КЛОН

Какая странная отрада
Былое попирать ногой!
    Бунин

1

 У Брыкиных появился ребёнок. Именно «появился» – другого слова не подобрать: привезли младенца на из роддома, а из серьёзного, единственного в своём роде научно-исследовательского учреждения – Международного института генетики (сокращённо – МИГ)
 В наши дни трудно удивить детьми из пробирки – генная инженерия творит чудеса! – только брыкинский ребёнок оказался уникальным: он появился на свет без матери и отца, нарушив вековечные законы природы, более того – Божье установление, когда двое сливаются в единую плоть во имя того, чтобы, по библейской заповеди, «плодиться и размножаться» и полнить землю детьми человеческими, созданными по образу Господнему.
 Однако наш век вовсе не считается с допотопными нормами, ибо весьма горд собою, дерзок в поисках новых истин и несокрушим в собственном всесилии… Это не в осуждение его, а всего-навсего чистая правда. Во всяком случае страстная идея младшего Брыкина – Игоря Борисовича, бывшего музыканта некогда популярного ансамбля «Русичи» – идея воскресить любимого отца, извлечь его из тлена и поставить на ноги на радость внукам и правнукам вызвала как волну энтузиазма, так и противодействия. Помнится, на популярном телешоу этот замысел обсуждали в течение двух часов под громовые аплодисменты приглашённой публики, которая одобряла и «за» и «против», а телеведущий чуть ли не лез из кожи, напирая на сенсационность факта. Впрочем, слышались остужающие голоса со стороны ортодоксальных медиков и чутких священнослужителей, но эти голоса тонули в преобладающем энтузиазме новаторов всех мастей. Довод был победителен: наука не стоит на месте, дерзновения ХХI века трудно предугадать, и что невозможно сегодня, станет банальным завтра и пройденным этапом после завтра. Словом, телешоу закончилось на ура…

2

 И вот Игорь Борисович Брыкин спустя пять лет обзавелся-таки суперребёнком, из которого, по заветному плану, должен был произрасти его собственный отец!
 Итак, будущий Борис Григорьевич Брыкин, мучительно трудно зарегистрированный в городском ЗАГСе , бойко сучил ножками и пускал хрестоматийные слюнки. Поскольку его счастливый опекун (не назвать же его папашей!) был четырежды разведённым и от всех бывших браков имел по дитю, то и нянчились с новоявленным младенцем его дочери, то есть фактические внучки очаровательного малыша.
 И хотя появился он из замороженных генных материалов (кусочка уха и брюшины), но возрастал, как миллионы обычных новорожденных: описывался и обкакивался, плакал по ночам, аппетитно поглощал продукцию районной молочной кухни для детей, лишённых полновесной материнской груди. Словом, длились многозаботные родительские будни – ребёнок есть ребёнок, хоть и клонированный. Однако именно эта особенность юного Бориса Григорьевича окрашивала упомянутые будни в бравурные тона. Сперва местное телевидение и пресса, а затеим иногородняя и закордонная месяц за месяцем пристально отслеживала развитие сенсационного плода научных дерзаний: то там, то сям на страницах таблоидов и телеэкране ( и само собой, во всевидящем интернете) появлялись снимки и сюжеты, посвящённые росту и воспитанию супердитя ХХI века; счастливо озабоченный сын будущего отца над распелёнутым младенцем; возбуждённые внучки, склонённые над райской кроваткой и кормящие из пузырёчка с соской; сам розовощёкий сосунок, сучащий пухлыми ножками и самозабвенно гыгыкающий… В общем, неослабевающий общественный интерес или профессиональное любопытство медицинских светил не оставляли незаурядное семейство один на один с засасывающими буднями.

3

 А будни действительно засасывали и день ото дня отрезвляли. Не смотря на внимание представителей СМИ, родственников и соседей, Игорь Борисович понемногу утомлялся. Откровенно говоря, за шумную богемную жизнь, за многочисленные женитьбы и романы он так и не проникся духом отцовства: да, он радовался появлению потомства; да, он даже умилялся видом кукольных младенцев, в свободные часы гугнил с ними в унисон, – но всю подноготную ухода и воспитания так и не постиг. Игорь Борисович (по сценическому псевдониму, Руслан) колеся по городам и весям с гастролями, не ведал, что это значит – вставать по ночам, кормить и утискивать плачущее дитя; он ведать не ведал, как падает сердце, когда ребёнок болеет; пшеничногривый Руслан видел одну праздничную сторону, когда младенец сыт и здоров, когда радостно сучит ножками и хватается мягкими ручонками за волосы и нос умилённого родителя и заливисто смеётся безотчётному счастью существовать.
 Зато теперь седогривый и располневший Игорь Борисович худо-бедно хлебнул закулисного отцовства: случались и бессонные ночи, и тревоги за недужащее потомство, и самое главное – опасение за будущее. Всё чаще и чаще специалисты предостерегали: точной копии .любимого Бориса Григорьевича Брыкина может не состояться – при внешнем сходстве это будет другой человек, нет гарантии буквального повторения его трудной, но героической судьбы. Возможно ли восстановить кровавые перипетии революции и гражданской войны? Как повторить черессильный энтузиазм двадцатых годов страны Советов? Как вернуть пресловутый ГУЛАГ? Поднять ли из могилы приснопамятного Никиту Сергеевича, чтобы он заклеймил гибельный культ личности и объявил долгожданную амнистию политзаключённым?..
 Как ни задумывался, как ни бодрился постаревший Игорь Борисович, а всё-таки тягостное «нет» преобладало.

4

 Но нельзя сказать, что он оставался один на один с потаённым скепсисом. Не только дочери, но и бывшие коллеги по ансамблю так или иначе поддерживали Бориса Григорьевича. Раз, а то и дважды в неделю они приезжали в загородный коттедж своего Руслана – двухэтажный, обнесённый могучим забором, с сауной, гаражом и бассейном – приезжали, чтобы полюбоваться чудо-ребёнком, поговорить по душам и порепетировать (интерес к их ретрохитам со временем возрастает).
 Борис откровенно радовался коллегам: как-никак без малого сорок лет они совместно музицируют, тесно породнились и никогда, даже в золотые советские семидесятые, не ссорились из-за недостатка славы и денег. Да, Борису Григорьевичу приятно видеть дорогие лица, конечно, постаревшие, с годами поблекшие; да, он благодарен непоказному дружескому интересу к его нетипичному отцовству; само собой, радует понимание и сочувствие к его опасениям, возможно, беспочвенным.
 Как всегда, музыкальная компания обосновывается в холле на втором этаже, где ей никто не помешает; обычно под армянский коньяк она душевно общается, в который раз обговаривая все «за» и «против» смелой брыкинской акции. И опять вспоминается русский философ Николай Фёдоров и его «Общее дело», чающее воскресение мёртвых; опять и опять говорится о технологической революции, о необычайно развивающейся генной инженерии, о заветной мечте не только продлить жизнь, но и преодолеть смерть путём клонирования.
 Конечно, после этого Борис Григорьевич расправляет крылья и в который уже раз рассказывает о зарождении дерзкой мечты, о многолетнем противодействии не только людей посторонних, но и покойной матери, которая очень не одобряла идею сына, ссылаясь на то, что супруг был тоже против, а уж она лично протестует вдвойне, ратуя за традиционное предание праха земле.
 – Как было трудно переубеждать её! – сетует Брыкин. – Старые люди, старые предубеждения…
 Коллеги с энтузиазмом соглашаются. В самом деле, пора менять представления о жизни и смерти, о границах допустимого в науке; пора осознать ценности нового века, его неограниченные возможности во многих областях общественного бытия; давно пора отрешиться от дедовских моральных опасений, а тем паче церковных запретов – по Конституции, наше государство – светское, и священнослужители всех рангов должны знать своё место и не навязывать куцые религиозные стандарты – и без того немало возмущает церковное вмешательство в жизнедеятельность реформируемого социума.

5

 А мальчик, как в сказке, рос не по дням, а по часам. В одиннадцать месяцев встал на ноги и пошёл, без малого в год чисто заговорил и почти осмысленно .Вообще радовал здоровьем и образцовым развитием; это отметили все Брыкины, вся заинтересованная общественность и, разумеется, пресса.
 Было похоже на то, что авантюрная идея отважного Бориса Григорьевича в скором времени обернётся триумфом. Во всяком случае «жёлтые» таблоиды в один голос закричали об этом; в отличие от них серьёзные издания сдержанно следили за ходом событий; а маститые учёные строго комментировали, ссылаясь на предыдущие неудачи американ¬ских коллег.
 Сам Борис хорошо знал об этих провалах: несколько клонированных младенцев умерли, не дожив до года; двое развивались слишком аномально, а потому стали безнадёжными…
 Ну что ж, таков извечный закон: через тернии – к звёздам! Впрочем, положа руку на сердце, Борису Григорьевичу на седьмом десятке не до звёзд; он давно отрезвел и только необоримое желание возродить отца греет остывшую душу. Но никто не знает, что это не упрямая самоцель – суть гораздо глубиннее: давняя незаживающая рана вины перед родителем не даёт покоя и язвит уже нестерпимо! Речь не о юношеских глупостях, дело куда серьёзней. В переломных девяностых , когда Союз рухнул и всё пошло наперекосяк, Борис, как миллионы молодых и молодящихся, бредил переменами во что бы ни стало: на помойку дряхлую советскую старину, даёшь абсолютную Свободу!.. Угар длился долго, он заполонил мозги и души, провоцировал бесконечные гормональные взрывы, а с ними – нетерпимость и агрессивность к инакомыслящим. На беду отец оказался таковым, то и дело остужая горячего сына и иже с ним: куда вас кинуло?! Опять «до основанья, а затем?..» А наша история, а наши кровь и пот?! И всё это Ельцину под хвост?!
 Как взорвался сын, как он ниспровергал! Не раз и не два они схлёстывались в горячих спорах; нет, яростно возносился один Борис, смешивая с грязью всё, что было свято отцу. Не оттого ли усугубились его сердечные боли; не от сыновнего ли «почтения» он резко сдал и вскорости умер?
 Как саднит душа, как стыдно и больно, как непоправимо! Бедный отец, прости меня, дурака. Давай посидим, спокойно поговорим, знаю, что ты умудрено простишь, иначе – нельзя…
 
6

 В такие покаянные дни, когда Борис отрешался от докучной суетности, он бывал безоглядно сентиментален. Брал на руки младенца, тискал и целовал его, ходил по обширным помещениям, показывал богато меблированные апартаменты, и незаметно для себя называл папой; потом внезапно одумывался и поражался парадоксальной ситуации: он, Борис Григорьевич Брыкин, нянчит собственного родителя!
 Чтобы достойно вырастить его, пришлось нанять сиделку – шестидесятилетнюю пенсионерку Нюру; районная детская поликлиника прикомандировала медсестру Тамару, которая пристально следила за самочувствием мальчика; правда, особых отклонений не наблюдалось: зубы резались вовремя, стул был нормальным, сон крепким – и никаких заболеваний, кроме лёгких простудных, слава Богу, не было.
 Воистину ребёнок рос не по дням, а по часам. Он крепко стоял на ногах и с интересом обследовал роскошный коттедж, упорно топал по дубовому паркету, ощупывал ладошками закордонную мебель, тянулся к фирменной брыкинской электрогитаре и японскому усилителю; проявлял большой интерес к письменным принадлежностям, но особенное его внимание привлекали фотографии, обильно украшавшие кабинет Бориса Григорьевича, и в особенности старинные – двадцатых и тридцатых советских лет, на которых был запечатлён молодой Гришка Брыкин: сперва рабфаковец, потом начинающий станочник, а позднее красноармеец в звездастой будёновке. Мальчик тянулся именно к ним, плакал, если по рассеянности взрослые намеревались унести его на детскую половину.
 Это странное пристрастие удивляло Бориса Григорьевича, даже отчасти настораживало, но он не противился, а напротив – всё чаще и чаще подносил воспитанника вплотную к фотографиям, наблюдая за горячей реакцией того.
 Старшая дочь Бориса Григорьевича Алёна, по профессии психолог, объясняла это свойством глубинной памяти: клон есть клон, и вполне возможно уже в младенчестве он обладает особым восприятием действительности – условно говоря, ретроспективным, обогащённым опытом некогда прожитых лет, а они, как свидетельствует история, выдались особо яркими и боевыми. Нет, Алёна не настаивала – только предполагала, и никто не мог ни опровергнуть, ни подтвердить её предположений.

7

 Этим фактом очень заинтересовались медицинские светила. На днях к Брыкину приезжали профессора – седовласый Лев Аронович Сенгилевич и монументальная Аделаида Марковна Райцына из головного Института генетики. Чтобы не напугать младенца слепящей белизной халатов, медсветила облачились в обыденные неяркие одежды. Пока ребёнок спал, они осторожно наблюдали за ним, поражаясь здоровому цвету лица и безмятежному посапыванию. Счастливый Борис Григорьевич ходил вокруг кроватки на цыпочках и едва дышал от родительского умиления.
– Вас можно поздравить, уважаемый Борис Григорьевич, – вполголоса говорил профессор, поправляя на переносице золотые очки. – Младенец образцово-показательный! Всё идёт к тому, что именно в вашем доме родится мировая сенсация. Вдумайтесь: наша наука прокладывает невиданный путь – смерть будет побеждена!
 – Коллега безусловно прав, – соглашалась Аделаида Марковна, тяжело переступая по дубовому паркету. – Только не будем забегать вперёд. Младенцу пошёл второй год, наступает важнейший период его жизни – пробуждение сознания. От всех нас требуется особо пристальное внимание, печальный опыт американских коллег обязывает…
 Но блаженно пробуждался спящий, все возбуждённо суетились и, конечно, больше всех счастливый Борис Григорьевич. Сиделка Нюра, полноватая, благообразная, с вечной полуулыбкой, брала ребёнка на руки, ласково поздравляла его с пробуждением, переодевала и по просьбе присутствующих, сопровождавших её, уносила на второй этаж в кабинет хозяина.
 Как всегда, ребёнок тянулся к известным фотографиям, что-то горячо лепетал под пристальным доглядом медицинских светил. Со стороны казалось, что мальчик прямо-таки поедает глазками хорошо известные изображения, будо бы что-то вспоминая, а потом поворачивается к взрослым, как бы приглашая разделить его радость; и среди детского неразборчивого лепета присутствующим то и дело слышалось, или казалось, что слышится: «Хлопцы… Рабфак… Комиссар…»

8

 Вскоре последовали длительные гастроли заново востребованного ансамбля «Русичи», и Борис Брыкин три месяца колесил по большим и малым городам России с ретро-программой в стиле диско. Против ожиданий, успех был головокружителен, так что продюсер Абрам Шнеерсон , весьма успешный в шоу-бизнесе, возжёгший не одну «звезду», начинал переговоры с коллегами из ближайшего зарубежья.
 Конечно, это кружило голову стареющему Борису Григорьевичу, но он намеренно остужал себя, часто звонил домой, чтобы справиться о здоровье подрастающего отца. По счастью, предлогов для беспокойства не было: и дочери, и сиделка Нюра сообщали, что всё в порядке, младенец крепнет на зависть, а умнеет ещё быстрее. Сердобольная Нюра по простоте душевной с восхищением проговаривалась о неких «удивительностях», но не могла точнее выразиться, как ни допытывал её заинтригованный гастролёр Брыкин.
 Эти пресловутые «удивительности» не давали покоя; нет, они вовсе не тревожили – возжигали воображение: что там выкидывает будущий фатер?! Брыкина пьянило воображение, он представлял чёрт те что: бывало, отец и при жизни поражал незаурядностью, а что если после смерти, на пороге повторного существования, потенции его удвоились?..
 Домой возвращался с волнением. Приехал рано утром, когда мальчик спал; единственные, кто бодрствовали – это охранник и сиделка. Именно к ней, Нюре, приведя себя в порядок, и обратился Борис Григорьевич.
 – Удивительный ребёнок, я таких раньше не видела! – всплескивая руками, признавалась взволнованная Нюра. – На вид такой же, как все, а присмотришься… Играет себе играет, а потом вдруг по-взрослому задумывается, долго глядит на тебя, будто не узнавая. А взгляд какой-то… какой-то длинный, что ли. Не знаю, как вам сказать.
 – Успокойтесь. Вспомните, что вас особенно удивило, – допытывался Брыкин.
 – Особенное… Особенное? – потирая ладонью лоб, мучительно вспоминала Нюра. – Как-то вечером, после долгого приглядывания ко мне Гришенька вдруг спросил: «Как тебя зовут»? Я ответила, а он: «Ты кто»? Подумайте только! Этакая крошка – и такие вопросы!.. А в другой раз, кажется, днём, ни с того, ни с сего он вдруг заговорил… о Хрущёве и о каком-то съезде! Я от удивления не всё расслышала, но помню, что тон его был строгий и разумный. Чудеса, да и только!..

9

 «Действительно чудеса. И если так пойдёт, то ли его будет! Не ровён час, возьмёт меня за грудки да упрекнёт за то, что намеренно оживил, не спросясь его согласия. А что, это запросто! И будет прав. А что я отвечу? Что люблю и очень виноват перед ним? Как будто он, мудрейший мой, не знает… Знает, потому что видел меня, как облупленного, ещё с юности моей, когда я выкидывал всяческие коленца. Да и потом, когда сходил с ума от «Битлов», день и ночь блеял на их манер… А как сокрушённо молчал, играя желваками, слушая мою антисоветскую ахинею. Стыдно!..»
 Именно это больше всего тревожило, исподволь выбивая из-под Бориса Григорьевича добротно утрамбованную житейскую почву. Но к чести его, озвученные сомнения оставались втуне, а внешне всё продолжалось по-прежнему: кормления и естественные отправления организма, сон и бодрствование, прогулки по огороженной сосновой территории, первые зачатки физкультуры, игры в мяч и освоение трёхколёсного велосипеда. Всё шло по-прежнему – и не совсем так.
 К третьему году мальчика, когда, как говорят, формируется основа характера будущего взрослого, в семействе Брыкиных создалась ситуация нагнетающего диалога – пока бессловесного, только визуального, взглядообменного, и оттого более напряжённого, не выявленного и, как говорится, чреватого…
 А внешне ничего не менялось. Со стороны многим, исключая посвящённых, казалось: вот она, идиллия – счастливый отец, не менее счастливые тётки и розовощёкий карапуз, живущий в сытости и достатке, всеми любимый и заласканный, райски благополучный на зависть посторонним недоброжелателям.

10

 А скептики и недоброжелатели были. Простолюдины из ближайшей деревни, у околицы который высился брыкинский коттедж, мягко говоря, недолюбливали его хозяина, и было за что. Ведь это он при потворстве местных чинуш «оттяпал» немалый кусок их исконных земель, перегородив доступ к здешнему озеру; именно он нагло ширится-топырится со своими иномарками и породистыми псами, сквозь заборы злобно облаивающими всякого прохожего; и опять же он, а ни кто другой, затеял богохульное возрождение покойного отца, нарушив вековечный православный обычай предания умерших земле. И вообще ведёт себя заносчиво, как барин, и ходит, ровно баба, с гривой волос до плеч, и одевается слишком пёстро… Словом, как её? – «звезда» на говённом небо¬склоне.
 Ладно бы непросвещённые простолюдины, но среди образованных брыкинских знакомцев были, мягко говоря, его недопонимающие. Ну зачем, нарушая волю покойного родителя, заниматься генетическими фокусами? К чему это вычурное пижонство? Разве мало сценической известности, приносящей обильные баксы? Всемирной славы захотелось – ведь пресса прямо-таки ходит по пятам!..
 И всё же искреннего интереса и понимания было ничуть не меньше. Как ни говори, продолжался невиданный эксперимент: жизнь вопреки смерти.
 И хотя психологически Борису Григорьевичу становилось непросто, он готовился к чему угодно, даже к неожиданному краху (печальная статистика американцев отрезвляла).
 К счастью, музыкальные дела шли на лад. Продюсер группы «Русичи» заключил выгодные контракты с концертными организациями Украины и Белоруссии, вёл перспективные переговоры с коллегами из Казахстана и Киргизии.
 Соратники Брыкина (естественно, с его участием) интенсивно репетировали, спешно создавали новые хиты с учётом последних стилистических веяний; чтобы осовременить ретро-ансамбль, приняли в состав эффектную солистку Нелли и бэк-вокалисток, невообразимо сексопильных, на одну из которых, самую неотразимую, по-стариковски, но с юношескими надеждами не преминул «положить глаз» влюбчивый Борис Григорьевич.
 Это отвлекало от скрытных домашних волнений, и Брыкин по-молодецки ослеп от света юпитеров, от сценических воспарений, жарких любовных утех.

11

 И полетели дни, недели, месяцы…
 И как во дни молодости, окончательно потерял голову наш Борис Григорьевич – праздничная кутерьма опьяняла и ослепляла. Редко (гораздо реже, чем прежде) звонил он сиделке Нюре (к тому времени дочери были очень заняты своими домами и судьбами). В конце привычных расспросов он умолял дать трубку взрослеющему отцу и задавал ему самые элементарные вопросы о здоровье и времяпровождении. Мальчик кратко и толково отвечал, почти по-взрослому спрашивал у далёкого абонента о его личных делах, на что удивлённый Борис Григорьевич сбивчиво ответствовал. А в один из редких сеансов связи мальчик назвал шестидесятилетнего Бориса «сынком». Да-да, не оговорившись и не случайно!
 Нетрудно представить, что ожидало нашего увлечённого гастролёра по возвращении домой. Весьма легко представить. Но об этом в другой раз и в другом месте.

 2012