Святоша

             
                Синопсис повести

Нестандартный служитель церкви и нестандартный авторитет среди осуждённых смогли проеобразить самых борзых зеков и их тюремную жизнь. Оказываются, понятия зоны содержат человеческие ценности, а жизнь на воле вне свободы духа - истинная тюрьма...

"Святоша" - первое моё прозаическое произведение, где описан катарсис не 1-2 человек, а группы людей.

Произведение построено на квинзитиве (http://www.proza.ru/2014/10/09/1101), т.е. на одном из приёмов нового творческого метода – оптимализма (http://www.proza.ru/2014/11/06/483), разработанного автором данной повести.



                Святоша
                (полный текст повести)            

Историю эту поведал мне одноклассник, освободившийся из мест лишения свободы. Вышел на волю он около семи лет назад, а рассказал совсем недавно. Просто повод появился.

– Ты, Витя, – говорю я ему при встрече, – на удивление спокойным, умеренным в выражениях стал, улыбчивым, вдумчивым. Радуюсь я за тебя. Неужели тюрьма может так человека изменить?
– Оказывается, может и ещё как. Это теперь такие тенденции, что тюрьмы становятся более приспособленными для жизни осуждённых, службы разного рода подключаются: психологические, воспитательные, в том числе и по отжиму, то есть стимулированию погашения задолженностей по уголовным делам. А в ту пору всё было проще: арестовали, осудили, этапировали в зону и отбывай срок до звонка.
– Так в чём же тогда секрет твоего перевоспитания? Кто этот педагог выдающийся? Ты ведь ещё со школьной поры хулиганом-авантюристом был.
Друг смеётся и задумывается:
– Эх, зона... Трудно о ней вспоминать. Это психологически очень сложная правда о внутреннем мире людей. Достойно пройдя эту школу, начинаешь многое видеть изнутри, а человека – насквозь, как через рентген. Начинаешь ценить простые радости жизни... и свободу. Чтобы на зоне задать верный вопрос, необходимо знать большую часть ответа. А насчёт моего перевоспитания... Нашёлся такой педагог – среди своих же, зеков. И даже не один. Только, чтобы все нюансы этой истории передать, надо снова прожить те, как их называют, вырванные годы, погрузиться в их болото. Тебе это надо, Достоевский?
– Надо, Федя, надо, – отвечаю я.

Мы рассмеялись, и Витя, предложив зайти в кафе, стал рассказывать мне всё по порядку: как попал под статью, как поначалу трудно было в СИЗО, как обманывал себя, утешаясь глупыми надеждами, как рухнули в один момент все надежды на наш самый справедливый и гуманный суд в мире. Рассказывал, как тяжело менялось его мировоззрение, как вскоре понял, что за всё сказанное и сделанное придётся отвечать самому и спрос будет ни как с недоразвитого, а как с понимающего. Понял, что пока не наступит завтра, трудно осознать, как хорошо было сегодня...
А когда он стал рассказывать о конкретных людях, я быстро заметил, что эта история – мозаика чьих-то жизней, но глазами перевоспитавшегося антисоциального элемента, тратившего свою жизнь беспечно, безропотно. Глазами человека, принесшего много горя своим родным, близким и получившего от жизни жестокий урок.
Понимая, что хорошая проза может получиться из такого материала, я записал разговор на диктофон. Задал другу уточняющие вопросы. И вот теперь воспроизвожу услышанное, придавая ему лишь небольшую литературную обработку, дабы сохранить всю особенность речи Виктора. А она, на мой взгляд, тонко, образно отразила эту яркую историю в неприглядной атмосфере тюремной жизни.


                * * * * *
Подняли в наш отряд одного доходягу: тощий, молодой да молчаливый. Одно слово, дичь. Только вскоре молчание это бомбой оказалось: проповеди он читать стал, изречения духовные – всё чаще и чаще. В общем, вносил смятение в и без того нервозную атмосферу зоны. Уже и до других отрядов слухи о его навязчивых нравоучениях дошли. Правда, психом напрямую его не называли, ведь на свободе он аккурат год в храме отработал после духовной семинарии.
Вот тебе и явление Христа народу! Как его в зону попасть угораздило?

– Слышь, Антоша-святоша, – стреляет в его словами Миша Бурый, погоняло которого (т.е. прозвище) Бур. – Чё-то мы с братанами так и не въехали, за какие грехи тебя твой монастырь на зону упёк?
Антон ничуть не смущается, даже речь Бура, авторитета среди блатных нашего отряда, поправляет:
– Уточню, братья: не монастырь, а церковь. Не упёк, а по Божьей воле отправил. А к тому же...
Но не даёт ему договорить Пашка Козыркин, конь Бурого. Феску (т.е. кепку) Антохе на глаза надвигает, к стене толкает и базаром давит:
– Труп. Ты, монах недоделанный, считай, что труп. Не понял за что?.. Щас поймёшь.
Своей ногой парнишу за его ноги цепляет, и тот мигом падает. Все, кто был рядом, ржут, а Козыркин хватает жертву за шманты, поднимает и говорит «воспитательным» тоном:
– Запомни, малый, своими христианскими мозгами! Авторитетных зеков и других джентльменов удачи, кто по разным делам встрял в этот капкан, поправлять в словах и уж тем более учить жизни нельзя и для нас неприемлемо. Усёк, святая морда?
Антон неопределённо мотает головой.
– Повтори для зачёта, – педагогничает Пашка.
И вдруг ученика заносит. Да не в ту сторону:
– Истинно вам говорю! Все мы в учениках ходим под покровом Творца всего сущего. Того, кто зол и заносчив, охладит да вразумит Слово Его, через меня сказанное. Не ведают, что творят. А во зле и большом, и малом зло творят для самих же себя…
– Эй, стоп! Тормози, – останавливает его Пашка. – Может, ты об косяк где башкой треснулся? Или пол сильный на слабый хочешь поменять, да сказать нам стесняешся? Так не утаивай, откройся. Мы понятливые.
А Святоша лишь к небу (к потолку) взор поднимает и на своей волне остаётся:
– Утаивать и от друзей, и от врагов, нечего тому, кто чист в помыслах своих да сердцем в Боге пребывает. Да пребудет свет в душах ваших, как утренний луч в окно стучится. Да услышьте его тихий стук...

Антон, стоя посреди промки (промышленной зоны), выдавал всё это быстро, напевно, как пара батюшек во время службы. Все опешили от такого неожиданного потока. А он сумел освободиться от «объятий» Козыркина, и крестился, и кланялся. Пару наших парней пальцы у виска крутили (мол, точно улетевшие мозги), другие, наоборот, прислушивались, словно в церкви оказались, а третьи, среди которых были Бурый и Козыркин, чуть было не затряслись от такой «дерзости».

Пашка кривится, багровеет так сильно, что кажется, вот-вот его рожа взорвётся.
– Ну, ты, в натуре, майский жук, – только и произносит Бур.
Козыркин уже кулак с кастетом самодельным заносит над нашим чудиком, как вдруг Миша останавливает другана:
– Стояночка, Пашка! Тормози. Закройте, братки, пасть этому терпиле для начала. Пусть не стенает его библейское радио, а то сейчас и про Моисея, этого экскурсовода по пустыне, нам тут чухать начнёт.
После того, как трое наших выполнили указание Бура, он говорит дальше – о новой Хозяйке (начальнике колонии):
– Дошёл до смотрящих прогон, что Хозяйка решил внепланово жилую зону шманать. Пусть попробует, подёргается туды-сюды. Пусть найдёт, что ищет – хрен себе под нос. А там, гляди, и угомонится. Поэтому, братки, надо нам до срока всё, что для ментов интерес представляет – ну, лаве там, железячки типа перо, в общем, у кого что есть – ныкать на промке.
Видя внимательные взгляды братков, он добавляет:
– Помните, ещё месяц назад Батя за порядок пуще прежнего базарил. Усекли?.. По рожам вижу, что усекли.

Батя... Об этой персоне следует рассказать подробнее. Он, то бишь Марат Савельевич, был неподписным (отказался подписывать бумагу по выполнению разного рода обязательств), по всем понятиям зоны - авторитет среди мужиков, то есть к блатнякам не относился, был выше этой швали.  А его первая и единственная масть по тюремной касте – порядочный мужик – не ниже статуса пахана среди блатных. Теперь таких авторитетных зеков всё чаще смотрящими называют. В последние годы зоны коммерциализировались (платишь деньги, даёшь сигареты – получаешь бонусы), появились так называемые козлабандиты (сотрудничают с ментами), а места для порядочных мужиков вакантными остаются…
Да, меняются времена. Вот и Савельич отошёл в мир иной недавно. Два года назад, уже на воле. Говорят, Бог его душу во сне забрал. Лёгкая смерть на краю тяжёлой жизни. А в ту пору Батя держался крепко на ногах и зону держал строго в людских понятиях. Человеком он был, конечно, жёстким (там, где надо), башковитым (всегда) и влиятельным (везде). А как иначе уважаемым  в этом болоте стать?.. Да и на воле Марат Савельич был гранд-персоной: заместителем министра финансов. Держался в тени, но такие схемы по всему Союзу вертел, что нынешние коррупционеры – мелочь пузатая по сравнению с ним. Лет десять, со времён перестройки до середины девяностых, валютные сети дяди Марата ни один страж порядка не замечал. Для него махинации – эти лазейки в слабых местах законодательства – стали сродни искусству.
Только жизнь со своим законом воздаяния за содеянное хитрее Савельича оказалась, доказав «лишний» раз, что шило в мешке, даже набитым золотыми слитками, не утаишь. Вот и сдал спецслужбам одного из Батиных подельников какой-то гусь иностранный. А через годик вышли и на образцово-показательного замминистра... Взяли его в больнице, где он после операции лежал. Ещё б неделька-другая и отчалил бы Марат Савельич поближе к своим сбережениям – к банкирам куда-нибудь в Белиз или на Сейшельские острова. А так, прощай, солнечный берег. Прощай, мечта миллионера. Здравствуйте, СИЗО да колония. Влепили ему срок приличный – пятнадцать лет с конфискацией имущества.
Да только Батя сопли жевать да инфаркт на себя нагонять не стал. Отнёсся к этому удару судьбы по-философски. А местами – и по-бухгалтерски. И покровителей, и должников у него в разных странах ещё много было. Даже некоторые счета в иностранных банках так и остались нерассекреченными. Да что тут говорить: начальник колонии с первого дня прибытия особого зека лично взял его на заметку и своих козлов за ним наблюдать приставил.
Эх, давно бы уже Савельич с нашей зоны слинял, если бы не генпрокурор, который на бывшего замминистра очень ожесточился. Личная вражда между ними завязалась.
Впрочем, дядя Марат и на зоне устроился с комфортом. Был обеспечен всем необходимым. Барыгы и промоты зоновские все пахали на общее под патронажем Бати.. Самого резвого пахана от общака он быстро отстранил. Новую информационную сеть вокруг себя наладил. В каждом отряде своих «смотрящих» (старших) назначил, получив на это зелёную (одобрение) Мохнача – единственного вора в законе на зоне – и других авторитетов. В присутствии Бати любой из нас опасался слово ненужное произнести. Под стать этому и прикид у Савельича: лысоватый дядечка в очках, всегда чисто выбрит, одет опрятно и даже в дорогие одежды. Чем не Ленин в ссылке? И уж понятное дело, что рукоприкладства без повода наш вождь не одобрял. Ибо, как он выражался, физиономию уродовать без веской на то причины – дело дурное, много ума не требует, да и беспредел это. А за беспредел у Марата был спрос особый.
За это быковатый, тупой Бурый недолюбливал нашего Батю. И побаивался, что тот видит его косяки насквозь. Но молчит до поры до времени.

Вот и тогда, когда Миша не дал Пашке изувечить или ненароком грохнуть Антошу-святошу, двоякое чувство было у Бура от мысли: как Марат на этого чудика посмотрит?.. Наверняка, с пренебрежением, как на чокнутого. А если с одобрением, как на новую и даже прочную ниточку в контроле над зеками?.. Да и для начальства такой воспитатель-поп может оказаться выгодным. К тому же местный храм ещё неизвестно сколько лет будет на ремонт закрыт. А тут такой церковный кадр пропадает...
Бурому было на руку, что старик Мохнач месяц назад отошёл в мир иной, а Бати на зоне до конца недели не будет. Да и своего старшего он для нашего 9-го отряда ещё не назначил после Князя, освободившегося три дня назад. Короче, стала Мишу жаба давить: мол, просто глупо такое удобное стечение обстоятельств не использовать, чтобы себя хозяином в отряде почувствовать.
А где был Батя? В Москве. Свидетельствовал на суде по делу одного из своих бывших подельников.

– Слышь, проповедник, – говорит Бур Антону, когда братки с его рта свои лапы убрали. – Для начала мы тебя отпускаем.
А иначе и не мог поступить Миша, ведь, по понятиям зоны, прессовать новичка в отряде можно только после получения зелёной от авторитетов. Но ещё больше он не мог сделать другое: отпустить «клиента» просто так, не поимев с него чего-нибудь.
– Только выполни моё условие. Откажись от своей работы в прачке в пользу пилорамы, – сообразил Бур. – Мне в падлу часто в промзону лазить. Утомила она меня, шельма. Так что, малый, откажись. Всего лишь до конца недели. А хочешь – и до конца моего тюремного срока.
Все ржут, как школьники в цирке, а Миша продолжает:
– Ты у нас молодой, сознательный и работящий, видать. Будешь деревяшкам свои проповеди толкать.
Блатнюков от смеха зашкаливает. А наш проповедник за своё:
– Творец каждому его истинное место определяет, и не уйти от этого никому. Ибо свой крест на другого не переложишь. И уж тем более – на Христа. Он не грехи наши на себя берёт, а путь к очищению указывает. А иначе и быть не может для Спасителя...

Как только Антон после этого потока паузу сделал, чтобы дыхание взять, Бур неодобрительно сплюнул и лишь вставить успел:
– Ну, я надеюсь, ты меня понял, сын божий.
Но прежде, чем шайка Бурого отвалила, Антон начал следующий «канон»:
– Понимать и воспринимать – суть состояний разных. Истинно отцы святые учат...

Не научился наш святоша от урока братков тому, чего от него хотели.

                * * *
Он учился совсем другому. Поэтому при утреннем распределении работ не взял на себя пилораму. Так и остался работать в прачечной – в жилой зоне.
Осерчал Бур не на шутку. И вечером того же дня Антохины мытарства вошли в стадию кульминации. В общем, прижали его братки в бараке и к своему вожаку привели.

Некоронованный авторитет Миша Бур восседает на стуле, как на троне, в каптёрке, где укромное местечко себе оборудовал. Видон – поважнее Бати. С одной стороны ему Козыркин чифир подаёт, с другой –  молодой зек из числа шнырей сигарету прикуривает. А Митяй глаза хитро прищуривает. Похоже, задумал что-то:
– Что ж ты, раб божий, просьбу своего спасителя не выполнил: на пилораму не пошёл?
Антон только было рот открыл, как Бур мигом его опережает, вдохновившись неожиданной идеей. Просто шоу захотелось:
– Ладно, малый, не оправдывайся. Давай-ка лучше с тобой в одну игру сыграем. Ты нам – свою проповедь, а мы тебе – свою. Кто кого дольше выдержит? На выступление каждой стороне – по минуте. Идёт?.. Вижу, что согласен. Тогда, так уж и быть, начинай первым.
– Первый – не тот, кто быстрее, а тот, кто выше. Ибо истина – это вершина, а не очерёдность.
Антон смотрит на присутствующих и жестикулирует, продолжая:
– Всех нас тут Бог собрал, чтобы мы глубже ошибки своих прошлых деяний уразумели. По зрелости нашей и воздаться нам. Всё в Мироздании на весах тончайших измеряется ежедневно, ежечасно, ежеминутно, и...
– И вот твоя минута истекла. Стоп, машина! – командует Миша.
И добавляет, замечая за собой, что на проповеди Святоши стал реагировать ещё с большим раздражением:
– Бог собирает в другом месте. А тут вас собрал Бур. Во как!

Мгновенное сомнение и... Миша принял новое решение: наказать выскочку по полной – без зелёной. В общем, в тайне от авторитетов. Невозможное станет возможным, что для зоны – большая редкость… Просто жаба стала давить сильней Бога-Бура: как же не использовать во всей красе такой клёвый левак? И он ещё раз мысленно повторил три «стимула»: Батиного старшего по отряду нет, самого Бати на зоне нет, да и единственный вор в законе копыта отбросил. Да подобное бывает, может, раз в сто, двести лет…

Ощущая пьянящий вкус вседозволенности, Бур даёт своим друганам-блотнякам особый сигнал: мол, зелёный свет.
– Колян, покажи-ка, пока слегонца, нашему батюшке, что мы могём ему ответить.
– Ага. Могём лёгкий хук, – скрипит своим басом этот здоровяк и подходит к Антону, который продолжает что-то говорить.
Пара коротких ударов на расслабоне. но явно с боксёрской техникой, отбрасывает парнишу к стене. Два братка помогают поверженному встать на ноги. А Бур, ухмыляясь, продолжает:
– Ну, вот первый тур пройден. Только, Антошка, это была разминочка. Начинаем второй – вот этот уже посложнее будет. Встать на ножки мы уже не поможем. А то, милок, как-то нечестно получается: мы тебе помогаем, а ты нам – фигушки. Не по-брателовски это. Не по-божески. Верно?
– Верно, то, что нами на собственном опыте испытано, – говорит Антоша, превозмогая боль от ударов в челюсть. – И любое бескорыстное дело верно, ибо на благо ближнего делается. Делами своими себе дорогу в бессмертие или к смерти мученической прокладываем. Пути Господни неисповедимы, но всегда лишь Благо несут. Но блажен не тот, кто в Бога уверовал, а кто себя его частью осознал. Ибо...
– Ибо стоп! И пошёл бы ты, знаешь куда? В свою церковь – кричит Бур, посмотрев на часы. – Ну, и занесло ж тебя. Уже Бога на части делишь.
– Не делю, а объединяю. А единое всегда неделимо...
– Я же сказал «стоп». Наш ход. Пашка, заткни ему говорилку.
Козыркин тут как тут. Вокруг Антона круг делает. Затем – второй. А на третьем круге, за его спиной оказавшись, с разворота ногой так бедняжке по затылку бьёт, что тот вперёд летит и у ног Бура оказывается. Братки аплодируют меткости Пашки.
Меня, зашедшего в каптёрку по делу минут пять назад, уже сильно напрягает вся эта скотобойня. А Миша, явно на зрителя играя, на часы смотрит (мол, есть ещё пара-тройка секунд) и, не вставая со своего трона, бьёт лежачего ногой по голове, словно таракана давит...
И не остановить уже Бурого и его шайку. Вошли ребята в кайф...

Антон в сознание пришёл быстро. Вставать начал.

Лицо в крови. Голова гудит. Ноги тело не держат, руки дрожат. Язык не слушается. Мысли разбросаны. В глазах – туман...
– О, братцы, глядите! Христос воскрес! – глумится Бур.
Блатняки ржут пуще прежнего. Уже начинают ставки делать – на сигареты: на сколько ещё туров Антоши-святоши хватит. Отрываются по полной.
А Бурый третий тур объявляет. Лыбится, видя, что браток, на стрёме стоящий, знак даёт: спакуха. На жертву свою смотрит, как на котёнка беспомощного.
– Антошка, если сдаёшься, ты ж не молчи, родной, – подражает Козыркин интонацию Бура.
– А если Бог у тебя дар речи забрал, то на коленки встань, – «инструктирует» Миша. – То знак будет нам, а мы из тебя петушка сделаем. Ну, так чё? Дошло до тебя, как себя вести надобно на зоне?
– И спр-спросил ст-странник у Х-христа: как же мне не метать бисер перед свиньями, если ты меня к этим свиньям послал со Словом твоим? – говорит Антон, переходя с прерывистой речи на ровную. – И отвечает Спаситель: если каждое Слово моё – бисер, то среди свиней должен найтись хотя бы один не падший так низко, чтобы суметь свой взор к Небу обратить. Донеси же до него, странник, Слово, не растеряй! Ибо потеряешь – не вернёшь в полноте своей...
Антон делает паузу, а Бур, нахмурившись, смотрит на часы и рявкает недовольно:
– Так, говоришь, мы свиньи? За базар ответишь.
– Да я за такие слова этого щенка щас точняк раком поставлю, блин, – трясёт Козыркина, словно на электрический стул сел.

У обоих щёки налились кровью, кулаки сжались. Ответный ход, похоже, будут делать вдвоём. Да заодно и другие скоты подключиться могут… И тогда во мне какой-то механизм новый заработал. Я мигом представил, что произойдёт буквально через минуту:
...серия зверских ударов, и Антоша – в луже крови... Они добивают его ногами... На нём уже нет живого места, но он, словно мгновенно воскреснув, встаёт и пытается говорить дальше... А к нему тянутся лапы взбесившихся...

Стоп!.. И я хотел уйти, не поставив на место этих бесов?..
И такая во мне жалость к Антохе забурлила, такое к нему уважение проснулось, что я, не мешкая, заслонил парня собой.

– Всё, харэ! – говорю и слышу, что мой голос звучит жёстко, уверенно. – Нашли себе тренажёр. А ты, сволочь бурая, лучше скомандуй своему стаду слюни утереть, да по стойлам разойтись. А не то любого зашибу, кто этого святого малого хоть раз своим грязным копытом тронет. Не ты ли наказ Бати вспоминал? И разве есть у тебя, блатняка, зелёная на такие разборки? Мозги включи!.. Всё, разошлись!.. Чё, не доходит?

Доходило. Да и эффект был налицо – на физиономии каждого из них. Бурый только пасть свою, скривившуюся от неожиданности и возмущения, открыл, как сию же минуту за его спиной аплодисменты послышались. Все тут же обернулись и онемели. А Мишуня, наверное, от очередной неожиданности, в штанишки наложил.

– Молодец, Метельский! – говорит мне замполит. – Проявил сознательность и мужество.
– Браво, Витя! Браво! – хлопает в ладоши Батя собственной (!?!) персоной. – Так их, собак взбесившихся. Так их!
Появляются охранники. Но Савельич, переглянувшись с замполитом, говорит ему:
– А пусть самые борзые из этой стаи, Бурый и Козыркин, сами парнишку и ведут. Пусть ощутят вплотную своё произведение искусств извращённое. Сугубо в воспитательных целях.
– Согласен, – отвечает тот. – Бурый, Козыркин, ну-ка взяли под руки Свешникова и бережно, как самую главную ценность в мире, повели в санчасть. Ухаживать за ним будете лично сами. И не дай Бог, он через три дня в строю не окажется.
– И вам, браво, товарищ майор. На лету схватываете, – улыбается Батя.
– Кто ещё к Свешникову свои ручонки прикладывал?.. Я не ясно спросил?
Один активист (он же козёл), что был не из шайки Бурого, молча кивает в сторону верзилы Коляна...

                * * *
Через два дня Батя пришёл в медсанчасть – Антона проведать. Меня с собой позвал.
Сел Марат Савельич на стул рядом с койкой. А мне сказал сесть с противоположной стороны.

– Как чувствуешь себя сегодня, – у Антона спрашивает.
– Лучше. Сегодня гораздо лучше. Спасибо! – отвечает тот, опухшими губами улыбаясь.
– Не меня благодарить надо, а... сам знаешь кого.
– Бога. Да, благодарю Творца! И днём, и ночью.
Антон крестится и продолжает:
– Благодарю, Господи, тебя! Благодарю за урок этот! За этот новый день! Благодарю!
– Не сомневался, хоть на мгновение, когда глумились над тобой, что Бог тебя оставит без помощи своей?
– Не сомневался.
– Похвально! Только вот видишь, к чему на зоне навязчивые нравоучения привести могут: братки контроль над собой потеряли.
– Вижу. Теперь вижу, что оплошал я.
– А я вот тоже оплошал. Не досмотрел за этими головорезами из вашего девятого отряда. Да и с зоны уехал не вовремя. Даже познакомиться с тобой не успел. Ну, да ничего сейчас мы все эти огрехи устраним.
– Я никого ни в чём не виню. Даже Бурого. Бог ему судья. Не наказывайте его.
Савельич даёт знак дежурному пригласить в палату кого-то и, придвинувшись к Антону ближе, говорит, словно мимо ушей прошла его просьба:
– Ну что ж, Антоша, меня, как ты уже знаешь, Батей местным величают. А ты, как я понимаю, становишься нашим батюшкой?.. А ведь мы с тобой, действительно, похожи. Ты порядок в душах осуждённых установить стремишься, и я о порядке забочусь вот уже седьмой год. Только понятия о порядке у нас с тобой в чём-то разные. На зоне понятия – свои, а в церкви – другие. Хотя что-то и общее найти можно. Ну, не в этом суть, а в том, что я начатое самим собой, и тобой так дерзко подхваченное, закончить должен. Не могу я иначе – всё на Бога спихивать.
В палату заходят все провинившиеся из 9-го отряда.

В тот момент Марат Савельич изменился в выражении лица. И такая же была интонация в его голосе: по-отечески жёсткая. А взгляд – древнегреческого оратора-мыслителя. Не меньше.

– Ну что, гиганты кровопролития, стоите, как перед нашествием римлян?.. Стульев для всех нет, да и постоять вам полезней. Если бы замполит ваш косяк не засёк, было бы полбеды. Теперь я не могу перед Хозяйкой за людское просить. И тем самым вы, шельмы приблатнённые, всех наших мужиков наказали. Об этом не хватило ума подумать?.. Бурый, тебе воображаемый шлем авторитета мозги сдавил?.. Не слышу ответа. Ты что, говорить разучился, пока санитаром работал?
– А что я могу сказать? Мы парнишу выходили, как ты и распорядился. А насчёт мужиков...
– Насчёт этого у тебя тройной косяк.
В этот момент в палату входят три авторитета из других отрядов, и каждый из них плюёт в лицо Бурому. Он багровеет, морщится, но не осмеливается утереться. А Батя продолжает:
– Во-первых, ты прессовал Свешникова без зелёной. Во-вторых, мне теперь придётся с Хозяйкой о компромиссе базарить, чтобы зону ещё больше шманать не стали. А в третьих, людское и общаг в любом случае пострадают. Вот какое дерьмо ты всем подложил. И такое, Мишуня, не прощают. А ещё я вижу, борзота у тебя глубоко в печёнке засела. Поэтому, сынок, одними только санитарными работами над ошибками ты не отделаешься. И быть теперь тебе шнырём – до конца срока. На пару с Козыркиным.

Было видно, наверное, всем, кто находился в палате, с каким трудом сдерживалась эта парочка, чтобы не выругаться и не повозмущаться. Это было бы расценено как дерзость – очередной косяк.
Да и Батя наш – авторитет редкого десятка. Обламывал даже всего лишь одной фразой борзых похлеще его, Миши Бура. Да и у любого начальства для людского бонусы выбить может. В общем, талант у старика своеобразный. Выдающийся (!) зек. И на воле подвязки солидные имеет. Достанет обидчика, где угодно...
Бурый поднатужился и обо всём этом задумался, а оттого и не решался вслух возмущаться. Только вот какой леший толкнул его праздник непослушания устроить, да ещё так, что чуть до мокрого дела не дошло?.. Этот вопрос был для Миши, видимо, самым нелюбимым, а ответ на него – недосягаемым.

– Ну, чё, братки-коготки, между нами пока ничья: один-один, – продолжает Савельич. – Вы тут без меня успели побуянить, но клюнули на мою утку, что я до конца недели на зоне отсутствовать буду. Вот и попались на крючок. А я вашу лазейку в каптёрке вычислил методом дедукции ещё до того, как вы её обустроили по приходу нового каптёра. Лихо злачное место замаскировали. Комфорт любите?.. Уверен, тут без вашего хитросделанного рвача Козыркина не обошлось. Не так ли, Пашка?.. Молчишь? Ну, помолчи пока. Постой вместе с братками-козырьками. Дойдёт очередь до всех вас. А я пока с нашим батюшкой поговорю.
Савельич смотрит на Антона. Взор его становится мягче.
– Антоша, может, тебя водички хочется?
– Да. Всё пересохло во рту.
– Бурый, слышал? Подай тобою невинно избиенному стакан воды.
Миша выполняет поручение, а Батя продолжает:
– Пей, божья душа, пей. Укрепляйся!.. Да расскажи-ка, каким это дивным образом ты, человек церковный, в нашу «обитель» зековскую угодил?
– Думаю, из-за того меня осудили, что я... Как бы это сказать?..
– Говори, как есть.
– Ну, словом, я стал проповедовать Библию, которую сам написал. Вот...

Молчание было слегка затянувшимся. Кто-то даже присвистнул.

– Видите, души грешные, какого героя вы чуть было на тот свет не отправили?.. А ты, Антоша, силён! Уважаю ещё больше! Против догматов церковных выступил. Сознательно, иль ненароком?
– Сперва, конечно, ненароком – отдельные места Нового завета хотел другими словами объяснить, – а потом уж так увлёкся, что не остановить было.
– Так-так... А поводыри ваши, выходит, решили овечку, от стада отбившуюся, наказать по полной программе. Предупреждали, наверное?
– Предупреждали...
– Так ты нашим браткам проповеди читал из той самой своей Библии?
– Да. Она у меня Библиианой называется.
– Рукописная, небось?
– Частично – от руки, а большая часть распечатана с электронного документа.
– Ну и за какую провинность тебя наш, мирской суд осудил?
– Хищение церковного имущества в личных целях.
– Не виновен?
– Перед Богом клянусь: не виновен. Куска хлеба чужого никогда в руки не брал.
– Да вижу я по тебе, что ты чист, как новорожденный... Выходит, у тебя сто шестьдесят четвёртая статья?
– Ой, я не запомнил её номер.
– Она, она, родимая: хищение предметов, имеющих особую ценность. Даже в этом мы с тобой похожи: мой букет статей тоже из этой оперы – экономической… В общем, момент истины в твоём деле таков: отцы ваши спихнули на тебя своё воровство. Даже церковь от коррупции не защищена. Ясное дело: там ведь тоже люди, хоть и в рясах ходят... Занятная история. Уникальный случай.
Батя переводит взор на братков и говорит:
– Улавливаете, гаврики? Этот малый за свою бескорыстную идею, за своё новшество духовное готов даже на костёр идти. Джордано Бруно нашего времени! А вы ему – мордобой. Да вы, черти, молиться на него должны и днём, и ночью.
– Его сюда козлы настоящие сослали, а вы хуже их становитесь, – говорит Жора, один из троих пришедших сюда авторитетов.
– Так ведь, Бурый?.. Не слышу, – продолжает Батя.
– Так...
– Вот и неправильно ты ответил. Так было два дня назад. А теперь как?.. Отвечай резче, без тормозов.
– Сейчас...
– Не слышу. Внятно! И громко!
– Лучше. Сейчас лучше, – кричит Бур, красный, как бурак.
– А завтра? Как завтра будет?.. Опять не слышу.
– Тоже хорошо будет. Всё хорошо, Батя.
– Нет, Бурый, не будет. Должно быть не хорошо, а идеально. Но я даже этого «хорошо» в твоих глазёнках не вижу. На колени, Бурый! На колени, пёс! Мигом!

Последние фразы Батя закричал. Таким его тут никто никогда не видел. А когда он после Бурого опустил на колени всю его шайку, со стороны эта картинка уж очень напоминала пастыря и его паства. Другая аналогия – пастух и стадо.

– А теперь подползайте к батюшке Антону и молитесь. Хоть «Отце наш», хоть своими словами, но молитесь все оставшиеся десять минут до обеда. Вымаливайте себе прощения. Да чтоб сердца пылали!..

Я тоже на колени опустился. Ведь часть вины и на себе чувствовал: мог мордобой остановить ещё раньше...

                * * *
Вечером того же дня Савельич ещё раз в палате Антона появился и меня туда снова позвал. Я смог прийти, когда их беседа была уже в самом разгаре. Антон сидел на койке, свесив ноги на пол, а Батя – рядом, на этой же койке.

– Я вот тебе свою историю рассказал и уже не сомневаюсь, что Господь сначала меня сюда послал-отправил за грехи мои, а потом уж тебя, в помощь, – говорит старик. – Даже больше смысла в своём пребывании в этом адском месте осознаю.
– Это тот ад, который ещё преобразить можно, – уточняет Антон.
– Согласен. Для одних тюрьма – ад кромешный, для других – чистилище. Последних, увы, всегда было меньше. Но не соглашусь с тем, что я сегодня с этими гавриками слишком жестоко обошёлся. Иначе с ними нельзя – не дойдёт до нужного места. Ты уж мне поверь. Это самый проблемный отряд. Не так ли, Витя?
– Так, Батя, так, – отвечаю я.
– Нет, с сегодняшнего дня уже не так, надеюсь, – многозначительно вздыхает он. – А старшим в отряде теперь ты будешь. Усёк?..

Я хоть и предполагал такой поворот дела, но когда услышал, то оробел даже. Но всё усёк и до своего выхода на волю, как говорится, держал марку. А говоря ещё образнее и точнее – держал свечку. Ведь вечером того же дня, перед отбоем Батя собрал провинившихся из нашего отряда в своих «апартаментах». Говорить не спешил, прежде на каждого из нас посмотрел изучающе.

– Слушайте меня внимательно, – начинает он свою речь. – Второй раз повторять не буду. Вижу, что на пользу пошёл всем вам сегодняшний день. На нормальных мужиков стали похожи. Будем закреплять результат. Завтра молитву на коленях повторить надо будет. Послезавтра батюшку Антона из санчасти выпишут. И я уломаю Хозяйку организовать курсы по изучению Библиианы для всех отрядов. Надеюсь, что и окончание ремонта церкви ускорю. Вы станете первыми выпускниками этой школы духовной и помощниками нашему батюшке. Прям как апостолы при Иисусе... А перед выходом на вольную каждый будет выпускной экзамен сдавать мне и батюшке Антону. Усекли?
Все качают головами, Марат Савельич измеряет взглядом каждого и говорит:
– Вот и славно. Спать ложитесь, гаврики. Завтра новую жизнь начинаем. А сегодня лишь подготовка была.


                * * * * *
– Ну, вот, в основном, вроде бы, и всё, – заканчивает свои воспоминания Виктор.
– А я ещё ждал чего-нибудь. Заслушался тебя прямо-таки... Слушай, а Библииана эта у Антона, выходит, вся в памяти была?
– Да. Знал назубок своё сочинение. Это уже позже наш апостольский отряд, как окрестил нас Батя, стал проповеди записывать.
– А что сейчас с Антоном, где он? Что с вашей школой духовной?
– Пока наш Святоша – мы так его и продолжали называть, но не унизительно, а заботливо – стены колонии не покинул досрочно, школа работала. Только дальше её стен тот воспитательный опыт так никуда и не вышел. Кстати, саму колонию, как я слышал, расформировывать собираются.
– По какой это такой милости?
– Да систему всех учреждений исполнения наказаний модернизируют: сокращают, объединяют.
– То есть больше формы меняют, чем содержание?
– Наверное. Как всегда.
– Ну а по какой же причине Святоша раньше срока вышел?
– Батя помог ему своё честное имя оправдать. А с другой стороны, здоровье Антона всё-таки сдавало в стенах тюремных. Он сперва – ни в какую. Мол, не могу свои начинания оставить, да и преемника нет... Преемник вскоре нашёлся, да, видимо, уже время нужное прошло. Или как тут точнее выразиться?
– Божий промысел для людей из этой колонии был закончен.
– Вот-вот. Верно. Зришь в корень!
– Зрю, Витя, зрю. Обозреваю.
– Эх, каждый божий день благодарю Антошу и Савельича, что преобразили меня, грешного. Да что я. Даже такие твёрдолобые, как Бурый и Козыркин, преобразились. Будто заново на свет родились. Не чудо ли?
– Раз свершилось, то уже и не чудо. Это факт, Витя. Факт!


Декабрь 2014 – март 2015