Берегиня. Глава 12. Чёрная тропа

Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2016/01/28/230

Глава 12. ЧЁРНАЯ ТРОПА

Фома всхлипнула.
- Блин, они что - охренели? Жить бы да жить ещё... - она помолчала, выпила, не чокаясь, и буркнула: - Если ещё кто ТУДА надумает - мне не попадайтесь! Придушу, блин, - так и знайте!.. Зондер, паскуда, пой!

Витька, честно говоря, с самой первой незабываемой пьянки на избе терпеть не мог “концертов по заявкам”. Бывают же уж-жасные умники, с потугой на остроумие требующие, чтобы душа сначала развернулась, а потом свернулась. У него иной раз даже руки чесались одеть на головы таким ценителям свою ЛЯБАСТРУ - драгоценную гитару, пережившую на избе не одно “кораблекрушение”.

Но тут, конечно, не тот случай. Годовщина строительства избы - а толпа собралась как раз на очередную такую годовщину, хоть и не круглую, - на этот раз больше напоминала поминки, чем былые разудалые сборища. Слишком уж много народа успело по разным причинам перебраться на тот свет. А ровно год назад в такой же октябрьский вечер погиб Игорёк. С утра его и других ушедших друзей навестили на кладбище, а сейчас, плюнув-таки на всяческие заморочки, собрались за этим столом. Кто ещё в состоянии оказался сюда подняться, естественно...

А песню Витька собирался спеть и без всяких указаний со стороны Фомы. Ту песню, которую ничем не заменишь в таких случаях.  Да и зачем её менять, если, по некоторым предположениям, она старше даже совсем уже седого Келдыша? И ведь ни одного лишнего слова...

"Есть в безымянной долине
Холмик печальных камней
И ледоруб посредине
Воткнут руками друзей,
Ветер тихонько колышет,
Гнет барбарисовый куст,
Парень уснул и не слышит
Песен сердечную грусть..."

Тихо за столом. Пока тихо. Конечно, проскочат ещё “два по сто” - и жизнь возьмет своё. Станут громче голоса, посыпятся шуточки, зазвучат совсем другие песни. И ничего недостойного в таком повороте нет. Что же, друзьям ОТТУДА приятно на кислые наши рожи любоваться?
Но ещё пару минут будет тихо...

- Народ! Есть тост! - раскрасневшаяся Валентина вскочила на нары. - За деток!
- Почему только за деток? А за внуков?
- Что дети? Главное - процесс, - тихонько пробурчал над ухом у Зондера Очкобородый. - Ферштейн?
- Я-я... - ухмыльнулся Витька. - Их либе айне фрау...

Все путём, сэры и сэруньи. Жизнь продолжается!

 ***

- Вы не будете так любезны одолжить мне три рубля пятьдесят копеек?
Паганель обалдело уставился на того, кто отвлёк его от созерцания поросших кедрачом гор за окном автобуса.
- Вы не будете...
- Не буду, - улыбнулся Паганель, поняв, что столь церемонная фраза произнесена мальчишкой лет десяти. - Не буду по той простой причине, что слово “одолжить” предполагает возврат ссуды. А вас, мой дорогой сэр, я вижу в первый и последний раз.
- Видите ли, я обязательно верну их вам переводом, - сказал мальчишка, беспокойно озираясь на приближающуюся кондукторшу.
- Да? - Паганель изумлённо уставился на настырного заёмщика. Хотел еще капельку побалагурить с необычным собеседником, но понял, что пацану сейчас не до светской беседы. Кондукторша уже почти нависала над ними. - Ладно, это мы обсудим попозже. Два билета, пожалуйста. Э, а тебе до конца? - уточнил он.
- Да, благодарю вас!
Паганель хмыкнул про себя. Ну надо же! Пацан говорит правильным языком, а слушать дико. Как мы все одичали...
- Видите ли, я нечаянно забыл кошёлек дома. Иначе бы я, разумеется, сам расплатился. У вас найдётся ручка записать адрес? Почему вы смеётесь?
- Видишь ли, у меня нет ручки записать адрес. Да и не нужно это. Я не одолжил тебе деньги - я просто выручил тебя. А ты, может быть, выручишь кого-то ещё... Знаешь, как говорят: делай добро...
- И кидай его в воду, - закончил мальчишка.
- Ну вот! А ты сразу - адрес!

***

Если честно-честно, то Санёк ехал мириться с мамой. Не то, чтобы они очень уж сильно поругались утром, но до слёз дело дошло. Со стороны СанькА. Слыханое ли дело, чтобы мама не взяла его с собой на Борус? Тем более, что он так старался всю неделю... И в школе, и дома. А в музыкалке вообще ужас что пришлось перетерпеть! Хоровичка устроила всем такой тарарам - просто кошмар! И чего ей только надо?

Век бы не ходил Санёк ни на хор, ни на сольфеджио, если бы не хотелось научиться петь песни под гитару - как дядя Зондер. Особенно боевую альпинистскую: "Вот это для мужчин - рюкзак и ледоруб!". И ведь действительно, что ещё нужно настоящим мужчинам, к которым Санёк относит себя с тех пор, как самостоятельно смог пройти по тропе к пелеховскому приюту?

Мало кто из сверстников разделял его увлечение горами. “Умный в гору не пойдёт” - это ведь так логично... Ну, разве что на охоту или за кладом... С этим одноклассники еще как-то согласились бы. Но просто так?.. Увы, чаще всего ответом на его восторженные рассказы о походах на Борус были соболезнующие взгляды и очень понятный жест, когда крутят пальцем у виска.

Понятно, что большинству не в пример интереснее мечтать о боевых подвигах. Тем более, что на экране видака всё так просто! Мочи себе нехороших парней направо и налево! Раз у тебя автомат покруче и ты с ним управляешься ловчее других - значит никаких проблем! Пацаны аж писаются от зависти, когда Шварца или Сталлоне смотрят по двадцатому разу.
..
А вот Саньку Сталлоне понравился только в одном фильме - где он играл скалолаза. Он там никому зла не хотел, а просто защищал друзей... А как лазил по горам!

Нет, всё-таки зря Санёк поссорился с мамой. Она у него замечательная! Никогда не кутает его в меховые шапки и шубы, а сама вяжет спортивные шапочки и шьет настоящие альпинистские пуховки, в которых легко и не жарко. А брать его в горы не боится даже зимой...

Вот только мама чересчур сентиментальна. Ладно бы без посторонних, это ещё куда ни шло. Ну нельзя же звать почти взрослого сына “Сашенькой”! Хоть под землю проваливайся!

И ещё Санёк очень обижается, когда мама уходит на Борус без него. Это, правда, бывает не слишком часто, но тем более обидно. Даже не в обиде дело. Просто в таких случаях Санёк очень волнуется за маму. И пусть она не смеется, что нечего ей в горах бояться! Есть чего! Сама же сказала как-то, что папа погиб в горах.

Вообще-то, мама больше этого не повторяла. И не смогла ничего толком рассказать, когда Санёк недавно попытался расспросить её подробнее. Что-то тут не совсем понятно... Правду говоря, он даже сильно подозревает в последнее время, что папа вовсе не погиб... Наверное, просто ушел от мамы. Только и в это не очень верится. Ведь мама такая красивая…

.Нет, что-то здесь непонятно. Однажды Санёк нечаянно увидел, как мама плакала, разглядывая старую фотографию. Позже он нашел эту фотографию и долго рассматривал смеющуюся на ней маму и какого-то мужчину. Неужели она раньше была такая толстощёкая? Кошмар...

Дяденька, который расплатился за билет, на какое-то мгновение показался Саньку похожим на мужчину с фотографии. И одет он почти так же, только не в штормовку, а в анорак. И рюкзак на нем классный... Боевой, как говорит дядя Гриша. Но даже не рюкзак полностью покорил Санькину душу, а торчащий из него настоящий айсбайль! Санёк с тайной надеждой ждал, что очаровавший его попутчик доедет с ним до конечной остановки, откуда начинается тропа на Борус. Тем более, что топать по тропе в одиночку он всё-таки побаивался... Но мужчина сошёл на Уйском перекрестке и, прихрамывая, пошел к кладбищу. Жаль...

Мальчишка призадумался. Затея с самостоятельным походом на избу уже не казалась ему бесспорной. Одно дело идти по тропе днём и в компании, и совсем другое - на ночь глядя и в одиночку. Он вдруг вспомнил, как дядя Очкобородый рассказывал про следы рыси, которые встречал на снегу прошлой весной... Может лучше вернуться домой?

Но ведь он не солгал тому дяденьке насчет забытого кошелька! Опять ехать зайцем? А вдруг оштрафуют? Или в школу сообщат?

Нет уж, надо идти. Фонарик все-таки у него есть! И надо достать из кармана ножик. Оружие, как-никак. Зато как здорово будет подкрасться к маме там, на избе, и напугать её! И сразу помириться.
Он достал фонарик и включил его. У, отлично! И почти не страшно...

***

- Зондеры, у вас совесть есть? Куда торопитесь? И так уже только раз в год встречаемся! Татьяна, это всё твои штучки? Знаем, знаем! Да кому твой Зондер теперь нужен? Из него же песок сыпется! Что? Не сыпется? Ну так тащи его под нары. Пять минут, небось, хватит? Чего-чего? Да брось ты! Долго ли умеючи! Ах, умеючи - долго? Ну, вы гурманы... Галинка, а ты чего уши развесила? Кыш отсюда шашлык жарить! Дай родителям про любовь поговорить... Ты что думаешь, тебя другим способом делали? Небось, там же, под нарами... Рыба, а ты чего му-му гоняешь? Наливай Витьке! Ничего-ничего, у них нынче Зондерша за рулём! Во, нормально! И еще разик... Зондер, доставай свою балалайку! Ну, паразит, уже и зачехлил! Доставай, пока не удавили! Давай что-нибудь жалистное... Ой, ребята. Я ж вас всех так люблю...

- Вить! - Татьяна поманила мужа на веранду.
- Айн момент! - он уже взял аккорд и не хотел терять кайф. - Для нашего дорогого друга из солнечной Италии исполняется итальянская народная песня: “Уно комплименто”! Бон джорно, Бамбино!

Если Шурка-Келдыш был непревзойденным эрудитом, то выдающийся лингвист Витька славился умением связать хоть пару слов на двух десятках языков. И как было не щегольнуть этим качеством перед невесть откуда взявшимся в сибирской глубинке синьором Чезаре, которого нынче демонстрировала обалдевшей толпе тихушница Людка.
- Бон джорно, ВиктОр! - Чезаре, довольно улыбаясь, сыпанул ещё целую горсть итальянских словечек. Но Витькин запас был уже исчерпан. Поэтому он умоляюще глянул на Людку, показывавшую ему кулак из-за спины итальянца.
- Уно моменто! - решительно встряла в дипломатическую беседу Зондерша.  И простым русским языком добавила: - Да выйди ты на минутку, пьянь голубая!

- Ну, чего у тебя? - недовольно спросил Витька, когда они вывалились из шумного полумрака избы в более-менее светлые сенцы, громко именуемые верандой.
- Вить, ты ещё на ходу?
- Какой вопрос? На “Шхельду” (Шхельда на сленге – сортир – В.К.) снаряжаешься? Давай провожу...
- Брось дурью маяться. Наташке плохо. Проводи её вниз.
- Что с ней?
- Сама не понимаю. Запсиховала ни с того ни с сего. Поди, за СанькА беспокоится...
Своего сорванца Гёрла обычно приводила с собой. Пацан обтёрся во взрослой компании и малину никому не портил. Но на таких мероприятиях мелким делать нечего. Пьянка есть пьянка...

Зондеры сами лопухнулись, приведя с собой дочь. Но Галинке всё-таки почти семнадцать.

- Тогда и Галке тоже нечего тут ошиваться.
- Ты что! Она за шашлык удавится! Так ты пойдешь?
- Я маленько принял.
- Ничего, пока до машины дотопаете - всю дурь выгонишь! А в город не суйся. Перед постом ГАИ развернись. Там ей пешком пять минут.
- Ну лады.
- Ты ж у меня хороший... - Таня поцеловала мужа. - К утру ещё и вернешься. А мы тебе шашлычок заначим. Только давай, не тяни!
- Айн момент!

Одним моментом, естественно, Витька не отделался. Вырываться с мясом из столь тёплого сборища не хотелось, не хотелось и привлекать внимание к самому факту эвакуации. Поэтому, прежде, чем удалось убрать на консервацию главную ценность - Лябастру, ему пришлось-таки спеть песню из фильма “Формула любви”, расцеловаться с прослезившейся Фомой и дернуть по полкружки “сока Гамми” с ничего не понявшим из песни, но ужасно благодарным за внимание Чезаре...

 - Ну, наконец! - Татьяна, поджидавшая у крыльца, уже готова была зашипеть, как перегретый утюг. - Ты там не добавил, дорогой?
- Обижаете, мадам! Где Гёрла?
- Уже ушла. Ждать тебя замучалась. Темнеет-то вон как быстро! Давай догоняй... бабский угодник.
- Прорвёмся... как чирей! Понеслась душа в рай!
 
***

«- Ма!..
Паганель с изумлением и ужасом смотрел на скорчившегося на снегу Игоря. Он сам всего лишь несколько минут назад поднялся со снега, продышавшись невесть откуда взявшимся кислородом. Игорь даже помогал ему встать. И вдруг такой поворот...
- Ма... Костер... Холодно...
Саня протянул руку себе за плечо. В рюкзаке почему-то был баллон. Откуда? Он, судорожно дергая плечами, стряхнул с них лямки и попытался рассмотреть показания манометра. Слишком темно...
- Ма...
Паганель чиркнул зажигалкой, чтобы осветить шкалу. Стрелка на нуле... Он с отчаянием стал озираться по сторонам, забыв отпустить кнопку. Руку обожгло. Он, недоумевая, глянул себе на руку, а затем, повинуясь какому-то наитию, поднес крохотный огонек к лицу Игоря.
- Как хорошо... Ма..».

Было такое наяву или не было? Паганель так и не выяснил этого. Ни он, ни Игорь ничего не смогли вспомнить наверняка. А Гриша, который всё-таки заметил тогда вспышку зажигалки, уверял, что ситуация была совсем иная: чуть живой Игорь всё-таки пытался тащить на себе ещё менее живого Паганеля. Правда Гриша тогда сам уже почти ничего не соображал... Но почему сейчас огонек в руке опять всколыхнул в памяти именно эту картину?..

Паганель погасил зажигалку, успев разглядеть поворот тропы вокруг вывороченного с корнем дерева. Какое-то расстояние теперь можно пройти и в темноте...

Он не слишком переживал из-за того, что угодил в такую темень. Во время гималайских сборов, которые проводились на Борусе, по этой тропе приходилось пробегать иной раз по три-четыре раза на дню. Заблудиться здесь практически невозможно - за исключением одного места возле перевала, который аборигены называют “Лёгкий пар”. А торопиться ему некуда. Вряд ли он в этих краях интересен хоть кому-то кроме Гриши...

Конечно, всё равно жаль, что потерял столько времени на кладбище, тщётно пытаясь найти могилку Игоря. Можно было бы приехать сюда назавтра вместе с Гришей, но Паганелю в первый раз хотелось побыть с Игорем один на один. Чтобы никто не помешал им поговорить...

Паганель в очередной раз щелкнул зажигалкой. И почти сразу откуда-то сбоку донесся крик. Ему показалось, что крик женский... Он резко остановился и прислушался.
Закричали опять - совсем рядом.

***

Зондер капут...
Непонятно, из чего злодейка Людмила делает этот чертов “сок Гамми”, но кое-что, пожалуй, можно предположить. Например то, почему застрял в Сибири её синьор. Да ведь ежели каждое утро принимать хоть по мерзавчику такого зелья, через неделю начисто забудешь, где там родной Аппенинский полуостров...

Надо же как по ногам шибануло... Жуть!
- Наташка! Ты совесть-то имей! Куда гонишь!
Гёрла не ответила. Ну как же, ответит она в таком настроении! Вот же чёртова ведьмачка!

Витька, конечно, вовсе не обижался на всполошившуюся тётку. За что обижаться-то? Дело житейское - шибанули гормоны в голову. Тяжело все-таки бабам без мужской ласки. Все неврозы и психозы - исключительно отсюда. В этом Зондер был уверен несокрушимо, отчего и пытался время от времени в меру своих скромных сил (и высокой нравственности!) хоть чуточку скомпенсировать несовершенство мироздания. Но даже в состоянии, близком к бодуну, он не предложил бы подобные услуги Гёрле. И вовсе не потому, что похожа на драную кошку. Этого обстоятельства он больше как-то не замечал.

Дело маленько в другом...

Спать надо с женщиной, которую любишь. Это - аксиома. Есть, конечно, ещё некоторые варианты, которые почти вписываются в нравственные нормы… Но помыслить такое о той, которая доверилась тебе как брату...

Витька не забыл тот вечер год назад, когда Наташка белугой ревела на нарах, а он растерянно лежал рядом и гладил её. Они были одни и при его-то квалификации применить более сильнодействующие методы утешения было элементарно просто. Только очень большой вопрос:  уважал бы он себя после этого?

А вот друзьями они стали. Иногда, оказывается, достаточно, чтобы непонятный и даже чем-то неприятный тебе человек просто раскрылся, обнажил свою живую душу...
Но всё равно, нельзя так гнать бедного пьяного Зондера! Щас точно куда-нибудь впоремся...
- Наталья, ну имей же ты совесть! Хенде-хох! Доннер ветер твою мутер! Не видно же ни хрена! Битте!
Наталья резко остановилась. Тропу под ногами действительно было уже совсем не разглядеть. Снег остался наверху, а здесь им даже не пахло. Зима нынче запоздала. Да еще опавший лист местами так прикрыл землю, что ноги не чувствовали разницу между тропой и её обочинами.
- Вас из дас? - Витька с минутным опозданием доковылял до Натальи и чуть не опрокинул ее.
- Не вижу тропы...
- Погоди-ка... - он встал на карачки, пытаясь хоть что-то разглядеть. Похлопал руками по земле. - Да мы на ней.
- А дальше куда?
- А вот это, пардон, хрен его знает...

***

- Ну, братец, ты и ныряешь... - изумленно протянул Паганель. - Это куда же тебя понесло?
- Видите ли, - пространно начал мальчишка, - Я полагал, что мой фонарик работает надёжно. Но он почему-то перестал светить... У меня такое впечатление, что я потерял тропу.
- Верное у тебя впечатление. Ну-ка, покажи аппарат, - Паганель опять засветил свою газовую “лампаду”, пытаясь разглядеть фонарик-колбаску, как называли такие штуки в его детстве.

Неудивительно, что парень плутанул. Без фонаря сейчас перемещаться чревато. По крайней мере, Паганель впервые попал в такую непроницаемую тьму. Ни луны, ни даже звёзд, ни снежного обрамления тропы, которое все-таки умудрялось делать её заметной в самые глухие ночи... Единственный ориентир - чваканье грязи. Ведь дернина на тропе давно содрана сотнями а может и тысячами ног. Но на курумчиках сразу за “Лёгким паром” не будет и этого путеводного чваканья. И Бог знает, успеет ли он пересечь то место, пока не кончится газ в зажигалке?
- Батарейки давно менял? - спросил он у мальчишки.
- Вы понимаете, - опять как-то неправдоподобно-интеллигентно стал пояснять тот, - Батарейки совсем новые. А фонарик почему-то не горит.
- Сейчас разберемся, почему он не горит, - проворчал Паганель, откручивая рефлектор. Что ни говори, а общение с Фёдоровичем и его командой кое-чему научило. По крайней мере, про окисленные контакты Саня теперь знал не понаслышке. Он нажал обнажившуюся лампочку пальцем. Та вспыхнула.
- Ну вот. А ты боялась... Тебя как звать-то, землепроходец?
- Александр.
- Нормально! Мы, оказывается, тёзки.
- Скажите пожалуйста, а вы не составите мне компанию до избы?
- Сочту за честь, - чуть не поперхнувшись, ответил Паганель. Если так пойдёт дальше, то вместо избы им впору будет подаваться в Букингэмский дворец. - Прошу, Александр... э-э...?
- Александрович.
Паганель хмыкнул. Мальчишка до кондрашки доведет своей наивной серьёзностью...
- Потопали, Сан Саныч...

***
- Наталья, не горюй! Щас что-нибудь сообразим! - Витька хорохорился из чистого принципа, не соображая на самом деле, каким бы образом прорваться через пакостное место. Разве что... Ба! Остатки смазочного парафина, залежавшиеся в кармане рюкзака аж с апреля, когда он в последний раз готовил лыжи к соревнованиям! Но это же в корне меняет дело! Ещё бы какую-то ёмкость...

Ёмкости под рукой не оказалось, кроме крошечной крышечки от поллитровой карманной фляжки. Зондер начал старательно упихивать в неё обломочки парафина. Между ними разместил несколькими кольцами обрывок шнурка с ботинка. А ежели кто считает, что такими делами легко заниматься в кромешной темноте, то Бог тому судья... Ещё пару спичек... Нет, надо пучок, чтобы расплавить первую порцию парафина...
- Щас, щас... - бормотал Витька, торопясь как можно быстрее успокоить Наталью.  Только бы не начало её опять трясти, как в прошлом году...

***

Наталью трясло. На нее опять накатывали древние бабкины силы, в которых она так и не научилась разбираться - не то, чтобы повелевать ими. Они  то дремали в ней подолгу, иной раз - годами, то просыпались в совершенно непредсказуемые моменты. И за каждое их пробуждение приходилось платить слишком дорогую цену...

Боже, какой был кошмар, когда ЭТО произошло с ней в первый раз! Она закричала во весь голос в переполненном салоне троллейбуса, потому что явственно увидела Сашенькино падение в какую-то ледовую пропасть... Потеряв способность что-нибудь воспринимать вокруг себя, билась в руках людей, пытавшихся помочь...

А потом - больница. Долго-долго... И ТИШИНА. Малышка, с которой они уже так славно научились РАЗГОВАРИВАТЬ, вдруг перестала отвечать. Только изредка будто тихонечко плакала. Именно тогда врачи впервые заподозрили что-то неладное в тонах неродившегося сердечка...
И Сашеньку она тоже перестала слышать.

Роды прошли на удивление легко. Словно кто-то взял на себя часть боли. Только радости и облегчения их исход не принёс. Диагноз подтвердился: порок сердца.

Пять последовавших месяцев остались в памяти непрекращающейся пыткой. И мамины советы не помогали, потому что маленькой нельзя было даже плакать: она сразу начинала задыхаться и синеть. И улыбаться Оксанка тоже так и не научилась. Вот ведь как - ни плакать, ни смеяться! А за счёт чего жила - никто и понять не мог. Но ведь жила! К лету даже появилась робкая надежда на то, что врачи все-таки ошиблись. Нет, не ошиблись... А месяцем позже умерла и бабушка Айго. Так и не простив Наташе смерти Той, Которую ждала себе на смену...

 И опять ТИШИНА. Полная, холодная, гробовая...

Потом... Потом у неё появился маленький Сашенька. Её сын. Только её! Хороший человек, без которого это счастье было бы невозможно, так и остался в памяти всего лишь "хорошим человеком". Даже об отцовстве своём не узнал. Потому что она этого не захотела. А про Сашеньку большого сама себе даже думать запретила. Слишком большой стала её вина и перед ним...

А полтора года назад к ней вдруг вернулось ЭТО!

Сначала её вдруг резануло знакомое имя "Витасик", когда Келдыш стал рассказывать об экспедиции на Эверест. Она оцепенела: ведь так Сашенька звал одного из своих друзей! А Шурка говорил и говорил и в мелких деталях его рассказа Наталья с неожиданной горькой радостью узнавала тех, кто был так дорог ей пятнадцать лет назад.

 А потом потеряла контроль над собой. Все чувства и страсти, так давно и надёжно упрятанные от самой себя, начали вырываться наружу. С трудом дождавшись, когда уснет сын и угомонятся остальные, она зажгла свечу и, шепча запомнившуюся с детства бабушкину молитву, стала всматриваться в огонь. Так когда-то делала старая Айго. Но пламя свечи ничего ей не открыло...

А душу продолжала рвать непонятная тревога. Отчаявшись, Наталья взмолилась перед духом Айго. Трясясь от ужаса и давясь слезами, она наугад перебирала древние слова христианских молитв, странным образом вплетая в них ещё более древние заклинания народа своей бабки...

- Э! Наталья! Подсоби-ка!..

Витька никак не мог управиться с парафиновыми фитюльками в одиночку и начинал серчать. Шутки-шутками, но припухать тут до утра ему вовсе не улыбалось. Шашлычок явно мог накрыться собачьим хвостом. Но Наталья по-прежнему ни на что не реагировала...

...Небо не упало на землю и Божий гнев не испепелил за святотатство. Просто она быстро потеряла сознание. По словам Келдыша, с ней было что-то очень похожее на давний припадок в троллейбусе. Только длилось ЭТО безумно долго, до самого утра. Переполошила всех, перепугала Сашеньку - и не сумела запомнить ничего из своих видений. Разве что странный шум в ушах. Как будто бы воздух над самой головой резали чьи-то острые крылья...

А год назад  случился ещё один припадок. Только уже без всякой видимой причины. И вот опять накатывает... Господи, что же с ней творится? И что будет с сыном, если ЭТО - болезнь?..

Сашенька!!!

- Эй, тётка! Да ты чего? Смотри, костер внизу! Пошли, что ли?
Наталья очнулась. Зондер держал на ладони махонький комочек огня, выхватывающий из темноты его чрезвычайно довольную физиономию.

Она вытерла глаза, полные слёз, и покорно шагнула вслед за Витькой.

***
- Сашенька...

Паганель вскинул голову. Что за чертовщина? Наташка не появлялась в его снах почти год - с той самой страшной ночи, когда её шепот (а может крик?) удерживал его сознание у последней черты бытия. Пока его выковыривали из искореженной машины, пока везли до ближайшей больницы, пока колдовали над ним в операционной, выводя из болевого шока и составляя раздробленные кости - этот шепот тащил его к жизни.

А потом, когда самое тяжёлое вроде бы осталось позади и надо было просто лежать и ждать выздоровления, - Наташка исчезла. И он думал - теперь навсегда...

- Сашенька...

Ему стало не по себе. Вспоминая и сопоставляя разные картинки своей прежней жизни, он давно заподозрил, что Наташка никогда не ПРИХОДИЛА к нему просто так. Каждый раз её ПОЯВЛЕНИЕ было сопряжено с какой-то бедой.

Неужели на них с мальчишкой надвигается опасность? Какая?

Они остановились под перевалом, когда Паганель почувствовал, что мальчишка замерзает. Видно долго топтался в темноте и выстыл, а сейчас по такой тропе не разгонишься, чтобы разогреть кровушку движением. Да и фонарик, порадовавший поначалу, светил всё тусклее.

А куда спешить? Кто ждёт их именно сегодня и именно там, наверху?
Паганель не привык долго сомневаться. Тормознул “Сан Саныча”, мигом наломал сухих веток и разжёг костер. Потом устроил мальчишке ложе из пихтовых лап и прикрыл ему ноги своей ветровкой. Вспомнив про еду, нащупал в рюкзаке яблоко и сунул подопечному. Но тот утух, не догрызя сочный плод даже до половины...

- Сашенька...

Паганель поднял голову и прислушался к гудению кедрача на гребне. Нет, в этом спокойном гуле не было экспрессии, которая обычно предвосхищает перелом погоды. Разве что где-то совсем рядом заливалась тревожной трелью какая-то ночная птица. Тогда что же им грозит?

Зверь? Это хуже. Опытным таёжником Паганель не был и о повадках зверей знал только понаслышке. Кажется, все они избегают огня...
Он потянул из рюкзака айсбайль. Может быть это кому-то и показалось бы смешным, но под Саниной опекой мирно спал его маленький тёзка. И нечего тут лихачить - бережённого Бог бережёт... Паганель встал и вышел из освещённого круга. Надо срочно добыть веток для костра...

Сначала ему показалось, что одна из искр улетела непомерно далеко от костра. Потом стало ясно, что это не искорка. Кто-то спускался по тропе, подсвечивая себе чем-то непонятным.
Паганель подкинул в огонь веток и стал ждать. А в тёмном небе, то уносясь к приближающемуся огоньку, то возвращаясь к костру, возбуждённо посвистывала невидимая пичуга...

Послесловие к повести "Берегиня" здесь: http://www.proza.ru/2016/01/30/76

А Санёк всё проспал.