Ритуал

Любовь одна, как смерть одна. (З. Гиппиус)

Кабинет редакции в лучах дневного солнца, проникающих по-осеннему несмело через до блеска чистые стекла окон. Кругом бардак: три мусорных ведра уже завалены скомканными листами, пепельница на столе редактора Софьи Павловны, недавно бывшей студентки-журналистки, которой теперь доверили место редактора в литературном журнале с нехитрым названием «Подмосковные вечера today», уже завалена окурками главного редактора, который замучался подбегать с вопросами о ее успехах. Видимо, она ему крайне симпатична, но это уже совсем другая история, которая остается за рамками этой, и не имеет решительно никакого значения. Софья Павловна сидит, стучит по клавиатуре белого офисного компьютера и ехидно улыбается: Анастасия Филипповна снова что-то намудрила, и теперь приходится исправлять ее ошибки. В маленькую комнатушку врывается высокий молодой человек в черной осенней куртке из полиэстера, черных узких джинсах и белых кроссовках “Reenok”. Юноше на вид двадцать, а может и меньше лет, поскольку только сами эти юноши и черт могут знать точно возраст. Трудно часто сказать, толком не зная человека, сколько ему лет. Потому что только человек может выглядеть старше или наоборот младше своего настоящего возраста, но не суть. Нужно скорее возвращаться к описанию внешности дышащего уже не холодным воздухом, а запахами духов девушки-редактора, запахом только что распечатанных листов, бумаги, хранящей на себе тщетность надежд горе-авторов, и пыль. Он вдыхал жадно теплый воздух, будто его вот-вот отберут, хотя он просто ворвался впопыхах и не может отдышаться. Если добавить еще деталь к его портрету, то это будет цитата одного русского декадента конца девятнадцатого, начала двадцатого столетия: “юноша бледный со взором горящим”.
 

Именно этот загадочный и такой интересный юноша, которому черт знает сколько лет и дышащий теперь «духами и туманами» (туман этот разостлался с его появлением перед глазами Софьи Павловны) положил на редакторский стол распечатанные стихи и, скороговоркой проговорил: «Посмотрите, пожалуйста». Туман перед глазами Софьи Павловны исчез, она слегка поерзала на стуле, легонько вздохнула. Чувство симпатии к этому, уже не впервые забегающему к ней, юноше перекрасило ее маленькие аккуратные ушки из телесного в ярко коралловый цвет. Она уже прекрасно знает, что он ей принес снова свои «продолжающие традиции декаданса» стихи, где однажды он мастерски зарифмовал слово «н***я» со словом «умерла». Девушка взяла в руки его стихи и начала читать, ее светлые длинные волосы налезали на глаза и поэтому ей часто приходилось их поправлять. Ее зеленые зеркала души пробегали от слова к слову, от строчки к строчке. И уже теперь, осознавая, что она не сможет такие слабые стихи пропустить в печать, Софья хотела его чем-нибудь порадовать, поскольку, повторимся, юноша ей оказался симпатичен. Что же делать девушке, попавшей в такое положение, которое заставляет выбирать между чувством и долгом? Естественно - выбрать чувство! Именно такой чисто романтический выбор ей показался единственно правильным. Ее зеленые глаза сверкнули блеском жизни, грудь заполнилась воздухом, пальцы нервно принялись теребить принесенные этим юношей листы. Ее губы, покрытые слегка нежно-розовым блеском для губ, чуть приоткрылись и тихонько, нарочито спокойным голосом принялись говорить:


- Николай, я знаю, что вы очень стараетесь, что у вас получается писать все лучше и лучше (тут ее глаза упали на страницы с его стихами и наткнулись на неудачно зарифмованные строки, которые заканчивались на «мило» и «могила»), но придется сильно подправить ваши стихи. Вы согласны?


Губы Николая растянулись в тонкую, как лезвие ножа, улыбку, глаза засветились радостью и желанием нести на себе по жизни никому нынче не нужный крест поэзии. Он долго выражал свою благодарность, целовал Софье Павловне руки, осыпал ее красивыми словами и тут же умчался за дверь неизвестно куда, забыв даже попрощаться. Вечно эти юноши уносятся неизвестно куда так же внезапно, как появляются. Однако это немало раскрасневшуюся и обескураженную девушку уже никак не волновало, ей было достаточно этого, чтобы убедиться в правоте своего выбора. Софья Павловна подошла к окну и увидела, как Николай выходит из здания редакции и скрывается за поворотом на улицу «Счастливую». Наблюдая за его удаляющейся фигурой, она подумала о том, как было бы неплохо, если б он полюбил ее и принадлежал ей всецело, потому что в нем было что-то такое загадочное, далекое, чего хотелось постичь.


Но только теперь перед ней встал вопрос с тем, как исправить стихи юного поэта и как уговорить Главаря (именно так все именовали главного редактора, а по совместительству и хозяина журнала), который являлся мужчиной уже на закате зрелости, но, как ни удивительно, только благодаря усам выглядел на свой возраст, без них же имел очень моложавый, свежий вид. Тут дверь приоткрылась и показалась подглядывающая голова с хитрыми карими глазками, улыбающимся ртом и пепельного цвета волосами Главаря.


- Софиюшка, вы работаете? У вас все получается? – спросил он басистым, громогласным голосом, как наверняка говорил бы Зевс.


- Да, не беспокойтесь, Михаил Иванович. У меня все в полном порядке, – раздался искусственно бодрый голосок Софьи Павловны.


- Вот и славно… – сказал Главарь и тут же запнулся на той интонации, которая обычно подразумевает продолжение речи говорящего, но он все же поспешил добавить:
– Если дело так дальше пойдет, то вы скоро сможете занять мое место – все другие кандидаты хоть и работают здесь очень давно, но выполняют все не с таким профессионализмом, как вы. У вас определенно талант. А что со мной? А я скоро планирую уезжать в Москву и взяться за новое дело. Это произойдет через года два, правда. Но вы не заметите, как быстро пролетит это время.


Софья Павловна, конечно, обрадовалась возможности хоть не очень скорого, но значительного повышения, однако, скрылась за маской легкого недоумения и напускного сожаления. Михаил Иванович кивнул головой, пожелал успехов и закрыл дверь кабинета. Его тяжкая поступь еще долго отражалась эхом и звучала до того момента, пока он не закрыл дверь своей каморки. Лицо Софьи Павловны сделалось бледным, все кругом начало плыть: горящий экран монитора с «Пасьянс-Косынкой», череда бумаг, папки на полках шкафов вдоль стены. Она помотала головой, чтобы утрясти этот бардак. После этой нехитрой процедуры мозг снова начал воспринимать реальность не в искаженном виде. Судя по отражению в маленьком круглом зеркальце, лежащего на столе, лицо ее приняло снова нормальный цвет. Она взглянула на время, поскольку скоро должна прийти ее напарница, столик которой был устроен рядом. Наслаждаться одиночеством оставалось совсем недолго. Нужно было править стихи Коленьки, придумать, как заполучить его сердце, а заодно и добро на публикацию стихов. Тут Софья Павловна вспомнила о том, что как-то раз она пробовала себя редактором в эзотерическом журнале «Полный Оракул». Там часто размещались какие-то заговоры, ритуалы, причем специально высосанные из пальца, и по этой же причине нерабочие. Но все же кое-какие основы там были. Пролистав интернет, Софья наткнулась на один несложный и вроде бы действенный ритуал. Там говорилось, что нужно взять кусочек красной ткани (а из этой ткани у нее была выполнена подкладка в кошельке, так что разрезать небольшой кусочек не стоит никаких усилий), два шарика, скатанных из хлебного мякиша (как раз скоро обед), представить, что один из этих шариков Ты, а другой Он, дать им имя, завернуть в тряпочку и прочитать заговор. Целую ночь он должен пролежать нетронутым возле кровати привораживающей. А после всех выполненных манипуляций этот сверток надо отнести на рассвете следующего дня к ближайшему перекрестку и закопать.


Проделать все требуемые действия было несложно, но девушка умудрилась запнуться при чтении заговора, что было нежелательным фактором, который может сказаться плохо на работе ритуала. После проделанного Софья Павловна немного устала, ее худая фигурка в сто семьдесят восемь сантиметров, сидя на стуле, потянулась, прогнувшись до хруста косточек. Теперь же оставалось положить сверток на ночь у кровати и закопать его на рассвете в песок у ближайшего перекрестка, не забыв оставить в качестве откупа пару монет достоинством в пять рублей каждая.


Незадолго до появления напарницы Софья Павловна отпросилась у Главаря, пожаловавшись на головную боль, чем заставила его немного нервничать, переживать за нее. Он ее отпустил. Софья Павловна поблагодарила его, легонько закрыла дверь маленького кабинета и пошла, держась рукой за свою голову, чтобы ни у кого в издательстве не возникло вопросов, почему она уходит с работы раньше времени. Выйдя из здания, где размещалась редакция, она поторопилась домой. Однако дома ее некому ждать.


Целый вечер София не находила себе места: все волновалась, предвкушала моменты, которые будут наполнены счастьем рядом с любимым. Она воображала, как они будут читать друг другу стихи, как он ей будет посвящать каждую строчку своих творений, набравшись опыта. Девушка ходила из комнаты в комнату своей двухкомнатной квартиры, которой не помешал бы косметический ремонт. Все комнаты были забиты старыми советскими шкафами, тумбами, креслами…многообразие старой мебели удручало ее. Мебель говорила ей что-то важное о быстротечности времени, о том, как важно не тратить свою жизнь впустую и о том, как она осталась без родителей. Словом, комнаты сплошь состояли из грустных воспоминаний. Но опять же вихрь сладких грез накрыл ее полностью теплым и пушистым одеялом, под котором так хорошо и уютно, под которым так сладко мечтать, стоило ей только прилечь на кровать.  Она лежала в такой позе, напоминая девушку-декадентку из картины Рамона Касаса. Однако сон уже успел налететь на нее, вскружить голову и бросить в бездну подсознания. Она совершенно позабыла о том приворотном свертке, который покоился на дне ее белой маленькой сумочки, оставленной на кресле рядом с кроватью.


Бездна тьмы исчезла, появились сны. Сны такие, которые вряд ли могли бы предвещать что-то хорошее. Снились ей зловещие тени, танцующие по комнате и Николай, из глаз которого лилась кровь, наподобие слез. Он забрался на подоконник, раскрыл настежь окна, из которых потоком повалил черный ветер, и спрыгнул вниз. А тени без устали продолжали плясать, чьи-то черные тени, без источников, без носителей и без имени. Они кружились, по-волчьи завывали, вторя черному ветру. Но тут Софья вскочила с постели, понеслась к раскрытому окну. Убедившись, что никто там не лежит мертвый, она закрыла все форточки дома и мучительно долго не могла заснуть. 


Просидев на кровати, так и не сомкнув глаз, девушка заметила, что за окном начинает светать, что солнце уже начинает подниматься из-за горизонта. Софья спохватилась, приоделась, как следует, взяла сверток и побежала к ближайшему перекрестку. Только обнаружив подходящее, безлюдное место, она вдруг остановилась, как вкопанная, увидев, что Николай переходит дорогу и, не замечая ее, сворачивает на «Октябрьскую».

Неприятные ощущения судорожным рядом мурашек изо льда и ада пробежались по ее спине. Крайне ощутимо засосало под ложечкой. И все же она решилась закопать магический сверток. На ее счастье земля на этом месте оказалась мягкой и податливой – ее легко было вырывать каблуком туфельки. Бросив в эту маленькую ямку сверток, она почувствовала себя так ужасно, как чувствуют себя только при смерти. Недолго думая, она засыпала ямку песком и бросила на нее монеты. Чуть успокоившись и отойдя, девушка почувствовала себя неважно, силы начали покидать ее. «Он мой», – только промчалось у Софьи в голове, как она упала в обморок прямо на холодную октябрьскую землю.