Беседа

Старик сидел на скамейке и читал газету.
Было раннее утро.
Народ, кто-то, не спеша, а кто-то, опаздывая, шёл на работу.
Каждый удивлёно оглядывался, на сидящего откинувшись на спинку скамьи пожилого мужчину.
Газета, огромным белым пятном, сияла посреди серого осеннего утра.
Периодически, с особым бумажно-шелестящим шумом он встряхивал её, и продолжал увлечённое чтение.
Маленькая девочка, что мама вела в детский сад, ткнув пальцем, громко спросила.
 - Дядя?! – Видно суть происходящего для неё была не понятна, и требовалось объяснение.
Мамаша продолжала идти, таща ребёнка за руку.
Детское любопытство и простота, включили обратный ход.
 - Да что это такое? Идём, говорю! - Начала заводиться мать.
 - Дядя?! – Повторило дитя.
 - Ну, дядя, - только сейчас она отвлеклась от мыслей и увидела его, удивилась, но тут же включила режим «не моё дело» -  …читает. Идём, мы опаздываем!
Ребёнок ещё немного потянул время, и пошёл.
Его головёнка, так и продолжала смотреть на старика с газетой, пока тот не скрылся за деревьями и кустами сквера.
- Огонька разрешите? – Остановился молодой паренёк в синей куртке.
Старик, свернув газету, достал из кармана своего чёрного пальто большую блестящую зажигалку.
Протянув руку, поджёг.
Парень прикурил, глубоко затянулся, выпустил струю дыма верх, в стальное небо.
- Благодарствую! – Поблагодарил он, накинул капюшон куртки на голову и ушёл.
Старик немного посидел, смотря куда-то перед собой, и вновь углубился в чтение.
Из глубины сквера, из кустов, выбежала собака.
Деловито пробежав по тротуару мимо, остановилась, и вернулась обратно к скамейки.
Обежав и обнюхав её, собака уселась рядышком.
Склонив голову на бок, уставилась на чтеца.
Тот, сначала, не обратил внимания.
Наконец почувствовал взгляд.
Аккуратно свернул газету, положил рядом собой.
- Привет! – Сказал он.
Пес слегка шевельнул хвостом и повернул голову на другой бок.
- Я тут новенький. – Сообщил старик. – Врачи наказали из большого города съехать, куда ни будь, где воздух почище. Извини, угостить не чем. Просто не думал, что тебя встречу. Хотя…
Он сунул руку в правый карман. Немного покопавшись, достал не большой свёрток.
- Внучка приготовила. – Развернул целлофан, в котором был, завёрнут бутербро,. пластины колбасы и сыра полетели в сторону собаки. – Ешь собакен, а мне и хлеба с маслом хватит сегодня.
Аккуратно завернув кусок хлеба, вернул свёрток на место в карман.
- Я тут пару дней побродил по городу. Только этот сквер и нашёл, где посидеть можно. – Пожаловался он. - А мне на воздухе обязательно надо быть, астма проклятая давит. Что, уже смолотил? Ну, извини, мы с тобой честно поделились. – Посмотрел вверх, там, где серые размывы облаков, клубясь, уходили вдаль. – Зима скоро, долго вот так не посидишь. Раньше, дома, с Аннушкой каждый день променадили  по вечерам вдоль бульвара. Туда и обратно. Да… – На мгновенье закрыл глаза, чувствовалось, как воспоминания светлого проносятся в мыслях. -  Теперь и Анечки моей нет, да и ноги с годами поистёрлись.
Старик замолчал.
Неожиданно, видно о чём-то вспомнив, начал хлопать себя по карманам. Затем сунул руку в левый, достал оттуда пузырёк лекарств и свою приметную зажигалку.
Пёс поднялся и потянул носом в сторону человека.
- Нет, малыш, это точно тебе не понравиться. – Старик открыл пузырёк, высыпал пару драже на ладонь и закинул в рот.
Собака продолжала тянуться, её явно заинтересовала зажигалка, которую старик положил себе на колени. Тот улыбнулся.
- Не съедобно. Просто безделушка. - Убрав лекарство в карман, старик, наклонился, и протянул собаке зажигалку на открытой ладони.
Та деловито обнюхала, фыркнула, махнула хвостом и вернулась на место.
- Ты думаешь, зачем мне она? Да я и сам не знаю. - Старик повертел у себя перед лицом блестящей и красивой игрушкой. – Когда-то курил, друзья нашли мастера, он её и сделал. Мне, в подарок от них. Красивая зараза. Знаешь, мне нравится давать ею прикурить. Видно как, прикуривая, разглядывают её. Иногда просят посмотреть. Людям вообще свойственно любить, что-то небольшое и изящное, с кучей деталей и деталек. Моя Аннушка даже целую теорию из этого вывела. Когда к нам в дом приходили новые люди, она давала им в руки часы своего прадеда. Знаешь, такие здоровые, чуть меньше ладони. У них особенность была, задняя стенка стеклянная. Сами резные, с золотыми накладками. И вот, если гость их повертит и вернёт обратно, то, по мнению моей дражайшей, он у нас не задержится. А если уставиться и начнёт задавать вопросы, то милости просим. Когда она мне эту теорему вывела, то тут же часы и испарились. Трам-тарарам, милиция, друзья… Не нашли. И не могли найти. Я их сыну на Северный Флот отправил, он тогда ещё мичманом был. А в письме объяснил, что если его матушка продолжит проводить эксперименты на наших гостях, мы останемся в пустом доме. Не выдал, сынок. Недавно вот внук приехал. Привёз их обратно. Артёмка, ну, сын мой, для них коробочку резную справил, с бархатом внутри. Так я их внуку, Лёньке, и вручил в подарок. У него глаза с полтинник. Ты, что, дед, ты знаешь, сколько стоит? Знаю, говорю, ровно столько, сколько будешь помнить меня и бабушку свою. Первый раз, он меня сам обнял…
Старик расстегнул верхние пуговица пальто, и достал из внутреннего кармана платок. Сделал вид, что вытер лицо, на самом деле стёр выступившие от нахлынувших воспоминаний и чувств, слёзы.      
Пёс улёгся, сложив голову на передние лапы.
- А я вот ни деда, ни отца так и не обнял. Дед в первые годы войны пропал. Не судьба. Отец тоже воевал, но выжил. Мало их осталось. Тех, кого в первые дни призвали. Прошлась тогда коса по всей нашей земле. Я у них с матушкой в сорок шестом родился, а в сорок седьмом сестра моя. Батя суровый был. Да и как не быть инженеру строителю. Дома пару месяцев, а всё остальное время где-то, что-то строил. Это в кино, все стройки ударные, а строители и монтажники цветочной водой мочатся, да в Крыму отдыхают.  Вот и воспитывала меня мать и улица. Докатился я, до чёрточки последней, влез с местной гопотой на квартиру. Начальник милиции, тоже фронтовик, хороший знакомец отца, вызвал тогда его прямо с его очередной стройки. Тот приехал. Ни нотаций, ни крика, ни слова мне не сказал. Только утром, вещь-мещок с одеждой и умывальными стояли на пороге комнаты. Через три дня, меня, двенадцатилетнего шпану воспитывала бригада на стройке. Тогда понял, что такое воспитывать по настоящему, и как это, когда ты должен, а тебе никто. Пару месяцев как пчёлка, с первым солнцем и закатными лучами. Отец спуску не давал. А когда пришло время, уезжать, я буквально орал, что бы остаться. Там были мои первые лучшие друзья. Здоровые мужики, с огромным жизненным опытом и житейской историей. Большинство воевавших. А я с ними, сопля, на равных. По дороге домой, в поезде, что мне только в голову не лезло. А вот отцовские слова на прощание как стук колёс не прекращались до самого дома. Живи собой, сынок!
- Что, простите? – Остановилась женщина проходившая мимо.
- Спасибо! Не обращайте внимание. По стариковски, сам с собой. - Смутился старик.
- Может, помощь нужна?
- Нет-нет, спасибо!
Женщина дежурно улыбнулась и пошла дальше.
Пёс поднял голову и проводил её, а вернее полную хозяйственную сумку взглядом.
- Вот видишь, всё у нас с людьми в порядке. А то, как не включишь балаболку, телевизор то есть …там убили, там порезали, кто-то сбил, съел, закопал и украл. Жуть и подлость. - Он помолчал. - Что-то я проголодался…
Достал свёрток с хлебом. Целлофан полетел в мусорный бак.
Пёс вскочил.
Старик посмотрел на него внимательно.
- Эх, басота! – Разломил кусок пополам и отдал собаке.
Тот, в один момент всё проглотил. Затем уселся и мотая хвостом уставился на кормильца.
Человек, чтобы не смущаться от собачьего просящего взгляда, отвернувшись в сторону, съел свою долю.
Управившись, поднялся, отряхнул с себя крошки и сел обратно.
Пёс, понял, что больше  здесь ничего не получит, и прекратил пропелить хвостом.
Но уходить не стал.
Так же улёгся, сложив голову на передние лапы.
- Да, малый… - Старик наклонился и потрепал своего слушателя по голове. - Жизнь то сейчас не сахар. Тяжело нам пришлось, когда Союз развалился. Сколько друзей тогда ушло, сколько знакомых. А ведь помнится, сам бегал с пачкой перепечатанных листов самиздата во внутреннем кармане пиджака. С чувством этакого революционного адреналина и тайны. А как мы с Аннушкой из-за этого цапались! Она у меня комсомолка, до самого конца была, хотя предки сплошь офицеры да дворяне.  Пришла свобода. Оказалось не только от идеологии. Для многих, от совести и чести тоже. Лично для меня каждый новый год в новой стране был пыткой. Сейчас попроще стало, обвык. А в начале, чуть ли не штукатурку со стен не жрал, от злости.