Яшка

               

 Любовь к животным у меня появилась в раннем детстве. Это чувство нам с сестрой передалась от  отца, который из всей фауны особенно выделял собак и лошадей. Галине больше нравились кошки. Мама животных не любила, но как добрый человек никогда их не обижала. До сих пор помню её слова "не рви травку, ей больно", "вынеси котёнку поесть, он голодный!"

Меня же интересовали все – собаки, кошки, птицы, лошади, на которых тогда ещё развозили грузы по рынкам и маленьким магазинам, и даже мыши и насекомые. Любила смотреть на  них, наблюдать их жизнь, изучать повадки. Особой моей любовью пользовались лошади, около них я могла стоять как угодно долго. Увидев на улице лошадь с  телегой, я бегом мчалась к ней. Часто возчики разрешали угостить конягу сахаром,  кусочком хлеба или просто пучком свежей травы. Это был восторг! Усталый конь поворачивал ко мне большую голову, косил карим глазом – что это ещё за мелкое создание? Осторожно мягкими губами принимал угощение и  позволял погладить по твердой тёплой атласной щеке или шее. Увидев лошадь на рынке, куда мы с родителями приходили за продуктами, я застывала около, забыв про всё на свете. Родители спокойно оставляли меня любоваться любимым животным, а сами уходили за покупками, зная, что никакая сила меня от лошади не оторвёт.

В нашем дворе в то  время почти не было собак и кошек. У моей подружки со второго этажа нашего дома была красивая пушистая кошка Ю-ю, но её не выпускали за пределы комнаты, а играть там нам не разрешали. Все барачные дети играли во дворе или, если погода портилась, в коридорах. В коридорах было темно и скучно, к тому же нас без конца одергивали соседи просьбами не шуметь и освободить дорогу.
Зато в кухне во множестве водились мухи и тараканы, за которыми тоже было интересно наблюдать. Я имею в виду, за  мухами. 

Кто сказал, что муха - грязное насекомое?  Вы только посмотрите, как она умывается! Сначала быстро трёт одну о другую передние лапки, потом моет ими голову, да так усердно, что кажется, она  вот-вот оторвётся от тонкой шейки. Тем же манером трет одна о другую задние лапки и чистит брюшко, смешно поднимая его вверх и опуская вниз. Потом приступает к крылышкам, чистит их лапками и вращает, проверяя, всё ли в порядке и не подведут ли они в полете. И что с того, что живут мухи на помойках, в отхожих  и других непривлекательных местах! Кто-то должен там жить, не вина мухи, что природа ей такую нишу выделила.

Рыжие тараканы сновали по столам, стенам, трубам и на полу. Бороться с ними не было никакой возможности. Их травили, шпарили кипятком, давили, но они возрождались в ещё  большем количестве. Дом был старым, с множеством трещин, щелей, пустот и прочих любимых этими насекомыми мест. Пожалуй, это редкий случай, когда живность вызывала у меня брезгливость и отвращение.

Во дворе  было много птиц, в основном воробьёв и голубей, зимой прилетали синицы, клевали вывешенные за окна кусочки сала и дрались с воробьями за места в кормушках. Изредка заглядывали стайки свиристелей, облепляли рябины у окон, усеивая снег под ними яркими ягодами.

Мы с подружками подбирали подраненных воробьев и синичек, как могли, лечили и выпускали на волю. Двух или трёх воробьёв и пару голубей нам удалось вылечить, но большинство наших пациентов, к нашему великому огорчению, погибали. Им  мы устраивали торжественные похороны: клали в коробочки и закапывали  под кустом. Клали на могилу сорванные здесь же во дворе цветы и отмечали захоронение крестиками, связанными из тонких веток. 

*     *     *
Все детские годы я мечтала иметь собаку, потом  кошку, а когда родители, ссылаясь на тесноту,  отказали мне в этом, стала мечтать о птичке. Птичка ведь не займет много места, рассуждала я, с ней не нужно гулять как с собакой, ей не потребуется ящик с песком как кошке. Логика в рассуждениях была такой же, как в три года, услышав о папиной мечте иметь машину, я посоветовала ему купить самолёт. Видя их только в небе, я была уверена, что самолёт поместится у нас под кроватью.  Желание иметь птичку мои родители поддержали, и в одно из сентябрьских воскресений мы с отцом поехали на Птичий рынок.

У отца в детстве жил скворец, очень умный и весёлый, и отцу хотелось приобрести такого же. Птичьи ряды рынка встретили нас щебетом и гомоном. Каких только птиц тут не было! В больших и маленьких клетках прыгали и пели на все лады канарейки, поскрипывали волнистые попугайчики всех цветов – голубые, желтые, пестрые, белые и даже сиреневые. Лесные птицы – чижи, щеглы, дубоносы, красногрудые снегири вели себя тихо, испуганно вертели головами и иногда слегка попискивали. В стороне расположились со своим товаром голубятники. Голуби блистали разнообразием окрасок, сложения  и оперения. Тут были «кудрявые», «бантатстые», «чубатые», «монахи» в черных «шапочках», «павлины» с  широкими, веером, хвостами. Они важно расхаживали в садках и клетках, ворковали и раздували зобы.

Мы с отцом обошли весь рынок, но скворцов нигде не видели. Хотели уже разворачиваться и ехать обратно домой без покупки или купить другую птичку,  как вдруг за пирамидой клеток отец разглядел знакомый силуэт и закричал: «Вот он, Таня, вот кто нам нужен!»  Мы не раздумывая купили скворца вместе с клеткой, кормом, поилками – купалками и прочими необходимыми принадлежностями. Так у нас в доме появился Яшка.

               
 Всю дорогу домой, на улице и в  трамвае, Яшка вёл себя на удивление смирно. Поглядывал по сторонам, спрашивал: "Куа?", что-то насвистывал.

Привезли домой, мы поставили клетку на подоконник. Яшке место понравилось. Он спрыгнул в кормушку, подкрепился и решил, что с дороги неплохо бы искупаться. Поилка со свежей водой в клетке была, но для купания была  мала. Яшка сунул в неё клюв, поболтал, попытался окунуть в поилку голову, но длинный клюв позволял опустить голову в воду только наполовину. Яшка прошёлся вокруг поилки, спросил: "куа?", недовольно отряхнулся и вспрыгнул на жёрдочку. Почистил клюв, придвинулся к прутьям и стал вопросительно на нас смотреть, мол, догадаемся ли? Мы догадались, поставили к нему в клетку ванночку с водой, более подходящую по размеру. Что тут началось! Яшка спрыгнул к ванночке, проверил воду сначала клювом, а потом поочередно лапками, влез в ванночку и начал плескаться. Плескался с таким азартом, что и подоконник, и окно, и даже пол вокруг клетки оказались залитыми водой. Яшка приседал, махал крыльями, вертелся и выражал полный восторг покрикиваниями. Накупавшись, с трудом взмахнул мокрыми крыльями и забрался на жердочку. Там стал чиститься и отряхиваться, отчего брызги разлетались во все стороны на метр от клетки.

Через день – два, когда мы стали выпускать Яшку из клетки поразмяться, выяснилось, что купаться он любит больше всего на свете. Он пытался выкупаться во всех ёмкостях, которые попадались ему на пути, не важно, что это было - лужица на полу во время уборки, чашка с чаем, кувшин с водой,  тарелка с супом или борщом. К счастью, его попытки выкупаться в неподобающей посуде вовремя замечались и пресекались.

Чуть позже купание Яшки превратилось в ежедневный торжественный  ритуал. На середину покрытого клеенкой круглого стола ставилась неглубокая миска с теплой чистой водой. Яшка во время подготовки важно вышагивал вокруг, покрикивал, чтобы поторопились, и нетерпеливо пощипывал нас за руки длинным острым клювом. Затем деловито обходил свой "бассейн" вокруг, заглядывая в него и примеряясь. Вспрыгивал на край и пробовал воду, побалтывая в ней носом, и по-своему комментировал происходящее. Опускал в миску лапку, потом другую, болтал в воде клювом и, если решал, что всё подходит, прыгал в воду. После процедуры купания стол представлял собой большую лужу, воды в миске оставалось на донышке, а Яшку можно было выжимать, вода текла с него струйками. Если в это время в комнате была моя старшая сестра Галя, он с шумом и плеском взлетал к ней на плечо, прижимался к шее и грелся, слегка опустив крылья и прикрыв глаза. Если Гали не было, он летел к себе на клетку и там отряхивался, чистился, энергично встряхивая крыльями, и чесал лапкой шею и голову со скоростью  пулемётной очереди.

 Ещё больше, чем купаться, Яшка любил петь. У скворцов нет своих оригинальных песен, их песни представляют собой набор свистящих, мычащих, щебечущих звуков и писка, в котором угадываются трели других птиц, звуки улицы, лай собак, мяуканье кошек, лошадиное ржание и много другого разного. В общем, скворцы - непревзойдённые звукоподражатели, к ним применимо определение "что вижу и слышу, то пою". Весь набор издаваемых ими звуков сливается в довольно гармоничную мелодию, заканчивающуюся оглушительным писком, напоминающим то ли писк птенцов, то ли крики чаек, хотя где большинство скворцов, живущих в сельской местности, могли услышать чаек!

 Пел Яшка самозабвенно. Долго выводил свои трели, поворачивая голову во все стороны, поднимая и наклоняя её, при этом крылья его слегка трепетали, а перья на горле раздувались и пульсировали. Поводом для начала песни могли стать любые звуки: песни по радио, мои занятия музыкой на пианино, шум из коридора или на улице, приход домой Галины. Вот он сидит на своём излюбленном месте на диванной полочке или на туалетном столике у зеркала и дремлет, слегка покачиваясь на одной ноге, другая нога  поджата и прячется в перьях на животе. Вдруг что-то услышал, встрепенулся, встал на обе ноги и засвистел. Сначала тихо, больше бормоча что-то себе под нос, потом громче и громче по мере прибавления вдохновения. Яшка любил заниматься вокалом у зеркала. Не знаю, понимал ли он, что птичка в зеркале всего лишь его отражение, но он никогда не пытался её клюнуть или поискать за зеркалом. Разглядывал своё отражение, наклоняя голову сбоку набок, и пел, пел, пел. Прямо как оперный тенор. Яшка обожал китайскую музыку, которая тогда часто звучала по радио, и мои упражнения на пианино. Китайскую музыку он старался перекричать, а моим упражнениям подпевал, сильно мешая заниматься. На время занятий музыкой Яшка помещался в клетку, клетка накрывалась темным пледом и ставилась под кровать. Минут пять в комнате стояла тишина, прерываемая моими гаммами, потом из-под кровати раздавалось робкое "куа", потом тихий щебет, и песня начинала звучать во всю силу, заглушая мои корявые упражнения. Поделать с этим нельзя было ничего.

Яшкина особая любовь к Гале началась с самого момента его приобретения и была взаимной. Я даже обижалась, потому что все обязанности по кормлению, чистке клетки, организации купания, уборки мест яшкиного пребывания в комнате лежали на мне, а он, неблагодарный, ни разу не сел мне на плечо, не запел при моём появлении, хотя с удовольствием брал из рук вкусности в виде мух и червей. Завидев пойманную мной муху, Яшка радостно топал ногами, тянул ко мне шею, щелкал клювом и с ювелирной точностью выхватывал её из пальцев, не задевая их. Он отзывался на своё имя обычным «куа», но на этом, пожалуй, его общение со мной и заканчивалось.

Галя уходила из дома рано, со словами  "Мамочка, я пошла, приду поздно, обедать не приду!", и возвращалась иногда даже в 11 вечера, когда вся наша семья уже собиралась отходить ко сну. Яшка, тоже приготовившийся спать в своей клетке, моментально просыпался и начинал петь. Он свистел - заливался всё время, пока она  ужинала и ложилась. Умолкал, только когда в комнате гасили свет.
Что интересно, утром Яшка не начинал свои занятия пением, пока кто-то из нас не вставал с постели. Не важно, была ли зима и темень за окнами или лето с ранними рассветами, Яшка ждал, когда в комнате зажгут свет (при двух окнах комната все-таки была темноватой) и начнется движение. Зимой он спал, засунув голову под крыло, а летом тихо шуршал в кормушке, чистил перья и поглядывал в окно. Но стоило кому-нибудь из нас, особенно Гале, зашевелиться, Яшка оживлялся, запевал и требовал угощения, просовывая клюв между прутьями и нетерпеливо притопывая длинными ногами.

Яшке нравилась Галина игра на пианино. Галя садилась за пианино редко. В детстве она училась в музыкальной школе, но не закончила её. Играла Галя классическую музыку – несколько вещей Бетховена, Чайковского. Яшка обожал в её исполнении «Элизе» Бетховена. Как только Галя садилась за пианино, Яшка немедленно прилетал, садился на спинку стула за её спиной и слушал, прикрыв глаза. Во время Галиной игры Яшка не пел. Но как только она снимала руки с клавиш, он вскакивал ей на голову, вертелся волчком, взмахивая крыльям, и  оглушительно орал, выражая восторг.
 
Во время прогулок по комнате он любил проводить время у Гали на плече. Когда она сидела, он прижимался боком к её шее, перебирал клювом волосы, покрикивал и клевал в щеку, если она ела и вовремя не делилась с ним. Балансировал на плече, помахивая крыльями, когда она вставала и ходила. Ни к отцу, ни к маме, ни ко мне Яшка на плечи не садился, только выпрашивал вкусности, приплясывая перед нашими тарелками, и клевался, когда ему отказывали. В руки Яшка никому не давался.
Он любил пробовать всё новое и всё ему уже давно известное. Во время нашего общего обеда он деловито ходил по столу и интересовался содержимым всех тарелок. Не спрашивая разрешения, совал свой длинный клюв в тарелку и выхватывал из нее понравившийся кусок и удирал, пока не отобрали. Отбирать приходилось часто, так как он хватал куски, не считаясь с их размерами, и отлетев, «убивал», колотя о твёрдые поверхности. Если попытка раскрошить кусок не удавалась, Яшка пытался заглотнуть его целиком. Однажды ухватил кусок арбузной мякоти и прежде чем мы успели вмешаться,  с трудом проглотил. Конечно, кусок застрял. Яшка нахохлился, усиленно глотал, но кусок не желал никуда двигаться. Яшка не улетел и не сопротивлялся, когда Галя взяла его в руки, а я стала потихоньку нажимать ему на горло, чтобы выдавить из арбуза сок и уменьшить в размерах. Наконец это удалось, Яшка судорожно глотнул, вздохнул, повеселел, долбанул клювом мою руку  и вырвался  на свободу. Все вздохнули с облегчением.
 
Яшкины  вкусовые пристрастия не имели границ. Он пробовал всё. Увидел налитый в блюдечко для остывания кофе с молоком, подошел и стал потихоньку пить. Набирал в клюв маленькую порцию, смаковал, глотал, наклонял голову вправо – влево, причмокивая клювом, словно оценивал вкус и снова пил. Я на всякий случай убрала блюдечко, к великому яшкиному огорчению. Он по-птичьи обругал меня, поискал блюдечко глазами, и не найдя, продолжил экскурсию по столу, склёвывая оставшиеся там после обеда крошки.

Однажды отец простыл и решил полечиться любимым мужчинами способом – стопкой водки. Налил и потянулся за хлебом, не заметив, что Яшка уже тут как тут и сует в стопку клюв. Конечно, он был немедленно изгнан. Успел ли Яшка попробовать водку или нет, не знаю, но весь вечер после этого он сидел в клетке надувшийся и грустный, наши разговоры не комментировал и выпустить из клетки не просил. За происшествие отцу, разумеется, от нас  досталось, после чего он стал «лечиться» только тогда, когда Яшка был заперт в клетке.

Вообще Яшка  много хулиганил. Хватал пропитанные спиртом ватки, остававшиеся после уколов маме, страдавшей пороком сердца, мял в клюве и пытаться проглотить. Ватки его усилиям не поддавались, я гонялась за ним, чтобы отобрать. Обиженный, он бросал  ватку, эвакуировался в  клетку, топал к кормушке и подкреплялся. «Перепахивал»  клювом все поверхности, которые ему поддавались. Чтобы защитить мебель от яшкиных «визиток» мы накрывали газетами все его излюбленные места - спинку дивана, туалетный столик, письменный и обеденный столы, а Яшка проделывал в этих газетах дырки. Он долбил газету клювом, потом расширял отверстие, засовывая туда клюв и раздвигая его на манер ножниц. Хватал клювом полу-оторванный клочок и дёргал вверх. Клочок летел на пол, а Яшка просовывал голову  в полученную дыру почти до плеч, проверял, нет ли там  чего-нибудь съестного, и начинал делать новую дырку. После яшкиной работы газета становилась похожей на мишень в тире. Газета менялась на новую, и все начиналось сначала. Каюсь, я тоже была виновата в яшкиной привычке проделывать в газетах,  связанной из ниток скатерти на туалетном столике дыры. Я подкладывала на туалетный столик мучного червяка, а Яшка  прилетал и склёвывал его. За мучных червей, которых мы покупали для него на Птичьем рынке, Яшка готов был продать душу. Съев угощение, Яшка искал ещё, в поисках переворачивал все доступные предметы на столике и ковырял газету. Для стимула я иногда засовывала червяка в проделанную им дыру, и довольный Яшка находил его и проглатывал. Ему также нравилось сбрасывать со столика на пол  расчески, картонную пудреницу, катушки с нитками, пуговицы, тюбики с кремом и другие мелкие предметы. Яшка подсовывая под них клюв и раскрывая-закрывая его, подгонял к краю. Предмет падал, Яшка с интересом следил за полетом, а когда тот шлёпался на пол, подпрыгивал и кричал что-то вроде "Ура!" Особый восторг вызывала у него пудреница. Когда она касалась пола и взрывалась облаком пудры, Яшка заглядывал вниз, скакал на месте и издавал звук, напоминающий боевой клич индейцев.

        Дважды Яшка чуть не погиб. Обычно мы запирали его на ночь в клетке, чтобы он случайно не свалился во сне куда-нибудь за мебель и не убился. У него не было одного когтя на заднем пальце, и стоя во сне на больной ноге, он иногда соскальзывал с жердочки и падал на пол клетки. В испуге начинал метаться, будил нас, мы включали свет и Яшка, вернувшись на жердочку, снова засыпал. Не слышал шума только наш отец, разбудить которого было невозможно, даже стреляя рядом из пушки.  В тот вечер  у мамы случился сердечный приступ. Пока мы ждали «скорую», пока врачи делали уколы и давали рекомендации, наступила ночь, и мы легли спать, забыв, что Яшка остался на свободе. Утром я встала первой, так как пора было собираться в школу. Подошла к клетке насыпать Яшке свежий корм и сменить воду и увидела, что его в клетке нет. И вообще в комнате было непривычно тихо. Родители и Галя, измученные почти бессонной ночью, спали, только слегка похрапывал во сне отец и громко тикал будильник. Я обошла все яшкины любимые места, заглядывала под мебель, в углы, звала его – напрасно. Яшки нигде не было. В окно он вылететь не мог, так как открытые форточки были надёжно затянуты мелкой прочной сеткой. Полутёмного коридора Яшка боялся и к двери никогда близко не подлетал. Что было делать? Я разбудила отца, которому пора было идти на работу, и Галю, сквозь слёзы и рыдания кое как объяснив, что Яшка пропал. От шума проснулась мама и тоже включилась в общую суматоху. В конце концов меня отправили в школу, чтобы я своими рыданиями снова не довела маму до нового приступа, а отец с Галей стали искать Яшку.

Стоит ли говорить, что все уроки я молча проревела, тайком от учительницы вытирая мокрые глаза. Соседка по парте, подружка Нина, знала о моей беде и как могла, отвлекала от меня внимание других учеников. После уроков я плелась домой, представляя, как войду в нашу комнату и увижу пустую яшкину клетку. Слёзы градом лились из глаз, и если бы не Нина, которая вела меня под руку, я до вечера  рыдала бы на какой-нибудь скамейке. Ноги идти домой не хотели.  Нина довела меня до подъезда и побежала домой. Но вот и наша дверь. Открываю её  и слышу…  яшкины трели. Не поверив своим ушам, огляделась и увидела его самого, сидящего на привычном месте на столике у зеркала. Увидев меня, замолчал, подумал, повертел головой  и спросил:  «куа?». Обалдевшая, я села на диван и стала слушать рассказ мамы о том, где нашёлся Яшка.
 
В нашей комнате стояло старое пианино, на котором когда-то Галя, а теперь я учились музыке. Задняя его стенка была не сплошной, а состояла из перекладин. На них была натянута ткань. Ткань от времени потеряла и цвет, и качество. Кое-где она была протёрта почти до дыр, а местами из неё были выдраны целые лоскуты. Яшка, заночевавший в непривычном месте, ночью, видимо, проснулся, перепугался, стал метаться и каким-то образом провалился за пианино в одну из таких дыр. Так случилось, что шума никто из нас не услышал. От страха в темноте Яшка замер и зашевелился только тогда, когда отец и Галя в процессе поиска совместными усилиями сдвинули пианино с места. Яшку извлекли, успокоили, напоили, накормили и оставили летать по комнате, предварительно поставив пианино на место и надёжно законопатив щель между ним  и стеной. Не найди мы Яшку вовремя, он бы погиб от голода и жажды.

Второй случай произошёл, когда мы с мамой жили летом на даче. Своей дачи у нас не было, а мама в жару из-за больного сердца задыхалась в городе. Поэтому мы снимали на лето комнату с террасой в ближнем Подмосковье. По разным причинам дважды снять дачу у одних и тех же хозяев не получалось, поэтому места всё время менялись. На даче постоянно  жили я с мамой, а отец и Галя иногда приезжали вечером или по выходным. Яшку мы на дачи не брали, опасаясь хозяйских или соседских кошек. В это время уход за ним и кормление целиком ложились на Галины и отцовские плечи. С этими обязанностями они справлялись, но вот загнать Яшку на ночь в клетку не всегда получалось. И отец, и Галя ехали на дачу сразу после работы или учёбы, не заезжая домой. Чаще всего они оставались на даче ночевать, а утром спешили вернуться в город, чтобы накормить Яшку, налить ему воды для питья и купания и убрать в клетке. Яшка против такого режима не возражал, только более бурно, чем обычно, выражал восторг по поводу  Галиного или отцовского  появления – пел, кричал, приплясывал на длинных ногах и требовал угощения.

В тот августовский вечер отец приехал на дачу довольно поздно, уже начинало темнеть. Собиралась гроза. Небо затянулось тучами, начал накрапывать дождь. Мы с мамой уговаривали отца остаться переночевать на даче, но он отказывался, говорил, что какое-то шестое чувство гонит его домой, где Яшка остался один и не был заперт в клетке (Галя тогда отдыхала в пансионате).

Отец уехал,  и почти сразу разразилась гроза. Дождь полил как из ведра, молнии полосовали небо и били в землю, казалось, рядом с домом. Мы с мамой закрылись в комнате и стали дожидаться утра. Гроза бушевала всю ночь. Утром тучи разошлись и выглянуло солнце. Было воскресенье, и после обеда отец снова приехал к нам. Рассказал, о том,  что его неудержимо тянуло домой, несмотря на непогоду и дождь. Мысли о возвращении в дачный тепло и уют даже не возникали. Добравшись домой и открыв дверь комнаты, сразу услышал слабый шум, трепыхание и жалобные стоны Яшки. Включил свет и увидел его, повисшего на тюлевой занавеске головой вниз. По-видимому, Яшка испугался грозы, заметался, в темноте зацепился за тюль отросшим когтем и повис. Отец как был в мокром костюме и ботинках, кинулся к нему, освободил из плена, осмотрел и, не найдя повреждений, посадил в клетку приходить в себя и отъедаться. Какая телепатическая связь с Яшкой сработала у отца в тот вечер, загадка.
*
*        *
И всё-таки в один печальный день лета 1962 года мы потеряли Яшку навсегда. Не помню уже, по какой причине мы стали брать его с собой на дачу, но в тот год Яшка присоединился к нашей с мамой компании. На даче он лишился той  вольницы, которой пользовался в городе. Окна террасы и комнаты почти никогда не закрывались, и мы не могли часто выпускать его из клетки полетать.

Кошек на хозяйском участке не было, мы выносили клетку в сад, чтобы Яшка тоже мог насладиться природой и свежим воздухом, а вечером возвращали на веранду.  Яшка, казалось, был доволен. Он пел, перекликался с птицами в саду, в общем, вёл себя как обычно. Надо сказать, что была у Яшки одна вредная черта – он открывал дверцу клетки, поддевая клювом скобку, на которую она закрывалась, и выбирался наружу. Умел и развязывать узлы на веревке, которой я завязывала дверцу, чтобы не дать ей открыться.

Ума не приложу, почему в тот злополучный день я завязала веревку только на один узел – отвлеклась, понадеялась на извечный русский авось, - теперь уже не важно. Случилось то, что должно было случиться, и чего мы всё время опасались:  Яшка развязал веревку, открыл дверцу и вылетел в сад.  Мы с мамой услышали его «фюить» и «куа», доносящиеся не с той стороны, где мы оставили клетку. Подумали, что прилетел какой-то другой скворец, и я пошла посмотреть. Увидела пустую клетку, открытую дверцу и Яшку, сидящего на козырьке над крыльцом.

У меня всё внутри опустилось. Я сбегала в комнату, принесла  мучных червей, предлагала ему, звала, давясь слезами. Напрасно. Он вертел головой, смотрел с высоты на меня и маму, на свою клетку. И, как будто решившись, вспорхнул и полетел к домам на соседнем участке. Если бы в эту минуту с нами была Галя! Яшка непременно спустился бы к ней, мы бы поймали его и водворили в клетку, но не случилось…

 Больше мы Яшку не видели. Его опустевшая клетка стояла в саду ещё с неделю, потом мы убрали её, отнесли в хозяйский сарай, чтобы не бередить пустыми надеждами свои и без того растерзанные  души. Прощай, Яшенька!