Демагоги-2

    «Жизнь серьёзна всегда, но жить всегда серьёзно — нельзя!» – Гилберт Кит Честертон.

— Демагог! Демагог! – слышу в свой адрес каждый раз от лиц, доступных к моему телу, и чересчур, уж... правильных и очень любопытствующих граждан.
И что от того…
Мне то, в отличии от других, простительно, ибо демагогия циркулирует в крови моей с рождения. А перешла та, поди, от любимого дядюшки моего, Николая Фёдоровича — демагога ещё поколения ископаемых, коему всё было не так, всё против шерсти, но зато никакой фальши и лжи в его особом мнении. Я слышал только — честные и откровенные высказывания любому гражданину в глаза, а затем временное успокоение.  Да-да, только временное, пока не услышит от кого-то нового вранья или неправильной трактовки философского, либо социального понимание бытия нашего мирского.
И жизнь преподносит нам сюрпризы и постоянно сталкивает с такими жалкими типами, которые вызывают, знаете ль, одновременно: и жалость... и в то же время — смех. Если же вы хотите данную вам родителями и Всевышним оную жизнь загубить, то смело ступайте служить в прокуратуру. Да в какую бы вы из них ни попали, всё одно — прохвост на прохвосте сидит… и корыстолюбивым проходимцем погоняет.
Служили-с... знаем.
Довелось поработать и мне там с одним из крохоборов-следователей и с которым мне, как помощнику прокурора, пришлось делить этаж. Нужно заметить, что это был не совсем обычный человек, а самый тоскливый на Земле экземпляр, с которым кто-либо... и когда-либо из нас сталкивался.

Когда его в муках рожали в степях Казахстана, природа, наверное, горькими слезами обливалась. Это, кому-то, суждено было родиться, а этого типа просто угораздило явиться на Свет Божий — в наше, а совсем не в сталинские времена. На вид это был: то ли перезревший юноша, то ли потрёпанный мужчинка, с бледно-рыжей «вывеской», горящими навыкате убойными глазищами и в вечно потёртом казённом голубеньком костюмчике — «аля Киса Воробьянинов».
Не иначе…
А нежели, скажем, ему подобрать довоенное пенсне, френч примерить, да шляпу по обхвату башки с широкими полями — таки… вылитый Лаврентий Павлович. И видом, и выходками того самого старорежимного плута Берии, преследующего всегда одну лишь цель — посадить. Расстрелять. А далее уже... как карта ляжет.

Демагог... демагог.

Это всё, казалось нам, были детские игры... до поры до времени. Но когда этому негодяю дали в руки власть, тогда то он и стал представлять угрозу всему окружающему миру. А из этого круга, как мы знаем, вышли все подонки, вместе с фюрером. Позорно вспоминать, а ведь довелось же мне работать с оными жлобами, так как в то время все были мы, вроде как... братьями.
Но разве хватит терпения на всё это смотреть.
Да вы поспрашивайте шоферившего в Райкоме партии Ступака. Тот кучерна своей холёной шкуре испытал железную хватку «Лаврентия». Будьте же... только с ним в общении крайне вежливы, ибо та нездоровая ностальгия может иметь печальные для всех последствия; ведь Кондратия ждут совсем не оттуда, откуда он может явиться.

Того сыщика... ноне могла бы объективно охарактеризовать сексапильная и незаменимая секретарь грозного нашего учреждения Вера Семёновна. Уж... она то знала в мужиках толк и пояснила, что следователь был не кто иной, а одиночка–волк. Случай, надо сказать, клинический…
Разбирать его не совсем, конечно, корректно. Такие люди нуждаются в сострадании и лечении. И ни в коем разе не заслуживают насмешки, но не могу удержаться, чтобы с вами о необычных поступках мирян наших не поделиться.

Как-то дал нам, Всевышний, времечко отдохнуть от этого надоедливого нам плута, и шеф, по ходатайству губернской прокуратуры, с горем пополам, таки… спровадил его в дальнюю командировку. И ведь не куда-то — к чёрту на кулички, а на юга.
Прибыл, помнится, сыщик с той командировки злой, аки кобель цепной, и закрывшись на засов, стал составлять авансовый отчёт на получение командировочных.
Как-то, ради любопытства, заглянули мы со старшим помощником в его рабочий кабинет в обеденный перерыв, а там ни пройти, ни присесть не на что. Всё завалено трамвайными, троллейбусными и автобусными проездными билетиками.

— Матерь Божья! Чтой-то за мусорка у нас! – воскликнул приятель, разинув рот от удивления, будто баобаб за окном в нашей степи вырос. – Такого свинства в прокуратуре я ещё не видел! – сказал он.

— А я то смотрю, он весь день понурым ходит, место нахождения кокарды на малахае чешет, да что-то кратно в уме множит! А то он свой реальный доход от командировки, оказывается, с утра подсчитывал! – сказал я.
А ведь действительно, запрётся в своей конуре, молока с деревенскими ватрушками напорется так, что его, аки дегустатора молочных продуктов или козла у колышка на привязи, начинает пучить, что не до работы уже становится и не до посетителей!
Потом же... по этажу, аки неприкаянный, бродит — кирпича просит, массажируя паховые свои мышцы.
Было нам всем тогда невдомёк: «Откуда у простого советского, ещё не совсем созревшего мужчинки — сына скотника и доярки столько еврейского ослиного упрямства!»...
Нам с другом было не понять — сколь же это надо было бродить по городским остановкам и вагонам транспортных средств, чтоб собрать одному столько измятых, сопатых и скрученных билетов копеечной стоимости, а потом это всё добро складировать в чемоданы и баулы, и проехав чуть ли не через всю матушку Расею, приобщить их к отчёту с целью получения дополнительной прибавки к окладу.
Демагог… Демагог…
Да синим пламенем со стыда сгорел бы при сдаче девчонкам сего отчёта в Губернии.

Демагог, скажу, демагогу рознь...
Так, в бытность работы в прокуратуре в одном из районов Заволжья, знавал я прокурора Петра Путинцева, с которым мы приятельствовали тогда.
При вступлении в должность прокурора, он, таки… сразил всех работников неординарностью своих суждений, когда при знакомстве с приятной наружности женщиной — Ниной Васильевной, та заявила ему, что работает техничкой.
Уж, лучше б… тётка та молчала, иль кто другой её представил. Да, и без представления можно было догадаться о занимаемой ответственной должности стоявшей пред ним женщины с влажной ветошью в руках, готовой быстро её применить в отношении буйного или залётного типа, пытающегося нарушить режим работы учреждения.

— Какое техническое заведение, уважаемая наша, Нина э-э… Васильевна, вы закончили? – молниеносно последовал допрос прокурора. А видя замешательство учащённо моргающей, пурпурно-пунцовой женщины, Пётр продолжал.– позвольте узнать, милейшая, Нина э-э… Васильевна, кто ж… это вас, любезная, натехничил, коли я не вижу в штатном расписании иной должности, кроме, как должности уборщицы!

— Чем же это не устраивает вас, благороднейшая вы наша, Нина э-э… Васильевна, должность уборщицы учреждения, коли вы допускаете такие ляпы? – продолжал Петруша.
Однако видя, что довёл женщину до инфарктного состояния и то, что переборщил, тут же подскочил к ней, поцеловал её руку… вернулся на прежнее место, вновь развалившись в прокурорском кресле.

— К чему сей спектакль! – думали мы тогда все, присутствующие в его кабинете. – Чтой-то, вообще, за прикол, что за понты, что за позёрство, наконец, в манерах и словах шефа!

Однако, надо признать, весёлый был человече… Увы, нет уже его который год с нами. Казалось бы, что такое произошло сверхъестественное. Вроде бы… ничего. Однако, это была хоть какая-то для всех оперативных сотрудников отдушина.
И Пётр всегда находил благодатную почву для шуток, розыгрышей, да приколов в любых казусных ситуациях, дабы его подчинённые совсем не свихнулись и не одичали: на убийствах и изнасилованиях, которые вместе с хитрым упырём–следователем приходилось и нам вести. А демагогические выходки и кураж были не ради достижения какой-то истины или цели, а скорее, от безделья и безобидной для всех очередной хохмы.
И ведь все, скажи, его тогда поняли и напряжение процедуры знакомства мгновенно исчезло с лиц подчинённых. Ну, пошутил. Не носом же он, в конце концов, гвозди в стену заколачивал, а по-простецки знакомился, что даже не волновавшаяся так в первую брачную ночь уборщица, моментально успокоилась и всё за праздничным столом прошло гладко, с огоньком и юмором.
Как тут не повеселеть и не расслабиться, заметив в глазах прокурора лукавство и огонь, как у собаки Баскервилей. Никакие университеты оному не обучат. Сукин сын он был, и видимо — с малолетства.

Ну, будет о грустном…

Отыскал в памяти своей забавный пример, что сам угораю… от смеха.
Как тут не будешь демагогом, коль повсюду видишь безобразия, на которые и не обратить внимания, таки… никак невозможно.
Надысь, возвращался домой…
Голоден, признаюсь, был, аки зверь лесной. А завидев торговую точку — «Шаурма»... вообще, чуть было слюной не захлебнулся от аппетита, с которым небрезгливые наши сограждане рвали зубами сочное мясо, макая и макая его, видно, в чесночный соус, так как чесноком даже весь асфальт в округе пропах.
Палатка палаткой, но меня насторожило то, что откормленные собаки за ней в тени на цепи сидят, ожидая чего-то. Не корейца же одного, мясом торгующего... эти разжиревшие псы охраняют.
— Не продаёшь кобеля? – вопрошаю я торгаша.
— Нэт! – слышу. – Самому позарез нужен!—отвечает мне ехидно так, нервничая и оскаливаясь, как и привязанные к будке «Тузики» с «Бобиками».
— Под нож... ты хочешь сказать! На зарез! На шаурму!? – для убедительности опять интересуюсь у залётного мясника, давясь обильной слюной. – А зачем тебе их так много? Одного-то продай! – говорю ему, повышая голос.
— Нэт!.. Ходи мимо! Шаурма — порося! Шаурма — не собака! Иди! Иди! Ходи!.. Ходи!.. Сказал «нэт»... значит, нужны самому! – отвечал недовольный моими вопросами нацмен.
— Понятно всё с тобой! – только и сказал я, торопясь домой к столу с лапшой домашней... из курочки.
—Ужель не брезгливо! – спросил я у земляков, уже доедавших шаурму и допивавших водку.
— Пойдёт под водочку! – был ответ одного из них.
А вот собак стало мне очень жалко.
Пришлось сообщить в общество собаководов о жестокости туземцев в отношении животных.

Демагог, демагог…
А вас, скажите, не бесят ли телерекламы.
А вам не противен балаган, который устраивают заслуженные ныне шуты — Петросян и его скоморошье, таки... совсем, не по-детски, выпендривающееся хилое братство.
Ведь ничего умного и поучительного не услышать от дешёвых клоунов нашей невоспитанной поросли, кроме шутовства и опротивевшего зубоскальства с чередующейся полной чушью, да глупостью. Мечутся эти ряженые по сцене, аки макаки в зоопарке или блохи на цепи, «наводя тень — на плетень»...
А почто, спрашивается, эту гадостность и пакостность транслируют по общероссийским каналам. Да потому, чтоб смотрел провинциальный люд этот слабоумный кошмар, да не просил птюху флотскую с икрой у Монарха с думскими отшельниками.

Всё это так грустно…
А попробуй-ка… юмористу объектом насмешки выставить кого-либо из Власть имущих, так не видеть тому исполнителю подмостков большой сцены и даже всем доступного телеканала.
Где, напомните-ка… мне, граждане, видите вы ноне Задорнова. Да на РЕН ТВ. Там, где его настоящих шедевров простолюдины не услышат и его самого не увидят.
А ведь это историк, лингвист и филолог с большой буквы, который доводит до молодёжи духовную культуру русского народа, как и предков наших, смело и нестандартно выражает свои юмористические тексты со сцены на доступном для всех языке.
Ведь его творчество собирает стадионы молодёжи, которую не каждому суждено завлечь ныне байками. А писатель всего-то и высказался как-то раз правдиво в адрес Премьера, что тот только и может по-детски переводить стрелки часов, играючи меняя летнее время на зимнее... и наоборот.
И что бы вы думали.
Используя запрещённые приёмы, оного было достаточно, чтоб изгнать великого мастера слова и учителя с большой сцены, дабы не слышать из его уст глас народный... Как тут... не будешь демагогом. В некотором смысле, Власть всех нас считает демагогами, однако, ею же открыто попираются нормы права, которые чинуши должны защищать их от произвола, а потому граждан и бесит окружающая несправедливость.

Жизнь — это не те дни, которые прошли, а те, которые запомнились. А помнится нам многое. Только и остаётся исполнять кем-то правильно сформулированный лозунг: «Держись, скорби, но двигайся всё дальше!»...