Станция Солзон

В поездах люди быстро знакомятся. И, если путь неблизкий, то, бывает, что рассказывают о себе всё или почти всё; и открывают себя, как на исповеди, и ничего не требуют взамен, кроме понимания, зная, что с этими людьми они никогда больше не встретятся. Сочувствие? Кому-то оно бывает и нужно. Но сочувствие есть принятие на себя лишь малой доли той душевной тяжести, которую кто-то  пережил, испытал или, что предстоит пережить и  испытать в полной мере. 

–Вот проскочим станцию Селенга, а там часа через два и Байкал будет виден. - Произнёс наш новый попутчик. – Жаль, что стемнеет, всей красоты увидеть не удастся. А если бы днём, да при солнышке…

–Вы, наверное, жили в этих краях?

–Да. Жил, если моё пребывание в этих местах можно назвать жизнью.

–Простите, а что?..

–Всё просто. Знаете, что такое ИТК?

–Нет, не знаю. 

–Это – исправительно-трудовая колония. И письма мне приходили с адресом: Иркутская область, станция Солзон, ИТК 18… Здесь, вдоль Байкала таких мест исправления предостаточно. Знаете, я бы слово исправительная заменил словом наказательная. Наказательно-трудовая колония! Звучит точнее. Там никто никого не исправляет, но зачем-то нужна эта, давно придуманая ложь. Название Солзон вам ни о чём не говорит? А если я скажу – город Байкальск?  Вы, наверное, сразу представите себе огромный целлюлозный комбинат. Фильм Герасимова «У озера» помните? Так его там снимали. Я и Шукшина и Герасимова видел, правда, издалека. Близко не подпускали. А мы на Солзоне распологались и каждое утро нас привозили на завод работать. И не в автобусах с мягкими сиденьями, а в зарешёченных грузовиках-скотовозах, и ехать полагалось сидя прямо на голом полу и спиной вперёд. У самой кабины охранники с оружием, их от нас отделяла другая решётка. И так, год за годом… - Наш собеседник замолчал, отодвинул до предела занавеску, и подперев голову рукой, стал всматриваться в проплывающий за окном пейзаж, начинавший сливаться с вечерним серым небом.

–Так, что? На заводе работали только заключённые?

–Нет, зачем же. Основную работу выполняли вольнонаёмные, люди граммотные, обученные, а нами затыкали самые грязные дыры. Но мне, честно сказать, повезло. Я работал по своей специальности, сварщиком. На воле у меня был высший, шестой разряд. А на зоне шестой не полагался. Почему, не знаю, там ведь не спорят. И приписан я был к бригаде слесарей-ремонтников сушильного цеха с третьим разрядом.

 Помните, в фильме есть эпизод, когда главный герой, его Шукшин играет, гладит рукой огромный вращающийся тамбур с целлюлозой? Это и есть сушильный цех, последняя стадия производства. Если придётся вам подъезжать с западной стороны к городу, то увидите над асфальтированной дорогой огромную арку: «Всесоюзная, ударная, комсомольская…» А завод, да и сам город строили заключённые, вольняки работали сторожами по ночам и учётчиками материалов на складах. Люди местные, им ни жилья, ни общежития на первое время не требовалось. Это уж потом народ понаехал. И специалисты из Финляндии приезжали. Завод-то у финнов купили, вагон золота отвалили и ещё прицеп на шестнадцати колёсах.

Наш собеседник замолчал и какое-то время смотрел на сумеречные огоньки пролетающих за окном селений. Потом он обвёл нас пристальным взглядом и сказал:

–Я чувствую, что вам хочется узнать, за какие грехи я срок мотал. Не надо стесняться спрашивать. Хотя… мало кто скажет вам правду, а дело своё представит как нелепую ошибку или такой незначительный проступок, за который не то что в тюрьму сажать, а в угол на час-другой, как шалуна, ставить грех. Чего-чего, а врать и сочинять небылицы наш брат большой мастер. А исподволь - всегда цель: иметь от этого какую-либо выгоду. Так что с бывшими надо поосторожнее…

–Тогда рассказывайте, если, конечно, хотите, и цель корыстную не преследуете, а мы уж решим верить или нет. Времени много, в Иркутске только утром будем. Сейчас чаёк закажем и поговорим. Вас как звать, величать?

–Дома Димой звали, а по отчеству я Валентинович, тридцать два года, холост. Помните, как дедушкины сказки начинаются? Ну, примерно, так: «Посадил дед вокруг себя внуков и правнуков, погладил седую бороду, почесал затылок, поковырял в носу и начал свой сказ…» На роль деда я не подхожу, ни бороды, ни внуков у меня нет, поэтому - всё как было…

А было обыкновенно, просто и честно. Была у меня любовь. Хорошая, умная девушка, не скажу, что красавица, но парни оборачивались, когда она проходила мимо. И отношения наши были простыми и честными. Я уже два года работал, как вернулся из армии, а она не смогла поступить в институт после школы и устроилась к нам в отдел кадров. Там я её и заприметил.

Больше года продолжались наши встречи, но дальше поцелуев дело не заходило. Строга была в отношениях. Кино или танцы, но после десяти она всегда спешила домой. Даже летом, когда по субботам мы большой компанией уезжали в верховья Иркута, чтобы спуститься на плотах, она ни за что не соглашалась. Как-то у неё вырвалось, что ночью девушка должна быть дома. Для неё это был закон.

Её родителей я знал и они меня знали, хотя нас никто не знакомил и ни одной встречи, ни одного разговора с ними у меня не было. Они были порядочными и уважаемыми людьми. Я долго не понимал, почему она не хочет познакомить меня с ними, а потом кто-то шепнул, что они то ли потомственные староверы, то ли ещё кто, здесь в Сибири кого только нет. И в семье у них были свои, временем сложившиеся устои.
 
–Простите, а где вы жили?

–В Боково, это окраина Иркутска. Где адмирала Колчака расстреляли. Так соседские мальчишки рассказывали, это давно было, больше полувека прошло... – Дима замолчал, отхлебнул чаю и добавил: - Совсем недалеко от нашего дома.

–Так что же произошло-то?

–А был конец недели и мы уговорились поехать на танцы в город. И случилось, что я обварил кипятком ноги по собственной глупости, не очень, конечно, но ходить было трудно, и про танцы в тот день пришлось забыть. Послал соседского мальчишку сказать, что так, мол, и так, сижу дома. Он вернулся. Дома, говорит, её нет и где, не знает. Часа через два я снова послал, узнать, где и что. И снова её дома не было…

А утром меня разбудил шум и громкая ругань. Моя мать что-то пыталась объяснить, а мужской голос требовал, чтобы я немедленно вышел, причём всё это сопровождалось таким отборным матом в мою сторону, что я, забыв про боль в ногах, мгновенно очутился в сенях перед мужчиной с двухстволкой в руках и нацеленной прямо мне в грудь. Это был её отец.

–Получай, гад, сполна! – Закричал он и быстро взвёл курки, но мать метнулась на ружьё и выстрелы прошли мимо. Молнии пронзили мой мозг и, не отдавая себе отчёта, я схватил лом, стоявший в углу, и двумя руками сверху вниз нанёс удар. Я ударил так, что если бы в руках у меня была сабля, то от человека получились бы две половинки. 
 
Меня стало рвать от вида крови, а мать сидела на полу с неподвижными глазами, смотрящими куда-то в сторону. На выстрелы прибежали соседи и что там было позже я не помню. Сознание вернулось, когда  меня подвозили к милиции.

–Так, вы, убили его?

Дима молчал. Не отвечая на вопрос, он привстал, потянулся к карману пиджака и достал сигареты. Снова отхлебнув уже остывшего чая, коротко произнёс: «Нет!» и пошёл в сторону тамбура. Мы переглянулись и углубились в собственные мысли. Каждый взвешивал услышанное на весах собственного понимания и совести.

–Но это же состояние аффекта! Это должны были учесть!

–Кто у нас что учитывает? Надо, например, труп списать, объявят убийцей, если и не виноват, а рядом находился…

–Ну, в крайности-то уж не надо!   
   
–А что, думаете сидят только преступники? Их вон больше миллиона…

Вернулся Дима, сел на своё место и, после недолгого молчанья, глядя на тёмное стекло, произнёс:

–Вот такая у меня история.

–Дима, но было же следствие, разбирательство и всякие там – что?, почему? Наконец, вы же не нападали, а защищались!

–Да, всё это так. Я сразу догадался, что с ней что-то произошло и позже всё подтвердилось. Над ней надругались. Два подонка. Как она села к ним в коляску мотоцикла, куда торопилась? Знакомые её или не знакомые? Она вернулась домой за полночь. И сразу на кухню. Хватанула уксусной кислоты и на пол. Мать бегом к телефону, вызвала скорую, а те только через час приехали. Увезли в больницу и через два дня…
 У Димы глаза стали влажными, он снова встал, снял с вешалки пиджак и, держа его в руке, направился в конец вагона.

–Её отец решил, что виновником был Дима, и весь свой гнев, всю свою боль за дочь обрушил на него. Так получается?

–Да, история…

Я стоял в проходе и ждал Диму. Вскоре он появился с бутылкой водки.

–Давайте выпьем!

–За что, Дима?

–Кто за что хочет, а я за упокой души. Чокаться не будем…

–Скажите, Дима, а что с её отцом?..

–Жив, но правая рука висит неподвижно, все плечевые кости разбиты, ухо было оторвано наполовину, так его пришили и, говорят, всё нормально.

–А вас ничто не мучает? Нет ли какого-то чувства вины?

–Вины? За что? Что остался жив, когда в меня стреляли, или когда на следствиях мордовали и пинали по почкам? Меня мучает одно - до сих пор не расплатился с теми подонками, но я их нашёл, я знаю, где они.

–И что, вы, собираетесь сделать?

–А как по-вашему? Обратиться в милицию и рассказать? Где доказательства? Столько времени прошло, кто поверит мне, бывшему зэку? Да и не будет этим никто заниматься. Поэтому я, только я буду и прокурором, и судьёй, и…

–Но вас снова…

–Нет! Исключено! Схема надёжная. У меня хороший университет был. А уж если, … нет, на зону я не пойду…

Вагон переключили на слабое ночное освещение, люди уже почти не ходили, а кое-где раздавался временами прерывающийся храп. Я лёг на своё место и попытался уснуть, но сон не шёл. Мне никак не удавалось найти удобное положение, я ворочался и, заставляя себя заснуть, невольно прислушивался то к стуку колёс, то к шагам в проходе. Сколько прошло времени и который был час я не знал, но поезд стал притормаживать и скоро совсем остановился. За стеклом вагонного окна была полная темень.

–Какая станция? – Крикнули в конце вагона.

–Выдрино!

–И здесь тоже зона. – Тихо и непонятно для кого произнёс Дима. А где-то рядом, почти нараспев:

–Начинается Иркутская область…

–А Солзон скоро будет?

–Скоро!..