Гл-21 Жизненный круг

    Ярыгину снился сон. Будто он, Сусанна Андриановна и Наталья идут по зелёному лугу, усеянному ромашками и маками, от волнения ковыля чуть кружится голова. Идут, взявшись за руки: Сусанна посредине, он и Наталья по бокам. На душе легко, они молоды и в самом начале… И предчувствие, что вот-вот должно произойти что-то важное, оно уже происходит. Они влюблены и понимают, что это навсегда. «Но только ему одному известно будущее», – уверен Ярыгин. Сейчас он признается им в любви и сделает предложение обеим. Он понимает, что это сон, в глубине которого плавное движение и странная неподвижность – «во сне возможно и не такое» – он готов рискнуть, готов на всё, ради спасения Сусанны. И Наталью потерять он тоже не хочет.
«Пусть решают, вместе решим, как нам быть дальше. Тяжко мне без них, ох и тяжко. Пусть хоть во сне… И сон ли это? А может быть, сон – это отражение «нас… вне нас самих»  – откуда-то оттуда, с невидимой стороны? Голова идёт кругом от догадок. Если открыто признаюсь, то Сусанне и тонуть не придётся. Во сне всё по-другому. Дай, Бог, не ошибиться хотя бы тут, в нашем отражении…»
    Вдруг он почувствовал, что держит за руку только Наталью. «Где же Сусанна? – заметался Ярыгин. – Как она умудрилась отнять руку?» Огляделся по сторонам и разглядел тёщу на пригорке по пояс в волнах ковыля. «Будто на течении остановилась, не унесло бы…»
    Сусанна красивая, светлая, казалась умиротворённой, по всему видать – за судьбу дочери и зятя. Это не произносилось вслух, но было так очевидно. Мысли удивительным образом перекликались с мыслями. Александр Никитич посмотрел на Наталью и понял: тёща добилась своего – они с женой растворились друг в друге, растворились в детях, в разлуке, в невозможности порознь, в надежде… ибо и надежда не всегда бывает последней.
    «Меня нет среди вас… я не здесь… мы ещё увидимся… в конце», – шелестели обрывки фраз из улетающего сна. Ярыгин проснулся: «Ишь как тебя: вне… нас самих!..»
    И все же сон давал какую-никакую надежду в небессмысленности его сомнений, его поиска своей, скрытой от мира, правды. Содержимое сундучка, осмысление прочитанного, наводило на мысль, что истинная судьба России связана с чем-то тайным, непостижимым. Подозрения усиливались по мере того, как он встречал вокруг тихих, неприметных людей, будто те забрели сюда из неведомых эпох. Это были и староверы, творящие молитву в глухих уголках вечной тайги; и монахи, уцелевшие в лихие времена; и блаженные старцы, живущие святым духом; и простые люди с непростыми судьбами; и чистые душой бродяги – любимцы земли русской. «Не они ли – эти «тихие», «неприметные», «уединившиеся» – и есть истинные хранители православной веры? А их судьбы и судьба России неразлучны и надёжно защищены Богом?..» Ярыгин всё больше поражался своим мыслям. «Такое чувство, что кто-то сжалился надо мной и потихоньку мои приземлённые мысли заполняет «своим», духовным содержанием…»
    …Два месяца пролетели как один день, путешествие приближалось к концу. Всё, в конце концов, обрело свой смысл. Не было особых потрясений ни от встреч, ни от расставаний. С каждым днём нарастала тоска от разлуки с детьми и горшая – от разлуки с Натальей. «На что я надеюсь? Три года минуло – поди, забыла меня», – переживал Ярыгин. Разрыв с женой вернул из далёкого прошлого ощущение одиночества и неприкаянности. Зато он освободился от груза вины. На душе покой перемешался с тревогой. Непривычно. Но только так и можно было описать его внутреннее состояние. Взглянуть в глаза судьбе? Смелая идея, если не сказать безумная. Иллюзии улетучились сами собой. Будто туман рассеялся, а на небосводе закружился хоровод оживших звёзд. Ни луны, ни солнца: звёзды над головой и звенящая тишина в далёком эхе приближающейся грозы. Против стихий миров мы дети: отсюда тревога, отсюда и покой…
    Встреча с Ольгой чего стоила, её бы одной за глаза хватило. Дом Александр Никитич с горем пополам, но отыскал на окраине Тамбова. Смотрелся трехэтажный дом не очень, хотя был крепок на вид, правда какой-то обшарпанный: в пятнах прошлогодней штукатурки, порог вровень с землёй, дверь в подъезд распахнута настежь. Сталинских времён постройка. Дом будто заблудился, отстал, навсегда затерялся в пятидесятых. Звонок врос в косяк, еле выглядывал из-под толстого слоя краски. Ярыгин прицелился и аккуратно ткнул пальцем в кнопку. Из-за двери послышалось серебряное дребезжание. Он замер. Ключ, как затвор в карабине, смачно клацнул, дверь приоткрылась наполовину. В проёме возникла миловидная женщина. Короткая стрижка, поблёклое интеллигентное лицо, бесцветные застывшие глаза.. Cпокойная, безразличная, она смотрела в глаза, но было такое ощущение, что взгляд её, как выстрел в упор, прошивал насквозь. Ярыгин опешил. «Вроде и говорить не о чем… всё и так стало ясно, без слов», – заныло в затылке.
– Какая радость! Александр Никитич собственной персоной! Рискуете без приглашения. Такая дорога… Не ближний свет, чтобы в нашем интересном возрасте да в такие авантюры… Затраты опять же. Что потеряли в наших краях? С чем пожаловали?
– Да вот, решился… – поперхнулся Ярыгин.
– Ну, коль скоро вы у моего порога, проходите на кухню. У меня и самовар готов. С дороги травяной чаёк с медком – первое дело!
Немного успокоившись, Александр Никитич присмотрелся к Ольге. Оля будто выгорела изнутри. Ничего не осталось от той смелой, весёлой девчушки. «Государственная машина» катком прокатилась по её судьбе. Иссякли силы, втоптаны в пыль мечты, не осталось духу сопротивляться судьбе.
– А сын? – прохрипел Ярыгин.
– Сын не твой… в этом можете не сомневаться. Он за границей у родственников, в Канаде. Надеюсь, не вернётся… А Вы приехали (она так и не выбрала между «ты» и «вы»), чтобы утвердиться в правильности своего выбора? Уверяю вас, вы правильно поступили, что выбрали Наталью Петровну. Со мной столько мороки. «Враги народа» – это приговор на пожизненный срок…
Попили чаю, поговорили о «пустяках», украдкой разглядывая друг друга. В конце Оля как бы между прочим заметила:
– Тьма освободила нас от тоски, потому что во тьме нет ничего…даже тоски… Помнишь? «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем…» Головешки на пепелище, зола да пепел – всё прахом… Тут у нас я много страданий вижу и много людей появляется удивительно чистых, живых, открытых. Они не поддались, сохранили душу. У многих, где-то в глубине, в тайных уголках души зреет новая Россия. Я вижу её…
Посидели молча. «А ведь она смелее меня… и дальше… Это хорошо!»
– А теперь давайте прощаться, дорогой Вы наш. Вам пора. Вас ждут.
    Простившись с Олей, Ярыгин, не медля, вернулся на вокзал. Его накрыла такая пустота… Смятение тисками сдавило грудь… Он чуть было не купил билет до Иркутска. Потом спохватился: впереди ждал Ржев…
    А Оля, заперев дверь, опустилась на пол, не в силах двинуться с места. «Молодец! Хоть Санечку уберегла от мук сердечных. Вижу: извёлся, золотой мой, не забыл, мучается, сомневается. Глупый. Наше с нами и остаётся – оно в прошлом живее всех живых. Не потеряется, ещё догонит: ни в этой, так в другой жизни с ним встретимся. И сынок наш – вылитый отец! Александр Александрович Ярыгин тоже не потеряется. С такой фамилией ему все пути-дороги открыты. В отца пошёл: по тайге пятый год себя ищет. Я ему, перед тем как уйти, откроюсь. Потом, позже, не сегодня. И Санечке тоже откроюсь в конце. Слава Богу, обошлось! Артистка ты, Оля! Пусть хоть он успокоится, я за всех нас настрадалась. Какой же он у меня красивый!..»
    …Подо Ржевом Александр Никитич с трудом, но отыскал поле, окоп и даже пулемётное гнездо, заросшее полынью, клевером, ромашками и васильками. Сидя на бруствере, он задумался и на мгновение очутился в том роковом дне, из 43-го. Вот он раскрывает отцовский портсигар, и знакомые руки тянутся за папиросами. Взрыв! – и они летят в чёрную дыру, проглотившую и день, и пулемётный взвод, и землю, и небо. Выжил один он – старший лейтенант Ярыгин, убитый подо Ржевом в 43-м и каким-то чудом воскресший… Земля вокруг успела зарасти редким леском и островками колючего шиповника. Окопы укрылись мягким ковром из трав и цветов. Земля выздоравливала: она с трудом возвращалась к жизни, тщательно маскируя глубокие раны-свидетельства безумной отваги ушедших поколений.
    …На Красной площади жизненный круг замкнулся. Здесь, в сердце России, Ярыгин с новой силой ощутил себя русским. «Пора домой! – решил он. – Пора на Лену!»
В Москве он встретился со Степаном (одесситом). Вспоминали госпиталь, переговорили о многом: о жизни, о вере, а больше о священнике-хирурге Луке. Удивительную жизнь прожил епископ Лука, удивительным образом возвращается к людям: исцеляет безнадёжно больных, помогает нуждающимся, молится за нас.
«Абсурдность безверия не поддаётся здравому смыслу. Прислушайтесь к своему сердцу – и вы услышите ЕГО голос. Молитесь! Ваша молитва не останется без ответа». Это напутствие Луки (из 43-го) Степан, прощаясь, напомнил Ярыгину.
    От себя добавил: «И Бог, и дьявол любят себя. Значит, и любовь бывает разная. Многое зависит от того, какой ты на самом деле, что именно в себе любишь. Ведь известны истории, по сравнению с которыми и путешествие в ад покажется увлекательной прогулкой…» Они простились, чтобы помнить…
    Скорый Москва – Владивосток приближался к Иркутску…