мы, не прочь, выпить...

                МЫ,  НЕ  ПРОЧЬ,  ВЫПИТЬ…


      Сейчас мне трудно припомнить, как и при каких обстоятельствах  появилась у нас новая домработница, скорее всего это произошло после очередной промашки моих родителей, которые, некоторое время назад, пригласили молодую девушку, по сути с улицы, без каких-либо рекомендаций, присматривать и кормить меня. В ту пору 1946 года, мне шел четвертый год, мы жили на окраине Москвы в поселке Текстильщики. В результате, эта милая особа, просто оказалась «наводчицей» связанной с одной из многочисленных квартирных банд, в результате чего, была подчистую очищена квартира.
      Окраина Москвы становилась излюбленным местом расположения воровского логова, притонов, «малины». Достойных примеров подражания, для молодых ребят (писателей, художников, ученых, спортсменов и тому подобное) в рабочих поселках не было, присутствовал рабочий класс, шпана, да «урки», выпущенные из тюрем. Инвалиды войны в расчет не принимались, их героическое, уже теперь, прошлое, звон медалей, мало кого трогал. Они тихо были позабыты страной и с распростертыми объятиями были приняты рыночными площадями и улицами, но не в качестве победителей, а в качестве инвалидов-изгоев общества. Каждый устраивал свою судьбу сам, ища себе кусок хлеба на пропитание, кто играл (если умел) на аккордеоне в поездах и на рынках, кто то выстаивал на костылях с непокрытой головой у магазинов, изредка поправляя костылем шапку, при этом низко склонив голову, то ли смущаясь своей уродливости, то ли боясь увидеть в глазах прохожих чувство, так ненавистной жалости. Только вдумайтесь, им же ведь многим не было и тридцати! Не многим инвалидам посчастливилось прожить длинную жизнь. Да и какое же это счастье жить без рук или ног, нафаршированным вражескими пулями или осколками. Многие определили для себя один путь – пить чтобы как-то залить душевную и физическую травму вином, чтобы забыть эти ужасы войны, смириться с исковерканной жизнью. Где же ты «Страна огромная …»? Встань теперь, протяни руку помощи, защити своих сынов, вернувшихся победителями с поля бранного. Протянутая рука инвалида войны за милостыней к народу никогда не оставалась без внимания, даже дряхлые старухи не могли смотреть и пройти равнодушно, и летели медяки в протянутую шапку, и делалось крестное знамение, и звучали отрывки молитв обращенные к Богу за покалеченную душу. Государство не устранилось и не забыло об инвалидах войны, оно дистанцировало себя от них указами, приказами, медкомиссиями, постановлениями, законами и подзаконными актами и еще черт знает чем, достучаться калеке до них, невозможно. Увы, трудно сказать, чего больше сожаления или стыда, перед инвалидами войны, проявляли карманники, урки, воры, блатные люди, нет-нет, глядишь, да плеснут стаканчик водочки безногому калеке.
      Люди вглядитесь в глаза этих героев, в них нет ни укора, ни злости, ни упрека, в них искриться одна незначительная просьба – «Люди, будьте столь великодушны!».
      С той поры минуло почти 65 лет, но незабываемые картинки детского взгляда на бесчисленных калек на самодельных низеньких тележках толкаемых руками, уносящихся в далеко не светлое будущее, и по сей день стоят перед моими глазами. Куда ты денешь эту память?
      
      Тема послевоенной жизни, подобно рыбной косточки застрявшей в моем горле постоянно дает о себе знать. Я давно понял, что освободиться от нее не удастся и поэтому к ней приходится возвращаться всякий раз, когда тот или иной рассказ приближается к тем далеким событиям.       
      Но основная тема рассказа несколько иная и мы к ней возвращаемся. Мои родители не остановились на этом, не сделав надлежащих выводов, на смену ей была приглашена, по возрасту, такая же молодая девушка, пожелавшая выполнять ту же работу. Большую часть своего времени родители, как и окружающие нас в поселке люди, проводили на работе. Отличительной особенностью послевоенного время было то, что все предприятия продолжали работать в жестком режиме военного времени, то есть, шесть дней в неделю, имея один выходной. Предельно простой был распорядок моего дня: скромный завтрак (тарелка макарон, кусок хлеба с маслом и чай) далее «улица»; тарелка супа и картошка с капустой (без излишеств) весь обед далее опять «улица» со сверстниками; вечером нянька должна была «загонять» меня домой вот здесь и появлялись родители. С момента появления матери после работы, у домработницы наступало свободное время, исчезала и появлялась только поздно вечером. Где-то в это же время появлялся отец, как правило, в «хорошем», а чаще в «очень хорошем»  настроении. Заниматься мной, да еще вечером было некому, уставшая после работы мать, с ног валящаяся, и отец «под мухарем» рвущийся ко сну. Все с нескрываемым удовольствием посматривали на кровать, за день набегавшись на улице я тоже был не прочь занырнуть под одеяло.
      Вновь наступало утро, которое ничуть не отличалось от предыдущего. Общение с нянькой было довольно странным, но прежде все по порядку. С виду тихая и исполнительная, видимо в детстве была ушиблена и с тех пор улыбка не покидала её лица, она в тоже время оставляла о себе какое-то странное впечатление человека «не от мира сего» проще говоря с какой-то врожденной или по случаю приобретенной «придурью». Спустя некоторое время все встало на свои места, она была баптисткой. Каким образом молодая девица попала под влияние баптистской религии остается тайной, то ли в силу своего малоподвижного характера, то ли стечением обстоятельств, то ли насильственного вмешательства родителей и вовлечение в секту. Сама по себе баптистская религия возникла в начале XVI века в Лондоне, однако относительно истоков возникновения баптизма единого мнения нет. Одно из утверждений баптистского учения – это то что между Богом и человеком не должно быть посредников.
      В этой связи мне на память пришла одна шутка рассказанная одним англичанином.

      Сбившийся с пути истинного беспробудно пьющий человек однажды прозрел между «курсами» пьянки, что так дальше жить нельзя. Немного приведя себя в порядок, он отправился в Храм на исповедь. С горькими словами, он обратился к священнику.
– Святой Отец, к тебе обращается заблудший раб Божий. Моя жизнь в последние годы превратилась в Ад. Пью не просыхая, бросил работу, потерял семью, перестал ходить в Храм, потерял человеческий облик. Но вот сейчас прозрел и далее не хочу так жить. Помоги мне передать письмо к Господу Богу.
– Хорошо сын мой, приходи завтра.
       Довольный человек покидает церковь. Священник идет к настоятелю церкви и передает письмо прихожанина. Прочтя внимательно письмо –  «Христа ради! Помоги мне Господи! Твоим наместникам, я объяснил причину моего обращения, мне для полного исцеления нужно 1000 фунтов. Я устроюсь на работу, буду вести трезвый образ жизни, забуду дорогу в пивную, впредь мой путь будет лежать только от дома к Храму», настоятель церкви обращается к священнику.
– Однако, у заблудшей души неплохие аппетиты. Выдай ему половину.
      На следующий день человек появляется в церкви. Священник протягивает конверт со словами:
– Господь Бог, услышал твои молитвы. Иди с миром и молись!
С хорошим настроением покидал Храм прихожанин. Придя домой он открыл конверт и каково же было его удивление, что вместо 1000 фунтов там оказалось только половина! Это обстоятельство, крайне расстроило его, и для успокоения и придания равновесия внутренних блуждающих сил, он решил немного взбодрить себя. Осушив бутылку виски, он впал, в который раз, в беспробудное пьянство, до тех пор, пока не закончились деньги. С окончанием денег незамедлительно наступило раскаяние рука вновь потянулась к письму.
«Господи, прости меня грешного! Опять попутал Бес, неведомой до селе мне силы. Сейчас я нахожусь в полном рассудке, каюсь и прошу, прошу поверить мне последний раз. Дай мне последний шанс встать на путь истинный, для этого мне нужно 1000 фунтов. Клянусь тебе путь к вину для меня больше не существует, для меня теперь только ты являешься путеводной звездой, других путей у меня нет только одна дорога к Храму. Прошу Тебя поверь мне!».
P.S. Одна маленькая просьба, Господи, передай деньги напрямую без посредника, а то Попы большие комиссионные берут.

       В целом нянька добросовестно исполняла свои обязанности в части ухода за мной, но и про свои интересы не забывала. Оставить меня маленького пацана на улице надолго, тоже большой риск. Мало ли чего может случиться? И не найдя лучшего решения, она подхватывала меня и припускалась в баптистскую церковь на богослужение. На меня, как на маленького человека, готовящегося в будущем, стать достойным гражданином СССР (тогда мне еще были неведомы героические поступки Павлика Морозова, Александра Матросова) не производило ни какого впечатления ни церковь, ни мечеть, ни буддийский дом, ни дом политпросвещения. Мне безумно хотелось к своим ребятам бегать по улице, шкодничать или просто ни чего не делать, а любоваться какой-нибудь с виду неприметной дворовой картинкой. Присутствие в баптистской церкви,  накладывало на меня грустный отпечаток, я и по сей день не понимаю этого церковного ритуала, а тогда, тем более. От долгого стояния в толпе людей бормочущих не понятно что, я научился спать стоя. Это был гениальный выход из этого нелепого положения, в которое ввергали меня. Гораздо позже, я овладел еще несколькими, не менее, полезными трюками, смотреть и ничего не видеть, слушать и ничего не слышать. Обычно после подобных церковных песнопений, домой я возвращался в непотребно мертвом состоянии и, если бы представилась возможность, где-то прилечь в метро, то я мог бы проспать до утра.
      Спустя много лет, ковыряясь в своей памяти, я смог дать справедливую оценку характеру, действиям, поступкам – этой, ставшей по возрасту женщиной, а по внутреннему содержанию по сути ребенком, заколдованной баптистским дурманом. Наивная не знающая жизни, она честно исполняла свой долг передо мной и делала то, что ей казалось правильным, порой не отдавая себе отчет в правильности содеянного, не ведая того какие могут быть последствия, но все это происходило без злого умысла. Именно у нее, я впервые научился мыслить и понимать о волшебном смешении красок в рисунке, о переходах светлых и темных тонов, о тенях и отраженном свете. Конечно, все это носило достаточно примитивный характер, может быть даже на уровне подсознания, но именно тогда во мне пробудились начальные истоки чувства к живописи.
      Но были и более курьезные случаи в общении с ней. Получив очередную зарплату от родителей, она, по всей видимости, ни разу пробовавшая спиртного (может быть вера виновата) решила купить, в отсутствие родителей, четвертинку коньяка и на всякий случай гору различных конфет. Русский человек редко пьет в одиночку, конечно, если он не законченный алкоголик, компания подвернулась неожиданно. Как раз после обеда к нам на «огонек» завернул мой закадычный друг и даже можно сказать более того, мой «молочный брат», одного со мной возраста, во время войны, мы сосали одну сиську у его матери у моей молока было мало. Симпатичный мальчишка, с пухлыми румяными щеками, с очень живым и не по дески взрослым осознанным взглядом, во дворе к нему прикрепилась резкая и ни как не подходящая кличка «Жирная морда», никакому логическому объяснению она не поддавалась, но правила «двора» порой необъяснимы. Мой друг по-разному реагировал на эту кличку, иногда огрызался, иногда терпел, иногда и лез в драку. Если в порыве глупых детских вспышек, я использовал эту кличку, то он непременно парировал кличкой в мой адрес, его собственного изобретения, «Иван болван», во всей видимости, он был удовлетворен ею повторяя ее неоднократно с нескрываемым желанием и громко. Все эти шалости детства не носили обидный характер, скорее имели защитную функцию, по принципу – «Ты дурак, – нет ты дурак» и так до бесконечности.
      Торжественного приглашения к столу, как такового не последовало. По простому, на столе появились чашки в них нянька и налила «чайку» и себе тоже. Содержимое оказалось забористым, ей оно сразу не понравилось очевидно до конца её жизни, мы вроде бы тоже скривили свои морды, поглядывая друг на друга, конфеты мало помогали. На неинформативный вопрос:
– Как вам угощение?
Мы смогли выдавить из себя односложные ответ.
      – Горько.
Тогда нянька пошла еще более глупой тропой, зачерпнув чайной ложкой сахарного песка, она бултыхнула в каждую чашку по две ложки. Сопя, мы начали перемешивать «огненную жидкость». Попробовали, вроде бы послаще. Давясь и фыркая, мы одолели содержимое, нянька как гостеприимный хозяин, подливала в наши чашки уже казавшийся сладким напиток. Не пропадать же добру. Я как примерный пьяница (видимо сказалась наследственность) допил коньяк первым, хуже обстояло дело с моим другом. По всей видимости коньяк он принял на голодный желудок и опьянение наступило неожиданно вместе с тошнотой. Блеванул он отменно, обдав няньку с ног до головы, та от неожиданности потеряла дар речи, факел был настолько мощным, что залил всю стену, складывалось такое впечатление, что у него вылетели все внутренности разом. Когда, наконец, нянька встала со своего места, на стене виднелся отпечаток сухого контура стенки. Уборка квартиры не заняла много времени, единственное что не поддалось чистке – это устойчивый запах блевотины. Душа пела, народу нужен воздух. Треба гуляти. Спускались со второго этажа по деревянной лестнице шумно. Свежий воздух немного взбодрил «израненные алкоголем души».
      Картина передвижения трех персон вызывала горьких смех – в середине женщина средних лет по бокам юнцы в облике банных мотающихся мочалок, норовящих выскользнуть из не очень надежных рук.
      На дворе был 1947 год. Вечером домработница была уволена.


Апрелевка, 26.03.11г.