, и потом будете в них жить? Как в музее. А снаружи будет все кирпичом отделано?..
– Да, да, – подтвердил хозяин. – У нас так делают. Во-первых, теплее зимой, а во-вторых, дом не сожгут.
– А зачем дом сожгут? – оторопел Дашкин.
– Как? Обидится если кто… Или из зависти… Не дашь кому-нибудь похмелиться, он  в сердцах-то и подпалит…
Дашкин рассмеялся, он не понял сразу, что Тахта-весельчак в очередной раз шутит:
– А я-то вам поверил! А вы и рады лапшу на уши повесить приезжему человеку…
– Какие шутки! – возмутился Тахта. – Вон Валера Дудин, на глазах у всей деревни дом спалил. Да, да. Живет с матерью, а она возьми, и еще один дом купи, тут же, в поселке. И другому сыну его отписала, тот в городе живет… А Валеру задело – несправедливо! Осерчал и сжег дом средь бела дня.
– Почему же никто его не остановил? – вырвалось у Дашкина.
– Да потому, что Валера с ружьем был, убью, говорит, всякого, кто подойдет…
Дашкин изумленно смотрел на рассказчика:
– И что, ни пожарные, ни милиция ничего не могли с ним сделать?
Тахта рассмеялся:
– Какие пожарные, какая милиция! Тут и телефона-то нет. А дороги-то какие!
– И что, вот он дом спалил, и ничего ему за это не было? – изумился Дашкин.
– Нет. Он дурак со справкой, на учете в психбольнице стоит. Ему все можно.
– Да–а. Ну, тогда, конечно, обкладывайте кирпичом, – разрешил Дашкин. Но тут же сразу усомнился:– А, может, сразу хороший кирпичный дом построить? Зачем лачугу кирпичом-то обкладывать?
– Да ну… – Тахта снисходительно улыбнулся наивному собеседнику. – Так гораздо проще. И быстрей. Все так делают. Нормально!
После этих слов Дашкин окончательно успокоился.


Глава двадцать первая
Уже неделю жил Дашкин на хуторе Говнище. Он окончательно определил для себя это название, потому что страдал от изобилия собачьего дерьма под ногами. Мало того, что экскременты были разбросаны по всей деревне, местные собаки, как будто специально, испражнялись на глазах у Дашкина, чтобы показать, чем их кормят здешние люди – отрубями и запаренным зерном. А такой еде один путь – в навоз. И потому сельские собаки гадили так же часто, как утки.
Особенно отличался в этом мерзком деле Тузик. Он, видимо, имел не только безобразную внешность, но и скверный, говнистый характер. Как только встречался ему на деревенской улице Дашкин, он непременно забегал вперед и принимался гадить. При этом вызывающе смотрел на приезжего говноведа, будто заявляя: «Смотри, чем меня кормят! Непереваренное зерно и всякая шелуха»… Дашкина поражали запасы экскрементов в этой невзрачной дворняге, им не было конца! Через двадцать шагов Тузик опять выкладывал наземь свою мерзкую жалобу, а Дашкин отворачивался, потому что уже смотреть не мог на эти собачьи дела. Арсений даже перестал ходить по единственной деревенской улице и выбрал для прогулок обходную дорогу, которая шла за огородами и растворялась в бескрайних лугах.
Однажды Дашкин шел от реки домой и увидел впереди две странные фигуры. По человеческим меркам это были особи мужского пола, но, по сути, они напоминали не людей, а каких-то диковинных персонажей, настолько своеобразно и отстраненно от современной жизни выглядели они.
Один был в серой поддевке, с сумой через плечо. Сутулая спина и равномерный шаг говорили о вечности и бессмертии этого субъекта на дорогах России. Другой путник был долговяз и худ. На нем трепетали невероятно широкие галифе цвета хаки. Дополняли гардероб высокие сапоги и черная ветровка с огромной белой звездой на спине и такими же белыми бешеными буквами: «STAR». Они шли окольной дорогой к деревне, и Дашкин с большой тревогой на душе смотрел на этих загадочных гонцов из Небытия. Уж слишком непохожи были эти фигуры на земных обитателей. Вот так, наверное, голод, холера или разруха приходят к людям, в образе печальных странников из мира теней.
С ледяным холодком в груди Дашкин нагнал жутких путников. Каково же было его удивление, когда один из них, тот, что с сумой на плече, оказался стариком Соколовым. Другой человек был незнаком Дашкину – чрезвычайно худой, в толстых очках, которые придавали его испитому лицу интеллигентный вид.
– А-а, германский ученый! – обрадовался пьяный Соколов и душевно приобнял Дашкина.
Арсений уловил всю гамму запахов, которые вмещает в себя самогон, выпитый вчера и сегодня. Он отвернулся и глубоко впустил в легкие свежий ветерок с реки.
– А это Валера Баранов, наш гармонист! – представил Соколов своего спутника.
Дашкин внимательно посмотрел на Баранова, человека лет пятидесяти с тонкой фигурой подростка-переростка. Арсений много слышал об этом человеке. По здешним меркам Баранов тянул если не на былинного богатыря, то на Героя Деревни – точно.
По свидетельству односельчан этот хлипкого телосложения человек пил беспробудно и ежедневно уже на протяжении двух лет! С тех пор, как умерла его слепая старая мать и оставила ему наследство в виде денежного вклада в Сбербанке.
Дашкин решил познакомиться с Героем Деревни поближе. Он с улыбкой пожал Баранову руку и сказал:
– Я слышал, Валерий, вы хорошо играете на баяне?
– Да, – согласился человек в безразмерных галифе. – Я долгое время работал в школе в Растопыркино. Музыку там преподавал…
– Я вас прошу, сыграйте для меня что-нибудь? – взмолился Дашкин. – На чужбине живу, сто лет баян не слышал…
Поселковый гармонист выдерживал неопределенную паузу.
– Валера! Надо уважить человека! – попросил Соколов. – У него трудная работа, он наше деревенское говно изучает…
– Я вообще-то не играю, когда пью, – признался Баранов. – Гармония и самогон – не совместимы! А мы сейчас как раз собрались выпить…
– А вы поиграйте немного, а потом выпьете… – предложил Дашкин.
– Да? – задумчиво переспросил Баранов. – Это будет трудно сделать. Но для гостя с чужбины – попробую…


Глава двадцать вторая
Вскоре они сидели за столом в доме Героя Деревни Валерия Баранова. Столь запущенного человеческого обиталища Дашкин не видел давно. Диван в углу, где, судя по всему, спал хозяин, был не убран. Серые простыни и желтая подушка бесстыдно раскинулись ничем не прикрытые. В закутке, похожем на кухню, возле умывальника, в углу, из щели в полу, тянулось к свету какое-то многолетнее растение, то ли малина, то ли американский клен… Гора грязных кастрюль и тарелок на плите лежала посудным кладбищем. Все эти чашки-ложки были наказаны отсутствием горячей воды и мочалки. В единственной комнате дома, под окном, на полу стоял новенький цветной японский телевизор. Он работал, но как-то странно: изображение было, а звука не было. Телевизор этот выглядел здесь весьма нелепо, как цветной кадр, случайно вмонтированный в ленту черно-белого кино.
– Люблю цвет, – объяснил хозяин, глядя на изумленного Дашкина. – Красок ярких не хватает в этой жизни…
Баранов посмотрел на Дашкина с расчетом на понимание:
– Вы, как исследователь дерьма, наверное уже поняли, что телевидение – это большая канализация. Мозги людям засирают круглые сутки. Я только краски смотрю, а звук вырубаю…
Психолингвист из Германии с удивлением слушал связную, разумную речь. Он почувствовал в случайном знакомце интеллигентного человека. Арсений надеялся на приятную беседу. Да и старик Соколов оказался не равнодушный жлоб. Единственное, о чем он попросил, это экстренным образом пропустить пятьдесят граммов самогона. «Для свежести восприятия», – как выразился старик.
Баранов разрешил ему это сделать, но сам пить не спешил. Он достал из-за дивана черный футляр, бережно извлек оттуда баян, набросил ремни на плечи и, пристроившись тут же, на диване, стал играть.
Это была не расхожая деревенская частушка, и не задушевная песня. То было сочинение немецкого композитора Иоганна Себастьяна Баха. Баранов по лицу Дашкина понял, что тот узнал музыку, и глаза его засияли, как у человека, вручающего подарок от души.
Величественные звуки, рассчитанные на чуткое пространство католического храма, где прорывается к Всевышнему трубная песнь органа, преобразили жилище сельского музыканта. Дашкин сейчас не замечал вывернутого наизнанку убожества деревенской нищеты, чьей-то потерянной жизни. Большая музыка объединила трех разных людей, случайно сошедшихся на обочине человеческого бытия. Даже бесшабашный и полупьяный старик Соколов притих в задумчивой неге.
Баранов вдруг резко перестал играть, поставил баян на пол, налил себе полстакана зелья и залпом выпил. Как лекарство принял. Да оно, наверное, так и было. Дашкин очень хорошо понял сейчас состояние музыканта, человека тонкого, непонятого и одинокого не только в отдельно взятой деревне, но и на всей матушке-земле. А, может, это он все придумал, но с Барановым ему было интересно даже молчать.
Зато старик Соколов, когда стихла музыка, молчать не намеревался. Ему надо было разыграть какую-то комедь, и он шутливо принялся бранить Баранова за то, что тот один, без компании, выпил:
– Нехорошо, Валера, не уважаешь коллектив…
Баранов скривился, спрятал баян опять в черный домик и сел к столу с таким видом, будто на постылую работу пришел. Дашкин решил изменить сюжет этой бездарной пьесы. Он достал деньги и протянул их Соколову:
– Я хочу внести свой пай в наше застолье. Найдите, пожалуйста, где-нибудь выпивку.
Старик Соколов выказал большое удовлетворение от поступка гостя из Германии. Проворно ухватил деньги и спросил:
– Сколько брать?
– Поллитру, – ответил Дашкин.
Соколов засомневался:
– Да это что же… Потом опять бежать… Давай уж сразу литр возьму…
– Возьми, – разрешил Арсений.
Старика Соколова как ветром сдуло.
Они остались с Барановым одни.
– Давно на баяне играете? – спросил Арсений.
– Школьником еще начал… В кружок ходил… Никаких музыкальных школ не кончал. Матери моей очень нравилось, когда я играл… Она тонко музыку чувствовала: «вот тут ты грубо сыграл, а тут надо потише…».
– Давно она умерла? – сочувственно спросил Дашкин.
– Два года уже… А отец еще раньше, восемь лет назад… Вот, его галифе ношу… Он в них в сорок четвертом с войны пришел.
Баранов потеребил свои защитные штаны, рассмеялся:
– Как чучело гороховое… Донашиваю…
И добавил весело:
– Пропился насквозь…
Дашкин молчал. А деревенский музыкант, видимо, решил немного облегчить душу не посредством музыки или опрокинутого стакана, а с помощью слов.
И он рассказал Дашкину очень коротко и ясно всю свою беспросветную жизнь. В этой полувековой жизни Баранов никогда не был женат и беззаветно любил только свою мать. Привык слушать ее во всем, а когда та умерла, и его жизнь кончилась. Он запил от растерянности и тоски, от неизбывного одиночества.
– Матушка оставила мне на книжке восемьдесят тысяч рублей, – рассказывал Баранов. – Бешеные по нашей жизни деньги… За два года я шестьдесят тысяч пропил. И допился до того, что Белая Горячка явилась ко мне. Спал каждую ночь с топором и ножами под рукой. Все, чудилось, кто-то ломится ко мне, то в дверь, то в окно… Устал. Страшно. Вызвал из города тетку с племянницей. Те говорят: «деньги еще есть?». Я говорю – «есть!». Они говорят: «давай нам все и мы тебя в больницу увезем». Я им оставшиеся деньги снял, они меня сдали в больницу… А теперь вот пропиваю, все, что можно: баки нержавеющие, лодки резиновые, бензопилу… Все за бесценок ушло. Вот что не пропью никогда, это цветной телевизор и баян. Мне нужны краски и звуки…
– Остановился бы, отдохнул, – сказал Арсений пустые слова.
– Зачем? – спросил Баранов и печально посмотрел на Дашкина. Потом добавил мудрое и вечное:
– Все суета… Я помру, вы помрете… А как у нас это получится, не все ли равно?
– Да, но жизнью своей зачем так бросаться! – возмутился Дашкин. – Она единственная и неповторимая…
Баранов улыбнулся и прищурился на Дашкина сквозь толстые очки:
– Не то вы все говорите… Я вот Лермонтова люблю. Великий русский поэт. Гений. В двадцать семь лет уже все понял и ушел… «Уж не жду от жизни ничего я…». Как он все рано понял!.. И ушел. А вы вот на что-то надеетесь, что-то делаете, чего-то ждете… А чего ждать? Ничего не будет, все уже было… Ничего не будет, все суета…
И тут пришел шумный старик Соколов, которому неведомы те дали, куда забрели наши собеседники. Ах, как кстати он пришел!
– Вот, Арсений Иванович, – старик выставил большую пластиковую бутылку на стол, – самая лучшая самогонка в деревне. Говорят, на меду, поэтому дороже вышло… Чего для хорошей компании не найдешь!
Арсений понял, что начинается другая пьеса, и в ней играть он не хотел. Он попробовал «медовой» самогонки, похвалил, сослался на дела и простился с собутыльниками. С особым чувством пожал руку Баранову – человеку, осознанно плывущему по жизни без руля и ветрил.


Глава двадцать третья
Пришло время Дашкину срочно отправляться на рыбалку. Случилось это при драматических обстоятельствах. Однажды Федя уехал в лес за слегами для забора. Арсений остался на хозяйстве. Впервые Дашкин остался один на Федином подворье и решил обойти владения с чувством временного, но хозяина. Стосковался он по по своему домику в Братенберге, по конюшне, где хрумкали овес его лошадки, Марта и Коко. А уж верного пса Трумэна ему недоставало давно, с тех пор, как он приехал в Проплешинск.
Первым делом Арсений отправился на «скотный двор». Пробираясь по узкой дощечке как по проходу через минное поле, Арсений благополучно достиг обиталища парнокопытных. Федина корова по кличке Мордуся, завидев человека, перестала жевать и выжидающе смотрела на гостя. Она чисто по-женски оценивала его: что с него можно взять? Этот испытующий взгляд отчего-то напомнил Дашкину бессмертную улыбку рафаэлевой Джоконды. Что-то общее было у них, у коровы Мордуси и у Моны Лизы.
Зато бычок с весомой кличкой Салют был прост, как пять копеек. Он на что-то жалобно пожаловался Дашкину, типа все вы «му..» и для убедительности пустил струю прямо себе под ноги. А куда еще бык может пустить струю?
Дашкин понял, что в хлеву он лишний и удалился в дом. А там кошки одолели его. Две серых в полоску кошки – мать и дочь – ластились к нему в припадке неизбывной кошачьей нежности. Арсений уже знал, что за этой нежностью скрывается бездонный аппетит животных. Однажды он попробовал угостить Фединых кошек копченой грудинкой. Отрезал кусочек и бросал, отрезал и бросал. Кошки ловили куски на лету. Федя недолго терпел такое:
– Арсений Иванович! Вы угостили, и хватит! Их не накормишь никогда, я точно говорю…
И Федя рассказал историю о том, как однажды осенью знакомый дачник попросил у него напрокат кошку. В его домике мыши до такой степени обнаглели, что по ночам устраивали оргии – не заснуть! Федя сдал ему на ночь двух своих кошек, сказал, что они не могут друг без друга и ночь прожить. Наутро дачник возвращает мышатниц и рассказывает. Принес он кошек домой, угостил их колбаской, как гостеприимный хозяин. Не заметил, как скормил котенятам круг полукопченой колбасы. Но прожорливым тварям это колбасное колесо на зубок. Сердобольный дачник решил накормить кошек по-настоящему, чтобы они отработали ночью угощение сполна. Отдал им свой ужин – пол котелка каши с мясом. Кошечки все слопали в один присест. Раздулись, как мячи, и завалились спать. А ночью, проспавшись, устроили игрища друг с другом. Да такие бурные, что по сравнению с ними мышиная возня – жалкий лепет. Всю ночь не спал хлебосольный дачник. А вдобавок к утру, возле печки, нашел кошачью благодарность за обильный ужин.
– Так что лучше этих кошек не кормите! – предупредил Дашкина Федя.
Арсений вспомнил сейчас хозяйский совет и сделал наоборот, в ответ на ласковые ужимки кошачьих бестий, налил им щей. Федя как раз сегодня изготовил целый чугунок этого блюда, без которого, как он объяснил Дашкину, ни один нормальный человек не проживет и неделю. Это были наваристые щи, с картошкой, капустой, морковкой, с пережаренным луком и томатом. Заметный вес придавали блюду лохмотья с разваренных куриных окорочков. Дашкин и себе налил щец и с удовольствием прихлебнул пару мисок.
С приятной тяжестью в желудке он вышел на крыльцо отдышаться после обильной трапезы. Его тут же обступили Федины собаки. Арсений давно раскусил их нрав. Чага – глуповатый тощий щенок русской гончей, конечно смешанных кровей. Лайка – хитрая, всегда себе на уме, собачешка. По натуре – типичная вымогательница. Дашкин уже советовал Феде использовать ее в «семейном» бизнесе – повесить ей на шею мешочек и табличку: «Подайте, Христа ради, на пропитание! Можно деньгами». У Альмы, дочери Лайки и Корнета, были умные и преданные глаза. Она превосходила свою мать размерами, но не было у нее и королевской стати отца. Ей откуда-то достались святые чувства – верность и любовь.
Федор рассказывал, как однажды, возвращаясь с рыбалки, он поплыл на резиновой лодке по реке, прямо с моста, чтобы по течению спуститься к деревне. С ним были все его три собаки плюс неразлучные друзья – Тузик и Корнет. Он поплыл, а собаки побежали к дому дорогой через лес. И каково же было его удивление, когда выйдя на берег и вытащив лодку, он вдруг увидел Альму. Она плыла за ним по реке почти километр…
Дашкин сидел у колодца на лавочке, сытый, сонный, а перед ним переминались с лапы на лапу хвостатые подруги. Арсений хотел побаловать их корочкой хлеба, но Федор категорически запретил Дашкину давать собакам хлеб. Это был самый дефицитный продукт в деревне, потому что его требовалось постоянно возобновлять, а магазина, как известно, в поселке не было. Но Дашкин не мог выдержать эти молящие о жратве собачьи глаза. Он пошел в дом, поискал на кухне и ничего не нашел, кроме запретного хлеба, консервов и маленького кусочка грудинки в холодильнике. В избытке были только щи. Недолго думая, Арсений взял под мышку котелок по имени «чугун», хотя сделан он был из алюминия, поварешку и вынес харчи на улицу. Разлил по собачьим чашкам человеческой еды. Правда, и Феде оставил.
Боже, какое счастье наблюдать, как принимают твое угощение самые надежные человеческие друзья. Они чавкают алчно, жадно, как будто насыщаются последний раз в жизни. Дашкин вспомнил своего Трумэна, которому они покупали настоящее мясо… Когда-то Дашкин пытался скармливать ему кости и всякую плотскую дрянь, что стоит дешево. Однако германская супруга Ирена внушила своему русскому экономному мужу, что собаки не любят кости, это миф. Собаки, оказывается, любят мясо! И что удивительно, так оно на поверку и оказалось.
Сейчас Дашкин подумал, стал бы его пес есть дробленое зерно, запаренное кипятком? На хуторе Говнище эта еда считается самым большим деликатесом для здешних собак. «Наверняка стал бы, – решил Арсений, – ведь Корнет ест комбикорм!».
Вот кого из собачьего племени уважал в деревне Дашкин, так это Корнета. Черный рослый кобель лайки, отлично сложенный, знал себе цену. Он вполне заслуживал свою гордую кличку. Дашкин даже подумал, что если бы Корнет мог разговаривать, он никого бы в деревне не удостоил доброго слова. Знал себе цену этот породистый пес. Арсений оценил это сразу, когда пытался в первый день приезда угостить Корнета и друга его Тузика хлебными корками. Тузик жадно ухватил свою краюху, а Корнет даже нюхать не стал. Благородный!
При случае Дашкин спросил у Николая Борисова, хозяина Корнета, откуда у него появилась такая классная собака? Тот рассказал Арсению, что Корнета ему щенком сосватал приезжий охотник. За так отдал. Обмыли подарок, конечно. А в это время по телевизору как раз песню пели. И были там такие красивые слова: «корнет Оболенский, налейте вина!». Вот Корнетом щенка и назвали.
Попутно Николай Борисов рассказал Дашкину историю другой своей собаки с дурацким именем Тузик. Этого щенка ему подарил Ларионыч. У него сука обильно ощенилась, и он, как здесь водится, прикопал слепых щенят прямо живьем. А сука-то, мать их, откопала деток своих, и один из них ожил. Его второй раз заживо хоронить Ларионыч не посмел. Оставил. А потом Николаю – доброму человеку сосватал. И даже бутылку самогонки пообещал в качестве приданного. Но так и не рассчитался…
Дашкин тогда посочувствовал Тузику, нежеланному, неказистому, без каких-либо видимых достоинств псу. На что хозяин Тузика Николай Борисов слегка обиделся:
– Этот, как ты говоришь, «угрюмый и бездарный» мне два раза жизнь спас!
– Неужели?! – изумился Арсений.
– А то! – подтвердил Коля. – Один раз, зимой лютой, пошел я в шинок… ну, за самогонкой, значит. Пьяный был сильно, а все еще хотел выпить. А вечер, темно уже и мороз… Решил задами пробираться, покороче чтоб… Полез через забор, да и упал. И отключился. Но ненадолго. Тузик не дал. Все уши мне обкусал, за нос таскал… В общем, привел в чувство. А то бы замерз. Однозначно! А другой раз, обратно, пьяный я был. Купаться в речку полез. И тонуть начал. И никого рядом, только Тузик, да Корнет. И Тузик опять меня из воды как-то вытолкал. Вот ведь как!
Дашкин с изумлением выслушал рассказ и спросил, почему же Корнет ни разу не спас своего хозяина? На что получил удивительный ответ:
– Корнет – интеллигент. А Тузик – дворняга махровая, как и я. Мы с ним братья по духу…
Ну разве можно не любить собак, не делить с ними жизнь на равных? Дашкин рад был, что хорошо угостил собачек Федиными щами. А вот Федя оказался недоволен этой благотворительной акцией. Даже не так. Он был в гневе. Его любимые щи, которые он так долго и старательно варил! Скормили! Собакам!
Федя в бешенстве бегал по дому, и Дашкин ожидал, что вот сейчас он достанет из тайника ружье, зарядит его волчьей дробью и выстрелит ему прямо в сердце. А не корми собак щами! И даже последнего слова не даст сказать. И тогда Арсений сам его сказал:
– Федя, не сердись, я ведь и тебе оставил!..
– Федя трагически воскликнул:
– Я туда последние куриные окорочка положил. У нас больше нечего есть!
– Я куплю, я сплаваю… – бормотал обескураженный Дашкин.
– Чего «куплю», чего «сплаваю»! Это же такая канитель…
– Тогда я на берегу рыбы куплю у рыбаков и пожарю… Они там сетками ловят.
– Они себе, себе ловят! – объяснял Федор. – Не продадут. Сейчас половодье, купить еды негде. Никто рыбу не продаст!
– Даже за валюту? – усомнился Дашкин.
– Кому тут на хер нужна ваша валюта! – рассмеялся Федя. – Самим надо рыбу ловить.
– Давай снасть, я поймаю! – решительно заявил Дашкин.
– И дам! – так же решительно ответил Федя.


Глава двадцать четвертая
Они явились на реку, настроенные на победу, и принялись собирать ловчую снасть. Федя достал металлическую крестовину – четыре короткие трубки, сваренные крестом. В них вставил четыре упругих металлических прута. Получился эдакий четырехлапый «паук». Упругими дугами растянули квадратную сетку. Крестовину привязали к сухой жердине. Получилась древняя снасть для ловли рыбы – «люлька». Жердина упиралась свободным концом в берег, а к другому концу, где была крестовина, крепилась веревка. С ее помощью снасть опускалась на дно и через минуту-две поднималась. На растянутом сетчатом полотне должна была трепыхаться рыбешка.
С такими «люльками» уже стояли по берегу ловцы. Среди них Дашкин разглядел знакомых – Александра Григорьевича Тахту, Лешу Гранина и Валеру Дудина. Федя пристроил свою снасть на свободном участке берега и начал «макать» сетку в мутную воду. Дашкин решил выявить здешние рыбные ресурсы. Для этого надо было познакомиться с уловами рыбаков.
Сначала Арсений направился к Тахте, поскольку тот, с загадочной улыбкой, делал ему знаки. Оказывается, Александр Григорьевич горел желанием рассказать гостю издалека новый анекдот. Его просто распирало от этого анекдота. Он даже оставил свои рыбацкие заботы и буквально вцепился в куртку Арсения. Дашкин приготовился слушать очередное приключение с неверной женой или историю про находчивого русского и дурака американца, но ошибся. Тахта завел совсем иную песнь:
– Пошли на ****ки заяц и ёжик. Ёжик совсем слепой, а заяц с одним глазом. Ведет он ёжика по лесу, через кустарник и натыкается на ветку последним своим глазом. И восклицает в отчаянии: «Ну, вот и пришли!». А ёжик слепой, не понял юмора, подумал, в самом деле пришли, и говорит: «Здравствуйте, девушки!»…
Дашкин не смеялся. Он был тронут и восхищен этой трагикомедией. Арсений пожалел, что он не какой-нибудь Гейне, чтобы достойно воплотить пером этот высокий конфуз.
– Рыбы-то много поймал, Александр Григорьевич? – спросил Дашкин о главном. Он надеялся все-таки купить рыбы, чтобы ублажить Федю.
Александр Григорьевич был человек веселый, но в рыбацких делах, видимо, не очень удачливый. У него успокоились в пакете пара мелких плотвичек и язишка с ладонь.
– Да, не густо, – заметил Арсений. – Я бы купил немного…
– Ты вон к Михаилу Петровичу подкати, – подсказал Тахта. – У него килограммов пять! Фартит ему сегодня…
Дашкин пригляделся к человеку по имени Михаил Петрович, на которого показал Тахта. Это был невысокий, плотного телосложения пенсионер, пышащий здоровьем. Такие крепыши, подобно дубу, создают впечатление бессмертия.
– Крепкий мужик, – заметил Дашкин.
– А то! – подтвердил Тахта. – Это Крашенинников! Бывший чемпион мира по борьбе! Кроме шуток. У него и медаль золотая есть…
Дашкин, шурша деньгами в кармане, направился к удачливому рыболову. Шел чтобы купить рыбы, но Арсений даже и предположить не мог, какое потрясение испытает он через минуту, когда заговорит с бывшим чемпионом. Это очень занятная сторона жизни, когда ищешь одно, а обретаешь другое.
– Здравствуйте, Михаил Петрович! – вежливо поздоровался Дашкин.
Рыбак отвлекся от своей снасти, оборотился к незнакомцу с нейтральным лицом. Несколько секунд бывший чемпион по борьбе изучал Дашкина, а затем этот крепыш… ВЫСМОРКАЛСЯ БЕЗ ПОМОЩИ РУК СРАЗУ ЧЕРЕЗ ДВЕ НОЗДРИ!
Дашкин оторопел. Это был высший пилотаж, уж он-то знал толк в сморкании. Арсений живо представил себя на борцовском ковре соперником этого человека. Он вот так же, с непроницаемым лицом ходит в стойке вокруг тебя, затем вот так угрожающе сморкается без помощи рук, сразу через две ноздри и кричит что-то воинственное, типа «Х–ха!». И ты уже деморализован и готов признать поражение, не вступая в борьбу. Но что касалось покупки улова, то здесь Дашкин отступать не собирался. Он застенчиво-просяще улыбнулся:
– Михаил Петрович, не продадите ли немного рыбки? Говорят, у вас сегодня богатый улов.
– Да вон, – Михаил Петрович кивнул на брезентовую сумку на берегу. – Разве это много…
Дашкин заглянул и ахнул, столько рыбы он и представить не мог. Некрупная, но вполне товарная рыба. Килограммов шесть, не меньше!
– И это все вы? Один? Мне бы килограмма два… – продолжал блеять о насущном Арсений.
Бывший чемпион мира и удачливый рыбак молчал.
– Килограмма два, – повторил Дашкин, – я хорошо заплачу…
Но борец-рыбак упорно молчал. Он вернулся к своему занятию и потерял к Дашкину всякий интерес. Арсений внезапно догадался, что неспроста так демонстративно высморкался богатырь. На языке спортсменов это действие, наверное, означает «убирайся вон!» или «вот я тебе сейчас!»… Или что-то в высшей степени презрительное, как если бы макака показала тебе свой красный зад…
Дашкин пошел дальше по берегу и поздоровался с Лешей Граниным. Леша изучающе посмотрел на Дашкина и все понял:
– Что, наука, рыбки захотелось? Фосфору мозги просят?
– Да жареной рыбки неплохо бы… Хотя бы на сковородку…
– У меня только щуренок, – доложил Гранин и достал из пластикового пакета небольшого щуренка с две ладони длиной.
– Где же рыбы-то взять?! – возмутился Арсений.
– Ловить будем, – обнадежил Леша Гранин. – Сегодня ветер плохой. А вчера хорошо шла, я килограмма три поймал. А Валера Дудин леща здорового ухватил…
Дашкин вернулся к Федору. Тот с радостью показал Арсению язя. Небольшая, граммов на триста, но рыбка.
– Почин есть! – обрадовался Дашкин. – А ну, дай я попробую, новичкам везет…
Арсений поднял сеть. Она была пуста. Опустил в воду. Через минуту снова поднял… Опустил. И опять поднял… Пусто. Опустил…
– Что, вот так весь день макать? – спросил он Федора.
– Зачем день, – возразил Федя. – Можно ночью рыбачить… Бывает, ночью рыба лучше идет…
Они торчали на реке уже пятый час. Тот несчастный язек, который дал им надежду на улов в самом начале рыбалки, был единственной их добычей. Уже день сходил на нет. Серые тучи табунами бежали на юг, руки замерзли, ноги гудели, в животе бурчало…
Дашкин злобно макал снасть в воду и вспоминал теплые, сытные, уютные щи, которые сварил Федя и которых, увы, больше не было. Он думал, что за то время, что они так бездарно провели на берегу, можно было сделать что-то полезное и нужное. Например, срубить дерево в лесу и распилить его на дрова. А дрова эти продать и купить на вырученные деньги какой-нибудь еды. Например, курицу. Натереть ее чесноком, смазать горчицей, майонезом и – в духовку. И картофель фри, тушеные баклажаны…
Глотая слюну, Дашкин поднял, наверное, уже в десятитысячный раз «люльку» и – о чудо! В сетке кругами ходила хорошая щука. Она бесновалась и, казалось, вот-вот уйдет обратно в свою стихию. Арсений в страстях изо всех сил потянул за веревку, снасть встала на попа, затем опрокинулась на незадачливого рыболова. Жердина угодила в аккурат по светлой голове немецкого ученого. Дашкин увидел тоннель и яркий свет в конце его. И кто-то добрый гладит его по голове… Потом этот добрый кто-то куда-то исчез, и тоннель пропал. Осталась тупая боль в голове. Дашкин ощупал свой черепок. На темени обнаружилась огромная шишка. Он вспомнил про щуку и увидел, что Федя уже ухватил ее всеми десятью пальцами…
Дома они скоренько пожарили щуку и язя. Дашкин старался есть медленно, чтобы чувство насыщения наступило надолго. Время от времени он трогал шишку на голове. Она была горячей и весьма заметно бугрилась. Дашкин подумал, что собрал достаточно информации о перспективах сельского туризма в России, пора и домой. Завтра Дашкин решил объявить Федору о своем решении вернуться в город.


Глава двадцать пятая
Есть такая пословица: «Человек предполагает, а Бог располагает». Не суждено было Дашкину тепло распрощаться с обитателями хутора Говнище, обтереть в последний раз ботинки от собачьего дерьма, сесть в лодку и молить всех святых, чтобы благополучно переправиться через стремнину на другой берег. Черта с два!
Перед рассветом, выйдя на огород по малой нужде, Дашкин вдруг почувствовал какое-то беспокойство. Было еще сумрачно и тихо, фонари возле домов рассеивали остатки тьмы. Арсений подумал, что, наверное, в вышине проходит косяк гусей или других стайных птиц. От них исходит на землю какая-то энергия, Дашкин это знал хорошо. Он поднял голову и вздрогнул: знаменитая птица Вещун кружила над Фединым огородом, изредка взмахивая своими кожистыми, как у дракона, крыльями. Дашкин ошалело замер, не зная, как приманить это загадочное создание, которое однажды почти сидело у него на плече. Вещун сделал еще размашистый круг над деревней и улетел в сторону дубовой рощи.
Арсений чувствовал, как адреналин насыщает его кровь. «Да неужели он тут прижился? – гадал Арсений. – Прорицатель, оракул, неразгаданная тайна природы, пришелец из космоса, или, наоборот, ископаемое чудо… Да это же такой козырь для туристов! Это можно так подать, почище Лохнесского змея будет! О, майн Готт!». Душа Дашкина ликовала. Он чувствовал, что силы небесные благоволят ему.
Кое-как провалялся Дашкин в постели, дождавшись настоящего утра, когда принято вставать. Федя, кстати, любил поспать и корову свою доил не раньше восьми. Едва парень зашевелился, Арсений задал ему весьма странный вопрос:
– Федя, ты ни разу не слышал здесь такой крик, как будто с небес фабричный гудок дудит?
– С неба? Гудок? – Федя никак не мог сообразить, что к чему.
– Ну, а птицу большую, странную не видал? Такая, размером с подушку, с крыльями как у дракона?
От такого описания Федя окончательно проснулся:
– Вы, Арсений Иванович, не иначе как перед сном русские народные сказки читали. Есть там одна, про Горынчика. Это змей летучий, только маленький, детеныш. Он никак не хотел вырастать, чтобы людей, как ему положено, не есть… Это вы не про него спрашиваете?
– Да, да, Горынчик, – подхватил Дашкин. – Такой маленький с клювом… Я его утром видел над твоим огородом.
Федя внимательно посмотрел на Дашкина, ничего не сказал и отправился доить корову.
Все же Арсений сумел внушить Федору, что могут быть такие вот странные существа. Например, когда первобытное яйцо вылезет из вечной мерзлоты и из него вылупится неведомый науке птенец. Или когда сбегут из секретной лаборатории… Дашкину пришлось рассказать все, что он знал о Вещуне. Федя крайне заинтересовался такой сенсацией.
– Он, наверняка, живет в каком-нибудь дупле, – предположил Дашкин.
– Я знаю три дуба с большими дуплами, – сказал Федя. – Они как раз там растут, в дубраве, куда ваша чудо-птица улетела.
– Будем искать, Федя. До победного конца! – с воодушевлением провозгласил Арсений.
Дашкин принялся объяснять парню, насколько важно обнаружить в здешних местах обиталище вещей птицы.
– Понимаешь, Федя, такой птицы нигде в мире больше нет. Сюда, в деревню, будут приезжать люди из разных стран, чтобы увидеть этакое чудо. Пока они развлекаются сельскими достопримечательностями: топчат дерьмо, пробуют местный дорфшнапс, колют дрова, вы набираете группу смельчаков в дальне урочище, где обитает вещий Вещун. Ты, Федя – главный проводник! Собираешь с туристов деньги за экскурсию и прощальные письма домой. На всякий случай.
Федя с детской улыбкой на лице слушал эту сладкую сказку про самого себя и не перебивал Дашкина, который дал полный простор своей неуемной фантазии.
– Отправляетесь в экспедицию торжественно. Ты, как Главный Проводник садишься в красивые носилки, украшенные шкурами сельских животных.
– Коровьими что ли? – не удержался от реплики Федя. – Овец у нас нет.
– Можно коровьими, – разрешил сказочник. – Носилки несут лучшие люди хутора Говнище. В группу потаскунов и носильников входят Коля и Ваня, Валера Баранов и Юра Соколов…
– Долго они не пронесут, упадут! – заметил Федя. – Особенно Баранов. Он тяжелее баяна ничего в жизни не поднимал.
– Ну, тогда мы его в музыкальное сопровождение возьмем. Он будет играть для иностранцев «Калинку-малинку». Нарядим его в шаровары и красную рубаху.
– Пусть в галифе остается для прикола.
– Пусть, – разрешил добрый сказочник. – И вот несут тебя…
– Тогда Коля с Ваней спекутся. Или Соколов… – беспокоился о своей безопасности Федя.
Дашкин безоговорочно принял его возражения:
– Ладно, берем Лешу Гранина, Валеру Дудина, Купоросова и чемпиона Крашенинникова. Ему наденем чемпионскую медаль, и он будет давать ее трогать иностранным туристам. За деньги, разумеется.
– Можно и сувенирами местными торговать, – вставил свое деловое слово Федя.
– Какие сувениры могут быть в хуторе Говнище? – возмутился Дашкин. – Только дерьмо!
– Вот именно! Дерьмо в сувенирной упаковке! – воскликнул Федя.
– Да, – согласился Арсений, – дерьмо сушеное в медальоне из бересты…
– А еще можно сувенирным самогоном торговать, – предложил Федор.
– Можно, – согласился Арсений. – Пусть этим Коля с Ваней промышляют. Выдадим им лицензию, и будем брать с них акцизы…
Не известно, сколько бы еще наши друзья-приятели будоражили вот так свою фантазию, но Федя вдруг спохватился:
– Дак ведь его, этого Вещуна, кто-нибудь умыкнет! Или убьют!
– Вот! Вот, друг мой! – воскликнул Дашкин. – Ты сказал самое главное. Чтобы этого не случилось, мы должны подстраховаться.
– Как подстраховаться? – не понял Федя.
– Мы приведем туристов к заветному дуплу, но там будет не Вещун, а чучело его!
– Так заметят же! – воскликнул Федя.
– Чучело будет шевелить человек в дупле, – объяснил Дашкин. – Нужен очень маленький человек, который будет из дупла шевелить подобие Вещуна.
– Вовчик Маленькая Головка! – вспомнил Федя. – Он как мешок с картошкой весит, и худой…
– Отлично! – одобрил кандидатуру Арсений. – Он пролезет в любое дупло. Главное, чтобы не матерился там, не курил и песни не пел.
– Если бутылку пообещать, он все сделает, – сказал Федя и тут же резонно заметил – Так зачем нам тогда птицу эту искать? Мы загримируем Вовчика под Вещуна, и все…
– Да, да, – согласился Дашкин, – загримируем. А лучше бы его там и поселить. Пусть он ест, пьет и спит в дупле. Кости обглоданные будут валяться под деревом, будто птица ела…
В ответ на это Федя резонно возразил:
– А как насчет, извините, насчет отходов организма и пустых бутылок из-под сивухи? Вовчик все же человек…
– Это мы продумаем, – отмахнулся Дашкин, – это ерунда. Есть биоклозеты, наконец… А вот Вещуна, Федя, нам все же надо найти! Он должен жить здесь, чтобы люди изредка видели его в полете. Поэтому, Федя, нам надо проверить эти дупла, которые ты знаешь.
– Да, едем прямо сейчас, – загорелся Федор и бросился в гараж заводить свой трехколесный вездеход «Урал».


Глава двадцать шестая
Дубрава была небольшая – пригорок, поросший благородным деревом. Федя рассказал, что этот лес сохранился с давних времен, когда здешние земли принадлежали помещику Растопыркину. Дубраву от деревни отделял глубокий овраг, с другой стороны было болото, и потому селяне для своих нужд не свели ценные дубы. Деревья со временем разрослись вширь и превратились в живописных красавцев-гигантов, хоть сказку среди них разыгрывай…
Одно дупло было слишком малое для того, чтобы там поместился Вещун, не говоря уже о Вовчике Маленькой Головке. А вот другое дупло было подходящее. И дуб был великолепен. Он стоял в отдалении от других деревьев на небольшой поляне, и черный зев дупла возвышался над землей достаточно широко и удобно, как маленькая эстрада в парке.
Федя проворно забрался внутрь дерева и исчез там, как в шахте. Через некоторое время он выглянул, весь в трухе:
– Здесь можно жить!
– Там никого до тебя не было? – задал дежурный вопрос Дашкин.
– Вроде никого.
– И даже нет окурков, стакана или человеческих экскрементов?
– Да нет же!
– Удивительно! И у тебя нет соблазна там что-то оставить? – задал провокационный вопрос Дашкин.
Федя обиженно промолчал.
А третье дупло оказалось занятым! Мохнатый зверек в коричневой шубке и с белым пятном на груди высунул мордашку и угрожающе оскалил острые зубки.
– Куница! – воскликнул Федя. – Я давно догадывался, что здесь кто-то живет…
– Пусть живет, деток выводит, – разрешил Дашкин. – Хорошо, что у вас тут древесные медведи не водятся… Однако ж, куда Вещун подевался? Он в этом направлении полетел. Там дальше что?
– Там село Чертеим, – ответил Федя. – Двенадцать километров лесом…
– И что там?
– Надо ее найти, – промолвил Федя. – Я очень хочу увидеть эту невидаль. Есть в тех краях одно местечко, где может поселиться ваш Вещун. Но только туда ни одна экспедиция не дойдет…
Федя критически осмотрел Дашкина и добавил нерешительно:
– Да и вы, я не знаю… Там настоящие дебри!
Арсений укоризненно покачал головой:
– Обижаешь, парниша…
– Ну ладно, шутка, – исправился парень. – Пойдемте вон в тот осинник, сморчков посмотрим…
Как ни странно, сморчков они нашли. Целую Федину фуражку. Это были маленькие грибочки с кучерявой коричневой головкой на белой пустотелой ножке, похожей на разваренную макаронину.
– Что же с ними делать, с такими? – спросил Дашкин. Он ни разу не ел сморчков.
– Супчик сварим.
Дашкин с сомнением покрутил в руках неказистый грибок:
– Нет, Федя, из этих грибов супа не получится. Для супа нужна курица, а грибы в придачу пойдут.
– Да где ж ее взять, курицу-то? – буркнул Федя.
– Купить! – простодушно заявил Дашкин.
– Да кто ж вам ее продаст? – усомнился Федя.
– А кто у вас самый зажиточный в деревне?
– Ларионыч, – не задумываясь ответил Федор.
– Вот он и продаст! – самоуверенно заявил Дашкин.
– Ну, ну… – хмыкнул Федя и ничего больше не стал говорить.


Глава двадцать седьмая
Ларионыч жил замкнуто. Самогоном не торговал, рабочую силу не нанимал. Тропа к нему была не натоптана. Дашкин  учтиво постучал в калитку, но сделал он это для очистки совести, потому что во дворе, никого не было.
Калитка запиралась на примитивный вертушок. Дашкин смело прошел на подворье. Обычно незваного гостя встречает собака, но собаки не было. И будка ее была пуста. Но то, что Дашкин увидел возле конуры, заставило его вздрогнуть от ужаса. По макушке пробежал как бы ветер – верный признак, что волосы на голове встали дыбом. Возле собачьей будки лежала… голова черта! Все, как положено: черная бородатая морда, рога, и глаза закатились и подернулись голубой пленкой.
Минуту Дашкин стоял в оцепенении, пока не сообразил, что перед ним козлиная голова.
– О, майн Готт! – пролепетал германский психолингвист и направился по дорожке, выложенной кирпичом, к дому.
Дом был с высоким крыльцом, кирпичный, под железной крышей. Дашкин не стал подниматься по ступеням, громко крикнул:
– Хозяева! Есть кто дома?!
Послышалось какое-то топтание, дверь медленно распахнулась, и Дашкин во второй раз пришел в ужас. Перед ним стоял старик, одетый в какие-то лохмотья, небритый, с крючковатым носом и недобрым взглядом. Человек неискушенный мог бы сравнить это существо с Бабой Ягой, однако Дашкину подумалось другое. Он вспомнил музей католической инквизиции в Голландии. Там были изображены прислужники святой церкви в черных одеждах, которые мучили грешников и еретиков. Фигуры были восковые, мастерски сделанные. Они предельно натуралистично, с леденящими душу подробностями воспроизводили сцены средневековых пыток. Этот неопрятный старик, зажиточный обитатель хутора Говнище, был точной копией одного из инквизиторов. Вот с такой же недоброй улыбкой он прижигал каленым железом свою жертву, прикованную к столбу. И у того несчастного, от ужаса и боли глаза вылезли из орбит… Как похож был этот Ларионыч на средневекового воинствующего католика! Но, слава богу, у него в руках не было вынутых из огня щипцов, а Дашкин не был привязан к столбу.
– Добрый день, хозяин! – поприветствовал Арсений инквизитора.
Тот пожевал губами, но ничего не сказал. На вид старику было далеко за семьдесят, но держался он достаточно бодро и крепко.
– Хозяйство у вас хорошее, – брякнул доброе слово Арсений.
На сей раз он прокричал громко, полагая, что старик плохо слышит. Откуда Дашкину было знать, что Ларионыч настолько скуп, что даже слова ему жалко было тратить просто так.
В ответ на громкое восхваление усадьбы на крыльцо вышла хозяйка. Она была полной противоположностью мужу: и одета опрятно, и лицо приветливое…
Дашкин улыбнулся самой широкой своей улыбкой:
– Здравствуйте, хозяюшка! У меня к вам большая просьба…
– А какая? – нараспев, не по-здешнему, спросила старушка.
– Да вот продуктов хочу у вас купить, – в тон хозяйке ответил Дашкин. – Яички, курочку, сало…
– Ой, сало! – всплеснула руками женщина. – Так мы уж свиней который год не держим!..
Ларионыч продолжал следовать пословице «Молчание – золото!», но лицо его, помимо недоброй озабоченности, выражало некое подобие интереса.
– Что, и курочку не ощипаем? – подмигнул Дашкин. – Я хорошо заплачу…
– Да куда ж ощипать! – запричитала добрая женщина. – Три наседки остались. Два яичка в неделю несут. Вот если б вы по осени…
Дашкин поразился мудрости старушки, которая в одном ответе дала ему понять и про курочку, и про яичко…
Дашкин вспомнил про козлиную голову, решил позабавить хозяев:
– А я к вам, когда зашел, увидел эту голову козлиную, подумал – черт!
Хозяйка улыбнулась, а Ларионыч напрягся лицом, будто собирался беззвучно пукнуть.
– Это коза наша, – запричитала старушка. – Привязали ее во дворе, а она веревкой улей перевернула. Пчелы ее и покусали… Водой поливали, не помогло. Пришлось зарезать…
– Вот ведь как, – посочувствовал Арсений. – Так, может, козлятинки продадите хоть килограммчик?
Хозяйка посмотрела на мужа. Ларионыч в суровом молчании сдвинул брови. Дашкин подумал, что у него все-таки, лежат на углях щипцы, и он потому и терпит незваного гостя, что орудие пыток еще не нагрелось до нужного градуса.
– Мяса-то совсем чуток было, – посетовала старушка. – После зимы какое мясо – шкура, да ребра…
Дашкин сконфуженно огляделся. Судя по всему, бедность прочно поселилась в этом кирпичном доме с высоким крыльцом, с пасекой во дворе, с сенным сараем из железа, с трактором под навесом. Как бы в доказательство здешней нищеты, когда приходится питаться подножным кормом, кошка откуда-то принесла хозяевам задушенную крысу и положила у ног Ларионыча.
Дашкина эта кошачья дань развеселила неимоверно. Он рассмеялся и спросил:
– А крысу продадите?
И тут Ларионыч впервые разомкнул уста:
– Бери так, – разрешил он и не улыбнулся.


Глава двадцать восьмая
На улице Дашкин встретил Вовчика Маленькую Головку. Тот был в благостном настроении:
– Здравствуйте, Арсений Иванович!
– Здравствуй, Володя! – отозвался Дашкин. – Я смотрю, ты, как всегда, сыт и немножечко пьян.
– И даже побрит, – весело заметил батрак новой формации.
– Как же тебе так удается? – позавидовал Арсений.
Вовчик не скрывал секреты своего мастерства:
– А я к Граниной тете Лизе с утречка сходил. Навоз почистил, воды принес, корову напоил…
– Так у нее же сын есть, Леша Гранин? – удивился Дашкин.
– Да, сын есть, – согласился Вовчик. – Но он с коровой дел решительно не имеет. Леша однажды сказал  матери: «Если ты еще раз мне про коровье говно скажешь, я ее зарежу». И она ему больше не говорит. Боится…
– Вот ведь как, оказывается, просто, – заметил Дашкин, – навоз почистил, воды принес – сыт и пьян.
И тут же озадачил  Вовчика:
– Где бы мне вот так подзаработать?
Вовчик почувствовал в Дашкине конкурента. Кормными местами ему с приезжим человеком делиться не хотелось. Батрак собрал глаза в кучу, соображая, куда бы подальше отправить конкурента.
– К Глухушке сходите! Ей никто никогда не помогает, она сама все делает.
– Так зачем же я пойду, если она сама все делает… Опять же старушка ветхая…
– А вам помоложе надо? – Вовчик лукаво ухмыльнулся.
– Да где уж нам… – Арсений грустно улыбнулся. – В вашем кишлаке самая юная леди это, пожалуй, соседка Федора, Валентина Ивановна.
– Наверное, – согласился Вовчик. – Но она мужиков не любит. С Купоросовым пожила, немного, прогнала, и других мужиков больше к себе не допускает.
– Это что же он такого сделал? – полюбопытствовал Дашкин.
– Кошку у ней убил из ружья. Пришел с охоты злой, пьяный, р–раз и кошку ее стрельнул. Валентина такой погром устроила… Его же ружьем голову ему проломила. Купоросов еле убег к себе в дом. И кошка куда-то пропала. Валентина говорит, Купоросов ее с собой забрал и съел.
– А, может, он кошку-то и не стрелял? – выказал сомнение Арсений.
– Конечно, не стрелял, – согласился Вовчик. – Ее собаки задрали, а Купоросов мучения прекратил…
– Так все-таки стрелял?
– Наверное… – пожал плечами Вовчик.
– Да, странная у вас тут жизнь, – осторожно заметил Дашкин.
– У нас тут что не так, сразу по голове, – сделал вывод Вовчик Маленькая Головка. – Меня вот Галя Непролейкапля, топором, на полном серьезе…
– Давай не будем о печальном, Вова, – предложил Арсений сменить тему.
Но Вовчик жаждал сочувствия:
– Арсений Иванович, не думал, что женщина в шестьдесят два года, на двадцать лет старше меня, мне изменит…
Дашкин искренне ужаснулся:
– О, майн Готт! Кто? Галя Непролейкапля тебе изменила? С кем?! – вырвался у Дашкина бестактный вопрос.
Вовчик вспыхнул во гневе, заново переживая свой позор:
– С Колей Борисовым!
– С Колей? Так он же старый совсем, и жена у него, кажется, есть.
– Гм, старый!.. Она мне сама все рассказала. Говорит, у него секс богаче…
Дашкина развеселило такое либретто:
– Это же целая драма! – воскликнул он.
– Трагедия! – поправил Вовчик. – Я ей так врезал, а она за топор…
– Ладно, где Глухушка живет? – спросил Дашкин, чтобы прекратить никчемный разговор.
Глухушка жила в самом забытом углу деревни, в маленьком темном домишке в два оконца. Дашкин зашел во дворик, долго барабанил в дверь, пока не понял, что Глухушка, она и есть Глухушка, ей хоть во все колокола звони…
Арсений вошел в дом. Это громко сказано: дом. Нора с рассохшимся некрашеным полом, с обоями, объеденными мышами. Из этих мышиных пастбищ-прорех проглядывали бревна избы, утыканные паклей. Там, где обои сохранились островком, Арсений заметил дырку-окошко. С этого наблюдательного пункта на него смотрела милейшая мышиная мордашка.
Любопытная зверушка была единственным живым существом, которое застал Дашкин в доме. Он выбрался из норы-жилища наружу, на свет божий. Ощущение было такое, будто побывал в сарае. Арсений подумал, что сюда, к Глухушке, можно определить еще один экскурсионный маршрут сельского туризма. В качестве демонстрации живучести и неприхотливости русского человека.
В это время из придорожных кустов показалась бабушка Глухушка. Она была очень маленького роста, одетая в черный плюшевый жакет и землистого цвета юбку. На кривеньких ногах, обутых в галоши, морщились бумажные чулки. На голове Глухушки горбатилась бесформенная тряпица, бывшая некогда шерстяным вязаным платком. Старушка волочила засохший сук старого дерева. Арсений бросился помочь старой женщине. Глухушка остановилась и с улыбкой смотрела на Дашкина, который спешил к ней навстречу.
– Не надо помогать! – объявил свое желание божий одуванчик.
– Как же так! – настаивал Арсений. – Вам же тяжело!
Но старушка никак не хотела отдавать дровину.
– Помогать надо, когда просят, – сказала простую истину Глухушка и потащила свой сук к дому.
Дашкин остался на месте, наблюдая, как девяностолетняя женщина обеспечивает себя дровами, обслуживает себя сама, не просит помощи и надеется только на себя. Это ли не герой нашего времени?!
И все же Дашкин не забыл свою мечту-затею купить птицу к столу. Он решил сделать это в гостеприимном доме супругов Банниковых по кличке Тахта.
Арсений объяснил хозяйке все как есть, что расточительно распорядился с Федиными харчами, скормил последнее собакам… На что сердобольная, но справедливая  Надежда Павловна заметила:
– Самому жрать нечего, а еще троих собак держит…
А Дашкину сказала:
– Приходи к вечеру, я вам индоутку зарублю и ощипаю. Не с картошки же вам пухнуть…
Все так и было. Вечером Арсений принес домой двухкилограммовый труп гибридной птицы, которая по размерам от утки ушла, а к индейке не приблизилась. Зато мяса было много, и оно было нежирным, почти диетическим
Федор и Арсений очень проворно соорудили в огромном казане тушеную птицу с картошкой, что в поварских книгах зовется красивым словом – жаркое…


Глава двадцать девятая
Ах, что за чудо-птица Вещун! Что бы делали без тебя немецкий ученый Арсений Дашкин и русский селянин Федя Смирнов. Ну, слопали бы чугунок картошки с индоуткой и думали бы, что завтра сожрать, и послезавтра… А тут они поели жаркого, собак костями угостили, попили молочка с сухарями, наказали соседке корову утром подоить, а сами сели на мотоцикл «Урал» и помчались в далекое село Чертеим. А от забытого богом села Чертеим пойти они должны были в заповедное место, где могло быть пристанище чудо-птицы.
И как же повезло Дашкину, что встретился ему такой живой человек, как Федя Смирнов. Другой бы сказал: мне забор надо поставить, баню истопить или еще чего, а этот корову с бычком бросил, собак-кошек оставил на подворье мышковать, а сам поехал чудо-птицу искать.
Ехали они сначала через лес, потом через луга и поля, заросшие юными березками. Дашкин с грустью оглядывал огромные поля, землю, отвоеванную когда-то человеком у природы, чтобы сеять на ней овес и гречиху, кукурузу и ячмень… А теперь природа забирает свое. Даже идиоту ясно, что поля, заросшие березами, никто уже никогда не вспашет. Так же, как и просевшие дома вымирающих деревень найдут свой конец в крапиве и лебеде. Не нужны России поля, не нужны деревни и фермы. Все купит Россия за рубежом. Богатая Россия проживет на чужих харчах, она будет платить чужим фермерам за чужую еду…
Дашкин трясся в чужой телогрейке на мотоцикле по не нужной никому земле и невольно вспоминал картинные немецкие пашни, плантации и сады… Разительный контраст! Обидно сделалось Арсению за свою несчастную родину. И захотелось ему, подобно громогласному Вещуну, протрубить тревогу на всю Россию-матушку: «Что же вы, сукины дети, делаете! О чем печалитесь, к чему стремитесь, на что надеетесь?! Одним днем хотите прожить? Водкой забыться, телевизором задурманиться?!».
Как ужасный паноптикум вспомнились Арсению обитатели Проплешинска, как кошмарный сон представилась деревенская жизнь, с кислой капустой, самогоном, головотяпами и собачьим дерьмом… Да, такую жизнь надо смотреть за деньги, как летопись временных лет. Там, кажется, русские впервые провозгласили: «Приидите и володейте!». Уже тогда знали, что не справятся сами с собой!..
Сейчас, когда мотоцикл тарахтел мимо заброшенных полей, внезапное озарение пришло к Арсению. Он понял, что мешает русским нормально жить. Вот эта пресловутая «русская душа», загадочная и непонятная, которая на деле не более чем прикрытие лени, безделья, равнодушия, апатии и безразличия к своей судьбе.
«Может, оно и хорошо, что поколение молодых русских «выбрало «Пепси»? – размышлял Арсений. – Пусть гонятся за деньгами, престижной работой, успехом, чтобы потреблять, есть вволю, развлекаться, путешествовать по миру… И никаких «национальных идей», проектов «как обустроить Россию». Да не надо ее обустраивать! Пусть жизнь здесь сама поменяется, как это поле. Не горох и овес, а березовый лес. Это тоже не так плохо, по крайней мере, естественно…
Мотоцикл проскочил низкорослый соснячок и выехал на косогор. Дорога дальше уходила вниз, где блистала водяными зеркалами необъятная пойма реки Муры. Какая-то деревенька проглядывала сквозь тополиную лесополосу.
– Это Чертеим? – спросил Дашкин.
– Нет, это Воскресеновка, – ответил Федя.
Деревня Воскресеновка имела такой вид, будто здесь все отравились грибами, отмучились в предсмертных коликах и затихли навек. Топор не стукнет, ведро не громыхнет, калитка не скрипнет и даже собака не гавкнет. Ни единого звука, сопровождающего человеческую жизнь. Только несколько коров бродило по деревенскому безлюдью. Животные старательно разыскивали первые зеленые ниточки травы.
Дашкин попросил Федю остановиться возле колодца. Пока доставал воду, пока пил из худого ведра, заметил в отдалении две человеческие фигуры. Какой-то старик с вывернутым коленом, замотанным шарфом, ковылял по дороге. В руках у него была палка и он постоянно оглядывался по сторонам и крестился, будто его преследовали бесы. А в другом месте какая-то женщина быстрым шагом перебиралась от дома к дому и тоже испуганно озиралась.
– Федя, что это люди какие-то здесь пуганые – заметил Дашкин. – Вроде опасаются кого-то?…
– Щас у старика спросим, – ответил Федя и тоже прихлебнул воды.
Они подъехали к колченогому старику.
– Отец, ты на кого с дубиной ополчился? – без всяких предисловий спросил Арсений.
Старик скривился в жалкой улыбке:
– Бычара, сволочь… Разбушевался… Бодает всякого! Меня вот уродом, наверное, сделал… Вишь, колено выбил! И еще бок весь отшиб… Налетел сзади и ну катать по земле.
– Так зарежьте его к чертовой матери! – посоветовал Федя.
– У него хозяин Витька-сумасброд. Говорит, мой бык, моя собственность.
– Так в суд на него подайте! – воскликнул Дашкин.
– Какой суд! – засмеялся дед. – Участкового не знаем как звать… А на той неделе бычара тот за старухой погнался. Слава Богу, та успела в калитку проскочить. Так он, лютый, ворота со злости переломал…
– Может, он бешеный? – предположил Дашкин.
– Кто знат… Его Витька почитай всю зиму соломой кормил, варнак. Сена-то запас с гулькин х… Сейчас вот выпустил на вольную травку, а она еще не пробилась… Вот он, можа, и злится – ни дома жрать не дают, ни в поле травы нет… Да вот он нарисовался!
Бык вышел из проулка метрах в двадцати от людей. Оценил их количество, техническую вооруженность в виде мотоцикла «Урал», но пасовать не собирался. Бугай предупредительно рыкнул, и это был голос не быка, а медведя. У Дашкина мороз по спине пробежал. Он живо представил, как рогами и копытами катает его по земле этот обиженный на людей зверь. Бык тем временем сделал вид, что ест траву.
– Ну, я пошел, – объявил старик и, держа палку наготове, засеменил по своим делам. Он держался близко к калиткам, чтобы в случае чего было где укрыться от бычачьих рогов.
Бык оценил обстановку в свою пользу и решил поближе познакомиться с мотоциклистами. Пригнув голову, он приближался к чужакам.
– Заводи! – крикнул Дашкин Федору
Тот и сам сообразил, что пора «делать ноги».
«Урал» мягко затарахтел с одного рывка. Бык понял, что люди удирают, боятся его, и пошел в атаку. Метров семь отделяло быка от машины и не известно, что бы случилось с мотоциклом и седоками, если бугай налетел бы на них своей огромной массой. Но Федя дал газу, «Урал» в самый последний момент рванул вперед и бык просвистел над местом, где секунду назад стоял мотоцикл. Он дико заревел, развернулся и с красными глазами бросился в погоню. Никогда Дашкин не чувствовал так близко свою кончину. Топот копыт сзади нарастал. Арсений молотил кулаком в спину Федора:
– Быстрей, быстрей!
Мотоцикл, как назло, перекатывался с рытвины на рытвину, выбираясь к дороге. Дашкин как будто уже чувствовал на затылке дыхание рогатого зверя. Он вспомнил, что перед смертью человек вспоминает за считанные секунды всю свою жизнь. Но сейчас Дашкину ничего не вспоминалось. Он подумал, раз так, значит, это еще не конец….
И действительно, тридцать две лошадиных силы сделали свое дело. Мотоцикл вырвался на ровное место и стук копыт за спиной начал отдаляться. Дашкин обернулся и увидел, что бык, задрав хвост, еще бежит, но уже вяло, на последнем дыхании. Видимо для хорошего рывка ему не достало сил – солома и жухлая прошлогодняя трава не тот корм.
– В следующий раз приеду сюда с ружьем, – пообещал Федя.
А Дашкин вспомнил полузабытую русскую пословицу: «Тяжело в деревне без нагана!». Истинно так.


Глава тридцатая
После бодучей Воскресеновки до Чертеима добрались неожиданно быстро. Село раскинулось в огромном овраге, и со стороны было совсем незаметно. Все те же убогие дома-развалюхи да на краю деревни зиял пустотами бетонный остов то ли коровника, то ли свинарника. Конечно, в прошедшем времени. И опять ни живой души. В наступающих сумерках деревня казалась заброшенной.
В Чертеиме у Феди Смирнова жила тетка, сестра отца. На самом деле, это была не тетка, это был Луч Света в строгом царстве деревенской жизни Дашкина. Дарья Сергеевна встретила гостей как ангелов небесных. Женщина лет пятидесяти, живущая одна в забытой всеми деревне и оттого забытая сама, обрадовалась нежданным гостям неимоверно. Как если бы престарелую мать вдруг проведали в богадельне родные дети.
– Что же ты, Федечка, забыл меня, – причитала тетушка, усаживая гостей в горнице. – С прошлой осени не был… – А вы вот сюда, на диван садитесь, – предлагала хозяйка Дашкину лучшее место.
Арсений осторожно присел на старый пружинный диван, покрытый чехлом из сурового полотна, оглядывал невеликое обиталище Фединой тетушки. Тюлевые занавески на крохотных оконцах, домотканые дорожки на полу. В углу, под потолком, убранная расшитым полотенцем икона в рамочке-коробке под стеклом. Стол круглый, покрытый белой льняной скатертью и ваза на нем с искусственными цветами. Два древних венских стула, конечно же, без следов лака…
Дарья Сергеевна принялась накрывать на стол. Откуда что взялось – квашеная капуста, моченые яблоки, соленые огурчики…
– Сейчас картошку подогрею и яичком залью, – пообещала горячее блюдо хозяйка.
Дашкин с вожделением смотрел на любимые соленые огурчики, которые сверкали оливковыми боками, и ему захотелось выпить. И как по заказу радушная Дарья Сергеевна внесла в горницу пузатый графинчик розового стекла, где колыхался дорфшнапс.
Арсений и не заметил, как оказался за столом и с огурцом в руке. Федя разливал по граненым стопочкам. Тетушка принесла тарелку каких-то черных хлебцев.
– Вот, лепешки ржаные. Сама пеку… Хлеб возят раз в неделю, но он плохой, невкусный и черствеет быстро. Да и дорого – двенадцать рублей булка!
– Ну, со свиданьицем! – объявил Федя и поднял свой стаканчик.
Выпили. Дашкин настоял, чтобы и хозяйка пригубила…
Когда тепло от самогонки прошло по телу, когда первая волна голода была опрокинута закуской и когда гарантом благополучного ужина явилась на стол огромная черная сковорода, где шипели шкварки, румянились островки картофелин и вокруг этого аппетитнейшего архипелага разлилось оранжево-белое яичное море, Дашкин завел неторопливый разговор.
Первым делом он поинтересовался, что это за сооружение из бетона на краю деревни. Хозяйка пояснила, что это бывший свинарник, где держали свиноматок.
– Поросят раньше разводили, на всю округу хватало, – рассказывала Дарья Сергеевна. – А потом эта перестройка, эти новые деньги, новые цены… Не выгодно стало поросят брать. Ферма развалилась и все заглохло.
– Навсегда?
– Конечно. Все из свинарника поворовали. Оборудование совхозное начальство продало. Они и трактора, машины, все продали. Совхоз обанкротили, людей выгнали. Работать стало негде.
– Все, что можно продать – украли и продали, – подтвердил Федя.
– Раньше я на свинарнике работала зоотехником, – рассказывала Дарья Сергеевна, а теперь что – овечек держу, две козы на молоко. Огородом кормлюсь, шерстяные носки вяжу. В Проплешинск езжу продавать. Все, какая никакая копейка. Пенсию-то мне еще полтора года ждать…
– А дети не помогают разве? – спросил Дашкин.
– Дети-то? – хозяйка задумалась. – Далеко они, в Сибири живут, где им… У них своя жизнь…
– А мы у тебя, теть Даш, заночуем, – объявил Федор. – Нам в пойму надо с утра. Экспедиция у нас.
Арсений под столом нажал парню на ногу, чтобы тот не сболтнул лишнего, и взял инициативу в свои руки.
– А что же, Дарья Сергеевна, у вас тут примечательного есть в Чертеиме? – полюбопытствовал Дашкин. – В Воскресеновке, мы проезжали, там бык бодает всех подряд. А у вас нет ли какой чертовщины? Название у деревни больно многообещающее – Черт-е-им. Черт-те-чё…
Женщина улыбнулась:
– Так это везде, наверное, чертовщины хватает… Вот с месяц назад муж у соседки повесился. «Не дашь, – говорит, – похмелиться, удавлюсь!». Пошел в сарай и на вожжах повесился.
– Это дядя Миша? – уточнил Федор.
– Он. А такой механик хороший был. Когда на ферме работал. Спился на глазах… Пропал человек.
На минуту над столом воцарилась скорбная пауза.
– А в природе нет ли чего необычного? – гнул свою линию Арсений.
Как же нет! – всплеснула руками тетушка. – Еще как есть!
Дашкин и Федя настороженно переглянулись.
– Осенью, уже к зиме ближе, в ночь слышу – переполох в конюшне. Собака не гавкает, а шум страшный, будто бандиты налетели. Я перепугалась насмерть, но фонарь все же засветила. Во двор выбегаю, а там – волки моих овечек гоняют. А собачка на крышу сараюшки заскочила от страха. Троих овец угнали…
– Это они осенью волчат учат охотиться. А овец угнали живьем, в качестве наглядного пособия, – объяснил Федя. – В Екатериновке у егеря то же самое было.
– Кошмар какой! – поразился Дашкин. – А птицы, Дарья Сергеевна, необычные какие-нибудь птицы не летают над вашей деревней?..
– Птицы? Когда ж за ними следить, куда кто полетел. Сейчас весна, утки, гуси-лебеди, журавли летят. Этих слышно издалека…
– А каких-нибудь необычных звуков не слышали? – допытывался Арсений. – Ну, вроде как фабричный гудок гудит.
– Слышала, – сказала хозяйка.
Дашкина и Федю как током пронзило:
– Когда?
– Где?
– Да вот третьего дня, днем. Как сирена какая… Я думала сначала – поезд. А какой тут поезд?
– Не с поймы звук шел? – уточнил Федя.
– Не знаю. Как будто с небес. Глас Божий. – Дарья Сергеевна перекрестилась и обратилась к Дашкину – Вот вам и Чертеим…


Глава тридцать первая
Утром, после хорошего завтрака с оладушками и козьим молоком, путешественники отправились в пойму. Мотоцикл оставили на подворье Фединой тетушки, потому что низменность, прилегающая к реке, заливаемая полой водой, не по зубам даже такому вездеходу, как «Урал».
Дашкин и Федор шли извилистой тропинкой мимо вешнего раздолья воды, разлитой по самым причудливым формам рельефа. Они то и дело спугивали перелетных уток, ночевавших в этих временных болотцах, продирались сквозь мелкий кустарник, наполненный гомоном мелких птиц.
В этой безлюдной и как бы бескрайней территории под названием Пойма встречались пригорки, поросшие зрелыми деревьями. Эти сплоченные островки леса, составленные из сосен, осин и дубов напоминали неприступные крепости.
Федя указал на один такой лесной островок:
– Нам туда!
«Туда» пришлось шлепать по весенней хляби около двух часов. Сапоги, которые Федя выдал Дашкину на дорогу из бездонных своих запасов, оказались «того», в смысле пропускали аш два о. Арсений чувствовал себя, мягко говоря, не совсем уютно с мокрыми ногами, но только при мысли, что они смогут найти Вещуна, весь этот дискомфорт казался недостойным внимания.
При воспоминании о нелепом создании, в груди у Дашкина становилось сладостно-тревожно. Он очень хотел подружиться с милым чудовищем, какого еще не знала природа. Арсений чувствовал какую-то связь между собою и этим загадочным гибридом. Его одолевала навязчивая мысль, почему именно сюда улетел из Проплешинского парка Вещун? Он спросил об этом Федора.
– Потому что здесь самые глухие в нашей области места. Тут еще недавно медведи водились…
– И охотников много, наверное, сюда наезжает, – предположил Арсений.
– Конечно. Утка, заяц, лиса, лось, кабан… Есть на что поохотиться.
– А вот ты, Федя, если пойдешь на охоту и увидишь такое диковинное создание, что ты сделаешь? – задал провокационный вопрос Дашкин.
– Не знаю, – пожал плечами парень. – Наверное, убью, а потом посмотрю, что к чему...
– Я так и думал!
Арсений впал в глубокую печаль. Ему безумно жаль было, еще не найдя Вещуна, вот так глупо его потерять.
Охотники за чудо-птицей стали взбираться на крутой холм, поросший густым лесом. Сначала шли медноствольные матерые сосны, затем пошли осины вперемешку с дубами. Нахоженная тропа была хорошо заметна среди пожухлой, еще не воспрявшей для новой жизни, травы.
– Какая отчетливая тропа, – заметил Дашкин. – Это охотники протоптали?
– Кабаны! – ответил Федя. – Они тут желудями пробавляются.
Чем дальше в лес углублялись путники, тем толще и старше становились дубы. Дашкин такие дубы видел только в старинных парках. Это были деревья достойного размера, с несокрушимой бронированной корой, плотно пригнанной к телу, как хорошие доспехи. Особую красоту дубам придавали неповторимой кривизны могучие ветви. Таких больше ни у какого дерева нет. Их Дашкин любил больше всего – живописные ветви дубов. Причудливые изгибы, неожиданные изломы дубовых сучьев заставляли вспомнить о тернистом и непредсказуемом пути человека в бренном мире…
– Тихо! – прошептал Федя и стиснул локоть Арсения. – Вон там, впереди… на ветке…
Дашкин вздрогнул и стал озираться, готовясь к самым разным неожиданностям. Он устремил взгляд на самый большой дуб, кряжистый, раскидистый. Дуб был составлен как бы из двух сросшихся стволов и получилось что-то сиамски-безобразное, но неповторимое. Из-за такой шутки природы ствол дерева был в два раза толще обычного. Метрах в семи над землей стволы расходились, и в месте развилки образовалось что-то вроде гнезда. И вот рядом с этим гнездом, на толстой ветке, величаво восседал беглый проплешинский оракул Вещун – гордый, свободный и необычайно красивый. Так, по крайней мере, показалось Дашкину. Он не сдержался и крикнул:
– Вещун! Вещун!
Птица вздрогнула, вытянула шею и пристально стала вглядываться в людей.
Дашкин быстро достал из нагрудного кармана первую попавшуюся купюру и поднял ее над головой. Видимо, жест этот показался птице знакомым, она узнала Дашкина и, как в тот раз в парке, с нежным квохтаньем поднялась на крыло.
Федя, увидев в полете эдакое чудище, присел и закрыл голову руками. А Дашкин с замиранием сердца ждал, когда на плечо его опустится невиданное творение природы, милый уродец Вещун.
И он сел на его плечо, как ручная птица, как ловчий сокол садится на перчатку охотника. Но деньги на сей раз остались в руке Арсения. Он убрал купюру опять в карман и решил поближе познакомиться с птицей.
Вещун оказался не слишком тяжелым, но коготки были весьма острые и цепкие. Дашкин погладил чешуйчатые петушиные лапы Вещуна, и тот, будто поняв, слегка ослабил хватку. Федя уже освоился и во все глаза рассматривал чудо-птицу. От потрясения и избытка чувств он смог только пролепетать распространенное русское ругательство, пригодное на все случаи жизни.
Арсений не мог видеть птицу, сидевшую на его плече, он спросил Федора:
– Как там птичка себя ведет? Что там у нее на морде написано?
Федя лукаво улыбнулся:
– Птичка говорит: хочу на ручки…
– Ну, так возьми, – просто сказал Дашкин. – Я же не могу пошевелиться, она меня использует в качестве насеста.
Федя отважно приблизился к Вещуну:
– Цып, цып, цып…
Он протянул руки, чтобы взять на руки чудовище, но голову благоразумно опустил. И правильно сделал. Чертово создание тяпнуло парня клювом сначала по рукам, а потом и по темечку. Федя бросился прочь, чертыхаясь и матерясь. Гибрид заквохтал недовольно и стиснул сильнее плечо Арсения.
– Не понравился ты ему, – усмехнулся Дашкин и сел на землю. – Иди, погуляй по земле, – велел он Вещуну.
Дьявольская птичка поняла человека. Вещун спрыгнул на землю и стоял сейчас перед Дашкиным, как Конек Горбунок.
Арсений и Федор жадно осматривали невидаль. Да, баранья шерсть, куриные лапы и голова, крылья летучей мыши…
– Жаль, что не говорит, – заметил Федя.
Вещун что-то пробормотал вполголоса. Получилось совсем по-домашнему: «Кво-кво-кво»… Однако стало заметно, что по краям клюва у птички имеются мелкие, прямо-таки мышиные зубки.
– И что же, Вещунчик, будем делать? – спросил со счастливой улыбкой Арсений.
Вещун печально посмотрел на Дашкина как человек, скорбно и печально, мол, откуда я знаю… Его черные глаза были очень выразительны. Дашкин подумал, что с птицей можно будет общаться глазами. И он сказал Вещуну: «поедешь со мной?».
Птица посмотрела на Дашкина пренебрежительно, мол, думай сначала, что говоришь.
Дашкин решил посоветоваться с Федей:
– Как думаешь, надо его с собой в деревню брать?
– Да кто его знает, – ответил Федор. – Привези его в село, так люди с ума сойдут. Такая невидаль!..
– В город думаю его взять, – признался Дашкин. – Пропадет он здесь. А там я в зоопарк его сдам, наблюдать за ним будут.
– Да, он к вам хочет, – заметил Федя. – Не видите разве?
– Вижу, – сказал Дашкин. – Я бы в Германию его взял, да кто ж пустит…
– А, может, пускай тут, в лесу живет, – предложил Федя. – Я никому про него не скажу.
– Вещун, – позвал Арсений.
Птица подошла к Дашкину и положила голову ему на плечо.
– Как ручной! – удивился Федя.
Дашкин погладил Вещуна по голове:
– Ты ручной…
– Кв-во, – ответил Вещун.
Дашкин обнял нелепое создание, прижал к груди и ощутил неведомое прежде чувство ответственности, грусти и неотвратимой тревоги.
– Живи пока тут, – сказал Дашкин и убрал руки.
Вещун посмотрел на него, как на предателя, и Дашкин почувствовал себя именно так, как сказала птица. Не по себе сделалось Арсению.
– Ладно, Федя, я беру его с собой! – объявил Дашкин. – Это, наверное, не случайно, что мы с ним тут встретились.
– Ё-моё! – только и ответил Федя.


Глава тридцать вторая
Птицу поместили в чулане. Перед этим долго спорили – куда? Дашкин настаивал, чтобы Вещун жил на кухне, в закутке за печкой, где Федя держит обычно новорожденных телят. Но Федя, которому уборка по дому была хуже каторги, возражал:
– Да он засерит здесь все! Недаром у него кликуха такая конкретная. Да еще и не известно, чем он гадит, этот Вещун? Может, химия какая!
После того, как птица его поклевала, Федя к ней больше не приближался. И вообще, как бы охладел. А Дашкин, наоборот, привязывался все больше и больше. Он проникся вдруг всеми несчастьями этого сконструированного кем-то вопреки природе существа.
При ближайшем рассмотрении Дашкин точно определил присутствие в Вещуне трех начал: овцы, петуха и летучей мыши. Но было в нем что-то еще, неуловимое, то ли душа, то ли мозги. Причем, совсем не куриные и не бараньи… Не зря же проплешинский градоначальник присвоил Вещуну титул оракула, провидца. Что-то неземное все-таки проглядывало в программе этого существа. Глаза птицы были не только выразительны и умны, но бездонны и непостижимы, как окуляр телескопа, нацеленного на Галактику.
Имелось много загадок в этом странном существе. Например, откуда берется тот глас небесный, который накрывает собою все окружающее пространство как рокот турбин реактивного самолета? Или что представляет собой белая мелоподобная жидкость, которой Вещун иногда «стреляет» в окружающих? Но были вопросы, которые Дашкин легко прояснил. Например, чем питается Вещун. Арсений полагал, что если в нем соединились три начала: петух, овца и летучая мышь, значит, и пища должна быть соответствующей. Так оно и оказалось. Вещун ел зерно, кашу, земляных червей и не отказывался также от травы. Ее он смешно, перетирая пищу клювом, оснащенным неполноценными зубами. Дашкин не сомневался также, что во время ночного полета Вещун, подобно летучей мыши, не побрезгует и жирным мотыльком. Но больше все же Вещун тяготел к куриному семейству. Об этом свидетельствовал тот факт, что помет у него был куриного образца.
Обнаружились у Вещуна и вредные, совсем не куриные привычки. Он все же имел страсть к деньгам. Причем, очень хорошо в них разбирался. Когда Дашкин держал в руках десяти– и пятидесятирублевую бумажку, Вещун обязательно выбирал пятидесятирублевую. Если Арсений давал ему на выбор пятьдесят рублей и десять евро, Вещун выбирал валюту. Он хватал ассигнацию клювом и старался куда-нибудь спрятать деньги. Для этих целей в чулане был приспособлен под копилку старый трехлитровый алюминиевый бидон.
Страсть к деньгам могла говорить лишь о том, что «родители» Вещуна, те люди, которые соорудили такой эксперимент, страдали любовью к деньгам. Это была, пожалуй, одна из главных загадок: кто, как, где и зачем сотворил такое чудо? Была ли в него заложена программа провидения, предсказания, или то был бред фантазии проплешинского градоначальника?
Теперь Дашкин озаботился тем, чтобы поскорее вернуться в Проплешинск. А там он определит Вещуна в зоопарк, где директорствовала бывшая одноклассница Арсения Ленка Дюрер. Единственное, чего желал сейчас Дашкин, чтобы паводок пошел на убыль, мост через реку Муру открылся, и можно было нанять машину и увезти Вещуна без лишних свидетелей в город. В деревне, к счастью, пока никто не знал о чудище, которое обитало в Федином чулане.
Каждый день Дашкин ходил на берег и смотрел, идет ли на убыль вода. Уровень воды в реке понемногу падал, но низкий деревянный мост был еще закрыт. Надо было ждать несколько дней. Эти дни были исполнены изысками рыбной кухни. Дашкину удалось-таки найти рыболова-профессионала, который ловил рыбу на продажу. Его звали Коля Сорокин. Сетями, «люлькой», энтузиазмом и еще чем-то он добывал ежедневно несколько килограммов рыбы.
Дашкин сделался у Сорокина почетным покупателем, потому что покупал рыбу каждый день. Это было для Дашкина азартным занятием, потому что нельзя было заранее угадать, какую рыбу принесет рыбак: мелкую плотву, язей, солидных лещей, прогонистых щук или жирного сазана…
Однажды Арсений сам оказался свидетелем добычи гигантского карпа в деревенском пруду. Он пришел как-то сюда с удочкой, не столько для того, чтобы поймать что-то весомое, а чтобы в качестве ностальгии поймать рыбку своего детства – русского окунька. Какая-то мелкая рыбешка резвилась на поверхности воды. Дашкин терпеливо макал червяка в пруд и все-таки поймал русского окунька. Он был размером с мизинец, но возбудил в душе Арсения массу эмоций. Дашкин поцеловал рыбку своего детства и отпустил ее с богом. Ему было достаточно этого улова, чтобы умчаться на миг в далекое прошлое, вспомнить теплый туман детства, который укрывал его на краткое время от буйных ветров испытаний и холода перемен, которые ждали его на житейских перекрестках «большой жизни».
Дашкин перестал удить и просто сидел, вслушиваясь в весеннее разноголосье жизни. Весь этот весенний шум, составленный из птичьего пения, шороха ветра в кронах деревьев, шепота осоки у берега напоминал ему рукоплескание зала, аплодирующего великому Творцу…
Вдруг жизнь пруда изменилась. В прибрежной осоке плюхнулась большая рыба. Еще и еще… Дашкин подкрался поближе и увидел огромного карпа, который вышел на мелководье видимо с мыслями о нересте. В пору икромета рыба теряет осторожность.
Арсений с интересом наблюдал за рыбиной. Он не заметил, как подъехал на велосипеде Валера Дудин.
– Чего это вы тут смотрите? – полюбопытствовал он.
– Вон, карп беснуется, – показал Дашкин на прудового поросенка.
Дудин «сфотографировал» ситуацию, ничего не сказал, сел на велосипед и укатил. Вернулся он неожиданно быстро. В руках у него были вилы. Он деловито приблизился к осоке, где бултыхался золотистый великан и сходу вонзил вилы в рыбью плоть. Сам плюхнулся по колено и успел ухватить свою жертву за жабры. Так же молча и деловито Валера Дудин удалился вместе с трофеем, упрятанным в мешок.
Вся эта сцена была неожиданной, дикой и в то же время понятной – кушать хочется!  Как будто первобытный человек выскочил из пещеры, ухватил добычу и умчался с нею, чтобы в укромном месте разорвать свой трофей на куски. Дашкину такое было трудно представить. Он привык в лесопарке в окрестностях Братенберга кормить с руки белок и поползней, угощать хлебом косуль, лебедей и уток в пруду… А здесь, в отрезанной половодьем от большого мира деревне, люди жили по законам дикой природы, когда сильный поедает слабого. Это была новая неожиданная краска в палитре сельского туризма в России.


Глава тридцать третья
Все было готово к отъезду, а вода в реке еще держалась достаточно высоко. Транспортного сообщения с «большой землей» не было. От нечего делать Дашкин решил подвести итог своим исследованиям по развитию сельского туризма в отдельно взятой деревне Сосновый бор (читай: хутор Говнище). Заодно он решил набросать проект руководства по сельскому туризму в России.
«Необъятные просторы вымирающих российских деревень представляют собой интересную туристическую территорию для людей с разным уровнем риска и авантюризма. Для экзотики глубинная часть России не менее привлекательна чем посещение крокодиловой фермы в Австралии или путешествие на воздушном шаре в небе Южной Африки… Каждый, кто выберет сельский туризм в России, должен быть готов погрузиться в атмосферу перманентного пьянства, испытывать чудовищные бытовые неудобства, забыть, что такое унитаз, писсуар, биде, а также водопровод с двумя кранами воды – горячей и холодной, камин, кондиционер и прочие джакузи, массажеры-тренажеры, игра в гольф или теннис. Вместо этого вот тебе топор в руки – коли дрова, топи баню. Хочешь кушать – иди на реку лови рыбу. Не ловится – наймись к добрым людям чистить коровник, носить воду, работать на огороде – получишь в награду обед и стакан домашней водки.
А если хочешь посмотреть, чем на досуге развлекается сельская молодежь в России, можно посетить любой близлежащий клуб. Пьяные пляски здесь нередко заканчиваются кровавыми драками. Если повезет, вы сможете увидеть представителей древнего племени головотяпов. Это такие особые люди, которые сокрушают живую и неживую материю собственной головой.
Зарубежному туристу, отправляющемуся в сельскую Россию, надо помнить о своем желудке. Потому что кафе, бистро и баров вам здесь, скорее всего, не встретится. О цивилизованной выпивке за стойкой и не мечтай! Лавочка или крыльцо, немытый граненый стакан, луковица, пьяная тарабарщина вокруг – вот твой здешний бар, кафе и бистро.
Кушать будешь то, что едят добрые русские люди: щи, кашу из ячменя или проса, толченую картошку, фальшивую колбасу или сосиски, лапшу, блины и хлеб. Особую бдительность следует проявлять по отношению к незнакомым блюдам или продуктам. Лучше воздержаться от их дегустации.
Но в любом случае, отправляясь в сельскую Россию, надо запастись желудочными средствами. Препараты должны быть как послабляющего, так и закрепляющего действия. Лучше всего принимать их первое время в качестве профилактики, иначе могут быть неприятные конфузы как во время сна, так и во время бодрствования.».
В этом месте своего трактата Дашкин остановился и надолго задумался, соображая, что же еще можно включить в описание маршрута по сельской российской глубинке. Чтобы долго не мучиться, решил все закончить дежурной фразой:
«Даже после недельного пребывания в самых отдаленных уголках провинциальной России туристы смогут многое понять о культуре, быте и истории великого и до сих пор неразгаданного народа».
Написал эту пышную фразу Дашкин и задумался. А ведь не поймешь загадочный русский народ. Хоть ты обпейся вовсю самогоном, нахлебайся вволю кислых щей из русской печки. Ведь и сам он, профессиональный охотник за российскими тайнами, много чего увидел, узнал, но главного чего-то про эту страну, про русский народ так и не понял.
И все же бодрый духом Дашкин считал поездку свою на хутор Говнище состоявшейся. Даже без учета такого ценного трофея как Вещун.
Ах, Вещун, Вещун… Ведь сказал один хороший умный человек: приручил если кого – отвечай за него по полной программе! А что будет с Вещуном в конечном итоге? Дашкин привезет его в Проплешинск, посадят там Вещуна в клетку в зоопарке. Или того хуже – городской голова прикует его к цепи, как беглеца, в том же парке имени Дубинского. И какими глазами будет смотреть Вещун на Дашкина, сдавшего его в плен?
– О, майн Готт, что я наделал! – воскликнул Арсений. – Зачем, зачем я его забрал из леса?!
Дашкину стыдно было просить Федю еще раз съездить в пойму за село Чертеим, чтобы отвезти несчастную птицу. Но Федор очень обрадовался такому предложению:
– Я вам, Арсений Иванович, сразу говорил, не надо было его увозить…
– Прости, Федя, – покаялся Дашкин, – не подумал хорошенько. Нельзя ёжика из леса домой брать…
– Ничего себе, ёжик, – усмехнулся Федя и предложил прямо сейчас отправиться в путь.
– Да, – согласился Арсений, – долгие проводы – лишние слезы.
Федя выкатил мотоцикл, Дашкин вынес из чулана Вещуна.
– Прости, дружище, что сорвал тебя с обжитого гнезда, – сказал Арсений чудищу, боясь посмотреть ему в глаза. А когда все же заглянул в черные круглые зрачки, успокоился:
«Все нормально, – говорила птица. – Мы расстанемся, но это ровным счетом ничего не значит»…
Дашкин устроил Вещуна в коляске, набросил на него какую-то цветастую тряпку, похожую на занавеску, чтобы скрыть от случайных глаз, и они двинули в далекий путь. Иной раз, чтобы исправить ошибку, не надо жалеть времени и сил, если заранее известно, что все изменится к лучшему.
Больше всего Дашкина волновал бык в селе Воскресеновке. Это был не страх перед безумным бугаем, а именно волнение – как оно обернется на этот раз?
Обернулось все до прозаического просто: быка не было вовсе. Но Федя не поленился отыскать дом хозяина опасного животного. Хозяин был павши ниц, то бишь рылом в землю. Это у русских называется «отключка». Нельзя было даже рассмотреть лица несчастного. Федя хотел подойти и перевернуть мертвецки пьяного человека, но откуда-то выскочила серая собака. Она с хриплым лаем, клацая зубами, бросилась на Федора. Ему пришлось ретироваться:
– Не бык забодает, так собака порвет, – усмехнувшись заметил парень и дал мотоциклу газа.
Они приехали к месту, где дальше требовалось идти пешком. Ни Федору, ни Дашкину неохота было опять пробираться по весенней хляби к дубовому лесу, где находилось гнездо Вещуна.
– Может, он сам долетит? – предположил Федя.
Дашкин взял на руки чудо-птицу, заглянул в бездонные черные глаза ее. Он пытался взглядом сказать птице все, что было у него на душе. И «прости» за то, что сдернул ее с насиженного места, за то, что оставляет ее одну на произвол диких людей, которые навозными вилами способны добыть рыбу в пруду, не говоря уж о земной твари. Пытался передать взглядом Дашкин и то, что не забудет Вещуна никогда и будет думать о нем с нежностью и тревогой и даже скучать…
Арсений вспомнил о страсти Вещуна к деньгам и достал сторублевую купюру – подарок на память. Но деньги так и остались у него в руке. Птица, как показалось Дашкину, лукаво усмехнулась на эту жалкую выходку, высвободилась из рук и соскочила на землю. Вещун больше не смотрел на Дашкина. Он расправил огромные свои кожистые крылья и взлетел неожиданно легко. Поднялся над поймой и кружил в вышине над людьми, прощаясь навсегда. Непрошеные слезы выступили на глазах у Дашкина. И даже Федор скорбно присмирел. Вещун сделал широкий круг над своими попутчиками. И вдруг неистовый гул, вой и свист, смешанные воедино, низверглись сверху на людей. Федя зажал голову руками, боясь оглохнуть, а Дашкин понял, что это Вещун кричит ему. И это был не знак прощания или прощения. Это был сигнал вещей птицы ему, Дашкину, о каких-то близких переменах в его жизни…


Глава тридцать четвертая
Однажды Дашкин увидел Федину соседку Валентину Ивановну принаряженной и какой-то торжественно-возвышенной, будто она только что вернулась с митинга, где ей сказали, что она живет лучше всех.
– Что это вы, Валентина Ивановна, такая необычная? – спросил Дашкин с привычной своей бесцеремонностью.
– Ходила на святой источник! – гордо ответила женщина. – Там служба была, батюшка приезжал.
Дашкин впервые в жизни слышал, что бывают святые источники и туда ходят очиститься душой люди.
– Что же говорил батюшка? – полюбопытствовал Арсений.
– А все, что в церквах говорят, то и говорил, – с блаженным лицом сообщила Валентина Ивановна.
– Хочу посмотреть святой источник, – объявил Дашкин. – Это далеко?
– Совсем рядом, на краю деревни, в овражке. За огородом Тахты по тропинке спуститься. Там ключ из земли бьет и часовенка рядом…
Дашкину, в самом деле, захотелось узнать новое приметное место в деревне. Федя-богохульник ничего про святой источник не говорил. Арсений тоже не тяготел никогда к культовым местам, к разного рода ритуалам, которые якобы приближают тебя к Всевышнему. Дашкин поминал Бога в минуты удивления и отчаяния фразой типа «О, майн Готт!». С таким же успехом он мог говорить «Доннер веттер!» или «Разрази меня гром!».
Сквозняк причастности к вероучениям, который затягивает некоторых людей в храмы, приводит к разного рода проповедникам, наставникам, идолам и прочим атрибутам религиозной жизни, прошелестел в стороне от Дашкина. Он был человек бодрый духом и самодостаточный. Ему никогда не хотелось шествовать в стаде овец, ведомым козлом-наставником.
Дашкина всегда удивляло, когда в храме люди целуют руку мужику, облаченному в черные одежды войска Господня, или когда бьют лбом перед иконой или крестом. Но святой источник, куда он пришел, как-то сразу усмирил, воинствующий дух Дашкина-атеиста. Он почувствовал, что родник – это то самое место, где скрытые силы Природы тихо и спокойно выходят на поверхность, и тонкая струйка чистой воды, исходящая из земли, напоминает тебе: не суетись, не дергайся, все там будем…
То, что Валентина Ивановна назвала часовенкой, в представлении Дашкина оказалось обычной круглой беседкой на столбах, крытой куполом из оцинкованного железа. Внутри беседки, в самом центре, был обычный колодезный сруб, закрытый дощатой крышкой с прибитой дверной ручкой. Арсений отодвинул крышку и увидел темное зеркало воды, как и положено в колодце. На святость места указывала стена беседки-часовни, увешанная иконами разных мастей. Дашкин в них абсолютно не разбирался. Его внимание привлекла надпись на жестяной табличке, намертво прибитой к стенке рядом с иконами. На белом фоне чья-то старательная рука выписала черными витиеватыми буквами: «Премудрая и Всехвальная Христова мученица Параскева, мужескую крепость приимши, женскую немощь отвергши диавола победи и мучителя посрами, вопиющи и глаголющи, приидите тело мое мечом иссеците и огнем сожгите, аз бо радуюшися иду ко Христу жениху моему, тоя молитвами Христе Боже спаси души наши»…
Здесь же можно было и попробовать святую воду – на другой стене часовенки висели самые разные черпаки, сделанные из пластиковых бутылок и палок. Дашкин снял с гвоздя один такой импровизированный ковшик и зачерпнул воды из родника. Вода была очень холодная и отдавала железом. Никаких особых чувств Дашкин не испытал. Он подумал, что в обычном колодце вода не хуже а, пожалуй, даже и лучше, потому что железом не пахнет.
Арсений повесил ковшик на место, задвинул крышкой сруб и вышел из беседки.
Рядом были вкопаны две длинные лавочки, видимо для отдыха паломников-почитателей святой Параскевы. На одной лавочке сидела старушка. Ее раньше здесь не было. Дашкин от неожиданности растерялся, но ненадолго:
– Здравствуйте, – почтительно поклонился он, – вот, водички святой зашел испить…
Старушка по-доброму улыбнулась и ничего не сказала.
Однако странная это была старушка – в старом выгоревшем пальто черного сукна и черном легком платке. Она была по-девичьи тонка и стройна, а, глядя в ее лицо, Дашкин вспомнил редкое русское слово: «кроткая».
Бабушка с фигуркой девушки ласково смотрела на Дашкина,  он непроизвольно присел на скамейку напротив нее. Ему хотелось получше рассмотреть необычную старушку. Она пришла сюда явно откуда-то издалека, в поселке Арсений ее никогда не видел. Так и спросил:
– Вы, бабушка, издалека пришли?
– Да, – просто ответила старушка. – Хорошо мне тут, на святом источнике… Спасибо вот, добрые люди куполок поставили, место освятили.
– Вы не знаете, почему источник святым называют? – спросил Дашкин. – Вода-то в нем обыкновенная, я пробовал.
Старушка улыбнулась:
– У святости вкуса нет. А святых источников много. Они в самых глухих местах, где церквей рядом нет, где тихо и людей мало.
– Зачем же они? – допытывался Дашкин.
– Чтобы люди о святости вспоминали лишний раз.
– Зачем? Всем святыми не стать, – рассудил Дашкин.
Старушка опять кротко улыбнулась и терпеливо стала объяснять:
– Не так. Святой, это не только тот, кто на иконке изображен или в писании упомянут… Святым может быть обычный человек, который подвиг совершает тем, что просто терпит ту жизнь, которой живет.
Дашкин оживился:
– Есть плохую еду, не иметь работы, семьи, пьянствовать и бездельничать это и есть святость?
– Да, – ответила старушка. – Бессребреники, постники, затворники, юродивые – это все божьи люди, они как святые…
Дашкин окончательно развеселился:
– В этом поселке, бабушка, живет Федя Смирнов, молодой хороший парень. Живет в бедности и одиночестве. Рядом с ним дом Валентины Ивановны. Это женщина с трагической судьбой. Валера Дудин – точно юродивый. Коля и Ваня – пьяницы. Валера Баранов – сломавшийся человек, живой труп. Есть еще здоровый бугай-тунеядец Леша Гранин. И Андрей Мещеряков – ни рыба, ни мясо, пустоцвет… А в соседнем селе живут головотяпы – мелкие жулики, драчуны и пьяницы… И все эти бессребреники, постники, затворники и моральные уроды святые люди?
– Да, – подтвердила старушка в черном. – Они смирились, они не ропщут, они ничего хорошего уже не ждут… Их подвиг в том, что терпят, не бросаются с обрыва, не кричат и не стонут… Просто живут, как получается, сколько Господь каждому отпустил. Эта мученическая жизнь и есть святой подвиг…
Дашкин округлил глаза. Он не знал, что возразить смиреной проповеднице. До сей поры у него были свои понятия святости. Честно говоря, Дашкин  никогда в жизни своей не видел ни героя, ни святого. Да и те святые, о которых читал он церковные легенды, вызывали большие сомнения. Жить отшельником, питаться гнилым хлебом и проводить все дни в молитвах – разве это подвиг? Арсений полагал, что подвиг – это совершить что-то выдающееся во благо людей: победить сильного врага, рассеять мрак, напоить жаждущих, помочь оступившемуся… А эта скромная старушка утверждает, что подвиг – просто жить год за годом в голоде, холоде, нелюбви, нищете, жить невостребованным, одиноким и нежеланным в этом мире. Даже не жить, а уныло существовать, радуясь куску хлеба, глотку вина и уповая на Бога!
Если так, то это про Россию, страну парадоксов. Как раз это про загадочную Россию, где успешно осваивают космос, где огромный ядерный арсенал, где лучшее в мире оружие для войны… И где поля превращаются в лес, где миллионы беспризорных детей, где каждый год население убывает на один миллион человек.
Тысячи лучших мозгов мира тщетно пытаются понять эту огромную и великую страну, а разгадка, оказывается, проста. Ее запросто сообщила сейчас Дашкину божья старушка у источника святой Параскевы, покровительницы скота и полей. Оказывается, Россия – это страна неприхотливых, терпеливых до святости людей!
Господи, как разволновался сейчас Дашкин. Он достал свой выдающийся блокнот и вписал туда на целую страницу крупными буквами ключевую фразу российской жизни: «СВЯТАЯ РУСЬ». Теперь он знал формулу российского бытия, которую так долго искал!
Дашкин обвел жирной рамкой драгоценные слова, вписанные в блокнот. Он поднял глаза на старушку, чтобы поблагодарить за мудрый разговор, но ее на лавке не было. Она будто исчезла. Дашкин бросился в часовенку, надеясь там обнаружить странницу. Никого!
«Уж не сама ли святая Параскева то была?» – весело подумал Дашкин. Он чувствовал себя сейчас по-настоящему счастливым, как может чувствовать себя человек, решивший мучительно-трудную, но очень важную задачу.Теперь Арсений по-другому смотрел на окружающий мир.
Он выбрался из овражка, прошагал узкой тропочкой мимо огорода Банниковых-Тахты и вышел на сельскую улицу. Первый, кого он встретил, был Валера Баранов в своих неизменных допотопных галифе времен второй мировой войны. Был он, как всегда тих и пьян. Невидящим взором вперился в Арсения сквозь толстые линзы очков, не узнал и прошел мимо. «Святой!», – подумал почтительно Дашкин.
Далее он увидел неразлучную парочку: Колю и Ваню. Эти святые спешили за своим товарищем. Дашкин запросто поздоровался с ними за руку и пошел дальше своей дорогой по святой Руси…

Сергей Корниенко