Меж землей и звёздами

Откуда это в нём и с какой стати, сам в точности не знал…
Дилетантское увлечение астрофизикой резко обновило зрение. Кирилл ярко представлял голубоватый земной шар с тонкой плёночкой атмосферы, стремительно летящий в бездне тёмной материи; видел огнедышащее солнце – рядовую звезду в циклопических глубинах, испещрённых миллионами галактик и туманностей… Боже, какой пылью предстало человечество с его глобальными притязаниями и конфликтами! Но вовсе не презрение, а жалость, доходившая до сентиментальности, осеняла Кирилла; именно жалость к копошащемуся народонаселению возвысилась над провинциальными буднями, распахнувшимися в космическую высь. И теперь солнце уже не всходило над жалкими трущобами и голенастыми тополями – нет, это планета, вращаясь вокруг него, поворачивала восточно-европейский бок навстречу светилу; Кирилл это физически ощущал и радовался новому чувственному обретению. С утренних зорек до закатных атмосферных пожаров энергично бодрствовал наш начинающий пенсионер, но ещё ненасытнее – в ночные часы. В лунные ли, в безлунные – всё равно едва ли не всасывала в себя головокружительная звёздная высь, которая (он знал) была таковой миллиарды лет назад: именно столь длительно долетал до изумлённого Кирилла Кринкина немыслимый вселенский свет. И стоял со вскинутой головой ошеломлённый визионер где-нибудь за окраинными домами, на пыльном грунтовом пятачке, окаймлённом лебедой или крапивой; и Кирилл стоял, отрешаясь от всполошного собачьего лая, истошных кошачьих визгов или хмельных песнопений подгулявших шабров.
 Радостно заходилось сердце от космического самоощущения: он стоит не на заплёванном пустыре, а на планетарной тверди; он – дитя не только Ивана и Пелагеи Кринкиных, но и великого Космоса – ведь химические элементы, из которых он создан, это результат судьбоносного взрыва неведомой суперновой звезды. А когда он случился, неведомо высоколобым учёным. Да и так ли важно когда? Главное состоялось: худо-бедно обустроена и заселена земля, третий век стоит на ней уютный Сузёмск – малая Кириллова родина – через пень-колоду, от дотации до дотации, длится в городке экономическая и общественно-политическая житуха, как положено в начале третьего тысячелетия.у
 Ну и пусть хрипло перелаиваются местные собаки , пускай страстно визжат кошки и славят незабвенного Хаз Булата удалого подвыпившие земляки, – всё идёт по заведённому порядку, но с космическим подтекстом. Имеющий глаза да видит!
 С недавних пор Кирилл Кринкин наделён этим зрением, он по-своему счастлив и не очень огорчён отсутствием соратников-соглядатаев. Землякам сподручнее смотреть по-старинке – какой прок в каких-то галактиках, газовых туманностях, кротовых червоточинах и чёрных дырах?!
 Бог с ними со всеми, всякому – своё; но одно дело мыслить на уровне пыльного плинтуса, а другое – захлёбываться от межзвёздного восторга.

 При умственной гигантомании телесно Кирилл далеко не богатырь: росточка ниже среднего, узкоплечий и субтильный, с лицом ничем не примечательным, если не считать круто оттопыренных ушей, удивительно розовых на просвет при неизменной бледности впалых щёк и покатого лба. Так что на фоне дородной, в необхват, супруги Светланы Степановны хозяин дома смотрится мелковатым. Правда, при всём уважении к мужику, хозяином назвать его – значит выдать желаемое за действительное: все рычаги домашнего управления – в крепких руках единоутробной Кирилловой жены. Так повелось со второго года их супружества, так же продлевается пятый десяток лет. Всё по-хозяйски притёрто, крепко схвачено – так что домашний механизм не даёт катастрофических сбоев, не смотря на российские и мировые кризисы. В противовес грошовым пенсиям крепнет нерушимое натуральное хозяйство: сад и огород, а так же посильный скотный двор (две козы и полтора десятка несушек). Кринкины хозяйничают сообща – он и она вместе с младшей дочерью Ольгой; у каждого – свой сектор, у одного – кормовой, у другой – продуктовый, у третьей – коммунально-очистительный. Малогабаритную двухкомнатную квартиру в обшарпанной хрущёбе язык не повернётся назвать «полной чашей», но и полупустым обиталищем никак не назовёшь. В общем, на жизнь хватает – не с преизбытком, а в аккурат по необходимости.
 По правде говоря, так живёт большинство сузёмцев, конечно, исключая городских чиновников, воров и горьких пьяниц, коих не так уж мало. А в основном здешний народ стоек и себе на уме: Москва, как говорится, Москвой, а ты со слюнявым хлебалом не жди от неё манны небесной! Худо-бедно, а едва ли не у каждого третьего – своя машинишка, понятно, не дорогущая иномарка, а вполне справный четырёхколёсный помощник отечественной да и закордонной сборки…

 С выходом на пенсию Кириллу Кринкину полегчало: не обременённый заводскими слесарными обязанностями, он свободнее соблюдал долг домашний, который, честно говоря, не был непосильным; скорее наоборот – работа в саду и выпас двух коз доставляли удовольствие и ничуть не мешали постигать приоткрытые тайны мироздания.
 Чем он теоретически подпитывался? Дочкиным учебником астрономии для десятого класса, зачитанной до ветхости научно-популярной книгой академика Шкловского, но главное – новым телеканалом «Дискавери сайенс», который счастливо объявился, когда Кринкин вопреки возражению жены подключился к кабельному телевидению. Поначалу непримиримая Светлана Степановна громко протестовала, но непреклонный Кирилл , отмахиваясь от феминистических матюгов, убедил: любимые советские фильмы про «настоящую» любовь не прекратятся, а только увеличатся. Так оно и вышло за счёт «Ретро» и «Дома кино».
 Конечно, жена чаще находилась перед телевизором, томительно вздыхала, а иногда и плакала, но зато поздние телесеансы были сокровенно его и только его – блаженно сосредоточенного Кирилла. Он максимально уменьшал звук, старательно гасил телеотсветы, загораживая экран стульями и садясь чуть ли не впритык к нему и всё для того, чтобы не потревожить могучий сон законной подруги, с устатку храпящей дай бог каждому…
Но зато он беспрепятственно утопал во вселенских глубинах, заворожённо облюбовывая многоцветные снимки легендарного телескопа Хаббла – эфирно-голубые, фиолетовые, желтовато-оранжевые газово-пылевые изваяния непредставимых размеров, циклопические скопления галактик среди неисчислимой звёздной россыпи и наконец сами галактические создания – то спиралевидные, то веретёнообразные, то навроде бабочек, простёртых в бездонной черни.
 И каким же крохотным казался он себе, сутуло приникающему к телеокну! Каким ничтожно махоньким, но и… великим – да-да, великим: ибо ему, малообразованному провинциалу, доступна эта умопомрачительная первородность, эта первооснова всего сущего!

 Трудно отыскать единомышленника в тихом Сузёмске. Да Кирилл Кринкин его и не ищет – безнадёжно да и ни к чему это. Быт идёт своим чередом: урожай картофеля, капусты, огурцов и помидоров собран; часть помещена в погреб, часть засолена и законсервирована (дорогая супружница Светлана Степановна при подмоге мужа и дочери, как всегда, справилась блестяще). Ежеосенняя грибная страда для Кирилла выдалась куда как удачной: пяток бельевых корзин белых и пара – груздей так же засолены в бочках и банках – так что долгая северная зима станет сытной… В общем, Кирилл имеет полное право капитально перекурить и предаться сладким космическим фантазиям. Чем он со спокойной совестью и занят, прогуливаясь по родному городу.
 Фантастический космический отсвет ничуть не принижает тридцатипятитысячный населённый пункт, каковых в России немерено. Кирилла ничуть не удивляют местные рыночные несуразности типа грибно вылупившихся миров – «Мир насосов», «Мир крепежа», «Мир сантехники», «Мир пиццы» и тому подобное; Кринкина уже не гневят, а забавляют мини-маркет «Манхеттен», что на улице Клары Цеткин, или забегаловка «Грааль», что в аккурат напротив местного вытрезвителя; в бытность умеренно пьющим Кирилл предпочитал питейное заведение «Стакан» – там было пусть и погрязней, но зато душевней да и цены «не кусались».
 А в остальном городок как городок; всё в нём поисхожено вдоль и поперёк, вдосталь знаемо-перезнаемо. Да и население по сути дела – близкие шабры, с которыми спокойно, как с роднёй. Конечно, случаются по пьяному делу всякие происшествия (в основном ранние смерти) , но где их по нынешним временам не бывает?
 Размеренно длятся Кирилловы дни и ночи, всё идёт по накатанному (добротный лад семейный и дела иногороднего сына со снохой и внуками); но всё чаще нежданно-негаданно тревожит неразрешимый религиозный вопрос. И чего он привязался, чего тормошит далеко не богословский ум провинциала, сам Кирилл не знает. А покоя всё нет и нет!


 Не в силах в одиночку разрешить непрошенные сомнения, Кирилл направился в местный храм Николая Угодника, где третий год служит бывший школьный дружок Витька Алёшин, то бишь, по-церковному – отец Виктор. По правде сказать, Кринкин – никакой не прихожанин, скорее отдалённо сочувствующий вере отцов и дедов – советская атеистическая отрава, поди, осела в печёнках… Но вопрос, будь он неладен, никак не отпускает!
 Как на заказ, сентябрьский денёк выдался сухим и солнечным. Храм блистал среди осенней синевы и лиственного золота, даже вездесущие вороны молчали. Кириллу пришлось подождать, пока благостные шабры-прихожане степенно покидали церковь; многие из них были знакомы и тепло здоровались.. Наконец, поправляя камилавку, со ступеней спустился отец Виктор. Как он переменился за последнее время! Крепкий, кряжистый , с исчерна-коричневой бородой, широко закрывавшей траурную грудь, он даже отдалённо не напоминал разбитного озорника Витюху, с которым они, бывало, азартно огородничали и с оглядкой глушили портвейн.
 И Кирилл и отец Виктор сразу же увидели друг друга и через минуту крепко ручкались.
 – Ты ждёшь меня? – щурясь на низкое солнце, улыбчиво осведомился священник.
 – Да, нужда привела, – выдохнул Кирилл.
 – Смею думать, духовная?
 – Как сказать… – пожал плечами Кирилл.
 – Ну пойдём побеседуем. Господь даст, совместно обозначим истину. Денёк-то какой, а! – повёл в ширину рукой отец Виктор. – Слава Богу за всё!
 И они неспешно пошагали вдоль церковной ограды, затем вышли на площадь Ленина (бывшую Крестьянскую), переждали поток автомобилей, перешли шоссе и свернули на тихую Купеческую, в перестройку переименованную из улицы Фрунзе. Тополя вдоль неё были полностью оголены, зато мелкая берёзовая листва золотистой оторочкой лежала у заборов.
 Кирилл взахлёб говорил о безмерности Вселенной, о галактических скоплениях из миллиардов звёзд, а потом перешёл к главному:
 – Вот я и думаю, что вера во Христа – дело сугубо земное, а не космическое, – наконец подытожил он и робко взглянул на собеседника, сосредоточенно клонившего голову. – Земля маленькая, обихоженная, уютная, в аккурат для веры. А там – прорва без конца и края, зачем она Христу? Может быть, и жизни там нету никакой? Так на кой зря растрачиваться? – горячо допытывался Кирилл.
 Священник долго шёл молча, длинные тени скользили по его склонённому лицу и полувыцветшей рясе. Изредка он сбоку удивлённо взглядывал на Кринкина, словно не узнавая его, чему-то про себя усмехался. Наконец молчание было прервано:
 – Не могу с тобой согласиться, прости Христа ради. Ты не додумал одного: Господь сотворил не только землю, но и весь космос – весь целиком, каким бы бездонным он ни был. Бог всемогущ как никто в этом мире. Но Он и непостижим так же точно. Понимаешь? Всемогущ и непостижим. Наш ум не в силах вместить этого, но пытаться надо…

 Они душевно беседовали, идя по центральному проспекту Октября, из некогда гужевого тракта преобразившемуся во вполне современную магистраль с мини- и супермаркетами, с престижным потоком машин, где преобладали не пыльные грузовики, а «лексусы», «ауди» и «тойоты» местных чиновников и торговцев. Отец Виктор пригласил Кринкина к себе на чашку чая, а дом священника (Кирилл это знал) венчал означенный проспект – во глубине обширного сада ярко голубел и отблёскивал пятью передними окнами.
 Дом был очень просторен, чист и благоухал по-церковному. Уединились в кабинете отца Виктора – светлой комнате с мини-иконостасом, с книжными стеллажами вдоль стен и дубовым письменным столом подле солнечного окна. Дородная, кровь с молоком, матушка Ирина принесла чай с вишнёвым вареньем и, просветлённо улыбаясь, оставила мужчин один на один.
 – Вот здесь и обретаюсь по благословению благочинного, – по-хозяйски начал священник. – Ты помнишь, на этом месте стоял старенький родительский домишко, гнилушка на гнилушке. Всем скопом – а он у меня обширен (семеро детей и двенадцать внуков) – сообща построились заново, разбили сад, поставили баню и гостевой флигель. Земное пристанище должно быть добротным.
 – Хорошо у вас, ничего не скажешь! – согласился потрясённый Кирилл. – У меня гораздо скромней, но вполне хватает: жирного капитала не имеется…
 – Не в деньгах дело. Я тоже не олигарх, не думай. Слава Богу, матушка отменная хозяйка и блюдёт дом в чистоте. Внешний порядок способствует душевному, так-то, друг мой.
 – Это понятно. Тем паче в теперешнем российском бардаке, – взволнованно добавил Кирилл, и уши его предательски покраснели.
 – Да, нестроение великое. Воруют миллиардами и никак не насытятся. Сатана испокон искушает деньгами, властью и славой. Человек слаб и падок на соблазны… Пожинаем посеянное в грязные девяностые, – подытожил отец Виктор, смачно отпивая чай.
 Кринкин поперхнулся, невольно вспомнив крутое безвременье, когда он, как вся его родня в предвоенные, работал «за палочки». В доме было шаром покати, именно тогда сын Николай сорвался с родных мест и укатил к чёрту на кулички – в областной Энск, тогдашнюю бандитскую столицу северного края. Чем занимался, бес его знает, только вскоре прибарахлился, нашёл подругу, настругал детей…
 – А сейчас? Немногим лучше, – вдогонку сокрушился Кирилл.
 – Люди поворачиваются к Богу. В общей массе, конечно. Мода есть мода, и всё-таки немало искренне уверовавших. Именно в этом, я думаю, спасение России; только в этом, а не в преслолвутой «модернизации».
 Кирилл был согласен. Хотя не мыслил религиозными категориями (куда ему, недоучке?). Он в который уже раз представил махонький Сузёмск – пылинку на глобусе – и умопомрачительные чёрные пространства, поглощающие планету. Чем умиротворить суетливое человечество – нефтяным преизобилием? Долларовым преизбытком? Или спасительной верой во Вседержителя и Творца Вселенной?..

 Разговор с отцом Виктором во многом укрепил. Кириллу стало казаться, будто бесконечный космос, с его отчуждённым холодом и враждебностью, разом одухотворился, обрёл высокую душу, наполняясь неизреченной благодатью. Всё не так безысходно! Мы – полноправные дети Вселенной; а то, что плутаем в трёх соснах, забыв о великой родословной, – временное затмение разума.
 Он радостно возвращался домой (полчаса пешем), и его ничуть не раздражала наглая реклама, все торговые павильоны и навязчивые точки под громкими названиями (неграмотное обезьянничанье перед Западом), он не заглядывался на вызывающие иномарки «хозяев жизни» – исконных и прикативших из краёв чужих. «Так должно быть, пока не прозреем, – усмирял он себя. – Другая одёжка не по росту. Рановато примерять – костяк хил!...» Да, Кирилл просветлённо возвращался домой, не ведая о том, какая страшная весть его ожидает.
 А дома опухшая от слёз жена дрожащей рукой подала телеграмму. От сына, больше не от кого! – пронеслось в голове.
 «Коля застрелен в разборке тчк мы сироты тчк Алёна»
 И звёздно-галактический космос разом померк и лопнул, и прояснилась острая земная трагедия, и нет утешения… А после похорон живой космос вспыхнул ярче и озарил высоким светом и сыновнюю кончину, и вседневное бытование провинциальных Кринкиных.

 2013