Крещение

Приветливая зима 2016 года мягко окутывала город снегом, не давая ему растаять, но и не сильно морозя снующих по улицам людей. И даже хитрые выходки января, за ночь заносившего все дороги, меркли на фоне удивительной доброты погоды этих дней. И именно когда одни из таких суток сменялись другими, некоторые люди встретили праздник Крещения. Встретили его вовсе и не все, но слышать об этом мог каждый обладатель телевизора. Освещалось это событие так ярко, что на его фоне меркло открытие новой (и, кстати, совсем даже не сильно отражающей свет) планеты в солнечной системе. Еще бы, ведь совсем недавно отгремел праздник, в честь которого на небе засияла Вифлеемская звезда! Но это не так важно.
Пока крепкие телом и (или, как минимум) духом люди окунались в проруби, я, не будучи дряхлым, но сомневающимся, пытался найти дома библию, что бы в очередной раз совершить попытку её прочтения. Поиск этой книги был столь же неудачен, как и мои предыдущие потуги прочесть её целиком, поэтому пришлось проводить время за Толстым. И даже его «громоздкие предложения», которыми так запугивают и отпугивают школьников, не могли сравниться с тем усыпляющим эффектом, который на меня оказывали бесконечные родословные достойнейших библейских мужей (о женах умалчивается) и их сыновей. Разумеется, Вам может показаться, что я отношусь ко всему этому предвзято. По крайней мере, у меня уж точно сложилось такое впечатление. И именно поэтому я решил приобщиться к массовой культуре, продержавшейся на пике популярности столь долгое время. К тому же, моя мама попросила меня принести домой святой воды, если я случайно буду проходить мимо церкви. Звон колоколов частенько доносился до моей квартиры, и поэтому я, как достойный сын достойнейших родителей, на следующий день, разумеется, случайно прошел мимо церкви, при этом принеся домой 2 литра святой воды в бутылке из-под выпитого специально для этой цели лимонада. Со мной был мой друг, несший из церкви священную жидкость в пятилитровой таре.
Я не был в церкви лет с 12, причем это не был осознанный отказ. Потеряв свой крест, со временем я потерял и желание посещать это место. Раньше я ходил туда с бабушкой, но с годами времена стали легче, а вместе с этим уменьшилась и посещаемость прихода. Слыша с одной стороны пропаганду Православия, а с другой её рьяную критику, и, в бытность свою отроком, являясь шутником над религиями (ох уж эти подростки!) я решил более подробно изучить этот вопрос и сделать свои выводы. Визит в церковь был первым шагом, а такой большой праздник – отличным поводом для посещения храма. Боясь спутать порядок перемещения трех перстов,  я косился на друга, действовавшего более уверенно, чем я. После совершения обряда, мы зашли на территорию, у входа встретив просившую денег цыганку. Удивившись красоте ворот и стоявшему рядом грузовику с цистерной «Молоко», мы, вновь три раза перекрестившись и поклонившись, оголили головы, и зашли в храм в поисках святой воды и изучения интерьера. Со вторым пунктом мы справились легко: внутри было тепло, мягкий свет освещал стены новой церкви и лики святых. С потолка нам сияли звезды из сусального золота, раскинувшиеся на голубом небе. Запах ладана окутывал и успокаивал, а тишина венчала этот преисполненный духовности покой. В полном умиротворении проходили мы вдоль ликов святых, узнавая некоторых из них, и со стыдом понимая свое незнание о других. Внутри три бабушки, сообразно месту, чинно и умиротворенно расставляли свечи и крестились, дополняя своим присутствием эффект, оказываемый на нас храмом, а мы, тем временем, проходили вдоль очередной стены. И подверглись мы полному успокоению, но было оно нарушено: пятилитровая бутылка моего товарища, внутри которой воздух из-за холода подло сжался, а стенки деформировались внутрь, начала проявлять свои свойства упругости и предательски щелкать, расправляя, словно крылья, свои пластиковые стенки. (Этот Иуда среди пластиковой тары) Это было столь неожиданно для нас, что мы растерялись, а звук снова повторился, но теперь громче отскакивая эхом от звезд, раскинувшихся на синем небе, и ликов святых, взирающих на нас со стен. И стало от осознания неловкости ситуации стыдно и смешно, и переглянулись мы, и стало от этого еще смешнее и более стыдно от осознания своей недалекости. Бабушки, ставившие свечки, недовольно искали источник шума, который, видимо, хотел, что бы его обнаружили, и поэтому щелкал с каждым разом все громче. Не найдя внутри храма святой воды, поспешно покинули мы его, сдерживая неподобающие месту улыбки и даже смех! Выходя, я заметил странное устройство, с чашей и несколькими кранами, и я даже расстроился, решив, что святая вода закончилась. Но я ошибся. Очередь к цистерне почти иссякла, и молочник, стоявший рядом с ней, заметил нас, и, подозвав жестом, удивил, оказавшись вовсе даже не молочником, а разливщиком святой воды. Данный вид хранения показался мне довольно странным, но ведь и прогресс не стоит на месте, и все большее количество жаждущих святой воды проще обслужить, используя сообразные тому средства. Преисполненный впечатлений и с набранной в бутылку святой водой я пришел домой, договорившись с бабушкой сходить вместе в ближайшую к ней церковь и за водой для нее.
Жила моя бабушка в хорошо заселенном районе девятиэтажек, и территория более старой, деревянной, и столь впечатлявшей меня в детстве церкви, была плотно заполнена людьми. Крестили меня в ней же, в одно летнее утро, которого я еще не мог запомнить. Вечером того же дня родители видели моего крестителя сидящим неподалеку и пьющим пиво. Но, как я позже выяснил, на его месте теперь находился молодой человек. Узнал я это, пройдя на территорию храма и зайдя в церковную лавку. Но до этого мне пришлось отрицательно кивать головой уже не одной, как это было вчера, а нескольким цыганкам, назойливо пытавшимся надавить на мои религиозные чувства и заработать на этом денег фразами типа «Подайте ради Бога». От этого становилось еще более неприятно, чем обычно, когда ничем не занимающиеся люди просят дать им денег. Но что поделать, я дитя капиталистического времени, окончательно побороть свою ксенофобию не смог, да и что бы познать религию совершал только первые шаги. Так что у цыган не было шансов. Хотя не было бы их у любых попрошаек.
Однажды, находясь в центре города, на самой главной улице, встретилась мне такая картина. Рядом стояли две сгорбленные, пожилые, даже старые, бабушки, и одна из них, опираясь на клюку полной рукой и взывая громким голосом к религиозным чувствам проходящих мимо, просила подаяния. Вида она была и правда бедного, но рядом с ней, в потертой одежде из старого каракуля покроя прямиком из 70-х, сидела даже, пожалуй, более старая женщина, продававшая самодельные вафли со сгущенкой. Просила она за них немного, но можно было дать и больше – цена была не фиксированной. Никого не зазывая, она молча ждала покупателей, но, подойдя к ней, я увидел не безразличный, преисполненный псевдосмирения взгляд её соседки, больше изучавшей асфальт, а выглядывающие и приветливо блестящие из-под морщин зеленые глаза. Купив одну вафлю по цене пяти, я с чистой совестью прошел мимо просящей. Миновав её, я услышал, как звякнула мелочь. Это было печально.
Однако я отклонился. Пройдя внутрь, я, следуя за бабушкой, направился в церковную лавку. Выходящее на улицу окошко не было видно из-за людей, закрывавших его стоя в очереди. Среди пожилых бабулек в платках, как мне показалось, было что-то вроде негласного соревнования: кто сможет более близко дышать в ухо, спину, затылок человеку, стоявшему раньше по очереди. Дополнительные баллы присваивались за плотность касания тела бабульки к спине предыдущего. Мне с моей бабушкой, слово «бабулька» к которой абсолютно неприменимо, вовсе не хотелось принимать в этом участия, поэтому мы просто зашли в дверь, ведущую внутрь церковной лавки. Внутри было всего два покупателя в очереди. Бабушка хотела взять свечи, но их оказался целый ассортимент – маленькие по пять рублей, маленькие по десять, маленькие по 15, средние по 25, большие по 40. Я был поражен такой вариативностью в ценах и величинах, так как раньше никогда не слышал, что эффективность свечи находится в зависимости от её размера. В лавке сидел священнослужитель, консультировавший женщину, но говорили они столь тихо, что подслушать мне ничего не удалось. Да я и не стремился. Бабушка взяла шесть по пятнадцать и дала три мне.
Перед входом в церковь я снял шапку и перекрестился, действуя на этот раз чуть более уверенно, но все равно сначала краем глаза поглядев, когда надо направо, а когда налево. Поднявшись по ступеням храма наверх, мы вновь проделали обряд. Миновав ворота храма, я, следуя бабушкиным движениям, перекрестился опять. Мимо нас прошел мужчина в черной короткой куртке, черных штанах и черных загнутых ботинках. Черную шапку он, видимо, забыл снять со своей головы, и женщина в шубе, видимо, его жена, громко сделала ему замечание: «Дим, ну ты вообще?». Дима был не вообще и снял шапку, но, видимо, был не рад излишнему вниманию, которое привлекла жена к его особе. Внутри деревянной церкви было темнее и теплее, чем там, где я был вчера. Однако приятный запах ладана возвращал меня в детство, а святые, кто строго, кто добро, а кто беспристрастно, бросали на меня взгляды с икон. Чувствуя столь строгое наблюдение, я, вслед за бабушкой, дойдя до иконостаса, перекрестился вновь. Рядом ходил Дима с недовольным лицом. Настала пора ставить свечи. Идя за бабушкой, и не нарушая тишины, я поставил свечи там, куда указала она. Ставя первую свечу, я узнал Николая Чудотворца. Второй день подряд виделся я с ним. Пройдя в другой конец церкви, такой же темный, теплый, и, на удивление, приятный, я, как и советовала бабушка, поставил свечу. Опять перекрестился. Когда все свечи были расставлены, я заметил витрину, в которой были расставлены аккуратные цилиндры. В четыре ряда располагались они, и, подойдя ближе, я прочел имена святых, чьи мощи были размещены внутри этих баночек. Я удивился тому, что в такой непримечательной церкви есть частички Сергея Радонежского и Серафима Саровского (а я из перечисленных имен знал только их). Рядом с мощами бабушка перекрестилась. Я тоже. За спиной громко закашлялся Дима. Надо было пойти дальше, но прежде чем уйти, я, после бабушки, приложился к иконе, стоявшей в центре зала. Перекрестился. Было неловко и негигиенично, но я приложился носом и лбом, не рассчитав расстояния до стекла перед ликом. Мне показалось, что я поймал неодобрительный, но прощающий взгляд.
На мой вопрос бабушке «А кому мы ставили свечи?» последовал ответ «Не знаю, я сама не особо-то разбираюсь. Но это хорошо». Мне оставалось только удивленно пожать плечами и потупить свой взгляд в сторону.
На улице люди сменяли друг друга с равной скоростью – толпа оставалась толпой. Мы подошли к большому чану, из которого разливалась вода, и заняли очередь. Вода лилась беспрерывно, из краев с вентилями в желоб, на протяжении которого блестели и десятикопеечные, и десятирублевые монеты, но её журчания практически не было слышно. Зато доносились женские голоса, шум детей, кашель. Каким-то образом Дима оказался на улице раньше нас. Более того, он стоял в очереди следующим на набор воды, а рядом были несколько канистр и бутылок. Женщины, стоявшие у краев, суетились и расплескивали воду. Лед играл с лучами солнца, весело блестя в глазах народа, и раздражая этим некоторых представителей толпы. Дима начал набирать воду, размашисто, но ловко захватывая и сменяя маленькие бутылки, которые разложил рядом с собой. Технология была отлично отработана, и весь процесс шел быстро. Но стоявшая рядом женщина, разводившая суету и отвлекавшаяся на своего ребенка лет пяти, была, видимо, не довольна таким положением дел:
- Мужчина! Вы что делаете, не один здесь! Не видите, у меня ребенок, а вы воду плещете!
- Женщина, делайте всё хорошо. Не видите, я нормально разливаю? – Дима был явно не доволен такими претензиями, и справедливый гнев стремительно зарождался в его сердце.
- Я-то всё хорошо делаю, это вы машете здесь! – снова говорила ему женщина, будто были сомнения, что её оппонент находится именно в этом месте, а нигде-либо еще.
- Вы за собой следите, и спокойно ведите себя!
- Да вы что себе позволяете? Вы как говорите со мной вообще? Вот с женой своей так дома говорить будете! – уверенная в своей правоте женщина успешно распространяла суету далее.
- Я  нормально говорю прямо, всё как есть! – парировал ей Дима.
Но больше оставаться в стороне от такого захватывающего события толпа была не в силах.
- Вы что кричите, мужчина! – донесся еще один женский голос.
- Я не кричу, я нормально разговариваю, это вы кричите! – выкрикнул в ответ Дима.
И так бы и продолжалась эскалация этого острого локального конфликта вокруг источника воды, если бы не бабулька, вмешавшаяся в конфликт:
- Чур вас, чур! Негоже так на территории храма говорить! Ох, Господи, негоже!
И действительно, миротворческий эффект этой фразы был крайне сильным. Весь конфликт мгновенно исчерпал себя, оставив после только чувство неловкости. Испытал её и я, хотя у меня была лишь роль пассивного наблюдателя. И, смотря за течением конфликта, люди не сразу заметили, что вода прекратила идти из кранов. Недоумение расходилось по толпе, словно круги по пруду, в который бросили камень. Тем временем народ, хоть и небольшим темпом, но пребывал. Люди стали недоумевать. Но недовольных выкриков не было, зато с каждой минутой гул становился все сильнее, словно от приближающейся откуда-то лавины. Пока люди негодовали, бабушка сказала мне, что бы я приходил к ней в гости на масленицу. Я удивился месту и времени приглашения, но, разумеется, согласился. Блины и общение с родственниками это то, что я люблю, особенно в умеренных дозах.
Прошло полчаса. Кто-то пошел искать настоятеля. Через пятнадцать минут его нашли, но это ничего не дало. Тем временем присутствующие вовсе и не думали расходиться, а лишь генерировали недовольство, сдерживаемое духовной силой, осознанием места и мыслями о том, что подумают люди. И каждый человек боялся того, что подумают люди. И вот через полтора часа обнаружился мальчик, который сказал, что видел, как цыганенок залазил в подвал. И тут же обнаружился дед, который уверял, что видел, как цыганенок выбирался из подвала. На вопрос, почему же он не сказал раньше, что видел, кто это сделал, ответа уже не было слышно – недовольство, копившееся в толпе, достигло критической массы и вылилось за пределы каждого человека, стремительно заполоняя собой все свободное пространство. Масла в огонь подлила вода, появившаяся в кранах после того, как кто-то спустился в подвал и открыл главный вентиль, который перекрыли. Конечно, кто-то успокоился, набрал воды, и пошел домой. Пока мы с бабушкой наполняли нашу тару, разносились недовольные крики. Громче всех кричала женщина с ребенком. Несколько мужчин присоединились к ней. Было решено «дать в рожу этим цыганам». Откуда-то узнали, что цыгане перекрыли воду для того, что бы собрать, видимо, так и манившую их мелочь из желоба. Однако похороненным под водой сокровищам не было суждено отойти в пользование просящим у входа. Хотя судьба денег достоверно и неизвестна: когда мы, с полными бутылками, выходили с территории церкви, предварительно перекрестившись, цыган рядом со входом и след простыл. Преисполненный впечатлений и с набранной в бутылки святой водой, я пришел к бабушке в удивлении и размышлениях.
Странными казались мне увиденные события, ведь комичность и приземленность их никак не вязалась в моей голове с имевшимися представлениями о возвышенной духовности данного заведения. Пожалуй, зря я ассоциировал саму религию, а точнее мои наивные представления о ней, и церковь, с её прихожанами. Часто вещи, идеи, давно и всем известные, становятся гораздо ценнее, когда доходишь до них сам. По крайней мере, мне так кажется - приятно так думать. Если так считать, то «моменты прозрения», находящие на меня, оказываются вовсе не напрасными. И, все-таки, не я был самым наивным посетителем в тот день. Наверное. Ведь до чего же все-таки  самобытные и наивные люди живут среди нас, если они способны исповедовать не допускающее других религий христианство в таком синкретическом ключе, где «чур!» мешается с «Господи!», а диалоги про масленицу ведутся в церкви, за набиранием святой воды.