У доски, на парте, в учительской. Пролог

«Горячая колба выглядит точно так же, как и холодная» - Первый закон работы в лаборатории.

«Работа в команде очень важна. Она позволяет свалить вину на другого» - Восьмое правило Фингейла.

«Чтобы с вами ни случилось, всё это уже случалось с кем-то из ваших знакомых, только было еще хуже» - Закон Мидера.


- А где наш револьвер?
-Не поняла.
Иисус приподнял голову, глядя на Еву. В темноте он заметил, что на щеках ее блестят слезы.
-Вернее, не наш. Тот маленький револьвер. Мы же совсем про него забыли. Он, ведь, не остался ТАМ?
Ева напряженно уставилась в одну точку на белой поверхности постельного белья.
-В бардачке, - монотонно отвечала она. – Я думаю, там. Бардачок.
-Бывают такие вещи, о которых забываешь, - Иисус представил, как открывает бардачок и сует в него руку. - Просто забыл и всё. И такое случается всегда с очень важными вещами. А всякую херню ты почему-то помнишь. Помню, сколько стоили мои джинсы или где я последний раз споткнулся. А про револьвер - как назло - все забыли.
Иисус вскочил с кровати, ловким движением руки подхватывая с пола джинсы. Натягивая их на
ставшие еще тоньше после двух дней голодания
ноги, он сказал:
Собирайся. Нам нужно кое-что сделать. Теперь - пора.
Ева приподнялась на локтях.
-Ты про что говоришь?
Иисуса раздражали подобные очевидные вопросы, которые Ева периодически задавала. Раздражали, пожалуй, даже не сами вопросы, а то, каким тоном она ему их задавала.
Правильное слово – назойливо.
Или даже - не вовремя. Всегда не вовремя.
В этот раз он также ощутил легкий ветерок ярости.
Но теперь все же решил ответить: Нам нужно раскопать могилу.


Пролог

Каждого человека можно описать одним чувством, которое он испытывал чаще всего в своей жизни – так считал Иисус.
Мысленно ты называешь себя не по имени, а этим чувством. Оно – это и есть ты.
Ты пропах им, провонял. Оно пришло к тебе еще в раннем детстве, и теперь ты, кажется, никогда от него не избавишься. Оно пришло к тебе незваным гостем, даже не посчитав нужным поставить тебя перед фактом своего прихода.
Спустя время ты просто замечаешь этого дерганого паренька небольших габаритов с противным голосом – так Иисус, во всяком случае, его себе представлял – в кресле гостиной твоего подсознания с бокалом твоих жизненных соков в руке.
Сейчас этот паренек, отвратительной внешности и с еще более отвратительной привычкой перебивать другие мысли Иисуса, суетится и бегает из одной комнаты его мозга в другую; прыгает, переворачивая мебель и, выпучив глаза; обмазывает стены дерьмом.
-Думаю, ты знаешь, зачем здесь?
Иисус пожимает плечами, стараясь смотреть в глаза человеку, который МОГ ЕГО РАСКОЛОТЬ, ВЫЯСНИТЬ У НЕГО ВСЁ, ЧТО УГОДНО, и ЗАСТАВИТЬ СДЕЛАТЬ ВСЁ, ЧТО УГОДНО, который ВИДЕЛ ЕГО НАСКВОЗЬ…
-Думаю, это из-за моего брата?
Допросчик едва заметно кивает.
-Да, ты прав. Из-за твоего двоюродного брата. Расскажи мне о нем. Что он за человек?
Иисус молчит, глаза его
НЕВОЛЬНО ОПУСКАЮТСЯ
на пол, желая рассмотреть что-то интересное между паркетными досками.
В школе их заставляли драить такой же паркет. Самый дешевый, из переработанного дерева. Заставляли до десятого класса, а затем рабская натура некоторых из учеников стала проявлять себя в полной мере, и необходимость в принуждении всех и каждого отпала.
Он помнил, как драил этот паркет в последний раз, два года назад; в кабинете химии. Слева от него была девушка, с которой он никак не находил времени поговорить по душам и парень, который всё время находил время, чтобы в очередной раз шлепнуть ее по заднице.
Он драил свой клочок кабинета в один квадратный метр и спустя час усилий, когда руки его уже отваливались, он, как и всегда, осознал, что паркет стал, казалось, еще грязней.
-Иисус!
Оклик выводит его из раздумий.
Он ни в чем тебя не подозревает, Иисус, до тех пор, пока этот
с узкими плечами
и с лягушачьими чертами лица
и на-до-ед-ли-вый
СТРАХ
сидит на своем месте и не суетится.
Но как после такого усадить его на место?
-Что мне вам рассказать?
-Ты, ведь, знаешь, что сделал твой брат, верно?
-Об этом говорили по телевизору.
-О, телевизор. Я думал, твое поколение даже близко не интересуется телевизором. У вас есть выход в сеть, без цензуры и пропаганды, как вы любите говорить. Расскажи о ваших отношениях.
Иногда перед глазами на долю секунды, между морганиями в голове включаются картинки. Это не просто воображение, воображением это Иисус никогда не называл. Это, словно, фотографии из будущего, потому что на них изображен Иисус, но такого, как на этих картинках, с ним никогда не случалось.
Еще одна картинка. Едва ли не сразу после просьбы допросчика. Расскажи о ваших отношениях.
Суд. Твоя мать плачет – хотя, с чего бы ей плакать. Но в грустных фильмах, когда хорошего парня сажают на полжизни в тюрьму, в зале всегда кто-то должен плакать – либо мать, либо любимая девушка. А вот еще один кадр: твои одноклассники свидетельствуют против тебя. Ты плохой человек – теперь это известно всем. И ты получишь заслуженное наказание. Пять лет. Нет, десять лет. Пятнадцать лет. Кто больше? Пятнадцать лет – раз, пятнадцать лет – два, пятнадцать лет – три, сломано!
-У нас с ним почти не было отношений.
-Он приезжал к вам. Вы ездили на рыбалку, он брал тебя на работу летом, вы вместе отмечали праздники. Со слов твоей матери. Кстати, что это было за работа, на которую он тебя брал?
-Просто уборка помещений. Он же был двоюродным братом. Не родным. Я не могу сказать, что мы с ним слишком много общались. Но когда он приезжал, мы… общались. Ничего такого. Он мне не исповедался.
-А ты ему?
-Не понимаю.
-Ты все прекрасно понимаешь, маленький лживый педик. Думаешь, я здесь просто бумажки ворочаю? У меня нюх на таких членососов, как ты. Нюх и клыки. И прямо сейчас я одними только словами готов раскрыть тебе глотку, если ты не расскажешь мне правду. С того момента, как ты зашел в этот кабинет, ты – мой. Кажется, пока что ты с трудом понимаешь это, но на протяжении многих лет я только и делал, что раскусывал людей, с большинством из которых ты даже рядом не стоял. Так что ты скорее отсосал бы сам у себя, сидя прямо на этом стуле, чем смог бы меня одурачить.
Так всё и было, если бы воображение Иисуса имело хоть сколько-нибудь ничтожную силу в материальном мире. И тогда наравне с этой эмоционально сказанной с вылетающими капельками слюны речью, Иисус перетрахал бы половину своих одноклассниц и набил бы морду половине своих знакомых парней.
Допросчик, улыбаясь, прикусывает нижнюю губу, как бы, только что рассказав ему сложный анекдот, и ожидая его реакции.
-Эй, Иисус. Слушай. Знаешь, что при встрече спрашивает один следователь у другого? Как дела. Как дела, парень? Уголовные дела! Как дела?
-Я просто подумал, что он был для тебя единственным авторитетом. Ты рос без отца, это очень неприятно, скажу тебе по своему опыту. И, черт возьми, быть такого не может, чтобы мальчик вырос нормальным парнем без мужского авторитета. Это биологическая потребность каждого мальчика. Он цепляется за каждого мужчину в своем окружении.
-Вы, что, психолог? Давайте тесты, что ли, проведем; оценим мое психическое здоровье.
-Иисус, посмотри на меня.
НЕ
ПОДНИМАЙ
ГЛАЗ
Смотри, какой интересный узор у этого паркета. Ты только, сука, посмотри, какой интересный узор у этого долбаного паркета.
Наверное, ни в одном музее мира не увидеть такого произведения искусства, как этот паркет в этом проклятом полицейском участке твоего родного города.
-Вы же не думаете, что он вернется сюда? Простите, но он же не глупец, в конце концов…
-Иисус. Взгляни на меня, неужели тебе так нравятся твои новые кеды, что ты даже не можешь оторвать от них глаз?
-Они не новые…
НЕ
ПОДНИМ
Иисус смотрит на допросчика, но допросчик смотрит на Иисуса в большей степени.
-Я скажу тебе лишь то, что знаю по своему личному опыту. Умный человек никогда не пойдет красть. Тем более забирать деньги у тех, у кого он их забрал. Ты знаешь, у кого он забрал эти деньги?
-Я знаю.
-Твой брат не пошел грабить банк, не угрожал оружием толстосумам. Этот поступок, при всей его аморальности, понял бы даже я. Но благотворительный фонд… Он обчистил бедняков. Собранные средства предназначались для бедных детей России, а теперь, возможно, твой брат засовывает прожиточный минимум бедной семьи шлюхе в трусы. Не подумай, что я пытаюсь надавить тебе на жалость, подобные трюки не действуют с ребятами из вашего поколения – я давно это понял. Просто говорю, как есть.
Наверное, каждый в супермаркете хоть раз бросал мелочь в пластиковый контейнер на стене с надписью «Поможем голодающим детям Африки» или «Этому парню требуется операция по пересадке донорской почки». Сердобольные подростки чувствовали прилив гордости, когда бросали мелочь в прорезь для денег.
В сети супермаркетов для богатого класса также висели подобные контейнеры. И в отличие от магазинов для бедных, где деньги, брошенные в него, нередко уходили в карман жадного администратора, сеть супермаркетов «Элита» относилась к подобному великодушию с поразительным честолюбием.
В конце рабочей недели деньги в каждом из шести супермаркетов города деньги для голодающих детей планеты сортировались – мелочь к мелочи, десятки в десяткам, сотни к сотням – и упаковывались в чемодан. В одном чемодане было порядка пятидесяти тысяч. Все шесть чемоданов отправляли в центральный офис. Центральный офис был один на семь или восемь городов.
Шесть чемоданов присоединялись к пятидесяти – себе подобным, а затем транспортировались в центральный офис региона, куда свозились благотворительные взносы с сотни городов региона. Далее, они должны были быть пересчитаны, отсортированы и переправлены в благотворительный банк, что занимался исключительно инвестициями в справедливость нашего мира.
Это учреждение находилось в центре страны и, как ни странно,  средства на благотворительность охранялись лучше, чем деньги толстосумов. Но вот в региональный офис со старушкой-счетоводом и охранником с пивным пузом попасть было проще, чем ночью на кладбище.
Иисус нервно хмыкает, вновь опуская глаза на пол:
-А я слышал версию о том, что мой брат работал по наводке учредителей этого фонда.
-О, я, конечно, послушаю совета семнадцатилетнего сопляка. Я, ведь, вызвал тебя сюда, чтобы, сука, попросить твоего совета! Одно скажу - сейчас личность твоего брата в качестве грабителя установлена стопроцентно. И поверь, уж ему это с рук точно не сойдет. Две старушки сейчас лежат в больничных палатах, а для одной уже заказали гроб. Это им устроил твой брат.
Это им устроило время.
Иисус заключил для себя самого, что всех этих старушек может свести в могилу даже громко лающая в их адрес собака, что дало ему относительное спокойствие в этом разговоре. У него была совесть. Может, даже более чувствительная, чем у его сверстников.
-Это всё понятно, я… В общем, я понимаю. Но я не думаю, что мой брат, вообще, заявится сюда. Но если…
-Эти ребята, - допросчик приподнялся со стула, обеими руками опершись о стол, - делают всё вопреки логике. Десять лет я ловлю этих мудаков и десять лет поражаюсь их идиотизму. Потому что ни один из них, ты слышишь, ни один из них не поступил правильно. Получив деньги, все они начинают покупать ненужное барахло, светиться там, где нельзя даже появляться. Приезжают в отчий дом, навещают родственников, раздают деньги направо и налево. Понятия не имею, что происходит в их голове в этот момент, но они ДЕЛАЮТ ЭТО! А дальше мы делаем свою работу. Он обратится к тебе или к кому-нибудь еще, но он обратится. Готов поклясться своим членом.
«Ты уже это говорил. Но член у тебя только один», - подумал Иисус; от этой мысли на лицо против его воли вылезла обнажающая зубы улыбка.
-Я сказал что-то смешное?
-Последняя фраза, - выпалил он. – Вы смешно сказали. Простите, пожалуйста…
-Я говорю это каждый раз, когда дело касается таких выпоротков, как твой двоюродный брат. Если хочешь убедиться в том, что я никогда не ошибаюсь, прямо сейчас я могу снять перед тобой штаны и продемонстрировать свою неисчерпаемую мудрость.
Этого не потребовалось. Отчасти потому, что Иисус не хотел видеть огромный «взрослый» член, отчасти потому, что не верил в силу слова.