Колька

        Осенью 1965 года «Комсомольская правда» опубликовала большую статью – «Из тайги не вернулось четверо»

 Поезд стоял всего две минуты. Мы успели вытащить из тамбура свои тяжёлые рюкзаки и бережно поставить их на хрустящую гальку. В рюкзаках были мраморные плиты. Их было пять. Одна, самая большая – с выгравированным значком туриста СССР и скорбной датой. Четыре другие плиты были именными, с аккуратно установленными под органическое стекло фотографиями. Поезд Иркутск - Наушки, который в народе прозван «мотаня», раз-другой дёрнулся и медленно начал движение.

  Трагедия произошла год назад на реке Снежной, впадающей в Байкал, в двадцати километрах вверх от посёлка, вблизи одного из коварных ущелий, где берега образуют вертикальные каменные стены, высотой до полусотни метров и где начинается подъём к тянущемуся вдоль Байкала знаменитому хребту – Хамар-Дабан. В спокойное время речку можно перейти, буквально, по колено, но если начинались дожди в верховьях где-нибудь в Монголии, то вода через день-два поднималась метров на пять-семь, а то и больше. Это и стало причиной той трагедии при переправе, плюс бедное снаряжение и надежда на наше постоянное и предательское «авось».

  К дому Багровых мы подходили уже засветло. С Юрием Багровым мы познакомились во время поисков, когда ещё была надежда найти хоть кого-нибудь живым. Были организованы группы из местных охотников и рыбаков, знающих здешнюю тайгу, а через два-три дня прибыли и профессионалы-альпинисты со снаряжением и вертолёт, который несколько дней кружил над рекой, пока густые осенние облака не коснулись вековых сосен и кедров, но кроме единственного, изодранного о речные камни рюкзака ничего обнаружено не было…

  Выходные дни или праздники не вносили в размеренную поселковую жизнь Багровых каких-либо изменений, чего-то отличного от будней, и каждый в семье знал, чем ему надо заняться, если не надо идти на работу или службу.

  Вот так и сейчас, когда, оставив рюкзаки у крыльца, мы вошли в дом, то увидели Юрину мать, готовившую у печи корм скотине. А за дверным проёмом у большого стола Юрину жену Нину, гладившую бельё, и их четырёхлетнего сынишку Кольку, лихо восседавшего на разукрашенном коне из папье-маше, у которого на доске-подставке не хватало одного из четырёх колёсиков. Колька был голым, если не считать короткой майчонки, не закрывавшей даже пупок. В доме было тепло.

  –Проходите, проходите! Юра говорил, что приедете, только не знал – в какой день. – Юрина мать сполоснула руки под умывальником и, когда вытерла их фартуком, стала убирать с вешалки не очень нужное, освобождая место для нашей одежды. – Вот сюда вешайте, а он сейчас придёт. К соседу ушёл ножи точить. Сегодня бычка колоть будем. С кормами нынче плохо, да и холода начались, в четверг до обеда снег шёл…

  Шумно вбежав по крыльцу и резко отворив дверь, показался Юра.
  –А я вас ждал. – Он положил на лавку завёрнутые в тряпицу ножи и обнял нас обоих своими сильными ручищами.
  –Хотели мы раньше, да всё не получалось, конец месяца, сам знаешь, план есть план, по выходным пришлось работать.

  –Нин! Освобождай стол, ребята с дороги!… Так, сейчас обо всём и по порядку. С машиной я договорился, до карьера добраться сумеете, а там - всего-ничего. Цемент есть. За ним надо будет заехать, но это по пути. Незадача в одном – Лёнчик сестру с мужем сегодня провожает, гостили они у него, а поезд около одиннадцати. Я к нему схожу и велю сразу же сюда. А вечером он вас заберёт. Если чего не успеете, то завтра…

  –Успеем! Работы часа на три-четыре. – Валентин, мой друг, положил руку на Юрино плечо и тихо сказал – Может, за встречу по чуть-чуть, а? У нас есть.
  –Ну, если по чуть-чуть… – Юра достал из буфета рюмки и, подавая их нам, тихо произнёс: – Первую надо выпить за помин душ праведных. – И, уже строгим голосом, обращаясь к жене: – Нин! Да одень ты Кольке штаны, а то разврат какой-то. Гости же у нас!

  После выпитой рюмки Юра быстро оделся и, сказав, что он к Лёнчику, оставил нас за столом. Нина усадила на стул Кольку и стала его одевать. Розовощёкий крепыш Колька упирался, дёргал ногами, вскрикивал: «Я сам!», пытался плюнуть в сторону матери, за что получал от неё нежные шлепки по губам.

  Валентин догнал Юру в сенях и спросил, не надо ли чем помочь, когда будут колоть бычка.
  –Нет, нет! Мы всё сами. Сосед подойдёт, да и Нинуха у меня не хуже любого мужика это дело знает. Вы – городские, зрелище это не для вас. К этому с детства привыкать нужно. Отдохните, погуляйте…

  Валентин вернулся к столу и тихо, чтобы слышал только я, прошептал:
–Что же это мы в дом, где есть ребёнок, без подарка явились, хоть бы конфетку, какую…
  –Тогда пойдём, прогуляемся. – Поблагодарили Нину и Юрину маму, оделись и вышли.

  В магазине мы увидели точно такого же коня на колёсиках, какой был у Кольки. Выбор игрушек был невелик, и приглянулась нам серебристая пластмассовая сабля в ножнах, а плитка шоколада стала естественным дополнением к подарку.

  Не спеша, наслаждаясь светлым октябрьским утром и вдыхая чистейший воздух тайги и Байкала, обходя замёрзшие, но уже начинавшие оттаивать лужи, мы не заметили, как возвратились к дому Багровых, у которого стоял грузовик.
Во дворе, ближе к хозяйственным постройкам, из толстых жердей была сооружена тренога, в вершине которой был привязан крюк, на котором очень скоро будет висеть туша бычка. Я представил, как это всё будет происходить, как будут снимать шкуру, разделывать… Мои мысли прервал Юра, вышедший со стороны хозяйственных построек.

  –Лёнчик готов! Кто-то у них заболел, билеты сдали, вот его машина, он скоро…
  В прихожей, одетый в пальтишко и валенки с галошами, стоял Колька. Из большой комнаты доносился голос Нины: «Куда же ты мог её засунуть?».

  –Нина, вы, не шапку ли ищете? Она вот, над умывальником, на гвоздике. А тебе, Коля, вот эта сабля, а то конь есть, а сабли нет. И теперь ты настоящий казак. – Валентин отдал саблю и не спеша вложил в карман Колькиного пальто шоколадку.
  Шоколадка Кольку не заинтересовала, всё его внимание было приковано к сабле. Он держал её правой рукой, поднимал вверх, опускал, брал в левую руку, проделывал какие-то, только ему известные выпады и взмахи, заталкивал её в ножны и снова вынимал. Было ясно, что подарок понравился.

  –Коля, а ты спасибо сказал? – Колька молчал. Мать повторила. Улыбаясь и подойдя к Валентину, Колька прижался к нему боком и, опустив голову, не громко и протяжно проговорил: «Спасибо, вам...». Валентин неумело погладил Кольку по голове, и мы вы-шли.

  Валентин залез в кузов, и я стал подавать ему рюкзаки.
  –Надо бы какое-нибудь ведро, для раствора. – Спроси у Юры.
  Наконец, всё – и ведро, и лопата, и топор были уложены рядом с рюкзаками, поближе, к кабине. Пришёл Лёнчик, поздоровались, познакомились, стали усаживаться в кабину. Подымаясь на подножку, я увидел Кольку, сидящего на лестнице, приставленной к крыше дома. Он смотрел в нашу сторону. Я махнул ему рукой, в ответ он помахал мне саблей.

  Лёнчик оказался интересным собеседником. Он рассказывал забавные истории из своей армейской жизни, анекдоты и, само собой, любовные приключения, которые случались с ним во время самоволок. Потом тема разговора сменилась прошлогодней трагедией. Обыгрывались различные варианты, по которым беды могло и не случиться, но все они начинались: «Вот, если бы…».

  –А с вами на поисках был Степан Трущин, не помните такого? Наш местный, гад ползучий…
  –За что, ты, его так?
  –Все, кто участвовал в поисках, кого с работы привлекали, им всем в табель восьмёрки за эти дни проставили. А Трущин нигде не числился, калымщик он, на Мысовой дом кому-то ставили, да и в посёлке в тот момент случайно оказался. Когда поиски закончились, он в поссовете требовал, чтобы ему оплатили, даже смету, сволочь, составил, сколько и на что истратил. Двадцать кулей кедровой шишки приволок из тайги. Так, когда же он поисками занимался?

  Степана мы не помнили. Да всех и не упомнишь. Человек двадцать было, по обоим берегам искали и по тайге. Предполагали, что кто-то выберется на берег, и, не дай бог, лишившись рассудка, забредёт не знай куда.

  –И что, заплатили?
  –Ага! Как же! Его наша председательша взашей вытолкала, да так осрамила при всём народе, что он поссовет теперь за версту обходит. Но он, гад, другое придумал. Вызнал как-то адреса родителей этих погибших ребят и давай письма строчить. А родители многим из наших адреса оставили и просили сообщить, если найдут кого, и даже деньги на телеграммы дали. И вот эта сволочь пишет родителям слёзные письма, так, мол, и так, сколько времени потратил, поссовет не заплатил, а обувка и одежонка в негодность пришли. Нинка Багрова, на почте работает, подтвердит, сколько денег он из убитых горем родителей выкачал. Потом уж, когда до председательши дошли эти известия, она родителям письма написала, чтобы этому гаду больше ни копейки не присылали.

  Вот и карьер, машину сейчас разверну носом вниз, камешки под колёса положим, чтобы если что с аккумулятором, то она под горку сама покатится.
  –Ты что, Лёнь, ждать нас будешь?
  –Зачем ждать, я с вами пойду, быстрей управимся.

  Шли по едва заметной тропе, обходя вывороченные с корнем вековые сосны и валуны, к которым невольно приходилось притрагиваться, чтобы не потерять равновесие и не упасть в полуметровый таёжный мох. Около получаса длился наш переход, и мы оказались на поляне, с одной стороны которой была река, унёсшая жизни наших товарищей, а с другой отвесная скала из камня, похожего по цвету на мрамор, где и должны были мы прикрепить наши незамысловатые плиты-памятники. Всё, что могли…

  И, действительно, втроём мы быстро управились. Потом умылись ледяной водой, стряхнули с одежды цементную пыль, постояли с минуту, молча оглядывая фотографии, чтобы сохранить их в памяти и медленно пошли. Лёнчик снял кепку, трижды перекрестился, потом перекрестил весь памятник и, держа кепку в руке, пошёл за нами.

  Некоторое время ехали молча. Разговор начал Валентин.
–Извини, Лёнь, может, я чего не так скажу, но я понял, что ты человек верующий. Так почему о людях, ушедших в мир иной, я не о погибших ребятах, а вообще – принято говорить только хорошее, или не говорить ничего? Как можно ничего не говорить об убийце, о насильнике? Что, христианская вера это запрещает? Нет ли здесь противоречия?

  –Я не знаю. Не задумывался, как-то… Я у батюшки нашего спрошу обязательно.
Он очень грамотный и знает много. Он раньше в университете преподавал, а потом, вот, вере жизнь посвятил, любят его люди. Спрошу, обязательно спрошу.

  … Юру мы увидели несущим вёдра на коромысле, и ещё одно ведро было в левой руке.
  –Лёнь, а что - все вот так мучаются с водой? Вон ведь башня стоит водонапорная?
  –Башня снабжает больницу, школу, депо пожарное… Председательша обещала к пятидесятилетию революции водопровод провести и колонки поставить. Говорят, трубы уже завезли. А копать весной начнут, как земля отойдет.

  –Успели? Быстро же вы, как реактивные. Идите в дом, а я сейчас, последнюю ходку сделаю, кстати, баня готова, на пару, того гляди поедет. Юра поддел все три ведра на правую руку, в левую взял коромысло и, пнув ногой калитку, вышел на улицу.
  В доме, в углу большой комнаты стоял Колька и тихо плакал. Он на секунду повернул голову в нашу сторону, и мы поняли, что он ждёт от нас защиты или хотя бы сочувствия.

  –Что случилось, Коля? Тебя кто-то обидел?
  –Его обидишь, как же! Посмотрите, что этот паршивец натворил. – Нина принесла швабру и выгребла из угла, где стояла тумбочка, всё, что осталось от того красивого коня, на котором ещё утром восседал Колька. – Всё время, пока бычка разделывали – около нас был, а потом исчез. Пошла в дом за тазиком, а он на полу сидит и коня своего кухонным ножом кромсает...

  Послышались Юрины шаги. Нина быстро задвинула шваброй останки коня в угол и, как ни в чём не бывало, обратилась к мужу:
  –Сначала мы с Колькой мыться будем, или вы с ребятами?
  –Сначала вы с Колькой, а мы тут немного посидим, отдохнуть надо.
  –Колька, пошли! – Нина взяла подмышки стопку чистого белья и, слегка подталкивая Кольку, направилась к двери.
  –Коль! А чего саблю-то не взял? – Спросил отец, доставая из печи сковороду с жареной в сметане печёнкой.