Имя моё

    У каждого человека на планете Земля есть имя. Не важно какого цвета его кожа, где он живёт, какой национальности, кем работает, что ест, пьёт, даже у только что появившегося на свет Божий, ребёнка. У каждого есть имя. Даже у тебя, посетившего этот рассказ. Имя-это память о добром и светлом человеке, который жил, живёт и которого, возможно, мы никогда не видели и не увидим. Пусть будет вечной Память в имени твоём! Не посрамим имя своё и Память о том, в честь которого каждого из нас так назвали.


    Вот и всё! Отгремело! Отгрохотало! Закончилось! Всё и  давно - целых семьдесят лет назад. А память вновь и вновь возвращается в тот далекий тысяча девятьсот сорок пятый год. Нет, конечно же не моя, а тех кто выжил и победил или потерпел поражение и остался жив! Жизнь! Странная это штука. Странная! И у каждого своя - простая или необычайно сложная. С своими радостями, проблемами, с своими горестями, своей болью и своими праздниками.
    Имя моё? Рустам. Рустам Рашидович Лаптев. Странно, не правда ли? Вятская, исконно русская фамилия и татарское имя? Странно? Наверное. Особенно для вятской глубинки, да и не только. Вот скажем, в наших краях, в нашем районе Оричевском: деревня Жуки - сплошь живут Лаптевы, в Марадыкове - Савиных, в Брагичах - Брагины, за исключением приезжих конечно. Вот и отец у меня - Лаптев, Анатолий Николаевич. Вы бы знали, как жутко были недовольны дед мой, Николай Андреевич с бабушкой Марией и обижались на отца за то, что он дал мне имя такое - Рустам? Порой так его допекали, а он молчит и лицо такое напряжённое становится и боль не человеческая в глазах появляется такая, что они сразу все расспросы заканчивали. Они совсем старенькие были - деда с бабулей.
    - Что за имя такое непутёвое дал, подрастёт -забижать деревенские будут. Пока малый, ещё ничего, а дале?
    - Ничего, подрастёт Рустамко, парень с характером, а жизнь наша деревенская добротой, да силушкой не обидит. Да в конце концов не в имени дело,- вот и весь сказ отца моего,- лишь бы человеком нормальным стал!
    Поворчали деда с бабкой малость годов этак несколько, да так и привыкли. Ну а деревенские почесали, поболтали, понавыдумывали всякого и тоже успокоились. Деревня наша маленькая, всего-то дворов шестнадцать, но дружная. Году наверно в шестидесятом, дядя Яша, сосед наш, дом новый решил поставить. Старый совсем разваливаться начал, старики бают ему годов под четыреста было. Всё чин чинарём, дядя Яша материал весь приготовил брёвна, доски, кирпичи и всё остальное - прочее. А вечёр, как раз перед майскими праздниками, с женой Марусей обошёл всю деревню - на помочь деревенских позвал, дом ставить. Ну, как это издавна на Руси велось, бражки поставил, закуски доброй приготовил! Благо всё своё: огурчики, помидорки, грибочки ничего покупать не нужно и многое другое.
     А на следующий день, чуть свет, спозаранку собрались мужики, бабы, да ребятёнки и закипела работа. Умеют же наши мужики рассейские под настроение, с умением золотым и охотой, работать. Никого подгонять не надо, святое дело делают - помочь! Дядя Яша верховодит по хозяйски, одни чашу рубят, другие пазы выделывают, ребятёнки постарше мох ложат, поменьше - щепки в кучу убирают. Ну а женщины на подхвате, то мужикам подсобят, то хозяйке помогают. Мужиков-то кормить надо! Вся деревня при деле! Даже деда мой, Николай Андреевич, я уж говорил ране, уже в больших годах был,так он сам - то ужоть не работал, но советы удельные мужикам давал без всякого гонору. Порой и сам норовил за топор взяться, но силёнки уже не те. Кругом смех, шуточки, прибауточки. Всяк своему соседу на подхвате.
    И вот уже к обеду, помнится, стопа готовая стоит. Сруб, значится, по теперешнему. День тёплый, майский. Солнышко работе нашей радуется! Погода - чудо! Даже тучи куда - то за лесом скрылись. От белоснежной стопы пахнет смолой, чистым лесом и ощущением истинно русской вечной доброты и надёжности, истинно русским духом! Рядышком, через дорогу, на поляне окружённой белоствольными берёзками, стоят роскошно заставленные всякой деревенской снедью, столы; сверкают на солнышке рюмки с водкой, стоят наполненные брагой ковши, борщём пахнет так, что на другом конце деревни его аромат стелется; жареные караси горкой лежат на самодельных, глиняных тарелках, подставляя золотистые бока тёплому, весеннему солнцу. Мужики, подуставшие, довольные своей работой, поглядывая на стопу, степенно подходили на зов хозяйки и рассаживались за столом. Хорошо! Да и как быть должно иначе?!
    Пропустили по рюмочке. Взялись за борщь. Из березняка, что рядышком, через полянку, соловьи заливаются. За стопой, за огородом, над полем с озимой пшеницей, носятся встревоженные кем-то чибисы. Прямо над головой, стремительно несутся то вверх, то вниз жаворонки. Вот потянула к северу стая гусей. Ни крику, ни мату несусветного. Пообедали. Обошли по кругу стопу. Хороша ! И вновь закипела работа! Трое мужиков: отец мой, сосед Николай (  Бондарь - по прозвищу ), да Иван Иваныч уж за печку взялись, русскую ставить. Мастера те ещё были, любую работу деревенскую могли делать - хоть пахать, хоть сеять, хоть бочки деревянные делать, про кузнечное дело я уж и не говорю. Всё, что в деревне надо делать - всё могли. К вечеру, глядь, на пустом месте новый дом стоит, окошки распахнуты, а из трубы,неторопливо покачиваясь, поднимается столб белесого дыма. Слегка потопить надо, подсушить, тягу проверить.
    Стоят мужики наши, любуются домом новым. Рады - доброе дело доброму человек сделали. Вот же как было: не за рюмку водки, не за звонкую монету дом поставили, а от чистого сердца, как в старину на Руси нашей велось по сёлам и деревням! А от доброго дела и слово доброе повелось - Помочь!
    Вышел из дому к мужикам Яков Иванович с женою своей Марусей, да с дочерью Валей, с сыном малым Николаем - поклони -лись низенько до земли: " Мир Вам, деревенские, за помочь добрую, светлую, за то ,что дом просторный, да ладный поставили! Сколь жить буду - вечное Вам спасибо и великая благодарность! Детям, внукам своим накажу, чтобы помнили и не забывали! Прошу Вас, на день Победы, девятого мая всех вас в дом мой придти; обмыть новый дом, как положено, вспомнить наших деревенских, что с войны не пришли. А тебя, Анатолий Николаевич ( папа мой), особо прошу придти. Один ты из деревенских шестнадцати мужиков, с войны живым вернулся и награды боевые, пожалуйста надень, не похвальбы ради, а гордости нашей за тебя, за службу твою боевую. Пусть ребятишки видят, запомнят и по жизни другим расскажут".

Час за часом, день за днём - вот уже и день Победы  наступил. Мама с бабушкой с утра выпечкой занимаются. Батя сидит на табуретке, смотрит в чело русской печи на весело пляшущие по поленьям языки пламени. Молчит. Задумался. Сколько помню себя, каждое утро девятого мая так. Каждый год. Может что - то вспоминает о войне или о чём - то другом задумался. Кто знает. Присмотришься повнимательнее и понимаешь он полностью замкнулся в себе, отрешился от всего. В такие минуты все в доме стараются ходить тихо, шёпотом переговариваются, опасаясь встревожить бесконечную череду его воспоминаний.
    - А что мати (к маме моей обращается), не пора ли нам потихонечку к Ивановичу собираться?, - встрепенулся вдруг отец. Пошевелил кочергой обгоревшие дрова, сгрёб в кучу ближе к правой стенке печи угли и направился в комнату. Бабушка Мария вышла в сени, прошла по мосту в кладовку. Скрипнула крышка громадного бабушкиного сундука и вскоре на столе появилась бутылочка чистейшей, прозрачной "московской". Так уж повелось в доме нашем, да и по сей день ведётся с девятого мая победного сорок пятого года, а может и сначала той, проклятой богом и людьми войны. Взрослые  за столом. Я с сестрёнкой Ниной на полатях, лежим, поглядываем на взрослых из-за занавесочки. Упаси боже к столу подойти в такое время, мигом по загривку от бабушки или кого другого подхватишь. Не больно, но обидно! А и правильно, не дело ребятишкам за столом быть в такое минуты. Всему своё время. А нам не больно и надо. Мама с бабушкой нам целое блюдо всякой стряпни, конфет и печения наложили - лакомитесь ребятёнки, да взрослым не мешайте. Хорошо на полатях в такие минуты! Лежишь на тёплом шубном одеяле, а от печи к ногам идёт нежное, мягкое тепло. Лежим, слушаем взрослые разговоры. Упаси боже встрянуть в них!
    А там,пока мы лакомились, за столом уже рюмочку, другую пропустили за Победу, за деревенских,что не пришли с войны: за Кольку Митрича-он конюхом до войны на ферме был, за Ваську Нечаева - в сорок третьем похоронка пришла, за Андрюху Лаптева, что в доме напротив жил - расстреляли ироды немецкие в Белорус- сии в сорок втором - партизанил; за брата Якова Иваныча - танкиста, погибшего на Курской дуге. Никого не забыли, всех упомянули.
    Пригрело нас, глядь сестрёнка моя спит уже. Она ещё совсем маленькая была. И меня приморило. Вдруг, сквозь марево, сквозь полусон услышал я своё имя. Нет, ни кто меня не окликал. Это деда с бабушкой опять отца донимать стали:
    - Толя, ты чего внука нашего басурманским именем прозвал?
    Сильно верующие были. И так его донимать начали и эдак-то. По разному. Доняли!
    Доняли! Бате то моему видать крепко на войне досталось. Он же на фронте с седьмого ноября сорок первого. Как с дальнего востока в Москву привезли, так до Берлина прошёл. Кто на передовой, в самом пекле побывал, да под бомбёжками - они редко про войну чего рассказывали. Чем хвастаться - то? Тем сколько немцев убил? Так и они наших много поубивали. А если кто умный, так понимать должно: человек, какой бы ни был, он для радости рождён, для спокойствия и помощи родным, для труда, он счастлив должно быть. Как иначе - то? Воровство, обман, пьянки, доносы, заявления не путные и прочая мерзость - это всё от зависти, да от жадности людской. Вот эта гадость и приводит к ссорам, обидам и как следствие к убийствам, к войне то есть! А много ли человеку надо? Слаб он. Порой, не то что пуля , а слово, одно единственное слово, убивает. Сколько раз уже такое случалось? Не счесть!
    Сейчас то мне уже далеко за шестой десяток перевалило, а тот разговор, до сей поры помню:"Человек для радости рождён, не для мерзости. А мерзости на войне куда больше, чем в мирной жизни". Отец оглянулся на подати. Мы тихонько посапывали.
    - Вот помнится, случай такой был, в Белоруссии в сорок четвёртом году. Осенью. Немцы тогда драпали от нас довольно быстро. Думали дойдёт Красная Армия до границы и остановится. Мы ж в России привыкли всяко дело до конца доводит, шагали и шагали.  А тут дожди пошли. Грязь, слякоть непролазная. Пушки нашей батареи по оси проваливались в раскисшей земле. Добрались до какой-то деревеньки. Сейчас уж и не упомню, как звалась. Захудалая такая деревенька. Крыши соломой покрыты. Разруха. Мужиков вовсе не видать. Да оно и понятно. Кто на фронте, кто-то в партизанах, остальных расстреляли фрицы или угнали в Германию, а про остальных жителей и говорить совестно - замая-лись совсем все. В  общем безлюдная деревушка. За деревней поле сколь лет не пахано, ивой да сосной молодой поросло.
    Дальше, метров за триста, лес строевой стоит. Пехота наша вперёд ушла. Ей не сладко, а поди с нашими противотанковыми пушками, тем паче невесело. Но ничего, карабкаемся, двигаемся потихоньку. До лесочка уж не много оставалось, как вдруг от туда пьяный хохот и очередь автоматная. Вторая. Третья. Первая высоко прошла. Вторая пониже, но повезло никого не зацепило. Потом тишина и треск по кустам:
    - Шевели копытами Гудок, а то краснопузые развернут пушку, да шарахнут по нам! До фрицев добежать не успеем с твоей хромой ногой.
    Тут Гудок заматерился и сквозь кусты запустил по нам длинную очередь.  На сей раз не повезло - зацепило наводчика с заряжающим. Недаром говорят - пуля дура . Мы в ответ из своих автоматов тоже стрелять стали. В общем ушли гады. Только мат гудковский врезался в память навсегда, особенно интонации."
    Отец примолк. Все смотрели на него. Я выглянул с полатей из-за занавески. Деда взял бутылку, плеснул по полрюмочки водки, посмотрел на отца:
    - Толя, тебе хватит пока. На люди пойдешь, да и к Ивановичу дом обмывать надо. Сам знаешь."
    Папа согласно кивнул. Потом, размягчённый спиртным, продолжил:
   - Гудка этого так я и не встретил, хотя прихвостней немецких, да предателей повидать пришлось. Много чего за войну повидать пришлось, но страх жуткий, ненависть к фашистам, отчаяние, бессилие и безисходность мне в полной мере пришлось испытать в Польше! Так уж пришлось, что дорога наша на Берлин  оказалась через концлагерь. Опоздали мы тогда, чуть - чуть не успели. Вот ведь она, война-то, заканчивается! А немцы, за несколько часов до нашего прихода, всех пленных, полуживых, танками подавили. Стволы развернули и прямо по баракам ката-лись. Всех подавили. Зверство какое!
    Допил рюмку, выдохнул:"А что сына Рустамкой назвал, так это в память о майоре одном. Кабы не он, так точно не было б меня с вами за одним столом, лежал бы сейчас в земле, в парке, прямо в центре Берлина. Это в сорок пятом случилось, аккурат девятого мая. Немцы то сами по себе вроде бы и ничего. С виду такие же как мы: руки, ноги, голова, жёны, дети. Вроде бы как нормальные люди, ну вот поди ж ты, задурили им головы, как сейчас на Украине :" С нами бог, Германия превыше всего!". А в итоге война - полный капут всем кто не немец и разбой за пределами Германии во всех странах. Правда, дисциплина у них жёсткая и порядок основательный во всём. Главное, чтоб начальники были. Я к чему это говорю. Только капитуляцию подписали генералы - враз ни одного выстрела не слышно. Редко где - нибудь  пальнут самые закоренелые фашисты. Оружие в очередь сдавали. Правда им деваться некуда было, это и ежу понятно. Да и мы рады - всё! Кончилась война! Надоело всё до чёртиков! Весна! Домой бы поскорей! Руки, душа по мирной работе соскучились. Пахать надо, сеять! Сколько старикам нашим, да женщинам с ребятишками маяться! Чай по себе знаете?!

    Так вот, девятого мая комбат вызывает меня в штаб с утречка пораньше. Обошёл своих. Пушки зачехлены, часовые на местах. Мир! Солнце ярко сверкает! Теплынь. Тишина, аж до звона в ушах. Уж очень непривычно. Только порушен сильно очень Берлин-город. Союзнички постарались, бомбили город почему зря. Понятное дело и нам пришлось потрудиться, пока до рейхстага дошли. Снарядов не жалели. Да и как иначе? Дома крепкие построены,серьёзные. Как крепости. И из каждого окна, двери, с крыши стрельба, фаустпатроны , гранаты и прочая всякая смертоносная дребедень. Фашисты бились насмерть и мы им спасибо за это не говорили. Некогда! Пора войну кончать! Ну вот и всё. Отгремело, отгрохотало, закончилось!
    До штаба уж было совсем ничего осталось, метров триста наверное, может меньше даже. Слышу шаги сзади. Оглядываюсь - догоняет меня майор пехотный. Мы с ним даже словом не успели обмолвится. Заворачиваем за угол дома. Расслабились. Можно сказать раскисли, почти опьянели от тишины такой. Майор почти
поравнялся со мной и вдруг ни стого, ни чего со всего маху сбивает меня с ног и всей массой наваливается на меня сверху. Я и глазом моргнуть не успел, а он кабан этакий, раза в полтора тяжелее меня и поздоровее, прижал к земле. Лежу. В бок осколок от гаубицы упёрся, аж дыхание перехватило. И одновременно, вижу боковым зрением, автоматная очередь из чуть приоткрытой двери по нам прошлась. Как я немчонка этого с шмайсером проглядел, до сей поры понять не могу. Майора затрясло всего. Он не то што крикнуть, охнуть не успел. Всё, что на двоих предназначалось, всё майор в себя принял. Всё до последней пули!
    Вдруг автомат заглох, то ли патрон перекосило, то ли ещё что, но слышу бормочет немчонок что-то по своему и затвор передёргивает, но ничего сделать не может. Резко, что было сил, отвалил майора с себя, вскочил на ноги и бросился на пацанёнка, благо до него всего метров пять было. Тот с перепугу автомат бросил и деру вверх по лестнице. Я за ним. Догнал. Схватил за ворот и со всей силы, со всего размаха ударил! Нет не парнишку, а по перилам. Не смог я врезать ему. Не смог! Мал он ещё был. Годов восемь ему наверное. Кончилась война! Понимаете, кончи - лась! Будь она проклята! Сверху, по лестнице стремительно бежит мне навстречу молоденькая, красивая женщина и такой у неё отчаянно тоскливый крик. Такая мольба о пощаде, такая пронзи - тельная просьба, что рванувшаяся к пистолету рука непроизвольно опустилась. А немчонок стоит - рубашечка беленькая, брючки коротенькие, носочки, ботиночки, как пионер в Артеке до войны, только красного галстука нет и трясётся как в лихорадке. То ли с испугу, то ли........ . Добежала до нас, выхватила пацанёнка из рук у меня и тут, через распахнувшуюся дверь увидела валяющийся рядом шмайсер, лежащего без движения майора. Из простреленой головы, шеи, груди толчками выбивалась кровь. Он был ещё жив, но ............. . Она всё поняла, лицо её резко  осунулось, как-то сразу постарело. Она медленно опустилась на колени и без всякой надежды, прижав к себе парнишку, почти шёпотом повторяла одно и тоже: "Нихт шиссен. Нихт шиссен. Нихт шиссен. Райх. Райх. Райх. Капитулирен. О майн зонн. О Майн Киндер."
    Наискось, через широкую улицу, пригнувшись, перебежками, прикрывая друг друга, бежали в нашу сторону четверо вооружён - иных бойцов. Двое сразу к майору, двое в дверь, по лестнице ко мне. Увидели брошенный автомат, мальчонку, плачущую мать. Поня-ли. Старшина побледнел, стал медленно поднимать ствол своего ППШа на женщину с ребёнком. Она тихо, с надрывом, без надежды повторяла одно и тоже:"Не стреляйте. Не стреляйте. Мир. Мир. Не надо смерти. Мой сын. Капитуляция ....................... .
    - Товарищ капитан, отойдите в сторону.
    Передёрнул затвор и жёстко глядя на женщину, повторил вслед за ней:"Мир говоришь? Капитуляция? А майора за что? Кончилась война! Понимаешь, кончилась! ", - прогремела короткая очередь, эхом отозвалась под высоким потолком.
    Я положил руку на плечо женщины, помог встать ей на ноги. Она замолчала и широко открытыми глазами, со страхом смотрела то на меня, то на старшину. Загородил её собой.
    - Всё, старшина! Хорош! Хватит бойни! Хватит смерти! Пусть живут и помнят. Мы не убийцы. Мир! Пойми старшина. Мир! Кончилась война!
    - Обыскать дом, проверить наличие оружия. Конфисковать!
    Повернулся к женщине:" Фрау, вы с сыном следуйте за мной, к майору. Посмотрим, может ещё можно что - то сделать, спасти его." Конечно я знал, с такими ранами не выживают,но решил - пусть посмотрят, пусть запомнят навсегда, что такое смерть! Что ждёт их, если они когда - нибудь возьмут в руки оружие!
    Ещё несколько минут назад он догнал меня. Мы даже не успели поздороваться, не обмолвиться ни одним словом, ни поздравить друг друга с Победой. Всего несколько пуль, всего несколько минут назад и нет Человека. Человека с большой буквы. Тёмные волосы. Бледное от потери крови лицо и неуёмная жажда жизни в его открытых, неподвижных серых глазах. Майор мёртв. Она всё поняла,покачнулась на сразу ослабевших ногах. Мальчишка стоял рядом, безразлично глядя вокруг и крепко держась за руку мамы.
    Я наклонился, расстегнул карман гимнастерки, взял докумен-ты. Ему было всего тридцать три года и позади пять лет войны. Войны, в которой победил и погиб в первый день мира, прикрыв своим телом меня, совершенно незнакомого и такого близкого, родного. Звали майора - Рустам Рашидович Садыков. В тот миг , в тот час я дал себе клятву, если у меня будет сын,.......... .   
    - Теперь вы знаете откуда у моего сына такое имя. И пони - маете почему?! А собирайся-ка, пойдём - ка женушка к Якову Ивановичу. Люди ждут. Мужики поди собрались уже, чего - то засиделись мы за чаем маленько." Отец встал, снял со спинки стула чёрный шевиотовый костюм. Одел на плечи. На груди ровными рядами расположились боевые ордена и медали.


Прошло десять лет. В тёплый ноябрьский день после демобилизации из армии я возвращался домой. Прошёл по лесу, затем по полю и прямо через березняк зашёл в деревню. Полюбовался статным, стройным домом дяди Яши, с непотускневшей от времени крышей, покрытой оцинкованным железом, мимо дома Генки Симакова, моего друга детства, всегда готового чего - нибудь отчебучить. Недалеко от моего дома увидел неожиданно своего папу, который отчаянно дрался с высоким, крепким, хромым незнакомым мужиком. Маленького роста, отец ловко уклонялся от бешено молотивших воздух, кулаков незнакомца. Мат грязный, отвратительный доно -сился от хромого. Я рванулся к ним. Верзила увидел меня и неожиданно бросился наутёк. Батя, раскрасневшийся, разгорячен - ный потасовкой, повернулся ко мне и широко раскрыв руки, радостно кинулся мне навстречу:
    - Рустамко! Сына! Здорово дорогой!
    Как хромой появился в нашей деревушке, мне никто так и не рассказал. Отец узнал его по голосу. Это был тот самый Гудок из осени далёкого фронтового тысяча девятьсот сорок четвёртого года. На следующий день после драки, рано утром Гудок повесился в ограде у приютившей его старенькой, одинокой бабы Ани.  После обеда к бабе Ане пришли четверо вооружённых военных, спрашивали Гудка, но опоздали. Никто так и не узнал его настоящего имени. Да и ни к чему. Собаке - собачья смерть!


    У каждого ушедшего в мир иной или живущего сейчас есть ИМЯ. Неважно какого цвета его кожа, где живёт, работает, что ест, пьёт, какой национальности; даже у тех, кто вот - вот появится на свет Божий. У каждого есть ИМЯ!
    Имя - память о добром и светлом человеке, который жил или живёт сейчас и которого, возможно, ни ты, ни я никогда не увидим. Пусть будет вечной Память в имени твоём! Береги его!