1989 Лето из цикла Моя Москва

https://www.youtube.com/watch?v=JPv36L_SKvw

Мы: Оля – моя сестра, Гога и я – Лева близкие друзья студенты юрфака, не знали чем занять себя в первый день каникул. Сидели и потягивали пивко у Гоги дома. Он жил отдельно от предков. Отец купил ему трехкомнатную квартиру и, как только Гоге исполнилось 18, он стал вести почти самостоятельный образ жизни. Почти, потому что зарабатывать он не собирался вовсе, тратил поступающие ежемесячно проценты с отцовского бизнеса. Отец его был владельцем и главврачом сети небольших клиник. Гогино поступление на юрфак было взвешенным решением, принятым на семейном совете.

Моя сестра ему нравилась. Но он застенчивый, тучный парень и ухаживать за нею не решался. Он нравился и нашей маме. Была в нашем Гоге какая-то тайная мысль. Глаза его не смеялись, когда сам он смеялся. Он никогда не рассказывал про семью. Мы знали о его семье только, что после смерти отца, мать вышла замуж во второй раз. Лично я плохо понимал, почему Гога так отрицательно относится к этому. Почему молодая женщина должна куковать одна и всю жизнь тосковать по мужу, который был старше ее на 16 лет? Гоге, как он рассказывал, было 19 лет, когда умер отец. Значит отчим появился всего-то неполных три года назад.

Оля предложила заняться спиритизмом. Подробно рассказала, что и как надо делать. Я загорелся. Никогда раньше не вызывал духов. Я же не девушка на выданье. Меня всегда гнали вон, когда дома собирались подруги сестры. Олька притащила ватман, расчертила его, проставила цифры, написала алфавит. Гога почему-то очень напрягся и даже хотел было отказаться, но мы не позволили.

– Гог, ну чего ты? Если ты не сядешь, ничего не получится. Трое же, минимум, должно быть. Не порть удовольствие, – заканючила Оля.

Знала, что ей-то Гога не откажет. Оля моя тоже не огонь, скорее меланхоличная, романтичная девушка. Родители были против ее выбора быть юристом, но потом, подумав, согласились. Решили – будет при мне. Она старше меня на год, но всегда вела себя как маленькая капризная девчонка. Так вовремя умеет надувать губки! Ей многое за эти губки-бантики с рук сходило. Ее специально на год позже отдали в школу, чтоб мы были одноклассниками. Я похож на сестру, но тощий. Короче говоря я обычный парень, ничего во мне нет сверх того, что помогает учиться на отлично и опекать сестру. Всегда было так, даже в школе.

Сестра принесла церковную свечу. Откуда только взяла? Видать, в тайне, готовилась! Все разложила на круглом столе, погасила свет. И она стала подогревать тарелочку над свечой. Мы важно уселись вокруг.

– Кого вызовем? – шепотом спросила Оля.
– Пушкина или Сталина! – хихикнул я.
– Не мешай! Гога ты предложи.
– А давайте отца моего. Можно?
– С ума сошел? – прошипела Оля.

Я пнул сестру под столом.
– Ладно, давай, – нехотя, поняв мой посыл, согласилась она. И распустив густые волнистые волосы, заговорила загробным голосом. – Мы вызываем дух Георгия Данькина! Георгий Данькин приди! Георгий, ты здесь?!

И вдруг тарелочка метнулась в сторону, почти вырвавшись из-под пальцев. Я аж вскрикнул.
– Тихо – шикнула на меня Олька.

Я поднял глаза на Гогу, он сидел бледный, как полотно.
– Гог, спрашивай ты, – тихо попросила Оля. Судя по ее голосу, она испугалась. Наверно до этого, с подругами дурили друг друга, а тут дух и правда явился.

Гога откашлялся и сдавленным голосом спросил.
– Па, это правда ты?
Тарелка опять метнулась к слову "да", написанному уверенным почерком моей неуверенной сестренки.

– Па, можно спросить? А когда я женюсь?
Тарелку повертело, покрутило и она замерла на цифре 0.
– Никогда?
"Да"
– А Ольга? – встрял я.
"7"

– О-о-о! – возмутилась и как обычно надула губки сестренка. – Что, только через 7 лет?
Я посмотрел на Гогу, он сидел поникший. Может он рассчитывал, что отец сейчас вместо него в любви Ольке признается? Мне стало смешно и я прыснул.

– Тс! – зашипели они вдвоем.
Ольга после мало обнадеживающего ответа осмелела и стала спрашивать сама.
– А Левка женится вообще?
"3" – написал любезный Георгий. Я опять не сдержался и снова получил свое "тсс".
– Оль, я раньше женюсь. Не бойся я тебе, как обычно, дам "списать".
– Идиот! – рявкнула на меня уязвленная сестра.
– А скажите, – почему-то зло спросила Оля. - Кто из нас умрет раньше всех?

Тарелочка завертелась и съехала с листа. Мы установили ее в очерченный круг и Оля повторила вопрос. Тарелка снова повернулась в сторону Гоги и снова съехала с листа.
– Ну ладно, оставь. Можно я задам вопросы, которые мне важны? – заговорил Гога
"Да"
– Папа. – Он осекся. – Ребята вы никому не скажете то, что можете сейчас услышать? Поклянитесь!

Мы синхронно мотнули головами.
– Папа, ты умер своей смертью?
Было ощущение, что тарелка приподнялась над бумагой. "НЕТ"
– Это они, па? Ну ты понял – сдавленно произнес Гога
"ДА"
– Я отомщу! – вскрикнул наш товарищ.

И тут тарелочка заездила по ватману. Перелетая с буквы на букву, мы успевали только считывать их и складывать в слова.

Гога опустил голову и сидел как-будто его водой окатили.
Оля посмотрела на товарища и загасила свечу. Побежала и включила свет.

– Ты идиот Гога! Такие вещи разве спрашивают? Нельзя было. Все расходимся.
Она скрутила лист ватмана и сунула под стол. Гога сидел насупившись. Ольга метнула на него еще несколько осуждающих взглядов и начала собираться. Мне захотелось спать как то резко, и стало холодно. Я шепнул сестре, что мол не стоит оставлять товарища в таком подавленном состоянии, но она ответила, гордо мотнув головой.

– Раз дурацкие вопросы задает и не умеет время с удовольствием проводить, пусть сидит один.
Мы ушли даже не попрощавшись с другом. Было как-то не по себе от его вопроса и главное, ответ так и звучал в ушах.

Дома, удобно устроившись на диване перед теликом я решил заговорить с сестрою о том, что слышали.
– Оль, как думаешь, все что Гогин отец сказал правда?
– Что?
– Ну то, что его УБИЛИ те кто СИЛЬНЕЕ.
– Ой, ерунда все это! Ты что, веришь в духов? – захохотала Олька
– Это ты тарелку вертела? Дура!
– Нет конечно. Это ты ведь толкал ее, я чувствовала.

Разговаривать с нею дольше не имело смысла. Судя по всему она впрямь не аферничала. С ума сойти! Значит мы реально вызвали дух. И тут я вспомнил, что Оля сама же рассказывала, что просто встать и уйти нельзя, а надо обязательно провести ритуал возврата духа восвояси. Попрощаться там и всякое такое. Пока думал об этом, уснул.

Прямо с утра позвонил наш приятель и пригласил на вечеринку к семи. Значит ехать за Гогой, уговаривать и соблазнять его присутствием Ольги. Иначе Гога не пойдет. Он замкнутый и уж очень философски настроенный молодой человек. Собиралась вся группа. Вечер обещал приятное и главное беззаботное времяпрепровождение. Ольга уже вытащила все новые и не очень летние платья и стала перемеривать одно за другим. Я лениво ползал по квартире, пытаясь найти свои старые джинсы. Наверное мама увезла их на дачу. Жаль. Они очень удобные и совсем не заметно, что реально порваны. Собирались целые три часа. Ольга поехала одна, а я к Гоге.

– Чего приперся?
– И тебе не хворать! – делая вид, что не замечаю грубости, ответил я своему мрачному дружку.
Гога выглядел, как человек который бухал неделю. Глаза припухшие, красные. Его даже покачивало.
– Ты, что пил вчера?
– Нет, – буркнул Гога и поплелся в залу.

Квартира у него нестандартная, пол многоуровневый. Чтобы попасть на кухню, отделенную от просторной залы лишь невысокой ступенькой, надо обойти широченный белоснежный диван. Хозяин пошел попить воды, а я плюхнулся на этот супердиван и чуть не уснул. Глаза стали смыкаться, и я усилием воли заставил себя сесть.

– Гог, я ведь приехал тебя к нашим в общагу пригласить. Сабантуй собирают. Ольга уже там. Пойдешь?
Гога посмотрел недобро и обреченно вздохнув, пошел в спальню. Вернулся с высоким бокалом пива.
– Хочешь? – предложил он.

Я привстал и отпил. Вкус был новый. Я такого еще не пробовал.
– Это эль , – поняв мое недоумение, уточнил Гога, – английский старый эль. Я готов. Вставай.

Я, искусственно бодря себя, встал, и мы вышли из квартиры. Приехали на такси и, как только появились на пороге, нам тут же были вручены чайные чашки с водкой. Гога поздоровался с девочками, взял еще одну чашку и отошел к окну. Только я вошел к ребятам, сонливость как рукой сняло. Это Гогин диван меня гипнотизирует, когда бы не садился на него, сразу засыпаю.

Я веселился, перестав отслеживать поведение сестры и друга. Они не маленькие, в конце концов, сами пусть о себе беспокоятся. Только часа через два, обнаружил в хлам пьяного товарища в самом дальнем углу комнаты. Он что-то внушал еще менее, чем он сам, адекватному Храмову. Подошел и услышал пламенную речь.

– Мы слишком юны, чтоб принимать участие в великой перестройке духа. Пойми, чтобы дышать воздухом этой зловонной эпохи, надо было с детства приспосабливаться. Сжиться с неразрешимыми проблемами, научиться сносить отвратительные оскорбления изо дня в день. Не просто жить в кандалах с высоко поднятой головой. Хранить в себе лучшие качества, данные природой, и подавлять те низкие отвратительные проявления – плоды нездорового воспитания. Чтобы принять фарисейство родных и близких людей, надо быть сильным духом. Не раскисать. Бороться!!!! Ненавидеть из любви и любить из ненависти!!!

– Конечно. Трудно не согласиться - покачиваясь и удерживая себя "внутренним стрежнем нордического характера" буркнул Храмов.
Я смотрел на них сквозь пелену, застилавшую глаза, и силился понять, о чем спорят или не спорят товарищи. Где то я уже слышал, что-то в этом роде. Отчаялся осознать происходящее и отошел.

Утром меня трясла за плечо Оля и орала:
– Левка! Проснись!
Я открыл глаза. Все вокруг поплыло, и я снова прикрыл "оконца" больного мозга.
– Фу, ты!!! Слышишь? – резко и громко ,или так казалось, сказала Ольга - Тебе Гога рассказал?
– Что рассказал? Про то, что мы недоросли еще?
– Идиот! Пьянь! Ты наверно никогда не дорастешь! – ворчала и ругалась Оля, строя из себя святую.
– Что, Оль, мама дома? – ехидно спросил я.
– Говорю же, идиот! – с кем-то воображаемым поделилась сестра своим мнением о моих умственных способностях – Кстати и папа тоже, – хихикнула Олька.

А вот это нехорошо! Отец не любит когда "детишки" ведут себя "недостойно". Как этой паразитке удается моментально удалять признаки вчерашних развлечений на лице? Сейчас отец начнет внушение. Десятки раз слышал его проникновенные речи о том, что надо "беречь платье снову, а честь смолоду" и т.д. и т.п. О том, что он возлагает на меня самые радужные надежды, а я рискую развеять его веру в меня.

Как представил себе его искусственно-расстроенное лицо, мамин взгляд полный укора и надутые губки Ольки, захотелось утопиться в унитазе. Но надо вставать, идти на кухню, здороваться. Умывать и в кабинет на "отповедь". Мама завтрак занесет нам с отцом, пока мы будем "говорить по-мужски". Заставил себя встать и отправился на семейное "аутодафе".

Олька, стервочка, похихикивала у мамы за спиной пока разыгрывалась классическая сцена, прорепетированная десятки раз. Интересно, что родители искренне не замечали свое неестественное поведение, и каждый раз вкладывали в одни и те же слова один и тот же смысл и пыл. Я как хорошо вышколенный актер провинциального театра, тупил взгляд, краснел в нужный момент и страстно обещал "больше никогда, ни при каких обстоятельствах не паду так низко" и яростно клялся, что это "последний раз". Отделавшись от родителей, немного поспал и уехал к Гоге.

Он еле ворочал языком. Глаза аж навыкат, красные. Открыл дверь и буквально втащил меня в комнату.
– Я видел его! - прошептал Гога.
– Кого?
– Отца.
– Если уже глюки, может, тебе завязывать, браток? Мне вот папочка сейчас сказал, что еще раз увидит меня в таком виде и перестанет доверять. А твой, что тоже ругался? – засмеялся я.
– Дурак! – рявкнул дружок мой – я правда его видел. И это не шутка и не с пьяну. Лев, он говорил со мной.
– Ты сбрендил!

– Слушай! Я спал и вдруг слышу, вернее чувствую присутствие. Открываю глаза и вижу отец с фонендоскопом на шее по кухне ходит. Я звука издать не смог. Он походил, походил и в холодильник ушел. Хорош скалиться! – разозлился Гога.

– Да с перепою уже белочки скачут, – хохотал я. – Ты бы поговорил с ним, сынок.
– Ты смеешься, а я чуть не обо...лся. Хотя..... – вздохнул мой товарищ.
– Что хотя? – Стало страшно.
– Я бы поговорил с ним с удовольствием. Скучаю я по отцу. Он был человек особенный.
– Ты накручиваешь себя, Гог. То вопросы духу задавал идиотские, теперь скучаешь. Пойди свечку поставь в церкви.
– Я не сумасшедший. Я расскажу тебе то, что никому не рассказывал. Придушу, если кто узнает.
– Клянусь! – Порыв узнать "великую тайну" был настолько велик, что если б он потребовал расписку кровью, я, наверно, не удивился бы и уж точно не отказал.

Но Гога был серьезен и не собирался шутить.
– Моя мать замужем за моим двоюродным дядей.

Я хотел уточнить, с какой стороны родственник, но Гога подал мне бокал эля и продолжил. Я пил с жадностью. Все же пиво после бодуна это бальзам.

– Мой отчим двоюродный брат отца. Он тоже врач. Всегда, всю жизнь завидовал отцу. Успешная карьера, свой бизнес, жена молодая, сын умница. Так вот, дядька мой бездарь и лентяй, сначала напросился в клинику. Потом мать уговорила папу сделать его зав. отделением, потом главврачом одной из клиник. Отец не хотел, но мамочке отказать не решился. Она такие истерики закатывала. Хоть стой, хоть падай. Я старался сбегать из дома во время ее выкрутасов.

– И что? – окончательно протрезвев, спросил я.
– А то, что кокнули они моего папочку. – Утер глаза мой товарищ. – Я подозревал их, а теперь уверен.
– С ума сошел. Мать в убийцы определяешь?

Гога выпил пиво жадными большими глотками и заплакал.
Успокаивал я его, говорил какие-то глупости. Пытался отвлечь. Убедил к матери сходить поговорить. Ушел от него в ужасном настроении, не уверенный в его стабильном психическом состоянии. В час ночи раздался звонок в дверь. Вся семья всполошилась! Кто мог так поздно звонить в дверь? Отец открыл. На пороге стоял бледный, как смерть, Гога.

– Павел Алексеевич, можно войти?! - еле дыша спросил Гога. Ему было трудно стоять, и он облокотился на косяк.
– Ты что пьян?! - возмутился отец.
– Нет. Прошу Вас впустите. Мне больше некуда пойти.

Отец отступил, и мой друг вошел. Смущенно взглянул на Ольку в тоненьком халатике, извинился перед мамой, и мы пошли ко мне в комнату. Не успели войти, как Гога упал на кровать и зарыдал.

– Зачем жить? Ради чего? Наверно, лучше смириться? Может это просто судьба? Или надо все же бороться и отстаивать свои взгляды? Жить уже не хочу! Не могу больше страдать!

Я обнял друга за плечи, он начал успокаиваться. Жутковато смотреть на молодого, казалось бы, баловня судьбы и родителей, полного сил мужчину в таком плачевном состоянии.

– Может ты поспал бы? Утомился ты просто. Поспишь, отдохнешь. Все утрясется.
– Устал терпеть унижения. Устал от наглости человеческой и власть предержащих. Твари! Еще и надсмехаются надо мной. Убью их к чертовой матери и сам отравлюсь. Нет лучше зарежусь, вены вскрою!
– Замолчи. Успокойся! Это грех так говорить. Даже говорить!
– А что лучше? – влезая на кровать с ногами, продолжил он. – Лучше жить с этим грузом? Лучше терпеть всякие напасти и удары судьбы? Соглашаться с непорядочностью и несправедливостью мира? Все мы превращаемся в трусов и негодяев от этого.
– Все так живут. Соглашаются с нормами поведения. Один ты хочешь поперек?
– От такого отношения мы все тупеем, черствеем. Разве ты не видишь? Превращаемся в тварей дрожащих. Я не хочу так жить! Мы все откладываем решительные поступки, а потом они обесцениваются и мельчают. – Он не говорил, он скандировал.

Встал и, резко распахнув дверь, вышел в коридор. Оля стояла в углу, около ванной. Явно подслушивала.
Гога решительно подошел к моей, испугавшейся его резкости сестре, и вдруг поцеловал ей руку. Не ожидал никто из нас такой решимости от Гоги

– Дорогая моя Оленька, ангел мой! Умеешь ли ты молиться? Если да, то молись за меня. Прошу!
Гога рванул входную дверь и выбежал прочь. Оля бросилась ко мне и заплакала.
– Что с ним, Лёв? – Сестренка мелко дрожала. – Я никогда его таким не видела.

Теперь я стал успокаивать ее. Хотя сам был на взводе. Этот дурачок убежал Бог знает куда. Как бы не случилось с ним чего. Мы не спали всю ночь. Только стало светать, вызвали такси и поехали к Гоге на квартиру.

Он открыл нам заспанный, как ни в чем не бывало. Оля, увидев его живого и здорового, дала ему пощечину и ушла. Я сначала побежал за сестрой, но, догнав ее, посадил в такси, а сам вернулся к товарищу.

Он просил прощение у меня, просил передать извинения всей семье и Оле в частности. Говорил, быстро и очень нервничал. Ему было, как сказал, очень стыдно за свою истерику. Оказалось в такое состояние ввела его собственная мать, обвинившая сына в эгоизме и смеявшаяся ему в лицо после рассказа про спиритизм.

Гога открыто обвинил мать и дядю-отчима в убийстве его отца. Они посмеялись над ним и предложили доказать их вину. А после его речей просто-напросто выставили вон. Оказывается мать просила не беспокоить ее своими нападками и принять действительность такой, какова она есть. Расстались на том, что увидятся через несколько дней, чтобы все обсудить спокойно. Слушал я его и сравнивал отношения в их семье со своей. У нас - вычурно наигранные, у них же откровенно неприязненные. И не знаешь что лучше? Худой мир или добрая ссора?

Когда вернулся назад обнаружил сестру на кухне. Она расхаживала из стороны в сторону и бормотала. Теперь пришлось успокаивать ее. Отпоил валерьянкой и еле упросил лечь. Попозже утром опять состоялся "серьезный разговор" с отцом. Теперь пришлось объясняться, почему мой друг "считает возможным беспокоить пожилых людей" и почему я "позволяю себе приятельские отношения с человеком, недостойным уважения". А на мой, вполне логичный, вопрос – почему, собственного говоря, Гога недостоин уважения? – отец прочитал целую лекцию о падении нравов современной молодежи. Явственно намекая на фармакологическую природу такого поведения, я убеждал отца, что это была всего лишь истерика, причиной которой явился сильный стресс. Но убедить моего отца может, наверно, только Цицерон. Моего искусства оратора явно не хватало. Кстати отметить тот факт, что я как будущий адвокат, мог бы и потренировать свою речь и позаниматься на каникулах риторикой, отец не преминул.

Вышел я из кабинета отца выжатый, как лимон и проспал аж до следующего утра.
Оказывается Оле тоже досталось. Мать заламывала руки и сокрушалась по поводу своей ошибки. Упрекнула дочь за неумение распознавать мужчин. Мама наставляла Олю так долго, пока не довела до слез.

Через день позвонил Гога. Сообщил, что идет на встречу с матерью и отчимом. Говорил сухо и мрачно, а на просьбу сдерживаться, ответил клятвой быть предельно спокойным. Я не выходил в тот день из дома и Оля тоже. Напряженно ждали звонка. Когда позвонили в дверь, мы были уверены, что пришел Гога. И что он взволнован, как минимум. Звонок был долгим, настойчивым. На пороге оказался майор милиции Виниаминов.

У Ольги случился настоящий нервный срыв, я просто одеревенел узнав от майора, что наш дружок - наш Гога - убил мать и отчима и вскрыл себе вены. Оставил завещание на меня и Ольгу и предсмертную записку.
«Дорогие мои, единственные и настоящие друзья!

Я знаю доподлинно, что мой дядя Даньков Константин отравил моего отца и в этом ему способствовала, моя мать, Данькова Елизавета.

Сегодня, в пять часов вечера, они будут покушаться и на мою жизнь. Постараюсь доказать это, отравив их самих моим напитком, предложенным одним из них. Если я ошибусь, значит, все будем живы. Если моя мать или отчим-дядя погибнут в следствие выпивания из моего стакана, это будет прямым доказательством их вины.

С уважением, любовью и надеждой на лучший исход (мою ошибку), ваш Гога.

P.S. Оленька, единственная моя, у нас тогда все получилось. Мы правда вызвали ЕГО. Я видел и общался с ним. Все это ОН сказал мне. Очисть или освети дом».

Майор поведал нам, что в кафе, где состоялось свидание родственников, действительно была обнаружена одна чашка с ядовитым осадком и две чашки без осадка, но из них пили мать и отчим Гоги. Получалось, что чашка с ядом предназначалась одному, то-бишь Гоге, а он изловчился и выплеснул содержимое своей чашки в чашки родственникам. После того, как увидел их в конвульсиях, вышел в туалет и вскрыл себе вены.

Допрашивали меня несколько раз. Олю не могли вызывать на допрос, потому что она попала в неврологический диспансер. В тот же день, когда узнали о смерти Гоги, она пыталась утопиться, успели перехватить. Она считала себя виноватой в смерти товарища. Все кричала, биясь в истерике: "Я не должна была вызывать его".

Пришлось даже брать ей академический отпуск. Много сил и лет ушло на восстановление моей несчастной сестренки. Пока она лечилась, я женился. Сына назвали, по просьбе Оли, Георгием. Она поправилась, благополучно окончила ВУЗ и действительно, как говорил дух Гогиного отца, вышла замуж ровно через семь лет, после тех событий.